Я заметила Влада, легшего на мой курс, точь-в-точь рыба-меч к наживке, поэтому, не замедляя шаг, бодренько свернула направо, к уборным. И влетела в Эдуарда. Второй раз за вечер. Мне начинала надоедать эта помпезная внезапность родом из телевизионного "мыла".
Эдуард обнял меня, но не развязно, а галантно. Влад остановился неподалеку, сложил руки на груди и выдвинул нижнюю челюсть, будто ящик из стола. В эти секунды он был точной копией нашего папани.
На сцену неспешно поднялся круглолицый мужчина, взял микрофон со стойки; зазвучали вступительные аккорды, и круглолицый запел битловскую "Вчера" мягким, бархатистым голосом Мэтта Монро.
- Не откажешь мне в удовольствии? - спросил Эдуард, весь из себя светский, внимательный, воплощенная обходительность.
Я хотела задать встречный вопрос: "А ты мне? В удовольствии убраться отсюда". Что было бы грубо. Но с каждой минутой мне было все сложнее бравировать ложным энтузиазмом. Я не становилась свежей, туфли - легче, собственно, как и серьги в ушах - эти "беззастенчиво элегантные" каплевидной формы серьги из зеленого оникса от нынче ведущего дизайнера, уроженца Марокко. Тяжелые, как вагонетки.
Я вздохнула, кивнула.
Эдуард запечатлел легкий поцелуй на тыльной стороне моей руки.
Меня не приглашают танцевать. Я имею в виду, вообще. То есть вообще-вообще. А все потому, что, во-первых, я не хожу в клубы. Во-вторых, я никогда не хожу в клубы. По пальцам правой руки можно пересчитать, сколько раз я танцевала (последний раз был на школьном выпускном?).
Меня не приглашают танцевать, да. Зато - и здесь я всегда себе мысленно аплодирую - приглашают на чашечку кофе, а потом упаковывают в гроб, как новогодний подарок, и закапывают на Свалках.
Жизнь - форменный рог изобилия, когда тебе двадцать три и когда ты ведешь собственный спиритический бизнес.
Певец, круглолицый мужчинка, подмигнул нам.
И знаете что? Я положила голову на плечо Эдуарда. Боковым зрением я видела вспышку. Стрельнула туда глазами. Владислав авторитетно протянул руку и заставил Абсолютно Неблаговоспитанного Фотографа опустить камеру. На лице моего брата в этот момент рычало все хищное царство, и фотограф капитулировал. Мне показалось, что я увидела Левина, но тут Эдуард коснулся моего подбородка. Я посмотрела на него снизу вверх. Ноги вдруг стали ватными, а кости превратились в сахар, вот-вот рассыплются. Если бы не руки Эдуарда, я бы стекла к его ногам белесым туманчиком. Какого черта?
А потом Эдуард наклонился. И поцеловал меня.
Поцеловал!
"Точно рассыплются", - подумала я. И ответила на поцелуй.
Эдуард чуть крепче прижал меня к себе.
Мы и не заметили, что песня закончилась, и что певец все тем же бархатистым, глубоким голосом запел "Я буду ждать тебя" - песню, впервые исполненную Катрин Денев во французском киномюзикле "Шербурские зонтики". Уточнение: в моем любимом киномюзикле. Я засмеялась, обнимая Эдуарда за шею.
- Твое коварство не знает границ.
- Не знает, - подтвердил он, как вдруг...
Вдруг что-то пронеслось мимо со скоростью вынырнувшего из туннеля поезда - что-то большущее и запредельно холодное, - обдавай меня замораживающим дыханием. Это ощущение... Знаете, когда стоишь себе на платформе станции метро, и резкий порыв ветра сдувает волосы с лица. Первое поползновение - сделать шаг назад. Но вы продолжаете стоять, затаив дыхание, немного щурясь из-за ветра. И нарастающего грохота. Стоите и не двигаетесь, завороженные надвигающимся поездом.
Кончики пальцев стали холодными-холодными. Как ледышки. И на мгновение померещилось, что я выдохнула полупрозрачную медузу - облачко пара. Как если бы вдруг оказалась в коконе, в котором температура ниже нуля. Гораздо ниже.
Я была не готова. Просто была не готова. И эффект неожиданности оказался весьма и весьма болезненным, словно с меня попытались содрать кожу. С призраками всегда так. Стоит тебе забыться, как ты падаешь, падаешь, падаешь в колодец, кишащий безымянными чудовищами...
Минутку, с призраками?
О, черт.
Потрясение было столь велико, что я некоторое время стояла, прижавшись к Эдуарду, как слепой котенок, пытаясь нормализовать дыхание. Все звуки, голоса, смех - все отодвинулось на задний план, словно фишки под ловкой рукой крупье.
