Девственницу обнажали пальцы длинных узких ладоней, с ногтями овальными, вытянутыми, заострёнными в стрелки. Сами руки мягкие от крема, - почему-то догадался Пармен Парменович и загрустил, заотворачивался, - с морщинами вокруг суставчиков длинные пальцы, обидно, женщины пожилой... На месте евнуха она, - успокоился.
Выплывая из-за боков, они раздвинули прозрачную дымоватость накидки и убрали, вернулись, приподняли мягко, нежно показали пухлые груди с малюсенькими ягодками сосков, прогладили бока, медленно стекая вниз, - самыми краешками пальцев, - взволновался! - мягко взяли трусики за плоскую верхушечку, завернули вниз, скатили до тайного, куда смотреть тянуло жадно, и долго, долго разглядывать, - неровный край бугристости волосков показали руки, позволили глазам в секундочку успеть, и трусики раскатили наверх, разгладили под пупочком...
Тальенов Пармен Парменович чмокнул губами, открыл глаза и через мутноватость разглядел ровный потолок, круглые плафоны люстры.
Верно ли девственница? - обеспокоился горячо. - Отчего именно девственница? - прикрыл веки, стараясь возвратить приснившийся телекадр. - Ну да же, ну да, чувство, восприятие чувством мне подсказывало, - нежно разглядывал ласковую сероватость под веками закрытыми...
Ах, программа гостелевидения, доводят, доводят до чего!.. На самый сон взбадривают рекламой: заводской цех, станок крупно, тоже крупно ноги в мини-юбке, вытягивающиеся из станка шестигранные профили, спецовка и берет на затылке рабочего, узкие бёдра девушки в трусиках, чьи-то руки, трусики снимающие и натягивающие назад, как приснилось.. Зачем сексуальное среди образцов металлических профилей?..
Тальенов поднялся, посмотрел на край Чёрного моря, суетящегося перед окном. Ночью включили отопление, в номере воздух прогрелся. Вчера тянулся день страшным. Через море, в Румынии, выпал снег. Ужас, ужас в последний день апреля, солнечного, раздевшего мужчин в Москве до рубашек. За морем снег, а сюда, в зону наиболее благоприятного климата - читал в справочнике, - низкие тучи летящими этажами повалили со стороны Турции, или что там? Холод, пальто из шкафа снова доставай. Шкаф остался в Москве, дома...
Пармен Парменович аккуратно прислушался к самочувствию тела. Ноги, руки, живот, лёгкие, сердце, голова. Легко, звонко во всех частях, прекрасно выспался, пропустив общий завтрак в столовой для отдыхающих. Без боязни взял сигарету, закурил до еды, балуясь, представив себя восемнадцатилетним. Жизнь сейчас - вся своя. Самолётом оставлен далеко кабинет с большим столом и длинным, с зелёным традиционным сукном, для совещаний. Помощник прилетит завтра, завтра только, а тут знакомиться вынуждено ни с кем не нужно, для горничной хватает кивка головы, можно и не разговаривать ни с кем, - отдых, отдых, откинувший от Москвы, от...
Здесь лимоны, апельсины,
Сладкое вино,
Здесь могучие мужчины
Ждут давным-давно, -
убедил себя Тальенов, вслух, стихами Евтушенко прежнего, переделывая на ходу и не меняя строчки другие:
Едут сдобные москвички
В Гагру отдыхать.
Погулял по номеру, вместо гимнастики. В ванной комнате порадовался пушистому чешскому помазку, голландским лезвиям, французскому лосьону. Медленно выбривался, постоял под душевой лейкой. Ещё активнее, веселее и легче захотелось жить. Ну что - продолговатые мешки под глазами, тяжеловатый наплыв под челюстями, полноватый живот... В пятьдесят два года и нужна представительность, матёрость в облике... Правильно, нужна, успокоил себя с уважением.
Служебная форма - тёмных тонов классические английские костюмы с галстуками и белыми сорочками - о делах напоминающая одежда могла возвратить к мыслям тяжким, обязывающим предполагать, взвешивать. В иное настроение завернули пятнистые джинсовые штаны, майка с шут знает о чём на английском надписью и пятнистая джинсовая куртка, широкая, с медными полукольцами, длинными погонами, краями пришитыми ниже плеч. Модный наряд, и, раз молодые так ходят, возраст сбивает на неопределённость.
