Аннотация: Еще один рассказ из серии "Встречи" о людях прошедших Отечественную войну.
Встреча в поезде
Прошлое постепенно исчезает в тумане времени, превращаясь из набора ярких происшествий в груду исторических фактов, а потом в реестры событий. Пока живо поколение, которому пришлось принять на себя удар той, уже далёкой войны, хочется успеть показать события прошлого их глазами. Перед вами третья часть книги "Встречи", посвящённая события тех лет. Герои - мирные люди и дети, которые в силу обстоятельств делали для страны то, что могли.
Дело было в самом начале 80-х. Мне по работе пришлось провести в Ленинграде неделю, на которую пришлось 9 мая. Утром 11-го всё было завершено, и я собрался домой. Задачу отправить меня ближайшим поездом, сотрудник института выполнил точно и удивительно бестолково.
Директорская Волга подвезла меня почти к перрону за полчаса до отправки поезда. Войдя в вагон, я с удивлением обнаружил, что он пуст. Такого раньше никогда не наблюдалось в поездах Москва-Ленинград. Я удивился, но решил, что не сезон и устроившись у окна моментально задремал.
Минут через десять в купе вошла немолодая женщина с чемоданчиком и небольшой хозяйственной сумкой. Она сняла строгий пиджак, на котором располагались в рядок медали, и повесила его на вешалку. Вещи дружными усилиями были отправлены под лавки, а билеты выложены на столик. Закончив размещение, мы познакомились. Женщину звали Марина Анатольевна. Она возвращалась домой после встречи дня Победы в родном городе.
Когда поезд тронулся, появилась круглолицая улыбчивая проводница и, присев на сидение, засунула наши билеты, предварительно сложив фантиками, не глядя, в кассу. Завершив ритуал, она подняла глаза и поведала, что в вагоне пусто и, если мы захотим, то можем занять любые купе на выбор, но только после десяти вечера, когда нелёгкая унесёт начальство и она запрет двери.
Мы дружно покивали, проводница встала и уже в дверях спросила:
- Чай будете? У меня хороший чаёк, со слоном и без табака. Честное слово.
Я жутко устал, был голоден и, конечно же, согласился. Спутница тоже не возражала. Проводница исчезла. Марина Анатольевна внимательно смотрела в окно и молчала. Ну а я, откинувшись на стенку, мгновенно провалился в глубокий сон.
Очнулся я от бодрого голоса проводницы:
- Ой, вы спите, а я чаю принесла! Вы покушать хотите?
Я потряс головой, и, показав на чай, сказал:
- Вот это то, что нужно. А то я что-то задремал. Кстати, а когда в Москву прибываем?
От ответа хозяйки вагона мне стало не по себе:
- Завтра, примерно в шестнадцать часов. Вообще-то, должны в полчетвёртого пробыть, но всегда опаздываем, так что не беспокойтесь - времени у вас много. Мимо не проедем, - и рассмеялась.
- Ох, ничего себе! Так вроде восемь-десять часов всегда поезд шёл, а тут больше суток выходит? - изумлённо спросил я.
- Что вы! Мы всегда так идём. Вы, наверное, к "Красной стреле" привыкли.
Я немного огорчился и тут же решил, что всё к лучшему. Завтра не попрусь на работу, ну её в болото. Один чёрт, все мои сотруднички бездельничали на праздники. А вслух сказал:
- Точно. Ну и ладно, всё равно ничего уже не сделаешь, будем радоваться тому, что вагон пустой, колеса стучат.
Марина Анатольевна улыбнулась:
- Да, молодой человек, вам не повезло, а я всегда на этот поезд билет беру. Сижу и смотрю в окошко. Вспоминаю детство.
Проводница смутилась и, пожелав хорошего пути, попросила:
- Вы, если чего надо, стучитесь, хоть в дверь, хоть в стенку, а то тут тоска смертная. Я одна, даже без напарницы. Чаю сделаю, а если перекусить или основательно подкрепиться захотите - организую. Чем ещё в дороге можно заниматься? Поесть, поговорить и подремать, конечно. В вагон ресторан ходить не советую, опасное это дело.
Получив в ответ искренние улыбки, она вышла, оставив дверь приоткрытой.
