Размахнулись всякие кооперативы в городе и зацепили возчика жилконторы, перетянули Александра в свои дела. Прикатили цветами нарисованными украшенную коляску, немного на карету старинную похожую. Так-то он песок, кирпичи и доски развозил туда-сюда по указанию жилконторы, теперь в субботу, в воскресенье запрягал коня Арбика в карету цветастую и за полтинники катал детей на самой большой городской площади. Коню тоже стало посытнее жить, для него в кооперативе пенсионер подрабатывающий из столовой по ведру недоеденных кусков хлеба приносил, бока вороные чтобы лоснились и красотой конь людей привлекал.
Перед вечером в воскресенье сидел на козлах Александр вятский в тени севера рядом с площадью, дня задание по деньгам сделав, и глядел внимательно на новое явление дальнейшего разворота перестройки недостроенного чего-то, вроде социализма. Тут, в центре города, театра областного колонны, крыльцо с площадками широкими по сторонам. То ли коммунизм откуда-то все равно наступил, то ли культурное воздействие усилить придумали, люди чтобы поменьше о жизни дальше некуда думали и рассказывали друг другу, - бесплатно в выходные по три часа оркестром духовым с крыльца играть начали, трубачей еще микрофонами обставили и через коробки здоровенные музыку на всю площадь стали набрасывать. И кто в театр пришел на гастрольный спектакль, кто в сквере отдыхают, - прямо на асфальте перед колоннами танцуют. Одни пожилые, одни старики седоголовые. Животы отвислые, зады широкие, тяжелые, трудная жизнь позади и ноги у женщин многих в узлах вен выступивших, - давило их здорово, тянули телеги потяжелее и подольше, чем коню Арбику скакуном призовым на ипподроме доставалось.
Глядел Александр вятский глазами и душой. Песни играют для пенсионеров мягкие, старые, их молодости модные. С мужчинами женщины мало танцуют, чуть не всюду женщина с женщиной, как во время войны, как всю жизнь по всей России. Мужчин молодых в войну много поубивало, до сих пор на танцах сразу видно, таких, где одни пенсионеры. Еще слышно сколько, умирают мужики кто года за три до пенсии, кто раз, другой расписавшись за кровную, и - все, от профкома пособие на погребение. И чего-то танцы без веселья, - суровые, засупоненные строгостью лица, что на конвейере каком заводском при работе, на собрании с решениями о повышении трудо-отдачи
...Я тебя немножечко ревную
К совещаньям, встречам и делам...
И слушал Александр вятский давнишнюю гордую песню, и думал, и глядел...
Сам вплотную за пенсионерским поколением живет, а знал ли хорошего чего? Ни дома своего за всю коммунистического строительства жизнь, ни квартиры отдельной. Всякие курорты-санатории, страны зарубежные вроде луны: и видишь, и не побывать.
Тут-то Россия, перед глазами. Небо свое, в мягких облаках, и клены после дождя не пыльные листьями, огненной яркости цветы в сквере, а есть ли красивая одежда на людях танцующих? А туфли? А фигуры? Позаезжены, пообобраны кем-то, что ли?
Оркестру бесплатному радуются, танцевать дружно торопятся, музыки любой начало, край последний ту-ру-ту-ру ухватить, а те, в сторонке кто, глазами блестят, развспоминались... И сильно им печально, а все равно хорошо...
В середке самой дурачок городской сам по себе выплясывает. Точно у него выходит, под каждый удар барабанный ногой в любую сторону мотает. Женщины одинокие среди пар совсем сами по себе танцуют. Руки в локтях подняли, присогнули, вроде держатся за кого, а сами по себе кружат, кружат по земле российской, не по паркетам, - сколько лет так кружат, кружат...
Там вон, от колонн, крыльца мраморного подальше соседку Александр вятский увидел. Худая, в чулках старых, голова белая-белая. Шестьдесят с чем-то под некуда лет ей, а танцует, потихоньку двигает сандалиями, - когда их выпускали в продажу, никто не помнит. Пускай, пускай танцует. Не соревнования в Москве для всех стран, валюту какую-то за показ девок полуголых не платят. Радуется среди народа старого своего, и хорошо...
