Если забыть,что мир вот уже какую неделю черно-бел,можно представить себе цвет этой мокрой гадости--ржаво-красный,кровь
из носа Крошки Цахеса.
Лампочка под потолком в желтом абажуре-можно сойти с ума.Лампочка,почти такая же,как та, висевшая над головой сумасшедшего
полуночника,что увидел в старом ящике сменяющиеся яркие картинки ,услышал крошечных людей в нем,разглядел печь с изрисованн-
ными изразцами,к которой жались жалкие фигурки в ожидании,в ясном предчувствии неотвратимой стужи и тьмы,в конечном счете и поглотив-
шей их.
Я не умею долго разглядывать несуществующее,мне становится скучно,любой труд развращает меня и отвращает от действительности.
Я теряю себя в потоке необходимостей,в смехотворности любых усилий,обязанностей и обязательств.Действительность такова,что
можно предположить,если этот дождь будет идти всего лишь несколько лет,все перевернется,и даже окна домов напротив станут
тревожно вглядыватья во тьму и ждать чуда снаружи.Только его не будет , потому что ,откуда же взяться ему снаружи,если его
никто и не сумеет разглядеть изнутри?
К чему тогда эта злость,этот вызов последних освещенных окон напротив,к чему картинки в пустом квадрате,так лучше сон.
Я не помню,что мне снилось в детстве,пусть младенческие сны не помнит никто:пугающий угол синего байкового одеяла,цинковый
край ванночки,-страницы снов склеились,и пролистать их можно будет лишь в момент смерти,с тяжелым хрустом разрывая уголки прошлого,
чтобы все вдруг разгадав,вспомнив,погрузиться в пелену бесконечную и убаюкивающую,как пелена вечного дождя.
Самолет дрожал - тяжелая фанерная тварь,попавшая в невидимую паутину смерти.Пахло удушающе-вязким,-запах лака с обшивки.
Внизу разрасталось ржаво-красное пятно,увеличиваясь и дробясь на куски полуразвалившихся строений из красного кирпича.
Остов старинного монастыря несся навстречу в оглушительной тишине--не слышно рева двигателя.
Тишина ударила,захлестнула,завертела в квадратах нелепой картинки,навсегда впечатанной в сетчатку глаза:хищный шпиль
сводчатой колокольни,костел без кровли,что-то неровно зазубренное-кучи щебня,осколки прошлого,ощетинившиеся острыми краями,
готовые процарапать и рвать любую плоть,лишь бы напоследок ощутить вкус времени...
Удар, схваченный каждой клеточкой кожи еще в нескольких метрах от земли...
Боль не может иметь запаха,а если он есть,то запах этот трепетно-сладкий,приторный,густой,настораживающий,невыносимо благовонный,как запах ладана.
Удушье вызвало сильную тошноту,завертело,начало вытряхивать наизнанку,будто душу вынимало из тела,медленно,мучительно,
Душа,придавленная,оглушенная,высвободилась и, словно пледом ,накрыла искореженное,ноющее,знудящее,гниющее и страдающее.
Боль откатила и замерла,над скрюченной фигурой медленно и величественно склонилась прохладная тень-старик в тяжелом
церковном одеянии,в слабых сухих руках темная чаша,от нее да еще от мальчика,равнодушно машущего тлеющей ладьей на
золотой цепочке, и льется этот зловеще-ласковый ,липкий аромат.
Боль не пахнет,она притаилась и ждет,когда настанет ее час,когда выйдет старик ,а за ним бесшумно тихий отрок.А пока минуты
карабкаются вверх по сырому ржавому камню,все дальше к темным сводам.
Но не уходит старик,жестом ,движеньем плеча отпустив отрока,задумчиво склоняется над каменной чашей,греет слабые руки
холодным огнем,словно вглядывается в чужую душу,словно стоит в раздумье перед неведомой дверью и отворить боится.
Думал старик,что бояться ему уже нечего ,дорогой смерти идти и хлеб в узелке беречь?Полвека сарик охранял эти темные
своды,имя свое прежнее забыл,не знал,были ли у него когда мать,отец ,братья...Одному братству служил,одну волю исполнял,
а потому воле его этот монастырь теперь был отдан.
