А снег всё шёл, шёл и шёл... И если вчера он только застенчиво целовал редкие незамёрзшие лужи, то сегодня с утра осмелел - запорхал стайками и принялся засыпать усадьбу рождественской ватой. Всюду лежал он теперь, растворяя мир в бледной бесплотной нежности - на колючем кустарнике, оплетающем дом, на огромных серых камнях, затейливо разбросанных по парку и на соснах, - пуховиком расстилаясь между стволов. Чудо! Истинное чудо! Так и мнилось: выйдет сейчас на поляну сказочный дед и...
- Вот предстанет пред нами Морозко в своей красной шубе, стукнет волшебным посохом и скажет: загадывайте желание! Что загадаешь? - с нарочитой важностью проговорил он.
- Ой, не знаю, - Загадочные смешинки взлетели из потаённой зелени глаз. - Но мигом придумаю!..- Она сощурилась.- Нет!.. Это долго!.. Бежим!
Румяная; тоненькая, как стебелёк; засеребрённая инеем, накинувшим невесомую вуаль на длинные ресницы и золотистые пряди, что выбились из-под шапочки... Вот - чудо! Что по сравнению с ней какой-то "сказочный дед"?
- Бежим, - прокричал он.
И они пустились взапуски, останавливаясь лишь для того, чтобы кинуть друг в друга снежок, рассыпающийся на лету.... А после снова играли в снежки, взбирались на горку, скользили вниз...
Она смеялась, - "Кубарем, кубарем! - в самый сугроб!",- снег падал ей на лицо, кружился над ними. Он поднял варежку, натянул на тонкие пальцы нетерпеливой птахи-руки. А потом, не удержавшись, поцеловал её в холодный покрасневший нос.
- Снегу можно, а мне нельзя?
Загадочные смешинки....
- Тебе - можно!
- Что ты загадала? - Его слова всколыхнулись призрачной тенью, лёгким паром рассеялись в алебастровой мгле.
Она тут же стала серьёзной. Взяв его руку, притянула к себе, под тёплый соболий мех, прижала к самому сердцу.
- Ты вернёшься?
Он покивал.
- Я вернусь. Конечно... Самое больше - по весне...
Но война с Персией вышла долгой, очень долгой, едва ли не нескончаемой. А она... Она вышла замуж. За генерала, имени которого он не помнил. А точнее: не хотел вспоминать...
- ...а эти племена не поддаются никакому instruccion...никакой силе...проповеди...так? Верно я произнёс? Тут миссионеров, я тебе скажу, побывало!.. Ни удобствам европейского обыкновения, ни явной пользе ремёсел... Не признают никаких выгод, порядка, денег...
- Извини, Луис, о чём ты? Я задумался...
Костёр пыхтел, ярился. Искры взлетали вверх, цеплялись за плети лиан.
- А - ну их, - пробурчал Луис, прихлопывая очередного здоровенного комара, усевшегося к нему на шею,- сейчас ужинать будем! Чем угостят? Не дай Господь, сызнова обезьяной жареной!..
- Обезьяной, так обезьяной,- Обухов пожал плечами.- Эй, Олонецкий! Где ты?
- Да вон - он. Индианок местных обхаживает, - ухмыльнулся проводник.
- Да, верно... Фёдор Андреич, иди к нам! Обезьяной потчевать будут...
Луис рассмеялся. Передразнил вероятную гримасу Олонецкого. К слову сказать, толковый он был парень - проводник этот. Смышлёный. Всё схватывал на лету. И языку русскому за полгода странствий выучился так, что прибаутками сыпал - любой рязанский обзавидуется. "А мне, чем труднее - тем интереснее, - приговаривал Луис в самом начале знакомства, когда Обухов и Олонецкий пытались заговаривать с ним на французском. - По frances я уже...уметь... был тут один из Марсэль... Мы с ним вино в Вальпараизо целый mes...месяц - так? - пробовали... Ха-ха... Так пробовали, что... Не interesante язык... Вот ruso!.. Да и похож русо на эспаньол!.. Вот, скажем, ночь - "ноче", день - "диа" и месяц - "мес"...
