Конечно же, исправлениям, переработкам и дополнениям непочатый край. Пишу пока пишется, почти не перечитывая, ради удовольствия.
Кроличья нора оказалась волчьей. Вернее, 'Ананасами в шампанском'. Самым Холодным Прудом в Кварталах, в котором мне светило барахтаться и вертеться всю гнусную ночь напролет. Мой энтузиазм, благодушие и позитивный настрой заразительны, знаю.
Солнечный морозный день плавно выродился в тихий февральский вечер. Снежные шапки, крошась в воздухе на сотни искрящихся крупинок, то и дело срывались с деревьев и крыш. И невольно начинало казаться, будто в небе в самом разгаре вечеринка ослепительно красивых великанш в коктейльных платьях. И все эти искрящиеся крупинки ни что иное как пайетки и блестки с их платьев.
Макс обошел машину, открыл дверцу с моей стороны и протянул руку, помогая мне выбраться. Он не изменил своему извращенно-утонченному вкусу, и щеголял в брючном костюме поглощающе-черного цвета; из ансамбля выпадала лишь черная футболка, подчеркивающая рельефность его торса. Он широко улыбнулся, демонстрируя прилепленную на нижний ряд зубов розовую жвачку. Всегда находила удивительной способность некоторых людей, улыбаясь, распяливать рот как на приеме у стоматолога. Коматозников в том числе.
Асфальт у 'Ананасов' был расчищен от снега, и я, не рискуя испачкать замшевые туфли цвета самой спелой земляники, подобрав длинный подол из черного гофрированного шифона, выбралась из авто. Одновременно мне пришлось удерживать на плечах так и норовящее сползти с них пальто с большущим, будто бы развороченным взрывом, меховым воротником галечно-серого цвета. Задачка не из легких, скажу я вам. Пальто было перевертышем: можно носить как бежевой замшей наружу, так и мехом. Будь моя воля, я бы носила его в черном мешке на свалку. С удовольствием носила бы.
Максим захлопнул за мной дверцу, тут же с шорохом закрылись все замки, пискнула сигнализация. Он все продолжал улыбаться, что, признаться, начинало порядком нервировать. Ощущение, что он вот-вот набросится на меня и сожрет с потрохами. Честное слово, Максим, этот наполовину китаец под метр девяносто, этот шмат мускул и скабрезных шуток, со свирепо-насмешливым взглядом, отлично вписывался в мини-вселенную под названием 'Ананасы в шампанском', у входа в которую я остановилась. Идеально вписывался.
Вздохнув, я высвободила ладошку из корытоподобной ладони Макса. Максим обернулся, озадаченно зыркнул на меня; в персиковом свете фонарей из его рта выплыло легчайшее белесое облачко.
Совершенно неподобающим образом перекинув через руку подол платья, я принялась перекапывать содержимое сумочки в поисках пачки сигарет.
- Палисси, у нас нет на это времени. - И здоровяк демонстративно щелкнул пальцем по циферблату золотого 'ролекса'. Часы могли быть подделкой, но что-то подсказывало мне, что липой они не были, собственно, как и растущее во мне раздражение и волнение.
Разумеется, я оценила, что Макс сказал 'у нас', а не 'у тебя'. Тот, на чью на закрытую вечеринку я опаздывала, задержавшись на работе, более чем способен отчитать за мое опоздание Максима. Да, двух мнений на этот счет быть не может: влетит Максиму, а не мне. Вы спросите, где здесь логика. Не ищите логику там, где ворочаются большие деньги, амбиции и смерть.
Максим работал на одну из самых холодных рыбин Кварталов, а уж коли тебе посчастливилось попасть в ближайшее окружение, любое данное тебе задание должно выполняться с безупречностью дрессированного пуделька. Иными словами, купив снасти, выйдя в открытое море, будь готов рисковать. Раз я уже подводила Максиму. Мне не хотелось вновь подставлять его под удар, а посему, медленно кивнув, я сунула мятую пачку сигарет обратно в сумочку и протянула руку Максиму. Он помог мне подняться по ступеням. Утяжеленная металлом дверь открылась, Максу не пришлось звонить. Нас заждались.
