Зеленовато-желтоватая трава сильно пахла серединой здешнего сухого лета, твёрдая тропа с крутящимися, отскакивающими от подошв обуви камешками обворачивала гору, затягиваясь в деревья ивняка, близкие с воде. Вдвоём на тропе получалось идти рядом, и особенно нравилось - да никого из людей нет ни впереди, ни близко. Во все стороны чистота свободы. Птицы пролетающие, облака выше их, белым светящиеся изнутри, как всегда тихие.
- Люди обставили себя заборами запретов, наставительно объясняла Анжела, молодая высокая женщина, - тут религии на разные пожелания, и буддизм всем и всякие секты на выбор в придачу к традиционным направлениям с желанием одним, человека закабалить и подчинить, тут вам политики с придуманными ими законами для остальных нормальных людей, принуждаемых подчиняться, тут воспитатели и надзиратели общественные, а спокойствия, наслаждения называемым общим словом жизнь меньше и меньше, неужели вам не заметно? Скажите мне, скажите?
Арсений говорил ответное и сбоку разглядывал волнующиеся её удлинённое тонковатое лицо, крупные, с выпуклыми крупными верхними веками глаза, коричневые брови, тонко-прямой нос с округлинками ноздрей фарфоровых и тяжеловатые губы, пестроватую майку с короткими рукавами, пропечатанный втянутостью лифчик под ней, широкие спортивные штаны и показывал, камень впереди, в кроссовках удариться ногой можно, внимательнее...
- Спасибо, я заметила камень, - покровительственно выдерживала тональность голоса и не капризно дотрагивалась до руки его ниже локтя, - вы заботливый, я удивляюсь заботе в сегодняшней злой, циничной жизни. Мир изменился на виду, а лучше не сделался. Циничным обнаружился новый мир, жестоким. Чего в нём искать? Денег, богатства? Я знаю, есть кое-чего поинтереснее психической изломанности, получаемой от богатства. Мне нравится нежность, совесть, красота природы и предметов, и красота людей, забота, ласковое, мне нравится доброе, от чего настроение праздника делается постоянным. Видите, красиво впереди. Поле, травы, кустарники. Деревья по берегам реки. И по сторонам красиво. И не надо, не хочу, чтобы здесь появлялись люди с их телевизорами, машинами, водкой, шашлыками. Истратят себя на преобразование красивого в безобразное и мусорное. Мне нужно красивое, - поправила Анжела от правого глаза изгибчивые коричневые волосы, надвинутые воздушной волной, - у меня дома в посёлке компьютер, я покажу вам много красивого. Я поменялась. Мои родственники поехали ко мне в город, а я к ним, отдохнуть в тихих местах. Вы моих настроений человек, Арсений, сама удивляюсь, полдня как познакомились и доверяюсь вам всем, как вода доверяется форме кувшина, мягко и полностью заполнительно. Глядите, здесь хорошая речка. Не широкая, чистая, заводов и близко нет. Что-то да сохранилось в нашей природе чистым. У вас есть желание прогуливаться дальше? Отвечайте откровенно, как чувствуете, - потребовала негромко и настойчиво.
- Я бы весь день с вами ходил и слушал, с вами легко.
- Не лгу в нашей беседе, может, легко поэтому? Я от вас, Арсений, надеюсь знать такое же, в ответ предлагаю оставаться откровенным. Пить хотите? Родник в траве из-под камней, видите?
Анжела быстро прилегла на траву, опираясь на подогнутые руки, и пила вытянутыми губами прямо из текущей серебрящейся струи, тянущей под собой крутящийся мелкий песочек. Уступила место ему. Подождала.
Тропа свернула в тенистость деревьев, ближе к речке, блестящей и чистой, с настоящей осокой и камышами на близком втором береге. Желтел песок, перемешанный здешней природой с плоскими тёмными камешками.
- Что тебе нравится прямо сейчас? - подступила ближе. - Скажи? Сейчас, в данный момент?
- Простор и чувство свободы. Никого здесь нет, в смысле, людей. Да, их телевизоров - какой канал не включишь, в упор на тебя направлен пистолет, в кого-то воткнули нож, грубые женские лица со злыми уточнениями, кого убить сейчас, кого распилить бензопилой... Людей нет, их погани.
- Такое мне тоже, - спешно присоединилась Анжела, - свободно, когда никто со стороны не действует своими чуждыми влияниями. Принуждениями, я хочу уточнить. Погляди, - приманивающее, как щенкам опустила пальцы в воду речки, - много маленьких рыбок в стайке, они недавно появились, юркие...
- На мелководье приплыли, тут вода быстро прогревается, им тепло.
- Будет лёд, зима, а сейчас им хорошо. Будем старыми, хилыми, потерявшими многие желания, а сейчас мы энергичные, насыщенные солнечным ветром. Я поразилась, насколько быстро одна из актрис постарела, кожа на лице, на шее обвисла, а полмира восхищались её телом лет пятнадцать назад! Только вовремя надо воспринимать подаренное нам! Желание жить, способность жить, радоваться восприятию себя миром окружным и своему восприятию мира, природного в себе!
