- Мам, я не хочу, чтобы дядя Эдик приходил больше... Он ...синий, - маленькая светловолосая девчушка вопросительно посмотрела на держащую ее за руку мать, когда машина с 'дядей Эдиком', лихо развернувшись и распугав окрестных голубей, выехала за ворота.
- Что ты выдумываешь, Никуша? - растерялась молодая женщина.- Какой такой 'синий'?
- Ну, такой, синий, с бордовыми полосочками, похожими на веточки,- разводя руками, стала рассказывать Никуша. Но, взглянув на мать, осеклась, вжала голову в плечи: - Не хочу, чтобы дядя Эдик приходил больше...
- А мы думали в субботу пикник устроить... Или, хочешь, в зоопарк пойдем?- попыталась подластиться уставшая от одиночества женщина.
- Я не хочу пикник, и зоопарк тоже, - размазывая слезы, заревела девчушка.
- Хорошо, хорошо... Ну, доченька, не надо плакать, не будет пикника, только не плачь. - Теперь женщина была уже на все готова, ли ж бы успокоить дочь.
Услышав про отмену встречи с нелюбимым 'дядей Эдиком', девочка улыбнулась (слезы тут же сами собой исчезли) и, увидев красивую бабочку, вприпрыжку побежала за ней.
Наблюдая за весело скачущей и щебечущей на лужайке перед домом дочерью, мать думала о предстоящем разговоре с Эдуардом, уже некоторое время упорно добивавшимся ее расположения. В общем-то, она тоже была готова разомкнуть 'круг одиночества'... Да и нравился он ей, вроде: импозантный, уверенный в себе мужчина, бывший компаньон ее мужа, около года назад погибшего в автокатастрофе... Первое время она тогда была сама не своя. Потом, увидев в каком состоянии дочь, запрятала поглубже свои переживания и постаралась, хотя бы внешне, выглядеть спокойной.
Ника, 'папина дочка', первые полгода вообще отказывалась контактировать с кем-либо. Психологи и психотерапевты только разводили руками: не часто видишь такие переживания четырехлетнего ребенка. Обычно дети быстрее 'отходят' и забывают. Но не Ника. Целыми днями она рисовала, иногда совсем непонятное, смешивая краски абсолютно как ей вздумается. Известный психотерапевт, к которому они ходили на прием, просил поощрять это занятие, сказал, что 'эстетикотерапия', возможно, поможет справиться с душевным кризисом.
И она поощряла: покупала лучшие краски, кисти, темперу, мелки и все, что надо. Обложилась книжками по живописи, и попутно, по психологии, сама стала разбираться в натюрморте лучше, чем нанятая Никина учительница по рисованию, приходившая два раза в неделю.
Только последние месяцы, кажется, все начало приходить в норму: Ника снова заговорила, начала играть с детьми, не 'шугалась' взрослых. Но какие-то странные иногда у нее проявлялись мысли и слова.
Вздохнув еще раз, женщина списала все на детскую ревность и решила, что с Эдиком, все же, придется расстаться: она слишком долго пыталась восстановить Никино здоровье! И теперь, когда ее дочь так реагирует на только начавшийся роман - нет, не стоит рисковать.
Вечером были бурные объяснения с поклонником, ничего не желавшим понимать и все списывавшим то на детскую блажь, то на стремление найти повод, чтобы разорвать с ним отношения. В конце концов, она вспылила, и бросила трубку.
Еще несколько раз она видела на улицах города (почему-то особенно часто - недалеко от ее работы) Эдикову машину, такую же импозантную как он сам, в которую он демонстративно усаживал (или высаживал из которой) длинноногих роскошных девиц.
Впрочем, она не особо переживала и уже почти забыла о недавнем ухажере, когда вдруг услышала страшную новость: на одном из крутых поворотов при выезде из их маленького, почти пригородного, поселка (наследство от мужа позволило им сохранить дом в престижном месте) Эдикова машина врезалась в груженный мебельный фургон. Женщина и ее шестилетний сын скончались на месте. Эдик отделался легкими царапинами.
