8. Nursery Rhymes

Подмена названия английской книги во французском энциклопедическом издании 1840-х годов, может служить образцом для той метаморфозы, которая произошла с ней в московском журнале 1831 года, во всех ее составляющих.

В этой публикации - было реализовано создающееся там впечатление о существовании такой книги на французском языке; обыграна непонятность, затемненность ее литературного жанра, возникающая при ее упоминаниях; так же как иллюзия раздвоения книги, умножение произведений, созданных К.Роузом. И вместе с тем, в приводимом французском переводе заглавия - автором примечания точно воспроизведено оригинальное название книги, обеспечивающее ее узнавание.

А даты, которые разделяют английский оригинал и мифический французский перевод, 1829 и 1831 годы, - те же самые, которые разделяют... выход первого французского издания романа Жанена и его первого перевода в России: романа, повторим, образец которого рецензент в журнале Греча видит в работах французского зоолога - отца одного из авторов будущего "Всеобщего словаря..."

Те самые носороги и слоны, которые обеспечили книге англичанина место во французском энциклопедическом издании, создают любопытную проекцию событиям текущей литературной войны, в которую вовлечены отрывки его книги в публикации "Телескопа". Они в ней становятся... смертельными врагами, непримиримыми противниками:

"Полуденное Африканское солнце ударило в нас раскаленными лучами; я едва держал мое ружье; охотники тщетно устремляли во все стороны зоркие глаза свои. Мы видели только трех буйволов, сбежавших с холма и исчезнувших в долине. Попадались нам также трупы убитых слонов; кости их, убеленные дождем и солнцем, были приодеты черной кожей, как гробовым покровом; в одном месте остов единорога лежал подле трупа слона, непримиримого его врага".

Метаморфоза, проекция из африканских саванн в современную литературную жизнь - подчеркивается переименованием прозаического, тяжеловесного "носорога" - в... "единорога", мифического, никогда не существовавшего в природе создания!

Мы только можем предполагать, что превращение это у русского переводчика мотивировано известной английской фольклорной песенкой о битве Льва и Единорога (ее сюжет традиционно связывается с соперничеством Англии и Шотландии), - которая была впоследствии инсценирована в одной из глав сказки Л.Кэрролла "Алиса в Зазеркалье". Об этом позволяет догадываться замена эпитета, по сравнению с оригинальным текстом. У Роуза говорится о слоне - "могучем враге" носорога ("its mighty enemy").

В переводе "Телескопа" этот "враг" становится - "непримиримым": иными словами, их битва возобновляется вновь и вновь, точно так же, как это происходит... в будущей сказке Кэрролла: "Они опять взялись за свое!" - оповещает Гонец Короля и Алису о начавшейся битве. Более того, место Льва в рассказе английского путешественника занимает "слон" - давший свое название шахматной фигуре: именно продвижению по шахматное доске уподобляется путешествие Алисы по Зазеркалью у Кэрролла.

При этом бой, который ведут противники у Кэрролла, - "смертельный"; в описываемом случае Единорог протыкает Льва насквозь; "больно ему не было", - замечает он по этому поводу. Умерщвленный противник, следовательно, - каждый раз вновь оказывается... живым.

Применительно к описанию "трупов" слона и носорога в приведенном фрагменте, это значит, что их "кости", "остовы" - поднимаются вновь, собираются воедино, приходят в движение: как мертвецы в финале пушкинского "Гробовщика", который печатается как раз в момент выхода номера журнала со статьей; одеваются плотью: как кости ослицы в IX "Подражании Корану".

9. "Скажи-ка, дядя, ведь недаром?..."

Но в таком случае, если, как мы полагаем, перевод отрывков книги в журнале "Телескоп" не мог быть переводом с французского, а был сделан с английского оригинала, - возникает вопроос, что же означает подпись на последней странице статьи: "с Франц. А.Ш."?!

И здесь мы должны обратить внимание на то, что инициалы "А.Ш.", в контексте данной публикации, - сами по себе имеют пушкинские коннотации. Раздел "Изящной словесности" того же 16-го номера, в котором публикуются отрывки из книги, открывается датированным "8 сентября" стихотворением "На взятие Варшавы. Чувствования Русского при громе кремлевских пушек" за подписью "А.Шишкова 2-го", то есть Александра Ардалионовича Шишкова, родного племянника знаменитого вождя литературных "архаистов" 1800-1810-х годов адмирала А.С.Шишкова и знакомого Пушкина еще с лицейских времен.

По графику этот номер журнала должен был выйти во второй половине августа, но в действительности появился с запозданием на полтора месяца, в октябре (цензурное разрешение подписано 29 сентября 1831 года). И мы не уверены: было ли датированное сентябрьским числом стихотворение Шишкова добавлено к материалам этого августовского номера после указанной даты, или - наоборот, эта дата была намеренно проставлена под стихотворением, написанным еще в августе месяце?

Тому же историческому событию, что и стихотворение Шишкова, была посвящена одноименная брошюра: "На взятие Варшавы. Три стихотворения В. Жуковского и А. Пушкина", - напечатанная в том же 1831 году и содержащая стихотворения Пушкина "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина". Первое датировано в этом издании "16 августа", а второе "5 сентября 1831 года".

И отрывки из книги Купера Роуза - не просто напечатаны в одном номере со стихотворением, указывающим на эту брошюру, и под ними, в качестве мнимого переводчика "с французского", - не просто проставлены инициалы поэта, его сочинившего. Краткий обзор этого издания помещен в разделе "Библиография" того же 16-го номера, и начинается он - на той же самой странице, на которой заканчивается публикация отрывков книги, в стык с инициалами автора журнального стихотворения "А.Ш."

Более того, историческая перспектива, которая создается современным политическим событиям в стихотворении Пушкина, победа в войне 1812-го года, - имеет самое прямое отношение к теме последнего отрывка этой публикации. В нем говорится о посещении автором острова Св. Елены - места заточения и кончины Наполеона. Композиционный замысел публикатора - совершенно очевиден, и мы считаем, что он был подчинен именно этой цели - обозначить, утвердить в сознании читателя пушкинский характер этой статьи.