Смазливая гардеробщица с нарисованной на щеке родинкой и уложенными крупными локонами русыми волосами приняла тяжелое пальто, и я была чертовски рада, пусть и на время, избавиться от проклятой меховой обузы. Никогда не любила громоздкую верхнюю одежду. Есть у меня мятая, отороченная мехом армейская парка болотного цвета, с оттянутыми карманами и большим капюшоном. Но парка совсем не катит под вечернее платье. К сожалению. В меховом пальто я чувствовала себе пещерным человеком на каблуках.
В сумрачном вестибюле пахло ночью, синим дымом, кожаной мебелью, терпким парфумом. Я крепче стиснула в деревянных пальцах сумочку, заметив в одном из зеркал высокий тонкий силуэт. Девушка смотрела прямо, красные губы сжаты; кроме помады и туши, косметики на ее лице не было, от чего личико казалось немного детским. Кожа гладкая, перламутровая, точно бы сияющая слепым светом, резко контрастирующая с засасывающей чернотой шелковистого шифона вневременного платья. Драматический, оголяющий плечи, вырез в лучших традициях гламура старого Голливуда. Струящийся шифон напоминает черную дымку при малейшем движении. Тяжелые каштановые волосы перекинуты на спину; волосы спускались почти до поясницы. Они были небрежно расчесаны, как если бы их обладательница просто-напросто не успела соорудить из них что-то соответствующее ее богемному томному образу. Седая прядь толстой змеей сползала от корней до самых кончиков.
Девушка в зеркале откинула со лба седую прядь, мигнула. Прядь служила напоминанием. Напоминанием того, что страх не только обездвиживает, но и отравляет. Бывает, отравляет мгновенно, убивает на месте (поверьте на слово, я видела и такое), чаще - за шкирку волоча в небытие годами, понимаете? Годами.
Существовала еще одна причина, по которой седая прядь никуда не девалась: все те, кто до сих пор считал длинноволосую девушку некомпетентной выскочкой, глотали окончание фразы, стоило их взгляду остановиться на пряди. Как шрамы для телохранителя, так и седина для медиума - та же спецформа.
Наполовину китаец поднял вверх два больших пальца.
- Выглядишь как вишенка на торте, - сказало смачно жующее жвачку отражение Максима.
Девушка с губами красными, как мак, расправила плечи и кривовато улыбнулась, но взгляд не изменился - все такой же упрямый, прямой. Четырнадцатисантиметровый каблук и четырехсантиметровая платформа заставят вас и не так улыбаться.
Из зала ресторана доносились приглушенные закрытыми дверьми звуки: музыка, шорох разговоров и вспыхивающего и рассыпающегося, как бенгальский огонь искрами, смеха.
Черный шлейф змеей полз по паркету, за девушкой с губами красными, как мак. Макс распахнул перед ней двустворчатые двери и отступил в сторону, пропуская ее вперед.
- Принцесса, - нахально склонил он обтекаемую, как торпеда, голову.
Я поборола сильнейшее желание отшибить негодяю нос. Видимо, Максим таки прочитал дурную потребность в моих глазах, поскольку тотчас же хищно, подтрунивающе осклабился.
- Чеши давай, - процедил он краем рта, более не церемонясь.
И правда, десятки пар глаз уже были обращены в сторону новоприбывших. Я нашла это обстоятельство крайне неудовлетворительным. Все, чего я хотела в этот миг, - развернуться на сто восемьдесят градусов и свалить, а виновника торжества поздравить как-нибудь в другой раз, когда на меня не будут столь же бессовестно таращиться. Вне всякого сомнения, меня узнавали, и это узнавание ползло по лицам собравшихся, словно прилив. Мне бы не хватило смелости развернуться и уйти. Не хватило и все тут. В декабре ушедшего года я через многое прошла, и все равно тушевалась из-за чересчур пристального внимания. Социально неприспособленный медиум: собранный при общении с духами; раздерганный, как шерстяной шарик, с деревенеющими конечностями, с нервно поджатыми губами перед собравшимися в 'Ананасах в шампанском' воротилами.
Каблуки цокнули по мраморному полу цвета медовых грез. Плафоны из синего стекла, словно распустившиеся синие розы, каких не существует в природе, белоснежные скатерти, хрустальные икорницы, сапфировый атлас и дубовые панели на стенах, серебряные столовые приборы, услужливые официанты с нечитаемыми лицами, обслуживающие линию, цветочные композиции, 'живая' музыка. Столики убраны, и места столько, что запросто поместится частный самолет. По залу прохаживались, переговаривались, обменивались улыбками-пустышками ухоженные, белозубые создания с длинными пальцами, шелковыми запястьями, наряженные в шелка, меха, жемчуга и фраки. В воздухе дрожала перламутровая дымка.
Ладонь Максима легла мне на спину; сквозь тонкий шифон я почувствовала, насколько она холодна. Твердая, как камень.
Черт, даже если бы у меня хватило смелости рассмотреть и принять решение свалить из этого подводного царства, Максим бы мне не позволил. Мимо этой цивилизованной гориллы, не будучи замеченной, не проплывет ни одна глубоководная рыбина. Даже такая глубоководная, как я. Максим глаза поломает, но не выпустит меня из виду. Поскольку моя машина сгинула в одном из Районов Упадка, времени на покупку новой я все никак не могла выкроить, а Гранина лишний раз дергать не хотелось, пришлось ответить положительно на предложение Эдуарда. 'Пришлось' - жирно подчеркните это слово. Таким образом, Максиму было велено забрать меня из 'Темной стороны' и доставить в Кварталы, в 'Ананасы в шампанском'. Я не привыкла к обращению, будто я какая-то важная, черт подери, особа; не собиралась привыкать.
Люди и коматозники расступались передо мной, будто воды перед линкором. Я искала в толпе собравшихся знакомые лица. Но разве найдешь здесь кого-то? Разве что слепоту и психоз. Я хотела обернуться, чтобы успокоить себя присутствием Максима. Как-никак, а он вполне потянул бы на роль якоря. Однако тут в поле моего зрение попал всполох рыжего огня. Я сделала инстинктивный шажок назад и нечаянно пристроила локоть в бок габаритного рыжебородого господина. Разворачиваясь, я начало было произносить слова извинения, как слова вдруг стали липкими и тяжелыми. Чувствуя, как дыхательное горло сжимается до размеров соломинки, мучительно долгое мгновение я всматривалась в исчерканное морщинами широкое лицо.
'Это не он, не он, не Бомбер', - зачастил голосок в моей голове. Рыжебородый господин улыбнулся, его рука легла мне на сгиб локтя, а тонкие губы шевельнулись, явно задавая какой-то вопрос. Я перевела невидящий взгляд на губы рыжебородого мужчины, при этом чувствуя, как приоткрываются мои губы. Я хотела закричать? Или озвучить слова извинения? Как-никак, я заехала ему по ребрам. Ему - то есть неизвестному рыжебородому мужчине под шестьдесят (средний возраст у мужчин - понятие, растягивающие на десятилетия). Незнакомцу. Не Уна Бомберу.
- С вами все в порядке? - услышала я, когда в ушах перестало звенеть.
Наверное, я побледнела. Рыжебородый теперь выглядел не на шутку взволнованным. Он придвинулся ко мне, заглядывая в мое лицо, словно в экран игрового автомата, надеясь на выигрыш, но, будучи реалистом, ожидая звяканье проигрыша.
Воздух был жидким металлом, во рту пересохло. Я заставила себя сделать глубокий вдох, медленный выдох. Тихие слова извинения. Повернулась, чтобы уйти и тут же попала в объятия виновника торжества.
Вы слышали об Эдуарде. Это не вопрос. Кто о нем, черт побери, не слышал? Одна из самых холодных рыбин в пруду. С зелеными глазами и медными, собранными с затылков неширокими прядями и заплетенными в замысловатую косу, волосами. Он был в бархатном пиджаке-смокинге, сделанном именно для него, в чем я не сомневалась, с отделкой на лацканах, бархатной багровой 'бабочкой' на ослепительной белизне рубашки, черных брюках и в лакированных туфлях со шнурками-макаронинами. Все это я подметила за два удара сердца. Очень быстрых удара.