Попив чаю с добытыми из сумки спутницы домашними печенюшками, мы разговорились. Так обычно бывает в поездах дальнего следования, люди легко сходятся, рассказывают о себе очень много того, чего никогда не поведали бы даже хорошим знакомым, и расходятся, не обменявшись адресами или телефонами.
Закончив очередное печенье, я внимательно посмотрел на случайную спутницу и осторожно спросил:
- Марина Анатольевна. Извините, если вопрос бестактным покажется. Вы ведь явно были ребёнком во время войны, а одна медаль у вас боевая. Как так случилось?
- Да, вы, молодой человек правы, - тоном учительницы младших классов, ответила она, - действительно мне ещё не было пятнадцати, когда начались первые бомбардировки Ленинграда.
Отставив в сторону стакан, Марина Анатольевна продолжила:
- Сколько раз я тут проезжаю, столько раз вижу то, что было за окном в августе сорок первого, когда нас, детей из детдомов Ленинграда вывозили последними эшелонами через Мгу, Волховстрой и Вологду на Урал. Это было ужасно и страшно.
Я устроился поудобнее и приготовился слушать. Она это поняла, и тоже откинулась на спинку. Положив руки на колени, пристально посмотрела на меня и спросила:
- История это длинная и тяжёлая. Вам, правда, интересно?
- Да, войну я, слава богу, не видел. В книжках всё очень красиво описано, но ясно, что в жизни было совсем не так. Мне очень интересно. Тем более что вы явно умеете рассказывать, - я улыбнулся.
- Однако, - проговорила она и задумалась, - а как вы думаете, кем я работаю?
Вопрос был абсолютно неожиданным и показался неуместным, но заставил задуматься. В голове промелькнуло: "А ведь и правда, от того, кем я вижу собеседника, зависит восприятие его рассказа". Почесав абсолютно не чесавшуюся голову и посмотрев сначала в окно, а потом на дверь купе, я решился:
- Вы знаете, я могу ошибаться, но мне показалось, что вы похожи на учительницу.
Она слегка наклонила голову, с интересом посмотрела на меня, и я продолжил:
- Вы говорите чётко и громко, так говорят учителя, чтобы их услышали. Вы одеты в идеально выглаженный костюм, хотя из дома уехали очень давно. По крайней мере, пару недель назад. Вы держите голову прямо и даже слегка назад, как женщины на старорежимных открытках, поэтому мне кажется, что вы не рабоче-крестьянского происхождения.
Закончив речь, я немножко испугался своей прямолинейности и опустил глаза. Марина Анатольевна рассмеялась:
- Удивительно, но ни одной ошибки вы не допустили. Это поразительно. Чуточку промахнулись - не учитель, а воспитатель в детском доме, но это почти одно и то же. Я не ожидала. Позвольте мне попробовать?
- Давайте! - улыбнулся я в ответ.
- Мне кажется, что вы имеете хорошее образование и занимаетесь научной работой. Скорее всего, какой-то техникой, я в этом ничего не понимаю, просто чувствую. Судя по уверенности в себе, вы не рядовой инженер какого-то НИИ, а руководитель лаборатории или отдела. Я права?
- Вот это да! Вы угадали. Хотя как, я не понимаю. Странно, Почему вы так думаете?
Я критично осмотрел себя и понял, что выгляжу тем ещё бомжаком. Толстенный свитер в духе Хемингуэя, изрядно помятые брюки. А про причёску, подобную вороньему гнезду и клочковатую бороду лучше не вспоминать. Чемоданом мой багаж назвать трудно, а портфель на вид готовился встретить четвертьвековой юбилей.
- Просто большой жизненный опыт. И свитер вполне симпатичный, хорошей ручной работы, не смотрите на себя так скептически.
Я довольно фыркнул. Мне нечего было сказать, поэтому я решил вернуть разговор к самому началу:
- Марина Анатольевна, вы только не думайте, что пристаю с вопросами со скуки. Мне, правда, интересно, за что девочка из детдома получила боевую медаль. Но если не хочется рассказывать, то не надо. Это я так.