- И плавать, как рыбки эти, в чистой воде, не отравленной атомной станцией. Анжела, искупаемся?
- Ты предлагаешь? - повернулась лицом и посмотрела снизу, от воды, без удивления от неожиданности, а с согласием прилаженности. - Очень верно, будем природны, как рыбки. Маленькая заковырка... я не собиралась загорать и купаться, я без купальника, - с извинительной просьбой приоткрыла тяжеловатые губы, дотронувшись краешком розового язычка до губы верхней, присуждения чего-нибудь ожидая.
- Тогда... Тогда будем натуральны, как никогда не одетые рыбки.
- Только я не стану придурничать просьбой тебе отвернуться, - прошла от воды на песок, горячий нагретостью солнца.
Села. Разулась. Бросила носки на песок. Поднялась, до ступней сгрудила спортивные широкие штаны, выступила из них. Пригнувшись вперёд, сняла домашние трусики, выпрямилась, выворачивая наизнанку стянула наверх и совсем пятнистую майку и отстегнула, убрала узковатый получашечками лифчик. Прошла, повесила на ветвь дерева собранную одежду и обернулась с тревожной защитой глаз, сразу убранной. Подошла, досматривая, каким он открывается перед ней, без закрытости одежды настоящий.
Вздрагивая при шагах неподмаечными, неожиданно тяжкими грудями, белыми, с широкими вокруг сосков круглотами...
Придвинув запах открытого женского тела, и лёгкого летнего пота, и горькости душной, закрытой только что...
Засветившись румянцем и довольством, она упорно и сразу посмотрела туда, на главное, изогнуто висящее из путаницы волос и наполнявшееся её впечатлением - да, ты понял правильно, мне нравится.
Сойдя от глаз ей вниз, он дозволяемо и упорно посмотрел на главное, бугрящееся густотой коричневой полосы посередине и просветлением волосиков расходящееся на стороны к ногам, общерисуя треугольную роскошь. На ширине бёдер, слева, темнели две маленькие родинки, и третья спряталась почти изнутри, на нежнейшей коже ноги, левой.
- Жаром от тебя понесло, - взяла за руку, пойдём, - шагнула к воде, - станет лучше.
Плавали, ныряли. Стояли в прозрачной воде, внизу видя ступни ног на песчаном дне. Наслаждались. Вода, проточная, сегодня, в жару полдневную, нагрелась до тепла. Выходили. Остановил, увидев перед собой резко расширенные ниже поясницы выгнутые боковые обводы зада, плотного, высокого, обтянутого сбегающими струйками. Что, поискала глазами в глазах, ну, что? Анжела, полусказал, притягиваясь раскрытой ладонью снизу, под расширенные на оступе ноги, собирая на неё стекающую с красоты скрытой всегда остатки воды и прижимая сильнее... Приподняла выпуклость крупных век, дотронулась щекой до щеки, вздрогнув посылом доверчивости прикрайней...
Выбежала из воды.
- Ложись рядом, позагораем, - программно скомандовала, довольная от поцелуя, жданного, и знающая, как к хорошему и к лучшему, что над хорошим, возвратиться получится.
- Арсений, как песок спину жжёт... Ты вытерпишь, не подскочишь через минуту? Сегодня жарит под тридцать.
- Твоё тело красивое.
- Ты лежишь на спине, как можешь видеть?
- Знаю и помню. В глазах не исчезает.
- Твоё тоже. Мне запомнилось и не исчезает.
- Мне понравилось целовать твои крупные глаза, твои веки. Ты прикрываешь глаза, я целую...
- Мне тоже... поцелуи. Твои, твои. Лежи, загорай.
- Мне нужно стоять над тобой, видеть красоту, пить глазами тугость грудей, твёрдую ширину бёдер...
- Лежи. Согрейся на солнце. Я прошу - ты делай, исполняй...
- Чему засмеялась?
- Я была маленькой, оказалась на речке. Стоят на берегу трое, студент и две студентки, на каникулы в посёлок приехали. Смотрю на них - гарцующие какие-то, взбудораженные, у него волосы в стороны из плавок выглядывают, бугром плавки выпирают, у них по сторонам от купальников ноги нежные, к нему обе жмутся. Смотрю и думаю, а чего они делают, когда без людей вечером останутся? Я вырасту, решила тогда, тоже стану нежной и притягательной, и желанной быть...
2
Как-будто спали. Некоторые секунды. Горячие лучи просветились на лежащих на спинах телах, испарили речные капли. Анжела неслышно повернула голову к лежащему рядом мужскому телу, разглядывала близкое с любопытством, с подробным вниманием и думала с боязнью и сложноватым восторгом: - "неужели он, криво повёрнутый набок в мою сторону, может мне сделать хорошее, и так, хорошим, переменить мою повторяющуюся каждодневную жизнь? Изуродовать моё ладное тело животом, раздутым до громадного беременностью? Заставить рожать в крике и боли? Превратить мои груди в здоровенные, наполненные молоком и от избытка молока болящие? Неужели он же может заставить желать лежащего рядом человека, и знать его породнившимся со мной сдвоением душ и организмов? И всё это из-за природного устройства, необходимого для продолжения живого мира? Для испытания, желаемого мною сейчас же? И я из-за соприкосновения с разглядываемой частью мужчины могу и умереть при родах, ми сделаться порхающей над землёй, даже не зародив в себе никого?"
