Паночин Артем Валерьевич : другие произведения.

Бродники

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Много тысяч лет назад не было единого славянского государства, племена жили разрозненно, часто враждовали. Бродники - люди, которые "выходили в мир", чтобы сыскать славу себе и своему племени, восславить своих богов и т.д. Бродники Сибовуд, Орлик и Колоксай попадают в переделку, кое-как вместе отбиваются и становятся друзьями. Втроем продолжают путь на Юг, доходят до Аратты (древнейшего государства на Земле, она находилась на северном берегу Русского моря). В это время в Аратту приходят люди жрецов Чатал Гуюка (было такое государство на южному берегу Русского моря), требуют признания их богов, собираются пойти в военный поход на Север. Узнав об этом, бродники понимают, что надо, как можно скорее топать назад и объединять племена, собирать их в мощный кулак. До глубины души обидно, когда думают, что все события происходили в Киевской Руси, а до нее как будто ничего не было. Так вот, было! И войны были, и отважные герои, и великие правители... Летописец Араб Ибн Якуб говорил, что некогда существовало единое Славянское государство, которое затем распалось, а царем этого единого Славянского государства был некий МАХ. Тем не менее, мы видим, что в современной истории о едином Славянском государстве в докиевские времена нет даже упоминания имени царя МАХА. Почему-то все внимание уделяется Владимиру, Рюрику, Олегу и другим. Вся культура образовывалась там, в великом Киеве, которому, оказывается, обязано все человечество! Все богатыри оттуда, все ремесла оттуда и вообще все-все. Нет даже намека на то, что и на Урале, и в Архангельской области жили волне культурные люди, на то, что казачество образовалось не в Донских степях, не в Запорожье, а в дремучих лесах Архангельской области, из племени гетов (отсюда и гетман - начальник казацкого войска). Еще бы! Ведь это противоречило бы правительственной "норманской теории" Шлецера и Миллера, которые считали достойным лишь всяческое восхваление немцев. Ибо признав то, что русы уже в доисторическое время - когда о немцах не было и речи - объединяли все славянские племена, входившие в единое государство, придется признать и то, что и сегодня они имеют право на ту же роль. Поэтому-то до сих пор живо утверждение, что в те времена славяне обитали в лесах, как звери и птицы. * Хочу заметить, что написанное - не фантазии молодого автора. Все события опираются на археологические данные, сказания и легенды древних славян(именно ОПИРАЮТСЯ, а не скрупулезно описывают!). Источниками информации послужили данные о "Велесовой книге", некоторые данные различных летописцев, "Повести временных лет", "Слово о полку Игореве", а также труды таких людей, как: Ю.А. Шилов, Б. Д. Михайлов, Б. А. Рыбаков, Н. А. Чмыхов, А. С. Иванченко, Е. И. Классен, А. Ф. Вельтман, М. А. Максимович, Ю. И. Венелин, Ю. П. Миролюбов, Ф. Л. Морошкин, О. М. Бодянский, А. В. Арциховский, Е. П. Савельев и многих других. Книги этих авторов и сейчас находятся в любимой мною Библиотеке им. Ленина.

  

Бродники.

(славянская фэнтези)

Часть первая.

  
  

"Мы - сыновья великой Руси,

которая создавалась от севера".

Велесова книга

  
  

Глава первая.

  
  
   Мудр двигался неспешно, осторожно опираясь на клюку. Глазенки щурились от яркого снега, то и дело скашивались вниз, на грязную вытоптанную тропку. Вода в ямках окаменела, приняла образы красивых украшений. Исполинские деревья обступили плотной стеной, руки-ветви посверкивали инеем. Морена хоть богиня зимы и смерти, но рядиться любит точно простая смертная баба. Бывало, словит нерадивого охотника, заморозит, чтоб не шевелился и украсит хлад-камнем ради забавы ...
   Мудр остановился под деревом, тяжело поправил сползающие с плеч медвежьи шкуры, поднял голову. Древо мертвое, убитое холодом, но филин-вещун сидит горячий, взлохмаченный, с окровавленным клювом. Сразу видно, ночью не бездельничал, охотился, а кто дело делает, того и хлад не берет. Поэтому здесь, в племени русов, зимой главное не повесничать, то дело весны, но не стужи.
   Вот и сейчас у него в плетушке перекатывалось несколько шишек, толстых, набитых вкусными орехами. Набрал для стравы домовенку, тому тоже надо как-то мороз пережить. Зима - не лето, приходилось есть лишь мясо да орехи, но если ореховить умели все от мала до велика, то охотились лишь молодые, полные сил мужчины. Сам же Мудр, уже давно носил седую как снег бороду, а лицо было похоже на печеное яблоко.
   Один из всего племени, Мудр не носил оружия, но поговаривали, что это только на первый взгляд, якобы вся сила волхва в его посохе, им он может двигать даже Рипейские горы, где на вершинах живут боги под покровительством великого Триглава. На самом деле Мудр не был волхвом, опирался на клюку, а не на посох, из магии умел лишь огневить и орехи из шишек вытряхивать. Сила же его была в голове, в мудрости прожитых зим и лет, но... пускай русы считают его могучим, пускай пугают им детишек.
   Наконец, деревья впереди начали расступаться, из просвета выплыли небольшие темные домики. Запахло дымом и жареным мясом. Мудр понял: молодежь снова почем зря тратит пищу, хорошо хоть сами добыли. Отварить бы лучше, из горшка взвар никуда не денется, а тут вся кровь и жир стекут, мясо станет бесполезным, как прошлогодняя листва. Когда нужно выжить, вкусу и запаху не внемлют.
   Мудр свернул, старательно обходя кучку подростков, что жалась у костра. Один, самый успешный, о чем-то глаголил, остальные слушали внимательно, не перебивали, а девки смотрели в лицо так, будто на улице стоял не студень, а травень. Все у молодых не как у людей, сердился про себя Мудр, зимой надо зимовать, а повесничать весной. Надо бы разогнать беспечных, на морозе хворь возьмет, охотится не смогут, а есть запросят.
   Он глубоко вдохнул морозный воздух, хрипло закашлял, и под ногами заскрипел снег. Зря он пытался обмануться, радуясь, что Сибовуд-ка, его сын, не вылезает на улицу, бережет силы. Если бы только зимой, а то ведь и весной не выйдет, когда ровесники будут девок по кустам растаскивать.
   На охоте стороной держится, не стремится первым кинуть копье или пустить стрелу, чтоб перед девками покрасоваться. Зато дома!.. только и говорит, какой он храбрый и сильный, лежит возле очага, хвалит сам себя и радуется. Представляет, как на деревню нападут вороги, а он возьмет секиру, взревет, как бер весной и кинется на супостата! Вот только лишь бы напали, а уж тогда он покажет себя!
   Но, как только дойдет до дела, сразу скисает, отлынивает, а если и возьмется, то все пойдет вкривь и вкось. Мудр же, хотел гордиться сыном, но с горечью понимал, что груз главы племени придется передать чужому, хоть и более достойному русу.
   Деревья вокруг стояли мертвые, голые, Морена выпила из них все живые соки и теперь голодала, злилась. Еще поутру, в избе Мудр заметил, как из круглого окошка выбился лучик, и ровным кругом загорелся на противоположной стене. Солнцеворот, с тревогой подумал он тогда, завтра Белун погонит Морену с Чернобогом обратно в Вирий, день начнет светлеть. Но те не отступят сразу, вначале посвирепствуют. Оттого в конце зимы будет мести, морозить, а в племени гибнуть много детей.
   - Чтите! Макошь в ваш очаг! - громко прохрипел Мудр, с трудом перешагивая порог старой избы Яротура.
   - Чтите! Слава Триглаву! - ответил слабый женский голос, тут же раздался пронзительный плач.
   В тесной комнатке холодно, бревнышки-стены тонкие и кривые, из щелей дует, возле иных даже белеют кучки снега. Посредине в земляной пол утоплены плоские камни, на них чернеют угли, остывшие за длинную ночь.
   Строить избы русы начали совсем недавно, Мудр еще был ребенком, когда возвели первую, просторную, ходить можно не горбясь. Не то, что в шалаше, где только посередке можно выпрямить спину. Хорошо, но в стенах оставались дыры, кривые бревна не ложились плотно, тогда придумали вешать шкуры, а на полу разводить огонь.
   Беляна, жена Яротура, сидела перед очагом, зябко вжимаясь в теплый угол. Ее слабенькое тельце едва выдерживало тяжесть прелых шкур, но все равно мелко дрожало от холода. На коленях лежал младенец, худой и изможденный, тоже укрытый мехами. По одному виду можно определить, что голодают не первый день, кожа на лицах бледна, как снег, вся в язвах и нарывах, глаза красные, опухшие, едва не вываливаются из худых глазниц. И если так продлится еще немного...
   Не доживут, с горечью подумал Мудр, впереди самые мерзлые лютень и сечень, если не бросит ребенка, умрет от холода... а ведь, ни за что не бросит. Он вздохнул, неудачно боги задумали человеческую жизнь, не успевает младенец окрепнуть до морозов. Может, те молодые правильно делают, что повесничают зимой, если зачинать ребенка сейчас, то родится как раз, когда и тепло, и пищи в избытке...
   - Макошь восславляла, ребенка зачиная? - спросил Мудр с порога.
   Беляна повернула голову, трясущиеся губы зашевелились:
   - Восславляла, великий волхв, только вот...
   Она всхлипнула, зарыдала горько. Мудр повел взглядом:
   - Коль так, тогда доживете до тепла, - говорил он, злясь на себя за ложь, - Где Яротур?
   - В лес ушел за хворостом, если повезет, то может еще и мяса добудет... только слаб он стал, хворь какая-то напала. Не сыскать ему ни мяса, ни хвороста... а нам, видать, не дожить до теплых дней.
   Беляна рыдала, всхлипывая так, что содрогался даже младенец на коленях.
   - Ну-ну, будет... Яротур крепкий рус, таких мало в нашем племени, - успокаивал Мудр.
   Он сильно стукнул клюкой о камни, там всполыхнуло багровое пламя, зловещие блики запрыгали на стенах. Беляна со страхом глянула на посох великого чаровника, перевела взор на лицо. Волхву, да еще такому старому, полагаются суровые глаза и мощный взгляд, чтоб накладывать чары, но у этого глазенки махонькие, совсем не грозные, но взор какой-то странный, даже таинственный. Лицо добродушное, седая борода падает до пояса, даже посох в руке кажется обычной палкой...
   - Я шишек собрал, - говорил Мудр, кивая на плетушку. - Домовому нужно страву оставить, коли он сыт, то и дом живет. Вам с Яротуром самим есть нечего, что уж про домового говорить. Он божок веселый и душа у него дитячья, но обидчивый, ежели серчать вздумает, то жди беды...
   Он вынул из плетушки несколько шишек и швырнул в дальний угол, там запищало, зашуршало, а Мудр стукнул клюкой, и тут же, на радость домовому, на пол посыпались орешки. Долго всматривался. Наконец, показался домовенок, маленький и худой, быстро подхватив орехи, скрылся в темноте.
   - Ну вот, - заключил Мудр. - Теперь ни Морена, ни Чернобог в дом не пройдут, ибо тут свершилось добро. Самое маленькое добро бывает сильнее огромного зла, даже маленький огонек продолжает гореть в кромешной тьме, и та ничего не может с ним сделать.
   Беляна последний раз всхлипнула, голос перестал дрожать, в избе вдруг стало теплеть. Сказала с благодарностью:
   - Спасибо Мудр, за помощь. Ты всегда помогаешь словом, оно у тебя сильнее любой секиры, равно, как и мудрость твоя.
   Тот пристально посмотрел Беляне в глаза, что-то пробурчал и повернулся уходить. У двери заколебался и, не поворачиваясь, сказал:
   - Я сына пошлю, Сибовуда, у нас осталось немного мяса...
   - Ты же знаешь, нельзя... помогать другим, боги запрещают. Триглав сотворил людей, чтоб в конце оставить одного, сильнейшего, которого сделает богом после себя...
   Мудр не ответил, лишь подвигал желваками, задумчиво хмурясь и собирая губы в пучок. Будь он волхвом, так бы и считал, но он не волхв, даже не ведун, Веды в глаза не видел. Но прожитые лета и зимы подсказывали ему, что даже боги могут ошибаться.
  