Ходили слухи, что они ехали на пикник (в машине нашли переносной мангал, замоченное в рассоле мясо)...
Утро выдалось нежным: светло-зеленым, скорее салатовым, с оранжевыми маленькими крапинками. Жизнерадостное желтое солнце, в такую рань еще не жгучее, а теплое, мягкое, сияло в необычайно высоком светло-голубом небе.
Но что-то тревожило ее, какой-то маленький 'буравчик' в сердце не давал расслабиться и почувствовать в полной мере умиротворение этого утра.
День обещал быть жарким, как и предыдущий. 'Наверное, опять кто-нибудь из детишек выйдет без головного убора и получит солнечный удар, - подумала Вера.- Плохо воспитатели смотрят!'. На соседней улице, где начинался 'большой город', находился детский садик, а она всегда остро и слишком ярко реагировала на недуги детей.
'Нет, это что-то другое...'. Прошлый раз, когда у соседского Лешки приключился в садике солнечный удар, она увидела красную вспышку. Побежала туда, не сообразив, что надо было сначала найти кого-то из родственников (бабушка, например, работала в магазинчике через дорогу). Конечно, ребенка ей не показали. Даже слушать не стали: кто она такая? Соседка? Детей соседкам не отдают: еще чего, потом ищи-свищи! Пообещали милицию вызвать, если будет настаивать.
А минут через двадцать, слоняясь вдоль забора, она увидела подъезжавшую скорую. Посмотрев подозрительно на нее, садиковская медсестра, которой она только что безуспешно пыталась объяснить, что Лешик не взял кепочку, а он болезненно реагирует на солнце (надо же было что-то придумать, иначе они вообще бы ее не стали слушать), развернулась на высоченных каблуках ('как она на них держится?') и побежала обратно в здание. 'Взбучку получать'- Усмехнулась Вера, увидев синие пятнышки.
Она не ринулась в машину 'скорой': краснота стала уже не агрессивной, помягчела - порозовела. И вечером вполуха слушала о том, как 'бедного внучка чуть не угробили воспитатели-врачи', и что 'раньше бы такого не допустили', и как 'он еле дышит, такой слабенький' от его бабушки-соседки. Она видела: горизонт уже оранжевый. С желтыми полосочками. Кризис миновал.
'Не, это не то'
Тревога разрасталась, хотя цвета оставались светлыми и яркими.
Она долго не могла выносить эту яркость: такие резкие были тона, глаза через некоторое время начинали слезиться. В детстве она пыталась их перерисовать. Но не было таких красок! Мама сбилась с ног, пытаясь угодить 'больному' (для мамы, после полугодового молчания, она навсегда осталась 'больной') ребенку, но все было не то. И отказать не могла. Наконец, обратив внимание на серенькие капельки на маминой голове, маленькая Вероника ( мамина-мапина 'Никуша') интуитивно почувствовала что-то и, приняв очередной набор шикарных акварельных красок ( 'Опять не те!') тем не менее фальшиво воскликнула: 'Наконец!' и искренне поцеловала мать. Та, не уловив ложных ноток в голосе дочери, расцвела в улыбке. И сразу 'серость' исчезла.
Так Ника-Вероника поняла, что может управлять Цветом.
И людьми.
До поры-до времени.
Вероника взрослела, и цвета становились ярче. Наконец, она попросила маму купить ей солнечные очки (дело было осенью, в пасмурный ноябрьский день). Да, та и сама обратила внимание на то, что дочь, порой, устало закрывает глаза, а к вечеру они у нее, частенько, краснеют и слезятся. Мама потащила Никушу к офтальмологу, но тот не обнаружил никаких отклонений. Сдали массу анализов, прошли всевозможные узи - ничего! Посчитали, что это какая-то особенность организма.
Ника надела первые темные очки.
Что же касается влияния на события...