Вода в блестящем гранями электрическом кофейнике закипела, забулькала, выбрасываясь в верхнюю часть прибора, заваривая кофе и вкусными запахами растаявшего в воздухе пара дотягиваясь до ноздрей весело, бодро раздражая. На стол добавились жёлтое сливочное масло - часто белым его стали продавать, - клубничный джем, расфасованный в Болгарии, близко, за вот этим самым морем под окнами, а сюда тоже прилетевший через Москву. Вкус венгерской колбаски с запахом кофе захотелось смешать, и досталась она с пакетиками хлеба, упакованного для разового съедания всей буханочки сразу. Где-то читал, для космонавтов готовят. Не черствеет, предупредил помогавший собираться в дорогу и пакетики, с другими продуктами, в квартиру доставивший.
Те облака, тучи во-о-он где находятся за моим государством, - уважил себя Пармен Парменович удивлением, необычайностью, что на самой границе береговой завтракает. Шагов двести до волн, земля кончается, а граница морская отчёркнутонустью не воспринимается.
Сумасшедшая наша страна, - начались мысли для дневника. - Человек должен стремиться только к удобной, свободной жизни среди красивой природы, красивых вещей, а питаться вкусной, полезной едой. Спроси - все хотят. И все злобно завидуют имеющим, отобрать, вырвать изо рта колечко салями готовы всегда. Пожалуй, семнадцатый год научил разбою несколько поколений сразу. А ты не грабь и втихую у имеющего не воруй, - мысленно поучил кого-то допивающий кофе. - Каждый человек - строитель собственной радости.
Праздник сегодня, - вспомнил, и включил телевизор. - Да здравствует Первое мая, день международной солидарности трудящихся...
Экран вместо десятилетиями привычных колонн, конвейеров идущих под призывы из динамиков, показывал шут его знает что, парк какой-то, что ли? Нет, здание Исторического музея, Красная площадь... Вместо колонн, разгороженных охранниками, стоит громадная толпа не с трудовыми рапортами - с кусками картона, надписями "Политбюро - на нары!" "Долой КПСС!" "КГБ - вне закона!" "Ленин - ты ошибся с экспериментом!" И флаги не красные, а чёрные, и трёхцветные, и смотрят на трибунных вождей не с улыбками умильными - кричат, требуют чего-то, кулаками машут.
Изображение исчезло. Бог с ними, согласился Тальенов, я отдых на политику тратить не намерен...
Он вышел пройтись, и с наслаждением ставил подошвы туфель на чистые базальтовые плиты дорожки к маленькому парку у берега моря.
Все убеждены, - начинались мысли для дневника, - не наше, сделанное за границей всегда лучше. Но позвольте, позвольте... Взгляду моему открыты высоко, под тучами абхазские красивейшие горы, темнеющие леса на склонах их успокаивают тёмной зеленью своею, и пальмы, и кипарисы вдоль дорожки красивы, вечны формами. Допустим, древние греки, цари на них смотрели, любуясь. Сегодня я гляжу, они те же формой кроны, и тоже красивы. Мне передают непонятным образом прелестность и не сделаны за границей.
Моря гул заманчив, и тоже после в веках прежних наслаждавшихся допущен сюда я. Море не импортное, но красота? Красота?