Она улыбнулась, пригладила идеально лежащие волосы и повернулась к окну. Казалось, что она ждёт какого-то момента для начала разговора. Мы медленно ползли по пригородам Ленинграда среди тоскливых лачуг садоводов и огородников. Совсем недалеко уже была Мга. Среди избушек показались развалины водонапорной башни. Марина Анатольевна оживилась и показала рукой на них. Голос изменился, появилась грусть:
- Посмотрите, вот тут мы простояли пару суток. Воду брали прямо у башни с раздатки. Страшно было бегать, поезд мог тронуться в любой момент. А вода нужна. У нас в вагоне было почти полсотни маленьких детей. Самому младшенькому пять лет в дороге исполнилось.
- Когда это было? Ведь Ленинград очень быстро попал в блокаду, - поинтересовался я, сожалея, что плохо знаю историю.
Марина Анатольевна отвернулась от окна и начала рассказ. Говорила она чётко, красиво, чувствовалось, что делала это не в первый раз. Паузы были уместные, и вообще, слушать было очень интересно.
- Нас отправили одними из последних - в августе сорок первого. Выделили несколько вагонов в составе, который загнали на ветку завода, который эвакуировали за Урал. Там из вагонов выкинули сиденья и поставили широкие грубые лавки вдоль стенок, чтобы можно было класть матрасы. В углу даже прикрутили небольшую печку, которая нас спасала от холода и голода за два месяца дороги. Из детдома мы забрали матрасы, одеяла, подушки, да по паре комплектов простыней. Железные миски, кружки и ложки каждый имел свои. Немного тёплой одежды, ну собственно вот и всё. Ах, да, конечно же, почти у каждого была с собой любимая игрушка.
Нам сказали, что будем ехать до Вологды несколько дней, а там нас примут и отправят дальше за Урал в тамошние детдома. Поэтому дали с собой провизии только на пару дней. Уже тогда, даже детям было ясно, что скоро в городе будет голодно и холодно. Воспитатели и учителя прощались с нами под мелким ленинградским дождём и тихо плакали. Большая часть из них осталась работать в госпитале, который уже развернули в нашем детдоме. Раненых тогда привозили очень много, едва места хватало.
Она замолчала, вспоминая события того времени. Я понял, что пауза затянулась и спросил:
- А взрослые были в эшелоне?
- Нас, старших в вагоне было всего двое - я и семнадцатилетний мальчик Андрейка, с больной ногой, которая не гнулась с детства. Ну и полсотни детишек от пяти до тринадцати лет, - вздохнув, продолжила собеседница:
- От детдома с нами на пять вагонов детей была только одна воспитательница, очень старенькая и слабенькая. Она везла все наши документы. Каждый день на стоянках бабулечка проходила по вагонам и писала в толстую тетрадку отчёт о происходящем. Помочь она не могла ничем, разве только добрым словом, за что её мы очень любили. Только вот отчёты были страшные. Почти каждый день кто-то из детей умирал. В соседнем вагоне было совсем плохо. Тиф, о котором в стране забыли со времён революции, выкосил три четверти мелюзги. Лекарств не было никаких. Еда закончилась на третий день. Из-за опасности эпидемии нам настрого приказали закрыть переходы между вагонами и не допускать контактов между детишками. Это было очень и очень трудно. Но шла война, и дети научились исполнять приказы.
Мне стало неуютно, почему-то картинка представилась в серых полутонах как хмурое ленинградское небо за окном. Пустые дома вдоль путей, полустанки и вагон набитый такими же хмурыми детьми.
- А почему же вы так долго тащились, ведь расстояния до Волховстроя и Вологды от Ленинграда совсем небольшие?
- Так мы почти все время стояли, чаще всего в поле или в лесу. Пропускали на полустанках встречные с солдатами и пушками в Ленинград. Состав наш был очень длинный, а станции, сами видите, до сих пор коротенькие. На остановках мы оказывались очень далеко от станции и водокачки. Денег, естественно не было, и купить продуктов мы не могли. Изредка нам подкидывали на станциях картошки и крупы. Несколько раз на полустанках бабушки приносили парное молоко, которое мы разбавляли, чтобы хватило всем. Добирали ягодами и грибами. Только собирать их было очень сложно. Поезд мог тронуться, а остаться в лесу или на болоте было страшно.
Конечно, времена были не те, трогался состав очень тяжело. Сначала машинист давал несколько гудков. Потом паровоз сдавал назад с жутким скрежетом и, только потом, поезд начинал движение.
- Все вместе собирали дары природы? - улыбнулся я.
