"Львы в провинции" - остался единственным романом, написанным Панаевым. Больше он к созданию произведений этого "формата" не обращался.

По этой причине не лишним было бы задаться вопросом: а нельзя ли этот роман расценить - как "экспериментальный" для его творчества? И, может статься, что к этому "эксперименту" его побудил - именно пример Писемского? Здесь уже начинает вырисовываться своеобразная картина целого фрагмента истории русской литературы.

И, может быть, еще одним кусочком для воссоздания картины этого фрагмента - окажется то, что "Львы в провинции" и "M-r Батманов" писались... не просто ОДНОВРЕМЕННО, а - в творческом соревновании двух этих авторов!

Конечно же, для решения поставленных вопросов первым делом должно быть самое пристальное изучение панаевского романа, в его сопоставлении и с повестью Писемского 1852 года, и с предшествующими его произведениями - повестью "Тюфяк" и романом "Боярщина". Здесь мы такой работой заниматься никакой возможности, конечно, не имеем, и настаиваем на резкой гипотетичности наших только что приведенных суждений.

Если эта гипотеза подтвердится - а у нас есть все основания на это рассчитывать, - то это означает, что и появление "цвета аделаид" в повести Писемского 1850 года - цветообозначения, которое двенадцатью годами ранее "дебютировало" в повести Панаева "Кошелек", - следует рассматривать в свете творческих контактов двух этих авторов, как элемент художественного языка, понятный для них обоих, но представляющий загадку для современного исследователя.

Но, повторим, эти построения лежат пока что в сфере гипотез, требующих себе подтверждения. Факты же, которые мы собираемся далее изложить и проанализировать перед читателем, - совсем другого рода.

Однако вновь, перед тем как излагать эти факты, мы должны обратиться... к другой стороне этой гипотетической картины: отношению Писемского (парадоксальнейшему, лидирующему!) не к предшествующему отрезку русского литературного развития, а - к последующему: новому, послекаторжному творчеству Достоевского.

Есть ли основания считать, что тот предполагаемый "художественный язык", на котором, как мы думаем, общались Писемский и Панаев, - был понятен и для него? Мог ли Писемский, для той литературной традиции, которую он представлял, - быть стимулирующей, вдохновляющей ПЕРЕДАТОЧНОЙ ИНСТАНЦИЕЙ по отношению... к Достоевскому?

Сама повесть "Тюфяк" - в которой начинают активно действовать те самые "львы", а главное, фигурирует "фрак цвета аделаид", - прямо упоминается в повести Достоевского 1859 года "Село Степанчиково и его обитатели", обсуждается в разговоре его персонажей: точно так же, как галстуки "аделаидина" и "аграфенина" цвета.

Так что можно не сомневаться в том, что первое из этих цветообозначений непосредственным образом - пришло к Достоевскому... ИМЕННО ИЗ ПОВЕСТИ ПИСЕМСКОГО.

Вот только дело в этом отношении, на наш взгляд, обстоит гораздо сложнее. Встает вопрос не о единичном заимствовании, а, повторим, - об отношении Достоевского к традиции, которая с этим заимствованием связана и которую он воспринимал - через повествование Писемского.

*      *      *

Но и эта сложность - еще не предел. Писемский, как мы начинаем понимать теперь, задал новый стандарт художественного повествования о русской провинции, после гоголевских "Мертвых душ" и "Ревизора".

Новый стандарт задал также Салтыков-Щедрин в "Губернских очерках", но они касались губернской администрации, а у Писемского и Достоевского - частной жизни.

Если у Гоголя провинциальный город описывается извне, с точки зрения пришельца в нем, каковым является и центральный герой, и сам автор, - то у Писемского он описывается изнутри, его жителем и служащим в нем чиновником. Таковым является - сам автор; у Достоевского - появляется фигура "хроникера", персонажа-рассказчика того же самого плана. Причем появляется - уже в 1859 году, в повести "Дядюшкин сон".

Ее подзаголовок так и звучит: "Из Мордасовских летописей" - то есть летописей вымышленного провинциального города Мордасова. "Хроникер" ведь - это не "журналист", поставщик газетной "хроники", - а именно "летописец", только в западноевропейском варианте этого термина.

Этот стандарт повествования, созданный Писемским в десятилетие с середины 1840-х по середину 1850-х годов, - на наш взгляд, и БЫЛ ВОСПРИНЯТ ДОСТОЕВСКИМ, который после каторги и сам имел возможность испытать на себе опыт провинциального жителя.

