Орлов звонил. Провинциальная секретарша, узнав, кто с ней говорит, сразу соединила с начальником всего района. Начальник района сразу выслал свою служебную "Волгу" на маленькую станцию, стоянка поезда всего две минуты. "Так скорее доберётесь, - сказал сочувственно, объединённо с ним случившимся, - чем доедете до областного города и сто с лишним километров придётся ехать назад".
Орлов мчался хоронить друга.
Из лесной сжатости машину вынесло наверх, на длинный, длинный зелёный холм, дорога протянулась по его округлой хребтине. Сине-зелёные, сочные, яркие, летние стояли, отплывая в движении автомобиля назад, заросшие травами на опушках вековые леса, тоже на холмах тех, пониже, - блеснула неширокая речка, на стороне обратной, пониженной, - места детства, серодомные деревеньки и леса тоже рвались с ним, чувствовал Орлов, вперёд, с желанием чем-то помочь другу... какими крыльями теперь поднять его?
Не по-лу-чит-ся, - твёрдо понимал Орлов одной стороной разума и отыскивал - как? - оставшейся...
- Да вот, так вот, - говорил водитель, трудно вздыхая, - так вот у него получилось. Шёл на виду народа, упал. К нему они - сердце остановилось. На ходу. Сорок шесть лет, совсем молодой ещё, так вот. В трудное время сколько хорошего на себе вытянул, в районе все ему благодарны. Врачи сказали, тромб какой-то оторвался, до сердца дошёл. Там и перемкнуло.
Молчали. Продавливаемый надвиганием воздух гудел на широком смотровом стекле, вызолоченным солнцем июля. Бились о него, превращаясь в мутные белые пятна слепни, не угадавшие путь свободный.
Орлов протянул свою пачку сигарет, купленную там, в Москве. Придвинул зажженную зажигалку.
Воспарение над просторами перетянулось в медноствольные высоченные сосняки, светлые солнечной пронзённостью, - побежали встречные и ельники, густотой похожие на задёрнутые кулисы театра. Курили и молчали. Мчались по пустынной, приятной после московской теснотищи дороге.
Открытая со спуска, впереди зашевелилась серо-синими переплывами неокончаемого течения широкая древняя река, связанная с работой друга. Хрустнув всеми тормозами, "Волга" встала на берегу, возле клуба речников.
- Здесь он, отсюда решили хоронить, родственники согласились, сказал водитель, поглядев на Орлова уставшими пожилыми глазами. - Вас мне ждать?
- Спасибо. Нет. Устроюсь, знаю наши места.
Орлов один вошёл в зал. На низких подставках стоял гроб. В гробу лежал друг. Орлов стоял. Орлов сел возле дверей, говорил с другом, как и он не произнося слова.
2
Орлов вышел на воздух. Свежий ветер проскакивал по реке, выталкивая из воды пенные светлые гребешки. Огляделся. Лес, густотой так же начинающийся от самого берега, как в прошлое лето. Клуб речников, заодно работающий и конторой паромной переправы. Тёмные брёвнами стен дома давней деревни, те же, появившийся красно-кирпичный двухэтажный недостроенный особняк какого-то сумевшего наворовать буржуя. Бар "Приречный", ближе к берегу. Красноватая дорога к другой деревне на холме, видящейся отсюда крышами.
Лес, дома нижней деревни тенями поворачивали день к началу вечера. Тут, в клубе речников, сколько раз ночевали с другом в те прежние приезды, после рыбалки не уходя в его деревенский большой дом, с огородом, баней оставшийся без хозяина. "Врачи райбольницы приехали, забальзамировали его, - рассказали родственники, - похороны с утра завтра будут, в одиннадцать".
Говорили, всяким словом надавливая и надавливая, приглушая желание безмятежной, не обидной жизни. "Вам спасибо, что из такой дали успели приехать". Да за что благодарность? Друг - своё...
Зашёл в бар. Те же новые, с прошлого года столы, лавки, мужиков десять-пятнадцать, молодая девушка за стойкой, на стенах высушенные крупные головы щук, фотографии розовых речных рассветов, мчащихся моторных лодок...
- Земляки, здравствуйте. Девушка, вы здесь новая? Всем налить водки, по сотке. Мужики, не откажитесь? Я не знаю, можно ли по народному обычаю поминать до похорон?