Высокая в небе, курлыкнула птица.
"Вот и она кого-то зовёт, кого-то ищет. Вот и она требовала этого, иначе, по-птичьи. Она подчинилась предназначенному природой, не выдумывая, грех или нет, и над прочей чепухой не останавливаясь, накопленной людьми. Природа, как наталкивает природа. И я не желаю отказываться от вращения, затягиваемого во что-то... в желание, чего лгать себе?"
Бездольная её рука, повисев в воздухе, легла пальцами на втянутый плотный молодой живот мужчины. Полежала, не убираемая. Не отвергаемая. Придавила ногтями кожу и поползла, желанием неостановочным перетягиваемая к скату с живота на начало...
"Я должна приподнять пальцы и взяться за его самого, и он... И все принцы, прискакивающие на взмыленных конях, приплывающие под алыми парусами, торопятся затем... чтобы принцесса взяла его за скрытый обычно и допустила сделать с собой..."
Задохнувшись от нажатых на рот губ, вытолкнув воздух сбившийся ноздрями, придавленная к песку, к понятым спиной и задом плоским камешкам, бездумно, природно резко раздвинув ноги, задрав их согнутыми, задирая до хруста в пояснице расширившийся, растащенный на стороны зад, расплющивая груди прижимаемым своими же руками к себе самой налёгшее тело, да, сумела вытолкнуть из горла, у меня подошли дни, мне можно, и как-будто облегчаясь ото всего, сорвавшегося в безразличие к последствиям сейчас, как-будто сама натолкнулась на устойчивое, круглотой рассадившее сонную стянутость, пустоту, тесноту круглости раздвинутой, показалось в миг страха, до большущей, рвущей все стенки и упоры ширины невозможной. Вломившееся, втиснутое при помощи её же пальцев, показавших точную дорожку скозкозти начальной, двигалось настойчиво и начальственно, как взяв полагающееся ему, сберегаемого для него, выращиваемое для него много лет от рождения, рвало и давило, и пугало прорывами конечного упора. Помогая настойчивости и отпадочно не пугаясь разрыва где-то внутри себя, надёргивая на себя достаный, ритмично бьющийся зад за обе железные половины, понимая, будет конец и тогда конец обалдению настанет, смягчила, смягчила врывающееся дерево, как чувствовалось теперь, и дерево начало смягчаться, и дерево превратилось в стебель камыша, выскальзывающий бессильно и виновато, и остановочно...
- Жаль, извини, я больше не могу, - услышала в правом ухе.
- Ты... Ты с ума не сдвинулся? Победил. И прощенья просить? - надавила тонкой длинной указательного пальца на кончик носа. - Ты здесь окончательно выключаешься? - пошутила весело, вытягивая свои волосы, перепутанные, из-под его прижатого плеча. - Мне показалось, в меня влетела шаровая молния, жуть, жуть... Сейчас чихну, у меня по щеке к носу кто-то ползёт.
- А мы... ааоой, - потянула руки на стороны, прогнувшись и спиной, - повезло нам, мы не опоздали. Спасибо тебе скажу, и - мало.
- Мало... что было сейчас?
- И благодарности мало, и... сам ты понял правильно...
3
Близкие, за посёлком синели сгущенным воздухом горы, обросшие деревьями. Посёлок днями оставался пустоватым. Жёлтые без асфальта дороги, обозначающие сами улицы, изредка одиноко проехавшая легковая машина, напоминающая о иной, густой домами и автомобильными пробками жизни, телега, дребезжащая за бегущей после взмаха кнута неторопливой лошадью. Зелёные круги вершин низких деревьев возле домов, выше штакетника бордовые цветы мальвы, огороды, растянуто белеющие одноэтажные дома, сараи возле них. Собаки на цепях, лающие от скукоты.
По своим натоптанным вдоль заборов тропкам перед вечером расходились ко дворам коровы, вернувшиеся из стада. Медленные, задумчивые шагами и сливовыми глазами.
Набросив верёвочку на штакетину, Арсений оглянулся и убедился, за ним калитка не открылась. По дорожке в низкой кружевной траве прошёл к низкому крыльцу, постучал в стекло окна. Улыбнулось лицо Анжелы, она открыла дверь и в узком коридорчике как-то подправила сельское настроение видом не ожидаемым, - она оказалась в халатике, ситцевом, в цветочках, совсем не городская. Гукнула, прижатая торопливым и резким объятием, хохотнула, по полосатой напольной дорожке заводя в дом своего одиночества и своей роскоши свободы. В комнатах пахло ею, женским, - и каким-то кремом, и остывающим после глажки утюгом, чистым чем-то...
- Надеюсь, ты не на пять минут?
- Как сложится, пока от меня не устанешь, - наметил честно.
- Твой друг, к кому ты приехал, что подумает?
