Связь между нами настолько тесная и сильная, что иногда мне стоит значительных усилий оставаться самим собой. Трудно не раствориться в ком-то из них - они ведь для меня, словно моря. Зацепило, заплыл слишком далеко - и пропал...
...Я живу их снами...
...На рассвете - особенно...
...Сережке снится большая зубастая лисица. Остаточное впечатление от той рыжей, что целый месяц воровала у нас кур. Потом Михаил изловил таки её, загнав в угол курятника, и прибил, после чего пугал мальчишку мертвой оскаленной головой. Вот его и трясет... Тренированное воображение мигом рисует речку - блестящую золотую полоску, радостные брызги, тепло мягкого песочка... Серёжка засыпает крепче, убаюканный сияющим видением...
...Михаил мучится воспоминаниями. Они бесформны, размыты и серы, раз за разом тёмные тени всплывают на поверхность, вея могильным холодом. Михаил скрежещет зубами, вздрагивает - его я просто топлю в бархатной черноте, слишком уж его подсознание услужливо генерирует страхи.
...Сны Янки и Владика, краснея, обхожу в спешке. У них одно на уме.
...Марина стонет, складывая сено. Сон длинный, тяжёлый, наверное, если не прекратить, завтра снова будет скрипеть, старая карга, снова проворонит кашу, и придётся завтракать горелой пшенкой. Спи, женщина, без снов, завтра роботы будет вдоволь...
...Маришка бредит о лете - разноцветные бабочки, одуванчики на целую ладонь, потом внезапно всё закрывает собой огромная сладкая груша, даже у меня слюна течёт ... Ребёнок - потенциальный Пастырь. Моя надежда и любимица...
...Степан во сне ловит рыбу. Это к богатству, если верить той же бабе Марине. Пускай себе...
...Аннушке снюсь я. Мне становится не по себе. Сон в подробностях, слишком откровенный, и я спешно покидаю его... Я ещё не определился, как к ней относиться.
...Потому, как я - Пастырь, а они - моя паства. Моя власть над ними безгранична, но это не означает, что я могу позволить себе всё...
* * *
...Утро начинается с хлопот. Самое главное - вода. Нужно иметь постоянный запас свежей воды. Все взрослые отправляются к источнику, со мной остаются только дети и Марина. Я занимаюсь скотом, детвора кормит кур. Наконец завтрак готов. Марина молчит (и это бодрит остальных), потом снова берёмся за работу.
Но есть у меня ещё одно дело.
На краю поля стоит продырявленная пулями пятиэтажка. За ней - руины города. Взрывная волна превратила стотысячный населенный пункт в непролазные бетонные нагромождения, заросшие кривыми соснами и боярышником. Только далеко внизу, в долине, темнеет до сих пор Чорный круг - эпицентр.
На пятом этаже гуляет ветер. Сажусь на покосившуюся плиту и закрываю глаза.
"Брат Дмитрий!"
"Привет, Малыш!"
Я слышу лишь шепот, в нём нет интонаций, он бесцветный, но я отличу шепот Дмитрия из тысячи других. Сквозь него ощущается характер - ироничный, шутливый, но всегда добрый и понимающий.
"У меня всё нормально. Пропалываем кукурузу и свёклу. Паства в норме, скотина в порядке. У меня тоже всё отлично".
"Молодец! У нас праздник - Лина родила мальчика. Такой бутуз, скажу тебе..."
"Поздравляю! Как там Ваш радикулит?"
"Да, слава Богу, потеплело, вот и не прихватывает, как зимой. Летом попытаюсь поберечься и отогреться".
"Берегите себя!"
"Буду стараться! Спасибо, Малыш!"
Открываю глаза, голова кружится. До лагеря Пастыря Дмитрия пятнадцать километров, приходится напрягаться. Это ближайшее к нам поселение людей...
* * *
...Мы находим дикарку. Она поначалу не даётся, кусается и визжит, однако лепешки из грубой муки, жареные на рапсовом масле, усмирят любого, если желудок присох к спине. Это событие - их теперь мало осталось. С тех пор, как Пастыри взяли под наблюдение этот район (а бомбили его нещадно), дикари инстинктивно стали присоединяться к нам. Естественно, там, где Пастырь - там покой и мир, в достатке еды и воды, никто никого не трогает и все довольны.
Я оповестил брата Дмитрия, и он обещал передать Капитулу, чтобы направили в наш округ экспедицию, так как дикарке на вид лет восемнадцать, а значит, где-то могли обретаться её родственники...
...У новенькой в голове каша. Она в полной растерянности, всё рассматривает по-детски, словно видит впервые. Сначала порезалась ножом, потом стала пить сирые яйца, словно дикая кошка. Дети покатывались со смеху, но она не обращала внимания - и себе захлёбывалась дурашливым смехом. Скорее всего, экспедиция не даст нечего - дикарка явно очень давно живёт сама.
