Что? - попробовал вернуть услышанное ни от кого композитор, - что же?
Да, пастораль, не попсовая рваность и не "призывающая к труду," - лирическая музыкальная мелодия на тему... о чём... о нужной для души человеческой идиллии, жизни идеальной по слаженности сельской пастушки и пастуха в цветах, берёзах, прозрачно-светлых сосняках, травах густых, о чём... о полной утопленности в природе, где душа затихает с неотвлекаемостями и воспринимает природу, без защиты от мусора зрительного и шумового, как в городе...
Он вернулся с улицы. Неделя края сентября тянула студёностью ветра, причёсывающего высокую траву на поле от леса по мягким холмистостям к деревне. В избе все углы, потолок, лежащий на стенах, двойные рамы окон вздувало оранжево-жёлтым светящимся изнутри золотом солнца, и теплела протопленная вчера белая аккуратная печка с полатями на ней и лесенкой наверх. Чистые выкрашенные светло-тёплые полы, пёстро-полосатые деревенского плетения дорожки на них, чистые, укороченные такие же дорожки на двух креслах, устаревших и привезенных из города, постель на кровати с металлическими никелированными спинками и шарами, поставленной в переднем углу, полосатая дорожка на стене сразу над ней, кухонный столик, радио, тикающие часы и эскизы на стенах, то в рамках, то просто картоном или холстом на подрамнике, то рисунок карандашный, прикнопленный к чистым кофейноватым обоям...
Его друг, художник, жил тут и жил в городе, - как раз эту неделю. Художник в деревне вырастал в детстве, взрослым купил избу и приезжал - нравилось ему огородничать, одиночествовать и набираться желаний для новых картин, - в пристрое на высоком чердаке светилась широким окном его летняя мастерская с мольбертом, холстами натянутыми и верстаком для выделывания подрамников. Там композитору нравилось сидеть среди запаха живописных красок, из кресла-качалки смотреть на облака и слушать тишину.
Девушка спала.
Композитор на чём попало чирканул полоски нотоносца и записал самую первую фразу. Предположительно самую первую, знал он, пока, пока первую, зато точную по нужности... Может быть, что-то и подойдёт позже и первую передвинет, как бывает, но есть рисунок основной, вытягивающий сразу не видимую полностью вещь...
Легко светящуюся изнутри...
Поворачивающей настроение человека, слушающего на грусть чуть-чуть, - перед желанием неизвестно что, неизвестно как, но обязательно сделать красивое...
Сходив после сна в дощатый туалет во дворе, в огороде соседней избы он увидел хозяина того дома. Стоя в своём огороде, вытянув длинную шею и твердоватую руку над жердиной загородки, мужичок говорил в сторону, где за лесами и полями находилась Москва а дальше заграничная Европа:
- Я подумал, господа, сильно я подумал. Нет, землю свою не отдам! Нет, господа парламентские, не согласен! Родина моя здесь! Родная земля не продаётся по вашим законам! Нет! Сильно я подумал! Вы там врёте с трибун своих! Я дом свой не отдам, и запомните, подлецы, в России земля не продаётся, я не отдам!
А вся деревня стояла тихая, скромная, домов семь-восемь всего по обе стороны разделяющей её дороги, и рябины, широченные в высоте тополя между избами... Художник отсюда увозил звездопадные ночи на холстах, взлетевшие над крышами качели с девчонками, листопадную тихость опушек лесных, коня, несущего над радугой мальчишку в раздутой рубахе...
Наглядевшись на его картины, тут, в яви не замечаемые для прямого копирования с природы, приближением к таким необычностям тянуло жить дальше. Как в лесу, где за шестым крупным белым грибом, царским здесь, искался не жадно, ждался следующий не перестоявший.
Попавший вместе со всем народом в бесконечное принуждение свала в болото политики, композитор отворачивался от трясины, выходя к самому себе через размышления о творчестве: мелодиях своих и композиторов разных веков, городов, стран, и картинах художников...
Вчера в Москве кто-то бросил гранату в плоды политики, в проституток, стоявших группой на тротуаре, и шестнадцать их оказались ранеными. Заразили кого-нибудь неизлечимо...
Композитор отодвинул себя от бытия постороннего. Он думал - сейчас умрёт, если не переложится сущностью своей в ноты. Музыкой он начинал писать воспринимание, портрет девушки, спящей сейчас на старинной дореволюционной кровати.
Вынуждено прижатая городской толпой, она ехала в автобусе, не зная, не умея, куда повернуть лицо, - так, плотно и неудобно, и не желая показывать себя подробно, стояла впритык. Кроткое чистое дыхание эфирилось от лица её, без запаха табака, больных зубов и алкоголя пережжённого, как рядом. Она не могла выкрутиться вся, из толпы, и выкручивалась глазами.