Его рука скользнула мне на спину. Не на поясницу и не на то, что пониже поясницы, - на спину. Приятельское прикосновение. Он препроводил меня к бару, и тот же час в его руке возник стакан воды. Я с благодарностью кивнула, сделала глоток. Закрыла глаза, сделала еще один глоток. Я чувствовала, что Эдуард смотрит на меня. И молчит. Не торопит с объяснениями. Эдуард не из тех, кто тянет из вас слова ржавыми щипцами. Он умеет хранить молчание, умеет ждать. Вы сами захотите поделиться с ним своими душевными терзаниями. Я невольно хмыкнула. Душевные терзания? Мои мысли об Уна Бомбере вряд ли подшиты в папочку под названием 'Душевные Терзания'. Терзаниями тут и не пахнет.
Я хорошо помню свои слова. Тогда, в больнице, на больничной койке, обращаясь к Эдуарду, я сказала: 'Вероятность того, что в Пороге появится новый поганец, зашкаливает'.
Именно так.
Я боялась Бомбера. Боялась того, что с некоторых пор мы крепко связаны с ним, и эту связь может разорвать лишь смерть одного из нас. Я не планировала умирать - ни в ближайшее время, ни, если брать во внимание проглоченное мною зерно, - вообще. Конечно же, от моего желания мало что зависит, ведь, если Уна Бомбер захочет увидеть меня мертвой, он увидит. Он превратил в пепелище Церковь механизированных и занес мясницкий нож над самым зубастым пернатым города Порога - Человеком-Цыпленком. Прошло полтора месяца, но о судьбе ни первого, ни второго до сих пор ничего не известно. Иногда неведение блаженно. Как раз такой случай.
Иногда мы слишком много берем на себя, твердим, что все хорошо, а потом в первом же рыжебородом мужчине видим угрозу. Возьми себя в руки, Палисси, и открой глаза.
Я открыла глаза.
- Позволь, - произнес Эдуард и забрал из моих рук стакан. Я опустила взгляд и тут же сцепила руки в замок, чтобы дрожь была не так заметна. Но куда там! Разве скроешь что-то от Эдуарда? Даже сцепленные в замок, руки дрожали. Продолжи я держать стакан, и вскоре вся вода оказалась бы на моем платье. - Рита?
- С днем рождения, - сказала я и улыбнулась.
Не стоило улыбаться. Но что мне еще оставалось?
Выражение лица Эдуарда не изменилось - эмоциональный штиль, и лишь глаза выдают тревогу, - но, держу пари, внутренне он содрогнулся от моей улыбки. Знаю я эту свою способность 'обнадеживать улыбкой' - в моей голове все выглядит достойно, на деле же - форменный оскал, гребаная гримаса, какой бы непременно позавидовал привыкший основательно подходить к созданию своего имиджа маньяк-убийца.
- Выглядишь замечательно, - выдала я и тут же мысленно дала себе звонкую пощечину и обозвала бестолочью.
- Зато на тебе лица нет.
- Как нетактично! Я просто не успела накраситься.
Только я могла позволить себе подобные вольности в адрес Эдуарда. Несомненно, это должно вызывать во мне больше трепета и ощущения собственной важности. Увы-увы.
Эдуард улыбнулся уголками губ:
- Не расскажешь, что на тебя вдруг нашло?
- Я задаюсь этим вопросом уже неделю - всякий раз, когда вспоминаю, какой я тебе купила подарок. - Меня все еще потряхивало, но слова прозвучали нахально, то есть я приходила в себя. - Я выудила из шелковых недр сумочки светло-бирюзовую коробочку. - Надеюсь, тебе понравится так же, как понравилось белокурым сладкоголосым сиренам в магазине. Они все охали и ахали, расписывая, каким же достойным и мужественным должен быть мой избранник, раз я покупаю ему такой подарок. - Выпалив это, я почувствовала, как под темечком разливается жар. - Кто-нибудь, ради Бога, немедленно отрежьте мне язык.
Улыбка Эдуарда не стала шире, но льдинки обеспокоенности в глазах растаяли.
Он не стал акцентировать внимание на произнесенном мною подлом словце 'избранник'. Эдуард не был моим избранником. По сути, ничего не изменилось. Да, мы перешли с 'вы' на 'ты' (достижение, по своей значимости сравнимое лишь с изобретением телевизора); да, в ушедшем декабре впервые за годы (годы!) нашего знакомства у нас появилось то, что называется 'общий секрет'; да, возникали неловкие моменты, а взгляды задерживались чуть-чуть дольше, чем положено. И все же... я с головой ушла в работу, собственно, как и Эдуард. Все вернулось на круги своя, а достигнутое более не закреплялось на практике.
- Спасибо, Рита, - Эдуард взял коробочку, слегка подался ко мне и поцеловал в уголок губ.
Я остолбенела, и вовсе не из-за осторожного поцелуя. Дело в том, что аккурат за Эдуардовой спиной материализовалась до невозможности довольная, а потому противная физиономия, словно ее обладатель видел не меня и Эдуарда, а два бочонка с медом. Я дернулась, чтобы скрыться от этого рентгеновского, испепеляющего умилением взгляда, и... в общем, так получилось, что случайно, да ответила на поцелуй. Вернее будет сказать 'коснулась губами его губ'.
'Ну вот, а ты переживала! Закрепляете достигнутое на практике!', - ехидно проблеял внутренний голосок.
Эдуард осторожно отстранился от меня.
- Дай угадаю? - Он вздернул бровь. - Влад?
Если хотите знать, я не растерялась. По правде говоря, внезапно легшая на наш с Эдуардом курс 'акула' в темно-сером костюме-тройке, в расслабленном атласном галстуке и с бокалом пузырящегося шампанского в руке, напугала меня куда больше, чем Абсолютно Неловкий Случайный Поцелуй.
- Быстро! Отвлекающий маневр! Дезориентируй его своей бархатной 'бабочкой', а мы тем временем опустим паруса и сядем на мель вон у тех шведских столов, где нас скроет от любопытных глаз тот пышногрудый риф в безобразном платье.
- Вижу, тебе уже гораздо лучше.
Я похлопала Эдуарда по щеке.
- Рано радуешься. Это всего-навсего временное просветление. Скорее всего, перед тотальной чернотой. Кстати, если подарок не понравится, честное слово, я не буду свирепствовать, если ты вдруг захочешь обменять его на что-то более миловидное и полезное. Сам знаешь, вкус у меня дрянной.
- Готов поспорить с твоим последним утверждением. Ты изумительно выглядишь.
'Изумительно', подумать только!
- Скажи 'спасибо' Софии.
И сфокусировала взгляд на той, кого Влад тащил на буксире. Помяни дьявола...
- Обязательно скажу.
Я пятилась вдоль барной стойки, увлекая за собой Эдуарда, вцепившись в лацканы его пиджака. В зеркальной колонне я мельком увидела наше отражение. Высокий плечистый мужчина в джеймсбондовском, будь он сто раз неладен, пиджаке загораживает длинноволосую девушку в длинном платье с абсолютно чудовищной сумочкой. Даже будучи на каблуках, девушка ниже мужчины. На ее лице - смесь притворного ужаса и искренней улыбки. Я еще не грамма ни пригубила, следовательно, вопрос на миллион: откуда взяться этой унизительной, выдающей меня с потрохами улыбке?
- Господи Боже, Эдуард, - шипела я между делом, замечая все больше и больше деталей интерьера, - у Артура все в порядке? Я имею в виду, все в порядке? - Я постучала пальцем себе по виску. - Мне кажется, он заработался и несколько... съехал с катушек. Это же целое цветочно-ледяное царство! Будь добрым боссом, дай ему выходной, пусть к мозгоправу сходит, что ли.
- Я думаю, в его глазах я буду добрым боссом лишь в том случае, если не дам ему выходной. А еще лучше - если избавлю его от оных вообще.
Зная Артура, термовампира и настоящего энтузиаста своего дела, я нашла слова Эдуарда не лишенными смысла.
- Эй, пропажа, притормози! - взвыл Влад, так мотыляя рукой, словно пытался отогнать лишь видимых ему демонов.
София тем временем, едва поспевая за размашисто шагающим моим возлюбленным братцем, пыталась выдать недовольную гримасу за улыбку. Тщетно. Ей не нравилось, что ее волочат за руку. Просто таких, как София, нельзя никуда волочь. Они сами решают, куда идти и никогда, никогда не спешат.
- Ориентировочное время прибытия: десять секунд. Время пошло.
- Да ты, я посмотрю, разошелся не на шутку, - продавила я сквозь зубы. - Все хохмишь и хохмишь.
Уважения к виновнику торжества ради следует отметить, что я видела перед собой, произнося все это. А видела я собранное, в каком-то роде ожесточенное лицо, и лишь в глазах плясали смешинки, да уголки губ изогнулись так, что тонкий рот стал напоминать радугу. Разошелся не на шутку? Хохмишь? Это не об Эдуарде. То есть вообще не о нем.
Если не знаешь, что искать, черта с два разглядишь в лице Эдуарда знакомые всем людям эмоции. Эдуард не был красив модельной, пошлой, глянцевитой красотой, однако было в нем что-то, что заставляло сердце биться быстро и часто. Мое, по крайней мере. Чтобы не утомлять вас, скажу, что в описании Эдуарда я определенно употребила бы эпитет 'эффектный'.
Надеюсь, вы потихоньку начинаете понимать извращенную природу этого медиума.
- Расслабься, - посоветовал мне Эдуард.
И встал по мою правую сторону, его рука скользнула по барной стойке за моей спиной, слегка касаясь шелковистого шифона платья и голой кожи в месте, где от 'молнии' до середины лопаток был вырез. Там, где его рука коснулась моей кожи, побежали мурашки.
Приблизившись, Влад окинул нас с Эдуардом ничего не упускающим взглядом. Коротко остриженные волосы, высокий лоб, островатый подбородок. Мы двойняшки. Вы можете смертельно оскорбить меня, если скажите, что мы похожи. Потому что, блин, это чертовски правда. Мы по-настоящему похожи.
- Ты опоздала, - сказал мой брат таким тоном, словно это был его праздник, его день рождения.
- И тебе доброго времени суток.
- Что ты подарила Эдуарду?
- Слушай, ты сказал всего ничего, а уже действуешь мне на нервы.
Признаться, я бы предпочла, чтобы этот Владов жуткий взгляд был направлен на кого-то другого. Словно из его зрачков вот-вот вылетят гарпуны. Жуть, одним словом.
В прошлом декабре Влад потерял бдительность и почти - жизнь. Из-за меня. Он профи до мозга костей. Выслеживает и отправляет на тот свет коматозников с проглоченным нелегальным зерном. Но когда речь заходит обо мне... Он теряет голову, да...
Во Влада стреляли. Из-за меня. Тот, кто стрелял во Влада, мертв. Тоже из-за меня.
Руку Софии брат не выпустил. Вы можете одновременно восхищаться и ненавидеть эту высокую, смуглую, черноволосую, длинноногую девушку. Было время, терпимость к друг дружке у нас с Софией была на нуле; милашка Софи однажды разбила мне нос. Ничто не предвещало внезапное потепление в наших взаимоотношениях.
Пожалуй, мы с Софией слишком похожи, чтобы стать подругами, но знаете... кажется, мы ими стали. Иногда для того, чтобы затянулся узелок дружбы, достаточно помочь. Помочь, когда помощь, казалось бы, ждать неоткуда. Это она, София, кто упрямо, не щадя себя, тащила меня за собой по дымной лестнице, заставляя оставить позади смерть, смерть и еще раз смерть, не давай упасть в то время, как над нами ревело бушующее в Церкви механизированных пламя. А нам в затылки дышала призрачная тварь.
Это одно из самых пугающих воспоминаний за мои двадцать три года.