Вот фрагмент из его повести "Дядюшкин сон" (по поводу слухов, что Зинаида просватана за князя К., распространившихся еще ДО того, как матери удалось уговорить ее пойти на это) - фрагмент, как бы подтверждающий его патент на компетентность в описании провинциальной жизни:

"...Таково-то чутье провинциалов! Инстинкт провинциальных вестовщиков доходит иногда до чудесного; и, разумеется, тому есть причины. Он основан на самом близком, интересном [то есть: заинтересованном] и многолетнем изучении друг друга. Всякий провинциал живет как будто под стеклянным колпаком. Нет решительно никакой возможности хоть что-нибудь скрыть от своих почтенных сограждан. Вас знают наизусть, знают даже то, что вы сами про себя не знаете. Провинциал уже по натуре своей, кажется, должен быть психологом и сердцеведом. Вот почему я иногда исренне удивлялся, весьма часто встречая в провинции вместо психологов и сердцеведов чрезвычайно много ослов. Но это в сторону; это мысль лишняя..."

Этот воспринятый и усвоенный им стандарт, заданный Писемским, - и стал основой повествования в повестях "Дядюшкин сон" и "Село Степанчиково...", романах "Бесы" и "Братья Карамазовы".

Если бы мы могли оценить всю меру историко-литературной значительности заимствования цветообозначения из повести "Тюфяк" - это могло бы послужить подтверждением сказанному. Но нам приходится идти... в обратном направлении: обосновывать значительность этого заимствования тем, что творчество Достоевского второй половины 1850-х годов находилось в сфере влияния беллетристики Писемского.

Поэтому нам пришлось искать иные пути для экспликации этого нашего последнего тезиса. И нам не остается ничего иного, как только представить полученные результаты благосклонному читателю.

*      *      *

Основной вопрос, который ставит перед читателем и исследователем повесть Ф.М.Достоевского "Дядюшкин сон", - это наличие в ее тексте аллюзий... на имена деятелей Коммунистической партии Советского Союза будущего столетия. В чем причины их появления? Какова их художественная функция?

О первой поре пребывания князя К. ("князька"?) в Мордасове в гл.II говорится:

"Губернская жизнь ему чрезвычайно понравилась, и в эти шесть месяцев он ухлопал все, что у него оставалось, до последних ПОСКРЕБКОВ, продолжая жуировать и заводя разные интимности с губернскими барынями".

И звучит в этом слове - фамилия... личного секретаря И.В.Сталина - ПОСКРЕБЫШЕВА; оно - образует ее внутреннюю форму.

Именно ради поддержания этой предвосхищающей аллюзии в дальнешем тексте повести - неожиданно, ничем, казалось бы, не оправданно появляется имя... Ильи Ильича Обломова из романа И.А.Гончарова.

Аллюзия на это имя - оформлена ТОЧНО ТАКИМ ЖЕ ОБРАЗОМ.

В гл.VIII Марья Александровна Москалева убеждает князя К., что он составит подходящую пару ее дочери Зинаиде:

"...Вспомните, что вы, так сказать, ОБЛОМОК аристократии! вы представитель самых утонченных, самых рыцарских чувств и... манер!... Вы - ОБЛОМОК аристократии, она - красавица из красавиц!..."

Оба слова - сходны и по звучанию, и по образованию (отглагольные имена с суффиксом "-ок"), и по значению ("остатки чего-либо"). Каждое из них - недвусмысленно указывает на другое, взывает к тому, чтобы их - соотнести, а вместе с тем - ставит вопрос о причинах, функциях их появления в тексте.

Повесть Достоевского была напечатана в марте 1859 года в журнале "Русское слово". В начале этого года, когда он отсылал эту повесть в журнал, в "Отечественных записках" началась публикация романа Гончарова "Обломов", которая продолжалась в первых четырех номерах.

Когда Достоевский, скажем в конце 1858 года (точное время написания повести неизвестно), готовил "Дядюшкин сон" к публикации, - он вполне мог быть осведомлен и о готовящемся к выходу в свет романе "Обломов".

В любом случае, глава из него, "Сон Обломова", была опубликована еще в 1849 году, так что слово "обломок" еще с тех пор могло вызывать соответствующие ассоциации.

Употребление этого "говорящего", повернутого одной своей стороной к текущей литературной жизни слова, - являлось, таким образом, не чем иным, как указанием, подсказкой, намеком на то, что и аналог его - слово "поскребок", "поскребки" - обладает теми же потенциями: так же повернуто к исторической реальности и имеет своим прототипом, своей конечной целью - имя будущего исторического деятеля, которое от него образовано.

*      *      *

И такое подтверждающее фундирование предполагаемой расшифровки аллюзии - очень полезно, потому что вслед за тем в тексте повести появляется столь шокирующее расширение этого исторического предвосхищения, что оно способно заставить отказаться верить своим глазам.

А именно: НАЗАНИЕ ПАРТИИ, членом которой был А.Н.Поскребышев, а его патрон - Генеральным секретарем. Вдобавок появляется - в таком контексте, который, в сочетании со всем остальным, являет собой самый настоящий каскад, бомбардировку... историческими предвосхищениями.