- Садись сюда, Константиныч, давно не видели тебя. С приездом. Год не был, поди? Поминаем мы сидим, что же делать? Сидим и говорим, как вместе паромную переправу устраивали, работали на реке, садись.
Девушка разнесла водку, всем. Орлов заплатил. Добавил ей на закуску. Сел среди своих, ища ну хотя бы минутной лёгкости...
Водка пролетела родниковой водой, крепости совсем не почувствовал. Взял подогретый пирожок. Оказался с зелёным луком и яйцами.
Земляки говорили сразу многими голосами, о нужном, по-людски. Вместе с ними, своими, становилось...
Друг лежал в ближайшем от бара доме. Да, друг...
- На наших глазах, Константиныч, вот по правде тебе, вместе мы шли, рядом, вчетвером, Лёша и Иван, и Толя, и я, и он. Пятеро получается. Нет, подвоха не ищи, на наших глазах упал, честно говорю, пусть мужики подтвердят. Иван, да? Толя, Лёша, скажите? Нет, мы и милиции рассказали, протокол они составляли, скорая помощь милицию вызвала. Закон у них, милицию вызывай, раз лечить уже никак и не в больнице, на улице случилось. Мало ли, кто ударил, или чего? Нет, всё честно получилось, на наших глазах упал и лицом побелел.
- Колбасы нарежьте, сыра, бутерброды сделайте, девушка. Всем водку обновите, - уверенным указанием московского начальника сказал Орлов. Девушка взглянула подчинительно, начала исполнять, спокойная насчёт оплаты.
3
Перетекали от стены к стене неустойчивые тонами мужские голоса. Дымились сигареты. В бар вошла женщина, одетая в лёгкий халатик, с сумкой в руке. Со всеми, узнанная, здешнее поздоровалась, подошла к столу с Орловым в центре и села на край скамейки. Лёша пересел за стол в углу, за ним и все остальные.
- С приездом, - дотронулась до руки Орлова, показывая сочувствие. - Я плавать ходила на реку, сказали, ты приехал. Год не виделись?
- Прости, Инга, в этот приезд поблагодарить в ответ - не могу.
- Знаю и не обижаюсь. Сочувствую тебе, Константиныч. Как ты с ним рыбу ловил в прошлое лето, стерляжью уху на костре варили...
- Что заказать для тебя, Инга? Рябину на коньяке, красное вино?
- Тяжело мне, не первое лето знала... Водку, граммов пятьдесят. Если и ты будешь.
- Буду, почувствовав нужное, непонятное сейчас, подтвердил и попросил девушку принести им. - В молодости... нет, в юности я видел тебя на телеэкране, дикторшей на местной студии "Юность". Престижно было, дикторшей на всю область сиять. Ты понималась недостижимой, твоё имя - Инга, рассказ в одном слове о заграничных странах, иной жизни, высоком, расчудесном... Зовущее куда-то...
- Навидался заграниц?
- Да, по работе. Четыре дня назад с конференции из Бельгии вернулся. Мелочи, мелочи. Тут вот...
- А ты недостижимый сейчас. Доктор наук, значительный учёный, видела тебя по московскому телевидению. Ты, оказывается, в центре управления полётами космических объектов каким-то начальником, а в прошлый приезд не говорил?
- Работа, Инга, а я на отдых приезжал. Из той круговерти сюда в тишину, знаешь... Ты у себя на даче? Не пойму, что за дача? Ведь здесь одни деревни, дачи возле районного городка.
- Я не рассказала, на прошлогодней ухе? Мы семьёй купили в деревне на горе большой деревенский дом, здесь недорого, вся деревня под дачи раскуплена. Приезжаем отдохнуть, место тихое, сам знаешь. Дочери моей семнадцать, вступительные экзамены сдаёт в университет, родитель с ней в городе, присматривает.
- Дочери семнадцать и тебе восемнадцать опять. Как ты его торжественно, ро-ди-тель. Поссорились крепко?
- Родитель и родитель, чего тут? На разные нюансы попадают отношения семейные, Константиныч, ты взрослый, сам знаешь.
Неотделяемой, плывущее за разговором, показало: стрельчатые уменьшенными серпиками длинноватые глаза, протянутые чуть не на стороны узковатого лица, настойчивый высокий подбородок... Прогнутые от переносицы и сразу поднятые выгибом вверх нижние веки, скатные длинной прикрытия над ними, делающие глаза стрельчатыми, тёмно-бурые длинные, непросветные волосы, отражающие напоминание густого хвоста молодой кобылы, недаром в деревне вырастал, - наверное, мягкие, - и мягкие затенённые круглотки на краях хорошо выпяченной нижней губы, толстоватой. Поднятые уголки губ - добрая, у злых жёстко опущены книзу. Такая же, как в прошлое лето, когда на берегу после рыбалки у костра все здесь...
От неё пахло свежей водой реки и солнечной пляжной нагретостью.
- Да, не хотел бы сейчас быть взрослым, лет на двадцать отмотать мне в обратную вместе с ним, - горько мотнул головой на окно в сторону клуба речников. - И вместе с тобой, загадочной и недоступной Ингой. За такое - да берите всё, до самой жизни, за счастливое и её не жалко.
- Тихо-тихо, Константиныч, чертям душу предлагать... Расстроился ты. Я понимаю, горе. Ты сильный и умный, надо жить и сегодня. Не отступать, не сдаваться.
- Угу, железобетонным героем советской литературы. Бесчувственным придатком с кайлу и лопате. Предлагаю. Беру бутылку хорошего коньяка, ветчины, - я не обедал сегодня, и уходим к тебе.
- Конечно. Ты отдохнуть должен, мягко напомнила. - У меня огурцы наросли на грядках. И малосольные приготовила.
- Колхозница...
- А то? Сделаю тебе салат из огурцов с деревенской сметаной, жареная рыба есть, вчера в реке плавала.
- Да, вчера... вчера был... Не буду, надо держаться, правильно подсказала. Допиваем по глоточку и тихо уходим. Меня крутит, Инга, не хочу знать случившееся, где должен участвовать в горьком, тяжёлом, и отойти в сторону тоже нельзя, в неучастие.
- Орлов, немного отдохни? Уходим.
4
По красной грунтовой дороге, по двум продавленным машинами соседним колеям поднимались в высоту, на холм, при оглядке назад оказываясь почти на воздухе, - шагни и поплывёшь в воздухе без ненужных крыльев, над рядошним лесом, над кривыми поперечными по скату холма щелями оврагов.
Зашелестели самые верхние берёзы, придорожные бурьяны. Орлов оглядел все стороны.
- Далеко отсюда видно, во все стороны. Река внизу, катера баржу за поворот утягивают, - по нужности отвечал он, поддерживая разговор простоватый, случайный и успевая пробовать определить, зачем идёт? Уткнуться бы во что-то иное, понимал, и вообще... и вообще отучиться бы думать и воспринимать окружное как летающие птицы, - куда ветер зовёт, туда и лечу. Природой заложено, и пусть...
Начались дома, бегающие собаки. Свернули на сторону, на тропу поуже.
- Интересно... Обычные наши деревни - дома в два ряда по сторонам общей дороги, а у вас тут, там дом в стороне, и там, и не ясно, по какому принципу строились.
- Зато, Константиныч, никто соседям не мешает, усадьбы далеко разнесены. С пустыми разговорами не пристают, бурьянов между домами большие пустыри заросли. У меня на усадьбе и колодец свой, и керосиновая лампа на случай отключения света, полнейшая независимость. Дотопали, - откинула крючок своей калитки и поместила на место на закрытой после захода.
Широко кустились несколько вишен, густели листьями яблони я плодами пока средней величины. Разделились проходами грядки, вдоль дома краснели цветы мальвы, а полностью и огород, и огороженная штакетником территория, отдельная отодвинутостью к лесу, - среди дач коровы паслись, овцы, - выглядела просторно, хорошая безлюдностью.
- И дорого за дачу отдали?
- Проходящее, барахло... человек важнее.
- Ты что? Поняла когда-то?
- Догадалась, натолкнула причина.
- Молодец. Иные до старости настоящего в жизни не различают.
Поправила длинные волосы, промолчала. Остановлено, перед чем-то.
- Переворачивает меня твоя усадьба, Инга. Постоянно люди кругом, люди, на работе, на конференциях, симпозиумах, в самолётах, на стартовых площадках космодрома, совещаниях по анализу неудач, аварий. Как я устал от людей лишний раз без галстука появиться среди них невозможно.
- Нет их здесь и не появятся, - оглянулась вершинно с крыльца, отпирая дверь, - проходи.
Дом оказался обычный для деревни, потемневший брёвнами до тёплого серо-чёрного цвета, оклеенный изнутри новыми обоями, с настоящей побеленной печкой, разделённый на здоровенную комнату в пять окон и вторую за перегородкой. Журналы, книги в шкафу, холодильник и телевизор, низкие кресла у столика, диван-кровать, зеркало в резной простоватой крестьянской раме, новый чистый палас на всю большую середину. Нарезали принесённые лимоны, ветчину, вытряхивали из банки маслины, хозяйка поставила чашу с огуречным салатом, добавила малосольные, жареную рыбу, две тарелки, вилки. Хотела начать жарить яичницу - "хватит нам", - остановил, - "садись и не беспокойся, женщина, с тобой согласиться - закормишь", - налил коньяк в рюмки, какие нашлись.
- Мужчина должен хорошо питаться. Вкусный коньяк, я такой в первый раз пробую.
- Как называется? "Ной"? Высшего качества, - прочитал с этикетки. Слава богу, не поддельный попался. Люди по всей стране бурдой травятся. Ты пробуй так: глоток и сразу бери дольку лимона, посыпанную сахаром.
И во всём бытовом, огородном, пляжном, грибном разговоре Инга направляла чуть в сторону, без запрещений не разрешала соскочить на тему вдруг происшедшего и вырвавшего из Москвы сюда. Прилажено не разрешала, без заторинки обводя стороной.
Чего-то ей говорил и одновременно подумал: - "Может, меня там ищут? У конторы внизу? Да кто, зачем? Меня искал только он. Друга нет. Зачем - кончилось".
В восприятии жизни сейчас неслось то мягкое, тёплое для настроения и нужное начинающейся расплывчатостью наконец-то прикрываемой трезвости, а неожиданно настенные часы всеми стрелками и цифрами начинались видеться отчётливо. Крутило и вертело. Добавил в рюмки коньяк.
- Инга, ты знаешь, как нужно жить правильно? Кто-нибудь в мире знает?
- Я пытаюсь, пробую. И надеюсь на угадывание, интуиция, на доверие к себе к тому, кто участвует со мной, кто где-то рядом. Не знаю, по которой причине рядом.
- Сложный мир, сложная жизнь...
- Орлов, можно тебя спросить доверчиво, как случайных не спрашивают? - включила свет двух ламп под короткими серебристыми металлическими колпаками на стене.
- Нужно, - сразу душой переметнулся на другое состояние: притёртое, понимательное, острое.
- Ты меня как воспринимаешь? Чем я в тебе отражаюсь?
- Сразу отличимой, выделяемой женщиной, не погасшей к тридцати пяти годам.
- Почти угадал. К тридцати семи.
- Извини, мы не о возрасте говорим, о сопротивлении времени, устойчивости в нём. Я старше тебя, не переживай, и мне твой возраст - без разницы, не сидел бы тут. С другой стороны объясню, чем воспринимаю. Разложим по режимам. Есть тонкие рисунком тела девчонки, да? Есть их продолжение - поширевшие во все стороны женщины, да? Есть бабы, тяжкие, продолжением женщины, да? Вот и говорят в деревнях, хочешь узнать, какой твоя невеста со временем станет - погляди на её мать. С вариантами бывает, сама знаешь. Ты - той девичьей хрупкости нет и тяжёлой обаблености тоже нет, вся переходная, вчерашняя девушка - сегодня уже сказал, какая, а завтрашняя - лучше в сторону от грусти. Я надеюсь, есть женщины - да ни черта их не берёт. Недаром, когда в престижные для такого занятия годы ты блестела на телеэкране, в городе знали, ты занималась художественной гимнастикой и медали собирала. И девчонкой той отражаешься, и сегодняшней, элегантной, с тобой только на приёмы в посольства ходить.
- Старался, слова точнее подбирал, - взял за ней сигарету и протянул огонь зажигалки. - Скажу тебе совсем откровенно, хочешь?
Кивнула, коротким кивком над струйкой дыма.
- Мне нужно увидеть, узнать тебя всю, - выбросил себя резко и предельно, отметив вослед, правильно ли потребовал.