- О! Как только поезд останавливался, мы все выбегали на поиски съестного. Не брезговали лягушками, кузнечиками, да вообще любой живностью, которую можно было поймать. В вагоне сортировали добычу. Из живности, жучков-паучков и грибов варили супчик, а ягоды делили поштучно.
- Да уж, - отозвался я, почувствовав, что рассказчица устала от воспоминаний.
- Я понимаю вас. Даже слушать о таком в наше время трудно. Но ведь получилось же! Зато у нас никто не умер от голода и болезней. Ох и тяжело нам с Андрейкой доставалось. Он совсем болезненный и худенький был. Вечером просто падал и спал в дальнем конце вагона, даже иногда поесть не мог от усталости. А на мне ещё была печка. Ночи были сырыми, холодными, вот и приходилось потихоньку поддерживать огонь, благо дров было сколько угодно. Топить приходилось очень осторожно. Нас предупредили, что от одной искры вагон сгорает за три минуты, а потом обязательно загорится и следующий за ним. Машинист при такой длине состава ничего не увидит, а если и увидит, то будет поздно. Так что по ночам спала урывками, караулила печку, особенно на ходу.
Она замолчала и снова повернулась к окну. Я молчал, да и что можно было сказать.
Показав рукой на полустанок, мимо которого мы проехали без остановки, она продолжила рассказ:
- Вот тут мы простояли несколько дней. Впереди, через несколько километров отсюда, большая станция, там прямо перед нашим прибытием немцы разбомбили два воинских эшелона. Дорога встала, железнодорожники растаскивали завалы днём и ночью. Бомбардировщики с крестами пролетали над нами дальше на восток и бомбили застрявшие эшелоны. Не боялись, летали низко, чувствовали себя хозяевами.
- А вас не бомбили?
- Ни разу. Не считали нужным бомбы на нас расходовать. Знали они, кто и что идёт на восток. Допустить мысль, что демонтированные заводы можно будет собрать и что-то путное производить, они просто не могли. На вагонах с детьми были ещё и полотна с красным крестом.
- Дети пугались самолётов или привыкли? - чтобы продолжить беседу задал я идиотский вопрос.
- Нет. Нет, - она покачала головой, - к этому привыкнуть нельзя, по-моему. Смотрели с недетской злостью, сжав кулаки и губы, на проходящие эскадрильи и говорили: - "Вырастем, станем лётчиками и всех вас перебьём".
А вот по ночам маленькие дети часто кричали, метались, приходилось брать к себе и успокаивать, поить тёплой водой, а потом отправлять в постель. Сказывался испуг от тех первых ленинградских бомбардировок.
- Эх, ну и ну. Я никогда не думал, что эвакуация проходила так тяжело. Скажите, Марина Анатольевна, а почему только вам удалось сберечь всех детей.
- Не только своих, но ещё и несколько совсем маленьких, сбежавших к нам из других вагонов, несмотря на запреты. Наша бабушка никак не могла понять, почему у нас к Вологде стало больше детей, чем в начале. Но ведь не могли же мы прогнать умирающего с голода ребёнка. Одни глаза, как в кадрах из концлагерей. По два-три дня лежали, не могли шевелиться, потом потихоньку оживали.
- А почему у других было так плохо? - картинка стояла у меня перед глазами и вызывала тоску и даже лёгкую тошноту.
- Увы, где-то болезни, где-то старшие вагонов оказались слабаками. Как мы с Андрейкой выдержали, я до сих пор не понимаю. Каждый день утром казалось, что новый день не переживу, но вставала. Вот так мы и доползли до Вологды. Там нас отцепили, забрали совсем слабеньких в больницу. Остальных подкормили, помыли и отправили дальше - на Челябинск. Детей переформировали, но наши отказались куда-нибудь переходить. Никто и не настаивал, на самом деле. Эти три дня были для нас курортом. Провизии дали достаточно, да и нельзя нам было много кушать, опасно ведь после такой голодухи.
Когда приехали на место, нас определили в здание казармы, наспех переоборудованной под детдом. Персонал заранее набрали из местных бабушек. Начиналась новая жизнь.
А я, как легла вечером в нормальную постель, так и очнулась, но только в больнице через три дня, сказалось перенапряжение. С Андрейкой было намного хуже. Он больше месяца провалялся, ногу чуть-чуть не пришлось ампутировать. А я за пару недель в себя пришла. Женщины она живучие, не то, что ваша порода, - и рассмеялась.