Князь К. попал в дом Марьи Александровны исключительно из-за того, что перевернулась его карета, которая везла его на поклонение в монастырь. И теперь, у нее в гостях, он рассказывает историю этого... переворота:

" - Вывалил! вывалил! кучер вывалил! - восклицает князь с необыкновенным одушевлением. - Я уж думал, что наступает свето-преставление, или что-нибудь в этом роде, и так, признаюсь, испугался, что - прости меня, угодник! - небо с овчинку показалось! Не ожидал, не ожи-дал! совсем не о-жи-дал! И во всем этом мой кучер Фе-о-фил виноват! Я уж на тебя во всем надеюсь, мой друг: распорядись и разыщи хорошенько. Я у-ве-рен, что он на жизнь мою по-ку-шался.

- Хорошо, хорошо, дядюшка! - отвечает Павел Александрович, - все разыщу! Только послушайте, дядюшка! Простите-ка его, для сегодняшнего дня, а? Как вы думаете?

- Ни за что не прощу! Я уверен, что он на жизнь мою поку-шался! Он и еще ЛАВРЕНТИЙ, которого я дома оставил. Вообразите: нахватался, знаете, каких-то новых идей! Отрицание какое-то в нем явилось... Одним словом: КОММУНИСТ, в полном смысле слова! Я уж и встречаться с ним боюсь!"

Князь К. совершенно прав: Лаврентий Павлович Берия - действительно был коммунистом. Вот еще одно имя из той же когорты, наряду с Поскребышевым. Но теперь уже контекст его появления не оставляет ни малейших сомнений в том, что именно оно - является предметом аллюзии.

Рассказ князя - представляет собой словно бы... краткую историю Советского государства. Происходит, в буквальном смысле слова, пе-ре-во-рот: переворачивается карета. Но слово это, определяющее происшедшее, может также означать - смену государственной власти.

Сравнение экипажа с государством (например, у Ленина: "телега российского самодержавия"), а кучера, держащего в руках "бразды правления", с его главой - традиционно.

Князь К. говорит, что он "думал, что наступает светопреставление, ИЛИ ЧТО-НИБУДЬ В ЭТОМ РОДЕ". Но революции обычно - и представляются современникам "чем-то вроде светопреставления", конца света (за которым, натурально, происходит сотворение "нового мира").

Происходит революция. К власти приходят новые государственные деятели. Ну, а потом?

А потом - они начинают... бояться за свою власть, за свою жизнь; всюду видеть заговоры против себя и всюду насаждать "органы безопасности". И князь К. - туда же: "...Распорядись и разыщи хорошенько. Я уверен, что он на жизнь мою покушался".

В роли сотрудника госбезопасности при князе К., таким образом, состоит его племянник Павел Александрович Мозгляков. Но это - в повести. А в плане предвосхищений исторической реальности - в тексте неизбежным образом появляется другая, реальная фигура этой профессии, фигура... Лаврентия!

Правда, можно сказать, что здесь он выступает не в качестве главы госбезопасности, как в будущей истории ХХ века, но тоже - одним из участников предполагаемого "заговора".

Но, как известно, одно ничуть не противоречит другому. Так это или не так, но широко распространена версия современных историков, что Сталин, общий патрон Поскребышева и Берии, был устранен - в результате заговора, устроенного последним; в результате государственного пе-ре-во-ро-та.

*      *      *

Этими наблюдениями - и очерчен основной вопрос, который предстоит решить исследователю повести Достоевского "Дядюшкин сон".

И что является показательным для исследования истории русской литературы этого периода, - так это то, что этот вопрос не может быть решен без учета того обстоятельства, что раннее послекаторжное творчество Достоевского - находится в зависимости... от творчества Писемского; представляет собой - опыт УЧЕНИЧЕСТВА у него.

Мы имеем внешние, совершенно недвусмысленные показатели этой зависимости. Как мы уже сказали, повесть Писемского "Тюфяк" упоминается в разговоре персонажей тогда же, в 1859 году написанной повести Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели".

Повесть вышла в 1850 году, и к 1859 году, казалось бы, ее упоминание как предмета чтения - потеряло свою актуальность. Однако упоминание этой повести - служит показателем актуальности для Достоевского творчества Писемского в целом, и актуальности - именно в творческом, созидательном плане.

Там же, в повести "Село Степанчиково...", напомним, упоминается и "аделаидин цвет" галстука, фигурирующий также в опубликованном годом раньше, в 1858 году романе Писемского "Боярщина", - чему и посвящена наша работа.

Но ТЮФЯК - упоминается не только в "Селе Степанчикове...", но и - в повести "Дядюшкин сон".