Что же касается даты журнального стихотворения А.Шишкова, уже обратившей на себя наше внимание, то и она, в свою очередь, содержит в себе скрытое указание - на то историческое событие, которое упомянуто в заглавии второго стихотворения Пушкина.

8 сентября - это дата Бородинской битвы... по календарному стилю ХХ века (во времена Пушкина эта дата, 26 августа, приходилась на 7 сентября по "новому" стилю). И нам уже встречалась подобная игра с календарными датами будущего столетия, и не где-нибудь, а в том самом стихотворении Пушкина "Воспоминание", названию которого вторит заголовок статьи с выдержками из книги Роуза; стихотворении, тесно связанном по своей идейно-художественной проблематике и по времени своего написания, 19 мая 1828 года, со стихотворением "Дар..."

Таким образом, Шишков, или, может быть, публикатор его стихотворения (само имя его автора указывает на А.С.Шишкова - создателя царских манифестов 1812 года: биографическая черта, которую Пушкин упоминал, говоря о нем, еще в 1824 году во "Втором послании к цензору"), - воспроизводит пушкинский жест сопоставления годовщины Бородинской битвы и современных польских событий: воспроизводит - в самые дни написания и публикации пушкинского стихотворения!

При этом нужно учитывать выдвинутое уже ранее в историко-литературной науке предположение о том, что именно давний знакомый Пушкина А.А.Шишков, в посмертной судьбе сочинений которого (он трагически погибнет в следующем, 1832 году) поэт в ближайшее время будет принимать самое активное участие, явился его соавтором в одной из загадочнейших публикаций "Литературной Газеты" предыдущего, 1830 года - повести "Записки Петра Ивановича Данилова", в которой исследователи видят отголоски замыслов одновременно двух пушкинских произведений: "Повестей покойного Ивана Петровича Белкина" и романа "Капитанская дочка" (Попова И. Л. Литературная мистификация в историко-функциональном аспекте: автореферат дис. ... кандидата филологических наук / МГУ им. М. В. Ломоносова. М., 1992. С. 18).

Так что неудивительно, что его имя - вновь оказалось связано с мистификацией, разворачивающейся на этот раз на страницах журнала "Телескоп", и разумеется - тоже не без участия Пушкина.

10. В окружении Выжигиных

Здесь же, в разделе "Библиография" 16-го номера журнала, где помещен отклик на брошюру Пушкина и Жуковского, возобновляется - и сама "булгаринская" полемика. Здесь помещена реплика на выход книжки И.Гурьянова "Новый Выжигин на Макарьевской ярмарке, или не любо не слушай, другим не мешай. Нравоописательный роман XIX века" - где выясняется, что хвалят это сочиненьице в булгаринском издании, газете "Северная Пчела", потому, что автор в нем расшаркивается перед Булгариным - автором пресловутого "Ивана Выжигина".

Ласковый прием, оказанный книге, противопоставляется в этой заметке шпилькам, подпускаемым в "Северной Пчеле" сочинениям того самого А.А.Орлова, которого "защищает" в своем первом памфлете из 13-го номера Пушкин. Так что преемственность полемики обозначена здесь прямым текстом.

Мы уже упоминали о том, что в предыдущем 15-м номере, в разделе "Смесь", был опубликован второй памфлет А.С.Пушкина за подписью "Феофилакта Косичкина" под названием "Несколько слов о мизинце Г. Булгарина, и о прочем", продолжающий ту же полемику, что и в первом. Мы отмечали, что публикацию обоих пушкинских памфлетов и "Воспоминаний об Южной Африке" связывает один и тот же "почерк" в шуточно-игровом оформлении колонтитулов.

Теперь мы хотим специально обратить внимиание на то, что могло броситься в глаза уже в тот раз: второй памфлет Пушкина начинается на странице 412. А номер этот содержит - те же первую и последнюю цифры, что и номер страницы, на которой начинаются отрывки "Воспоминаний о Южной Африке": 492.

Наконец, подлинная, хотя и необъявленная, скрытая, причина появления этого памфлета - имеет к теме этого сочинения самое непосредственное отношение. Как полагает исследователь (Городецкий Б.П. К истории статьи Пушкина "Несколько слов о мизинце Г. Булгарина и о прочем" // Известия АН СССР. Отд. литературы и языка, 1948, т. VII, вып. 4, июль-август. С. 335), ею послужила новая публикация в газете "Северная Пчела", продолжающая полемику с Пушкиным и писателями его круга.

В этой публикации - возобновляется "африканская" тема, прозвучавшая в фельетоне Булгарина ровно год назад, в августе 1830 года. Эта огромная статья растянулась на четыре номера газеты от 18 до 26 августа 1831 года (годовщина Бородинской битвы!), и название ее звучит - как краткий пересказ книги Купера Роуза (наподобие того краткого изложения предполагаемого "антибулгаринского" романа, которое приводится в статье Пушкина "Несколько слов о мизинце..."!):

"Похвальное слово безграмотным, читанное Студентом безграмотности в Ахинее (Атенее тож), на острове Мадагаскаре, и посвященное Кандидату безграмотности и бессмыслицы Высшего училища в земле Кафров и Готентотов, неподалеку от мыса, называемого Мысом Доброй Надежды (которая однако ж не исполнялась, ибо надежда и обманчивость родные сестры), Издателю Журналов Микроскопа и Сплетней, и проч., и проч."

Здесь имеется в виду, во-первых, название журнала "Атеней", издававшегося профессором Московского университета М.Г.Павловым. В нем, между прочим, в конце 1830 - начале 1831 года печаталось продолжение той самой повести "Жизнь Петра Ивановича Данилова", первые главы которой появились в "Литературной Газете" и в создании которой принимали участие Шишков и Пушкин.