- Мы самостоятельные, и никому ничем не обязаны.
- Ну и правильно. Я свежую капусту потушила, сядем ужинать. Не обиделся ты, вчера после речки к себе не пустила? Мне разобраться в происшедшем понадобилось, обождать, понять свои настроения.
- Мне тоже. Потянуло сюда, к тебе, значит я здесь. Жара, я пиво захватил. У тебя вид странный, сельский. Халат покроя столетней давности... Ты совсем не городская, и как... на маскараде. Помнишь из книг, барышни на маскарады одевались крестьянками?
- Перемениться? Подожди, - заступила за шторы второй комнаты. Вернулась - полностью открытые ноги, высоко, под самый край подрезанные прямоугольные жёлтые шортики, похожая на мужскую тонкая алая рубашка, почти не застёгнутая наверху и узлом стянутая над втянутым пупком, - такой узнаваемо воспринимаюсь? - осветилась уверенностью, - мне здесь для перемены настроений нравится походить сельской бабой, в халате хрущёвской моды и затёртых шлёпанцах. На настроение приятно влияет, пропавшей в иной обстановке себя чувствую.
Сначала, - уловил он из продолженности её настроения, - теперь будет сначала. Вчерашнее, вчерашний ключ, открывший замок и к замку подошедший правильно, теперь превратился в ничего, и с нею невозможно обращаться как с принадлежностью, с приложением вещественного качества. Тут настроения, тут душевные раскрытости, или капризы, или не то состояние, не подходящее - ну, как вывернется весь вечер, во что...
- Я покажу тебе временное жилья, после городской квартиры так забавно! Кухня, тут привозной баллон с газом, посуду мою под рукомойником или в тазике, вода из колодца, кран хрипит, что-то в водопроводе сломалось. Холодильник нормальный, работает, давай твоё пиво охладим. Вот комната большая и ещё комната. Мне так забавно, вся мебель сорокалетней давности, сервант с теми же хрустальными рюмками, салатницами, мебельная стенка, люстра, старая шуба... ой, тулуп. Я нашла его в летней кухне, постелила на пол. Лежу на нём, читаю "Дым" Тургенева. Его романами приятно утягивает куда-то... Другие у них разговоры, другие интересы... Загорать потянет - ставлю в огороде раскладушку, читаю там. Вечером гашу люстру, зажигаю керосиновую лампу. Компьютер передо мной, брожу по сайтам, и керосиновая лампа. Так получается другая жизнь, от моей городской в стороне. Здорово я поменялась, на время?
- А зачем?
- Все условия здесь, для моей желанной свободной жизни. Нужнее любого дома отдыха, где те же люди, люди, чуждые настроения рядом, влияющие, хочешь - не хочешь...
- Повезло тебе, правильно ты сделала, поменявшись с родственниками. Мне тоже иногда хочется побыть где-нибудь, без должен и обязан. Такое впечатление, что среди людей начинается незаметная сразу неволя. На работе с ними вынужден общаться и их терпеть, в магазине, в метро и автобусах... А принуждение когда-то надоедает до возможности срыва.
- Понятно, вольному и здесь остаётся воля, - понесла в комнату две тарелки с тушёной капустой, сосисками, убрала на столике салфетку с хлебницы, - поешь, но только если желаешь. Я забыла, достань пиво из холодильника? - прошла к рукомойнику и сполоснула два высоких хрустальных стакана, пользуемых здесь, наверное, по редким праздникам.
- А где ты уткнулась в тупик и повернула в желание стать такою, как здесь?
- День и место доподлинно определить учёному сообществу не представляется возможным, - пошутила, поставив стакан с попробованным пивом и взяв вилку. - Угнетение начинает требование свободы, согласись, Арсений. Мы вынуждено от рождения находимся среди скопища под названием общество, нам показывают ежедневно зависимость от него, через газеты, телевидение какие-то посторонние загаживают ум, мозги, настроения , желания пустой дрянью, выданной ими за многозначительность, а неожиданно получается узнать - они сами, диктующие и настаивающие на своих правилах для всех нас, живут совсем иначе, и что им можно - нам запрещается ими, а додумаешься до донышка - образуется желание единственное: отстаньте от меня. Кто говорит о социальной справедливости - сам вор, противозаконно наворовавший миллионы, кто говорит о нравах общества и приличии - вертится с продажными девочками в постели, или с мальчиками. Отстаньте от меня - выход. Я живу, моя жизнь, прикасаться ко мне не смейте, я вас об этом не просила и в свою жизнь не приглашала.
Смотри, как получается у зависимых. Моя знакомая начиталась сектантской дряни, продала квартиру, забрала от мужа двух детей и уехала к сектантам, деньги за проданную квартиру им передала. Прямиком попала в самовыбранное рабство. И шлёт мне письма - вы живёте во грехе, будете жариться в аду, а я святая. Продай квартиру, приезжай к нам, мы тут святые. А во главе у них бывший пожарник, не образованный, понявший, как из религии сделать товар, как на глупости людей и их слабой психике можно жить в богатстве и над дурами смеяться. Дур у него собралось с целое село. Вместо квартиры она живёт в брошенной солдатской казарме, в комнате на сорок женщин, в пять утра молится, днями работает на огороде, на прибыль и обеспечение продуктами этого вора, и считает за счастье постирать его тряпьё, балахон такой длинный, попы в таких же ходят. Детей уродует. Они тоже там в послушники записаны, рабы подрастающие, прополкой зарабатывают и в школу не ходят, грех для них учёба. Дураками ведь легче управлять...