  
   Деревня русов стояла у подножия Рипейских гор, в густом лиственном лесу, возле небольшой реки. Вода в ней даже летом оставалась холодной. Племя огромное - целых восемь семей - хотя, в иные года, когда зима выдавалась особенно лютой, гибли почти все, оставались самые стойкие.
   Совсем недавно искалеченных, часто болеющих или просто лентяев топили в реке, чтоб зазря есть не просили. Но Род, увидев однажды, как трое топят калеку, разгневался, повелел каждому дать шанс на жизнь. С тех пор русам запрещено помогать друг другу, а если кто-то хочет жить, пусть не надеется на других, пусть сам бьется за нее, один на один, каждый день, каждую ночь...
   Мудр шагал по тропе вдоль стены леса, стараясь держаться подальше от края. Одному туда заходить опасно, разве что по утоптанным охотниками тропам, на них не смеет вылезти даже нежить, а лось и тур вовсе обходят стороной. Владомир в прошлую зиму отправился бродничать, да не по тропам, с дурости через сугробы и валежник полез. Так и не вернулся, хорошо, если барс задрал, а коли к Морене попал? Она убивает медленно, с наслаждением, к Ящеру попадают сначала руки с ногами, а затем все остальное.
   Не по-старчески острые глаза тревожно вглядывались в чернолесье, вдалеке мелькают темные силуэты, может быть звери, а может и упыри с лешими. Конечно, сегодня солнцеворот, что значит самый короткий день и самая длинная ночь, нежити раздолье, могут даже из леса выйти, забраться в избы, убить хозяев...
   Мудр высматривал Яротура, в эту пору в чернолесье выжить трудно, но должен выбраться, недаром считается лучшим охотником, много лет назад первым вернулся с бродничества. Тревожные мысли старого руса унеслись вперед, завтра ростков переведут в подростков, которые тут же отправятся бродничать по миру, искать славу своему имени и племени, схлестываться в поединках с такими же бродниками из других племен.
   Каждую зиму из деревни уходило три-четыре подростка-бродника, но хорошо, если возвращался один. Бродничать боги велели покуда властвует Белун, но как только иссякнут его силы, и день снова начнет темнеть, надо возвращаться на родину, на место, где родился.
   Мудр знал, что племен вокруг много: надменные волхвы аланы, что живут на Рипейских горах и говорят с богами, воины-поединщики геты - дальняя родня русов, есть еще вогулы-ведуны, злые и сильные дейчи, сухане и вагане, желтолицые саки, получившие свое название... гм, понятно от чего. И каждое непременно отправит несколько бродников, и совсем не с добрыми намерениями, не для того, чтоб помогать слабым, а как раз наоборот...
   Дверь избы скрипнула, распахнулась и на Мудра пахнуло теплом очага, прелыми запахами и сыростью. Он кряхтя перешагнул порог, огляделся в поисках вчерашнего мяса. Комната большая, стены крепкие, надежно залатаны оленьими шкурами, посредине на камнях очаг. Багровые блики дергаются, худые тени живо прыгают на стенах, будто у огня водит хоровод целая куча домовых.
   У огня, закинув руки за голову, лежит ясноглазый парнишка, до пояса накрыт медвежьими шкурами. Хоть и зимует уже двадцатую зиму, но лицо совсем детское, даже девичье. Русые волосы лохматятся, брови слегка вздернуты, словно от удивления, а наивные голубые глаза мечтательно сверкают. В такой позе, грудь кажется еще шире, на ней вполне мог бы разлечься барс.
   - Сибовуд-ка, о чем мыслишь? - прогудел Мудр.
   Юноша встрепенулся, будто спал с открытыми глазами, удивленно посмотрел на отца:
   - Сколько раз говорить, не зови меня Сибовуд-кой, я уже не росток! Завтра подростком стану и пойду бродничать, стану славным и великим Сибовудом...
   Рука его потянулась к миске, подхватила ломоть мяса, переправила в рот, и он с удовольствием задвигал челюстью.
   - Вот, если бы я был богом!.. мне бы не пришлось вот так зимовать, терпя стужу и голод. Я бы жил в горах, носил красивые украшения и шкуры, а низшие боги подносили бы мне еду. И зачем я не родился богом?.. я бы осчастливил всех людей, всегда светило бы солнце, звери сами бы лезли в силки, дожди были бы теплыми, девки красивыми и тоже бы сами, чтоб не добиваться... - он мечтательно вздохнул, глаза сверкали, как две звезды пронзительно голубого цвета. Вдруг лицо преобразилось, и на нем появилась гримаса отвращения, такая, будто съел тухлой рыбы, он нехотя обратился к отцу: - Пропало видение, и снова эта серая жизнь, эта зима, борьба... ты еще со своими скучными поучениями... Нет, мечтать и жить мечтами гораздо приятнее.
   Сибовуд-ка вздохнул, отправил в рот последний ломоть мяса. Мудр смотрел с укором, двигая бровями, наконец, сказал:
   - Нет ничего опаснее этого юношеского ожидания перемен, чего-то необычного, но несомненно приятного. Прождать можно до моих годов, а опомнившись... не кривись, не кривись... и не усмехайся. Я был у Яротура... вот, где настоящий бой со смертью.
   - Да, - протянул Сибовуд. - Всем приходится туго... но вот я же, достойно сношу все тяготы, борюсь со смертью в напряжении и накале, и она отступает... не выдерживая натиска. Я самый могучий рус в мире, и когда-нибудь я возглавлю племя, поведу его в бой, и на всей земле, от Рипейских гор до Соленого озера, будут жить русы... и я буду ими править.
   - Это мечты, сын мой, приятно о них думать, но исполнять... не каждый возьмется. Я говорил о семье Яротура, Беляна одна бьется с Мореной и Чернобогом ради жизни ребенка, но... боги сильнее человека, но не сильнее двух человек...
   - Ты о чем?
   Мудр замялся:
   - Я обещал помочь...
   - Ты знаешь законы, боги запретили любую помощь, человек, если силен и горд, не будет просить помощи, это ниже достоинства, это значит признать себя слабым. Вот я же, не у кого не прошу помощи, поэтому и могучий такой... вот, только бы случилось чего-нить, тогда я покажу...
   - Но я обещал.
   - Это их проблемы!.. как бы там ни было, я все мясо съел...
   Старый рус сдвинул брови, клюка громко стукнула о пол, голос прогремел:
   - Хватит! Раньше таких, как ты в реке топили! Кормит тебя племя, потому что ты мой сын. Я назвал тебя Сибовудом, складывая силу, любовь и труд, но видно зря. Помирающим людям плевать на гордость и достоинство, вон, прошлым летом Радимир в реке утоп. Уж какой гордец был, а за соломинку хватался на последнем издыхании!
   Сибовуд смотрел в потолок, мысленно ругался, какой тупой, трусливый у него отец, и какой умный и мужественный он. Глупый, должен бы гордиться сыном, а он зачем-то ругает! Тихо сказал:
   - Я бы не хватался, достойно принял бы смерть.
   - Не зарекайся, - предостерег Мудр, сказал наставнически: - холоду и голоду подвержен каждый смолоду.
   Росток усмехнулся:
   - Ну и пусть. Я - Сибовуд - великий рус, когда-нибудь буду править огромной деревней. Как раз название придумывал, может Русы?.. или Руси... а ты меня сбил!
   - Лежа у огня ничего не возглавишь, хватит бока греть, ступай-ка лесовать, Беляне мясо нужно добыть. Копье возьми и нож, далеко не уходи, а если Яротура встретишь, помогай и слушайся его.
   Сибовуд нехотя стянул шкуру, поежился:
   - Ну вот! Я важным делом занимался, думал, а теперь надо куда-то идти, что-то делать! Всегда так!
   Сибовуд надел тяжелую душегрейку из медвежьей шкуры, оставил на распашку. Настоящие мужики мороза не боятся! Сунул ноги в сапоги, выделенные из лосиной кожи, немного призадумался, когда выбирал оружие. На стене висела секира из кремниевого камня и длинное копье с острым наконечником. Но если секиру уже украсил резьбой, цветными шнурами и гладко отполировать, то копье выглядело грязновато, кора не счищена, наконечник в засохшей глине...
   Уверенно взял секиру и сунул в петлю на ремне, за спиной прогудел старый голос:
   - Остолоп! Копье бери, оно легкое, летит дальше! Секира тяжелая, ручка тонкая, того и гляди сломается на две части. Навырезал завитушек... али это головы зверей?.. смотри-ка, скалятся... красиво! Только теперь древко тонким стало, ненадежным. Оружие должно действовать...
   Сибовуд махнул небрежно:
   - Ты не понимаешь! А объяснять не хочу, все равно не поймешь!.. я пошел.
   Дверь распахнулась, морозный ветер ворвался в дом едва не сшибив юного руса с ног. Яркий солнечный круг коснулся виднокрая, даже уже наполовину скрылся, скоро совсем скроется за лесом, и оттуда полезут упыри, лешаки и прочая нечисть.
   - Вот здорово бы дойти до того места, куда каждый день опускается солнце, - подумал тогда Сибовуд и услышал, как под ногами заскрипел снег.
  