Но в последние дни покой покинул его,впервые за столько лет поста и молитв,уединения и строгой беззаветной веры монастырю
явлено было чудо:упала с небес огненная крылатая тварь,а в ней Он (дух ли во плоти,плоть ли бренная-узилище духа?).
Думал старик-ЧУДО НУЖНО СЛАБОМУ ,жадному,глухому и доверчивому.А он давно был недоверчив и слеп внутри и весь обращен в слух.Он
давно познал чудо в простом,ему уже не нужно было вглядываться в тонкую былинку,пробившую голый камень и рыжую сухую почву,
чтобы угадать в ней завязь целебного цветка,он слышал ее задолго до того ,как случайное семя падало на землю.
То,что иные называли чудом Господним,для него -знак недовольства Всевышнего,недоверия,и дорога,которую он считал вот
уже почти пройденной, открылась перед ним заново во всей нескончаемой неодолимости своей.Нет,не тщеславие мучило его,
не детская обида на того,кто обиды поять не мог,не мог даже услышать,угнетала и страшила его слабость и немощь,и мудрость
стариковская,преградой ставшая на пути.Тревожили смутные,слабые отблески из прошлого,давно забытые и оттого непонятные,словно
впервые пережитые:преющий запах овечьей шерсти,сена и еще чего-то кисло-сладкого,влажного,младенческого;крутятся в робком свете белые мушки,блеет слабо в хлеву ягненок,сплетаются робкие тени под низким притолоком, и светлыми клубами ходит согретый
дыханием воздух.Было ли это когда-не было ,не узнать,не спросить,не вспомнить,не отогнать...
Потому и сидел он неотступно у высокого изголовья,лил целебные зелья,вдыхал тяжелый аромат и ждал ,и боялся того,кто медленно
возвращаясь в сознание первым должен сказать слово.
Медленно,частями и обрывками мир возвращался ко мне:сперва багровой горячей болью,огромной и монотонной,как океан,но и это
значило уже многое-я жив,потом стройными гулкими голосами со дна бездонного,затем сводами,бесконечными,уходящими надо мной
в глубокую тьму,горечью в высушенном небе,распухшем,обметанным солью,холодом в обездвиженных ногах,тошнотворно-приторном запахе,желчью,излившейся из судорожного рыбьего рта,и наконец очертаниями лица,склоненного навстречу.
-О-отец,где?Где я?Свои?
Оторожным вниманием стянуто строгое лицо,зрачки в зрачки,так воду боясь расплескать на тонком льду,поднимают тяжелое коромысло.Смыслом неразгаданным наполненные звуки застыли в тишине.
-Кто тут?Ты,отец?Давно?Я...
Только гудят золотом вдалеке непонятные ровные голоса.Слова чужие на незнакомом языке,ледяные, гортанные,безгласные,рывками,обрывками,все выше,выше,смысл не догнать.
-Что ты,старик?!Не надо...Живы будем-заживем.
Мертвая ,тяжелая слеза ,полвека набухавшая в каменных сводах,бездвижно по сводам уходит.
Поял старик знак Господа--слово мало услышать,нужно понять его.Не в слове чудо,не в имени,а в том,что лишь волей Твоей
дано понять его.И вера дана,чтобы навсегда принять непонятное и не искать границ безграничного.
И ,озаренный светом, поднялся и ушел один узкими глухими проходами в сияющий переполненный зал на полночное служение.
Так с молчаливого распоряжения старика я остался в этом странном лазарете,крепость-не крепость,село-не село,
монастырь-не монастырь,словом, секта какая-то,староверы-отшельники.Зиму я пролежал словно тридцать лет и три года,потом
ноги мои ,облепленные какой-то пахучей дрянью:смесь молотой коры,глины,кислого вина и заячьего помета,и еще черт их
разберет чего,понемногу стали меня слушаться.Я стал изредка выползать в хозяйственный двор,вид у меня ,конечное,еще тот:
белая борода,отросшая за зиму,холщовая, вышитая странными значками хламида,подобие плаща из войлока,а в завершение всего кованый железный посох,с таким посохом быть мне настоятелем,да не буду,глядишь к теплу потихоньку-помаленьку сам пойду,надо набираться сил,а
там до осени выходить к своим.Легко сказать к своим,-язык у этих непонятный,если жестом спросишь,тоже молчат,лица далекие,вглядываются и сторонятся,боятся что ли,а чего им меня бояться-развалину перекореженную?