Скучающие в праздник украинские шахтёры, разноэтажно стоящие на длинных балконах здания, пели, хором требуя от хлопцев распрягать коней. Вокруг загустились заросли кустарника, прошитые длинными тростями бамбука. С высоких деревьев отряхивался дождь. Рябило по мелким лужам. Добавилась, из памяти, песенка начала шестидесятых годов, "давай никогда не ссориться, никогда, никогда," и Тальенов Пармен Парменович впервые пожалел Настю, самую первую девушку, одарившую всем женским тайным, - жену первую, сожительницу, в юридическом точном определении. Чем виновата она, что родилась в Рязани, не в столице? Родители расписываться в бюро запретили: студент, профессии нет, семью не прокормишь. Она не поступила, наметила готовиться к экзаменам снова. Жила в комнате с ним, в доме его родителей. Готовила, убирала квартиру. Шила, на дому примеривая заказчицам платья и юбки. Из родительской шкатулки пропали значительные тогда деньги, семьдесят пять рублей. "Пармена секретарём комсомольской организации факультета выбрали, а вы, Настя, приживалкой моральную характеристику нашего сына ставите в проигрышное положение, начали и деньги исчезать! Мы не хотим сказать, что вы - воровка, у вас в Рязани, воображаем, может и принято чужое брать без разрешения..."
Настю проводить разрешили до автобусной остановки. Холодило с октябрьских луж. В голом ветками скверике она плакала, доказывая и доказывая, что денег не брала... о-о-о, сейчас такой тёпленькой, уютной под пледом и просто в комнате, заботливой, брезгающей малейшей пылью на подоконнике, сейчас семьсот пятьдесят отдал бы, трать и трать куда хочешь...
...Сделаю как Золушку красивой, - запел за деревьями жидковатый мужской голосок. И никудышний поддерживал второй, женский.
Почему? Да просто потому,
Что я жизнь учил не по учебникам.
Просто я работаю волшебником...
С берега навстречу шёл очкастый, худой, в коротких староватых брюках, пиджаке с пугала муж, наверное, со стёклами очков толстыми, полуслепыми, и под локоть ведущая жена - тускло так же одетая, не жена разве? - прилипла к нему, заботливо через очки свои проглядывая дорогу. "Как Золушку... волшебником! - разозлился Пармен Парменович. - И одеты вы по двадцатилетней прошлой моде, и не видете ни травинки, и песню запомнили, какой вам мозги пудрили! Чего плетёте? Поёте чего? Чего веселите себя обманом, глупостями? На дураков и песни рассчитывались, а мы танцевали под вражеские, под битлов! Да-да-да, надоели, омерзительны вы мне, глупые, короткоштанные! Как вы столько лет не понимали - вас обманывают!"
...а тебе шлют привет
Окна тихого дома,
Да ещё старики
Что всё так же стучат в домино, -
обратно, к простору моря прошла пара, напевая неточно по мелодии. "Врал Ошанин!" - крикнул им Пармен Парменович со злостью. Щёки тряслись, левая задёргалась, и Тальенов резко пошагал по вздыбленному, торчащему галечнику. В другую от затурканных сторону. "Твою мать!" - сознался, - "завидую идиотам обманутым!.."
Длинный серый плащ полукруглым парусом вздулся за плечами женщины, спускающейся на мокрый пляж по глинистому, с деревьями, берегу. Она говорила с какими-то людьми. Направилась навстречу, поздоровалась. "Проводите меня в Пицунду? Я боюсь, по кустам лазят местные хулиганы." "Мы в Пицунде находимся." "Здесь дома отдыха, а мне в городок надо. Недолго идти."
Плащ отдуло, Пармен Парменович разглядел бедро, обтянутое тканью брюк. "Ты модный, прекрасно выглядишь," - в манере вечно знакомой сказала двадцатишестилетняя, примерно. Удобно, как в подушках устраиваясь, взяла под руку, повела. "У тебя тоже лицо красивое", - отметил Тальенов, как беспокойство то, оборванное просыпанием, завертелось. Предложил: - "пойдёмте по ровной дороге, у леса?" "По гальке ходить не привык? Больно? А мне нравится, когда и неудобно для ног и больно! Смотри, подошвы туфель тонкие, камни чувствую. А ты чего подумал? Признавайся? Признавайся?" ~ засмеялась, толкнув локтем в бок. - "Как? Как имя твоё? Бармен? Прости, я ослышалась. Ветер в уши. Ты кто? Сняла... Ха-ха-ха! Вышла на пляж и мужика сняла! Ха-ха-ха! Ты возле дома творчества писательского был. Поэт? Прозаик?" "Посильнее. Я - главный редактор московского одного из издательств," - выше поднял плечи Тальенов. "А я ленинградка, перевожу сценарии с испанского. Муж мой снимает кино, все наши друзья - актеры. Ты скучал? Ты один скучал? Ха-ха-ха!"