  
  
  

Глава вторая.

  
  
   Из дома вышел и пошел через всю деревню широкогрудый парнишка. Вместо шапки густые русые волосы, душегрейка нараспашку, ременную петлю оттягивает красивая секира. Он выглядел бодрым и свежим, улыбался, весело поглядывал по сторонам, а в глазах отражалось голубое небо и яркое солнце. Сибовуд направился в лес, в ту сторону, куда обычно ходили все опытные охотники его племени.
   На улице было ясно, по-зимнему холодно, жители деревни кутались в прелые шкуры, обвязав ими шеи и головы. Недовольно поглядывали на юношу, что бодро вышагивал, будто не замечая мороза. Всем холодно, а ему, видите ли, жарко! Душегрейку распахнул, грудь выпучил... знаем мы таких! Дурья башка, пар костей не ломит!
   Сначала Сибовуд брел по тропе, черной, от размякшей на солнце грязи. Лес полз мрачный, деревья-великаны тянули руки-ветви, преграждали дорогу, и если не придавить, то хоть сорвать одежду, секиру выдернуть, лицо расцарапать. То там, то тут мелькали упыри, повылезали из болот, где жижа превратилась в хлад-камень. Чернобог оградил чешуйчатых от холодов, нарастив патлатую шерсть. День короток, знают, что скоро освободятся, полезут изо все кустов, из-под каждой валежины...
   Тропа начала светлеть, и скоро Сибовуд пошел по утоптанному снегу. Охотники сюда доходили редко, зверя удавалось добыть еще на полпути. Но сейчас зверь обходил стороной охотника, который шел, постоянно выкрикивая что-то наподобие боевого клича, и ударяя при этом секирой по стволам и нависшим ветвям.
   Когда тропка уперлась в сугроб, Сибовуд ощутил, что сильно замерз. Грудь ноет при вдохах, скрюченные от мороза пальцы едва сжимают секиру, ставшую вдруг чрезмерно тяжелой. Он огляделся, пару раз прокричал имя Яротура, и, не услыхав ответа, осторожно двинулся дальше.
   Под ногами хрустело, в сапоги набился снег и нестерпимо ломил ступни. Он уже не выпячивал грудь, кутался в душегрейку по самый нос, ругался, что не взял шапку. Висящая на ременной петле секира болталась так, что от постоянных ударов на колене скоро выросла шишка, уже хотел выбросить со зла, когда впереди на снегу сквозь ветви и кустарник разглядел огромное, кроваво-красное пятно...
   Глубокий снег в нескольких местах подтаял, как если бы полили кипятком, зверски разодранные человеческие останки вперемешку со снегом образовали жуткую кровавую кашицу. Тут же, рядом, в снегу лежит копье Яротура, длинное и надежное, с мощным наконечником. Сибовуд передернулся от жуткого страха, представив, что с ним сейчас может произойти то же самое. Сердце замерло, в груди будто вспыхнул огонь, тепло от него разлилось по всему телу.
   Сибовуд огляделся с таким чувством, будто это он его убил и теперь укрывается от расправы. Захотелось кричать от бессилия, от того, что не может, вот, прямо сейчас забиться в какой-нибудь укромный валежник и дождаться помощи.
   - А вдруг и меня!.. вдруг и меня также! - вертелось в голове, когда чуть не упав попятился и, резко обернувшись ломанулся в сторону деревни. - Я же один, одному барса, если конечно это не стая волков, не завалить, нужна помощь хотя бы троих охотников! Это не смелость, это дурость. Яротур был дурак, поэтому и отправился один, - оправдывал он себя: - а я умнее, в одиночку не полезу. Вечно у папы все через одно место! Сидел ведь дома, возле теплого очага, мечтал, трескал мясо... так нет же! Надо было гнать меня на холод да еще ради каких-то идиотов.
   Он бежал тяжело, устало, а когда впереди показались домики, уже взмок, на морозном воздухе из-под душегрейки валил пар с запахами пота. Сапоги отяжелели от влаги, едва не слетали с ног.
   Дверь перед ним распахнулась, он вошел в дом, где жила семья Яротура. С порога сказал:
   - Чтите! Добро в дом!
   Беляна подняла голову, Сибовуд увидел взгляд опухших от недосыпа глаз. Щеки бледные, впалые, нет даже намека на румянец. На коленях младенец дышит часто и хрипло, такое бывает когда Морена душит горло ледяными руками, и человеку очень трудно дышать и глотать.
   - Чтите! Слава Триглаву! - еле слышно проговорила женщина. - Почет тебе, Сибовуд, сын Мудра.
   Тот набрал полную грудь, сказал уверенным, громким голосом:
   - Я был в лесу, искал Яротура...
   Беляна просветлела лицом, поспешила спросить:
   - Где он? Мы его так ждем, мы очень голодны и замерзли, мы умрем, если он не добудет пищи...
   Сибовуда как ошпарило, в груди снова потеплело, оттуда к горлу поднялся горький комок. Когда входил, думал, как подойдет, благородно утешит, поможет развести огонь... но сейчас, чувствуя на себе взгляды надежды, граничащей с отчаянием, не мог выдавить из себя ни слова. Ему вдруг стало стыдно, за то, что не получалось быть таким, каким хотел бы себя видеть. В мыслях все выглядело легким и простым, а на деле выходило наоборот. Это очень злило, заставляло нервничать.
   - Я его видел, - выдавил он, наконец.
   - И что?.. что он сказал?
   Сибовуд замялся, уронив голову пробубнил:
   - Он... то есть его...... в общем, он сказал, что скоро придет. Я помог ему с оленьей тушкой и хворостом, хотел помочь еще и донести, но он сказал, что справиться сам.
   Лицо Беляны просияло:
   - Целый олень! И хворост! Слава Триглаву! Я всегда была уверена в Яротуре, знала, что он никогда нас не бросит! Спасибо тебе за хорошую весть, и пусть бережет ее филин-вещун!
   На Сибовуде не было лица, пробурчал холодно:
   - Да-да, я рад за вас, надеюсь все будет хорошо.
   Он отвернулся и поспешил удалиться. Быстро пошел через деревню к дому, где ждал его отец. Тому тоже надо будет что-то рассказывать... а что потом, когда обо всем узнают?
   Он шел едва не плача. Почему все от него чего-то требуют, почему не могут жить спокойно? Всем он что-то должен, о себе нет времени подумать! Хотелось рыдать и топать ногами, как делывал в детстве, когда что-то шло не как задумал он. Хотелось стряхнуть с себя все обязанности и проблемы и жить нормально. Но вместо этого рус лишь ругался:
   - Да пошли вы все в Вирий! Отстаньте от меня! Отстаньте!
  