Сами с того света меня вывели,на ноги подняли,выхаживали как кутенка слепого,а ни слов,ни злости ,ни благодарности не слышат-
скажешь,каменеют и смотрят ,и молчат.
Место тут странное:ясно помню лесную полосу ,всего несколько сотен километров от линии фронта.Помню,как гнали меня двое:
черные пауки на хвостах,у одного морда -акулья, пасть все слева заходила,другой с пышногрудой тварью на флюзеляже,
скалилась та тварь зазывно,похотью тряслась в бешеной гонке,ну,что хотела,то и получила.Накрыл ее,завертелась черным клубом,
к черту понеслась.Да первого из виду упустил,дожрала меня акула,всплыть бы ей кверху брюхом со всеми ее гнилыми потрохами.
Помню как летел ,сквозь дым развалины красные успел увидеть,фундаменты,рвы,камни.
А тут тихо все,спокойно,будто и войны никакой нет.Обломки моей машины,по-видимому, сгорели или припрятаны
здешними братьями,ни формы,ни документов,да и ладно,куда мне с ними через линию фронта,в чужом тылу?
Но какая здесь тишина,лишь иногда гудит медным басом колокол,да в такт ему мерно-- густые голоса.
Запах хлеба из монастырской кухни,чужой,пресный,легкий.Мать хлеб пекла на капустном листе,густо посеребренном
солью.А мы ,голодные,уже толклись на дворе,педвкушенно вдыхая,да нет,впитывая в себя тяжелый,кисловато-сытный дух,от которого все внутри сводило сладкой мукой.Хлебца бы родного,да хоть дыму дохнуть...И как в детстве сведет нутро долгой болью,не нуро--душу замутит.Домой...
Время падает как дождь в зыбкую,вымытую горячим суховеем почву,жадно втягивается горячечными впалыми губами иссушенных
черных трещин,ничего не меняя,никого не насыщая.Не напоив живительным обновлением.Жизнь-вечное обновление,неиссякаемое
изживание прошлого во имя неизмеримого,безотчетного настоящего.Будущее-иллюзия. Выпал осенним дождем октябрь.Еще одно время года отразилось
в мутнеющей воде каменного колодца и медленно опустилось на дно пожухлым талым листом.Век ли ,день ли,час?Какое значение,если
час рождения уже таит в себе час смерти,а час смерти -мучительное одиночество рождения?Каждый из нас потерян в своем времени,
иногда мы встречаемся,а чаще-проходим сквозь чужую суть как призраки кораблей,следующие течению судьбы.Не ведая,что долгожданная встреча обернется страшным крушением.Завертело кленовый кораблик в тяжелой воде,ударило,отряхнуло позолоту,
медленно утянуло в леденящую темноту...
Безразлично вглядывался старик вглубь внутреннего двора,билась в нем ,натужно хромала упрямая фигурка,так мотылек-однодневка
залетит ,привлеченный неровным светом,под стекло и кружит ,слепой,обреченный,упорный,под самым отверстием,задержавшись на миг
от спасения.Раньше и сам ,бывало,оторвется иегумен от прогорклого фолианта,отвлечется от бисерных строчек и долго-долго мертвеет,замерев над вертящейся тенью.Случалось, крупный ночной мотылек упадет на пламя и потушит фитиль,-пройдет оцепененье,
осветится вспышкой миг темноты,вновь зальется трепещущим светом,лишь бесцветное крылышко погрузится в теплое масло и опадет на дно светильника.