Мы сидели наверно с полчаса молча. Как ни странно, устали оба. Очнулись, услышав скрежет открывающейся двери и бодрый голос проводницы:
- Уже вечер, а вы сидите, не выходите, чаю не просите. Я уже забеспокоилась. Может быть, поужинаете? Я организую. Это недорого.
Мы дружно посмотрели на сумку, которая оказалась практически пустой. Потом также синхронно перевели взгляд на проводницу и закивали головами. Это вызвало у неё приступ жизнерадостного, совсем не обидного, смеха. Тут уже и мы рассмеялись, представив, как это выглядит со стороны. Поставив на стол чайник, она исчезла.
- Удивительная у нас хозяйка, - заметил тогда я, - появляется со страшным грохотом, а исчезает абсолютно бесшумно.
Марина Анатольевна рассмеялась в ответ. Когда мы пришли в себя и прогулялись по вагону, появилась наша ангел-хранитель с двумя тарелками, на которых было картошка, кусочки мяса, огурчик и какая-то травка. В полотенце были завёрнуты крупно нарезанные куски хлеба. Поставив перед нами ужин, она достала из кармана две хороших, вовсе не общепитовских ложки, и положила в тарелки. Сделав шаг назад, женщина посмотрела на стол наклонив голову влево, потом вправо и, не найдя огрехов в сервировке, слегка похлопала в ладоши:
- Угощайтесь. Если чайник остыл - подогрею. Что может быть лучше хорошего ужина под стук колёс, - улыбнувшись своему красноречию, гордо приосанилась проводница.
- Ой-ой, не надо греть, всё прекрасно, - сказал я, - Сколько с нас?
Сумма, которая она назвала, показалась мне подозрительной:
- Хозяюшка, так не бывает. Любые помои в вагоне ресторане вдвое дороже. Что-то здесь не так, - и улыбнулся, доставая кошелёк.
Она испуганно осмотрелась вокруг и попросила:
- Вы только никому не говорите, пожалуйста. У нас ведь зарплата маленькая, жульничать я не научилась, потому на этом поезде и работаю. Домашнее всё, вкусное.
- Да не переживайте, мы никому не скажем, - чётко вступила спутница, - вот возьмите денежки.
- Э, нет, так не пойдёт, - возмутился я, чем перепугал проводницу донельзя. Она даже присела на лавку.
- Марина Анатольевна! Мы съели все ваши припасы, а теперь вы ещё хотите, чтобы джентльмен отказался оплатить ужин?
Марина Анатольевна покраснела, а хозяйка сразу успокоилась и рассмеялась от души:
- Ну, вы меня и напугали. Так же нельзя, я чуть не померла, а у меня внуки только-только подрастать начали.
- Ой, как здорово, и у меня внучата бегают, - в том же стиле продолжила Марина Анатольевна и мягко коснулась руки проводницы.
Та опомнилась, встала, пожелала приятного аппетита и, забыв про деньги, выскользнула из купе. Я подумал тогда: "Надо же - бабушки всегда найдут общий язык".
Мы с удовольствием поели, я положил денежки на столик между тарелками и постучал в стенку. Для тех, кто не в курсе - первое купе отделено от купе проводника тонюсенькой стенкой. Почти мгновенно появилась улыбающаяся хозяйка. Она молча забрала посуду и денежки. Уже стоя в дверях, осторожно спросила:
- Утром будете завтракать? Или в ресторан пойдёте?
- А мы у вас все съели? - спросил я удивившись.
- Нет, ни в коем случае. Ещё на пару раз есть. Курочка и котлетки с лапшичкой.
Мы переглянулись и дружно кивнули головами, не в силах сказать ни слова, так это было смешно и мило.
На улице стемнело. Наш поезд полз еле-еле, останавливаясь на каждом полустанке. Мы видели, что на платформах кучковались люди с баулами и сумками. Но садились и выходили только из плацкартных вагонов, которые традиционно шли во второй половине состава. В первых вагонах было пусто и тихо. Марина Анатольевна смотрела в окно, а я привычно задремал и очнулся, услышав шуршание. Оказалось, что за окном уже начало светать, а мы уставшие от суеты и разговора проспали сидя больше шести часов.