Да, она добилась, чтобы они никуда не поехали с 'дядей Эдиком' (ее потом долго трясло, когда она вспоминала страшно-фиолетовый, с багровыми прожилками, цвет). Затем помогла соседскому малышу, застрявшему между прутьями забора (увидела сгустившиеся сине-бордовое пятно в зелени сада). Всеми силами (сколько это стоило ей нервов!) удерживала подружку не лететь к жениху на этом самолете. Прикинулась больной, чуть ли не умирающей, потом, тайно выкрав, поменяла билеты. Маринка очень возмущалась тогда, не понимая ее 'причуды'. Но какой ужасной красно-черной она была в тот день!
Самолет разбился, погребя под своими обломками 182 пассажира.
После этого Марина стала осторожничать с ней; исчезла та близость, которую отличают отношения между закадычными друзьями. Потом как-то попросила предсказать будущее (свадьба откладывалась на неопределенный срок), 'протестировать' на предмет болезней.
Но Вера не умела предсказывать. Она только видела мир в Цвете: более ярком, более необычном, чем все остальные ... Просто Цвет ее иногда предупреждал, сгущаясь в насыщенные темные тона. Но изменить его она не всегда могла.
Она не смогла спасти маму: видела, как та 'синела', и ничего не могла сделать. Лишь сидела у кровати, молча гладила ее руку и смотрела в печальные-печальные, застланные болью, глаза, слушала еле слышный голос: ' Как же ты теперь без меня, моя девочка?' И не могла остановить стекающих непрерывно по щекам, падающих на больничную постель, слез.
Она пыталась Марине объяснить, что не экстрасенс, не ясновидящая.... Просила никому не говорить о ее ... 'особенностях'
А через несколько дней все художественное отделение пединститута знало, что она - 'странная'.
Больше у нее подруг не было.
Цвета становились ярче. Приходилось, порой, уже утром вставая с постели, тут же напяливать солнечные очки.
Потом и они перестали помогать. И тогда она приобрела совершенно черные очки, какие носят слепые люди. Надев их, вздохнула с облегчением: 'Так лучше!'.
Так Вера окончательно перестала видеть мир 'как все'.
Она не видела очертания деревьев: только радостный изумрудный цвет!
Она не видела детей: только розово-желто-голубые веселые стремительные пятна разной величины ('Какие чистые тона!').
Она 'видела' одинаково холодные серебристые дома, неважно, какого цвета они были в реальности. Снующие серо-стальные блестящие пятна машин, разноцветных людей: от ярких малиново-оранжево-бирюзовых до пасмурных бордово-коричнево-синих, как правило, монохромных, но с прожилками самых разных других цветов. Чем старше, или болезненнее, или 'противнее' - одна, например, вечно 'зудящая' вахтерша в институте, или стерва-математичка на втором курсе - тем больше было прожилок, тем темнее цвета...
Цветы - такие же, как в действительности; синие реки и озера, ярко-зеленую траву.
Животных по-разному: травоядных - с полосками-прожилками зеленого, хищников - красного. А так, цвета настоящие: рыжая лиса, пятнистый жираф, белый заяц.
И еще она 'видела' дни: то бледные ('ничего не происходило, так, прожил - и ладно!'), то яркие ('много событий'); то пасмурные ('грустно'), то мрачные (в преддверии чего-нибудь опасного); с монохромным белым, в разноцветных крапинках (обычно, весной, нежные - 'душа летит!'), синим ('ноябрьская усталость'), желтым ('летняя радость жизни') или, как сегодня - зеленым..
Она никогда не видела однородно-черные дни, только с темными 'пятнами'.
Несколько раз Вера пыталась остановить надвигающиеся отрицательные события, бродя по улицам города и высматривая сгущение пятен. Но это было трудно: нельзя было определить масштаб 'негатива'. Это с равным основанием могла быть и смерть человека (особенно темным рисовалась смерть ребенка), и авиакатастрофа, унесшая десятки жизней; и убийство, и смерть от болезни, старости,. И сильные переживания, например, вызванные ссорой с близким человеком....
А однажды, она увидела такой страшный черно-бордовый цвет у проходящей девушки, какой обычно бывает у самоубийц. Она ходила за ней по пятам весь день, карауля, думая предвосхитить... Пока та не стала оглядываться. Потом подошла.
