В семь лет мне поручили два важных дела - вытирать пыль с телевизора и покупать газету с программой.
Раз в неделю, по пятницам, мама давала две копейки, и я шёл на соседнюю улицу к гастроному, где стоял киоск "Союзпечать".
Важно и гордо шествовал я с купленной газетой, словно знамя держа её в руке на всеобщее обозрение.
- Мальчик, - услышал я мужской голос, - это ты программку купил?
На скамейке возле нашего подъезда сидел, держась обеими руками за бодожок, старичок с орденскими планками на пиджаке. Он ласково улыбался, широко раскрыв рот, и я увидел что у него почти нет зубов, от виска до подбородка проходил шрам, а левая часть лица, была покрыта красноватой шершавой кожей, даже глаз был еле-еле виден...
Я машинально спрятал руку с газетой за спину.
- Да ты что, испугался что ли?- полунасмешливо, даже немного обидевшись, спросил он, - Ай-яй-яй, а я думал ты мне тоже программку купишь. Мои-то ноженьки, - он показал свою трость, - уже своё отбегали... Ну да ладно, раз ты боишься...
Я посмотрел в его добрые глаза, на его шершавые, морщинистые руки, держащие палочку, на его орденские планки...
И чего мне бояться? А сходить разве трудно? Я взял у него две копейки, оставил почитать свою газету и побежал к киоску.
- Вот, возьмите, - вернувшись, я протянул ему только что купленную для него программку.
--
А зачем? - засмеялся он, - Оставь себе, у меня уже есть.
Он показал мне свернутую, уже прочитанную им газету, и пригласил к себе домой - в гости, поить чаем и рассказывать про войну.
Жил он в нашем же подъезде на первом этаже в однокомнатной квартире, как раз напротив входной двери. Жил один-одинёшенек, скромно и небогато. На тумбочке стоял, точно такой же, как у нас, черно-белый телевизор, в углу - баян на сундуке, с десяток книг на полке, вот и весь скарб.
Я любил бывать у него дома. Его двери всегда были открыты для меня. Я думаю, он бы с радостью впустил и других детей нашего двора, но соседские мальчишки почему-то боялись его и, как только он выходил на прогулку, убегали прочь.
Ну и зря! Он был таким добрым! Звали его дедушка Ваня. Даже фамилии его я не знаю. Дедушка Ваня - так и остался он в моей памяти навсегда...
На войне он был танкистом, два раза ранен, горел. Чудом спасли. Лекарств тогда на всех не хватало, как выжил, сам удивляется. Все тело в ожогах и осколок прямо в сердце, так и не вынули...
Много он про войну мне рассказывал, и так было интересно его слушать. Начнёт про войну и непременно перейдет на то, как до войны жил. Про семью свою рассказывает, про жену и двух дочек, трех и пяти лет. Говорит, говорит и вдруг замолчит, смотрю - глаза закрыл, и слёзы по лицу текут.
--
Дед Вань, ты плачешь?
- Нет, Слава, нет, - успокаивает он меня, - это просто глаза от старости слезятся.
После этого он уже не мог больше рассказывать, давал мне в руки большую и толстую книгу сказок, и слушал, как я ему читаю. Слушает, слушает, смотрю, глаза хоть и закрыты по-прежнему, но уже не слезятся, а он молчит, кивает и улыбается.
--
Ты Слав, читай, читай, я слушаю, - говорит.
Эх, дедушка Ваня, дедушка Ваня...
Иногда иду из школы, слышу еще на улице, как баян его играет.
Дедушка Ваня, раз в месяц, когда приносили пенсию, покупал чекушку водки, пил горькую и играл на баяне.
--
Семью у него всю на войне фашист убил, - сказала мне моя бабушка.
--
Как убил?
--
А вот так и убил, бомбой. Прямо в его дом и попала, только один баян уцелел...
В такие дни я к нему старался домой не заходить, лишь постою возле двери, послушаю и ухожу.
А он играет молча, играет, да как запоет, скрипя зубами:
"...Горит и рушится планета,
Над нашей Родиною дым,
А значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех мы за ценой не постоим,
Одна на всех, мы за ценой не постоим..."
У меня сразу мурашки по коже и кулаки сжимаются. Да я и сейчас без слёз не могу об этом вспоминать, не то что тогда...
Когда я приехал следующим летом из пионерского лагеря, на столе у меня лежала стопка книг - "подарок от дедушки Вани"- и его короткое письмо из нескольких строк, где он желал мне вырасти настоящим человеком и хорошо учиться.
Помню, что я даже обиделся тогда - как так он уехал и даже со мной не попрощался.
Лишь спустя много лет, я узнал, что дедушка Ваня умер этим злополучным летом. Сердце не выдержало, устало носить в себе осколок - страшную память о войне.
Сейчас, когда мне порой трудно, я вспоминаю о дедушке Вани, достаю с полки его книги, кладу их перед собой, и он словно сидит рядом и поёт с такой невыразимой болью:
"...Горит и рушится планета,
Над нашей Родиною дым..."
И если так разобраться, что хорошего он в жизни видел? Дошёл до Берлина, а в награду - грошовая пенсия, да открытки ко Дню Победы от пионеров. И это тогда в "застойные годы". Сейчас не только открытку, пенсию порой ждешь, не дождешься. Пока в банках сто раз не прокрутят - не жди.
И самое главное - привыкли все, словно так и быть должно. Вот такие они - ветераны, наше старшее поколение, люди, привыкшие отдавать, но не умеющие просить, а тем более требовать...