Так где правильнее? Свободой жить или рабством? Я себя давно не спрашиваю, поняла, оглянувшись вокруг. Тут попы всякой масти, от голубых до сиреневых, тут политики, тут воры-предприниматели, тут газетчики, телевизионщики, погань чиновничья, а все они одна свора, и задача у них - в рабы превратить любого, заставить любого работать на них. Брезгую я теперь и говорить о них, Арсений, ради тебя пришлось... Я их для своей жизни не приглашала, в указчиках и рабовладельцах не нуждаюсь. Дай-ка, уберу стекло с лампы и ножницами фитиль обстригу, лампа коптить начала. Ха-ха! Слышал, в одной песне припев есть: - "С козлами не играю! С козлами не играю"! Не коптит? - вдвинула стекло на место и подождала. - Нет, вот и ладушки.
- Ты ко мне почему почувствовала доверие, Анжела? - внимательно спросил, с наслаждением произнося её имя.
- Начально - не знаю, интуиция подсказала, а может... не знаю, уточнять всего не должно, сломается нечто тонкое. Окончательно - знаю. Потому что ты нежно смыл с моей спины и пониже песок, когда мы зашли в речку и стояли там после... знаешь сам, после чего. Мне весь вечер помнились дотрагивания мокрых заботливых рук, обливания из ковшика ладоней.
- Неожиданно, Анжела. Я думал, случившееся на берегу речки для тебя важнее.
- Тоже, - присмущённо улыбнулась, только... только доброта, забота... как объяснить не выразимое - не знаю.
- Расскажи, женщины сами - добрые? Твоя знакомая свихнулась, обездолила детей. А другие? Добрых больше среди вас?
- Я не знаю. Наверное, всяких хватает. И среди нас, и среди вас. Хочешь, могу показать тебе много счастливых женщин. Я с подругой, она из моего города банкирша, позвала с собой, оказалась на одном тёплом острове, - давай стол освободим, тарелки унесём? - там курорты, и мы пошли на пляж. А я люблю фотографировать, у меня в компьютере большая папка моих снимков, цветы, пейзажи. Я долго выжидала, сфоткала бабочку, присевшую на цветок, редкую бабочку, - поставила на стол крупный ноутбук и подключила. - Ты, полагаю, не сможешь безразлично разглядывать снимки с этого тёплого острова.
- Почему? Отсняты ужасы?
- Нет, красивые снимки, и красивое действует на людей посильнее. Там женщины устроили загорания без ничего, голыми, мужчины попались среди них с краю пляжа, раз да второй. Хы-хым! - прижалась всем боком, - мне интересно, как ты себя поведёшь? Готов? Ну, держись, пришедшийся мне по нраву.
Она открыла найденную папку, нужную. Фотография высветилась крупно, во весь экран, цветная и отличной резкости.
Море. Живое, волнистое, яркое голубизной. Прибойная пена заворотом среди больших гладковатых камней, заполированных ветрами. Мокрые, облитые отблесками солнца тела двух худоватых девушек, вставших рядом, лицами обострённо стесняющимися и отчаянно пожелавшими остаться на фото такими, - грудки, поверху профильно выгнутые вниз и резко поднявшиеся к соскам, гладчайшие низы нежной кожи животов...
Беловатая вода, пляж за ней, крупная, широкая бедрами улыбающаяся женщина с тонкой вертикалью полоски волосиков по лобку, поднявшая руку и будто прикрывающая лицо, но и гордая, что она сейчас - вся, изначальная, какая есть, без изменяющих сущность одежд малейшей.
Севшая в воду на край выбегшей волны. Груди высвечены белыми следами снятого лифчика, прежде не знавшие загара, узкие синие плавки. Улыбка удовольствия от своей появившейся смелости.
- Они увидели у меня фотоаппарат и сами просили их пофоткать, я им кадры сразу сбрасывала на флэшки. Смотрим дальше, передвинуть?
- Давай.
Играющая телом, поднявшая руки наверх и так приподнявшая груди, изогнувшаяся тазом вправо, плечами влево, не стесняясь выставительно показывать чисто выбритый лобок, выступивший из кривой красновато раздвоившейся пухлости вертикальный толстенький уголочек с губками под ним...
Три мокрых блестящих бело-розовых зада стоящих на коленках в воде, обернувшихся, улыбающихся совместной шутке, три искривленных движениями, выставленных на самый полный вид, избавленные от волос, как надутые изнутри и лопнувшими щелями розовеющими, мокрыми тоже, с крошечками песка...