Последние недели навалилась на меня странная слабость и лень,видно, сказывались бессонные ночи,нагруженные раздумьями и планами.Тело мое зажило и окрепло,а ум словно затянуло серой махровой плесенью,той,какую рассматривал я на
растрескавшихся ржавых стенах,в последней надежде хоть за что-нибудь зацепиться,прочитать в этих замысловатых растеках и извивах хоть какой-нибудь слабый знак к спасению.Так самоед,замерзая в ледяной пустыне,онемев и очерствев внутри,отрезает от себя дымящиеся теплым куски и равнодушно,безвкусно жует,жует бескровными деснами отторгнутую
плоть.Память будто растворилась , то уходит(в эти моменты необъяснимая тревога,почти паника охаватывает меня и побуждает к бесполезным,судорожным действиям),то вновь накатывает отрывочными ,ослепляющими вспышками воспоминаний:колядки,дети идут от избы к избе,намертво слепив озябшие пальчики на гладко обструганной палке-наверху картонная звезда,
обсыпанная бутылочными стекляшками,обрамленная по неровному краю желтой ватой,в каждых сенях свой запах спертого тепла,
бережно охраняемого хозяевами--зазеваешься и больно ударит в спину тяжелая набухшая дверь...Дети старательно выводят неровными голосами:
-Як не враде хвала,як на враде хвала ,над овином звезда ясна рясно засыяла...
Над картонной звездой в высоком черном небе --золотая россыпь,там никто не берет ,не кидается,не рвет ,не выхватывает из-под ног.Ребятишки во дворе шумно дерутся за черствый ярморочный пряник-облитую розовой помадой звезду.А я ,вдруг неожиданно
сам для себя, взвизгиваю и бросаюсь в звонкую толпу с яростно вскинутыми кулаками.
Там,где заканчивается цвет,начинаются звуки.Растворилась в серой хляби беспросветная осень,небо,перетертое,перемешанное с землей,устало просачивать цвета,и упали неземной круговертью легкие,светлые звуки,растеклись бесконечной мелодией торжества.И вторили этому торжеству глубокие голоса поющих вечную правоту тому,кто сотворил этот нелепый мир во всей его
жестокой гармонии и страшной предсказуемости.Предсказуемости рождения,жизни,смерти и бессмертия.Очертя голову бросаются в него,чтобы пройдя детство,отречься от него и забыть истинное,кинуться в молодость ,пройти все круги предательств,самообманов,
обид,глупостей,безысходностей,смертоносных амбиций ,священных в своей кровавости войн,вдруг очутиться желчным стариком в убогом и неряшливом углу,ослабеть умом ,объедаться,замерзая лишь от одной мысли о голоде,постоянно зябнуть,
тщетно кутаться в дырявую жалость к самому себе и грязнуть в недоверие ко всему,что снаружи,подозревать,обвинять,бессильно
захлебываться предубеждениями и ничего не прощать,неторопливо разлагаясь,не замечать запаха.Долго и упрямо биться в лихорадке агонии,чтобы на последнем всхрипе обрести детскую мудрость бытия и право на милосердие.Кто из живущих сумеет оправдать свои
истины и ценности,если лишь смерть возвращает бессмертие бессмертному?А потом,став дрожащей невидимой точкой во тьме ожидания,вдруг уловить миг зачатия и облечься в жизнь,стать клеткой в теле неизвестной женщины и забыть навсегда,что сам сделал этот выбор ,оттуда ,из темноты бессмертия, выглядел своих отца и мать,слепо доверился и принял все наперед,погрузился в сон,в передышку перед жизнью,чтобы в свой срок снова пробить израненной окровавленной головой брешь из Его мира ,в мир другой,созданный так легко и бесподобно и так же легко искажающий любое подобие...