Они разговорились. Оказалось, что Варя (так звали девушку) приехала из глубинки поступать в театральное училище и провалилась на первом же экзамене. 'Как я в глаза родителям посмотрю: они же в меня так верили!' - впрочем, не очень грустно, воскликнула она.
Переживала она очень эмоционально: так мечтала стать актрисой! Но, конечно, ни о каком самоубийстве даже не задумывалась: слишком оптимистичной и жизнелюбивой была.
- На следующий год поступлю! - заявила тут же беспечно.
И, тем не менее, узнав, что та еще не решила с жильем, Вера предложила пожить у нее, все еще опасаясь за судьбу девушки. Та, конечно, согласилась. Даже не отреагировав на смутные Верины пояснения, зачем это нужно: будущей актрисе казалось, что весь мир и создан, чтобы ей помогать.
Однажды, мрачным синим утром Вера обнаружила свою постоялицу в ванной без памяти. Рядом валялся шприц.
Вера вызвала скорую. Варю отвезли в нарколечебницу. Позвонила Вариным родителям, сразу увидев их, почти одинаковые, сиреневые цвета. Милые и обаятельные люди, обожавшие свою ненаглядную Вареньку, даже представить не могли, что она наркоманка!
Вера навестила ее пару раз: Варя весело щебетала и уверяла, что она еще не 'завязла', и с дозой первый раз 'перегнула', и все еще можно исправить: родители не пожалеют денег, поместят ее в лучшую клинику.
Но Вера видела, как на месте девушки сгущался кроваво-черный цвет.
Институт Вера кое-как закончила, пыталась преподавать, но ничего не вышло. Родители жаловались на нее руководительнице школы искусств: мол, много слишком требует от детей, ничего ей не нравиться. Да и сама Вера стала тяготиться постоянно косящимися на нее сотрудниками и подшучивающими детьми.
Она ушла, и поселилась в том доме, который остался по наследству от отца .
И одела 'слепые' очки: невозможно дальше было выносить яркость цвета
Соседи жалели ее, большинство думало, что она, действительно, слепая. Уступали дорогу, когда она шла.
Незачем! Девушка прекрасно ориентировалась, Цвет подсказывал ей, показывал дорогу, объекты - все. Сначала она еще снимала очки, чтобы, например, перейти дорогу (и затем быстро надевала их обратно - резкие тона буквально врывались в сознание). Потом перестала. Просто она видела мир по-другому, в зыбких размытых очертаниях цветовых пятен. Но кто сказал, что это было менее точно?
Впрочем, из дома она теперь, разочарованная своими ограниченными возможностями влиять на цвет, выходила все реже, в лучшем случае, в поселковый супермаркет. Жила за счет продажи своих картин, которые (тоже все реже и реже) продолжала писать. Какой-то знакомый приятеля бывшей подружки Марины , держащий галерею, согласился забирать Верины картины и выставлять на продажу. Девушка сразу оговорила, что ни на каких бенефисах, встречах-вечерах она не появляется. Попытка однажды поприсутствовать на вечеринке, посвященной успешной выставке-продаже ее картин, закончилась двухнедельной сильной головной болью и абсолютной невозможностью вообще открывать глаза. Рискнув появиться там, Вера из-за скопления людей, получила такую дозу интенсивного цвета, что это теперь пресекало любые попытки немногочисленных знакомых, в том числе директора галереи, 'вывести ее в свет'. ' Меня интересуют только деньги - как средство выживания'- отрезала девушка в ответ на рассуждения по поводу 'продвижения' и 'рекламы' ее произведений. Конечно, она предполагала что Владис (владелец и директор той самой галереи) ее , так сказать, надувает. И вероятно, не 'немножко': слишком очевиден был у него ярко-коричневой, почти шоколадный, цвет - свидетельство о предприимчивости и установке на 'цель, оправдывающую средства'. Ну, что ж, это была плата за то, чтобы ее не трогали. А картины...
Ей было их совсем не жалко, все равно она не смогла в них выразить, то, как хотела.