В последней главе описывается посещение Зинаидой ее умирающего возлюбленного, полунищего учителя Васи:

"...В этом домишке, в маленькой и затхлой комнате, в которой огромная печь занимала ровно половину всего пространства, на дощатой, некрашеной кровати, на тонком, как блин, ТЮФЯКЕ лежал молодой человек, покрытый старой ШИНЕЛЬЮ".

Вновь, как и в случае с фамилиями будущих партийно-государственных деятелей: статус, в плане аллюзий, одного слова - как названия литературного произведения ("новая" повесть Писемского "Тюфяк") сразу же подтверждается наличием способного обладать тем же статусом - другого слова ("старая" повесть Гоголя "Шинель").

Но Достоевский вводит творчество Писемского в свое повествование через посредство названия этой именно повести - вовсе не только потому, что оно так эффектно и так легко способно устанавливать отношения словесной игры между именами собственными (название литературного произведения) и именами нарицательными (предмет домашнего обихода): как эффектно и эффективно в этом отношении название повести Гоголя.

Сама коллизия, сами сюжетные обстоятельства повести "Дядюшкин сон" - производны... от произведений Писемского, в том числе и повести "Тюфяк".

Основная коллизия повести Достоевского - это... коллизия первого романа Писемского, написанного еще в 1844 году. Под названием "Боярщина" он впервые был опубликован в первых двух номерах журнала "Библиотека для Чтения" в 1858 году, то есть как раз в то время, когда Достоевский создавал свою повесть.

Это - приезд в провинциальный город знатного и богатого лица (у Достоевского он частный человек, у Писемского столичный вельможа), при этом, в обоих случаях, - большого любителя женщин. Вокруг приезжего в обоих произведениях сразу же начинается ажиотаж.

Разница заключается только - в направлении этого ажиотажа. В "Боярщине" все трепещут перед властно-распорядительными действиями, возможными со стороны этого персонажа, В "Дядюшкином сне" соответствующий персонаж - сам становится объектом разнузданной матримониальной агрессии.

Но и эта линия в повести "Дядюшкин сон": брак по расчету на женихе, который внушает невесте глубокое отвращение, - это также коллизия повести Писемского "Тюфяк".

*      *      *

В повести Достоевского есть сюжетные положения, совпадающие с произведениями Писемского. Прежде всего - это ситуация подслушивания из потайной комнаты.

После первой беседы с князем К. возникает шуточное предположение женить его на приживалке Марьи Александровны Настасье Петровне Зябловой. Она, однако, принимает это всерьез, но... у нее возникают подозрения.

Как выясняется впоследствии, подозрения эти состояли в том, что Марья Александровна решает женить князя К. не на ней, а на своей дочери Зинаиде, и подозрения эти - оправданны.

Автор описывает, каким образом г-жа Зяблова решила - проверить свои подозрения:

"...Настасья Петровна проходит в зал, оттуда коридором в свою комнату, оттуда в темную комнату вроде чуланчика, где стоят сундуки, развешена кой-какая одежда и сохраняется в узлах черное белье всего дома. Она на цыпочках подходит к запертым дверям, скрывает свое дыхание, нагибается, смотрит в замочную скважинку и подслушивает. Эта дверь - одна из трех дверей той самой комнаты, где остались теперь Зинаида и ее маменька, - всегда наглухо заперта и заколочена".

Аналогичный эпизод подслушивания находится в романе Писемского "Боярщина", опубликованном в двух первых номерах журнала "Библиотека для Чтения" в 1858 году.

Там граф Сапега хочет подслушать разговор героини, на которую имеет виды, с ее доверенным лицом, причем делает это в собственном доме, куда он ее, тяжело больную, перевез:

"...Он с намерением поместил Анну Павловну рядом с библиотекою, в которую никто почти никогда не входил и в которой над одним из шкафов было сделано круглое окно, весьма удобное для наблюдения, что делалось и говорилось в комнате больной... для этого, может быть, нужно будет просидеть целый день, ночь в библиотеке и влезть, наконец, на шкаф, над которым было окно..."

У Достоевского этот эпизод - находится в первых главах произведения, в романе "Боярщина" - наоборот, в последних.

Подслушивание там ведется из аналогичного заброшенного помещения - "в которое никто почти никогда не входил", - но не чулана, а... библиотеки, и не через замочную скважину, а через соединяющее это помещение со спальней героини окно.

*      *      *

Для того, чтобы подслушивать, героине Достоевского приходится "нагибаться". Это движение ВНИЗ закрепляется в сознании читателя в повторной сцене подслушивания. А происходит это - потому, что изображение у Достоевского находится в зависимости от изображения в аналогичной сцене романа 1844 года, строится - по контрасту к нему.