Гордо, как стоящая в царском платье, выдвинувшая одну ногу вперёд, в расстёгнутой зелёной блузке и всё, след от снятых плавок и рыжий лобок, немного подбритый со сторон от ног...
Задумчивая и естественная, как не знающая о фотоаппарате, опущенные руки и приподнятые молодые груди, тёмная кожей внизу и после сбритых волос, чёрных надо лбом, пухлая раздвоенная навислость между раздвинутых ног...
Присевшая на песке, разведя ноги на стороны, с раскрытыми краями кожаной раковинки, пупырчатой, коричневатой...
Ступни в песке, два больших круглых полубугра зада, наставленного на камеру, вертикальные толстоватые нижние губы, изогнутые, утягивающиеся под тело, лицо в полуобороте, я себе нравлюсь, у меня красивейший зад...
Торс, мягко-коричневый, захваченный камерой от ключиц до начала ног в полупрофиль. Грудки в песке, втянутый живот в песке, втянутости по сторонам, выталкивающие крутоватый лобок в песке, арочка промежности, розоватый твёрдый наплывчик из губок разошедшихся, розоватая выступившая полосочка под ним, не тонкая, руки, отведённые назад...
Лежащая на камне, двумя пальчиками раскрывшая перламутрово-розовый входик в себе и на него глядящая, приоткрывшая и ротик...
Вставшая на колени в воде, извернувшаяся, показывающая и маленькие груди, и растяжкой коленей расширившийся зад с розовым растянувшимся входом...
Пышноволосая, без лифчика, с большими шарами грудей. Зауженная талия, сильно выгнутые бёдра под ней. Приспустившая зелёные плавки, шнурки по сторонам и треугольник впереди. Снова она, сидящая на камне, поднявшая на камень и ноги и разнёсшая коленями на стороны, показывающая с настойчивостью в лице белые ляжки, заводящие взгляд от их раскидости к своду, и хвостик оставленных под животом волосиков, коротких, узких, и раскрывшуюся двумя кривоватыми складками по сторонам розовости выглянувшей, красновато-тёмная припухлость в промежности. Большие бёдра, пупырчатые круги вокруг сосков полных грудей. Да, я горжусь, я радуюсь, настойчиво читалось на лице.
Смеющаяся, болтающая в воздухе ногами, показавшими, что между ними, мотающая в воздухе снятыми плавками...
Четыре подруги сразу, скатившие плавки к коленям, без лифчиков, показывающий - а, нам нравится! Мы так хотим!
Симметричная узковатая длинная спина, длинные тонковатые ноги, округлостями, встречно сдвинутыми, высокий зад с подчёркнувшими низ тонкостями прогнутых серпиков, с провисшим под ним короткой набухлостью с тесными наметинками обводов выглядывающего между...
Очень красивая черноволосая женщина с небольшими грудями, не сбритыми чёрными внизу волосами. За руку держит очень похожую на себя девочку, наверное, дочку, такую же черноголовую, с мягко сжатой щелью под животиком.
Присевшая на камень узкобёдрая, с перепутанной ветром и водой причёской бывшей, налитыми крепкой выраженностью грудями, улыбочно радующаяся, что её снимают молодой, яркой телом, узкоплечной, красноватой складчатой припухлостью над краями сжатых ног...
Севшая на кривой высохший ствол дерева, приспустившая ногу, а другую поднявшая, показывающая нарочито густоту волос, длинно протянувшуюся от живота вниз, по сторонам, курчавостью густой скрывшее утекающее под неё...
- Там они в поведении выглядели сами собой, - с перехватом дыхания сглотнула, поправив, надвинув его руку, соскользнувшую с груди. - Меня поразило, они сами просили снимать и показать старались себя полностью, там они были настоящими! Им нравилось показывать себя полностью, настоящими! - накаливалась лицом, и в полутемноте краснотой возбуждения заметной.
- Ты ходила там тоже голой?
- Кого же мне было стесняться? Одни женщины, я как они, есть снимок на фоне моря, потом посмотришь. А вот та фотография, последняя, где юноша с полутвёрдым, толстым от начала, и слева от него девушка узкобёдрая, совсем девчонка, а рядом с ним девушка с коротко остриженным лобком... я тебе показать хочу, что снимала после оставленного себе кадра.
Исторгающая горячее кожей и вздрагивающая заострившейся нервностью, мотнувшая на сторону снятой рубашкой, - и ты разденься, я покажу как там, - потянула с него ненужное, своего достигая, - встань вот здесь, а я на её место, - ты не совсем разделась! - тут для тебя оставлено, мне приятно будет, когда снимешь ты знаком нужности меня... - присел, стянул по жарким ногам тесные шортики, - он так стоял, я их сфотографировала, девушка наложила ладонь сверху на твёрдый, - повторила слова наложенной рукой своей, - быстро оттянула кожу с края его прелести и попросила снять на память, как из её небольшого кулачка выглядывает красный шар, о какой! Крупным планом попросила сфоткать, и побежали они в море остывать, успокаиваться.
- Мне и без них к тебе не терпится, и стольких напоказывала, - сдавил обеими руками оба жара твёрдых половин зада, качнувшись. - Дай, - затвердел требованием, - в тебя ворваться!