- А "корро" - "скорей"? - усмехались русские, хлопая его по плечу. Не ошиблись они в Луисе, не зря выбрали в проводники. Ведь помощь от того проистекала неизмеримая. И с местными властями, охочими до подношений, дружбу мог завести, и с индейцами, с коими бегло изъяснялся на миссионерском лингва-жерале. А самое главное - дорогу знал. Так что, почти не петляя, - где пешими, где на утлых лодчонках, а где на лошадях - перемахнули они через Анды и добрались в конце концов до северных пределов Венецуэлы, которую Луис упорно продолжал именовать Новой Гренадой.
Прекрасная это была страна, дивная! Не напрасно получила она своё имя! Речки, озерца...поймы - "льянос" и небо! О, небо! - хрупкая бирюза, забрызганная улыбками солнца! Раскинулось она морем-океаном необъятным, словно думая пролиться на землю; и дышала! - дышала итальянским liquor`ом - окутывала жасминовыми иголками, плескалась прохладой и светом. "Возможно, когда-то здесь находился рай, - думалось иногда Обухову, - но потом Господь выгнал отсюда людей и населил этот мир злобными крокодилами и свирепыми ягуарами. А уж совсем, совсем потом, через много веков - привёл сюда дикарей, которые, скорее всего, не знают греха..." И, думая так, он всякий раз запрокидывал голову, чтобы увидеть как на верхушках деревьев, словно гигантские свечи, важно восседают белоснежные цапли...
- У них же свиней полно! - Олонецкий подошёл к костру, смахнул золу с сучковатого чурбака, присел. - Отчего ж обезьян-то?.. Они уж мне поперёк горла стоят...
- Да шучу я, шучу, - проговорил Обухов, - верно, свинина будет. Или омлет с беконом... А на худой конец, как там, Луис? - пуду? Уэкемуль?
- Да, да,- улыбаясь, откликнулся тот, раскуривая прокопченную трубку.- Пуду - это маленький олень... Лань, да? Уэмуль - больше...
- А!.. - протянул Олонецкий. - Опять ты мне колеру подпустил...
- Вон, - сказал Луис, - местный caudillo идёт. Сейчас у него спросим...
Но вождь (Олонецкий прозвал его "эрлкёниг") выглядел обеспокоенным.
- Коре, коре! - произнёс он скороговоркой, а потом залопотал что-то по-своему, повторяя: "ваукане, ваукане!!!"
- "Ваукане" - враги! Караупари сейчас нападут - другое племя! У них стрелы с отравой. Лучше - в лес, в сельву...подальше...- От волнения проводник с трудом подбирал слова на чужом языке.
Индейцы заметались: женщины голосили, подхватывали детей; воины, возбуждённо перекликаясь между собой, размахивали луками.
- Я Кавказ прошёл, - медленно произнёс Обухов. - Под началом самого Тормасова Александра Петровича воевал... И он тоже. - Олонецкий полушутливо поклонился. - Мы от дикарей бегать не станем... Brustwehr надо сооружать...быстренько... Но тебя, Луис, не принуждаю... Спасайся.
Молодой креол чуть помолчал, а после в отчаянии заломил руки и резко выдохнул.
- Я остаюсь,- твёрдо проговорил он, глядя Обухову в глаза.- И будь, что будет...
Втроём они наскоро накатали брёвен, связали их бечевой и лианами, укрылись, вытащили из сумок пистолеты.
- Заряжай! - скомандовал Олонецкий. - Умеешь?
- Не сумлевайтесь! - озорно выкрикнул креол. - Я к оружейному делу приучен! Лучше спеть да помереть, чем жить да тужить!..
И первая стрела - длинная, троепёрая - просвистела над их головой.
- Не посрамим чести русского оружия! - воскликнул Обухов.
- Не посрамим!- эхом откликнулся Олонецкий. - Эх, пошла потеха!..
И потеха пошла! - будто прежние времена вернулись, так и мерещилось: не караупари неведомые наступают, а турки под Гумры-Артиком. Русские палили сквозь чащу, всюду раздавались возгласы, стоны; сельва дрожала, наполнялась криками разбуженных птиц... Но минут сорок спустя - Обухов заглянул под никелевый корпус походных часов - всё стихло...
Костёр догорал - хорошо лес не подпалили; на деревья гроздьями падала ночь.
