Никто не может объяснить логически зарождение или коллапс наших симпатий и антипатий. Понятно, что при длительных взаимоотношениях дамокловым мечом висит над нами проклятие полураспада химического элемента, которым и является, несомненно, земная любовь. Но какие сакральные силы заставляют это земное чувство превращаться в свою противоположность, нелюбовь, или даже, не дай Бог, ненависть, долгое время оставалось для меня неразрешимой загадкой.
Ненависть, которую я читал в глазах своей старшей дочери, была вообще из разряда мистики, то есть не укладывалась в рамки никакого здравого смысла. В самом деле, я десять лет воспитывал её, неродную, отдавая ей всё своё сердце. Конечно, любого ребёнка родители периодически наказывают за разные шалости. Но выставлять это теперь, спустя десять лет, за причину своего скверного ко мне отношения, было, с её стороны, по меньшей мере, странно. А ведь должна была быть какая-то причина! Не может же человек, тем более ребёнок, в одночасье тебя возненавидеть, если ты ничего плохого ему не делаешь! Более того, помогаешь в учёбе, даже иногда снабжаешь карманными деньгами...
Конечно, ссылка дочери на то, что она не любит меня из-за того, что я в детстве её часто несправедливо наказывал, не выдерживала никакой критики. Тогда, в детстве, мои наказания она воспринимала как должное, чувствуя, что действительно проштрафилась, набедокурила. Да и, собственно говоря, я уже давно перестал наказывать своих детей. Они выросли, и с ними уже можно было просто поговорить по душам. И наказания наши являлись в большей степени проявлением собственной слабости: мы порой не в силах, устав после работы, простить детям то, что они ведут себя как дети. Я часто ловил себя на мысли, что за одни и те же поступки я детей то наказываю, то пропускаю их шалости мимо ушей. Всё зависело от моего собственного состояния и настроения. От моей состоятельности как человека или несостоятельности. Но вся эта философская подоплёка не имела никакого отношения к моему теперешнему положению.
Старшая дочь часто копировала свою мать - и, когда мать от меня ушла, ей тоже захотелось "уйти" от меня. По-своему. Она вдруг вспомнила, что она мне не родная - хотя мы встретились, когда ей было всего три года, и я принял её как своего кровного ребёнка. Наверное, копируя мать, она захотела скопировать, прежде всего, её больное стремление к независимости, и отсутствие связующей нас крови было как нельзя более кстати. Сперва она поставила меня в один ряд со своими бабушками, дедушками, подругами и просто знакомыми. "Ну не могу же я разорваться между вами всеми. Вас у меня так много!" Это было началом конца.
Чтобы у читателя не возникло ощущение моей полной безгрешности, позволю себе ещё один неосторожный экскурс в прошлое. Как-то мы ехали на своей машине в поликлинику. Нашей маме нужна была консультация врача по какому-то очень женскому вопросу. Мы её высадили, а сами поехали кататься. Четырёхлетняя Майя, так звали мою старшую дочь, постоянно стояла в проходе между двумя передними сиденьями "Волги". Садиться она не хотела ни в какую. И тогда я резко затормозил - чтобы она, наконец, села. Но произошло непредвиденное. Майя упала не назад, а вперёд, пролетела пару метров и ударилась своим лобиком в ручку настройки отопления машины. Брызнула кровь. Я достал из кармана носовой платок и закрыл им кровоточащую рану. Мне было безумно жалко ребёнка и стыдно, что всё произошло из-за меня. Навернулись слёзы. И было что-то мистическое в том, что я пролил невинную кровь ребёнка, как будто кровные узы, которых нам не хватало, вдруг породнили нас на всю оставшуюся жизнь. Я очень любил Майю после этого случая. На лбу остался шрам. Но ни она, ни её мать никогда не корили меня за эту преступную неосторожность.
Потом у нас с супругой появилась ещё одна дочь, но, клянусь всеми святыми, я никогда не делал никакой разницы между ними: обе были для меня одинаково родными. Я любил Алину за то, что она была моей точной копией - и по внешности, и по характеру. Я любил Майю за то, что она во всем была на меня непохожа - и в ней без труда можно было отыскать то, чего мне иногда недоставало. Именно здесь, может быть, и кроется возможная почва раздора, или, точнее, одностороннего сворачивания отношений на почве нелюбви. "Шизанутой" нелюбви. Помню, одного мальчика из нашего класса с фамилией Сизоненко за нестандартное поведение прозвали Шизоненко. Нам всегда не нравится то, что мы не можем себе объяснить. Особенно, если за этим не кроется никакой тайны.
Еще с садика Майя пыталась всеми командовать. В том числе папой и мамой, забывая порой, что мы - не её сверстники. Желание быть главой всему, одной взвалить на себя какой-нибудь всеобщий крест было в ней так велико, что однажды она расплакалась, когда не её назначили старостой класса. В этой школе она была новенькой, и никто просто ничего не знал об этих её наклонностях - иначе такая неприятная, связанная с ответственностью должность наверняка бы к ней перекочевала. Прирождённая начальница, она всегда жутко возмущалась, когда ей перечили, особенно намекая на то, что ей ещё рано принимать какие-то решения. Надо подрасти.
Ничто не предвещало печальной развязки. Майя увлечённо разговаривала со мной по-английски - это была её собственная инициатива. Она стремилась немножко подтянуть таким образом всегда тяжело дававшийся ей иностранный язык. Она даже поделилась со мной некоторыми из своих девичьих секретов, разглашать которые здесь, на бумаге, я просто не имею права! Майя росла необыкновенно талантливым ребёнком. В пять лет, она рисовала так, что мне вдруг захотелось сделать её персональную выставку. Её шедевром была картина, которую она назвала "Закат двух солнц". Как это символично звучит сейчас по отношению к закату наших отношений!
Но я не позволил тринадцатилетнему ребёнку командовать собою, и это, наверное, было последней каплей, переполнившей её чашу терпения. Это я, который позволял её матери делать всё, что ей заблагорассудится. Такова, кстати, была моя формула любви, но распространялась она, к сожалению, только на отношения между взрослыми людьми. А Майя, в её переходном возрасте, конечно же, давно считала себя взрослой. Вот и не простила мне то, что я всё сделал по-своему. Получается, только кровное родство даёт силы прощать, а Майя совсем не чувствовала, несмотря на моё воспитание, себя веточкой моего генеалогического древа. Она была другая. Сколько волка ни корми...