Я лежу на узкой кровати в сырой келье,надо мной в высоте,у самого свода ослепительно белеет полукруг окна,-снаружи падет и падает снег.Я постепенно начинаю забывать, кто я,отчего лежу здесь,отчего не выхожу вместе с остальными братьями на предрассветную службу ,не разделяю трапезу,а слвно убийца,отвергнутый всеми,равнодушно глотаю в своем полутемном углу остывшую похлебку,оставляющую после себя во рту пряный пивкус утрат и гречишного меда.Изредка я с отчужденным любопытством
осматриваю блеклые шрамы на свом теле--словно забытые листки на отрывном календаре,давно прожитые,а потому неинтересные и
потерянные для настоящего.Я все еще помню,что я солдат,солдат далекой и страшной войны,солдат,дезертировавший помимо своей воли,вопреки возможному и невозможному в этот чужой мир ,затерянный на задворках реальности.Есть ли выход отсюда,а если он есть ,ради чего стит его искать?Затем,чтобы снова сеять на крылатой машине яростное возмездие,чтобы опять привыкнув к смерти,
к сладкой гари черной человечины,к разможженным младенческим куклам,к живым мощам,обвисшим от голода желтой цыплячей кожей,к
немым надрывным окровавленным ртам,вновь захлебнуться через край горячей бессильной яростью и работать,работать,каменея от бессонницы и усталости,до измождения,до холодной кровавой испарины пахать и пахать ниву ненасытной войны...Утро уныло и утробно поглощает,убивает медленной безысходностью,заволакивает пустотой,убаюкивает полусном,и опять день минует меня,стронясь,на цыпочках проскользнет мимо спящего тела,растворится в сумраке наступающей ночи.
Но сегодня я засыпаю впервые за долгие месяцы не раздавленный тяжестью вины,сегодня выбор окончателен,а сон--необходимая передышка перед началом пути,эту ночь я припас для побега,эту ночь я так долго баюкал и лелеял внутри себя,так выхаживал
и хоронил,как крестьянская мать хоронит и выхаживает своего полуживого малокровного первенца в теплой хлебной печи,пеленая
слабое тельце в живое кислое тесто;уверенный в успехе задуманного,как когда-то бабка моя, ставившая опару под испуганный вой матери, поверившей деревенской повитухе...Сегодня я точно знал,что смогу разрубить узел,завязанный на мне безликими отшельниками, и процарапать,прогрызть,продрать свою дорогу обратно.Сегодня для них --рождество.Торжество ожидания застыло
в морозном воздухе,пропитало строгим трепетом каждую трещинку этих мертвых стен,разлилось сдержанными раскатами колокола,
распятого на высокой треноге посреди монастырского двора,подтянувшись к высокому окну,я могу наблюдать,как каждый час в медленно густеющей мгле скользит несышно фигура кого-нибудь из братьев , и раздается одинокий тревожный удар--отсчет времени начался.Самое страшное--ожидание перед атакой.Я затаился в своей норе,изредка высовываясь и пробуя мглу на густоту и плотность,когда вкус ее покажется мне достаточно выдержанным и крепким,я опрометью окунусь в нее и навсегда растворюсь
в пути.Домой.
Ночь глухо ударила в спину,подтолкнула, кинулась следом по теплому снегу,и я ,подавляя дрожь нетерпения и страха,пригибаясь как гончая,взявшая свежий след,понесся прочь,нагоняемый собственной тенью.Миновал темный двор,в редких
хвороста,мимо горячего навозного запаха конюшни,вдоль обледенелой,огрузлой стены,продрался ,разрывая грубый наст до спекшейся земляной корки, протиснулся сквозь каменный зев водостока и сжался в коротком падении в глухую пустоту--на дно застывшего рва.Под набухшими горящими веками алые всполохи,соленый красный привкус на сочащихся спелым губах,резь в груди с каждым всхлипом
обжигающего морозом воздуха,яростный вдох обретенной свободы.Проваливаясь в снег,утопая в занесенных выбоинах,выбивась наружу,грузно падая,матерясь от усталости и наслаждения,плюясь забытыми словами,перемешивая похабную площадную грязь с самыми сокровенными именами,захлебнувшись от нежной злости и переполненный теплотой ко всему,что распахнулось мне навстречу,я наконец выдохся и свалился у ствола ели,в лесу,в моем лесу,который укроет и схоронит меня от всякого зла,выведет и сохранит,потому что нельзя умирать дважды,потому что я должен был родиться в рубашке,потому что я сам выдумал это ,поверил и
забыл ,и поэтому моя правда больше всякой дурной смерти,проще и вернее любой веры.