- Слышишь? - прошептал Луис.
В паре саженей от них кто-то негромко постанывал. Не торопясь, стараясь не захрустеть валежиной, двинулись на звук.
- Кто ж тебя этак? - присвистнул Олонецкий.
Перед ними, привязанный к могучему стволу сейбы стоял молодой индеец, истекающий кровью из многочисленных ран.
- Тебя б, дружок, перевязать надо, - сказал Обухов.
- И отвязать заодно... - добавил Олонецкий.
Отвязали. Луис сбегал за переносным лазаретом, что нетронутый так и лежал подле костра, промыли раны - сперва водой, после ромом. Индеец молча сносил боль, лишь что-то щебетал на своём - цокающем.
- О чём он? - спросил Обухов.
- Благодарит,- ответил Луис.- Что-то навроде...сейчас...ага! - я отныне ваш раб...И всегда буду с вами, пока не смогу отплатить тем же...
- Да, пустое! - Обухов поморщился, отмахнулся - Какой раб? Ты скажи ему...
Луис покачал головой.
- Обычай. Он освободится от клятвы только тогда, когда сможет спасти того, кто спас его. Или если его убьют... Или спасителя... Но это - позор.
- Дела... - протянул Олонецкий.- Попали мы с тобой, Пётр Петрович, аки кур в ощип...
Тот пожал плечами.
- Я ж вольтерьянец, ты знаешь. Своим помышляю вольную дать... А тут... Может, в денщики обучить? Луис, выясни у него - он с какого племени. Не из кара... как их? Которые напали?
- А что спрашивать? Видишь, как он уруку разрисован? Чёрное - точками, а красное - волнами? Наш он - науматери...
- А где остальные?
Проводник нагнулся, зачирикал на варварском наречии
- В лес ушли Далеко. А караупари бежали от выстрелов. Испугались. И...- Он что-то переспросил.- Как интересно! С ними белый был. С теми... Сзади шёл. Какого ж рожна ему?.. А... снова что-то хочет...
Луис наново склонился над раненым и теперь слушал уж долго.
- Тут такое дело, - наконец выпрямился он, - зовут его Хайамаксамукуве - Олений Глаз...
- Максимильяном будет...- встрял Олонецкий.
- Бросили его свои, когда убегали, а привязали уж караупари. Духам леса в жертву... Он Хромоногому приготовлялся - Тому, Кто Хохочет и Подражает Крику Охотника...
- Ясно, - улыбнулся Олонецкий. - Давай его к нам перетащим - в бруствер, а то в шапуно индейское идти не хочется...блохи там... Да и опасно, поди...
Втроём перенесли в бруствер "Максимку", как немедля окрестили раненого индейца; отыскали кусок недожаренного пуду, кое как прожевали и - на боковую.
- Я часок покараулю, а там уж ты, Федя, давай, - проговорил Обухов.
Однако выспаться Петру Петровичу не удалось. С рассветом - с воплями беспокойных ревунов - Олонецкий затряс за плечо.
- Вставай, дон Педро! Проснись!
- Да что? Мне снова зима снилась...
- И она?
- Кто - она?- переспросил Обухов сердито. Надоели ему подначки своего верного аколита..
- Да!.. А то я не знаю... When I rov"d a young Highlander o"er the dark heath... О, милая Мэри, мне помнилась ты... Ладно, ладно, брат, ты не серчай! Послушай...- И приложил палец к губам.
Где-то невдалеке беседовали двое. На английском.
- Чтоб тебя!.. - проронил Обухов. - Я в англицком ни бельмеса! Только из Байрона чуть...
- А я?.. - произнёс, поморщившись, Обухов.- Но прояснить сие требуется...Пойдём? Рекогносцировочку проведём? Как считаешь?
- Пистоль возьми...
Взяли любимых "туляков", зарядили, крадучи двинусь, обходя тела убитых...
- Вон они...
- Вижу...
На полянке, по окаёму которой высились стройные пальмы - пупунье, весело горел костёр; рядом с огнём вольготно - облокотившись, с соломинкой в зубах да вытянув ноги в буйволиных сапогах - расположился рыжебородый детина - белый, а его спутник - смуглолицый, с тонкими усиками - сидел на корточках, оживлённо болтая и успевая жонглировать над огнём тремя маленькими вертелами с нанизанными на них кусочками мяса.