Там окно, через которое можно подслушивать, - находится под потолком. И для того, чтобы к нему подобраться, - приходится карабкаться на книжный шкаф, подниматься ВВЕРХ:

"...Но надобно было еще влезть на шкаф. Здесь оказалось немаловажное препятствие: малорослый Иван Александрыч никак не мог исполнить этого без помощи другого...

Иван Александрыч вынул из кармана носовой платок, обернул им свой сапог и в таком только виде осмелился поставить свою ногу на руку графа, которую тот протянул. Сапега с небольшим усилием поднял его и посадил на шкаф. Иван Александрыч в этом положении стал очень походить на мартышку..."

В сцене подслушивания в романе 1844 года, таким образом, принимают участие ДВОЕ: граф Сапега и его племянник, которого он специально привел, потому что на шкаф будет карабкаться, конечно, он, а не сам граф.

Но и в повести Достоевского подслушивающих - ДВОЕ. Сначала разговор Марьи Александровны с уговариваемой ею выйти замуж за князя Зинаидой подслушивает Настасья Петровна.

Затем, когда после обеда гости возвращаются в то же помещение, которое можно подслушать из чулана, в "салон", и князя начинают побуждать к тому, чтобы он сделал предложение, - Настасья Петровна ведет подслушивать эту сцену претендента на руку и сердце Зинаиды Мозглякова:

"Ошеломленный Павел Александрович бросил шубу и на цыпочках отправился за Настасьей Петровной. Она привела его в тот самый чуланчик, откуда утром подглядывала и подслушивала.

- Но помилуйте, Настасья Петровна, я решительно ничего не понимаю.

- А вот поймете, как нагнетесь и послушаете...

- Да где же слушать?

- Да вот нагнитесь, вот в эту дырочку...

Павел Александрович скрепя сердце нагнулся к щелочке. Сердце его билось, в висках стучало. Он почти не понимал, что с ним происходит".

Точно так же, как Настасья Петровна настойчиво приглашает Мозглякова "нагнуться к дырочке", граф Сапега, не терпящим возражений тоном командует своему племяннику лезть на шкаф:

"- Дай я тебя подсажу, - сказал граф.

- Вы, ваше сиятельство?.. Как это можно вам беспокоиться! Позвольте уж, я лучше сбегаю за стулом.

- Давай сюда ногу.

- Не могу, ваше сиятельство, грязна очень, я, признаться сказать, приехал без калош.

- Говорят тебе давай, несносный человек..."

А для финала своей повести Достоевский взял за образец... финал другой повести Писемского - "M-r Батманов" 1852 года.

*      *      *

Зинаида выходит замуж за заслуженного генерала и генерал-губернатора "одного из отдаленнейших краев нашего безбрежного отечества" и становится блестящей светской дамой, центром, вокруг которого вращается местное общество.

Нечто подобное происходит и с заглавным героем повести 1852 года Батмановым, только не в сфере государственного управления, но на ниве частного предпринимательства. Автор помещает его не просто в "один из отдаленнейших краев", а прямо - называет местом его нового жительства СИБИРЬ, где во второй половине 1850-х годов будет создавать свои первые послекаторжные произведения Достоевский:

"...Года через полтора Батманов сделался коренным сибиряком. Он управляет делами одной пожилой и очень богатой вдовы, купчихи, живет у нее в доме, ходит весь залитой в брилиянтах, носит черкесское платье, ездит по городу на кровных рысаках и поит общество на убой шампанским".

Он, таким образом, - тоже становится центром, вокруг которого вращается местное общество.

О нем говорится: "ходит весь залитой в БРИЛИЯНТАХ". А Зинаида, впервые увиденная в новой роли глазами ее мордасовского поклонника Мозглякова:

"Перед ним стояла Зина в великолепном бальном платье и БРИЛЬЯНТАХ, гордая и надменная".

Еще одна подробность "сибирского" быта Батманова: "ездит по городу на КРОВНЫХ РЫСАКАХ". О Зинаиде такого не говорится, что она на них - ездит. Но "рысаки" у Достоевского... все-таки есть. Они появляются, когда Мозгляков понял, что нет надежды на возобновление их прежнего, мордасовского знакомства:

"...На другое же утро представилась какая-то командировка, и Мозгляков с наслаждением выпросил ее себе. Он даже освежился душой, выехав из города...

РЬЯНЫЕ КОНИ мчались, взрывая снежный прах копытами. Колокольчик звенел..."

Батманов "ездит ПО ГОРОДУ", Могзгляков "наслаждается" ездой - "выехав ИЗ ГОРОДА". Ориентация Достоевского не только на общую ситуацию, которой Писемский заканчивает свою повесть, но и на мельчайшие подробности, с которыми она описывается, - очевидна.