Я уперся до отказа в замершую даль,в густые еловые лохмотья и сплетения,в седые хрупкие очертания сонного покоя,и
различил неожиданно и ясно слабый размеренный,монотонный шум.Затем отрывистый ,захлебнувшийся хриплым,лай,чеканные,впечатанные в железо возгласы,клейменый гогот,на который откликнулось рваное брехание собак.
Я вдруг почувствовал гудящую боль в ногах и позвоночнике,стал сжиматься до размеров точки,которую спокойная рука убийцы-судьбы равнодушно поставила на сияющем снежном листе рождественской ночи.Короткая ослепительная очередь разрезала
темноту,войдя легко и желто в жирную тревожную мглу,как нож в сладкую голову свежего деревенского масла..
Перед злыми,окоченевшими,ополченными общим для всех чувством притаившейся опасности,вырванной и задущенной нечеловеческим усилием усталости и одиночеством,теми,которые вот уже третьи сутки кружили по проклятому чужому лесу,
прочесывая его пядь за пядью в поисках варваров,загнанных в неизвестное еще,но теперь осязаемое и близкое логово,вставала железной правдой лишь одна неизбежность-выжить можно только убивая .Поэтому и приходилось кружить и кружить по страшному лесу,чтобы затравить и растоптать зверя,поэтому и приходилось упрямо пробираться через буераки,кусты,опять и опять упираться в кирпичные развалины,ощупывать цепко неровные завалы,переполняясь педантичной ненавистью,ненавистью убийц,знающих свою правоту.
Насилие над собственной природой,инцест
с собственным сознанием--такое никогда не простится тем,кто этого не пережил,и поэтому пусть они заплатят :муками плоти,надругательствами,унижением,рабством,пусть копошатся в червивой вони,зарывают в оскопленную землю свои плоды,травят детей в утробе,и выпашивают смерти как милости избавления...
На первые сутки операции было не так холодно,и гер Гоффер ,молодой офицер,прибывший на фронт недавно и еще хранящий
приятные воспоминания домашнего уюта,тепла родной экономии,был расположен к юношеской браваде и способен на
уместную шутку:по его свистку рота по команде "вольно"пускала дружную дымящуюся струю на темные фрески со стершейся древней позолотой,и жидкость,застывая на морозе,расписывала строгие лики,придавая им новое ,необычное ,как чудилось
солдатам,удачное и законченное выражение.Сама же игра заключалась в том,чтобы продержаться как можно дольше и попасть точно в мишень.Учреждена была даже шуточная награда самому лучшему снайперу.
Но сегодня настроение было совсем иное:солдаты не спали вот уже вторую ночь,промерзли до мозга костей,не ели горячей пищи,
забыли о кофе,шоколаде,кирпичиках сдобного хлеба и молоке,мерзлые консервы на первое,снег с коньяком -на второе,злость и раздражение от вынужденной бессонницы -приказы не обсуждают,а исполняют,бескомпромиссно,четко и педантично.
И теперь, отправляясь на вымученный ночлег к знакомым монастырским руинам,этот железный отряд вдруг внутренне распался,рвзделился на человеческие единицы,где каждая мечтала стать первой ,самой
ближней к еде и теплу,к куску кирпичного монолита,способного хоть на время защитить от снега и метели,к спасительной минуте
короткого забытья.И каждый из этих преданных псов великого фюрера готов был вгрызться намертво в чужую шкуру,лишь бы не ему теперь
остаться в дозоре и всю ночь нести вахту,охраняя спящих .Отряд с каждым шагом превращался в стаю : иногда
в резком размеренном скрипе ,вдруг раздавался непривычный скулеж-кто-то проваливался в глубокий ледяной сугроб,а остальные ,продолжая продвигаться дальше,жарили невезучнго отборными хлесткими ругательствами,тщетно стараясь,хотя бы так,
разогреться и загнать озноб подальше внутрь, в скрученное усталостью и голодом нутро.Из всех чувств остались только колющая пронзительная боль во всем теле,тупая скука и раздражительность.Недавняя веселость казалась
пустой щенячей глупостью,непонятной, бессмысленной.Сейчас справить любую нужду представлялось невыносимой пыткой.Никто уже не сбавлял шагу,чтобы щелкнуть кремнием зажигалки и прикурить,медлительное удовольствие первой затяжки вызывало лишь голодную тошноту. Не было сил даже пристреливать местность.