Обухов потянул носом аромат.
- И нам бы перекусить не мешало...
- Что там? - Сзади подошёл Луис, вгляделся, расцвёл в улыбке и неожиданно для русских громко прокричал:
- Джуанито! Hermano! Это ж брат мой! - И выскочил из-за укрытья.
- Что ж, тогда и мы пойдём, - пробурчал Обухов.
Вышли, поприветствовали хозяев по-русски, по-французски. Рыжебородый широко улыбнулся, пробасил: "good morning!", жестом указал место напротив.
- Как же изъясняться будем? - Олонецкий озадаченно почесал в затылке.
- Я, то есть мы, мы за толмачей, - отозвался Луис. Он уж выпустил из объятий своего "эрмано" и теперь они о чём-то беззаботно трепались, поминутно заливаясь смехом.
- Ну, спроси тогда: какого лешего он - рыжий этот - тут делает? Да откуда будет? Какого роду-племени?..
- Эт мы сейчас, это мы мигом! - заверил молодой креол. И сразу же перешёл на испанский, снова обращаясь к брату, но указывая взглядом на незнакомца.
- Ну-у-у... тут всё просто, - протянул Луис, выслушав перевод Джуано. - Звать этого рыжика Карло Фоссет. Он из Американских Штатов, приехал, чтоб разбогатеть... Здесь, говорит, металл такой белый есть...
- Серебро, что ль? - недоумённо проронил Олонецкий. - Так пусть в Чили едет, там оно под ногами ваяется. Метисы из него чашки да ложки делают... Кофей с него хлещут... Но точно ль, аргентум?
- Серебро? - с некоторым сомнением в голосе проговорил Луис. - Спрошу...
Но справляться не пришлось.
- Argentum?- Фоссет, уловил знакомое слово, слегка задумался. - O, silver!.. - Он стукнул себя по лбу - No, no! Platinum!
- Платина?!! - Обухов потер подбородок.- У нас в Сибири казачки - Ермака потомки - из неё дробины делают, верней, и делать не надо... Она сама, как...
Приметив сомнения на лице Обухова, американец расхохотался и что-то забубнил по-своему, проглатывая слова.
- Он говорит...
Двойной перевод потребовал времени.
- Скоро платина станет в два раза дороже золота! Вот увидите! Но тогда уж поздно будет. Надо сейчас место столбить! Вот, что он говорит...
- Вот как? - сказал Олонецкий. - И что...для этого он одно племя на другое натравил? Чтоб место занять? Люди, вон, погибли...
Выслушав Джуано, американец снова рассмеялся.
- Он сказал... - начал Луис, кивая и вслушиваясь в слова брата,- что: "Да, конечно, конечно, а что тут такого?.. Какая им разница, где жить?! Пускай свой шапуно в другом месте построят...лес-то большой... А что убили? Ну, так дикари же!.. Чего их жалеть?"
- Merde! - побледнев, проговорил Олонецкий.
Этот французский термин, очевидно перевода не требовал. Потому что Фоссет моментально побагровел лицом, хищно оскалился и одним махом выхватил из-за пояса длиннющий мачете.
- Merde? - в явном бешенстве прорычал он.- Well!!! All right!
- Я дворянин,- брезгливо оглядывая рыжебородого, процедил Фёдор Андреевич,- мне с ним стреляться не с руки, зазорно, но тут... Тут не Европа... На десяти шагах, сударь...
Поднявшись с бревна, он, не торопясь, двинулся отмеривать шаги
- Господа! - вскричал Обухов, в надежде предотвратить глупую дуэль, но Олонецкий даже не оглянулся, а Фоссет резво вскочив на ноги, затряс козлиной бородкой, сплюнул - длинной бурой струёй - жевательный табак, и резко выбросил руку вперёд. Раздался свист - нож, молнией сверкнув в воздухе, по самую рукоятку вошёл Олонецкому в спину.
- Now - all right! - победно выкрикнул американец, но тут же, в дыму и пламени, вскинув руками, грохнулся наземь. Потому что Обухов выстрелил в упор...