В заботах она, старая, сделалась насквозь. Ну чего ни скажи - радио она разеточное, с одной программой, что ли? Ей: "Соли нет ли у тебя?" Она: "Работать надо, никто работать не хочет". Ей: "Газеты не приносили?" "Работать надо, никто работать не хочет". "Так знать нужно, чего получишь, потом-то работать". Раскричится, - "чего, чего узнать? Чего я всю жизнь не спрашивала, работала всю-всю жизнь, а заработала комнатешку в коммуналке и все? Говорили не жалеть себя, все силы государству родному посвятить! Мне и замуж с работой своей полусекретной выходить за кого попало нельзя говорили, и детей не нарожала, и за всю рабочую жизнь в коммуналке подыхать? А другие не хотят? Не хотят, молодые особенно! Работать другим надо, работать! А другие не хотят!
И глядел Александр вятский на нее, потихоньку танцующую, и вспомнил, что, обманутая государством, с долдоньем своим агитирующим на лечение какое-то попала, и что документ ей какой-то выдали про инвалидность. И глядел на полу инвалидов других, и соображал, комаров от коня отгоняя, чего-то часто разглядывая дурачка городского, как подсказывающего взмахами рук, ног...
...В понедельник Александр вятский тайно попросил ученого сильно соседа-библиотекаря задать вопрос в Космос насчет отдельной квартиры для соседки. Бог есть еще другой, рассказывала его почти Ванга, не церковный Бог, а для подвинутых на востриятие информации из Космоса. Через них по астралу какому-то что хочешь говорит.
Сосед ученый сильно проволочками повертел согнутыми и больше согнул, и повертел у правой своей щеки. В западном полушарии засуха, сказал, на днях начнется и в Сибири поезд с рельс соскочит примерно перед обедом, станция и номер поезда пока неизвестны. Про соседку ему промолчали по солнечному лучу, а через почти Вангу передали: должна пить чай, за варенный из листьев подорожника, настаивать шесть часов
Не плюнул Александр вятский, не послал с коммунальной кухни Капшировского еще одного туда-сюда, а сам пошел в общество инвалидов, узаконенную контору их. Тайно рассказал, чем примерно соседка болеет, квартиру надо бы отдельную тайно в помощь ему назначили троих, и во вторник уже в поход отправился Александр вятский, от горсоветского начальника под конец жизни соседке квартиру добыть.
И шел Александр вятский со своим отрядом, проходя по двадцати трем ступеням крыльца Управления городом, оставляя в стороне почти кремлевские голубые ели, породы той же а за спиной высокие филенчатые двери с золотистыми металлическими длинными ручками, рублей по сотне каждая, и просквозил отряд длинным, а за поворотом совсем длинным коридором первого этажа, читая таблички с фамилиями на одинаковых дверях и названия должностей, разных-разных начальников-за ведующих-помощников-приспешников-подотделов -надкомиссий-групп-секторов, - у! - начитались, книга целая, бесплатно. И не нашли нужного, разведывая. И поднялись всей немного численностью на второй этаж.
На совещании тайном в конторе общества инвалидского выдали в помощь возчику жилконторы умного, - сказали, - настойчивого до конца Адмирала, Ивана Лукича понятливого, и Костю: помоложе он, из афганцев, рука одна биомеханической называется. Адмирал одет - первее первых парней на всех деревнях. Штаны светло-серые, карманы на заду, впереди и под коленками сзади и еще по сторонам. Все карманы обшиты красными полосами, а на середках всех карманов ромбы из золотых кругляшек. Пояс вдоль и поперек в кругляшках золотых, на широких тройных вышегенеральских лампасах пластмассовые алые звезды рядами от пояса до ботинок. По шесть алых звезд и на погонах белой рубашки, и на той стороне груди, где у Брежнева всего пять было. Транзистор к поясу пристегнут. Фуражка как гражданская, белая, с золотым ремешком от офицерской, а впереди якорь в венке золотом. Цветок под козырьком. Главное, сказали на тайном совещании, Адмиралу нужную дверь покажи, где реальной, как в кино говорят, властью обладают.
С покашливанием и сопеньями победили большой кусок второго этажа. Пусто да пусто на пути, выделенном красной дорожкой, телефонные начальники все, заняты сильно, говорят, где дверь не откроешь, перестройку за доперестройку доводят. На двери какой-то табличка - "Зав. отделом Похоронов Б. К."
- Насчет похоронов отдел решает, здесь, - сказал Иван Лукич.
- Да это фамилия, - отверг Костя. - Буквы сзади, видите?