- А я и сейчас могу показать некоторые упражнения, но без спортивного трико. Есть для кого, покажу, как тайно мечталось мне, - поднялась из кресла, взволнованно расстегнула халатик, оставила на подлокотнике, обронила и жёлтый лифчик купальника, и поверх жёлтые плавки, забелев местами на коже, где они были на пляже. Проверяя доверчивость, поправила ладонью коротко остриженную, обритую по сторонам и оставленную неширокой полоской бурость под краем плосковатого живота, подняв руки, разминочно повела плечами до полуповоротов, шевеля воздух вытянутыми тугостью грудями с широкими розоватыми круглостями вокруг коротких малиновок сосков. Села на палас, развела прямые ноги, перемахнула ими налево, направо, встала на расширенные, скользя по паласу, расширяя дальше и дальше, притягиваясь вниз, и села на шпагат, будто на тренировке побывала вчера. Крутнулась на сторону, возвысившись ростом - подскок на левой с подогнутой правой, подскок на другой, кувырок, подъём, отгиб назад, назад, и на локтях, на выпрямленных стопах, на самых пальчиках их - полукруглый мостик. Легла на бок высоким задом к единственному судье, - чувствуя, видит скрытое, обритое со стороны тех упругих круглостей, оглянулась стрельчатой доверчивостью, мелькнувшей гордостью. Шатнулась на спину, подложив упористо руки, подняла тело, разнесла ноги и опустила их вперёд до бурой тяжести волос, прижав колени к плечам. Свернувшись набок, сложилась, наполовину закрыв лицо согнутыми руками, подтянув согнутые в коленях ноги к рукам, наблюдая, ждя продолжения и единственным видимым над верхней рукой сузившимся глазом, и пухлостью продольных валиков, сжатостей, сложенных под началом ног вокруг извилистой кривоватой притяжности, выглянувшей из той пухлости. Наблюдая, согласительно ждала окончание быстрого раздевания. "Мой", хрипловато утвердила, раскрывшись телом, ногами навстречу. Пробуя приподняться низким мостиком навстречу, нарываясь на помогание приподнявших за талию крепких рук, на вхождение, разрешение окончательно крайнее...
Разблинивая тугости грудей, сжимая их на своих щеках - "колешься"! - вырвалось хохотливо и согласно, втискиваясь и втискиваясь всею силою из себя в неё, и понимал - не женщина женщиной нужна сейчас, - Инга нужна Ингой, - и оттаскивал от себя любое понимание, кроме шопотливого "мальчишка, мальчишка мой хулиганистый, мой, мой беспощадный, дави", - уродуя лицо терпением боли - рвалась бёдрами, желаниями на найденное, выпрошенное, подведённое, вытребованное, - "дави, у меня не было несколько лет, понял, понял, несколько лет не было ни одного", - схватывая за навалившиеся плечи, за щёки, притискивая к себе, к себе, до скрипа ногтей по коже, до провала в полнейшую погашенность...
Затишинело. Смотрели в потолок.
- Надо рюмку коньяка и шоколадку?
- Хы-хы-хым, - сорвалась в смех, продолжая проводить пальцами по волосам, перебирая его жестковатую причёску, смятую. - Неожиданный второй подарок?
- Лежи, принесу.
- А потом я постелю нам. Ты где будешь спать? На диван-кровати? На полу? Мне нравится летом на полу.
- Я буду - где ты. Защищать тебя.
- В самом деле? Подумай, что сказал? В самом деле?
Поднялась во весь высокий рост, дотронулась до плеч, продолжительно посмотрела в близкие глаза и накрыла его рот широким, долгим, долгим поцелуем. Встречая и ответный...
- Иди, погладила по плечам, - неси...
5
Во сне из мутноватой густоты образовалось лицо друга. Он говорил.
- Спасибо, что успел приехать проститься и похоронить меня, я всегда на тебя надеялся, я верил тебе.
- Да какое спасибо...
- Ты слушай. Как получилось - ну, что я сделаю? Судьба мне такая, ты меня извини за мучения, неожиданные для тебя, я ничего не мог. Другие клянутся, Я да я, да я для тебя всегда, но ты сделал. Я знаю, ты до полученной телеграммы узнал обо мне, телеграмма просто подтвердила. Мы живём с тобой душа в душу, так что связь бывает и помимо почтовой. Ты завтра за моей женой присмотри, пусть бы в обморок не упала, сыновьям моим скажи сам понимаешь чего, поддержи их.
- С тобой случилось, а я тут... Стыдно мне.
