Интересно, сейчас магнитные бури на Солнце, или песчаные на Сатурне, или атомные на Юпитере, или восстание на Марсе, или еще что-то? Кажется, все вокруг сошли с ума. Повальный психоз...
Elizabetti
Победитель всегда является судьей, а побежденный -- осужденным...
Герман Геринг
Ее хотели все... ее всегда все хотели. Летом и зимой, в слякоть и в стужу, долгими осенними ночами и мимолетными летними ночками. Ее хотели в чадящей дерьмом подворотне, в задымленном 'Беломором' кабаке и в проблеванном публикой с бабочками сортире дорогого Московского ресторана, на белоснежной простыне и в до безобразия вычурном купе поезда 'Москва-Гагры'. Ее желали иметь где угодно и по всякому, лишь бы место было сносное, да бутылка терпкого армянского коньяку в пять звезд со щадящим 'Нарзаном' в придачу. И не было ни одного мужика, который бы глазел на нее без слюнявой похоти, без кабельей тяжести внизу живота, без свиных глаз на тупом рыле, без бухвоста мотора в трухлявой груди. Это случалось почти всегда, но особенно в те минуты, когда она опускала пленительный зад на краешек стула, манерно подставляла похотливым красным глазкам свои голые коленки и сосала исчирканными красной помадой губами тонкую, как стрела напрочь бухого Амура дамскую сигарету. Ее всегда все, везде и по всякому хотели, но никто не знал, чего хочет она...
Юрка родился хилым ребенком. Времена в ту пору были дикие и потому здоровые дети появлялись на свет лишь в столицах. Хотя, и в глубинках -- в семьях тех, кто гнет спины других, своей же никогда не сгибает. А если вдруг и случался такой изгиб, то лишь под угрозой высылки куда подальше -- по леса, например, но не для своего двора и не по свои харчи, что естественно. А лишь во благо Великой и Могучей, грозящей всем остальным народам тяжелым молотом и сверкающим над бескрайними просторами Державы Босоты серпом.
В Юркиной семье было еще трое детишек -- старший брат Валентин, сестра Зойка и младший Борюська. Родители всю свою сознательную жизнь прожили, не щадя живота своего во имя Отечества. Мама Аня, простая русская баба, каких сотни тысяч всегда ходила в доярках. Отец же, Алексей Иванович нестерпимую тягу к дереву имел, потому мастеровито столярничал, да плотничал. Денег, как и у всего остального нежлобствующего люда хватало едва-едва на скупую еду и кое-какие пожитки, но вроде как никто в семье и не помер -- вот уже и счастье. Пусть зыбкое, но счастье же!
Спустя много лет, когда Юра возмужал, его не раз докучали вопросами: 'Как, мол, семье вашей тогда жилось?'. А он спокойно отвечал: 'Хорошо', даже не заикаясь о том, что Алексей Иванович, хотя и был человеком душевно не плохим, но к стакану таки прикладывался. И, конечно же, чаще, чем того желали дети и жена его Аня. А тогда все брали в руки граненые, и не только мужики. Бабы тоже пили. Много и беспробудно. Кто просто пьянствовал от ничего неделания, кто скотскую житуху топил в белой, кто путь по этапам стирал из памяти, кто от голодухи избавлялся таким вот странным образом, а кто и душу свою вымарывал, но лишь потому, что мочи уже не хватало видеть узкогрудого грузина со зловещим ятаганом за спиной. Такие, как он вечно улыбчивые глыбы и потом много раз занимали главные козла далеко необетованной страны, но все они -- лишь зеркальное отражение того... самого первого, чей ятаган до сих пор злобно посвистывает над державой, сколько широкой, столь же и родной.
Случалось, что мамка Юркина, подняв детей с кроватей далеко за полночь, бежала вместе с ними в огород и хоронилась там посреди чахлых кочанов капусты... до тех пор, пока из Алексея Ивановича не выветривались последние хмельные пары. Потом Юрка пошел в школу. В учении было что-то такое, что хоть как-то отрывало его от серости и грязи, папкиного толстого ремня и от постоянных дум о еде. Все бы хорошо, но война... Эта паскудная зараза оторвала Юрку от складной столешницы парты, пера и липких чернил на четыре долгих года. А потом, когда солнце чуть выглянуло из-за туч, он продолжил учебу. И, получив неполное среднее образование, подался в ремесленное. Позже был техникум. Там-то Юрка и научился летать...
Из поднебесья земля выглядела совсем не так, когда ходишь по ней, шаркая старыми башмаками, когда глядишь снизу на легкие облака, неспешно тянущиеся с одной стороны неба в другую. Юрка с раннего детства мечтал увидеть мир сверху, он хотел понять, что чувствуют птицы, когда они, взмахнув крыльями, воспаряют на многие метры от серости и убогости мира, который так долго присасывает к себе человеческий люд. И оказалось, что отсюда -- с высоты птичьего полета -- все не так, как там... далеко внизу. Здесь все иначе: улицы, дома, люди. И, кажется, сделай еще родно усилие, и ты поднимешься к чарующим звездам. Грязь, смрад, вонь и сумрак вдруг исчезнут, уступив место теплу, свету и надежде.
А вскоре пришла и надежда. Она показала свой светлый лик сразу после Юркиного бракосочетания с девушкой, носящей красивое имя Валентина. Надежда сразу позвала за собой счастье. Это случилось, когда Юрка стал летать быстрее, грациознее и многим выше прежнего. Он ничего не истреблял, но гордо именовался истребителем. Таких было много, но он был единственным... особенно после рождения розовощекой и жизнерадостной Леночки. А перед самым появлением на свет Гали Юрку словно подменили, познакомив с той, которую всегда все, везде и по всякому хотели. Это произошло с молниеносной скоростью, Юрку будто сбило курьерским поездом и потащило туда, куда не ведут ни тропы, ни дороги. Та, которую хотят все, ошеломила Юрку и надавила своим обаянием на все его животные чувства...
-- Ты не спишь? -- поднявшись на локте, тихо спросила она.
Юрка нашарил в полутьме бутылку и отхлебнул. Горько, черт, как же горько. Он повалился на спину, ощутив холод простыни кожей.
Эта женщина лежала рядом, такая горячая и шелковистая, такая нежная и родная. И с ней он совсем забыл о маленькой розовощекой Леночке. И о Валентине, которая должна была со дня на день родить, тоже совсем забыл. И кого он теперь любит больше: ее или Валю? Странно, а, может, обеих сразу? Но ведь так не должно быть. Ведь обычно -- или-или, а тут полнейшая неразбериха. Юрка едва отвлекся от дурных мыслей и тут же услышал радостные возгласы -- пьянка продолжалась, должно быть, приятели еще не дошли до кондиции, когда хоть силой или еще как возьмут ту, с которой он сейчас лежит на кровати.
-- Юра, ты ее любишь? -- прошептала она, положив ему на грудь маленькую теплую ладонь.
-- Не знаю, -- сказал он, отчетливо понимая, что точно не ответил бы даже под страхом смерти.
На кухне хором затянули 'непобедимую и легендарную'. И ведь в тему, черт возьми, почти в темечко! Вдруг что-то негромко щелкнуло, и зажегся ночник. Юрка сразу обернулся и увидел красивую белую грудь. Восхитительно хороша, подумал он. Где же ты раньше-то была?
-- Ну, пожалуйста, скажи, если можешь, -- она села и подобрала под себя ноги. -- Или боишься?
-- Я ничего не боюсь.
-- Тогда, может, решишься? Уедем куда-нибудь подальше от суматохи и заживем...
-- Не могу, -- сухо сказал он.
Она тихонько вздохнула и отвернулась к окну. Был вечер, в саду смиренно стрекотали кузнечики, и где-то рядом завывал странную песенку ее сын.
-- Почему ты не везешь Леньку в Москву? -- она ничего не ответила и даже не обернулась. -- По-моему, можно найти хорошего доктора. Точно не знаю, но, кажется, Леньку можно вылечить.
-- Лучше ответь, любишь ее или нет? -- повторила она.
-- Не знаю, -- он встал, отхлебнул еще немного, натянул брюки и, накинув рубашку на голое тело, удалился из спальни.
-- Как знаешь...
Когда Юрка оказался на улице, 'непобедимая и легендарная' уже подтягивалась к развязке. Он недолго постоял на крыльце, посмотрел на далекие звезды, огляделся и, увидев копошащееся под яблоней живое существо, шатаясь, поплелся к нему.
Ленька сидел на земле и выводил веточкой в пыли какой-то рисунок. Юрка присмотрелся. Оказалось, что мальчуган пытался, прижимая веточку единственным пальцем к култышке, нарисовать ракету. Линии были нечеткие, но Юра понимал, что Ленька -- даже когда повзрослеет -- все равно останется несмышленым ребенком. Да и в зрелом возрасте он будет рисовать такие же кособокий ракеты, и мычать совершенно непонятные песни. Юркино сердце сжалось, он присел на корточки, положил Леньке на плечо руку и вполголоса сказал:
-- Рисуешь... А ничего получается. Хороший такой корабль!..
Мальчик повернул голову, простодушно улыбнулся и, подняв руку, показал веточкой на совсем уже темное небо.
-- Этите? -- промычал он, глядя Юрке в глаза.
-- Да, уже совсем скоро, -- ответил Юра, поняв, о чем говорит мальчик.
-- Аао, -- Ленька улыбнулся, ткнул веточкой в пыль и продолжил рисовать.
-- Твои бы слова, да богу в уши, -- заметил Юрка, вздохнув.
-- Э пеиавайе, у ас оуиса.
-- Получится, говоришь?
-- Аа.
-- Ладно, пожалуй, пойду я. Ты не против?
Мальчик, не оборачиваясь, отрицательно покачал головой.
-- Бывай тогда.
Вернувшись в дом, Юра сразу прошел в кухню и, присоединившись к компании, еще долго пил. Он хотел тем самым заглушить боль в сердце. Все же остальные ждали минуты, когда войдут к ней в комнату и грубо возьмут ее. Так и произошло, но уже далеко заполночь -- Юра спал и совсем ничего не помнил.
Вернувшись в Москву, Юрка постарался все забыть. И у него это получилось, но в памяти застряли Ленькины слова: 'Э пеиавайе, у ас оуиса'. Еще он помнил кособокий корабль, начертанный веточкой в пыли. Действительно, было бы хорошо, если слова этого странного мальчугана долетели до ушей господа. И, услышав, он непременно благословил и помог сделать то, что еще никому не удавалось. Ведь она когда-то говорила, что Ленька необычный мальчик. Услышал господь слова Лени или нет, доподлинно не известно, но Юрка вскоре поднялся совсем высоко, проложив дорогу к самим звездам.
Был конец марта. Снег еще не сошел, но солнце уже припекало так, что совсем скоро от зимы совершенно точно не останется и жалкого следа. Она вышла из дома и протопала с тяжелым тазом по мокрой земле к веревке, и начала вешать на ней белье. Ленька же, вдруг услышав рев истребителя, что-то громко замычал. А когда быстрокрылая машина пролетела прямо над домом, он прицелился в нее единственным пальцем и громко крикнул: 'Уух'.
-- Зачем, Леня? -- она поставила таз на землю, подошла к сыну и обняла его. -- Думаешь, Юра летает?
Ленька кивнул, злобно рыкнув:
-- Ааин.
-- Ну и пусть. Но делать это даже не думай!
Мальчик немного вздернул брови, фальшиво улыбнулся и, глядя на угасающий силуэт истребителя, промычал:
-- Э-э, ба-ах!
Благосклонной судьбы всегда все, везде и по всякому хотят, но никто не ведает, что придется отдавать взамен...