Аннотация: Автор не хочет околовоенных и околополитических споров. Все события, происходящие в рассказе - вымышленные. Совпадения с периодом Второй мировой случайны. Мир - альтернативный. Город - несуществующий.
Целую ночь Наташа не могла уснуть от голода. Ворочалась, перекатываясь с боку на бок. Усталость не смогла одолеть рёв неугомонного желудка, он не хотел понимать, что на рассвете откуда-то нужно наскрести сил, чтобы подняться.
В небольшом, не покрытом инеем уголке окошка виднелись звёзды, в углу зашуршало, на пол с грохотом упали калоши.
- Мам, тебе плохо?
- Спи, дочка, - голос матери совсем тихий, больше похож на шёпот, - тебе ещё час спать.
Наташа ещё немного полежала, очень не хотелось вылезать из-под одеяла на холод. Глаза уже привыкшие к темноте, и она увидела, как мать накинула платок на голову. Шаркая босыми ногами, она пыталась попасть в калоши. Тёплые шерстяные носки позавчера отнесли племяннице Лизе - у них совсем выстужено, она разболелась вся. А ведь на улице даже лужи промёрзли насквозь, как мама без них? Наташа отдала б свои, но ведь она не возьмёт.
- Куда ты собралась?
- Нина Ильинична сказала, с утра привезут хлеб. Значит, очередь будет до Портовой.
Хлеб привезут. С трудом в это верилось. Вот уже четыре месяца, как в город пробивался лишь каждый пятый обоз с продуктами. Если забраться на крышу университета, можно увидеть, как над дорогой, где лежат разбитыми уже десятки обозов, кружит сытое вороньё. Никто ещё не добрался туда под обстрелами. А они становились всё чаще.
Люди сидели в своих холодных квартирах, голодные, продрогшие до костей, пытаясь понять, чем же они заслужили? Никто ничего толком не объяснял. Из уст в уста передавались крупицы информации, в которых где-то затерялась правда. Город в осаде, вот и всё, что Наташа могла наверняка сказать.
От слова "хлеб" во рту собралась слюна, потом замутило. Кто бы мог подумать, ещё недавно губы кривились от овощного рагу, теперь на свете нет ничего вкуснее тёплого хлебного мякиша. А завтра...
Завтра, наверное, и недельной крошке будешь рад.
- Давай я схожу, мам.
- Нет, спи, дорогая. Куда тебе? Там до обеда стоять.
Мать ушла, а Наташе всё также не спалось. Теперь ей мерещилось, что мать затопчут в толпе, обругают, ей станет плохо, она упадёт замертво, и кто-то утащит её беспомощный труп и съест, ходили уже и такие пересуды. Нет, негоже было отпускать её одну, негоже. И почему она не спросила, куда точно привезут? Придётся искать по всем улицам возле Портовой, а она длинная.
Наташа вскочила с постели, нырнула в ботинки и потянулась за пальто. В комнате так холодно, что мороз вот-вот начнёт рисовать на зеркале узоры, уже и в одежде неуютно спать.
И тут мама вернулась.
- Не привезли?
- Нет.
Мама силилась, чтобы не зарыдать в голос, затем вытерла слёзы рукавом. Пальто странно топорщилось на груди. Будто там что-то живое, суетилось и пищало. Мама улыбнулась, доставая оттуда котёнка. Совсем крошечного, может, месяц, может, полтора. Обычный, полосатый котёнок с белой манишкой. Чистый, как будто не с улицы подобрала.
- Иду я себе, смотрю, кошку переехала телега. А он рядом сидит. И глядит так, прямо в глаза, как в душу. Плачет. Мне даже почудилось: "мама, мама!"
- Господи, зачем? - вздохнула Наташа.
- Как зачем? Оно ведь кроха совсем. А как от него тепло.
Котёнок жалобно пищал, и пусть Наташа не понимала кошачьего, но ясно же было, что он хочет есть. А дома совсем ничего не было, даже крошки.
- А кормить его чем? - спросила она.
Мама не ответила, да и слов тут вовсе не надо. Ясно же, что нечем. Теперь вот смотреть, как животинка умрёт, ещё горше, когда оно такое маленькое.
- Так хоть не в одиночестве, - сказала мать.