  
   На следующее утро вся деревня собралась вокруг исполинской глыбы. Края ее нагрелись под лучами солнца, здесь же, в снегу появились прогалины, показалась первая зеленая травка. Запахло весной и теплом. Первой во всем Лесу эта глыба ловила тепло: земля, дома, деревья - все было холодным, а исполинский камень уже горяч, как очаг в доме.
   Так бывало в каждый солнцеворот, на небо всходил Белун и первый раз за зиму прогревал землю и деревья. Но до поры, когда начнет припекать по-настоящему еще далеко, не один рус попадет к Морене, прежде чем та уйдет в Вирий. Это знали и этого боялись.
   Первыми выбежали детишки, те у которых хватило силенок, стали ближе жаться к камню, жадно вдыхая теплый воздух. Слабенькие ручки выщипывали корешки, травку, хоть и прошлогоднюю, но зеленую и сочную. Щеки румянились, сердечки стучали чаще, маленькие искорки жизни, уже было потухшие за суровый месяц студень, разгорались алым пламенем, чтоб вновь затухнуть и разгореться уже с приходом весны. Кто-то доживет до нее, но кто-то нет...
   Взрослые охотники подтянулись к полудню, с ними шли жены, отцы и матери, кто-то нес младенцев, кто-то горько оплакивал погибших. Мудр всматривался в народ, взгляд был суров и придирчив. Он возвышался на невысоком плоском камешке, с плеч до самых пят падала рысья шкура, того же пепельного цвета, что и его борода, в руке сжимал клюку.
   Мудр нашел глазами сына и вперил на него недобрый взгляд. Вчера в племени случилось горе: погибла семья Яротура. Его самого нашли растерзанным не то барсом, не то рысью, к вечеру голодной смертью умер его сын, а по утру Беляну нашли в снегу, полностью голой и уже обратившейся в хлад-камень. Часто женщина, вот так оставшись одна, давала холоду себя убить, а ведь Морена убивает медленно, с наслаждением. Сначала умирают руки, ноги, затем становиться трудно дышать, пропадает зрение, слух...
   - Часто! Обычно! - думал Мудр, глядя на собравшийся народ, - когда кто-то умирает - это горе, а когда весной окажется, что не выжило столько-то и столько-то - это станет обычным делом.
   Мудр поднял руку, дождался тишины и громко сказал:
   - Русы! Сегодня долгожданный солнцеворот, слава светлым богам, ибо с их помощью день начнет светлеть! Сегодня мы по обычаю переводим ростков в подростки, отправляем в бродники самых сильных сынов. Сегодня же, все у кого есть силы должны охотиться и собирать коренья, к вечеру на реке у проталин можно будет набить рыбы. Эту возможность дает нам Белун, и мы должны ее пользоваться.
   Мудр внимательно разглядывал сына, замечая и других ростков, уже собранных для бродничества. Душегрейки, шапки, рукавицы, кожные мешки, набитые мясом и кореньями, секиры, ножи, копья - все это имелось в количестве, гораздо большем, чем было нужно по ходу дела. Заранее никто не знал кого отправят в бродники, но в этот раз ростков оказалось всего трое, все как один крепкие и сильные, не сомневались, что именно они отправятся в мир.
   - Духовлад! - прогудел голос Мудра.
   - Да, верховный! - выкрикнул юноша с короткими русыми волосами.
   - Сегодня ты становишься подростком, и должен бродить по миру до следующего солнцеворота, славя наше племя и наших богов. Ты согласен!
   - Да, верховный! - повторил тот не скрывая восторга.
   Мудр выдержал паузу, обратился к пареньку небольшого роста, но широкого в плечах:
   - Мирогнев!
   - Да, верховный!
   - Ты показал себя, как достойный рус. С этого дня ты становишься подростком и бродником, везде славь наше племя, своего отца и деда!
   - Да, верховный! - радостно закричал Мирогнев.
   Мудр поколебался, но голос остался тверд, как камень:
   - Сибовуд!
   - Да, оте... верховный! - оговорился он, сзади кто-то хохотнул.
   - Ты тоже становишься подростком и сегодня же отправляешься бродничать. Славь наши русые головы, наших богов везде, где побываешь. Помни о чести и достоинстве, под страхом смерти не оговаривай своих предков. Не забывай о силе, любви и труде! Помни свое имя, Сибовуд!
   Сибовуд сначала улыбался, краснел, но потом понял, что не к нему обращается отец, но через него взывает ко всему роду русов. Грудь выпучил, плечи развел в стороны, а лицо, прежде детское и наивное, стало грозным, мужественным, решительным... так, по крайней мере, ему думалось.
   Потом бродники прощались с семьями, матери горько рыдали, понимали, что воротятся не все. Отцы-охотники давали последние наставления, дельные советы сыновья наслушались дома, и теперь слушали снова. Хоть и понимали, что останутся сильнейшие, но каждый уверен, что погибнут другие, а выживет именно он. В начале слабых вообще нет, как и сильных, но всякий непременно станет слабым или сильным, а кем зависит только от него.
   - Идите, храбрые русы! Идите на все четыре стороны! - прогудел голос верховного, едва не дрогнув от комка, что встал в горле.
   Мудр всматривался в спину сына до тех пор, пока тот совсем не скрылся в густом чернолесье. С глаз срывались тугие капли и горячими ручейками бежали по щекам. Отец надеялся, что Сибовуд-ка оглянется, но тот этого не сделал. Значит уверен, это хорошо.
  
  
  
  

Глава третья.

  
  