- Рита?
Я отступила от Эдуарда и, ничего не замечая вокруг себя, как зомби, в котором все еще теплится жизнь, заковыляла в сторону уборных. Для большей убедительности неплохо было бы начать подволакивать ногу и помычать, что ли. Я сдержалась. Толкнула дверь и оказалась в гудящей тишине. Какая-то цыпочка с искусно наложенным макияжем и фиалковыми волосами защелкнула замочек на своей чешуйчатой сумочке, уютным и точным движением поправила декольте, в котором добра у нее было определенно больше, чем у меня, и выпорхнула. Я осталась одна.
Меня мутило. Подойдя к раковине, я положила сумочку на полочку, не побеспокоившись проверить, были там брызги воды или нет (не знаю, как себя поведу черные бархатные вставки и отстегиваемая позолоченная цепь, познав прикосновение хлорированной воды, которой славится Порог, да и, по правде говоря, плевать). Оперлась о раковину обеими руками. Волосы неудержимым потоком хлынули со спины, с плеч, на лицо, и теперь каштановые кончики, оказавшись на дне раковины, набухали влагой, темнели, превращаясь в сосульки. Дыхание было натужным, хрипловатым. Я сплюнула слюну, прополоскала рот. Постояла, с профессиональным рвением тюремного надзирателя контролируя каждый вдох и выдох, плеснула в лицо ледяной водой; намочила бумажное полотенце, протерла шею и руки.
- Палисси.
- Ни одна вечеринка не обходится без перебравшей прелестницы, - усмехнулась я, когда меня накрыло фруктово-цветочное облако духов. - Дай мне минутку, сладенькая, а потом, обещаю, я пойду выдавать коленца и отвратительно вытанцовывать на барной стойке.
- Тебе сильно плохо?
- Я разве выгляжу как та, кому плохо?
И я уставилась на нее, улыбнувшись.
София поморщилась и решила оставить мой вопрос без ответа.
- Не расскажешь, что заставило тебя как курицу ошпаренную вылететь из зала?
- Я тебе вшатаю за курицу, это тебе ясно?
- Ты выглядела... Рит, что напугало тебя? - Вопрос с претензией на душевность.
- На корабле моего желудка пшик-лук подбил на бунт гребешки и креветки. А мидиям заявил, что, если они не подчинятся, он может их и повесить, и выбросить за борт, он же капитан.
- Шнитт-лук, - сказала София с каменным лицом.
Я отмахнулась.
- Неважно. Все в порядке.
- Ложь.
- Ложь не считается ложью при ответе на вопрос, который спрашивающий не должен был задавать.
- Господи. Хорошо, не хочешь - не отвечай. - На самом деле черноволосая подразумевала: "Мне все равно". Я давно простила ее за эту нехватку интереса к моей персоне. - Но, черт возьми, Риты, ты такой момент испоганила!
Знаю.
- Немедленно стань моим воспоминанием, - я издала полувздох, полустон, когда девушка, глядя на меня своими злющими глазами-сливами, корча мордаху, начала методично запудривать мое лицо. И ничего тут уже не поделаешь, ничего не попишешь, когда за тебя берется София. Я чувствовала себя зеброй, в зад которой впился лев. И вынуждена была признать факт поражения. И тогда я спросила: - Что здесь делает Левин?
Лицо Софии осталось нечитаемым, но взгляд остекленел: это она заглянула в себя, и - глаза вспыхнули - вернулась, с Удобоваримым Ответом. Мне не понравилась это. София кое-что знала, но медлила с ответом.
Я нажала:
- Эдуард не приглашал Левина, я права?
София шумно выдохнула. Пауза.
- Не приглашал. Более того, не собирался.
Вновь пауза.
Затянувшееся молчание.
Я не выдержала:
- Чего я не знаю?
София защелкнула пудреницу и с некоторым осуждением и даже грустью посмотрела на меня. И в этом взгляде было: многого, Рита, очень многого, и, полагаю, отгребись-ка от меня с вопросами.
- Ты замечательный рассказчик, ты знаешь это, София, крошка?
Девушка пожала плечами.
Квартальные страсти. В конце концов, я все еще оставалась преданной Левому берегу.
Я не спешила называть Кварталы - Правый берег, территорию коматозников и зверолюдов - своим домом. Не спешила покидать Левый берег, территорию людей. Когда изменения слишком часты и многочисленны, невольно стремишься удержать то хрупкое, то деликатное, что раньше с отвращением и смиренностью трудоголика называл рутиной. Держишься за родные сердцу мелочи, и не хочешь признать очевидный факт, что топчешься по выжженной земле. Что твое место среди тебе подобных - в коматозном улье, в котором, если верить Бомберу, ты можешь стать королевой.