Она легла на кровать в пальто, котёнок замолчал, свернулся на тёплой груди в калачик, спрятал розовый нос под хвост. В уголках материнских губ, изрезанных морщинками, застыла улыбка. Наташа села рядом, убрала с лица волосы. Щёки холодные, кожа почти бесцветная.
Сколько же ей пришлось пережить, бедной. Отца не стало, едва началась война. А два месяца спустя прислали похоронку на брата Алексея, он был старше Наташи почти на десять лет. И даже плакать некогда - голод, страх, нужда. Ей, скромной учительнице музыки в школе, всего лишь сорок восемь, а лицо разбило морщинами, как будто шестьдесят. Мама уже и дня не может прожить без сердечных капель, их запах въелся даже в обои на стенах.
- Там, в городе, говорят, сегодня вечером будет паром.
- Какой ещё паром? - всхлипнула Наташа.
- Ну тот, который собирает деток. Вывезти их отсюда.
Господи, в городе ещё с осени говорят об этом пароме. Один уже был, его забросали бомбами. Теперь следующий. Паром-призрак. Наверное, его придумали, чтобы все, кто ещё не тронулся разумом, ждали чего-то хорошего. Но сколько ещё можно ждать? Ясно же, паром не приплывёт, также, как хлеб не приехал.
- Если б тебе было хотя бы четырнадцать, - шептала мать, закрыв глаза, - я бы всё отдала, лишь бы тебя увезли отсюда. Что у меня осталось, только жизнь. Её бы и отдала.
- Не надо так. Я всё равно тебя не оставлю.
В такие минуты Наташа мечтала взять автомат в руки и выпустить очередь. Неважно куда, можно даже в воздух. Просто, чтобы её услышали:
- Кто-то там, наверху, остановитесь!
Но автомата нет, а наверху то ли оглохли, толи и впрямь пустота.
Наташа наклонилась, чтобы поцеловать маму в щёку, она уже спала.
Желудок с рассветом устал и угомонился, ей бы залезть под мамину руку, поспать хоть немного, согреваясь человеческим теплом, но стрелки крутились вперёд неумолимо. Нужно идти на работу, иначе не будет карточек ни на какой, даже призрачный хлеб. Когда-то же его привезут!
Должны привезти! В голове не укладывалось, что их могут совсем бросить, они ведь люди! Люди не должны умирать от голода, нет, только не в этой стране. Ещё недавно, когда в университете читали лекции, они записывали в толстую тетрадку огромные числа в тоннах, сколько и когда собрали урожая, сколько произвели муки, круп, животных кормов. Как могло случиться так, что такой огромный город остался без еды?
По дороге на работу Наташа видела потрёпанную телегу, запряжённую худющей лошадью, два здоровенных мужика грузили в телегу окоченевшие трупы. Она вспомнила, как встретила эту телегу в первый раз, на ней везли неприкрытые тела, тогда её вывернуло прямо на мостовую. Сейчас она попривыкла, хотя всё равно не по себе. Её не хотелось быть так близко к смерти. Наташа свернула в ближайший переулок и рванула на завод со всех ног.
К удивлению, возле проходной совсем мало народу. Наташа приметила своего бригадира - у него шерстяной бежево-синий шарф, он кутался в него по самый подбородок. Жорж Александрович стоял чуть поодаль и курил. Неизвестно откуда он брал эти сигареты, воняли они жутко.
- Ты что не слышала, Литвинова? Хлеб привезли.
Нет, этого просто быть не может! Внутри всё потеплело от счастья. Хлеба пока ещё нет, но от мысли, что он уже здесь в городе, будто кровь побежала быстрее. Наташа не будет смотреть, как мама страдает от голода. Она сама поест!
- Где?
- На Хвастовском. Ну же, чего застыла? Беги, - улыбнулся начальник, - хотя нет, стой! Поди сюда.
Наташа послушно сделала полшага. Потом ещё. Что-то в глазах начальника было странное. Она ведь уже не ребёнок, хотя ещё не совсем женщина, но чувствовала: что-то не то. В голове молотками стучали напутствия матери: "Наташа, не думай о молодых людях, сначала нужно закончить университет".
Жорж Александрович совсем не молодой и ничего такого не предлагал, он вообще был женат, у него четыре дочери. Но взгляд его пугал до одури. Наташа робко подошла ближе, начальник заправил ей за ухо прядь выбившихся волос.