Однако не проходит и дня, как она начинает разговаривать.
Разговаривать!
Огрызается Марине, хихикает над чем-то вместе с Аннушкой, щебечет Маришке... Вот так-так! Вспомнила язык, значит не совсем ещё пропащая!
- Я останусь у вас, можно?
У неё зеленые глаза, обветренное широкое лицо, потрескавшиеся от мороза губы. Я сомневаюсь - заглянуть в неё сейчас или дождаться утра?
- Конечно, оставайся! Нас так мало осталось! Нужно держаться вместе, помогать друг другу...
Она улыбается, постреливая глазами.
Кажется, я влюбился...
* * *
...Ночью я настороже. Новый человек в общине - это всегда толчок к проявлению разных эмоций. Марина снова неспокойна, кипучий характер находит выход в какой-то непонятной беготне, она кричит во сне, ругается, ей больно, чувствуется беспокойство и неясные опасения. Снова отбираю у неё сон. Если этого не сделать, то он прорастет, словно сорняк, и начнёт заглушать то доброе, что ещё осталось в её душе...
Михаилу, как это не странно, появление ещё одного человека уменьшило чувство вины...
Серёжка продолжает бояться лисьей головы - пусть лучше потанцует...
Маришка снова видит лето. Моя умница...
У Янки и Владика тоже всё по-старому...
Степану снится... дикарка! На удивление какой-то девственный, невинный сон, поэтому я его не трогаю, хотя и чувствую укол ревности...
А вот с Аннушкой происходит что-то недоброе - сон полон страхов, она блуждает между руин города, разыскивая кого-то, поэтому я спешу, как можно быстрее, вывести её к лагерю. Она ревнует, чувствуя соперничество, ко всему прочему, наверное, я плохо умею скрывать эмоции, вот она и прочитала всё на моём лице...
Ох, и тяжело...
Одна дикарка спит без сновидений, я ощущаю только теплое присутствие и покой.
Что ж, на сегодня хватит. Пусть отдыхают...
* * *
"Малыш, как там новенькая?"
"Дикарка? Даже говорить разучилась, но понемногу приходит в себя..."
"Откуда она? Может, есть кто-то ещё, кроме неё?"
"Не знаю... Она ничего не помнит..."
"Так не бывает, ты же знаешь. Зрительные образы должны оставаться. Просканируй её".
"Ладно..."
* * *
Утро, как всегда, наполнено заботами.
Распределяя обязанности, я до обеда не имел ни минуты свободного времени.
Наконец, когда все сошлись на обед, внезапно налетела туча, и мы решили немного подремать, пока пройдёт дождь.
Тогда я и собрался просканировать её.
- Как тебя зовут?
Главный вопрос. Имя играет огромную роль, оно будит долговременную память, за этим словом просыпаются давно забытые воспоминания, открываются, казалось бы, самые потайные уголки подсознания. Честно говоря, бывает, что дикари, меняя стаи, меняют также и имена. Тогда Пастырь вынужденный ловить в мешанине воспоминаний конкретное слово, чтобы добраться до необходимого отрезка памяти...
Девушка снизывает плечами. Пытаюсь оставаться невозмутимым, чересчур кокетливо она это делает. Ох, неужели пришла и моя пора?
Пастыри так редко находят пару... Ясное дело, мы же не клюём только на внешность. Так трудно влюбиться, если видишь человека насквозь, до самого дна... Так мало в людях искренности и добра, так глубоко они спрятаны... Каждый раз, входя в чужой разум, приходится держать перед собой щит невозмутимости, потому как зло бьёт сразу, без предупреждения, словно гадюка, что притаилась в густой траве...
- Я не помню... Аннушка зовёт меня Ниной...
Нина...
Зеленые миндалевидные глаза, гибкий стан, плавная округлость бёдер и груди... Золотистый загар навеивает сладкие светлые мечты, жилка на правой стороне шеи быстро пульсирует... Я ощущаю жгучее дыхание, будто она горячо дышит мне в ухо...
Спокойно, Пастырь! Спокойно... Намечтаешься потом, когда заглянешь в зелёный омут её глаз, и не найдешь свёрнутой в тугую пружину змеи таящейся агрессии... От одной этой мысли меня, в который раз, прошибает холодный пот... Нет, не верю, снова там, в глубине, ожидает страх, боль и злость на весь белый свет, обида на людей, на саму себя...
- Что ты помнишь о своей прежней жизни? Ты жила с кем-то или сама? Знаешь, редко кто выживает один...
Она напрягает память. Я вхожу в резонанс. Выживание. Она ела всё, что оставалось на одичавших деревьях и кустах прежних садов, дикую картошку, пшеницу, лук. Я прогоняю перед глазами ряд плодов и злаков, их вкус по очереди возникает у меня во рту, всё повторяется по кругу, но я не ощущаю отражения... Дикарка, судя по всему, совсем по-другому воспринимает вкус еды.