- Лечь? Встать на колени? - шепнула заманиваниваем грохотнувшим. Разглядеть хочешь и у меня, не спешно? Для наслаждения моего, я тебя ничуть не стесняюсь и требую, разгляди, сильнее станешь, - удерживала твёрдо стрелу коня жаркого в тонкой руке, шевеля и грудями, и бёдрами, подтягивая к сумасшествию нетерпимости, безумию, слой за слоем затеняя остатки присутствия ума и заплывая в неотчётное, противоположное, - нажала на плечи, приопустила на колени, головой к вспухшей раздвоенности, к нежности складочек, скрытых там, бугорку, натолкнутого на найденные ласкания, на хрипы и впаивания пальцев окаменевших в зад, на упадение себя на пол, и сразу найденное твердейшее, посадившее на себя ворванностью внутрь, на надвиги резкие, сильные, душащие невероятностью вознесения, не чувствование тела и остроты дотрагиваний, сдавливания тела, разрыва его исподнизу до невероятной глуби, до выкриков запутанных и обвала на сторону...
- Понимаешь, где потолок? Шепнул, возвратившись в расслабленность, облегченность.
- Сейчас уже поняла. Пере... перевозбудилась и тебя замучила, прости... Тебе спокойней стало?
- Легко и светло. А тебе?
- Да, легко и хорошо. И хочу снова, не знаю, что со мной. Видно, отлично подходим друг к другу. Я откровенно говорю, восприми верно.
- Да, я верен тебе и понимаю. Ты показала столько счастливых, обнажённых красивых женщин - дерево возбудится. Они на самом деле отличаются от себя городских, озабоченных бытовухой. И все настолько откровенно, раскрыто показывают себя, свои бритые и обросшие между ног притягательности - я удивился.
- Арсений, тянет говорить для тебя сокровенные бесстыдности. Мне нравится отсутствие стыда между нами и боязнь поступить неправильно. Мы лучше узнаем друг друга, с откровенностью. Положи свой пальчик вот сюда, - надвинула, - на самое начало, под выглядывающий капюшончик, придавливай легонько, мне очень хорошо... Я хотела такого, когда смотрели фотографии, а ты постеснялся, сжал мне ногу и с груди рука дважды сорвалась, а мне важно чувствовать откровенность желаний твоих... Ты возбудился от тех женщин, от их разных грудей и выбритых расщелин? Признайся, казнить не прикажу...
- Нет. На них смотреть любопытно, но они не пахнут. И они мне чужие. От тебя начало пахнуть другим, особенных.
- Да, извини, шортики внизу намокли. Ну, ты понял почему, сильнейшее чувство началось, если смотреть с тобой на них. Я до тебя разглядывала их, анализируя с точки зрения автора фотографий, искала, где на самом деле женское естество, сущность, а где просто запечатлённое тело, - объясняла и заглаживала влажноватый казнитель, забирая в свернувшуюся ладонь, в мягкие пожимания, отвечая так на утопленность его пальца в раздвоенности скользкой. Не отнимая ладони свёрнутой, приподнялась, легла на тело горячее, суховатыми губами забродила от губ приоткрытых к щекам, к ключицам, к плечам, погладила второй ладонью его лицо, плечи, грудь, упала головой, вздрогнула, сильно вздохнув и подарив: - какой ты потребный, настолько мне желанный, как бы сумел понять...
Лампа замигала и погасла. Протянулась неширокая полоса взошедшей луны. Белея приподнятым задом, чистая с ним желанием, встретила и приняла тихим ойком вошедшее в её тело сзади нужнейшее, умеющее добиться исполнения желаемого и ею, и им, настойчивым.
4
Снилось.
Пьяная небритая харя повисла в телевизоре и заубеждала с уважением относиться к губернаторскому и предпринимательскому ворью. Во сне вздрогнул от брезгливости и как-то, во сне, увидеть захотел и попросил иное.
Вытянувшись руками сложенными вверх и ногами сжатыми вниз, изогнувшись спирально, молодая женщина, как не бывает в днях и есть в ирреальности, спирально вращалась вокруг него, напуская счастливое и закрывая от возможных, ненужных бед...
Она любила его, и она любила свою любовь в себе к нему, торжествуя и радуясь может быть больше от любви к любви своей, чем к нему, реальному. Она оранжевато полыхала взошедшей своей любовью, любя свою любовь...
Поговорив с имеющей на него права юридические и обрадовавшись разговору с ней, объяснив, да ничего, да ничего что вы жена, вы его не видите, перешла далее.
Она сложилась в круглое крупное зерно, сдавив колени, сдавив плечи, показавшись со спины зерном обнажившимся...
Зерном, обещающим раскрыться десятками новых побегов...
Теперь они шли по песчаной, слабо отмеченной в траве дороге в горы, и Арсений пробовал рассказать ночные сны Анжеле. Первый, о небритой харе, получилось изобразить словами сразу, а вращения, оранжевые наплывы тепла счастья, просвечиваемого насквозь тело без видимых лучей...