- Федя, Федя!!! Не умирай! - Обухов рывком вырвал нож, сорвал с Олонецкого одежду, добрался до раны.
- Поздно...- прохрипел раненый. - Ижица... движется... - Он попытался улыбнуться.
- Как поздно? Я сейчас... Луис, воды! И ром неси! Живо!
- Петь, ты лучше мне вот-ка что пообещай...- заговорил, торопясь, Олонецкий. - Не хорони меня тут... А?.. Не хочу я тут... Отвези меня домой... В Россию...И не тормоши меня - больно и...зря... Руку дай... Дома хочу лежать...
- Да брось!.. Отвезу... Вместе поедем...
Но Олонецкий уже не слышал. Глаза его смотрели в пустоту, разглядывая что-то неведомое - недоступное живым...
Обухов просидел подле своего убитого друга с час. Отказываясь верить, отказываясь понять... Три года они воевали на Кавказе... Не брала пуля Федора!.. Как заговорённого! Ни царапины! А тут... Почему? И - почему тут?.. Судьба? Фатум?.. Глупо! Как глупо!.. Бессмысленно... В чём Промысел Твой, Господи?..
- Педро...- Луис подошёл, присел рядом.- Я покопался в вещах этого... У вас есть обычай закрывать мёртвым глаза?..
- Да, - выдохнул Обухов.
- Тогда закрой.
Обухов послушно провёл ладонью по лицу покойного.
- Покопался, говоришь?.. И что?..
- Вот.- Луис протянул газету. - Много американских... Балтимора, Филадельфия...Но я по-английски не читаю... И Джуано тоже... Догадались только... Platinum, platinum... везде одно и тоже... Про то, как на неё цена вырастет... А вот одну мексиканскую отыскали. "El Mercurio Volante". А в ней, окромя платины, ещё про Россию есть. Прочитать?..
- Читай. Только помоги мне сперва...
Они подтащили тело Олонецкого к костру; не удержавшись, Обухов подложил под голову покойного сумку с лазаретом.
- Читай...
- Да, читаю. - Луис расправил газету, поискал статью. - Вот! Вот она!.. Тут много... Я выборочно - ногтём отметил, пока ты сидел... - Он откашлялся, начал: "Император Франции Наполеон...
Читал Луис долго - запинаясь, путая времена и падежи, но суть Обухов вполне уяснил: Наполеон уверен, что русские тайком выпускают английские товары, которые безо всяких препон поступают в Германию, Австрию и Польшу, благодаря чему блокада Англии сводится к нулю... Император Александр разочарован тем, что Наполеон не выводит войска из Пруссии, а так же вожделеет восстановить Польшу и мечтает об отторжении Литвы... Девятого июня 1810 года Наполеон простым декретом присоединил Голландию и превратил её в девять новых департаментов Французской империи, затем таким же легким способом присоединив к Франции Гамбург, Бремен, Любек, герцогства Ольденбург, Сальм-Сальм, Аренберг и целый ряд других владений... А армия маршала Даву заняла всё северное побережье Германии - от Голландии до Гольштейна... И кроме того, получив отказ в женитьбе на великой княжне Анне, Наполеон женился на дочери австрийского императора, что единодушно истолковывалось, как попытка заменить франко-русский союз на франко-австрийский...
- ...Всё это, несомненно, говорит о том, что в Europa скоро снова начнётся большой...большая война...- вспотев от усердия, закончил Луис.
- От какого числа газета? - едва слышно проговорил Обухов.
- Август, 1811-й...
- Три месяца, считай: свежая...- Обухов вздохнул, подбросил в костёр поленьев. - Война, значит!..- Он покосился на американца, качнул головой, отвернулся - тульская пуля разорвала рыжему рот, а вместо затылка зияла одна огромная разорванная дыра...- Что у него ещё было?
- Не знаю. Не смотрели. Джуано деньги нашёл. Свою плату за проводника взял, остальное по лесу разбросал. Жертва Хромоногому... Чтоб кругами не водил...
- У нас его Лешаком зовут... Чёрт, сколько смертей повидал... Нет, нельзя к ней привыкнуть... А как Максимка?
- Живой! Они - индейцы - народ крепкий!..
- Домой мне надо, Луис, - проговорил устало Обухов.- Домой!..