Плащ отвело, и Тальенов поглядел, после смеющегося раскрытого рта, после нормальных и всех на месте зубов, на грудь. "Вздрагивают, наверное, девятый номер лифчика." Попробовал дотронуться до той, дальней, проведя руку за спиной, поддерживая спотыкания, как-будто. "Отметим праздник? Я покупаю коньяк, и ко мне в номер." "Мужу не и изменяю, "ха-ха-ха!" - согласилась с плотным удерживанием руки обнявшей. "Посидим, поговорим..." "Деньги у тебя есть? Магазин рядом, через лесок от моря." "Деньги есть, покупаю коньяк и закуску." "А меня? Ха-ха-ха! Мужу не изменяю. Идём ко мне в санаторий? Я одна в номере. Отпразднуем, горничная на этаже тихая."
Пармен Парменович раздвоился, ей говоря, но твёрдо видя её только в трусиках, то белых, то чёрных, то красных, золотистых, алых, бегающей по номеру, трясущей грудями, по-турецки сидящей на постели с рюмкой в руке, извещающей об усталости, - но нарошно! - и опрокидывающейся на спину... Перед ним, перед ним, перед ним.
Купив в магазине нужное на пятьдесят три рубля, и коньяк себе и вино не креплёное, нравящееся ей, под душем её воображая - "только ко мне, только ко мне", - услышал непримиримое. "Отравит", - понял, - "подкинет таблетку в коньяк и отравит, а триста рублей с собой! Голым выставит на улицу!"
Женщина, поворачиваясь, взмахнула крыльями плаща и пошла куда" то между домов. Пармен Парменович оглядывался во все стороны. Откуда, откуда появятся 6андиты? Кому подала знак? Какой дорогой идти назад?
Спешил, оглядываясь на мчащиеся автобусы, боясь всяких машин легковых, любая из которых могла - предполагал, - быть с бандитами. На дороге пустой надеялся на какую-нибудь милицию, войска, бронетранспортёры. Впереди виднелся, над деревьями, временный свой дом с безопасным номером, и пусть с одиночеством, и пусть никаких женщин - живым бы только добраться и быть!..
2
Наплакавшаяся за всю ночь природа остановила и поверхности утренних луж, длинных, и перелётность скользящих вчера туч: они висели, мягкие. Воздух теплел без солнца.
Восхищаясь привкусами зубной пасты "Экстрадент," учитывая обладание её активным профилактическим и противокарозийным действием, Тальенов подробно вычистил каждый зуб снаружи и изнутри. Умылся, причесал голову. Набрав смягчающий крем на ладони, промассажировал лоб, щёки и шею. Надел рубашку из пакета, вечером вывешенную на плечики, прыснул одеколоном элитным на грудь и под рукава. И вынес на балкон раскладное креслице, остался здесь, ожидая, с желанием, завтрак.
Он существовал - сейчас, в природе тихо-тихо, прислушиваясь к неизвестным своим контрольным приборам и зная, что ни одно чувство, эмоция ни одна сейчас жизнеустройству внутреннему не известна. С автомобилем в ночном гараже сравнивал себя. Пошли-пошли грустиночки: где у женщин клитор и что он есть - узнал в сорок девять лет только, - нет-нет-нет, убрал грустиночки, не нужны и они сейчас. Покоя...
Юноша отпиливал нижние ветви коротких, широких пальм. Седой абхазец, переговариваясь с ним не на русском, подметал между луж. По каменистому пустоватому участку закрытой для всех высокой сеткой территории прошёл новый здесь человек в официальном костюме, под большим чёрным зонтом. Тальенов протянул руку с балкона, укрытого сверху плитой второго этажа. Капало редко. Тот человек постоял у дальних ворот возле моря. Пошёл узнавать парковую аллею среди бамбуков.