- Не укоряй себя, Константиныч, жизнь она такая, поворотная. Я же понимаю, ты не ищешь переболтаться с женщиной, как другие, и подальше от неё рвануть. Ты приглядись, не спеши и приглядись, нужно тебе свою личную жизнь в порядок привести, чтобы в семье жить из-за любви, а не на прежних головешках. Я сейчас окончательно знаю, жить на самом деле надо самым основным, остальное...
Вырванный сном из постели, Орлов резко поднялся и вышел на улицу, сел среди огорода на какой-то чурбан. Сизый воздух ночи низко висел над деревьями, затихшими на холме. Люди спали. Собаки не лаяли.
Тянуло заплакать, и не получалось. Ну вечер, ну ночь, - ни водка, ни коньяк не действуют. А напиваться стаканами до свинства - да ну...
Друг там, внизу, родственники, меняясь, сидят рядом с ним всю ночь, прощальную, душа его всех видит, а я тут при происшедшем постороннем, что ну совсем не ко времени, и как жить правильно? - рвалось из мыслей, рвалось болью непонятно из чего, и заплакать, зарыдать не получалось, и представлялось - вот пришли все на кладбище, могилу превратилась в холм сырой глубинной земли, и упал на неё, обхватил руками, заплакав...
- Никто не подскажет, как правильно жить, - сказал сам себе, смотря на сизое небо горячей сушью глаз. - Рвать надо пустое, как всегда рву черновики неудачных схем и формул. Жёстко набираться своим, настоящим, правильно друг во сне сказал, - понял. - Плохое и хорошее. Нежное и больное. Горькое и сладкое. Нужное и мусорное. Идти по такой смехе отбора. Да, по простейшей, хватить перемудриванием попадать в бестолковое.
Твёрдо прошёл в дом. "Только бы не лежала лицом кверху, как в гробу", - потребовалось самому себе для устойчивой жизни предположение, оно и пожелание.
Инга левой щекой лежала на подложенной руке. Тёплая, пахнущая прошедшим недавно, требуемая немедленно, полувыговаривающая слова и в полупросонье природно, как нужно, повернулась на спину, жданно согласилась с нужностью тяжести налёгшего, встречаемо выгнулась бёдрами, сразу разведя ноги и ругами пушинково прижимая к грудям. "Мальчишка подрос, мальчишка большим стал, мужчиной взрослым, мужчина мой, размучивай и возноси в счастливое..."
6
"Хорошего человека хоронить приходит много людей", вспомнил слушаемое в детстве деревенском, глядя на стоявших отдельной группой начальника всего района, начальников прокуратуры, суда, райбольницы, милиции, рыбинспекции, налоговики... Все они подходили к нему и здоровались обязательно за руку, с парой и приветливых, и сочувственных слов, с надеждой, когда-то и в Москве поможет большой человек, мало ли... "Вы для нас как маршал", сказал начальник милиции, подполковник. "Да бросьте, мужики".
Старушки, вечные в русских деревнях. Женщины в тёмных платках. Предприниматели на иномарках. Курящие с тоскливыми лицами мужики. Собралось человек под триста, из деревень и районного городка.
Инга пришла с цветами, одетая в чёрное. Затихшая. Своя.
Хоронили. Перед несущим в самом начале колонны деревянный крест на дорогу опускали полевые цветы.
Дно могилы зеленело, густо устланное еловыми веточками.
Поминали, за столами уместившись все.
7
В "Волге" начальника района Орлов мчался к вечернему поезду на маленькую станцию. Тот же водитель, надёжный, знал он. Довезёт.
Сидя на заднем сиденьи, наконец немного и иногда сильно отодвигаемый поминочной водкой в отстранение, он вдруг открывал глаза, не помня, как сидя смог заснуть, вдруг заново придорожные леса зашторивались неразличимостью. Всплывало лицо друга, смотревшего без слов. Заменялось лицом Инги, смотревшей без слов. "Что она говорила ночью? Забери меня, нужно быть с тобой всегда? Я и дочь твою заберу, отвечал? Понятно становилось, встречно понятно - влюбились? Любовь? Тут любовь, на похоронах? Так бывает"?
- Так получилось, - сказал сам себе негромко. - Немного наведу порядок, сорвавшийся из-за смерти друга, и сделаю. Там развод - с ней свадьба. Заберу. Своя она. Моя. Всё.