*      *      *

Обнаружив Зинаиду в новой роли и желая привлечь ее внимание, Мозгляков начинает себя вести, с фотографической точностью воспроизводя манеру поведения персонажей Писемского:

"Угрюмо-рассеянный вид, едкая мефистофелевская улыбка не сходили с лица его во весь вечер. Живописно прислонился он к колонне (зала, как нарочно, была с колоннами) и в продолжение всего бала, несколько часов сряду простоял на одном месте, следя своими взглядами Зину. Но, увы! все фокусы его, все необыкновенные позы, разочарованный вид и проч. и проч. - все пропало даром. Зина совершенно не замечала его".

Приведем еще раз описания двух персонажей Писемского, чтобы было понятно, к какому источнику восходит данный пассаж Достоевского. Бахтиарова из повести "Тюфяк":

"...Конечно, были и такие, которые далеко превосходили Бешметева; к числу таких, по преимуществу, принадлежал высокий господин лет тридцати пяти, СТОЯВШИЙ ЗА КОЛОННОЮ: одет он был весь в черном, начиная с широкого, английского покроя, фрака, до небрежно завязанного атласного галстука. Желтоватое лицо его, покрытое глубокими морщинами и оттененное большими черными усами, имело самое модное выражение, ВЫРАЖЕНИЕ РАЗОЧАРОВАНИЯ, доступное в то время еще очень немногим лицам".

И Эльчанинова из романа "Боярщина":

"...В это время в гостиную вошел Эльчанинов, ПРИСЛОНИЛСЯ К КОЛОННЕ и, стараясь принять НЕСКОЛЬКО ИЗЫСКАННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ, вставил стеклышко в глаз и взором наблюдателя начал оглядывать общество..."

Иными словами, персонаж Достоевского - пытается изображать из себя "светского льва", такого, какими были и Батманов, и Бахтиаров в "Тюфяке". И это при том, что в бытность в Мордасове он изображается автором... восторженным почитателем Шекспира, хотя и пустоголовым! Три года, разделяющие основное действие романа и эпилог, он прослужил в Петербурге - очевидно, там он и овладел новой, "модной" манерой своего поведения.

Еще одна яркая деталь: о Батманове говорится "вставил СТЕЛКЫШКО в глаз". С понятием "стеклышка", монокля, оптического прибора вообще - неразрывно связано понятие оптического же "фокуса", резкости наблюдаемого в этот прибор предмета. И это понятие - обыгрывается в тексте у Достоевского, подменяется тем же словом, но с другим значением, поведенческим: "все ФОКУСЫ его... все пропало даром"!

Ранее мы попытались раскрыть смысл такого позиционирования "львов" Писемского - рядом с деталью архитектурного сооружения, колонной. Обнаружилось, что в повести 1852 года у него ведется игра между этим названием социального статуса человека - и не только понятием, представлением о настоящем "льве", представителе животного царства, - но и... скульптурными изображениями этих животных, такими как в романе Пушкина "Евгений Онегин" и в его повести "Медный всадник".

Достоевский эту игру у Писемского распознаёт - и в своем финальном изображении Мозглякова подхватывает. Персонаж у него - сам превращается... в статую: способную несколько часов (!) неподвижно простоять на одном месте.

*      *      *

Еще раз приведем финальный фрагмент повести Достоевского, сообщающий о выезде Мозглякова в "командировку", - сместив несколько... фокус нашего внимания:

"...На бесконечном, пустынном пространстве ЛЕЖАЛ СНЕГ ОСЛЕПИТЕЛЬНОЮ ПЕЛЕНОЮ. На краю, на самом склоне неба, чернелись леса.

Рьяные кони мчались, ВЗРЫВАЯ СНЕЖНЫЙ ПРАХ копытами. Колокольчик звенел".

Мы посвятили специальное исследование хронологическим аномалиям в первом романе А.Ф.Писемского "Боярщина". В итоге мы пришли к выводу, что эти "аномалии" - отражают революционные представления о пространстве и времени, которые появятся в физических науках ХХ века.

Эти аномалии, в частности, создавались благодаря вопиющему несоответствию между хронологическими, календарными указаниями повествователя - и реальным содержанием описываемых событий (так, скажем, нельзя пускаться в длительную прогулку по лесу "в одной из северных губерний" поздней осенью... в белом летнем платье).

И вот теперь, на наших глазах, Ф.М.Достоевский... как ни в чем не бывало - демонстрирует свою исчерпывающую осведомленность об этой стилистической черте романного повествования 1858 года (год публикации первого романа Писемского) и, более того, - преспокойно транспонирует ее, правда только в финал, своей собственной "дебютной" (в известном отношении) повести!