Крутились невидимые шестеренки разбитого механизма,автоматически ,по инерции,подчиняясь привычке и необходимости движения,
безостановочно,шаг в шаг шли солдаты.
Лес,пустой и зловещий,застыл в тревожной немоте,лишь высоко в черном бархатном небе стояли ,подрагивая от мороза чистые звезды.Хрупкие колючие ветки хлестали и уворачивались.Тяжелые поседевшие лапы набрасывались на идущих,сыпали колючим,
выставляли рваные зазубрины, шептали вслед стариковские пророчества.
Внезапно из ровной темноты выступили неясные скупые силуэты,различимые скорее не на глаз,а наощупь обостренным чувством опасности.
Идущие напряглись,но еще несколько долгих мгновений продолжали тяжело двигаться вперед.Потом остановились,чутко пислушиваясь к каждому шороху,вздоху,движению темного воздуха.Странный до боли,едва ощутимый запах крался навстречу,собаки
И каждый помнил,что ничего кроме быть не могло,кроме мертвых кирпичных осколков,кроме изгаженной глазницы высохшего колодца,искореженных проржавленных каркасов кровли,каменных ступеней,вылизанных ветром,убегающих в капканы гнилых подземелий,
где дожидается своего дух тлена и мышьяка.Гниющая каменная заноза в здоровом пространстве.
Но запах ,взбудораживший собак,постепенно врывался в каждого :пахло человечьим,живым,обжитым.Смятение и чувство острой опасности вдруг сменились расчетливым азартом,побуждением к действию.Немедленно отправить разведку,перераспределиться,занять огневые позиции.Масхалаты растворялись в забрезжившем преддверии утра. Собаки с забинтованными пастями вытягивались и рыли снег передними лапами,белесый придушенный шепот моментально разбросал фигурки по эту сторону игры.Белые уверенно начинали партию.
Еще струится сладким золотая ладья, ломают жадно нежные пальцы чужие руки,тянут тонкую цепь,волокут ,шарят,выхватывают умело и сладострастно,будто не в тело врываются-в душу.
Ползет ,извиаясь безликая плоть-распахнутая зияет дыра ,ищут слепые персты недочитанные последние строчки в выщербинах плит,
что ведал о смерти старый архивариус,аскет,спавший в голом гробу,что узнаёт теперь?
И возносится к сводам кокофония битвы:звуками живыми и мертвыми,хлещет через край,льется из узких окон наружу,
выше и громче к самому небу.Битва бессильных живых и свободных мертвых.
Безмолвно застыл у алтаря настоятель,лишь один из всех сохранивший терпение перед концом, гневно стоял,чтобы затем выступить из сумрака навстречу ,самому принять смерть от скверны.
Это был последний выстрел.Вздрогнули глухо и поползли каменные своды,осели тяжелым облаком.Красная пыль.Тишина.Снег повалил сплошной пеленой и укрыл старинные развалины.
AB INITITO.
Часть2 ВИДЕТЬ,СМОТРЕТЬ,ЗАВИСЕТЬ,НЕНАВИДЕТЬ.
-Танька,Танька,вставай! Я уже кофе разлила и за сигаретами сбегала!Ну ты,мать,и дрыхнуть!
Ленка,соседка по коммуналке, упрямо колотила в дверь.
Танька сонно потянулась и затрясла рукой,противные мурашки больно обожгли плечо.
-Че,никак опять всю ночь в интернете?Чем за телефон платить-то будешь?Вот отключат-узнаешь!
-Да и пускай,хоть никто доставать не будет.
Медленно спустила ноги в тапки,села,вдыхая сладковатый запах теплой постели.
-Времени сколько,Лен?
-Дак час,я стучу,стучу,сперва думала ,ушла куда.
-Никуда и ни с кем,последний выходной,лучше вообще не просыпаться.
-Ты давай открывай,философ хренов.