На исходе третьего дня, пройдя вдоль заболоченных, пропахших серой берегов великого озера, они прибыли в Маракайбо. Шестеро воинов - науматери поочерёдно несли тело Олонецкого, обложенное разрезанными, истекающими душистым соком кактусами и плотно завёрнутое в листья карнаубы. Иногда помогая передвигаться пока еще слабому "Максимке". Обухов всю дорогу шёл молча, лишь вздыхал и невесело усмехался, покачивая головой.
Почему всё так? - думал он.- Почему никто рядом со мной не счастлив? Фёдора уговорил ехать... И вот... А Маша? Разве она счастлива с тем генералом? Ведь он на...двадцать? Да, почти на двадцать лет старше... И это - счастье?.. А тогда в Имеретии... Пятеро казаков и Нарутов... Один я живой... Зачем? Зачем я живу??? Зачем иду я по белу свету?.. Господи! - Он вскидывал глаза к небу - к ломкой хрустальной бирюзе, - Какими путями ведёшь Ты меня? К какой цели?.. Для чего я нужен Тебе?.. Уж верно, не для того, чтоб найти пирамиды... Или... Или - война?.. Не там ли должен проявить я себя?..
Он не заметил, когда кончился лес и начался город.
- Педро...- Луис догнал, придержал за рукав, - Я тут на привале набросал... Вам с Максимкой...общаться... На первое время...- Протянул мятый листок, вырванный из альбома. - Слова всякие. Простые. "Дай", "принеси", "есть", "пить"... На всякий случай... Всё, что не случится - должно перевариться... Так у вас говорят?..
- Говорят...
Коротенькие немощёные улицы неуверенно вели к океану. Разбросанные в беспорядке дома подслеповато щурились крошечными окнами. Но свежий морской ветер уже пел в ушах, и манила в дорогу бледная несмелая луна...
- Он спросил, как будет на языке господина: "я вернусь?" Я сказал...
- Он хочет вернуться?
Луис развёл руками:
- Не знаю... Возможно... Но не теперь - потом... Наверное, мне кажется...он уже начал своё возвращение...
- Что ж...Я не неволю... Надумает - найду способ... Поздно уже, давай ночлег искать...
Переночевав в грязноватой таверне - Обухов, впрочем, глаз не сомкнул - отправились в гавань. Где весьма удачно Пётр Петрович напросился на фрегат, уходящий назавтра - с отливом - в Амстердам. А там уж... Там уж, до России - Матушки рукой подать - до Гельсингфорса, ежели блокада какая и... Почитай, - дома!..
Так что рано утром - при свете непогасших ещё звёзд - распрощались они с Луисом, с Джуаном, с индейцами. Погрузили тело несчастного Олонецкого в ледник и - с Богом!..
Рассвет встретил его на палубе. Маракайбо терялся в дымке, таял, растворялся в зное небес; клейкое марево уже окутало город, прославленный бесчисленными историями о древнем золоте неведомого Эльдорадо; о благородных - и не очень - пиратах, о жестокой и славной конкисте. А внизу - в толще, в глыбе воды - словно в недрах волшебного кристалла, уже вовсю трепетала своя, загадочная, скрытая от небес жизнь. Ходили под килем исполинские рыбы, угадываемые с высоты корабля лишь по тусклой ртути переливчатой чешуи; дрожали - прозрачными лиловыми призраками - полусонные медузы; плыли, лениво шевеля корявыми ластами, бурые равнодушные ко всему черепахи...
Что увлекало его домой? Долг? Безусловно!.. Грядущая война и слово, данное другу. Но не только лишь это - зачем лукавить с собой? На самом деле его вело сердце - её сердце, - которое билось когда-то в его руке.
Тогда он не смог, но теперь... Теперь - он возвращался. Они возвращались...
Вместе с Олонецким... Как жаль, что - так!
- Возвратиться к ней... Возвратиться к себе...- прошептал Обухов. И его слова тут же подхватил попутный ветер, унося к дальним заснеженным берегам...
Они уходили всё дальше. Небо темнело; моргавшая рябью вода пенилась, закипала частыми крутолобыми бурунами... А, укутанный пледом Максимка по-прежнему сидел у его ног, раскачивался из стороны в сторону и повторял: