...Нарушение сознания, преагональное состояние, агония, смерть. Четыре пункта. Если убористым почерком, то влезет на одну пятую тетрадного листка. Напишешь за тридцать секунд. Тридцать секунд на бумаге, растягивающиеся на несколько часов в жизни. Эффектный монтаж.
Четыре пункта. Нарушение сознания, преагональное состояние, агония, смерть. Я вижу их каждый день. Ну, или почти каждый. Иногда успеваю к началу, но чаще только к последней стадии. Как сейчас.
- Сестра, сестра...Сестра... - Судорожно шепчет сморщенный, маленький старичок. Похожий на дергающуюся мумию, с кучей трубок в теле, он стискивает пальцами-косточками мою ладонь, пытаясь притянуть ближе. Потрескавшиеся, едва различимые губы дёргаются, пытаясь сообщить что-то безмерно важное, но сил хватает на едва слышный хриплый шепот - Сестра...сестра...
Я угрюмо молчу в ответ, нервно покусывая нижнюю губу. Ну а что ему ответить? Что сестре наплевать? Что она не стала сидеть с "ещё одним старпёром" до конца и побрела по своим делам? Что я вовсе не медсестра, а вшивая санитарка и просто жду, когда же он скопытится, чтобы отвезти труп в морг? Что скажешь человеку, который вот-вот испустит дух?! Наверное, в умных книгах написано, какие слова произносят над кроватями умирающих. Фразы, которые принесут утешение, покой, развеют страх перед надвигающимся ничем... может быть. Но мне плевать. Смена заканчивается через сорок минут, и я хочу только одного: чтобы этот старикашка окочурился поскорее, сделав меня свободной. Хотя бы на сегодня.
Стук, стук, стук. Интересно, противное постукивание колес каталки случайность или чей-то очень остроумный замысел? Кафель на полу и стенах, в свете помигивающих ламп белый цвет отдает какой-то болезненной плесневелостью. Очень по-киношному получается, отличный антураж для триллера или пугалки с трупами. В ноздри ударил отчетливый, навязчивый запах сырого мяса, как в цеху мясокомбината. Неуловимый, тревожащий аромат формалина вперемешку с кровью и вонью кишечника. Короче, здесь пахнет смертью, как бы неоригинально это не звучало. В дальнем углу зала заставленного длинными, в человеческий рост, столами припозднившийся патологоанатом как раз заканчивал вскрытие. Вспухшие, кроваво-сизого цвета внутренние органы кучей свалены в таз рядом. Потом всё бухнут обратно в труп, прямо в распоротое брюхо и зашьют.
Каждый раз, когда я застаю этот момент, хочется строго-настрого запретить себя вскрывать после смерти. Перед глазами сразу пляшут веселые образы собственного выпотрошенного тела, кишки в тазике, тонкие струйки крови, текущие на пол... Каталка звякнула бортом о дверь холодильника. Я положила ладонь на ручку, всегда холодную и почему-то липкую, потянула.... Глаза столкнулись с маленьким силуэтом, невнятно угадывающимся под белизной простыни. Каких-то несколько часов назад он был жив, со слезами на глазах выслушивал лживый псевдоутешающий бред родных и пытался что-то шамкать в ответ. Всего пару часов назад он еще был человеком, пусть умирающим, но всё же. Стал олицетворением горя для близких, маленьким полумертвым центром скорби в их вселенной.
После его смерти они ещё два часа безутешно рыдали над тельцем. И при взгляде на покрасневшие глаза с распухшими веками, раздувшийся нос или трясущиеся подбородки, на секунду создавалось впечатление, будто здесь произошла трагедия мирового масштаба. Вот только этажом ниже, даже в соседней палате никто не знает. И весь драматизм как-то вянет, превращаясь в очередной бытовой эпизод, еще одну маленькую смерть. Но как бы то ни было, он был человеком. Как я, как родственники или тот чертов недоучка, что копошится перед столом у стены. Че-ло-век. Да. А сейчас это просто кусок мяса, уже начавшего гнить, который я сброшу в холодильной камере. Хорошо, хоть вскрывать будут другие... Дверь холодильника с лязгом захлопнулась, разогнав гнетущую, зловеще жужжащую лампами дневного света, тишину. Патологоанатом вскинул голову, помахал, зачем-то рукой с зажатым окровавленным скальпелем. Капли веером спорхнули с лезвия, заляпав и без того грязный фартук. Я устало прикрыла глаза. Вот придурок.