"Да-да," - благостно согласился Пармен Парменович, обернувшись с любопытством на стук двери. Поспешил. Открыл. В темноватом прямоугольнике дверной рамы персоной живой картины неожиданно стояла женщина в майке с подтянутыми к локтям рукавами и очень короткой белой юбочке, широкой. Детское для тридцати с лишним выговорилось извинение, веки бросились вниз, отыскав забытую, давнишнюю скромность. Судьба подарила, и внимательно оглядел, после лица едва краснеющего, не полные её ноги в мурашках зябкости, красноватых, ткнулся ноздрями в запах тёплой постели, ещё висящим на ней.
- С подругой я живу на втором этаже, дежурная горничная входную дверь в дом открыть не может. Ночью замок сломали, кто-то гвоздем ковырял. С вашего балкона переправьте меня на улицу? В теннис играть, подруга подойдёт.
- Пармен Парменович из Москвы.
- Рая. Мы с подругой москвички, Перовский район по прописке.
- Заходите в гости, днём.
- Да, потом! Нам поиграть хочется до завтрака!
На балконе присел на корточки, опустил стул на траву, поддержал под локоток - Рая перебросила колено за ограждение, близко сверкнув холодом бедра и сразу охранно оглянувшись на выбритое лицо. Вздрогнув от остывшей бетонности плиты, узнанной тонкой кожей, перешагнула совсем, повисла, за запястья удерживаемая Тальеновым, и угадала, ступила на стул.
Постучали. Разглядев от белой короткой юбочки до кроссовок, втянув ноздрями утреннюю женскую душистость, он и подругу Раи переправил с балкона на улицу, представляя обратный вариант, вечером.
Сидел, медленными подробностями вспоминая угловатость и круглоту коленок, те запахи. Третий осторожный пробежал по двери стук, и обьять распростёрто - отдых! можно по-свойски! - явился прилетевший Ададуров Леонард Львович, помощник. Не нравилось Тальенову название должности заместитель, помощник - как у Брежнева когда-то, как у Президента. Гордые, вперед носа выглядывающие усы, бесплечная, контурами сильно увеличенной штакетиной фигура, как домашние тапочки привычная в освещении коридоров, кабинетов, московских постоянных дней. Устойчивой определённостью появился из жизни той, отставленной на пока, и стало спокойней. Абхазия, националисты в последние года стреляют, хватают в заложники...
- Чудесное море! Чудесные пальмы!
- На отдыхе я - Пармен. И, Леонард, чудесные женщины! Двух сейчас отправил вниз через балкон.
- Слесаря вызывали, зайти я долго не мог... Ночью замок какие-то подлецы испортили. Женщины - обязательное приложение к отдыху на юге. С двумя сразу управились, Пармен?
- Только что познакомился, и не всецело, по одним именам. Обе москвички, днём обещали в гости явиться сюда, и ты вовремя, Леонард, подругу Раи, рыженькой, отдаю тебе.
- Есть за что ухватиться? - покачал ладонями перед плоской своей грудью, очеркнул в воздухе предполагаемый широкий зад.
- Вполне! Очаровательные, с утра вокруг них очаровательные витания специфических запахов!
- Отдадутся за подарки?
- Вряд ли, Леонард! Порядочными выглядят, по потребности отдадутся. На Чёрном море и без мужчин спать? Придут они, будут, будут.
Завтраком в общей столовой они поели рисовой каши на молоке, паровые котлетки, булочки с жёлтым сливочным маслом, похожим на домашнее, и сыр сулугуни. Удобно для отдыха приодурев от сытости, сидели на балконе, выдвинувшись в солнечную сторону.
- Автоматчики наготове стояли за собором Василия Блаженного во время праздничной демонстрации, - расставлял детали в столичные новости Ададуров.
- Неужели? Отважился Михаил Сергеевич? Вот, рука твердая? Что, и не стали стрелять?
- Команды не было.
- Дали бы по очереди над головами, а потом по мерзавцам. Лет на двадцать по всей стране поутихли бы скоты. Жёсткий нужен диалог с быдлом, жёсткий, Леонард. Страна охамилась, омерзавилась.
- В столице возникли опасения повторения румынских событий. Положим, произойдёт. По народу откроется стрельба, но в ответ, учти, Пармен, - оглянулся Леонард назад и по сторонам, - высшее руводство страны может оказаться расстрелянным, а наша партия навсегда потеряет всякую возможность управления страной.