   Над лесом нависли тучи, да так низко, что макушки исполинских дубов боязно прижимались к земле. Внизу огромные корни, словно могучие черви, грозно вздымали снег, лезли из сугробов нагло и мощно. Толстокорые стволы широки - двое не обхватят, - покрытые шрамами, буграми, рубцами, будто поклевал гигантский дятел, видны свежие следы секир. Вверху раскинуты в стороны могучие ветви, такие, что могли бы выдержать вес двух туров или трех лосей даже не прогнувшись. Вообще, лес в этом месте выглядел крепким, надежным и суровым.
   Вдруг под дубом зашевелилось, снег задвигался, как если бы бер собирался вылезти из берлоги. Сугроб сильно вспучило, прежде чем показалось нечто огромное, покрытое косматой шерстью. Гулко прорычало, стало выпрямляться, становиться еще громадней, почти, как взрослый бер. Грудь надулась, выпучилась, стала размером с бочку, могучие плечи расправились, подались в стороны, напоминали две бочки поменьше. Наконец, поднялась голова, на нее не налезло бы и ведро, из-под густых бровей зыркнули глазища, черные, как ночь.
   Лицо даже не вырезано, а вырублено из дуба, да еще из сердцевины, где самое крепкое, тупой секирой, мастером, который то ли куда-то опаздывал, то ли ему просто осточертела эта работа и он изгалялся, как только мог. Нос огромен, крив, глаза глубоки, щеки одна на другую не похожи, а уши вообще будто от разных людей.
   Орлик, так звали этого человека из рода гетов, которые не отличались особым умом, но славились силой и геройством. Племя жило в северных лесах, в месте, где сходились реки Сухона и Юг, образуя Двину, что значит двойную реку. Орликом его звали не по размерам, по ним должен бы зваться Орлищем, а по годам, их он прожил... мало. Больше ничего о возрасте не знал, поскольку глупой привычки думать, тем более считать, геты не имели. Сила и здоровье куда полезней ума и бестолковых слов, поэтому шибко умных презрительно звали бестолочами.
   В снегу улавливалось движение, на широкой поляне стали вырастать бугорки, становились больше, снег рассыпался, обнажая темные меховые шкуры. Дюжие мужики, бабы, детины - все разом лезли из сугробов, зевали, потягивались, стряхивали сон. Скоро там, где только что царила тишь, и ровно лежал снег стало людно и шумно.
   Все геты подстать дубам, могучие и сильные, сурово-некрасивые. Тела неуклюжие и кривые, можно подумать, что медвежьи шкуры накинуты на ожившие глыбы, меж которых зияют дыры и выпирают тупые углы. Но чувствовалось, что силы и здоровья не отнять, у этих людей вообще трудно что-то отнять...
   Одни мощно и дружно выкорчевывали пни, которые, казалось, намертво приросли к промерзлой земле. Иные голыми руками разгребали старый валежник, легко, словно стог сена, если бы наткнулись на берлогу, то запросто заломали бы хозяина. Скоро бабы притащили трех рогатых лосей, явно задушенных руками, начали потрошить. Мужики грубо кричали, хрипели, сопели, на морозе от них валил пар. На плечах каждый тащил исполинские бревна, одной рукой скидывали и шли за новыми.
   Скоро посреди поляны затрещал огонь, горел сухой валежник, бревна, пни. Языки пламени с пугающим гулом взмывали высоко вверх, шевеля верхние ветви дубов. Геты, как гигантские воронята расселись вокруг исполинского костра. Мясо лосей разломали на куски, покидали в огонь, но кто-то ел сырым, еще неостывшим. Так вроде бы лучше, сила и здоровье зверя перейдут к охотнику вместе с кровью, сделают его таким же здоровым и сильным.
   Потом истовый огонь угас, к вечеру угли истлели. Мужики раскидали головешки, земля под ними чернела, дышала теплом, кое-где дымилась. Жар проник глубоко, не остынет до следующего утра, какого бы мороза не было, как бы Морена и Чернобог не злились. Отыскивали куски мяса, горелые и обугленные, вгрызались мощно, уверенно, не обращая внимания на вкус и запах. Могучие кисти разрывали сухожилья без усилий, в рот отправлялись сочные ломти размером с кулак Давидуба, старшего гетмана.
   По одному этому грандиозному зрелищу можно понять, что для этих людей главное смыл, толк, эффективность. Все остальное - ненужный мусор; вкусная пища, красивое оружие и одежда, удобные спальные места, жилища, привычка мыться - все это ненужные прихоти, капризы слабых и нездоровых людей, просто дурь от ума. Сила есть - ума не надо!
   Наконец, Давидуб поднялся, неуклюже вскинул руки, голос напоминал звук трескающегося дуба:
   - Сильны геты! Боги не любят нас за то, что мы не покорны!
   Пронесся мощный гул одобрения, а гетман продолжил:
   - Свободные геты! Сегодня светлые боги приходят на место темных, это значит, что настала пора отправлять бродников в лес. Бродничать отправятся двое: Орлик - мой сын, и Честигер - сын Грома и Камнесилы. Как только тени станут длинные, можете отправляться, Орлик и Честигер.
   Двое юношей кивнули, куски мяса в руках стали исчезать еще быстрее. Нужно торопиться, скоро горячий круг на небе упадет за лес, надо успеть собрать вещи. Орлик набил полный рот, щеки едва не лопались, пытался подумать, что взять с собой. Но, когда ел думать не получалось, когда не ел - тоже, когда душил лося или бера, когда бегал за бабами, когда вырывал старые пни - не получалось. Лишь однажды, во сне он заметил думы, а когда рассказал отцу Давидубу, тот сильно ругался, кричал, несколько раз ударил и назвал бестолочью:
   - Какой толк от того, что думаешь? Какая польза? Главное сила и здоровье! Они есть - зачем ум? Умом не сможешь разжечь огонь, завалить бера или выдержать холод! Бестолочь! Вон, Силовлад, думал-думал и додумался сделать на держалке секиры вырезы, чтоб лучше хватать... И что?.. она тонкой стала, сломалась, когда на бера полез. А если бы дурью не маялся, то жив бы остался!
   - Это перебор, конечно! - отвечал он. - Когда охота или драка, думать нельзя, я даже, бывает, глаза закрываю и бью сильно и мощно.
   Давидуб тогда улыбнулся, но с его чудовищно кривым ртом получилось страшновато:
   - Размахнись рука, раззудись плечо! И всего делов...
   - Да, - согласился Орлик, виновато улыбнулся. - Но когда я спал, видел много мужиков, у каждого секиры, дубины... они охотились, но не как мы. Мы просто бежим за лосем и душим, или берлогу раскапываем и... тоже душим. А они охотились совсем не так: зверя окружали огромным... кругом, потом сходились, вроде туч перед дождем, и со всех сторон нападали на... тура или лося, не помню. Так вот я подумал...
   Он осекся так, будто в рот залетел раскаленный уголек, отец смотрел исподлобья, взгляд суров и грозен:
   - Бестолочь! Я же велел забыть это слово! Думал он, думщик! Может ты не будешь есть, спать... а будешь только думать о том, как бы поесть да поспать! Боги потому и не могут нам ничего сделать, потому что мы просто живем, не задумываясь. А те, которых ты видел спя, просто слабые и трусливые. Именно такие чаще всего сбиваются в стаи и начинают думать, как бы им ужиться, не перебив друг друга! И с этого начинается полный бурелом! Поэтому забудь, сын Орлик, забудь... есть дела поважнее, ими и занимайся.
   - Какие поважнее дела... - неуклюже поинтересовался тот.
   Давидуб вскинул брови, такие густые и тяжелые, что это далось с трудом:
   - Охоться, ешь, потом спи, чтобы набрать здоровья и силы для следующей охоты. Так жили наши предки, так живем мы, и наши сыны и внуки будут так жить, ибо нет ничего важнее, чем чтить своих пращуров.
   Когда солнечный круг опустился за лес, а тени поползли длинные, Орлика и Честигера провожали в бродники. Орлик покачивался на мощных ногах, силища не удерживалась в плечах, норовила завалить грузное тело. Он как раз думал, о чем бы таком подумать, чтоб не слишком задуматься, как вдруг, как гром с неба, услышал голос отца:
   - Что, в уши снег набился? Как дам, момент вылетит!
   - Нет-нет, я просто заду... засмотрелся, спал плохо, наверное.
   Давидуб сказал мягче, но голос по-прежнему суров:
   - Кто плохо спит, тот много думает!
   Их обступили плотным полукругом, мужики орали наперебой, давали советы, молодые бабы смотрели как-то странно, словно испытывали какое-то плохое чувство. Два бродника были без вещей, будто проснулись, встали на ноги и ту же пошли бродничать: ни сумок с едой, ни запасного оружия, ни душегреек...
   Медвежьих шкур, вывернутых мехом наружу, едва хватало на спину и здоровущие плечи, на груди уже не сходились, вместо шкур там густо росли волосы, черные, как земля после костра. В руках исполинские секиры, концы тупые, но мощные и надежные, хоть дубы вековые вали с одного удара. Лица обоих бледны, кожу будто поклевали злые птицы, а потом еще и мыши выгрызли куски.
   - Ну все, идите! - скомандовал Давидуб так громко, что с деревьев сорвались комья снега. - Идите и не оглядывайтесь, смотрите прямо перед собой и ни о чем не думайте.
   Они проваливались в глубокий снег, но шли легко, без усилий. Не было разницы, идти поляной или лезть через бурелом и валежник - всюду шли легко и свободно. Скоро разошлись в стороны, Честигер свернул к Двине, а Орлик пошел Югой, то есть вдоль берегов реки Юг. Ветер с той стороны всегда дул теплый и приятный.
   - Значит... там тепло и приятно... значит туда надо идти! - радостно произнес Орлик. - Как я догадался! Вот так я! Самая настоящая бестолочь!
  
  
   Колоксай устало упал перед очагом, пламя горело ярко, разливая тепло по всему дому, хотя ни дров, ни хвороста не было. Огонь бездымно горел прямо на широком плоском камне посреди комнаты, тени зловеще прыгали на неровных каменных стенах. В окошке виднелся голубой кусок неба, ветви деревьев и крыши домов, слышался свист ветра и негромкий говор кого-то из соседей.
   Он сидел, вытянув ладони поближе к огню, чувствовал, как туда приливает кровь, пальцы вновь становятся гибкими и послушными. Он был похож на молодой тополь, высокий и худой, с впалой грудью и горбатой спиной. На плече не усидеть и вороне, непременно соскользнет, как с покатой крыши, если только когтями не вцепится поглубже в кожу, чтоб до самой кости.
   В спину ударил ледяной ветерок, стая мурашек пробежала от шеи до самых пят. Колоксай поежился, но оборачиваться не стал. Чутьем, не то волхвовским, не то еще каким-то узнал Драгомира, самого могущественного волхва, которого когда-либо встречал. Верховный быстро задернул за собой полог из медвежьей шкуры, тепло из дома выходить не должно, тихо, как мышь прошел в глубь комнаты.
   Он был уже не молод, но и не стар, высок и строен, при разговоре обычно гордо приподнимал нос и нервно перекатывался с пятки на носок. Его маленькие глазки выражали снисхождение, внимательно рассматривали юношу, что скрючившись сидел перед очагом. Колоксай молод, недавно минул двадцатый год, волосы цвета ствола сосны, словно заляпаны янтарной смолой, на лбу перехвачены кожаным ремешком. Лицо выглядит вытянутым и худым, уши чуть заострены, в больших глазах непонятный, беспричинный страх.
   Волхв глубоко вздохнул, голос его прогудел:
   - Что испугало тебя на этот раз?
   Колоксай поднял голову, губы едва заметно вытянулись:
   - Меня? Ничего вроде...
   - Я же вижу, волхва не обманешь... пора бы запомнить.
   Тот покраснел, как сваренный рак, прогундосил:
   - В горы ходил, искал вишню... сильно замерз, а когда представил, что могу заплутать и окоченеть до смерти, со всех ног бросился домой. А греясь у огня, вспомнил твой рассказ о пожаре... ну когда заживо сгорела целая семья, опять представил, как это сгореть заживо, даже ощутил ожоги на спине, почуял горелый запах... Не знаю откуда эти видения, но из-за них меня все алане считают трусом...
   - Из тебя вырастет могучий волхв, - перебил его Драгомир.
   Колоксай взглянул на верховного, глаза прищурены, на лбу выгибаются складки. Спросил осторожно:
   - Могучее тебя?
   - Да... к сожалению.
   - Не добрые знаки, понимаю...
   Драгомир хохотнул от души:
   - Понимает! Эх, молодежь... дурень, чем сильнее волхв, тем больше с него спрос, таков закон предков. Они пришли с севера, из страны, где не было ни болезней, ни смерти, ни тяжкого труда. Там всегда пелись веселые песни и праздновались бесконечные праздники, и боги жили рядом с людьми, мяса не ели, питались только плодами божественных растений... это было светлое племя венедов, то есть великодушных.
   Колоксай отмахнулся:
   - Знаю, знаю... потом кто-то кому-то что-то сказал, поди теперь разберись, найди виноватого! С неба обрушился огонь, берега задвигались, горные хребты стали дном океана, а его глубины поднялись и стали скалами. Гонимые холодом и голодом, наши предки пошли по одной тропе, оставшейся для прохода и дошли до Рипейских гор. Эту историю знает каждый алан в нашем племени.
   - Пращуров надо чтить, - грозно прохрипел волхв. - Ибо только мы, алане, остались тут, остальные спустились вниз, в грязные леса и болота, где мир упырей, леших и прочей нечисти. Мы всегда были выше и умнее всех этих... то есть только мы в ответе за весь мир, за каждое племя, за каждого человека в нем, за каждую его думу... и нет для нас оправданий. А теперь представь, что эта ответственность ляжет на твои, гм... плечики. Боюсь, раздавит, как муху...
   Колоксай призадумался, в голове напряженно бегали мысли, одна другой страшнее, его колотило от ужаса. С трудом выдавил из себя слова:
   - Но мы же ничего не делаем для... других, даже с гор ни разу не спускались, не знаем, какие племена живут в лесах, какую жизнь ведут...
   Верховный улыбнулся сдержанно, сказал:
   - А бродники кто по-твоему? Для чего они каждый год уходят в мир?
   - И ты уходил?
   Тот усмехнулся, гордо выпучил грудь:
   - Я... я дошел до самого моря на западной части мира, давал людям знания, которые получил от предков. Учил обтесывать камень, строить из него дома, рассказывал о великих пращурах, учил делать оружие, волхвовать... светлой магией, конечно, темную боевую им знать незачем. Славное было время, я тогда добыл свой первый посох и Аметист - мой Камень Души, без него любой посох - обыкновенная палка.
   Колоксай отсел от очага, лицо раскраснелось от жара, что-то Драгомир разошелся, не контролирует эмоции могучий волхв, так и до пожара не далеко. Он старался держаться спокойным, спросил тихим голосом:
   - А какой камень должен буду найти я?
   Верховный задумчиво вскинул голову, горделиво качнулся с пят на носки, из груди вырвался вздох:
   - Орлец, он похож на осколочек льда, темно-красного цвета. Посох, как я уже говорил, вырежешь из вишни...
   - Да где ж ее найти?! - воскликнул Колоксай. - Я все утро искал!
   - Вишня растет в далекой южной стране Аратте, там же у Каменной Могилы найдешь Камень Души... понял?
   Тот кивнул, тело колотил такой страх, что от него становилось еще страшнее. Вроде, огневить умеет, значит от холода не пропадет, боевым заклинаниям тоже научен, хотя без посоха против волхвов они словно детские шалости, но зато простым людям мало не покажется.
   Все же страх пробирает смертный, а вдруг заклятье забудет, или нога в расщелине застрянет, или глазом на палку напорется... страшно... мало ли чего может случится! Хорошо, когда ничего не знаешь, и сон крепче и аппетит лучше. Но кто не знает - существует, кто знает- живет, а кто создает знания - обретает вечную жизнь. Так учили далекие пращуры. Может быть они правы... а может быть и нет.
  
   Утром следующего дня Драгомир тяжелым шагом направился к календарному столбу. На улице было ясно, но лютый мороз пробирал до костей, под ногами скрипел снег. Горные хребты вокруг величаво возвышались, иные высокие, остроконечные, с заснеженными вершинами, другие низкие и каменистые, словно исполинские валуны. Далеко внизу темнел лес, макушки деревьев тянулись на много верст, уходили за горизонт, пропадали в тумане.
   Жилища алан выстроены из камня, изящны и красивы, но в то же время надежны, как само время. Из окон верховного волхва провожали внимательные взгляды, он чувствовал уважение, иногда опаску. На нем была темная шкура огромного волка, отчего он больше походил на зубастого хищника, нежели на мудреца.
   Впереди показалось кострище, на жертвенном камне виднеются застывшие следы свежей крови. Чуть в стороне, подле календарного столба стоит высокий и широкогрудый аланин. С плеч до земли падает белоснежная шкура барса, лицо заросло седой бородой, покрылось морщинами. Драгомир сдвинул брови, в глазах сверкнули искры, но заставил себя улыбнуться.
   - Здравия тебе, темный! - услышал он хриплый голос. - Опять к сыну моему ходил? Смотри, Драгомир, как бы худо не вышло...
   Драгомир внимательно смотрел на Добровита, светлого мага алан. Посох в его руке немного возвышался над головой, но силы, в нем заключенные, могли лишь созидать. В то время, как в своем посохе Драгомир ощущал такую мощь, что, пожалуй, могла бы испепелить целую гору или уничтожить целые народы и даже страны.
   - Ни тебе, светлый, меня учить! - ответил он злобно. - Без тебя вижу в Колоксае огромную мощь, правда пока нейтральную, пользы от нее не больше, чем от волчьего хвоста.
   Добровит задумчиво сдвинул брови, не по-старчески острый взгляд цепко держал Драгомира. Глаза у того налились кровью, лицо покраснело от злобы, наконец, не выдержав крикнул:
   - Перестань, светлый! Твой взгляд отвратителен до тошноты!
   Добровит перевел взор на небо, улыбнулся, сказал спокойно:
   - Душевно поговорили... ладно, зачем пришел к моему календарю?
   Драгомир отшатнулся, сказал надменно:
   - Полагаешь, верховный волхв должен отчитываться перед... тобой?
   - Хотелось бы... полагать.
   - Кем ты себя возомнил? Да я тебя...
   Добровит вздохнул глубоко, будто долго пер огромную бочку:
   - Ты всегда был горяч, потому и стал темным, Драгомир. Слава богам, что понимаешь, хоть и дурак, что без меня, ровно как и без тебя, не проживут ни алане, ни другие племена. Хоть дурак, но замечаешь, что все знания, нами созданные, есть суть наших конфликтов...
   - В споре рождается истина, - сдавленно проговорил темный волхв немного остудив пыл. Не гоже старым и мудрым волхвам гавкаться, как молодые и ретивые. - Ты так и не передумал насчет календаря?
   Добровит резко вскинул брови, морщинистое лицо засияло:
   - Ах, вот, зачем ты сюда сунулся... Нет, я по-прежнему намереваюсь сменить календарь на солнечный. Лунный не угоден богам...
   - Твоим богам, светлый, - чуть повысил голос Драгомир. - Твоим богам не угоден лунный календарь, которым пользовались еще наши далекие предки, а их обычаи нужно чтить... Главной нашей заботой всегда было хранение памяти о прошлом, а ты предлагаешь...
   - Ты считаешь старые законы идеальными? А не думаешь ли ты, что вот такие, как ты чаще всего и мешают новым... ээ... всему новому, в общем? Думаешь пращурам не указывали вот такие, как ты на то, что календарь это плохо, что это покушение на божественное мироустройство? Однако, календарь все же появился, и воскликнули тогда многие в недоумении: из-за чего копья ломали?
   Драгомир растерялся:
   - Ты... ты рассуждаешь, как темный.
   - А ты, как светлый. Что будем делать?
   Драгомир видел на лице Добровита насмешку и снисхождение, словно над несмышленышем, который решил, что знает все, да еще лучше каких-то богов.
   - Тебе не удастся меня запутать, Добровит, - произнес он громко. - Колоксай все равно после бродничества станет моим учеником! Если его мощь обратить в боевую... - он мечтательно вздохнул.
   - Где это видано, чтоб сын светлого волхва ходил в учениках у темного?
   Добровит хмыкнул сердито, посмотрел на календарный столб. Там множество замысловатых символов на тонко выдолбленной линии, иные напоминают руницу - письменность, которая досталась от прадедов. Часть книг утерялась, часть такая запутанная, что сто верховных волхвов будут потеть долгие века пока поймут. Добровит бубнил что-то под нос, отсчитывал, наконец, выпрямился и произнес:
   - Двадцать второй день студня, солнцеворот.
   Драгомир прищурившись, глянул на солнце, такое яркое, что тут же отвернул голову.
   - Не могу я по-твоему солнечному, - с омерзением сказал он. - Ночью скажу точно... да не тебе, а себе. Если не врешь про солнцеворот, утром, согласно обычаю, соберем учеников в бродничество.
   Добровит вздохнул, в голосе звучало сожаление:
   - Эх, везет молодым... все в первый раз. А у нас с тобой уже, вон, сотая зима, огромная ответственность за племя, за сынов...
   Лицо Драгомира чуть просветлело, губы растянулись в улыбке, в которой не было ничего кроме жалости и скорби. Он вздохнул тяжело, сказал опустив голову:
   - А помнишь, как отправляли бродничать нас... молодых, неопытных, дрожащих от страха, но с твердой готовностью пройти путь, который должны пройти. Ты знаешь, мы могли бы стать друзьями... мы и были друзьями до того, как стали черпать силу из разных источников. Думаю, вместе мы создали бы гораздо больше...
   Добровит хотел что-то ответить, но не Драгомиру, а себе самому, но не смог. Они разошлись в разные стороны со смутным пониманием чего-то очень важного, на миг сумев подойти к великой разгадке, которая положит начало новой эпохе, но так и не сумев ухватить ее.
  
  
   В этот день солнце припекло по-весеннему, под ногами потекли ручьи. Они бежали с холмов, ударялись о валуны, сливались, и уже целые бурные потоки неслись с Рипейских гор в долину чернолесья, болот и полей. Возле ритуального кострища земля оголилась, показалась прошлогодняя травка, помятая и прогнившая.
   К полудню просохло, изредка даже стала подниматься пыль, но скалистые уступы вокруг блестели на солнце словно мокрые. Посреди поляны вверх с гулом устремлялся столб огня, хотя ни дров, ни хвороста не было. Вокруг оживленно сновали ученики волхвов, некоторые перетаскивали лавки, иные несли в руках пучки трав, бросали в костер, там искрилось, взвивался сизый дымок.
   Наконец, показался верховный волхв, за ним неспешно и бесшумно двигались остальные волхвы, всего около дюжины. Все обличены в выходные наряды, шкуры выделаны великолепно, меха пестрят на солнце, как искорки огня изумрудного, фиолетового, багрового цветов. Но лица остаются серьезными, смотрят сурово, будто собираются обсуждать судьбы целых народов или даже всего мира.
   Последние, самые младшие, идут усталые, вымотанные, будто всю ночь били баклуши. На самом же деле яркое солнце и почти весеннее тепло - дело их рук, а точнее их посохов. Силы накопленные для посвящения потрачены на погоду, зато теперь это настоящие волхвы, прошедшие бродничество и показавшие себя в созидании тепла и света. Впереди испытание темной магией, гораздо более сильной, но все же... темной, разрушительной, а значит и более легкой. И тогда каждый выберет свой путь, светлый или темный, трудный или легкий. Жизнь показывает, что слабые и немощные все же выбирают трудный путь, а сильные легкий. Видимо, поэтому боги грят, что слабые станут сильными, а сильные слабыми... или грят как-то иначе, но смысл тот же.
   Чаровники плотным кольцом сомкнулись вокруг костра, пламя гудело, как исполинский зверь, с аппетитом пожирало брошенные пучки трав и кореньев. Ученики вместе с остальным народом боязно выглядывали из-за спин волхвов, перешептывались, женщины шикали на непослушных детей.
   Когда подошли пятеро юношей, огонь горел небесно-голубым пламенем, а волхвы закончили читать заклинания и теперь внимали к бродникам. Все пятеро одеты в длинные одежды, цвета обожженной глины, через плечи перекинуты сумки с оберегами, травами, кореньями, едой и питьем. Лица гордые и невозмутимые, хотя с десяти шагов слышно, как от волнения колотятся сердца, можно подумать, что топает десяток ног.
   Драгомир просверлил взглядом каждого, наконец, спросил суровым голосом:
   - Готовы ли вы?
   - К чему? - тут же воскликнул один из бродников.
   Драгомир не колеблясь сказал:
   - Ты, Кипрей, не готов, уходи. Итак, готовы ли вы?
   - Готовы! - в один голос прокричали четверо оставшихся.
   Верховный улыбнулся хитро:
   - И к чему же вы готовы?
   Наступило неприятное молчание, бродники в недоумении переглядывались: опять Драгомир со своими загадками...
   - Готовы пройти свои пути! - прокричал пискляво один.
   - Река тоже готова пройти свой путь, но она не бродник. Ты не готов, Владомир, уходи.
   - Готовы к смерти! - проревел самый высокий и широкоплечий.
   - К смерти готовы только мертвые, Миродух. Ты не готов, уходи.
   - Мы ко всему готовы! - с надеждой прохрипел совсем юный паренек.
   - Никто не готов ко всему, Богоглаз. Ты не готов, уходи.
   Оставшийся юноша выдохнули так, будто горы упали с плеч. Драгомир продолжил:
   - Колоксай, ни разу не ответивший мне, ты проявил... безразличие, ты не готов даже более своих товарищей, уходи.
   С крыши сорвался и громко упал комок снега. Драгомир уронил голову, он был явно разочарован молодежью, особенно Колоксаем. Неужели он ошибся, решив, что он именно тот, о ком говорят древние книги? С него должна начаться новая эпоха, совсем не похожая на старую. Неужели он так горько ошибся? Вдруг услышал ясный, как небо голос Колоксая:
   - Я готов к бродничеству, учитель.
   Сердце верховного на миг остановилось, глаза округлились, он ощутил, как по телу разлилась приятная расслабленность. Драгомир хмуро посмотрел на ученика, брови двинулись к носу, наползли одна на другую. Голос остался таким же невозмутимым:
   - Молодец, Колоксай, ты знаешь свой путь. Запомни, иной раз самые простые вещи есть самые важные.
   - Запомню, учитель.
   Колоксай чувствовал себя то самым несчастным, то самым счастливым. Несчастным - потому, что упырь его дернул за язык ляпнуть первое, что пришло в голову и угадать. Счастливым - потому, что именно перед ним теперь раскроются тайны пращуров, запретные заклинания, может даже допустят к совету племени...
   Он очнулся от громкого голоса отца, перед ним толпились волхвы. Ученики, не допущенные к бродничеству, смотрели злобными взглядами, завидовали счастливцу. Спиной чувствовал заснеженный склон, холодные каменные хребты, опасные обрывы, бездонные пропасти, слышал голодный вой зверей... и этому всему он бросает вызов? Да ради чего?
   - Самое важное - знать свой путь, - наставнически проговорил Добровит.
   - Да отец, - ответил Колоксай и покорно опустил голову, коснувшись подбородком груди.
   - Если знаешь к чему готов, значит знаешь свою цель. А самый медлительный человек, если он только не теряет из виду цели, идет быстрее, чем тот, кто блуждает бесцельно.
   Колоксай кивнул. Ему думалось, что понимает речь отца, но вместе с тем он смутно ловил странную мысль, что призрачным миражом маячила перед глазами, таяла от легкого прикосновения. Лишь издали можно было наблюдать за ней, мечтая подойти поближе, рассмотреть, приручить, пощупать... Но чем старательней он ее ловил, тем дальше она убегала, растворялась, снова возникала и убегала вновь... пока не убежала в такие дебри, что оглянувшись однажды, Колоксай понял, что заблудился окончательно.
  
  
  
  

Глава четвертая.