Не дождавшись ответной реплики Софии, я сокрушенно покачала головой, и кивнула на сумочку, с который мне ухмыльнулся золотистый черепок с алыми глазами-стразинами.
- А, на хрен. Переживу. Просто чтоб ты знала, душенька: я сейчас соберу свои скудные пожитки и поеду домой. Спать. Лавочка сворачивается. Цирк уезжает. И если ты думаешь, что сможешь меня остановить, то глубоко заблуждаешься.
- Некоторым клоунам придется остаться.
- Чего? - процедила я.
- Разумеется, не смогу, - краем рта объяснила София, подкрашивая губы из золотистого тюбика. - Я имею в виду, остановить тебя. У меня маникюр. Но вот Макс сможет.
Я некоторое время раздумывала, а не вломить ли ей по первое число. Благо, маникюром я не обременена. Потом вдохнула и развернулась к зеркалу.
- Матерь Божья, - гневно всхлипнула я, вытаращившись на свое запудренное отражение. - Вернее, Мортиша Адамс! Я выгляжу как моя бабуля перед воскресным походом в церковь!
Подхватив сумочку, я рванула к двери, параллельно елозя запястьями по щекам. Через пару шагов меня настигла София. Мы некоторое время боролись без особого, впрочем, запала. Скорее, для галочки. Выплескивали пар. Плавно переместились в зал.
И обе застыли как вкопанные.
София вздохнула и изящно заправила черную прядь за ухо.
- Сволочью будешь, - заметила она скучающе, глядя перед собой, - если уйдешь сейчас.
Шеф-повар "Ананасов", здоровяк Пол, катил хромированную тележку, над которой на добрый метр возвышалось Безумное Нечто. И свечи, и прочее подожженное искрящееся дерьмо.
В зале плавно погас свет. На сцене у микрофона материализовалась фигуристая блондинка и с придыханием запела: "С днем рождения тебя", весьма успешно подражая ослепительной Монро.
Я вздохнула. И еще раз, и еще.
София куда-то смылась, рассудив, что затронула струну моей души под названием "порядочность". Таки затронула, стоит отдать ей должное.
Эдуард предпринял неплохую попытку задуть свечи, после чего вспыхнул свет, и Самый Холодный Пруд Кварталов сотряс шквал аплодисментов. Блондинка спорхнула со сцены, приблизилась к Эдуарду и они расцеловались в щечки. Зашибись. В блондинке я узнала известную певичку. Это она поет о прованских улочках и шоколадном фраппе. Кто об этом только не поет. Даже Гранин по дороге на работу, зуб даю.
Я жиденько похлопала, потопталась на месте, перенося вес тела то на левую, то на правую ногу. Предложение Левина разуться было не таким уж плохим, если честно. Но я никогда не признаю это вслух.
Поцелуй. Момент загублен. Загублен - давайте называть вещи своими именами - призрачным вмешательством. В желудке вновь стало тоскливо и пусто.
Призрачный киллер?
Что-то подсказывало мне, что нет. А я склонна доверять своей интуиции.
Тогда что?
Потусторонние ребята любят меня и не обделяют вниманием. Это правда. Именно поэтому я осторожна, уважительна, деликатна, и еще раз осторожна. Именно поэтому я одна из лучших в своем деле. Осторожность - несущий фундамент в моем деле. Время от времени, впрочем, я называю это паранойей.
Потусторонние ребята слетаются на мой запах, как осы - на запах барбекю. Обычно - по моей на то воле, слыша мой призыв, в мою спиритическую в "Темной стороне", болтаясь вне круга силы, отвечая на мои вопросы. Иногда - из любопытства, словно праздные гуляки, купившие билет в планетарий, приходят просто посмотреть. Реже - точно капризные шаловливые дети, объявляются, когда их не ждут, подставляют подножку, подбивают мою руку, выплескивая кофе мне на блузу, хихикают на ухо.
И совсем редко - с намерением запугать. Причинить боль. Пустить кровь.