- Сил недостаточно у скотов.
- Подпольно они группируются, конспиративно. Слухи есть, ожидается переход к ним офицеров КГБ, владеющих тактикой боя в условиях города. Говорят, возглавит их генерал-майор КГБ!
- И-ди ты!? Не верю! - сердитым выпучиванием глаз плеснул Тальенов. - Нет. Нет. Исторически сложившийся государственный строй несокрушим.
- А недавние наши союзники, страны соцлагеря?
- Брось, их Сталин воздвиг на наших штыках, другие танками в норме удерживали. С Горбачёва спросится, видимо - скоро, потеря их. О кегебистах - не верю. Ты сам знаешь, Леонард, всякий лейтенант, капитан всякий хочет сделаться полковником. Генералу от благ отвернуться? Зарплата, близкая крупная пенсия... С ума они не сошли, отдыхать на море, думается, тоже хотят. Подводя итоги, скажу: я отоспался, Леонард, при отсутствии телефона и озадаченностей, и однозначно узнал, от политики стоит отвернуться напрочь. Чудесная жизнь, оказывается, проистекает по другим каналам. Что мне дает победа на выборах Ельцина какого-нибудь, Воротникова? Трескотня, разговоры у их месяцами, а каждый день существуют, оказывается, столовые с красивыми кинами и картинами, море, горы, покой. Душевный комфорт, однозначно. Мой товарищ, из Москвы, Леонард! - привстал Тальенов и крикнул проходящим к парку Рае и подруге.
- Зайдём после обеда, мальчики!
Леонард покивал, протёр очки:
- Двигаются у моей задние части, аппетитно двигаются. Голенькой пройдёт по номеру, подвигается, ух и возбудит!
- А моя мне... рыжими волосами восемнадцатилетней давности мою любимую напоминает. Встречались в её квартире, днём, отец у неё мастером по боксу был, и покончить приходилось скорее, на него бы не нарваться. Как часто она хотела меня, как часто...
- Новость последняя, Пармен...
- Без отчества я на отдыхе, без отчества, по-товарищески, - напомнил обрывая осторожное голосовое раздумье Ададурова.
- Сысоеву Валентину Аркадьевну изнасиловали.
- Иди ты!? Заведующую сектором та-ко-о-ой организации? Кто же? Уголовник? Бандит? Не верю. Она только в служебной "Волге" ездит, и в выходной день любой! По всему аппарату известно, сорокалетняя дева она.
- Распечатал электрик, сам он мне рассказывал.
- Ты на следствии присутствовал?
- Не будет следствия никогда. Он, починяя люстру у неё в кабинете, заметил её привычку подписывать документы не прочитывая, по предварительному докладу о подготовке материалов. Секретарша выложит бумаги веером, оставляя верхний угол для наложения резолюции... Высмотрел электрик и сообразил, подсунул в стопку свой документ. Тоже на фирменном бланке учреждения, тоже с шапкой: "Последовательно выполняя решение партсъезда, изложенные в Резолюции от такого-то числа и месяца..." Зазвал его к себе, коньяка рюмку налил, по секрету электрик рассказал, называть фамилию не стану. Вечером она осталась готовить ряд вопросов на расширенное совещание, проводимое со вновь образованными структурами. Сама на одиннадцатом этаже, одна. Милиция на посту в вестибюле. Вхожу, сам он рассказывал, пошутил для приличия, на стол ейный её же завалил, заголил, и в щель, рассказывал, и в щель. Убедиться сильно хотел, дева ли. Она орать, она "на пятнадцать лет посажу, под расстрел подведу," а ей документ под очки: "последовательно выполняя решения партсъезда, изложенные в Резолюции, то-то и то-то, по собственному согласию и без постороннего принуждения решила отдаться для полового акта," и резолюция наверху её рукой, согласна, и подпись.
- Иди ты? И не заявила она?
- Куда заявлять против своего согласования? Ему отдаться, по документу.