Упоминаются также - журналы Н.И.Надеждина "Телескоп" ("Микроскоп") и приложение к нему "Молва" ("Сплетни"). Как явствует из этого заглавия, все печатаемое в этих журналах (а заодно - и в "Атенее") является "ахинеей" и по своей "безграмотности и бессмыслице" приравнивается к культурному уровню "Кафров и Готентотов", как их представляет себе автор "Северной Пчелы".

11. Двойной капкан

Публикация отрывков из книги английского путешественника одной из своих целей, между прочим, имела - развеять этот ходульный образ обитателей "черного континента", использованный как средство осмеяния Пушкина; дать современному читателю некоторое представление об их подлинной жизни.

Фельетон в булгаринской газете, как видим, послужил толчком не только к созданию второго пушкинского памфлета. Если, как мы полагаем, "Воспоминания о Южной Африке" включены в "булгаринскую" полемику, то их появление очевидным образом соотнесено с "африканской" темой в заглавии этого фельетона. Причем публикация эта, напомним, по графику появления номеров журнала, должна была следовать во второй половине августа, то есть ПАРАЛЛЕЛЬНО печатанию фельетона "Северной Пчелы".

Если это так, то два этих выступления "враждующих" газеты и журнала в действительности должны были быть не чем иным, как... взаимно скоординированной акцией. Но быть уверенными в этом, вновь, как и в случае с датировкой стихотворения Шишкова, мы не можем.

В равной степени, это мог быть и вправду ответный шаг на эскападу противника, как и фельетон Пушкина в предыдущем, 15-м номере, который также должен был выйти в августе, но цензурное разрешение на выход которого подписано 27 сентября: иными словами, он-то как раз - и появился из печати ОДНОВРЕМЕННО с номером (цензурное разрешение от 29 сентября), где публикуются отрывки из книги Купера Роуза!

Таким образом, колкие пассажи потомка Абрама Ганнибала, скрывшегося под псевдонимом "Феофилакта Косичкина", - воспринимались читателем на фоне правдивого рассказа о тех самых кафрах, бушменах и готтентотах, над которыми потешался журналист "Северной Пчелы".

Однако существует в этом журнальном томе еще один, более ранний материал, в заглавии которого... тоже фигурирует слово "Африка"! И содержание этой публикации уже показывает, что выход "Похвального слова безграмотным..." в "Северной Пчеле", с учетом "африканского" колорита его заглавия, - был просто-напросто... за-про-грам-ми-ро-ван на страницах надеждинского журнала!

Она состоялась - еще в первом, 13-м номере четвертой части, выход которого в первой половине августа месяца (цензурное разрешение подписано еще 2 августа) - непосредственно предшествует началу публикации фельетона в газете.

12. Успехи просвещения в Африке

В разделе "Новости" здесь появилась заметка, переведенная из издававшейся в Штутгарте знаменитым немецким публицистом В.Менцелем газеты "Утренний листок для образованных сословий", - в которой читателю также предлагался документальный образ современной Африки. И на этот раз - образ этот дается именно в том аспекте, который в окарикатуренном виде представлен в заглавии газетного фельетона.

Она так и называется: "Успехи просвещения в Северной Африке". Правда, речь идет в ней - об обитателях арабских, мусульманских государств этого региона (то есть тех самых, откуда и происходит воспитанник Петра I). Но само географическое название, фигурирующее в заголовке статьи, - присоединяет ее все к той же отечественной литературной полемике:

"Семена образования рассеяваются быстро на южных берегах Средиземного моря, кои доселе были жилищем грубейшего невежества и варварства; так что враждебные всякому нововведению Мусульмане должны будут напоследок увлечься неприметно духом времени... Альманахи, газеты, учебные книги распространяются из Каирской типографии во глубину пустынь и разбрасывают там семена просвещения; учебные заведения, по образцу Европейских, возникают в Египте и некоторые уже в ходу - разумеется, теперь занимающиеся преимущественно военным образованием, но не пренебрегающие и мирными науками. В Париже случается нередко встречать в спектакле или в ученых собраниях людей, с коими можно вести приятный и основательный разговор: их смуглые лица показывают, что они родились не под небом Франции, и между тем они говорят бегло по Французски и очень знакомы с литературою. Проведши с ними приятно время, изумишься невольно, узнавши, что это даже не Европейцы, а дети знойной Африки, подданные бородатого Паши, который и теперь еще не редко забывает свою роль преобразователя, увлекаемый прежними варварскими привычками".

Прочитав в первой фразе этой заметки характеристику: "враждебные всякому нововведению Мусульмане", - мы понимаем... причины появления отдаленной, оспосредованной будущей сказкой Льюиса Кэрролла, реминисценции из "Подражаний Корану" Пушкина в слегка отредактированном в русском переводе тексте английского путешественника.

Восстание из мертвых путника и его ослицы - состоялось спустя "многие годы": когда и "пальма истлела", и колодец в оазисе "иссяк и засохнул". Все это - возвращается герою стихотворения: "Минувшее в новой красе оживилось". Но у читателя возникает вопрос: как же он будет существовать в мире, в котором живут другие поколения людей, который - непостижимым для него образом должен был измениться?!

На этот вопрос - и отвечает характеристика, выделенная нами из текста журнальной заметки: а мир, мусульманский мир, в котором живет этот путник, - вовсе и не изменился; он - не имеет тенденции к изменению, к "нововведениям"! Это и учитывал "владыка небес и земли", когда давал урок возропташему на Него путнику; Он возвратил его - в тот же мир, который тот и покинул.

Этот фрагмент перевода из английской книги, таким образом, - ставит ту же проблему прогресса цивилизации, что и неявная дискуссия с газетой "Северная Пчела", происходящая на страницах этого "журнала современного просвещения" (как он называется в своем подзаголовке).

А в финале заметки, также приведенном нами, как и ее начало, - мы слышим уже просто... пересказ пушкинского романа, с которого вся эта "африканская" линия началась. Перед нами словно бы предстает - сам Абрам Ганнибал, посланный "шкипером" русского государства, Петром, получать образование в Париже.

Вплоть до переданной в заметке подробности ("учебные заведения... занимающиеся преимущественно военным образованием"): Ибрагим тоже "обучался в парижском военном училище" и "выпущен был капитаном артиллерии"!

13. Коескоп

В тексте одного из отрывков К.Роуза игра с названиями журналов Надеждина, начатая в заглавии фельетона "Северной Пчелы", - продолжается. В нем фигурирует название разновидности африканских слонов: "коескопс" ("koescops"). На фоне этой игры это слово этимологизируется по-русски, начинает звучать как название некоего прибора, наподобие телескопа и микроскопа, через который можно наблюдать не очень удаленные и не очень мелкие предметы, а лишь - "кое-что".

Это соответствует и знаменитым словам из первой главы романа Евгений Онегин" ("Мы все учились понемногу Чему-нибудь и как-нибудь"), и - градации публики, которая производится в фельетоне, о чем говорит уже его название: "грамотные", "безграмотные" и "полуграмотные", то есть знающие - именно "кое-что".

Любопытна характеристика, даваемая этому слону-"коескопу", не имеющему бивней, - в противопоставление слону обыкновенному, с бивнями, ради которых, ради драгоценной "слоновой кости" - за ним только и охотятся:

"Я сказал, смотря на это огромное чудовище: "бедное животное! Если не твои клыки, ты жил бы спокойно и счастливо! Они погубили тебя! Для чего они даны тебе?" - "Для обороны" отвечал мой товарищ. - "Совсем нет, отвечал охотник; самые злые и опасные слоны называются по-голландски коескопами (koescops), а у них нет клыков". Отрезав у убитого зверя хвост, в знак торжества, мы пустились в погоню за бежавшими...."

Эта характеристика - подразумевает такое же "применение" к текущей литературной жизни, проецируется на ее ситуации, - как и характеристика смертельной вражды, которую ведут слоны с носорогами, упомянутая нами выше. Остается только добавить "мораль" к той "басне", с традиционными для нее басенными животными, которая извлечена из рассказа путешественника: слолновьи бивни - литературный талант; слон без бивней - бездарь, которая завоевывает свое место на Олимпе, преследуя гения.

Впрочем, такая басня - уже существовала в русской литературе: "Ай, Моська! знать, она сильна, Что лает на Слона!" Только место слона без бивней, "коескопа", в ней занимала - маленькая, но дерзкая собачонка.

Теперь, когда место "Воспоминаний о Южной Африке" в текущей литературной жизни выяснено нами, становится понятно, почему, с помощью имени "Роза", именно эта "африканская", пушкинская тема, приобретшая такую актуальность в ходе текущей литературной полемики, - привязывается к стихотворению "Жалобы Сальватора Розы", исподволь указывая на имеющийся здесь также пушкинский подтекст.

14. В роде руин

Мы привели пока только пару примеров, но, вообще говоря, отрывки книги Купера Роуза (из писем II, V, VI, VIII, IX, X и XI) подобраны в публикации журнала "Телескоп" таким образом, что текст ее - буквально вибрирует от резонанса с текущей литературной жизнью вообще, и творчеством Пушкина в частности. Так, скажем, "четыре года", в названии книги, получают новый смысл в свете пушкинской ориентации этой публикации.

Именно четыре года назад, в 1827 году, после семи лет скитаний и ссылок, Пушкин - возвратился в Петербург. Жизнь в "омуте" столичного света (как он был назван в заключительной строфе шестой главы романа "Евгений Онегин"), таким образом, уподобляется... жизни среди африканских "дикарей" (и наоборот, жизнь коренных обитателей Южной Африке в книге К.Роуза открывается как наделенная своей, своеобразной культурой).

В этом отождествлении, приравнивании, очевидно, - смысл параллелизма между описанием жилища рядового африканского бура и места обитания бывшего императора Франции Наполеона в изгнании на острове Святой Елены, - который обнаруживается в опубликованных в журнале отрывках:

"Жилище плантатора просторно и окружено обширными клевами, но мрачно и печально. Внутри нет ничего для удобства и приятностей жизни; снаружи все дико, невозделано, В РОДЕ РАЗВАЛИН. "Почему вы не рассадите дубов вокруг дома? Он бы тогда не казался таким пустырем". - "Я умру, покуда они выростут"...

И - аналогичная картина возникает перед путешественником при осмотре опустевшего дома на острове Св. Елены:

"Никогда не видал я столь мрачного, грустного зрелища. Несколько кокосовых и фиговых дерев не только не украшают острова, но составляя резкую противуположность с каменистыми утесами, еще более выказывают дикость и пустоту острова...

Я видел дом, где он жил, и комнаты, где он умер и где стояло тело его до похорон. Теперь они обращены первая в чердак, вторая в сарай. Не быв пламенным чтителем Наполеона и не увлекаясь чародейственной силой, от которого трепетала вселенная, я объят был негодованием, видя, какое низкое употребление сделали из его жилища. Дом Наполеона должен был оставаться пустынной, печальной РАЗВАЛИНОЙ, где б не слышно было иного звука, кроме завываний полночного ветра".

Во втором фрагменте, посвященном Наполеону, выделенное слово - присутствует и в оригинале ("a lone and melancholy RUIN"). В первом же, посвященном африканскому буру, в английском тексте этого слова нет; вместо него экстерьер жилища характеризуется проигнорированной русским переводчиком цитатой из неустановленного нами источника: "within there is nothing like comfort, and without, all is "Barren, and bare, and unimproved around" ("все вокруг бесплодно, пусто и неухоженно").

Таким образом, слово "развалины" - было специально введено автором перевода, чтобы объединить, сопоставить между собой эти два совершенно различные фрагмента с описанием жилища! Впрочем, параллелизм этих текстов - заложен у самого английского автора: мы видим, что и в том и в другом случае обсуждается отсутствие в окружении дома - деревьев.

А кроме того, описание дома Наполеона - тоже оформлено цитатой (вновь: раскавыченной переводчиком), на этот раз - из стихотворения С.Джонсона "Тщета человеческих желаний", являющегося десятой сатирой из его "Подражаний Ювеналу" и написанного еще в 1748 году, когда никакого Наполеона Бонапарта не было и в помине: "nor do I bow before the magic of that "name at which the world grew pale" (буквально: "имя, перед которым бледнеет мир").

Полным разбором этой публикации мы заниматься не будем, ограничившись только особенно выдающимися ее местами, в том числе - еще одним указанием, непосредственно возводящим этот текст ко "Второму письму из Карлова", так же как и пушкинскому прозаическому и стихотворному на него ответам.

15. Шкипер африканских саванн

Ключевым в этих произведениях является слово "шкипер": тот самый, которому был якобы "продан" пушкинский предок. И вот, это слово - начертано в самой сердцевине статьи, можно сказать, большими буквами.

Повторим, что план аллюзий в ней создается, по преимуществу, подбором отрывков. Текст оригинала передается довольно точно, и изменения, вносимые в него переводчиком, сводятся к самым минимальным: таким, какие были указаны нами.

Среди этих изменений - передача имени африканского проводника автора книги, с которым он ходил охотиться на слонов. Колонизаторы, сообщает автор - но только сообщение это не вошло в состав переведенных отрывков, - давали служившим у них неграм новые имена, и этот проводник так и именовался: "Skipper". И вот, это личное имя - и становится предметом игры у русского журналиста в соответствующем фрагменте его перевода (том же самом, в котором африканский носорог - превращается в сказочного "единорога").

Сначала описывается группа охотников, перечисляются те, кто в нее входят:

"...Мы продолжали путь наш, то под открытым небом, то под тенью высоких кустарников; лучи солнца попеременно падали на чудный головной убор нашего проводника-Готтентота, на желтый платок, которым повязан был охотник, на голубую шапку, отенявшую лицо мальчика, или пробегали светлой полосой по дулам наших длинных ружей..."

Затем появляется фрагмент, в котором обозначение функции, должности персонажа - "проводник" - сменяется его именем; но так - что читатель русского перевода этого не понимает:

"...Мы уже начинали отчаяваться в успехе, как вдруг проводник указал на отдаленный холм; охотники стали между собой советоваться, и заключили мнением, что стадо должно теперь проходить по нем. Я смотрел, но ничего не видел... Шкипер сказал что-то охотнику, и мы, молча, спустились в долину... Шкипер шел впереди, мы за ним, по одиначке, вдоль узкой тропинки... Проводник остановился, а охотник дал мне и моему товарищу по горящей головне, чтобы мы могли зажечь кустарники, если слоны за нами погонятся..."

Обратим внимание на то, что в обоих случаях слово "шкипер" находится в начале предложения, где написание имени собственного и нарицательного - не различаются. Однако воспринять это слово как личное имя проводника-готтентота - читатель журнальной публикации, без особого комментария, все равно не в состоянии; в лучшем случае - он может изумляться и строить догадки.

И наконец, следует третий случай употребления этого слова, который уже не оставляет сомнения в том, что публикатор - намеренно вводит читателя в заблуждение, превращая имя персонажа книги Купера Скотта - в очевидную, решающую вопрос о замысле его публикации литературную аллюзию:

"...Приближась, мы увидели, что пуля шкипера попала в слона; он упал, но вновь поднялся; рев его был ужасен..."

И это тем более очевидно, что в английском оригинале слово это - вновь находится в начале, а не в середине фразы, как у автора русского перевода:

"...We went forward tro see the effect of the shots. Skipper's had carried death with it; the elephant had fallen, but rose again..."

В русском переводе слово - передвигается в середину предложения, и из его написания становится видно, что переводчик - сознательно скрывает от читателя статус слова как имени собственного; ведет с ним игру, преследующую вполне определенные цели.

16. Наш человек в саванне

Одновременно - эти две фразы ставят вопрос... о статусе переводимой книги. Как можно было установить, что в слона попала именно та пуля, которая была выпущена проводником-готтентотом по имени Скиппер?!

А встречающийся в той же фразе глагол, совпадающий... с именем автора книги: "rose" - дает понять, что та игра с именем собственным и именем нарицательным, которая будет происходить в русском журнальном переводе 1831 года - уже была ПРЕДУСМОТРЕНА тем, кто сочинял эту книгу!

Заметим также, что и та игра с образом "восстания из мертвых", которую мы реконструировали, обсуждая пушкинские и кэрролловские аллюзии в другом пассаже из этого же эпизода, - выходит здесь на поверхность, выражается самим автором открытым текстом: выстрел Скиппера принес слону смерть; слон упал - но... поднялся вновь!

Так, может быть, дело заключается в том, что доподлинные письма из Африки английского инженера Купера Роуза - были специально обработаны так, чтобы, выйдя из печати в 1829 году, стать затем материалом, быть использованными в русской литературной дискуссии, которая начнется на будущий год?...

Как бы то ни было, но в русском переводе слово "шкипер" уже очевидным образом из имени собственного - превращается в нарицательное; в обозначение той же самой профессии, которая красуется на главном месте и в рассказанном Булгариным анекдоте!

И это, надо сказать, имеет своим следствием густую тень абсурда, налагающуюся на весь этот фрагмент переведенного повествования. Ведь сначала идет речь о проводнике и охотнике, сопровождающих персонажа; затем появляется - "шкипер".

Откуда он взялся и почему находится в дебрях Южной Африки, а не на корабле, где ему полагается быть, - совершенно неясно. Ведь только обратившись к оригинальному тексту книги, можно узнать, что тут речь идет вовсе не о моряке, и даже вообще не о европейце, а о негре, носящем такое имя.

Все это заставляет читателя недоумевать и ломать голову в поисках разгадки: иными словами, заявляет о литературно-полемическом подтексте данной публикации; ее адресованности оппоненту; ее статусе реплики в длящейся второй год дискуссии.

17. Видеть своими глазами

Правда, и оставаясь в границах отрывков, предлагаемых журнальной публикацией, можно попытаться разобраться в происходящем.

Мы уже говорили, что заканчиваются они описанием посещения острова Св. Елены: так может быть, это - шкипер того корабля, на котором автор, зайдя по пути на этот остров, приплыл в Южную Африку? И опять-таки, только обратившись к тексту книги, можно узнать, что это посещение состоялось... на обратном пути в Англию: поэтому отрывок и находится на последнем месте, и взят он - из последней главы.

Есть и еще одна возможность: первый отрывок тоже несет в себе морскую тему. Он рассказывает о том, как автор заблудился в тумане на скалистом побережье. При этом в тексте этого рассказа, который мы уже отчасти цитировали, говоря об эпистолярной форме изложения; в самом начале его - находится очень примечательное рассуждение, которое - вновь содержит в себе потенциальную проекцию на события текущей литературной жизни:

"...Не знаю, случалось ли тебе когда нибудь замечать действия тумана и видеть, как он, изменяя вид гор, то увеличивает, то вовсе скрывает предметы, или наконец дает им такой странный, фантастический образ, что путешественник, ежеминутно обманываемый, перестает верить глазам своим".

Автор публикации в этом пассаже - словно бы свидетельствует... о самих обстоятельствах текущей литературной дискуссии, принадлежность к которой самого этого переводного текста, оказывается, тоже была скрыта, как будто в "тумане", без малого два столетия; неважные обстоятельства которой - принимают в глазах историка вид центральных, а подлинное ее содержание - уменьшается до микроскопических размеров!

В таком своем иносказательном, переносном истолковании образ, нарисованный английским путешествеником, становится своего рода прозаическим вариантом рассуждения... из XII строфы третьей главы пушкинского романа "Евгений Онегин":

А нынче все умы в тумане...

Естественно, что последовательность эпизодов в журнальной публикации - заставляет воспринимать их как происходящие один за другим во времени. Поэтому у читателя и возникает иллюзия, что и это происшествие на морском берегу - относится к тому же эпизоду, в котором принимает участие "шкипер", который, благодаря этому "оптическому обману", попадает, можно сказать, в свою родную стихию.

18. В облаках, на хребте волн

И вновь, только обращение к полному тексту книги дает возможность узнать, что этот эпизод относится к совсем другому времени пребывания автора в Африке, чем эпизод охоты на слонов, и никакого "шкипера" там нет. Происшествие это описывается во втором письме, а та охота - в девятом!

И, тем не менее... образ "шкипера" очень органично, хотя и в художественном, метафорическом плане, сочетается с этим начальным эпизодом публикации. Блуждание в тумане - уподобляется плаванию по морю, а сам туман, заполняющий созерцаемые рассказчиком с высоты низменности, - озерам:

"Я слышал глухой, однообразный шум моря, дробившегося о подошвы огромных скал; густой туман окружал меня со всех сторон, и луна, пробившись на мгновение сквозь густую его оболочку, показывала мне зрелище, которого дикий, безотрадный вид навсегда останется в моей памяти... Луна, казалось мне, носилась в облаках, как легкая ладья, то вися на хребте волн, то погружаясь в бездну, и озаряла бледным, страшным мерцанием разбросанные кругом седые скалы..."

Несущиеся в вышине облака здесь отождествляются - с волнами моря, грохот которых о скалы слышит рассказчик. А в конце фрагмента - наоборот, он созерцает долину, распростершуюся у него под ногами, но тоже - как бы превратившуюся в море:

"Наконец... тучи прояснели, солнце взошло... Я сел на лошадь, и взъехав на самый верх холма, увидел, что нахожусь недалеко от того места, которое напрасно до сих пор отыскивал. Но теперь уже рассвело, туман, как легкий покров, опустившийся на покатость гор, не заслоняя, украшал их новою прелестью, и стлался по долине, как гладкое озеро, отражающее в себе свод небесный..."

При таком превращении земли в водную стихию - шкипер, при путешествии по суше... становится действительно необходим! И этот образ, извлеченный из книги английского путешественника, но поставленный в подборке отрывков на особо выделяющееся, первое место, - вступает в незримый контакт с другим соседним материалом того же журнального номера.

19. Окно в... Африку

В том же отделе "Библиографии", который начинается сообщением о брошюре Пушкина и Жуковского, сразу же вслед за ним находится обзор вышедших из печати первой и второй частей романа И.И.Лажечникова "Последний новик, или завоевание Лифляндии в царствование Петра Великого". В пятой главе второй части присутствует то же уподобление покрывающего землю тумана - разлившемуся по ней морю, озерам:

"...Туманами подернулись долины и, обманывая взор разлились обширными озерами, из которых, подобно островам, выглядывали одни верхи гор. Вскоре из мнимых вод вышел полный месяц; будто качаясь над ними, приподнимался и осветил эти верхи...

- Вольдемар! - крикнула женщина, поднимая голову из тумана, как наяда из водной области своей.

- Ильза! - перекликнулся он, нахлобучил шляпу с длинными полями на глаза, окутался плащом, спустился с горы и, протянув руку маркитантке, потонул с нею в тумане".

У Лажечникова, как видим, луна - тоже уподобляется "ладье", плывущей по "мнимым водам"; а в рассказе английского путешественника - она еще и временами "погружается в бездну": точно так же как у романиста - "наяда"-маркитантка шведского войска и пришедший к ней на свидание русский разведчик, главный герой романа! Оба эти пассажа явным образом написаны по одному и тому же плану.

И в контексте этого романа - проясняется художественный смысл этого уподобления; то, на каком основании эта метафора возникла. Ведь она, метафора эта, подобное осмысление природного явления, - приводит к представлению о... на-вод-не-ни-и. В сочетании же с общей петровской темой романа это дает - не что иное, как контур будущей поэмы Пушкина "Медный всадник" (где из воды, как известно, будет всплывать не наяда, а... другой мифологический персонаж, тритон, которому уподобляется затопленный Петербург).

Замысел поэмы, стало быть, уже в то время, в 1831 году (а писался роман Лажечникова - вообще с конца 1820-х), существовал и давал о себе знать на страницах печати!

Теперь спрашивается: а можно ли обнаружить ту же самую художественную функцию этого метафорического представления тумана - и в первом отрывке из книги английского путешественника, публикуемом на соседних с рецензией на роман Лажечникова страницах? Мы уже видели повествователя, поднявшегося при первых солнечных лучах на холм - как бы на некий постамент - и созерцающего простирающуюся у его ног окрестность.

И далее, попытавшись ответить на заданный нами вопрос, мы находим все в том же описании изображение аналогичной мизансцены - но уже в ночное время суток, во время блужданий рассказчика в ночном тумане:

"Я находился на вершине утесистого холма, с которого мог съехать не иначе, как очень крутою тропинкой. Я не терял ее до тех тех пор, покуда мог различать стрелку на компасе, и хотя часто ошибался, но все продоложал путь мой по скалам и болотам до самого заката солнечного, вслед за которым, здесь, непосредственно наступает совершенная темнота. Еще несколько минут последние лучи солнца пробивались сквозь расступившиеся облака; и по сему-то направлению шла моя лошадь; казалось, какая-то надежда оживляла ее, потому что она усердно скакала. Наконец, добежав до обрыва горы, она остановилась, а вместе с тем рушилась и вся моя надежда. Не оставалось иного средства, как провести ночь на горе".

И мы узнаём в этом описании всадника, внезапно оказавшегося на "обрыве горы" и, вероятно, чуть не "рухнувшего" с него, как "рушилась и вся его надежда", - не что иное, как... кульминационное в пушкинской поэме авторское отступление о Петре:

...Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?

Оно, стало быть, это поэтическое отступление, самый его текст, его образный строй - тоже существовали уже тогда, в октябре 1831 года, и отразились - в подборе фрагментов из книги о приключениях англичанина в Южной Африке...

20. Последствия женитьбы

Мотив "окна в Европу", благодаря Пушкину, неразрывно связанный в нашем представлении с Петром и петровской эпохой, - также присутствует в одном из отрывков, вошедшем в публикацию журнала. По крайней мере - мотив самого "окна". Рассказывается анекдот о наказании тещей своего зятя - голландского колониста, причинившего обиду ее дочери:

"...Теща зашла сзади зятя, замкнула дверь, которою он вошел, положила ключ в карман и, приближась к нему на длингу костыля, треснула им зятя по голове, так что он едва устоял на ногах. Он повернулся на другую сторону, но удары костыля посыпались на него градом... Огромное туловище старухи и ее проворный костыль заняли всю комнату; каждое покушение бедняжки уйти сопровождалось жестоким наказанием. Напрасно пытался он выломить дверь, напрасно избегал встречи с неумолимым костылем: удары сыпались, жена спокойно работала, слуги хохотали. Наконец озираясь во все стороны, он рассудил, что единственным путем к спасению остается ему маленькое окошечко; и прыгнув на него, полез с большим трудом, а теща между тем, пользуясь невыгодным его положением, била его немилосердно..."

Впоследствии этот мотив спасения через окно, и именно - в связи с матримональным сюжетом! - станет, как известно, финалом комедии Гоголя "Женитьба", которую он начал в 1833 году, а окончил в 1841-м. И приведенный нами отрывок - ориентирован на возникновение этого произведения.

Сразу же, как только мы это описание прочитали, у нас возникло сомнение по поводу значения выражения, описывающего спасение истязуемого зятя через "маленькое окошечко": "ПРЫГНУВ НА НЕГО, полез с большим трудом".

Если вторая часть этой фразы ясно означает, что персонажу - пришлось протискиваться через слишком узкое для него отверстие, то слова "прыгнув НА него" - оставляют в недоумении относительно расположения этого "окошечка": следует ли их понимать так, что оно расположено было - где-то внизу?!

И вот, это именно недоумение - находит себе разрешение... в тексте гоголевской "Женитьбы"! В относящихся к этому событию репликах действующих лиц всюду мы встречаем ожидаемый оборот речи, это событие описывающий: "А вот окно открыто; что, если бы в окно?" (Подколесин); "Да оне-с выпрыгнули в окошко" (девочка Дуняшка); "да уж таких, чтобы прыгали в окна, - таких (у меня) нет"; "а уж коли жених да шмыгнул в окно - уж тут просто мое почтение" (сваха Фекла Ивановна).

Отметим, однако, что в одном случае (словно бы "мотиврованном" возрастом говорящего) слово приобретает почти ту же грамматическую форму, что и в журнале 1831 года: "окошко". Зато в ремарке, описывающей само совершение этого события, - дело обстоит совсем-по-другому:

"(СТАНОВИТСЯ НА ОКНО и, сказавши: "Господи, благослови", - соскакивает на улицу)".

Загадочное выражение "прыгнув на окно" - означает, таким образом, не более, как: "став на подоконник", чтобы потом - с него, соответственно, "соскочить"! Правда, такое истолкование становится невозможным, абсурдным - учитывая размеры того окошечка, о котором идет речь в жилище африканского фермера.

Но эта невозможность в сфере реалий - тем более подчеркивает ориентированность этого эпизода - на ТЕКСТ будущей гоголевской комедии. К тому же, мы уже осведомлены о точках соприкосновения русского перевода - с литературой английского нонсенса, где подобный пространственный абсурд - является делом обычным.

Более того, у Гоголя в финале его пьесы - тоже, как и в "Воспоминаниях о Южной Африке", доходит... почти что до побоев: "Да я за то вам, батюшка, плюну в лицо, коли вы честный человек". Правда, стычка здесь происходит не между тещей и зятем, а между теткой невесты - Ариной Пантелеймоновной и другом жениха Кочкаревым.

21. Древо яда

И этим колоритным "заимствованием" - аллюзии на пушкинские произведения в тексте публикации не исчерпываются. В следующем же отрывке, извлеченном из пятого письма, мы находим мотив - уже не будущего, а ранее написанного произведения Пушкина - стихотворения 1828 года "Анчар":

"Бошисмены [бушмены, пигмеи; форма "бошисмены" ("Boshesmen") в английском оригинале встречается только в приводимой цитате из путешественника 1773 года, находящейся в одном из переведенных отрывков, а в русском журнальном переводе - она распространена на все случаи употребления слова в авторском тексте, где вместо этого стоит слово "Bushmen"!], живущие в пещерах, или диких, уединенных местах... питаются кореньями, муравьями, кузнечиками, мясом диких птиц, которых бьют НЕБОЛЬШИМИ, ЯДОМ НАПОЕННЫМИ СТРЕЛАМИ, также мясом лошадей и быков коих крадут у Кафров и колонистов, им неприязненных".

Мы, признаться, поначалу недоумевали, какие причины побудили включить в состав публикации этот ясно узнаваемый образ? Но это - только до тех пор, пока мы не стали прослеживать все те "применения" к событиям современной русской литературной жизни, которые можно находить в тексте этого материала. И тогда-то стало ясно, что мотив "Анчара" - служит своего рода "комментарием" к этой особенности публикации.

Ведь на следующий год, сразу же после его напечатания в альманахе "Северные Цветы на 1832 год", в воспаленной фантазии начальника III отделения е.и.в. собственной канецелярии Бенкендорфа возникло подозрение о возможном политическом подтексте этого стихотворения; подозрение это было основано - именно на произвольном "применении" его образного строя.

Пушкин будет писать по этому поводу в черновике письма А.Х.Бенкендорфу от 18-24 февр. 1832 г.:

"Подвергаясь один особой, от Вас единственно зависящей цензуре - я... изо всех писателей буду подвержен самой стеснительной цензуре, ибо весьма простым образом - сия цензура будет смотреть на меня с предубеждением и находить везде тайные применения, allusions и затруднительности - а обвинения в применениях и подразумениях не имеют ни границ, ни оправданий, если под словом дерево будут разуметь конституцию, а под словом стрела самодержавие".

И теперь вполне понятно, что, когда, в ожидании этого казусного события, появляется журнальная публикация - не о туземцах с острова Ява, но о коренных обитателях Южной Африки, - наполненная такими потенциальными "применениями", в ней звучит и мотив, экзотическая реалия стихотворения Пушкина "Анчар".

Текст стихотворения - обусловил и еще одно изменение, внесенное в перевод, против английского оригинала: здесь говорится - о "небольших, ядом НАПОЕННЫХ стрелах"; в книге 1829 года были просто: "their small poisoned arrows" ("маленькие отравленные стрелы").

Конечно, здесь имеет место интерлингвистическая игра слов: "напоенных" русского перевода - созвучно в своей корневой части "poisoned" английского оригинала. Но вопрос заключается в том, - чем появление этого случая словесной игры вызвано? И мы думаем, что дело как раз в том, что аналогичная метафора поглощения - находится в последних строках стихотворения Пушкина, как они звучали до 1832 года: "И царь тем ядом НАПИТАЛ Свои послушливые стрелы".

Пушкин, публикуя стихотворение в альманахе - словно бы намеренно задирал шефа жандармов, наделяя яванского царька - титулом русского самодержца: чтобы вскрыть, вывести наружу ту тенденцию к произвольным, фантастическим "применениям и подразумениям", которым был одержим, видимо, Бенкендорф и подобные ему, по типу сознания, деятели.

Впоследствии, при публикации в собрании стихотворений, роковое слово было заменено другим, более нейтральным - "князь", фигурировавшим уже в пушкинском черновике.

Но вторжение реминисценции из стихотворения "Анчар" в атмосферу литературно-полемических "применений", которой дышала публикация "Телескопа" октября 1831 года, показывает, что такой замысел Пушкина, - быть может, действительно у него существовал к этому времени: то есть времени подготовки последнего, мемориального выпуска альманаха, детища покойного А.А.Дельвига.

И, в таком случае, он действительно состоял в том - чтобы сознательно спровоцировать Бенкендорфа (цензурные преследования которого молва упорно считала причиной преждевременной смерти издателя "Северных Цветов" и "Литературной Газеты") на взрыв нелепого, достойного в глазах всех разумных людей осмеяния, начальственного гнева?

22. Петр и Паша

Напомним: та образная конструкция "наводнения", о которой у нас шла речь, понадобилась нам для того, чтобы, оставаясь в границах журнальной публикации, разгадать загадку появления в ней фигуры "шкипера". Разумеется, никакой разгадки, в плане описываемой в этих текстах реальности, это тоже не дает. Фигура "шкипера", порожденная всего-навсего заменой прописной буквы на строчную, - так и остается особо выделенной: выделенной - и необъяснимостью своего появления, и этими нашими попытками найти для нее разумную мотивировку.

И эта подчеркнутость этой фантастической фигуры - понадобилась именно потому, что она, ее введение в текст английского оригинала, связывает эту публикацию с полемикой Булгарина против Пушкина. А теперь вспомним, что происходило с этой булгаринской фигурой "шкипера" в статье "Опровержение на критики" и в стихотворении "Моя родословная".

Она переводилась там в метафорический план и отождествлялась... с фигурой того самого Петра, изваяние которого, с легкой руки Пушкина, стало называться "Медный всадник":

...Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля...

Нужно заметить, что Пушкин в этих строках - словно бы... подхватывает тон едкой эпиграммы на "шкипера", прозвучавшей в фельетоне Булгарина! "Придать бег рулю корабля"?! Не означает ли это... потерять руль; остаться - без руля; потерять управление кораблем?... Вспомним слова в заметке об "Успехах просвещения в Северной Африке" о египетском "бородатом Паше, который и теперь еще не редко забывает свою роль преобразователя, увлекаемый прежними варварскими привычками".

Они ведь тоже звучат - как иносказательный выпад против, наоборот, прославившегося своей борьбой с бородами, но также выступавшего - в роли "преобразователя" Петра (слово "Паша" звучит не только как титул правителя, но и как уменьшительная форма соответствующего "Петру" имени "Павел")! Как бы то ни было, но это совмещение фигуры "шкипера" и фигуры императора Петра I, произведенное в 1830 году Пушкиным, - тоже находит себе параллель в переводной публикации "Телескопа" 1831 года.

Продолжение следует