На ходу накидывая на худенькие плечи халат, Танька вышла в коридор.В умывалке на ящике для картошки стояла пепельница со вчерашними
бычками,рядом две синие чашечки и алюминевая турка в коричневых подтеках.Молча закурили.Танька намазала щетку зубной пастой и села рядом.
-Мой-то вчера пьяный с работы приполз,злой,опять получку не дали.А на пиво хватает.Да и мужика-то понять можно,если вовремя не дают,
а тут мы еще.Я уже и не спрашиваю.Слышь,Танька.
-Ну.
-Петровна опять вчера орала,что дверь от кухни на ключ не заперли.Не ты вчера вечером варила?
-Нет.
-Давай еще по сигаретке,да я стирать пойду.
Танька отрешенно уставилась на стену,синяя краска в углу облупилась от сырости,в трещинах висела желтая паутина.В ней бился ночной мотылек.Ровно гудела лампа дневного света под закопченным потолком.
Завтра понедельник,опять до пяти торчать за бумажками,от компьютера тупеть начинаешь, идиотским харям одно и то же повторять,
повторять,повторять до бесконечности.
Танька работала в центре помощи семье,выдавала справки,что состоят на учете,чтобы малообеспеченные могли получать субсидии.
Работа ее раздражала -люди все равно уходили злые,недовольные,как бы обманутые.Те,кто жил в нищете-ненавидели молча,остальные- пьяницы,либо с липовыми справками-последние особо напирали на то,что они-то знают свои права и их запросто не проведешь.
А Танька и не собиралась никого проводить ,иногда,правда, ей хотелось просто кого-нибудь вышвырнуть:"Сколько можно,девушка,
у меня пятеро дома одни сидят.И не надо мне ,как прошлый раз,гуманитарку выписывать,я Вам такого дерьма сама сколько хошь принесу,носите
на здоровье.Сама ,небось, получаешь, нам таких денег и не снилось,а то с чего бы здесь сидела,фря-то !"
Гремела стиральная машинка,синим пламенем догорал Танькин последний выходной.
Вернувшись в комнату,она снова легла на неубранную постель и погрузилась в раздумья.Зазвонил телефон.Танька нехотя подошла,потрясла трубку,чтобы не так трещала.
Знакомый голос прорвался сквозь скрипение.
-Привет,Танюш,не слышно ни черта.Когда провод поменяешь?Или выкинь ты свой аппарат .
-Тань,тут супруга моя с дочкой к матери в деревню укатили,я ночевать к тебе прийду,часикам к шести жди.
Тань,ты чего молчишь,не рада?Мы с тобой недели полторы не виделись,не соскучилась еще?
-Извини ,Антон,я сплю на ходу.
-Одна или с кем?
-Ты что,обиделась?Эй!Таня,ты у меня такая дурочка,я тебя люблю.Ладно,тут еще дела у меня кой-какие висят.Ты жди.
Поесть- то у тебя что-нибудь есть,или мне по дороге в магазин заскочить?Ну как знаешь.Пока.
Танька собрала со стола грязные чашки,отправилась к раковине.На обратном пути заглянула в холодильник.Полпачки творожной массы недельной давности,банка смородинового желе,вчерашние макароны.
Есть не хотелось.Посмотрела на часы на стене-пора что-нибудь начинать делать.Включила телевизор,пощелкала пультом,посидела,мучительно
восстанавливая в памяти утренний сон,встала,взяла пылесос,двигалась медленно,осколки сна никак не желали складываться во что-нибудь хоть
мало-мальски связное.
Пошла в душ.
-Таньк,ты куда?Воду-то горячую вчера отключили,неизвестно,когда теперь дадут.Ты возьми у меня вон ведро,погреешь.
-Ладно,я так.
Ледяная струя обожгла тело.Танька отпрянула и подставляла уже по частям-худенькое плечо,спину,по-детски неразвитую грудь,с трудом
промыла голову.Замерзшая,похожая на мальчишку,только что выбравшегося из воды,Танька начала ,трясясь и стуча зубами ,быстро растираться полотенцем.
-С легким паром ,девушка!-муж Ленки проводил ее придирчивым взглядом.
-На колядки,иль на б...?Молчание-знак искреннего согласия?