- Да, ну прямо на ра-бо-те!?! На своём рабочем столе!?! С нею психосексуальный заскок может произойти! Как сядет за стол работать, и вспомнит, и, и...
- Несколько раз вызывала электрика домой к себе во время болезни простудной, - рассказывала мне её секретарша, - утюг сгорел, причина, пробки испортились, розетка искрит...
- Мальчики, скоро зайдём в гости! - крикнула проходившая с подругой Рая.
Выставив усы приоткрывшимся для улыбки ртом, Леонард помахал рукой. Спросил:
- Писателей много отдыхает? Знакомых нет? Досаждать нам не станут?
- Сезон основной не начался, тихо. Шахтёры отдыхают и рабочие, из писателей Берлина встретил.
- О, с сезоном понаедут!
- А мы тогда и уедем, специально я время подобрал. Молодые тут, из никому не нужных, на свою толкучку съезжаются. Не опасно, нас они не знают.
- С просьбами напечатать их книги не полезут, значит.
- Да пошли они!.. Пойдём, Леонард, скушаем по стакану кефира, в холодильнике держу.
3
Ничьи псы друг за другом ходили по пляжной гальке, ложились, заворачивались валиками, убирая морды от ветра с моря. Морды большие и лапы высокие, - отметил Тальенов, - в Москве от них щенки рублей по семьсот пошли бы. С рук продавать, без процентов клубу собаководства...
Похожий на учёного, изображаемого в кинокартинах шестидесятых годов, поддерживая оба локтя ладонями, Ададуров в одежде прогуливался вдоль воды, внимательно отвечая на какие-то вопросы и Раи, и бледноватой её подруги. Он указательным пальцем поправлял угол очков, заправлял за ухо остатки волос...
В шестидесятых, - видел почти глазами Тальенов, - здесь твистовали под песенку "Чёрный кот", главная часть жизни лежала впритык впереди и в неё рвался, и ночью после танцев в такой бамбуковой рощице, как - вот, за спиной, обнимал девушку - ленинградку, настоящую ленинградку, паспорт показывала с пропиской. Выпаливал в темноту полосы света маяк, она тёрлась голенькими под юбкой ножками, отводила охватившие руки, пугалась проходящих пограничников, - "ты нашёл бы место под крышей, в машине хотя бы", - "не стыдно, не по-животному," - и уговорил нагнуться вперёд, упереться руками в песок... По самые помидоры, друг как говорил, получилось тогда. "Я подумала, ты железную трубу воткнул, больно уже сутки," - пожаловалась на танцах следующего вечера, заставляя гордиться и спорить: три раза в одну ночь получится...
Жизнь начиналась тогда: рывок к постам, командировки за границу, квартира с кухней в двенадцать квадратов и двумя туалетами, с доставкой продуктов в картонных коробках прямо домой, по предварительному заказу предложенного ассортимента... А желания, а сил было - едва в министры не попал ещё при Черненко, но в министры сейчас - как на рельсы под поезд.
Немножко опоздал во времени. Роскошный белый мерседес стоит у въезда на территорию Дома отдыха, с московским номером, - замечательное средство, передвинувшее вон аж куда, а водитель немножко опоздал во времени, и левая сторона капота, весь бок вмят наполовину...
На пляж пришли две девушки, разделись и легли на подстеленные полотенца. Местный парень, то ли грузин, то ли абхазец, по скобам полез на металлическую трубу, метров на пятнадцать торчащую над морем за краем пристани для лодок и морских велосипедов. Долго сидел наверху, в одежде, выпрямился и прыгнул в море. Дурак, отметил Тальенов Пармен Парменович, позвоночник сломать можно. Парень всплыл, стянул с себя одежду на берегу и лёг на гальку. Девушки подозвали его. Проститутки, сам себя убедил Тальенов.
Из бамбуковой рощицы потянулись по трое, по четверо, с бутылками вина прямо в руках приехавшие на какой-то семинар молодые писатели, расселись близко, на песке:
- Ты из Сибири? Вы там молитесь на вечно хмурого своего Распутина и тоже, хором, пишите о старухах?
- Чем тебе Валентин не нравится?
- Улыбаться не умеет. Скучный, по текстам. У тебя о чём писанина?