Нажёвывая, утверждением своей независимости от толпы, конфетку-ириску, липучую.
Отдаленность от убогости временной, хамоватых подсмешек толпы над кондукторшей... кроткое дыхание переходило сейчас в нотные значки, что-то... примерное пока.
Голубым с серебринками лаком покрашенные ногти розовато-прозрачных пальцев, голубой с серебринками браслет на запястье...
Неожиданно пришедшая со старшей сестрой, певицей филармонии, в квартиру:
- У вас настоящий рояль? Вы сидите за ним и сочиняете симфонии? Я видела концертные рояли, они длинные и широкие, а у вас поменьше... Замечательно, я никогда не была в квартире творческого человека, - присела перед деревянной напольной абстрактной композицией, смущаясь и всё равно стягивая короткую юбку ближе к коленям, блестящим обтянутостью прозрачных колготок, - творческий человек, у вас в квартире дышится не как на улице и начинаются ассоциации с Древней Грецией, с мифами о греческих богах и богинях, и с европейскими старинными замками, соборами... Вас не так надо одевать, не в брюки и рубашку. Вы должны ходить в... как называется? - повернулась к сестре, подтягивая к коленям юбку, - в мантию надо одевать и на голову сшить четырёхугольную шапку, да, как старинные действительные члены Академии ходили...
Тростиночка, выросшая за девятнадцать лет для отворота от скукоты бытового, трясинного, не согласная с... "я поела, поспала, и конец мечтаниям? И стена? Я за этим-то и родилась?"
Показывающая и смущающаяся показу и открытых высоко лёгкую рисунковость запоминающихся ног, и шариковую округлость плеч нешироких, и провалы над торчащими ключицами, тонкими, прикрытыми рассыпанностью чуть волнистых волос...
И как написать портрет нотами? И не портрет, а что вокруг, что идёт от видимого, невидимое само по себе никогда?
Миговые приторможености, приоткрытости, когда дыхание думания мешает ей сказать и звучание прерывается...
Разговаривание о русских национальных рубахах женских, лент в венках, сарафанах, о "кобыльих бабах из американских фильмов, накачивающих себя толстыми мышцами в залах на тренажёрах и глупых, как асфальт," - задумалась и засмеялась своему же сравнению, переводя глаза на автограф великого Свиридова, поверх фотографии...
Просящие извинить и одноприсутственно извинительные за вынужденное глаза перед входом в туалет.,.
- Кто человек... Вы знаете, кто человек у нас в России, человек на самом деле? Кто творчеством умеет заниматься и в творчестве не обманывает, людей не дурит. А эти, ворьё иномарочное и наркота забулдыжная... Неужели вы сами здоровались со Свиридовым, рука за руку?
Приглашательно коротенькая чёрная юбка, резкая контрастом, жёстко зазывающая заглянуть под, когда ходила по комнате, когда в прихожей присела рядом с обувшейся сестрой, застёгивая ремешок туфельки и пугаясь показать что под, - а, да чего узнаешь? как всегда, обычное...
Да не так, как у приценивающихся, за сколько продаться можно, - у тротуарно пропащих. Тела похожи, а содержание, а отпускаемое от тел невидное глазами... В светлости - светлое, светлое исключаемо из... из негодного для созидательного слоя жизни.
Как ягоды сок, живительный, рябины черноплодной, растущей за избой недалеко от приманчивых ярких волчьих ягод, горькой их отравы.
Композитор не предполагал писать здесь и не взял бумагу специальную. Он чертил нотоносцы и записывал их нотами на каком-то куске обоев, брошенном для растопки печки.
А тут просверк из пяти нот поперёк мелодии прямой...
Зачем девушка вообще появилась, и что сверкает в стороны от неё?
Летучие подсказки возможностей взлёта над скукотой болотной бытовщины и тупиком, - подсказки контуром лица, таким контуром, содержательным сейчас, насмешкой глаз и голоса над повествуемой, повторяемой чужой глупостью... И - говорящая о себе:
- Меня привлекает культура, меня искусство привлекает, а вижу вокруг толстобрюхую мерседесную ненасыть, устраивающую из жизни торопливую обжираловку и себя уважающую за число комнат в квартире. А искусство собирает самое лучшее из людей и веков, и из нашего времени, тут... тут я и не знаю, как сказать сразу... вы извините...
И там, в городе, когда зашёл в один из кабинетов для городских чиновников, летом, и она сидела, закрытая письменным столом, говорила по телефону, перепечатывала какую-то страницу из серой папки, и встала, заходила по кабинету, и пошли вместе на улицу, по улице до первого перекрёстка, - плотные, тонкие, намеренно короткие шортики, показывающие намеренно вмятинку пупка над ними и голые ноги полностью, и полудужья низа наверное не тяжёлого высокого созревшего зада, - да, я такой стала из несуразицы недавнего подросткового возраста, да, я и стесняюсь и мне стыдновато, - глазами, с отсутствием речи, - а я всё равно себя показываю и знаю, вы смотрите и видите, я не хуже других, я заметнее, я...