Моя попутчица выглядела измученной после такого отдыха, да и мне было некомфортно, ныла спина и шея. Размявшись и умывшись, мы решили не беспокоить проводницу и просто набрать кипятка в титане и доварить вчерашнюю заварку. Однако она учуяла наши перемещения, и появилась в дверях с новым чайником, в котором плескались свежезаваренные чаинки.
- Ой, да что же это! Вы даже не прилегли. Разве так можно. Ещё целый день ехать, можно вдоволь наговориться, - запричитала она, забрала остывший полупустой чайник и незаметно вышла.
- В этот раз удивительно спокойно едем, - отметила Марина Анатольевна, - в прошлом году военкомат взял два вагона для призывников и тут такое творилось! Мальчишки, как будто последний день жили, так резвились.
- Да уж. Только почему в купе, обычно в плацкарте такое происходит.
- В плацкарт на этот поезд билетов днём с огнём не сыщешь, все заранее бронируется, - усмехнулась моя попутчица, - вон посмотрите сколько народа на каждой станции ждёт посадки.
- А вы что-то в окно перестали смотреть, - спросил я, прихлёбывая горячий душистый чай с сахаром.
- Та мы сошли с того маршрута, по которому шёл эшелон в сорок первом. Всё просто и грустно. Два месяца тогда и меньше полусуток сейчас, вот как получается.
Мы затихли. После очередной остановки я поинтересовался:
- Марина Анатольевна, вы извините, если чего не так, а как вы оказались в детдоме.
- Да нет, всё так. Дело не во мне, а в родителях. Времена такие были, знаете, наверное.
Я вздохнул:
- Знаю, очень хорошо знаю. Они были врагами народа?
- Да, и шпионами. А кем они могли быть? Оба моих деда служили офицерами в царской армии. Яблочко от яблоньки, такая была в то время присказка.
- Я вас понимаю, моя семья тоже сильно пострадала. Да и мне досталось, как-никак, внук врага народа, сын врага народа. Ваших родителей забрали в 37-ом?
Она замолчала и отвернулась к тёмному окну, а когда пришла в себя, я снова увидел уверенную в себе учительницу. Она вздохнула:
- Произошло всё так быстро, что ни я, ни мой младший брат ничего не поняли. Ночью суета, какие-то люди ходили по квартире, топали сапогами, а утром нас посадили в машину и развезли по разным детским домам. Больше мы никогда не виделись.
- А потом, после войны и реабилитации, вы нашли брата?
- Конечно, я нашла всех, переворошила архивы, хотя это было страшно трудно. Спасибо райком партии помог, запросы шли на бланках с гербом. Только вот вместо папы, мамы и братика я в шестьдесят пятом получила справки с номерами захоронений на кладбищах в разных концах страны. За пятнадцать лет я по паре раз побывала в гостях у моих родных, договорилась, чтобы присматривали за могилками. Мне в райкоме обещали помочь перенести их на кладбище под Ленинградом, где покоятся мои бабушки и дедушки. Но это очень сложно, надо собрать ещё полпуда бумаг. Наверно года три уйдёт, может больше. Ничего, спешить некуда.
Она замолчала, мне сказать было нечего, да и зачем? Сказать, что не всем детям врагов народа удалось узнать даже тридцать лет спустя, где поятся их предки? Лишнее это.
Так мы сидели в тишине наверно с полчаса. Вернула нас в реальность, появившаяся в проёме двери, сияющая каким-то удивительным теплом, проводница с двумя уже знакомыми тарелками. Расставив принесённые яства на столике, она гордо подбоченилась и спросила:
- Я правильно сделала, что с утречка котлетки подогрела?
Мы радостно закивали в ответ.
- Кушайте, если надо я чайничек обновлю, и, убедившись, что мы вышли из состояния транса, удалилась.
Как только мы взяли в руки ложки, из щели между столиком и окном вылез здоровый рыжий таракан с огромными усами и деловито направился к тарелке Марины Анатольевны. Она постучала ложкой по столу перед самым носом у пришельца и посоветовала ему покинуть стол, иначе у него могут возникнуть крупные неприятности. Видавшее виды насекомое спокойно развернулось и в том же темпе удалилось в свою щель. Мы развеселились и не спеша с удовольствием позавтракали.