Вера спустилась в маленькую кухоньку, прошлепав босыми ногами по теплым ('солнечным') деревянным ступеням лестницы. Заварила себе крепкий ('ультрамариновый') кофе, бросила кусочек ('вишневого') сахара.
День, судя по цвету, обещал быть на редкость позитивным. Вера подошла к окну: 'Что же не дает покоя?'
Замерев на мгновение, Вера резким движением сняла 'слепые' очки.
Цвет хлынул, заполняя невозможно яркими красками все пространство сознания...Через несколько секунд стремительная круговерть мятущихся пятен улеглась ('совсем отвыкли глаза от 'чистой' реальности!') и девушка увидела мир за окном почти таким, каким он представал неискушенному цветом взгляду.
'Ничего такого...страшного...'
Действительно, что могло замутнить расцвет летнего солнечного дня, когда - воскресенье, и - каникулы-отпуска, и - солнце светит, и - жизнь хороша!
Озорные мальчишки с воодушевлением гонялись по неширокой, заросшей травой улочке между заборами домов за рыжим вислоухим псом и - друг за другом, дурачась.
Маленькая соседская девочка, ухватившись за мамин палец, пыталась сделать первые шаги, с неодобрением посматривая на озорников.
Ее юная мама из дома напротив, выведшая дочку на прогулку из маленького садика в 'большой мир' , с умилением наблюдала за ее храбрыми попытками отпустить руку.
Еще один сосед, из дома наискосок, выглянув с резного балкончика, приветственно помахал мамаше рукой и что-то веселое прокричал так, что молодая женщина смущенно улыбнулась. Помахала ему в ответ.
Утро без очков выглядело таким же беззаботным, как и под охраной темных стекол. Даже краски похожи, ну разве что почетче границы предметов, поярче оттенки.
'Что же гнетет?'
Вера снова надела очки, задумчиво допивая остывший кофе. 'И резь в глазах сегодня не была такой сильной..., как тогда...'.
'Тогда' - это пять лет назад, когда Вера влюбилась...
Она сразу обратила на него внимание: такого интенсивного оранжевого цвета Вера никогда еще не видела у людей, и не с красными, как бывало, прожилками, а с яркими сиренево-фиолетовыми.
И дальше ей было уже все равно: Маринкин шепот о том, что он 'красавчик', брошенное замечание еще одной сокурсницы ('И очень перспективный: звезда биофака'), его заводной характер, обеспечивающий бешеную популярность на курсе (он был на два года старше). Он вообще легко заводился: от новой ли научной гипотезы ( тут же с пылом начинал излагать свой подход), от случайно рассказанного анекдота (тут же припоминал десятки веселых случаев из студенческой жизни), от обожаемых взглядов соратниц по институту ( ходили слухи - ловелас еще тот!). Вокруг него всегда была толпа . И он - в центре внимания.
Впрочем, это было так естественно для всех, как то, что солнце - в центре Солнечной системы.
- Ты что, Вера?- подозрительно спросила у нее Маринка.- Даже не думай: у него знаешь сколько таких!
Вера и не думала. Просто любовалась оранжевым 'солнышком' с веселыми сиреневыми 'побегами'. И вдруг, совсем близко, увидела синие-синие глаза:
- Привет, ты с какого ? - заговорило 'солнышко'.
- Чего? Факультета или курса?- растерялась Вера .
- А.... и того, и другого! - вокруг с готовностью захихикали, как будто он сказал что-то смешное.
- Второй, художественное...
- Ты еще не видела нашу КВН-овскую команду? Приходи, у нас сегодня репетиция! А потом капустник 'сбацаем', или вечеринку с накрытием стола: как Бог пошлет! Вернее, что пошлет!
Рядом опять засмеялись. Похоже, что бы он ни сказал, все равно это казалось смешным и умным.
- Так придешь? - уже серьезно и настойчиво спросило 'солнышко' с синими глазами.
- Я... не знаю...
- Придет, придет!- вмешалась тут Маринка.- У нас все равно вечер сегодня свободный, - добавила затем в ответ на хмыканье одной из 'окружения', классической длинноногой блондинки с фарфоровым бездумным личиком .
- Ладно, Тим, пойдем, а то еще по поводу зала для репетиций договориться надо,- манерно протянула, поведя плечиком, блондинка.
- Ну, вот, теперь ты знаешь: меня зовут Тим. Тимур, - не отреагировало на слова 'фарфоровой блондинки' 'солнышко'. - А тебя как?
- Вера...
- Приходи, Вера! Я буду ждать.
- Ну, Вер, ты даешь! Уставилась на него, как заторможенная - история с самолетом будет позже, и Вера скрывала свои 'особенности' даже от Марины, справедливо полагая, что люди не любят 'белых ворон'.
- А впрочем, ты смотри, задела его.. Наверное... Пригласил же ! У них репетиции все 'вечеринками' заканчиваются, зал, говорят, на целую ночь снимают. Вон, Ольга с филологического, моя одноклассница бывшая, уже месяц пытается напроситься на эти репетиции. А тебя пригласил.- Марина оглядела подружку с головы до пят.- В общем-то, ты у нас ничего... Особенно, если приодеть... Решено, заменяем лекцию шопингом!- и она, не спрашивая Вериного согласия, потащила ее прочь от аудитории.
В результате бурного шопинга Маринка тогда выбрала подруге маленькое синие платье, оттенявшее золотистые, с медовым отливом, Верины волосы и выгодно подчеркивающее фигуру. Вера, хотя в то время еще окончательно и не одела 'шоры' на глаза, тем не менее, в выборе наряда участвовала слабо, в лучшем случае, реагировала на фасон: все цвета ей казались блеклыми, сероватыми. ' Да-а, - в конце сказала Марина.- С тобой ходить по магазинам - никаких сил не хватит. Тебе, что, все равно, в чем ты одета?'
Вера лишь неопределенно пожала плечами: она уже давно реагировала только на другую 'одежду' людей - их вид в цвете.
На репетиции-вечеринке они, тем не менее, выглядели, наверное, неплохо. (Маринка, на правах ближайшей подруги, конечно, тоже присоседилась). От кавалеров не было отбоя: ребята с удовольствиями хохмили, флиртовали, ухаживали за новыми девочками в их кругу. Впрочем - без намеков... Девчонки из команды, наоборот, посматривали настороженно. Одна только, Ирина, которую все называли 'Ришка', сидевшая за столом, заложенным всяческими бумагами, дисками и дискетами, как только они появились, выбралась из своей 'кучи малы', подошла к подружкам и протянула по-мужски руку:
- Ирина. - И затем, проследив за Маринкиным взглядом в сторону остальных, сбившихся в кучку девиц:
- Не обращайте внимания. Все через это прошли. Примут, куда денутся!
Маринка с детским удовольствием, взахлеб, смеялась над выходками и сценками КВН-щиков, чем, вероятно, подстегнула их самомнение, так что даже девчонки, искренне болеющие за команду, стали доброжелательнее. Одна предложила колы. Другая, подсев, стала рассказывать, какие они придумали 'закидоны' для приветствия.
Вера, подавшись вперед, безотчетно улыбаясь, наблюдала за ломкими веселыми пятнами на сцене. Зыбко покачиваясь, они скакали из цвета в цвет: желто-оранжевые, желто-зеленые, оранжево-фиолетовые... Красиво и радостно!
- Тебе понравилось?- голос Тима над самым ухом прервал веселый калейдоскоп.
Вера быстро открыла глаза.
- А...да, конечно...- усиленно закивала головой.
- А почему тогда глаза были закрыты ?- совсем близко, одними глазами, улыбнулся Тим
- Или я не прав? - Тим придвинулся еще ближе, пытаясь разглядеть ее взгляд за темными стеклами очков.- А может ты нас, того, как классическую музыку слушаешь?
Синие глаза теперь откровенно смеялись.
- Кстати, а что ты все время в солнечных очках? Сейчас так стильно?
- Болею. - Вера отвела от него взгляд.
- Да?- не поверил Тим. - Я, думал, ты для шика... Кстати, тебе идет!
Они еще потрепались ни о чем минут пять, и Тим опять поднялся на сцену.
Затем репетиция плавно переросла в 'легкий сабантуйчик' , как выразился один из ребят, Игорек. Кто-то уже сбегал в соседний магазин, девчонки быстро накрыли импровизированный стол, ребята 'организовали музыку' ...
Вера с удовольствием наблюдала за выплясывающей раскрасневшийся Маринкой, когда опять подошел Тим. Сел рядом. Посмотрел пристально, помолчал.
- Слушай, а давай сбежим отсюда!? Честное слово, устал от грохота, хочется тишины и природы...Уйдем по-английски?
Но кто мог не обратить внимание, что Тим уходит! С Верой. Провожаемые разноречивыми взглядами: Маринкиным - счастливым за подружку, 'блондинкиным' - несчастным, они ушли.
Серебристый вечер струился по нагретому за день асфальту.
Вечерние 'цветастые' ароматы будоражили запахнутые пока еще чувства.
Светлая, почти призрачная, луна ласково наблюдала за засыпающим фиолетовым городом.
Город замер, боясь спугнуть фантастическое нечто, вырастающее у двоих, идущих рядом по тихой до одури улице.
- Ты знаешь, я тебя давно приметил... Ты такая... не похожая на других.
Невозможно-оранжевый цвет, совершенно не приглушенный темнотой наступающей ночи!
Вера молчала: не слышала... не слушала... Ей и так было светло и радостно!
Тим, сбившись, вдруг резко остановился и развернул ее к себе:
- Вера...
Фиолетовые и малиновые волны - зыбью по оранжевому...
Тут же пересохло во рту, легко закружилась голова. И - цветочный аромат, и -почти уснувшие улицы...
Ей вдруг жгуче захотелось прикоснуться к нему. Выпростав свою руку, погладила его по щеке.
Голубые ветвистые прожилки - вместо малиновых волн...
Он задержал ее руку в своей. Потом, перевернув, дотронулся губами до запястья.
Вернулись малиновые волны, набегая и подминая под себя оранжевое ...
Взял Верино лицо в ладони. Прикоснулся к солоноватым губам.
Малиновый уже катастрофически разросся, заняв все пространство... Вера испугалась: оранжевого почти не было, вместо него - ультрамариновые волны.
- Можно? - Тим осторожно снял ее очки.
Сознание взорвалось резкой, до боли, ярко красной вспышкой!...
Очнулась Вера в больнице, утром. Перед глазами все еще стояла красная пелена, все виделось через нее.
Тем не менее, на ее просьбу выписать медперсонал отреагировал положительно: больница была переполнена, да и ничего опасного у нее не обнаружили. Подумали, перегрелась на солнце.
В коридоре, прикорнув на кушетке, спал Тим (палата многоместная, женская, его, как объяснила медсестра, не пустили туда).
И только покачала головой, увидев, как прошмыгнула мимо 'такого' парня ('Всю ночь просидел!') эта странная девица.
Вера неделю не выходила из дома, не отвечала на его непрерывные звонки. Не открыла Марине дверь, сославшись на то, что у нее - ветрянка, которую та боялась пуще огня.
Красная пелена долго не исчезала, голова болела нещадно.
Вернувшись через несколько дней в институт, Вера обходила биофак и все места, где мог оказаться Тим, стороной.
Однажды, случайно столкнувшись на лестнице, растерялась.
Тим, на секунду замерев, кивнул головой. Посмотрел протяжно, обошел ее и стал спускаться дальше.
Через год он закончил, и, говорят, куда-то уехал....
Выливая уже вторую остывшую чашку кофе в раковину (опять задумалась, вспоминая), Вера решилась.
Над тем, что тогда случилось у них с Тимом , она не думала: не хотела и не могла. В ответ на Маринкины приставания только в сердцах бросила: 'Права была мама, я и вправду, больная !' И больше на эту тему они не говорили.
Натянув удобные джинсы и футболку, Вера вышла из дома.