Я не умею красиво говорить, тем более писать (разве что смс-ки Гранину, в которых испытываю его на прочность, предлагая заточить по пицце в рабочее время, на что он мне всегда отвечает, что я худшее, что с ним случалось со времен покупке в телемагазине надувной кровати), но я стараюсь. Стараюсь, как могу, чтобы вы поняли, что это такое: видеть недовольную гримасу на лице той, кто прикрыл ваши потроха, кто позаботился о том, чтобы вы получили свою порцию 'праздничного пирога' (подгоревшего, по вкусу не лучше утеплителя, пирога из больничной столовой), кто был рядом. Видеть и все равно испытывать Благодарность. С большой буквы, именно так.
Такие вещи не забываются. Я не о разбитом носе (хотя это тоже не забыть), а о ее руке, сжимающей мою, о ее ядовито-ироничной улыбочке, которую она демонстрировала мне, стоя в накинутом на голые плечи полушубке над мертвым, как гвоздь в двери, Чак-Чаке, амбале со специфическим чувством юмора и нереализованным желанием пустить мне пулю промеж глаз. Давайте смотреть правде в глаза: кто только этого не хотел? Я имею в виду, пустить мне пулю промеж глаз.
Я подняла руку, чтобы поправить очки на переносице. Вспомнила, что зерно восстановило мое зрение; опустила руку, нахмурилась.
Влад отошел от дел. Не берусь судить, насколько его хватит, но, надеюсь, на достаточно, чтобы его тыквенная башка наконец поняла, что даже работа 'офисного планктона' может быть вполне удовлетворительной... в своем роде. Главное - безопасной. По крайней мере, в кондиционированной коробке никто не будет пытаться вырвать тебе горло, максимум - исподтишка швырнет ластиком в лоб, вытащит из автомата последнюю банку 'Ам-Незии' или закроет дверцы лифта у самого твоего носа. Что также внушало надежду - у Влада с Софией (о, это слово!) отношения. Все развивалось стремительно: София не отходила от Влада, пока он был в больнице, а как только его выписали - они съехались. Быстрые ребята.
Говорят, пережитое сближает. Правильно говорят.
Влад еще некоторое время таращился на меня, а затем, явно прощая мне опоздание, отсалютовал бокалом:
- А пойдемте шампанское пить!
София выразительно посмотрела на меня и закатила глаза. Ее губы шевельнулись и я прочитала по ним: 'Ужас'. В ее взгляде была вся усталость девушки, чей молодой человек - Владислав Палисси. Иногда братец становится настоящей чертовой болью в заднице. Как София его терпит - ума не приложу. Я зауважала ее еще больше.
Влад ухмыльнулся:
- Эд, старик, у нас с тобой уже состоялся мужской разговор. В общем, надеюсь, ты не забыл тот длинный перечень всего того, что я обязательно сделаю с тобой, если ты расстроишь мою Риту.
Конечно же, он видел Абсолютно Неловкий Случайный Поцелуй.
Знакомьтесь, Влад. В этом мой брат. Насильственные наклонности. Вы думаете, что это юмор такой - неуклюжий, грубоватый. Но - нет. Это - чертовы насильственные наклонности, и ничего более.
- Не расстрою, - сказал Эдуард, подыгрывая моему брату. Несомненно, это заговор.
- Ты слишком много берешь на себе, Влад, детка, тебе не кажется, нет?
Влад положил руку мне на плечо и этак проникновенно посмотрел на меня. Папин взгляд.
- Сестра, - обратился он ко мне в манере героя низкопробной 'мыльной оперы'. - Сестра, это только между мной и Эдом. Понимаешь?
Нет, я не понимала.
Прорычав 'вот подлюга', я легонько ткнула кулаком его в плечо (впору треснуть со всей дури, но огнестрельное ранение, после которого он еле выкарабкался - смягчающее мое черное ледяное сердце обстоятельство) и скользнула мимо него, по направлению к шведским столам. Проклятые каблуки. Самой себе я виделась, как пингвин, топающий к кормежке, и никак иначе.
Черт, на моем счету уже две неловки ситуации, а ведь вечер только начинается.