  
  
   Было холодно и сильно пахло смолой. Лес тянулся, как медленно ползущая улитка, широченные еловые лапы застыли в ожидании мига, когда их коснутся, и целый сугроб холода обрушится на нерадивого охотника. Сибовуд замаялся отряхаться, поначалу неуклюже проваливался в снег, спотыкался, падал, лоб упирался то в промерзлую землю, то в ствол дерева. Ветви вздрагивали, щедро сыпался снег, словно пытаясь остановить юного руса, но тот с завидным упорством поднимался и снова шел вперед, напролом.
   Минуло два дня, как он покинул дом и подался в бродники. За это время его сумка сильно исхудала, впрочем, как и он сам. Запасов еды хватило бы еще на месяц, если бы через каждые полверсты Сибовуд не делал привалы, длительные и сытные. За все время пути не попалось никого, с кем бы можно было сразиться в честном бою, из-за чего он стал сомневаться не зря ли тащит с собой секиру, такую тяжелую и неудобную. Легче бросить и идти налегке, а когда понадобится, тогда и думать, где взять...
   Он был в шкурах с ног до головы, высокий и широкогрудый, лишь лицо выглядывало из кудлатых медвежьих шкур, страшно перекашивалось от холода. Ледяной ветер обдувал, щеки порозовели, стали похожи на две грудки снегирей. На бровях, ресницах и ворсе шкур заледенели хрусталики льда, отчего Сибовуд выглядел чрезмерно поседевшим.
   Впервые он столкнулся с настоящими проблемами, а не с выдуманными. Последние решались легко, а вот с первыми приходилось туго. Великий и мудрейший, как он себя называл, Сибовуд хорошо знал, как надо жить, как править, кого бояться, с кем воевать, знал ответы на самые мудреные загадки, которые только мог себе задать. Но теперь не мог ответить на три простых вопроса, которые возникали, когда приходилось на лютом холоде, среди сугробов присаживаться по нужде: как?... где?... и чем?
   На пятые сутки наткнулся на кабаньи следы, и, судя по отпечаткам, зверь прошел совсем недавно. Сумка за спиной уже не оттягивала, как в начале, из еды остались лишь горькие корешки. Представив себе жаренное на костре мясо, мигом навострил копье, пригнулся и, копируя движения опытных охотников, пошел по следу.
   Двигаясь длиннющими шагами, на ходу вспоминал советы Яротура. Лоб у вепря непрошибаемый, поэтому защищаясь, опускает и прижимает голову к груди. В таких случаях метить надо в бок, а если меткий и удачливый, то можно попробовать в глаз. Это лишь с виду у кабана глазенки с маковое зернышко, зато сами глазницы огроменные, кулак можно просунуть. Ежели повезет и попадешь туда копьем... зверь упадет замертво, тогда как бывало, что и с копьем в боку вепрь калечил охотников.
   Долго шел по глубокому снегу, внимание и азарт начали затухать, и скоро Сибовуд пошел, выпрямившись во весь рост. Но вдруг вдалеке уловилось вроде бы движение, меж стволами мелькнул силуэт кабана, огромного и мощного. Пригнувшись, он не спускал глаз со зверя, тот стоит боком, огромная голова наполовину опущена в снег, а мощные клыки, видимо, роют мерзлую землю в поисках сладких корешков.
   Сибовуд замер, дыхание пропало, зверь находился в десяти шагах. Добро, что его чуткий нос рылся глубоко в земле, иначе бы не подпустил и на бросок копья. Не выпрямляясь, рус отогнулся и тут же всем телом рванулся вперед... копье свистнуло, тяжелые наконечник чуть перевесил и полностью вошел вепрю в бок, пробив ребра. Зверь дернулся от удара, вскинул голову и взревел так, что деревья дрогнули, и посыпался снег.
   Зверь оказался гораздо больше, даже громаднее, глаза налились кровью, из ноздрей валил пар, слышалось фырканье. Вепрь покачнулся на подламывающихся ногах, но не упал. Волоча в боку копье и окрашивай снег в темно-красный кровавый цвет, кабан ломанулся на обидчика. Сибовуд здорово струхнул, но не тронулся с места, лишь рука дернулась к секире...
   Когда вепрь был в двух шагах, юный бродник откатился в сторону, не забыв выставить на пути зверя секиру на вытянутой руке. Раздался треск ломающихся костей, брызнула горячая кровь, смертельное кремневое лезвие прошибло лоб и полностью утопло в кровавом месиве. Сибовуд разжал ладонь...
   Рукоять секиры осталась висеть в воздухе, а оглянувшись, он увидел, что отрубил вепрю почти половину морды. Сердце его сильно колотилось, на лице, несмотря на мороз, выступила испарина, а дышал так, будто бежал сюда без роздыху от самой деревни. Снег вокруг взрыт, превратился в темно-красную жижицу, от кабаньей тушки валит пар.
   Сибовуд быстро собрал сушняка, надрал бересты и развел костер. На нем он сначала опалил добычу, а потом стал жарить, истекая слюнями, жирные ломти мяса. Запахи шли сногсшибающие, бродник всерьез опасался зверей, поэтому даже когда ел, одним глазом следил за лесом. До самой ночи он поддерживал огонь и жарил мясо, а когда дожарил последний ломоть, слабый свет костра уже с усилием отодвигал прущую со всех сторон тьму.
   Чуть притушил угли и, положив по бокам бревна, рус устроил лежанку. Растянулся с удовольствием, снизу шло обжигающее тепло, а в животе чувствовалась приятная тяжесть. Сибовуд смотрел прямо перед собой, положив руки под голову, сквозь ветви виднелось ночное небо. Вокруг сгущалась тьма, мириады звезд наливались белым светом, светили все ярче, словно весь дневной свет пытался уместиться в этих маленьких точках. Тишину вокруг нарушал треск сушняка где-то в глубине леса, волчий вой, пронзительный рев лося, чавканье и сопение упырей, но ни одного звука издаваемого человеком.
   Проснувшись рано утром, он быстро поел холодного мяса и, запихав немногие вещи в сумку, снова пошел куда глаза глядели. Лес сменился березовой рощей, где слой снега стал намного толще, чем в ельнике. Дважды натыкался на следы упырей, правда старых, припорошенных снегом. Скоро березняк стал смыкаться, деревья росли так часто, что медведь не прошел бы, точно разодрал бы зад, протискиваясь меж толстокорых стволов.
   Он шел без роздыху, опираясь на копье, когда впереди стало темнеть, словно насыпана большая, выше человеческого роста гора черного угля. От внезапно наступившей гробовой тишины по взмокшей спине пробежал холодок. Ветер перестал гудеть, птицы умолкли, не иначе как ворог затаился... супостат проклятый.
   Сибовуд остановился за сотню шагов, перевел дух, отдышался, рука, на удивление, сама потянулась к секире, а когда рукоять легла в ладонь, почувствовал себя защищенным. Пригибаясь за кустами, с копьем в левой руке и секирой в правой, бродник двинулся к чернеющей горе угля. Деревья расступались, очертания странной горы проступали яснее, пока наконец из леса не выплыла огромная гора камня, удивительно черного на фоне пронзительно белого снега.
   Обойдя вокруг, Сибовуд обнаружил дыру, а точнее вход, как он смекнул, в пещеру. О них ему рассказывал отец, правда он не больно-то слушал, когда жуешь слушать трудно, но все-таки кое-что в памяти осталось. И это кое-что совсем не совпадало с тем, что было перед глазами. Пещеры обычно бывают в горах, скалах... но никак не в лесу, на ровном месте, посреди березовой рощи!
   Перед ним высилась аккуратно уложенная будто бы куча камней, только странно напоминающая не то шалаш, не то избу...
   - Неужели... гениально! - воскликнул Сибовуд вполголоса. - Неужели есть такие умельцы и одновременно мудрецы, что строят дома из... из камня! Это же гениально! На такое способны разве что боги... да и то, наверное, не все.
   Он поправил сползшие с плеч тяжелые шкуры, одернул сумку и нетерпеливо огляделся. Снег вокруг чудного дома ровный, без каких-либо заметных следов, даже перед входом намело целый сугроб. Значит хозяин либо сгинул, либо ушел искать новые земли, подумал Сибовуд. С нетерпением, но все еще недоверчиво рус двинулся вперед, хрустя старым валежником, что прятался под снегом, и не переставая разглядывать боготворное строение.
   Выше его настолько, что, подойдя, пришлось гнуть шею, чтоб достать взглядом до вершины. Стены выложены из камней размером с лосью голову, необыкновенно черные, неровные и с острыми углами, солнечные лучи искрятся на них, словно те испачканы жиром. Очень странно увидеть такое в глухой березовой роще, где кругом лишь топи да болота...
   Войдя, Сибовуд сразу почувствовал сильный запах дома, в котором давно никто не живет, дома заброшенного и уже начавшего гнить. Внутри комната оказалась намного меньше, чем казалось с улицы, но все же на земляном полу поместился-таки камень, по-видимому, служивший столом, прогнившая бревенчатая лежанка и непременный очаг. На стенах висела домашняя утварь, типа глиняных горшков, скалок, мисок и прочего...
   (продолжение в разработке)
   Паночин А.В. (с)
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"