Девушка, мне-то для чего это, и возможное последующее? Я не мерседесный бритозатылочник, притормаживающий у тротуара рядом с девицами и из-за хамства своего прямо из-за руля выкрикивающий цену за "покатаемся на пару." Мне сорок два года, как раз для серьёзной работы возраст, хотя и разное мной замечается, из главного для возраста прежнего.
Размазанный эмоциями двадцатилетнего, я влепился бы в такие утвердительно показываемые полностью ноги и высокие надкатитости над ними сразу, сразу перепутывая влюблённость с восстанием во мне магнитной затягиваемости ответом на пущенный для меня посыл...
И концерт: отсветы хрусталя люстрового в матовости мраморных высоченных стен, в позолоте завитушек орнаментов, белые манжеты, резкие, из-под чёрного фрака узкого спиной, высокого дирижёра, взволнованности мелодий оркестра, требующего тишины и срыва её в аплодисменты, состязательность череды певцов, требующих дозвончатой тишины в зале с провалом в биссирование, - речи между ними, принуждающие присутствующих жалеть, - а мы так не можем, - тянуться, - а мы тоже когда-нибудь, в чём-нибудь себя постараемся...
Внимательные извнутренними озабоченностями разбуженных, почувствованных душ проходы по паркету блестящего предзалья, строгая, вынужденная культурность в буфете, задумчивости, растревожености лиц над красивыми, торжественными одеждами... над отсутствием себя обычными ...
Подошедшая скоро, нервно, как одинокая, подплывшая в море к неожиданной лодке:
- Хочу шампанского. Мне плохо. Хочу одиноко. Хочу отсюда.
Придавили успехи талантов людей других?
Понял и не спросил. И в темноте - пока не открыл дверь в здешнюю деревенскую избу, спокойнейшую полосатыми мягкими домотканными половиками после колючего хрусталя и аплодисментов, низвергающих выдающих их.
2
"Хочу шампанского" по примитивности понятно, отвлечься надо отдельной личности через несильное опьянение, отойти настроением от заброшенности, не видности для других, - при яркости собственной для себя и отражению требуемому такому же, яркому, для себя...
В способном отразить, поняв прежде.
"Мне плохо" и "хочу отсюда" - да если не видят, а жизнь высвечена для успешных, отыгравших, отпевших на сцене и жизнь их приподнята над остальными...
- А что делать? В бродяги хотеть, что ли? Чего- то нет мечтающих в бродяги попасть.
- Я мечтаю. Не в мусорных ящиках рыться, а бродяжничать, бродить по всей земле. Я не настаиваю для себя стать выдающимся, отдельным ото всех, я не хочу быть композитором или художником, или писателем, то есть преобразователем через прекрасное самой жизни, местами слишком убогой, но я есть. Таким родился и вырос, оформился, постепенно. Я есть, композитор, я есть, показывающий, куда идти. Я знаю, что означает значение слова вперёд. Точное значение, проведенное через действие. Там будущее, пусть и после возможного провала, и я даже не по своей воле зову творчеством: вперёд. Я не хочу... я буду. Я есть, композитор, и им буду всегда. Даже и когда уйду с этого света, полностью истратившись. Люди давно убедились на уходах предыдущих композиторов, это не сантехнику... И не поменять на противное впечатление, только уходом всего человечества израсходоваться может культура вся, да... да и то останется, как письмена на древних глиняных табличках...
- Сами собой не нахвалимся?
- Любой творческий человек отделен от человечества, он то ли со стороны, то ли над миром... В древности русские старцы уходили в сторону от бытовой жизни общей, от бытовой жизни и монастырской, частично более отодвинутой от суеты меркантильной, - а суета развратна, она время превращает в пустоту. Русские старцы уходили в леса, в пустынные места, жили одиноко в пещерах. Зачем? За ту черту жизни, в сторону противоположную для богатств, праздников, подальше от раздёрганности жизни нашей. Зачем? Что-то там было? Я тоже часто хочу пройти весь город, и пригородные дачи, и загородние деревни, посёлки, и места почти не заселённые, и - куда глаза глядят да не возвращаться. Там что-то есть...
- Разве грехов сильно много?
- Я в магазин под названием "церковь" не хожу, мне смешно за деньги благодать искать. Много любопытства. Творчество я знаю, а что там дальше... А чего-то я не слышал, кстати, чтобы кто-либо из наших городских священников повторил бы дела тех старцев. Сами проповедуют их подвиги во славу себе, а от электроплит и холодильников оторваться... от парчовых ряс... а, это понятно по простоте их стяжательстве.
- А по мне так: хочу одиноко...
3
Подали второе блюдо: грибы и мясо, запеченные в яично-мучной лепёшке, сложенной пополам и облитой сметанным соусом. Рюмки с водкой подняли: чиновник торговой конторы и по совместительству вор, чиновник управления областью и по характеру вор, академик ветеринарной академии, бывшим честным на первом курсе ещё студентом техникума зооветеринарного, директор завода и по должности вор, директор акционерной компании строительства дорог и не вором не могущий быть, если вроде строит, но дорог нет, заведующий самого крупного...
Композитор передёрнул плечами, отодвинув напоминание о банкете среди них, среди своры. Он смотрел на вертящийся в воздушной струе багряный листок, не отрывающийся от клёна на крае огорода, и вспомнил приятное, взаимно желаемое рукопожатие. Навстречная рука тогда была Евгения Доги, уехавшего из молдавских бытовых и политических кошмаров распада человеческой жизни в Москву. Композитор подумал: вернусь в город и позвоню Доге домой. И мысль продлилась: Евгений Дога вообразить не может, что сейчас о нём помнят на краю огорода в деревне не слишком близко от Москвы, и вспоминают хорошо, и пусть Евгений непонятно забеспокоится, иканьем притолкнется к предположению: может, кто заволновался обо мне?
Но ту стаю шакалья, нажившуюся на беде России, вспомнить... нет, - отринулся от них композитор и, простившись как с другом своим с багряным листом дерева, пошёл в избу, счастливо ожидая печное тепло.
Лучше бы я сейчас был художником, - отразилась в его сознании картина, сделанная предметами в просвеченной солнцем комнате и обнаженным телом девушки, сдвинувшей одеяло к ступням и лежащей с закрытыми ладонью глазами. Серые, зелёные, жёлтые, бордовые полосы дорожки домотканой перед кроватью на полу и над постелью на стене получались контрастной рамой для солнечной облитости бело-гладкого тела. Мягкой приглаженностью по цветовой контрастности темнели выявленностью бурые брови, коричневатая теснота обритых подмышек, бархатная бурость перепутанной подушками причёски вчерашней и смягченная утеканиями в сжатость особенно светлых бёдер буроватая густота, здесь кажущаяся намного темней. Капельные красные ягоды горели крупно на не желающих в упругости свисать грудях, затемненных ниже полуокружностей. От белой печки тоже пахло разжатой, тёплой сонливостью.
Тишины, красоты и тепла хотелось надолго во времени и солнца, и блещения неба ночного, сочного, стеклянно-близкого в сентябре.
4
Комната, изнутри вздутая оранжево-жёлтым светящимся золотом солнца, висела в догоризонтном пространстве вечности. Обнажённая природно, как любое дерево, сдвинув плотно тонкие колени, тонкая в профиль, на скамье у стены плакала девушка, длинно пряча лицо ладонями. Прикуренная и брошенная на пепельницу сигарета дымилась сама по себе.
Как угладить плач и словами и руками композитор не знал, от пальцев его она отдёрнулась, перебежав на скамью с постели и врезаясь жёстко поперёк настроения его по-пчелиному забирать из воздуха нужное для нежной музыки.
Значительно охарашиваясь среди людей вчера, поглядывая из-за плеч их и голов с налётной над остальными насмешливостью, показывая наполнением глаз требование гордости к себе такой, недоступной, такой и редкой без торопливо снятой одежды, - как с памятника покрова, с нового, показываемого впервые, - желанно выискивая сдвижений, выловленостей из тоскливости самопринадлежности в любопытство потребности, удерживая испытывающими глазами над разнесёнными мигом коленями, над бездной неизвестности ниже их, знаемой для себя, раскрывшись значительно входом в себя, она гранитила и без слов: я требую, я - хочу так, я - повелеваю. Исключительная - я, так надо знать.
Исключая себя из прошлого совсем другого...
И она плакала, зашмыгивая закрытыми ладонями ноздрями.
- Столько времени гордиться собой и потерять, потерять вчера себя... себя недотрогу... Была той, стала этой, фу, этой, - покачала девушка головой и телом, - одни минуточки неповторимой побыла, минуточки... Столько времени ждать счастья, и оно коротенькое... А мне куда? - удивилась обыкновенному. - Жить просто женщиной? Я стала хотя бы незабываемой?
Солнце не закрылось не существующим мутным облаком.
За огородом по высокой траве ушли к лесу и обнимались, стоя среди симфонии оранжеватых стволов сосен, ветра времени и изгибчивых веток, растущих пониже.