- Вы, Арсений, страшное рассказали об этой харе. Да, я их много перевидала, небритых, хамоватых в телепередачах, и телевизор научилась не включать, мне не нужна помойка человеческого поведения. Один телевизор я испортила. В нём сиволицый поп, пузо у него начинается от самого горла, врал, что триста лет назад у меня в городе появились первые попы и с ними началось развитие наук классических, гражданских, живописи и литературы, медицины, инженерных решений архитектуры и различной механики. Я вранья такого не выдержала, бабахнула томищем Андрея Белого по телевизору, он и прекратил передачу, до сих пор мастера отремонтировать забываю пригласить. Второй телевизор включила - он академик, почётный-распочётный житель всей области, и тыр и пыр сколько заслуг у него, юбилей у него, кремом со сливками чиновники его поливают, а знаю - у меня соседи - им обворованные. Этот почётный организовал строительство гаражей при своём институте, каждый гараж по три раза продал. Моим соседям первым, затем директору фирмы и прокурору. Весёлый скандал получился, а замяли, он почётный, трогать нельзя. Соседка говорит - на пенсии она бывшая судья, в делах понимает, говорит как я могла не поверить ему, он ведь в орденах и почёте? Я всегда хотела и хочу уходить от кошмара под названием жизнь общества, не трогайте меня и вы мне не нужны такие, слушащие с раскрытыми ртами ложь и хлопающие лжецам прямо там, в телестудии.
- Тебе совсем не нравятся люди?
- Нравится, не нравится... Ой, Арсений, я предпочитаю понимать и чувствовать - мне они нужны или обойдусь без них, побуду в стороне? Ну, родилась случайно, так вышло, ну - какой-то народ вокруг с самого детства, так ведь с народом я не договаривалась жить совместно, с их мыслями и делами, с их поведением перемешивать себя, и договор ни с кем не подписывала. Где-то я прочитала, "жить в обществе и быть свободным от него нельзя". Спасибо, подумала, постараюсь попробовать наоборот. Знаешь, как в анекдоте о дожде, "я постараюсь пройти мимо струек". Ненавижу коллективное рабство, ненавижу и не намерена подчиняться чьим-то пожеланиям, указаниям, да пошли они все вон за ту гору. Мы один раз живём, Арсений, один, для меня исходная истина. Я и стараюсь - вспомню вчерашний день, - ой, да как мне повезло, как мне день вчерашний понравился... Второй твой сон - да, красота, красота. Я представила, как выглядело бы на фотографии: одно тело вытянуто устремительно вверх, второе тело спирально вращается с устремлением тоже вверх, - такое, Арсений, можно попробовать снять по отдельности и сопоставить, смонтировать в компьютере...
- А почему ты меня называешь то на ты, а то отстранимо, на вы?
- Нравится. Я не отстранимо, я - уважительно, с обожанием. Мне всегда нравится вежливость, вежливость, а смотри, дорога наша заканчивается, пойдём в гору прямо по ней? Почему сегодня грустный?
- Мне уезжать через неделю, а не могу.
Остановились. Пока шли просто так, пока разговаривали и оглянулись сейчас - получилось, зашли почти на середину высоты горы. Суховатая редкая короткая трава под ногами, деревья, как-то выросшие среди камней, вытолкнутых какой-то давней силой больших глыб, и здесь ощущалось - почти летишь над степью нижней, над воздухом, при взгляде сверху сгустившимся синевой.
- Я отсюда хотела снимать, - достала Анжела из сумки фотоаппарат, будто об отъезде не слышала. - Мне нужны снимки, где ощущался бы солнечный ветер. Смотри, - вытянула руку с раскрытыми пальцами, - солнечный ветер, его потрогать получается, попробуй? Обжигает.
- Чего только с тобой не узнаешь... Поднимемся на самый верх, вот на ту глыбу?
- Непременно, меня она тоже притягивает.
Он протягивал руку сверху, втягивал Анжелу мимо себя и поддерживал, не давая оступиться, - не прыгай, - подсказывал, - на камнях можно поскользнуться, - залезали и выше, стояли - над головами начиналось небо, а дома посёлка стали похожими на спичечные коробочки. Анжела снимала аппаратом горы соседние, нижнюю степь, глыбу каменную, видимую через тонкие ветки деревца, через запутанности кустарника, снимала быстро, угадывая сразу нужную точку отгляда.
Протягивая тень по камням и деревьям, воздушно плыло облако.
Вытянув руки вверх, сложив их ладонями, на самом верхнем камне тянулась в воздушность Анжела. Тоже затянутый в желание полётности, Арсений не знал, как летать с ней сейчас и всегда..
- Ля-ля-ля, - запела, оглянувшись на него и угадывая мысли. - Солнечный ветер, солнечный ветер, музыка моя, сочиняю я сама, ля-ля-ля, - опустила руки, присела рядом.
- Грусти, грусти. Болеть душой - хорошо. Значит, скоро переменишься. И не сможешь - от меня не оторвёшься, а оторвёшься... нет, сказала себе и ему, - я не ошибаюсь... На облако хочу. Подними меня на облако?