Отчаянно захотелось курить, даже десна засаднило в предвкушении никотиновой подачки. Я рассеяно кивнула в ответ на доставучее приветствие врача, бросила перчатки в урну и зашагала прочь. Сволочные глаза успели краем зацепить каталку с трупом, сиротливо замершую перед холодильником. А пошли они все, сами уберут. На душе и так поганей некуда.
Пальцы скользнули в карман штанов, нащупали упаковку. Выдавив на ладонь пару белых кругляшков, проглотила вместе со слюной. Сигареты достала уже на улице, сдав смену. Терпеть не могу курить на ходу, но застрять на работе еще хотя бы на минуту желания меньше, чем у монашки сняться в порно. Зябко. Лето в этом году выдалось паршивей обычного и температура наотрез отказывается подниматься выше семнадцати. Ладно хоть без дождя...Рядом с больницей - уродливом трехэтажном кирпичном коробе с огроменными окнами - медленно загибается от выхлопных газов, паразитов и посетителей маленький парк. Аккуратный и милый, по-провинциальному простой, с уютными скамьями, тенистыми аллеями, оградками и прочим. Накрывать стало минут через двадцать. Хотя как накрывать, просто "поплыла" голова, нервозная раздражительность сменилась апатичным безразличием, захотелось спать. Я устало опустилась на скамейку, мокрую от росы, откинув голову, прикрыла глаза. Конечно, лучше бы галоперидол было вколоть, но и так сойдёт. Голову заволокло серым туманом, более похожем на изрядно запачканную пеплом простыню. Кровь зачем-то застучала, запульсировала, в ушах почудился шум прибоя.
Кто-нибудь спросит ну и какой кайф вот так сидеть тушей, похожей на заснувшую пьянчужку? А какая разница-то? Особенно в полвторого ночи, когда из свидетелей только припозднившиеся дворняги и собственные вязкие, неповоротливые мысли. Из марева проступило лицо старика, высохшее, превратившееся в антологию оспин и морщин. Трясущиеся шепелявящие губы, необычно сильные для его состояния пальцы и безумные полумертвые глаза, с желтым по краям белком и кровавыми прожилками лопнувших капилляров. Мертвый старик. Просто сухой термин "тело". Маленькая трагедия вселенского масштаба. А на самом деле лишь цифра в больничной и демографической статистике. Ложка отчаяния в океане безразличия. Никому не нужная жизненная драма, слезы родных, раздражающие окружающих и лишняя суета. Помнится, еще в школе, учительница по математике на каком-то из уроков ляпнула, что на Земле каждую секунду рождается человек и в ту же секунду кто-то умирает.
Плюс один.
Минус один.
Ноль.
Вселенское равновесие добра и...добра. Звучит неплохо. Да, но.... тогда какого же хрена нас уже шесть миллиардов и число растёт? В общем, высказывание оказалось бредом. Но тогда впечатление произвело. И сейчас, вспоминая сегодняшнего старика, на ум приходит именно оно.
Минус один.
Чей-то муж, отец, брат, дедушка, друг. Может, он был чертовски классным стариканом, которого любили не только свои, но и совершенно посторонние люди. Или же обладал сволочным характером настоящей скотины. Правда, мерзавцев так не оплакивают. Но в любом случае - минус один.
Плюс один.
Ноль...
...Упрямые, набрякшие веки разлепились где-то на полпути к дому, в полупустом автобусе. На требование мозга память предоставила неверную картинку трехчасовой давности и темные, с рваными краями, заполненные серой мутью, провалы. Светает. Помимо меня в салоне всего пара пассажиров. И то странно какого лешего им понадобилось субботним утром в такую рань. Напротив сидит похожий на закостенелого работягу мужик средних лет. Невнятная джинсовая куртка, якобы кожаный ремень в линялых брюках, смешные уродливые ботинки и нелепые усы на пропитом, обветренном лице. Из-под густых насупленных бровей неприветливо, с осуждениям и опаской блестят колючие глаза пролетария в седьмом поколении. Хотя, понять его можно. Мятая рубашка, неряшливая короткая стрижка, от злоупотребления галоперидолом развился нейролептический синдром и теперь у меня всегда трясутся руки, как у алкоголика. И нарушена мимика. Естественно он принял меня за очередную агрессивную лесбиянку или бомжиху. Я неприветливо ухмыльнулась, перехватив его взгляд. Улыбка, и без того обычно похожая на гримасу, наверное получилась жуткой. Враждебный, но трусливый быдловатый взгляд переместился поближе к выходу, сверля меня оттуда аккурат пониже шеи. Еще одна ухмылка прыгнула на губы. Плевать. Порывшись в сумке, выудила сильно початую бутылку дешевого коньяка, пальцы привычном движением выдавили пару таблеток.