С последней категорией гостей я не церемонюсь, в ход идут радикальные методы: очищение квартиры, посещение Церкви, включенный свет круглые сутки. Я сплю с включенным ночником. Был у меня период, когда я убедила себя, что включенный ночник - дань неврастеничке во мне, в то время как я - уважаемый предприниматель, крутой босс набирающей обороты организации. Иными словами, остаточный подростковый максимализм двадцатилетней пигалицы. Помнится, на вторую же ночь я проснулась посреди ночи, в кромешной тьме, дезориентированная, обливающаяся холодным потом, схватила мобильник, включила подсветку и медленно подняла дорожающую руку со сжатым в ней телефоном, освещая часть комнаты бледным тусклым светом. Будто в моей спальне взошла электрическая квадратная луна. И свет вяло стек по стене за моей кроватью. И то, что я увидела в этом бледном свечении, вытянуло из меня дыхание. Оно стояло и смотрело. Стояло, блин, и смотрело. Помню, я еще подумала: как долго? Как долго оно стояло и смотрело? А когда я посветила на него, ринулось на меня, поднимая волну запредельного холода, гоня ее перед собой. И ледяная волна накрыла меня. Вопя как резаная, я вскочила с кровати и рванула к выключателю. Споткнулась о пуфик, растянулась на полу, вновь вскочила и, отбивая ладонь, шарахнула по выключателю. Когда вспыхнул свет, в спальне никого не было, кроме меня - задыхающейся, липкой от испарины, с рассеченной бровью и все еще вопящей. Я заставила себя заткнуться к чертовой матери, но ничего не могла поделать с тихим хрипящим постаныванием, срывавшимся с моих губ еще с четверть часа.
Я сплю с включенным ночником, чтобы избежать именно таких карнавалов. Есть еще вопросы?
Мои соседи наверняка в ту ночь в который раз помянули меня не злым тихим словом. Никому не понравится слышать надрывные вопли посреди ночи. Мои соседи. Мои милые-милые храбрые соседи. Это отдельный разговор. Жить по соседству с медиумом - кому в здравом уме такое понравится? Для них я - сущая боль в заднице. Будто я, черт возьми, то и дело со словами "это предложение, от которого вы не сможете отказаться" подлавливаю их в подъезде и пытаюсь впарить революционный хлам из телемагазина. Даже если вы будете каждые выходные печь имбирное печенье и разносить его по квартирам, все равно ваше присутствие в этом подъезде, в этом доме - в любом подъезде, в любом доме Порога - не станет желанным. И хотя я никогда не пробовала разносить печенье по квартирам, более того, никогда не пробовала печь его, поверьте мне на слово: вашей спиритической персоне не оказаться в хит-параде Сосед Года.
Ладно, по крайней мере, в вашу дверь не станут звонить в ранее воскресное утро, чтобы собрать деньги на ремонт подъезда. Такой себе утешительный приз.
Итак, призрачное вмешательство. Кажется, этот потусторонний гость не был настроен агрессивно. Словно... словно просто хотел привлечь мое внимание. А потом, когда я в силу обстоятельств проигнорировала его, ушел. Но как ушел! Сведя все волшебство момента на "нет".
Я сфокусировала взгляд. Светловолосая обольстительница, декольте которой было столь же бездонным, как и колоссальные подарочные бутылки искристого шампанского, выставленные за барной стойкой, прижалась к Эдуарду. Я ожидала, что он вежливо отстранится от нее. Как бы ни так! Он продолжал улыбаться и базарить с усачом, а его левая рука скользнула и легла блондинке на талию. Я непроизвольно сжала пальцы в кулак. И как это понимать? Неужели таким вот вульгарным, подлым образом Эдуард мстит мне за то, что убежала посередине песни, оставив его одного у всех на глазах? "Не пори чушь. Эдуард выше этого и ты прекрасно знаешь это", - оборвал меня внутренний голосок. Я приказала ему завалить пасть.
Мстит ли? Не знаю. Но он наверняка разозлится, если я вот прям сейчас возьму и слиняю. Из "Ананасов в шампанском". Разозлится, и не только он. Неважно.
С тех пор, как я рассталась с Богданом Громовым, нынче моим конкурентом по бизнесу и просто ублюдком, я абсолютно ясно уяснила для себя, что не гожусь для любовных игр. Я собственник, и я ревнивая, и я не закатываю сцены, а просто ухожу.
Подобрав подол платья, я скользнула в вестибюль, забрала пальто, накинула его на плечи и вышла в снежную февральскую ночь. В напоенный абрикосовым свечением воздух Кварталов, пронизанный доносящимися из клубов басами и пьяным, удолбанным, перламутровым смехом. Я видела толпы, снующие вдоль дороги, перемещающиеся из бара в бар, из клуба в клуб. Видела антрацитовое стекло тату-салона, все в рубиновом неоне. Сноп света, бьющий в тучи. Лихача на желтом спортивном авто. Голограмму томно улыбающейся кошечки в мини. Амбала с головой пса, и его подружку.
И всем было хорошо. Намного лучше, чем мне.