Точно так же, как это обстоит сплошь и рядом у Писемского, автор в эпилоге - дает ТОЧНОЕ указание на время описываемого им события:

"...Он [генерал-губернатор] принял экспедицию важно и чинно и пригласил всех составляющих ее чиновников к себе на бал, дававшийся в тот же самый вечер ПО СЛУЧАЮ ИМЕНИН ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРШИ".

С этого же самого - начинается основное действие романа "Боярщина":

"Спустя месяц после описанного нами происшествия вся Боярщина собиралась в доме у губернского предводителя. ЭТО БЫЛ ДЕНЬ ИМЕНИН ЕГО ЖЕНЫ..."

Сейчас, в начале повествования, это, впрочем, ничего не дает: имя супруги губернского предводителя дворянства остается неизвестным на всем протяжении романа. И выясняется оно - только в эпилоге, в той же самой композиционной позиции, в какой происходит встреча Мозглякова с героиней повести Достоевского.

ИМЯ героини, которое позволяет точно датировать начальное событие повествование, - завершает всю эту череду хронологических неурядиц, наполняющую роман, и позволяет дать им окончательное осмысление.

Супругой генерал-губернатора в финале повести Достоевского оказывается Зинаида Афанасьевна, в девичестве Москалева, это ее именины празднуются в день накануне... отъезда Павла Александровича Мозглякова в "командировку". Однако когда это обстоятельство выясняется, оно, наверное, и для читателя оказывается столь же шокирующим, как и для персонажа, - так что он про именины, празднуемые в этом эпизоде, уже забывает.

А это напрасно. День памяти святой мученицы Зинаиды - приходится... НА 11 ОКТЯБРЯ СТАРОГО СТИЛЯ. Какая, простите, "ослепительная пелена снега на бесконечном, пустынном пространстве"? Какой "снежный прах, взрываемый копытами рьяных коней"?! "Отдаленнейший край" - "отдаленнейшим краем", но ведь не за Полярным же кругом происходит действие финальной сцены повести Достоевского!

Этой финальной календарной шуткой - Достоевский дал ясно понять, КТО являлся его мэтром, когда он создавал свое первое после каторги литературное произведение; ЧЬЮ беллетристику он использовал в качестве "прописей", когда заново учился создавать свои бессмертные произведения.

*      *      *

Можно идти далее и сказать, что Достоевский принял по эстафете у Писемского имя не только своей будущей героини, Аделаиды из романа "Идиот".

"КНЯЗЬ-ИДИОТ" - так называют окружающие заглавного героя повести "Дядюшкин сон", когда он окончательно дискредитирует себя отказом жениться на Зинаиде.

Впервые это определение возникает в гл.XIII, где над матримониальным предприятием Марьи Алксандровны нависает угроза. Сначала звучит оно во внутренней речи героини, переданной автором:

"...Она решилась поразить, сбить с толку всех этих ядовитых сплетниц, раздавить негодяя Мозглякова, как таракана, и одним решительным, смелым ударом завоевать вновь все свое потерянное влияние над ИДИОТОМ-КНЯЗЕМ".

Мы видим, что определение это - возникает в ряду других мысленных ругательств, которые героиня адресует противникам своих замыслов, причем накануне самого кульминационного момента их торжества, в чрезвычайно накаленной эмоциональной обстановке.

Здесь это определение - носит исключительно негативный характер. Но сам образ "князя-идиота" - уже сформирован; он в любой момент может перейти - в другую оценочную плоскость: и столь же однозначно позитивную, и амбивалентную - как это и окажется в будущем романе Достоевского.

Затем, по мере развития скандала, это ругательство-определение выходит на поверхность прямой речи. Сначала - в обращении к третьему лицу (но - в присутствии определяемого этим ругательством!):

" - А! теперь я вижу ясно, кто тут нагадил! - закричала Марья Александровна вне себя от бешенства, обращаясь в Мозглякову. - Это вы, сударь, вы, бесчестный человек, вы все это наделали! вы взбаламутили (!!) этого несчастного ИДИОТА за то, что вам самим отказали!..."

Интересно было бы узнать: не пришло ли к Писемскому название его знаменитого "антинигилистического" романа "ВЗБАЛАМУЧЕННОЕ море" (1863), когда он читал (вспоминал о чтении) эту повесть Достоевского 1859 года, так густо замешанную на сюжетах и образном строе его собственных произведений?

Пущенное разъяренной героиней слово - переходит затем во всеобщее употребление и используется впоследствии в пересудах по поводу этой истории:

"...Марья Александровна сама себе подгадила в этот вечер своею поспешностию и заносчивостию. Стоило только насмеяться над ИДИОТОМ-СТАРИКАШКОЙ, да и выгнать его вон!.."

А в самой сцене скандала, потом, когда срабатывает внушенная князю версия о том, что он делал предложение Зинаиде во сне, - это ругательство бросается... в лицо ему самому:

" - ИДИОТ! подлец! - кричала Марья Александровна".