Я не люблю возвращаться домой. Совсем. Делая это исключительно по необходимости, стараюсь сократить время визитов до минимума. Здесь пахнет старостью и пылью. А еще смертью. Разувшись, я нетвёрдой походкой подошла в ближайшей двери, аккуратно надавила. В полумраке, среди упаковок с таблетками, пузырьков, ампул, в затхлой, пропитанной отчаянием, страхом и слезами комнате, тяжело дыша спит старушка.
Мама.
Четыре буквы, два слога.
Рак.
Три буквы, один слог. Но в данном случае меньшинство оказалось сильнее.
Убедившись, что дыхание пусть натужное, но ровное, я тихонько прикрываю дверь. Под пяткой, больно впившись осколками, хрустнула ампула трамала. Последняя стадия. Метастазы, наверное, уже в печени и мозге. Каждый раз, глядя на опухоль размером с голову младенца внизу её живота, странное тошнотное чувство отвращения, горечи и жалости подступает к горлу. Долгая, мучительная смерть. Мучительная для всех.
Конечно, за годы работы в больнице, к смерти начинаешь относиться как к ежедневной чистке зубов. Без эмоций, без переживаний. Что-то само собой разумеющееся. На моей памяти уже столько трупов, что вряд ли удастся подсчитать все. Бесконечная очередь единиц со знаком минус. Перестают трогать слезы родни, нет страха перед телом, единое предназначение которого теперь - посытнее накормить червяков. Становится всё равно. Только гнетущее безразличие, отчуждённость и редкие кошмары. Впрочем, последнее легко поправить лишней таблеткой галоперидола или кодеина.
Но ведь это же мать...единственный человек, для которого я, даже перед угрозой смерти, по-прежнему что-то значу. Единственная, для кого моя смерть тоже стала бы маленькой трагедией вселенского масштаба. И теперь она, плача от страха и боли, медленно умирает в душной темной комнате. В полном одиночестве. Каждый день я с деревянным, застывшим лицом вкалываю ей дозу трамала. И ухожу еще до того, как страдальческие глаза затянет пелена беспамятства. А через месяц, с огромной долей вероятности, я же повезу тело на дурацкой каталке со стучащими колесами, в морг. Минус еще одна единица. Трагедия, которую никто не заметит, даже кот в окне напротив или пьяница-сосед за стенкой.
Я буду умирать так же. Еще пара десятков лет, может, чуть больше. Будет та же комната, те же лекарства, тот же запах. То же одиночество.
Минус один.
Горло сжал кто-то очень сильный и злой. Перехватило дыхание, от натуги из глаз брызнули слёзы. Шатаясь, судорожно сглатывая колючий ком, застрявший в гортани, прошла на балкон. Холодный утренний воздух не помог, невидимые пальцы держали крепко. Глаза, невидящие от набежавшей влаги, бессильно заскользили по старому хламу, традиционно хранящемуся на улице. Пальцы уткнулись в жесткий кожаный футляр. Решение пришло как-то само собой. Пора заканчивать с идиотскими равновесиями.
Коньяк растворил застрявший ком, сделал обжигающей дрянью, скользящей вниз по пищеводу. Шесть утра. За окном тарахтят, прогреваясь, моторы первых машин, многочисленное вороньё просыпается в кронах. Я сижу перед ней в кресле и слушаю тихие, жалостливые постанывания, изредка прорывающие тишину, как ножницы полиэтилен. У меня на коленях старое отцовское ружьё. Охотничья двустволка. В чехле нашлось четыре патрона, картечь, в самый раз. Звук льющегося в стакан алкоголя напоминает грохот кувалды, все звуки вообще становятся резче в этой квартире, под потолки залитой болезненным безмолвием. Я разломила ампулу трамала и, вылив половину в стакан с коньяком. Одним глотком. Противное послевкусие еще не успело растаять на языке, когда одним заученным с детства движением взвела курки. Посмотрела на спящую мать. Прицелилась. Нет. Я не буду трусливо сбегать каждый день, накачивая тебя наркотиками, не буду снова пережидать четыре гребаных пункта! Не повезу в морг на вскрытие. Никаких равенств, никаких формул. Больше никаких чисел. Это последние. С меня хватит.
От выстрела звякнули стаканы в серванте, комнату затянуло пороховым дымом.
Минус один.
Перезарядив, допила остатки алкоголя, приставила еще дымящиеся стволы к подбородку. Нога неуклюже заскользила по прикладу, нашаривая курки. Так. Бойки сухо щелкнули...выстрела не последовало. Видимо, патроны отсырели. Ружьё тяжело бухнулось на пол.