- Какая же ты ладная, Литвинова.
Щёки заливала краска, сначала стыда, потом ярости, но в глубине души было по-женски приятно.
- Я...я пойду.
- Вот пугливая дура, - рассмеялся Жорж, - я же сказал, стой.
Он достал что-то из кармана. Карточки на хлеб и несколько конфет в фантиках, они золотом сверкали в потрескавшихся пальцах Жоржа. Глаза сверкали не меньше. Она колебалась целую секунду, пока желудок не заурчал. Предатель-паразит, наверное, его слышно на всю проходную.
- Не нужно, - прошептала Наташа, - я не хочу.
- Я не спрашиваю, хочешь или не хочешь. Дают - бери.
- Но, Жорж Александрович, - Наташа прикусила губу, не решаясь протянуть к нему ладонь.
- Это Стафорова. Он вчера умер. Сердце, - тихо сказал начальник, - так что взяла и пошла отсюда, пока я не передумал. Бегом!
Он сунул все эти драгоценности ей в карман - слава Богу, мама успела зашить в нём дырку, здоровенная тяжёлая рука хлопнула её чуть ниже спины и развернула лицом к Хвастовскому.
- Бегом, недотрога!
И Наташа побежала. В спину ей летел смех - сначала грубый, снисходительный, мужской, потом в нём зазвучали грустные нотки, она долго не могла выбросить его из головы. Потом увидела толпу и едва не рухнула в обморок. Очередь такая, что до вечера стоять. И можно ведь не выстоять. Она не видела огромного обоза, всего лишь пару телег.
Но ей повезло. Суровый мужик с седой головой и чёрными мохнатыми усами, которые топорщились во все стороны, вручил ей половину буханки.
- Всё, держи свои карточки. Больше не положено. Вон, итак уже остался один лоток.
Люди вокруг недовольно зашумели, в середине очереди началась драка. Счастливая Наташа спрятала хлеб под пальто и умчалась от греха подальше. Хлеб совсем мёрзлый, почти деревянный, но уже через десять минут он согрелся в её тепле, и сквозь пуховый платок Наташа чувствовала его съестной запах, от отчего-то стало радостно, хотелось петь. Этот простой ржаной хлеб заблагоухал всем, что она любила - жареной капустой, пирожками с картошкой, воздушными белковыми пирожными с масляным кремом. Она даже ощутила, как на языке тают две хрустящие половинки, а потом вдруг споткнулась и упала.
Когда Наташа пришла в себя, ей сперва показалось, что она на лежит лугу, растянувшись на скошенной траве, а кто-то, наверное, брат Алёша, водит по щеке колоском. Перед глазами всё расплывалось, а когда чуть развиднелось, она увидела, что это не колосок - детская пушистая перчатка со слипшимися ворсинками.
- Ты кто? - спросила она.
- Коля.
Перед ней сидел мальчик, возможно, лет семи, не больше. Тощий и невысокий. Грязный нос, впалые щёки, немытые волосы давно не стрижены, засаленная ушанка съехала на затылок. А вот глаза у мальчишки совсем взрослые, как будто у старика. Раньше Наташа думала, что разучилась жалеть, но сейчас ей так жалко этого Колю, что впору плакать.
Она поднялась, отряхнула одежду и огляделась по сторонам. Никого, словно улица вымерла. Только она и этот мальчик. Наташа просунула руку под пальто и отломила кусочек хлеба, достала из кармана конфету и протянула этот скромный гостинец мальчишке. Коля посмотрел на хлеб, из-под белёсых ресниц побежали слёзы.
Он бережно взял бесформенный комок, оглядел его, как ювелир осматривает почерневшую безделушку, под слоями времени которой скрывается чистое золото, и понемногу, по маленькому кусочку, отправлял хлеб в рот. Наташа чувствовала, что вот-вот и тоже разрыдается.
- Ты что здесь делаешь один?
- Жду маму.
Наташа вытерла носовым платком грязный нос мальчишки, её вдруг охватила злость. Как же так, что этот ребёнок сидит здесь один, просто на дороге? Он уже достаточно взрослый, чтобы понимать, как это опасно. В городе, где даже не каждому второму нечего есть. Неужели так сложно было объяснить? И что ей теперь с ним делать? Просто пойти дальше она не могла.
- Пойдём, я отведу тебя домой, - сказала Наташа.
- Нет, я буду ждать маму, - упрямился мальчишка.
- Но не на улице ж ведь!
- Больше негде.
- Как так?
Наташа взяла его за подбородок, посмотрела прямо в глаза. Нет, это не глаза - это целая река грусти, там было столько, что она целую минуту не могла прийти в себя.
- Ты ведь где-то живёшь, верно?
- Да, - нехотя ответил Коля, - вон мой подъезд.
- Давай я посижу с тобой?
- Я туда не хочу.
- Почему?
Коля продолжал жевать. Хлеб закончился, и он развернул конфету. Сначала облизал фантик, потом дотронулся кончиком языка до шоколадной помадки и завернул обратно.
- Там все умерли, - наконец, признался он.
- Все - это кто?
- Надя и бабушка.
Наташа не сразу нашлась, что сказать. Она взяла его за локоть, он нехотя встал и пошёл за ней, шатаясь. Только тут она заметила, что ботинки на нём женские и очень ему велики. И вообще он одет, как попало, хотя тут нечему удивляться. Время такое, счастье, если есть, что надеть.
Дверь в подъезд висела на одной петле, казалось, в нём холоднее, чем на улице. Тишина такая, как будто там не жилые квартиры, а морг. Сердце колотилось, как бешенное, левую ногу то и дело хватало судорогой. Сначала ей нечем было дышать, потом ноги отказывались идти. Детская ладошка так сильно сжала её пальцы, что было совсем по-взрослому больно.
- Я дальше не пойду, - выдавил из себя Коля.
Он заикался, говорил почти по слогам.
Возле самой квартиры Коля застыл на месте, кивнул, показывая, что это она. Наташа положила его ручонку на поручни лестницы и велела никуда не уходить. Сама глубоко вздохнула, набираясь храбрости. Минут через пять она всё-таки решилась и переступила порог.
В квартире чисто и по-настоящему холодно. Мебели совсем нет. В углу топор и остатки полированных досок, недогоревшие куски какой-то ткани. Видимо, топили всем, что попадалось под руку. В кресле-качалке у окна пожилая женщина, на руках девчушка, может быть годика два-три. Наташа уже с порога поняла: обе неживые. Наверное, уже не день, и не два. Если бы не холод, обе уже бы вспухли. Лица синюшные, вокруг глаз тёмные круги, она не решилась подойти ближе.
Наташу бросало то в жар, то в холод, в ботинках словно битое стекло. Она медленно обошла квартиру, слава богу, комнат всего две. Больше там никого не было. Она уже добралась к выходу, как услышала голоса.
- Мама! - громко кричал Коля.
Но в голосе не было радости, это голос отчаяния и страха. Наташа схватила топор и осторожно высунулась из квартиры.
Там стояло двое. Мужчина интеллигентного вида в поношенной шляпе и очках. И женщина в парике, одета тоже неплохо, но, как бы сказала мама, на лице расписана вся жизнь. И в этой жизни было не слишком много приличного.
- Маман, значит, - улыбнулась женщина, - маман тоже ничего.
У неё не хватало зубов, а в рыжем парке кое-где зияли дыры, из которых пробивались нитки. Дама не из робкого десятка, уверенно поднималась по ступенькам вверх. Мужчина тянул Колю к себе, пытаясь оторвать от поручней. Наташа шагнула вперёд и подняла топор.
- А ну, пошли отсюда!
Кто бы ей на днях сказал, что она будет угрожать кому-то топором, она бы не поверила. Женщина попятилась назад, мужчина совсем неинтеллигентно выругался. Наташа подняла рукоять топора повыше, и оба, толкаясь, сбежали по лестнице прочь.
- Ну вот, что теперь делать?
Наташа прижала к себе Колю, он испуганно дрожал, из носа текло, она вытерла его краешком юбки. Выждав четверть часа, они вместе вышли на двор и стали ждать.
Время клонилось к вечеру, всё больше холодало, а мать куда-то запропастилась. Наташа старалась, как могла, держать себя в руках. Должно быть, несчастная пошла за труповозкой. Но как она могла оставить одного ребёнка? Горе, да, оно горе, но ведь мальчик-то ещё живой! И вот, пожалуйста, к нему пришли те двое. Что бы с ним случилось, не окажись здесь Наташи? Что?
Искала бы она его до конца своей жизни. Минута шла за минутой, Наташа теряла терпение, ведь дома её тоже ждут.
- Мама давно ушла? - спросила она Колю.
- В субботу.
- Как в субботу? Коленька...
И вот, наконец, её прорвало. Слёзы хлынули по щекам, оборачиваясь ледяной крошкой. Почему же ей не пришло в голову спросить сразу? Самый элементарный вопрос.
- Ты ведь знаешь, какой сегодня день?
- Среда, - пожал плечами Коля.
- И ты все это время ждешь здесь?
- Сначала я ждал дома, - ответил мальчик, - потом умерла Надя, бабушка перестала отзываться утром. Мне стало страшно там. Я спустился сюда. Мама ведь придёт, правда?
Господи, что ему сказать? Наташа по глазам видела, мальчик уже и сам всё понял, но сердце отказывалось верить. Что ему сейчас делать? Он ведь совсем-совсем один. Это самое настоящее чудо, что ему удалось пережить эти несколько дней, а что с ним будет дальше?
Она лихорадочно соображала, что дальше? Ей ничего не оставалось, только взять его к себе. Как сказала мама, лишь бы не умирать в одиночестве.
- Пойдём со мной, Коленька.
Сколько было благодарности в его взгляде, сколько надежды! Он пошёл с ней за руку, даже не спрашивая, куда. Наташа ещё не знала, как объяснить это маме. Гадала, как разобраться с карточками. Это всё неважно сейчас. Главное, подальше от этого дома, похожего на морг.
На Портовой улице какой-то шум, Наташа вздрогнула, услышав гудок, и вспомнила про паром.
- Неужели это случилось? - прошептала она.
- Что? - спросил Коля.
- Он всё-таки пришёл.
Паром - его единственная надежда на какое-то будущее. Сначала привезли хлеб, теперь пришёл паром. Может, всё-таки есть кто-то там, наверху? Её услышали и без выстрелов.
- Бегом! - скомандовала Наташа.
И они понеслись вперёд так быстро, как могли, почти не разбирая дороги. Коля пару раз падал, вылетая из ботинок. Большой белый паром, набитый людьми, издалека было видно лишь расплывчатые фигуры. Он уже отчаливал.
- Погодите!
Наташа подхватила Колю на руки, откуда только силы взялись.
- Возьмите мальчика, пожалуйста! Возьмите!
- Нет, я не хочу, - брыкался Коля, - нет.
- Почему? Вас отвезут туда, где безопасно. Послушай, миленький. Тебе нужно тепло. Одежда, еда.
- Там никого нет!
- Здесь тоже нет, Коля!
Она тащила его за воротник, он выскальзывал и упирался.
- Я не хочу без мамы, нет!
- Ты здесь умрёшь, слышишь?
- А ты?
- А я уже взрослая.
Ей девятнадцать лет, ей совсем не хотелось думать о смерти. Наташа верила, что выживет, по-другому не может быть. Она подхватила Колю подмышки и волокла по улице, выкрикивая "подождите".
Как же глупо, если этот ребёнок, переживший такие страшные дни, здесь останется. Он ведь не котёнок, хотя котёнка тоже жалко. Жалко всех, у кого бьётся сердце и течёт кровь.
Кажется, на пароме её услышали. Наташа увидела, к ним бегут какие-то люди. Высокий рыжеволосый мужчина лет тридцати в ватнике и фуражке. Он протянул ей руки, она передала ему Колю.
- Нет, мама, нет!
- А ну, затихни! Хнычешь, как мямля.
Жёсткий мужской голос, от властных уверенных ноток мальчик на мгновение замолчал. Мужчина сунул его в лодку, Наташа с облегчением вздохнула, как вдруг те же руки подняли её в воздух и почти бросили рядом с ним. Она не сразу сообразила, что происходит, а когда очнулась, лодка уже плыла к парому.
- Я не могу, - прошептала она и схватилась руками за борт.
Река почти утонула в сумерках, волны казались чёрными, как будто в воду вылили смолу.
- Женщина, успокойтесь.
- Я не могу, мне нужно вернуться, там моя мама!
- Послушай, как тебя зовут?
- Наташа.
- Наташа, ты сейчас сама мать. Вон о ком нужно думать.
Коля подполз к ней и навалился всем телом, цеплялся руками, ногами, так, что не получалось разомкнуть. Наташа смотрела, как удаляется берег, душа разрывалась, стремилась обратно.
Как же так? Там ведь мама...Мама!!!
- Верните меня, - просила она.
Мужчина покрутил пальцем у виска и больше на неё не смотрел. Лодка уже пришвартовалась к парому. Он подсадил сразу обоих, и тут прямо над ними грянул гром. Небо полыхнуло алым. Невдалеке от парома что-то бухнуло в воду, поднялась волна. Паром закачало, люди посыпали на пол.
Наташа, как зачарованная, смотрела, как дети летят куда-то в воду, барахтаются, кричат. Где-то среди них она заметила Колю.
- Нет!
Она так и не поняла, как очутилась в воде. Может, прыгнула сама, а может, выбросило следующим взрывом. Рядом плавали какие-то обломки, видимо, задело паром. Наташа схватилась за обломок и стала грести к Коле. Плавала она скверно, холод крутил ей ноги, она орала, как сумасшедшая, это её согревало, и она кое как гребла.
- Держись, - шептала она между криками, - держись, родная.
Дети уже близко, осталось совсем чуть-чуть. Она успела схватить кого-то за воротник, потом выловила Колю. У неё был только шарф, она стянула его с шеи, обвязала им детей, притянула к себе. Они такие тяжёлые, обломок, за который они держались, почти ушёл в воду. С парома спустили лодки, Наташа видела, что к ним плывут, и вспоминала молитвы, которым учила бабушка.
- Отце наш, иже еси на небеси..
Она пришла в себя уже на пароме, лёжа на чём-то мокром и холодном, сбоку трясся мальчишка. Сверху нависал мужчина, дышал ей в лицо, она чувствовала запах лука и табака. Он был в одном свитере, а Наташа уже без пальто, укутанная в ватник. И всё равно промёрзла насквозь.
- В данной ситуации не грех и познакомиться, - усмехнулся мужчина, - Игорь Петрович.
Но ей сейчас не до улыбок, совсем. Перед глазами до сих пор детские лица, а горло саднило от крика.
- Кто-то утонул?
- Кто его знает, - голос мужчины какой-то грустный, он отвёл глаза в сторону, - всех, кого заметили, достали на борт.
Он опускался всё ниже, и Наташа покраснела, зажмурила глаза, но услышала смешок, а потом он сел рядом. Спустя минуту опять прогремел гром.
Игорь Петрович вскочил и протянул Наташе руку, сгрёб сонного Колю и потащил обоих за собой.
- Давайте сюда.
Он по-мужски, настойчиво, проложил им дорогу к бортику и прижал к поручням.
- Держитесь, сейчас опять тряхнёт.
- Что это?
- Город бомбят, - ответил он, почти равнодушно, по горлу вверх-вниз гулял кадык.
Он пару раз ударил кулаком о поручни, затем вцепился так, что костяшки побелели.
- Там моя мама, - ошеломлённо прошептала Наташа.
Она не знала, что ей делать. Бояться, кричать, как остальные, сходить с ума. Город ещё никогда не бомбили, она читала об этом в газетах, слышала по радио, о бомбёжках взахлёб судачили соседки, но ещё никогда она не видела вживую, как бомбят. Это было страшно, так, что ноги приросли к земле, а сердце просилось выпустить его на волю.
И там ведь мама... Мама... Она там...
- Скажи спасибо, что ты здесь... Ну, не плачь, не плачь, родная.
Игорь Петрович притянул её к себе, прижал к плечу, и только тут она почувствовала, как по щекам течёт что-то холодное. Нет, не слёзы. Брызги от волн. Но ей было тепло на его груди, хотя она его совсем не знала. Просто человеческое тепло.
- Потерпи, осталось совсем немного, - сказал он ей в самое ухо.
Чуть выше колен её обнимали другие руки, они точно также хотели согреться, ведь больше у него никого нет. Наташа поправила на мальчишке чужую куртку, он где-то потерял шапку и стоял с мокрыми волосами, она спрятала его голову под ватник.
Коля тоже боялся, но терпел, она чувствовала, как дрожат худые плечи.
- Ну вот, мы и приплыли.
Игорь Петрович снял её с парома, придерживая за талию, потом передал ей Колю.
- Ты молодец, - потрепал он его за нос, - даже не заплакал. Мужик!
Коля впервые за этот день улыбнулся, щёки стали розовыми. Он всё ещё по-детски неуклюжий, но такой симпатичный. Ребёнок, который должен жить. Наташа улыбнулась ему в ответ. Как теперь она могла его отпустить, вот так, в никуда? Он уже привязался к ней, как щенок. Жался, не отходя ни на полшага.
- Сейчас вас отвезут в лагерь, покормят, там подождёте обоз.
- А что потом? - спросила Наташа.
- Не знаю, куда вас отправят. Страна большая, - сказал Игорь Петрович.
- А можно остаться здесь?
- Где? Под обстрелами? - Он покачал головой, - обратно точно нельзя.
Ей во что бы то ни стало нужно забрать оттуда маму. Наташа ещё не знала, как, но она туда вернётся, конечно, вернётся. А пока в её ладони детская рука, и всё настойчивее давал о себе знать голод. Половина буханки, как и конфеты, остались в речке вместе с пальто. Ей было безумно жалко, они так долго ждали этого хлеба, а он утонул.
Желудок странно молчал, но голова кружилась. Игорь Петрович исчез куда-то, она изредка слышала его голос, был всё дальше и дальше, потом в голове как будто включили иностранную радиоволну. Что-то гудело, что-то шипело, трещало до боли. Наташа шла к лагерю, шатаясь во все стороны, Коля суетился вокруг, поддерживая её то слева, то справа. Он тянул к её губам замусоленную конфету.
- Пожалуйста, только не умирай. Хочешь, вот?
- Нет, спасибо, малыш.
Как же ему удалось сохранить это сокровище? Она диву давалась.
Наконец, они добрались до лагеря. В тёмной брезентовой палатке их ждала настоящая еда. Горячая овсяная каша, тушёная капуста и свежий хлеб. Наташа съела лишь пару ложек, больше не смогла, и вдыхала запах съестного. Впервые за несколько месяцев ей было тепло и хорошо. Коля тоже ковырялся в тарелке, глаза у него были сонные. Но так хотелось посидеть ещё чуть-чуть.
Наташа развернула платок и складывала туда кусочки хлеба. Она ещё пока не понимала, зачем. Ей казалось, она прячет сокровище. Хлеб вкуснее конфет, если по-настоящему голоден.
Совсем рядом о деревянную крышку стола звякнула ещё одна тарелка, наполненная доверху.
Игорь Петрович, не стесняясь, опустился на лавку и начал есть. Он ел с аппетитом, пока тарелка не опустела, и принялся за чай.
- Так сколько тебе лет, мамаша? - вдруг спросил он.
- Двадцать шесть, - ответила Наташа, как на духу накинув себе семь лет.
Ей было стыдно лгать, особенно той сердобольной тётеньке, которая насыпала ей в ладонь горку карамелек. Она записала их имена и даты рождения и вскинула брови, когда Наташа сказала, что она мать. Наверное, это неправильно. Но скажи она правду, их с Колей отправят в разные стороны, он снова останется один.
Наташа не могла. Их судьбы уже связал прочными обувными нитями этот злополучный день. Когда наконец-то привезли хлеб. Когда пришёл паром, и бомбили город.
- Чужих детей не бывает, - усмехнулся Игорь Петрович.
Этот мужчина её совсем не знает, но почему-то видит насквозь.
Мозолистые обветренные пальцы легли на её мягкую женскую ладошку и осторожно сжали. Под пальцами кусочек вырванного из блокнота листа.
- Пожалуйста, не теряйся, - сказал он, - как устроитесь, напиши по этому адресу. Хоть пару слов: где вы, что и как.
Наташа не стала спрашивать, зачем. Есть вещи, которые понятны и без слов, для этого совсем не обязательно быть очень уж взрослой. Она спрятала листок в карман платья. Чуть позже она обязательно подумает об этом, но не сейчас.
- Скажите, а будет ещё паром? - спросила Наташа.
- Будет, - кивнул Игорь Петрович, - но мы забираем только детей. И мамаш, которые сами, как дети.
Он тонко намекал, что маму не сможет вывезти. Она об этом догадывалась. Каждый хотел бы вывезти свою мать, сестру, невесту и родственника, но невозможно вывезти целый город, им просто не дадут.
- Вы не могли бы ей передать вот это.
Ладони дрожали, когда Наташа складывала карамельки среди хлеба. Жаль, что нет пирожков с картошкой, мама их очень любит. Если бы она могла, передала бы всё.
Она покраснела до корней волос и натянула ватник до подбородка, пальцы доставали из лифчика карточки, они почти высохли от её тепла. Слава Богу, они не утонули. И хлеб ещё конечно же привезут.
- Мы живём недалеко от Портовой. Лесная, дом шесть, квартира восемь. Пожалуйста, - она кусала губы, чтобы не плакать, - передайте маме хлеб и карточки. Скажите, что со мной всё в порядке. Я буду ждать её где-то здесь. Мы будем ждать. С Колей...
****
И что такого в этой девчонке, Игорь сам не понимал. Красивая, да, но сколько в мире красивых. Да и общались они недолго, от силы часа четыре. А вот как-то рядом с ней светло. Внутри что-то щёлкнуло, как будто в старой лодке опять завёлся мотор и ревёт, как новенький.
Господи, он старый осёл и безнадёжный романтик! Слава богу, хоть этого не отняла война. Игорь сунул подмышку свёрток и спрыгнул с парома.
- Пятнадцать минут, - кивнул он ребятам
- Смотри, Петрович. Времени в обрез.
Он почти летел по Портовой, перепрыгивал через куски кирпичных стен посреди тротуара. Много разрушенных домов, то тут, то там зияли дыры от вылетевших окон, словно проходы в загробную жизнь, от этого не по себе.
Игорь старался не думать о том, что под завалами, скорее всего, лежат тела. Ещё вчера они были живы. Ходили, дышали, о чём-то мечтали, надеялись, что вот-вот и кончится война.
Наконец, он добрался до дома с указателем: "Лесная 2". Игорь собрался с духом, сворачивая в переулок, и застыл на месте. На соседнем доме на одном гвозде висела табличка "Лесная 4", а дальше - пустота. Бесформенные серые груды камней.
В руинах суетился какой-то мужик с лопатой, горестно вздыхая, откидывал в сторону кирпичи.
- Послушайте, - крикнул Игорь, - где шестой дом?
- Считать, что ли не учили? - Пробурчал мужик, - вон он, подо мной. Я жил тут на первом этаже. Застрял в очереди за хлебом. Пока со всеми переругался, а дома уже и нет.
- А женщина из восьмой квартиры?
- Маруська Литвинова? А нет её, вчера увезли в труповозке. С дочкой она жила, дочку не нашли. Вот, роюсь тут и боюсь, что откопаю. Ладная была девка. Жаль.
Мужик горестно вздохнул, махнул рукой и ушёл куда-то. Игорь ещё стоял, раздумывая, как поступить. Отыскать Наташу и сказать сразу? Или пока повременить? Он не умел приносить дурных новостей, слова сразу застревали в горле. Когда он в последний раз её видел, она улыбалась. И как теперь?
Что-то шевелилось у него рядом с сапогом, тёрлось о твёрдую запыленную кожу.
Игорь наклонился: котёнок! Маленький, полосатый, с белой манишкой. Он жалобно открывал розовую пасть, пытался мяукать, но, видно, не хватало сил. Игорь взял его в ладони, достал из кармана кусочек хлеба. Котёнок понюхал и начал есть. Жадно, урча почти, как взрослый. Съел и уставился на него, выпрашивая ещё.
Игорь ещё никогда не видел, чтобы кот ел хлеб. Это же не колбаса, не сыр, не рыба. Кот - хищник, но даже голодный хищник ест хлеб. Он сунул котёнка под ватник, зверёныш ворочался, устраиваясь у него на груди.
Надо же, такая кроха, но как от него тепло. Согрел до самого сердца.
- Он ведь ребёнок, - рассуждал Игорь, возвращаясь к Портовой, - а мы забираем детей.