- Пи-са-ни-и-на... Рукопись у меня! О старухах, корнях наших и истоках!
- Куда же потекут истоки?
- Мужики, бросьте спорить! У меня рукопись - тридцать листов. Умоляю, на колени встану, прочтите мою рукопись кто-нибудь!
- Кто точно знает, тут нас примут в Союз писателей?
- Удостоверение писателя нужно? И как Лев Толстой без удостоверения прожил, мужики?
- Мафиози в Союзе, с Бондарева начиная, и сожрут они друг друга за полгода, Союз писателей развалится. Нам нужно делать частные, свои издательства а через Госком издать сволочь разная нам не даст, на нашей беде наживается, толстые задницы отращивает.
Замолчали - как выключились: молодая женщина между морем и ими присела на колени, потянулась, поднимая руки над головой, сняла лифчик, потянулась, и легла на бок, спиной к ним.
Освободившись глазами от плывущих в воздухе, долго, не больших, не обвисших белых грудей с широкими плоскими кольцами вокруг сосков, Пармен Парменович вспомнил, что он именно и есть ответственный деятель из системы печати, именно от его подписи зависит много, планы издательств и жизни материальные вот этих, - список ваших фамилий мне доставят, - и вечное вам небытие в советской литературе...
4
Под цветными лампочками на площадке возле парка выли динамики. Там танцевали. Тальенов закрыл дверь балконную, от шума отделившись, задёрнул широкую штору. Свет не верхней лампы квадратиком освещал паркет возле кровати. "Обомнусь", - посожалела себе Рая после поцелуев и внимательно развесила юбку и блузку на спинки кресел. "Почему не раздеваешься совсем?" "А ты тоже... Кому нужно - снимет!" - прошла к свету ближе, показывая себя в узких, кружевных трусах, с яркой под белыми узорами, рыжей припухлостью. Встала на колени на кровать, на коленях перешла к подушкам. Вложилась в мужскую руку, поправив пальцы второй на своей левой груди.
"Для отдыха сначала фильм," - сказал Тальенов и придавил кнопку дистанционки. Женщина в постели на телеэкране открыла глаза, погладила себя по плечам, по груди, по бёдрам, отбросила покрывало, взяла с тумбочки металлическое, блестящее. Раздвоила, дотрагиваясь металлическим, вздрагивала, хватала себя за грудь, ввела, вывела, кадры пошли одним крупным планом, одно и то же, одно и то же. "Весь фильм без мужчины?" - скислилась Рая. Тальенов прогнал плёнку вперёд. Поезд промелькнул скоростными кадрами, цветы, встреча, широкая кровать, мужской торчащий в её пальчиках, утонул в крашеных губах, ноги полезли на высокую спинку кровати, как-то на не толстой спинке кровати удержался здоровенный мужчина и сверху, и крупным кадром, повтором и повтором вдавливающаяся и вытягивающаяся вслед за пробующим выдвинуться совсем припухлость с редкими волосами, хлюпающая, хлюпающая... Рая глубокочувственно замычала, увидев ласкания работящего после работы, поёрзала, сама сделалась голой, сырым, звериным запахом перебивая прежние духи, поднялась на колени и не нашла, на что опуститься. Завздрагивала, схватившись острыми пальцами за плечи, заваливая на себя.
"Согласно инструкциям сексологов, для соития нужна планомерная подготовка", вразумительно проинформировал Тальенов, усаживаясь рядом. "Сделай, сделай..." "Просматривая фильм, мы постепенно привык друг к другу, найдём общие точки соприкосновения и ощутим тягу к взаимообладанию." "Я взорвусь, я с ума сойду..." "В сексуальных действиях требуется известная доля терпения, главной целью должно являться доставление ласк партнёру." "До-ставь", - протянула ногу положила на его плечо. "Ты проститутка? Ты извращенка? Ты сука с панели?"
Вяло водя руками, она встала на ноги, пошатнулась, встряхнула головой, постояла, оделась и тихо прикрыла дверь, к ней подойдя без стука каблуков.
Тальенов заперся, проветрил комнату, перемотал кассету и включил фильм с названия.