Стало быть, и КНЯЗЬ МЫШКИН - тоже просматривается на горизонте творческого сознания писателя... в 1859 году.

*      *      *

Мы начали это наше исследование с указания на работу В.Н.Турбина, в которой он обращает внимание на то, что в повести "Село Сепанчиково и его обитатели" - присутствуют имена героинь двух будущих романов Достоевского, Аделадиды и Аграфены. В другой своей работе - исследователь дает понять, что для него не остался незамеченным и будущий персонаж, прорисовывающийся во второй повести 1859 года.

Свои взгляды на повесть "Дядюшкин сон" Турбин изложил в рецензии на ее телевизионную постановку: "Во сне и наяву: повесть Достоевского на телевизионном экране" ("Советская культура", 1981, N 276, 29 ноября).

Из текста этой рецензии становится понятным, между прочим, что Турбин полностью отдавал себе отчет в зависимости этой повести - от произведений Писемского. Он демонстрирует это свое знание, перенося на героиню повести Достоевского - типовое именование персонажей ранних произведений этого писателя, о которых, в связи с финалом "Дядюшкиного сна", мы тоже уже говорили:

"...Рядом с князем вырастает властная фигура Марьи Александровны Москалевой, мордасовской ЛЬВИЦЫ, задумавшей выдать за князя свою дочь, красавицу Зину..."

Но Марья Александровна у Достоевского - нигде не называется "(светской) львицей"; более того, возникает сомнение в применимости к ней этого термина вообще. "Диктатор" - да; "властительница дум" - да; но понятие "льва", "львицы" - прежде всего, связано с МОДОЙ. "Лев" - это носитель передовой моды, обязательно столичной, а еще лучше - европейской; именно это (а также вся система поведения) - и обеспечивает ему звание "льва", неформального лидера в любом обществе.

Но у Достоевского - нигде не видно, чтобы Марья Александровна была... большой модницей! Таким образом, неточный термин этот - автор статьи применяет исключительно для того, чтобы - утвердить генетическую связь произведения Достоевского с творчеством Писемского, его укорененность в нем.

В этой же работе Турбин - также обращает особое внимание на другое, отмеченное нами и реально присутствующее в тексте Достоевского определение, на его распространенность в тексте; и также приводит различные его варианты:

"...Мордасов - царство глухих и слепых. В этом царстве слепых и кривой король; и с истинно королевскими почестями чествуют в Мордасове одноглазого князя.

Впрочем, до обеда чествуют, а после обеда, глядишь, и свергают. Вчерашние искатели княжеского внимания готова "насмеяться над идиотом-старикашкой", проклясть "этого несчастного идиота". Князь воистину выглядит идиотом..."

Как видим, для выражения акта "свержения" (в состав которого у Достоевского, вообще-то, много чего входило) - Турбиным выбирается ЭТО именно слово. В 1981 году на этот выбор, так же как и на не совсем оправданное определение Марьи Александровны... "львицей", - можно было и просто не обратить внимания, пожав плечами.

Но сегодня, когда после более поздней публикации Турбина, "Двух этюдов о Достоевском" 1997 года, в которой даже употребление имен Аделаида и Аграфена в "Селе Степанчикове..." рассматривается Турбиным как свидетельство созревания будущих романов в творческом воображении Достоевского, - становится ясно, что использование этого пейоративного именования, да еще рядом с титулом "князь", было, с точки зрения Турбина, очевидным предвосхищением самим Достоевским - романа "Идиот", с главным героем по имени князь Мышкин; проявлением ЗАМЫСЛА его, который диктовался писателю его творческим воображением.

Из той же литературной ситуации, рассматриваемой нами, - приходит... и имя этого будущего персонажа. Рискованное именование героини повести 1859 года "львицей" - у исследователя многофункционально. Появление слова "львица" - рядом с определением "идиот" и титулом "князь" (что у Достоевского, повторим, актуально - отсутствует) - резко повышает узнаваемость, саму РЕАЛИЗОВАННОСТЬ облика будущего романа.

У Достоевского - отсутствует; но у его учителя, его сотрудника Писемского - в наличии имеется и нечто более разительное. Герой его повести "M-r Батманов" - "лев". И мы показали в другой своей работе, что фамилия этого персонажа (а она имеет несколько вариантов, объясняющих ее происхождение) - также может быть ситуативно, в рамках данного художественного произведения, этимологизирована - через АНГЛИЙСКИЙ ее вариант, как... "летучая мышь".

"Лев Мышкин", таким образом, - уже готов к своему появлению на свет на страницах повести Писемского 1852 года. Ну, а в 1859 году - к нему прибавляется "идиот-князь" на страницах повести "Дядюшкин сон" самого Достоевского.