С большой буквы начинается, - рассмотрел внимательно Адмирал. - Главных похоронов бывших начальников вопросы ставят и решают, поняли? Отдел все равно не для нас.
У кого-то спросили - не здороваются и не знакомятся они, удивился Александр вятский, - и кто-то ответил, где нужный им кабинет.
Мимо безразличного ветерана-охранника с телефоном и столом у самой лестницы замаршировали по третьему этажу.
До стеклянной стены со стеклянной самооткрывающейся дверью в Приемную. Тут сразу вперед Адмирал выставился, повел. Секретарш для него совсем не было, а две сидели за разными столами, да за галдели-завскакивали!
Поздно.
Главный начальник заспрашивал-завозмущался, разрешил-допустил кто, позвал-позволил?
Поздно.
Телефон у него с длинным плоским ящиком зазвонил-замигал красными, зелеными лампочками.
Поздно.
Хотел Костя благородно, культурно трубку телефона подать, а рука щелкнула, сгибаться не стала, застыла на трубке, за что-то пальцами зацепившись. Трубку не взять.
- У меня, - пояснил, - электроника иногда не срабатывает. Батарейки старые, не хватает электричества.
- Садитесь, товарищи, садитесь, - покосился начальник на пластмассовые пальцы той руки. - Работать с массами, находиться в гуще событий...
Адмирал сидеть не любил, что ли? Стол обошел, городского главного начальника за пуговицу взял, крутит-крутит, подробно о коммуналке, о пенсионерке, с ума сведенной недостроенным социализмом, говорит-говорит, квартиру ей однокомнатную требует прямо сегодня, умрет, счастье социалистического не увидит старушка, бумажку прямо сейчас подписать нужно на выдачу квартиры, пусть от переселенческого фонда однокомнатную оторвать, пусть от фонда для катастроф, природных несчастий. Где возьму, чуть не кричит города главный начальник, а Адмирал пуговицу пиджака вертит-вертит, властвующего не отпускает, говорит-говорит, о плесени, на стенах пенсионерской комнатки зимой выступающей, "извините", говорит, "плохо была пришита", - пуговицу на стол положил, другую пальцами взял, вертит-вертит, из кресла совсем поднял того, к стене адмиральским животиком прижимает, говорит-говорит про свой транзистор, с ремня на животе все отказы в Америку передающий на станцию последних известий, в тот отказывается,- убеждался Александр вятский в бесполезности похода, - отказывается подписью счастье людей решающих и ох! - рухнул на пол Иван Лукич воином, сокрушенным расстройством от большой отдаленности победы скорой. Ногами трясет, мотает, дергает, дает с полуслова и обрывает голос напоминающий:
- ...ответствии с дальнейшим повышением благосостоя...
- Не могу поступиться принципами, - твердит Адмирал, вертя-вертя маленькую теперь пуговицу, на рубашке придавленного к стене.
- ...олее полное решение жилищной проблемы в республ...
- Не могу поступиться принципами, мною получены сотни сочувствующих телеграмм, в поддержку моей позиции, - и, с фуражки пион достав, подает: подпишите.
- Да цветами подписывать не могу! Марья Петровна, тут плохо, плохо посетителю! Скорую вызывайте!
- ...метить, особая забота нами проявлена о пенсионерах, любимых наших ветеранах тру...
Положил Александр вятский голову на руки, бесполезностью удручается. Двери двойные, дубовые, секретарша не слышит. Иван Лукич ногами мотает, передвигается спиной по ковровой дорожке, не открыть двери, и там. Костя прищемил лампочки-трубку, рычажки телефонные, и Адмирал крутит-крутит, говорит-говорит, в стебле пиона стержень шариковой ручки, поясняет, проверено, работает, и давит-давит цитатами из докладов про заботу о народе, тоже, принципами не поступается в отношении аварийного жилфонда городского, - "а!" - озаренно крикнул прижатый, в рубашке, на груди без пуговиц распавшейся, - "все равно ваша старуха-инвалидка жилплощадь мне скоро освободит!"
И подписал разрешение. Переселить с временной пропиской.
Рука у Кости включилась на сгибание, Иван Лукич поднялся. Адмирал отдал пятую пуговицу, правой рукой махнул под козырек, транзистора пищанье отключил.
- Выражаю благодарность за службу Советскому Союзу! Нет в нашем Союзе ничего постояннее временного!