Так тоже бывает. Все ощущения зависят от картины в нейронной структуре мозга, а, поскольку люди не изготовляются по единой кальке, невозможно однозначно прочитать их мысли.
Хорошо. Но есть ощущения, что передаются самым коротким путём, формула их проста и непритязательна по содержанию. Боль, например.
Я резонирую с её вегетативной системой и создаю фантом боли, словно кто-то врезал мне по рукам хворостиной.
Во время учёбы нас били по ладоням до тех пор, пока мы не запоминали каждый нюанс и оттенок боли. Я могу воспроизвести его мысленно хоть посреди ночи, иногда кажется, что надо мною стоит кто-то из учителей с палкой наизготовку. Чуть шевельнётся воспоминание - и я физически ощущаю удар, даже руки краснеют...
Она не реагирует!
Я усиливаю внушение, наконец, сам чуть не ору, тыльные стороны ладоней покрываются красными полосами, но она смотрит на меня заинтересовано - игриво, очевидно не понимая и не воспринимая моих стараний!
Она меня не ощущает!
Я бьюсь в глухую стену, словно сумасшедший, но от этого адски больно только мне одному.
Она меня экранирует!
Да нет, она не реагирует на меня! Совсем! Она инертная!
- Что с тобой? - испугавшись, она отшатывается от меня.
Мне стоит огромных усилий держать себя в руках.
- Мне плохо. Наверное, что-то не то съел...
- Тогда идём, приляжешь!
Она подхватывает меня, но прикосновения её сродни объятиям змеи. Что делать? Как мне поступить? Если есть ещё и другие, такие, как она, то что мы, Пастыри, сможем им противопоставить?
- Веди меня вон туда. - я указал на скособоченную панельную пятиэтажку. - Там у меня есть лекарства...
- Там? - недоверчиво спрашивает она.
- Там. У меня такая болезнь. Время от времени прихватывает. Лекарства я держу там, не хочу, чтобы у кого-то возникали лишние вопросы...
Она не верит. Конечно, плохонький из меня актёр. Но все-таки, она ведёт мене к руинам.
Наверху ветрено, как всегда.
"Дмитрий! Дмитрий!"
Небо пустое, холодная синь внезапно теряет глубину, и я, почти физически, ощущаю черный вакуум за её пределами.
"Дмитрий! Дмитрий! Где вы?"
"Что, Малыш? Что случилось?!"
"У мене инертная! Слышите? Она инертная! Я не могу её слышать!"
"Ты уверен?"
"Я всё испробовал! Что мне делать?"
"Для начала - успокойся. Где ты сейчас?"
"Наверху, там, откуда всегда..."
"Хорошо. Она?"
"Рядом".
"Нож при тебе?"
Глотая слюну, нащупываю на поясе большой ритуальный нож, один из символов Пастыря. Первый - посох. Он поддерживает в дороге. Второй - ... Как же это... Что ж это...
"Нож при тебе?" - в эфирном голосе Дмитрия проступает металл.
"Малыш, ты понимаешь, кто она такая? Ты понимаешь? Ты помнишь Писанья?"
Раскрыв глаза, я смотрю на неё. Она тревожится. Она смотрит мне в глаза, и в зеленых омутах её глаз я вижу себя. Таким, какой есть - долговязый неуклюжий паренёк с неровными прядями жестких тёмных волос. Добрый Пастырь, что ведёт и оберегает. Добрый Пастырь, что не допустит больше зла, защитит и сохранит... Добрый Пастырь, который, кроме того, что обязан заботится о своей пастве, должен также избавляться от паршивых овец.
Тех, кто не "слышат". Тех, кто не поддаются исправлению и контролю.
Вот для чего дают после обучения ритуальный нож.
Я смотрю на неё. Чувство, что рождается, не приходило с тех пор, как учитель впервые привёл меня к пастве и отдал их мне в руки.
Чувство страха.
Я так давно не боялся людей, что этот изначальный страх застал меня врасплох.
Я смотрел на неё, и видел своё отражение в её зеленых глазах.
Она внезапно приблизилась и коснулась губами моих губ.
Небо надвинулось настолько низко, что седые тучи стали цепляться за верхушки панелей.
Погибель, сама смерть дарила мне свой поцелуй.
Нож неожиданно остро впился в рёбра холодной рукоятью, но руки не слушались. Смерть целовала меня, но у меня не было сил сопротивляться или убежать.
Вот, ты какая...
"И увидел я то, что хуже смерти. Это - женщина! Сердце её - сети, руки её - оковы!.."
* * *
Я не видел её, не слышал... Я верил.
Я смотрел ей в глаза. Глаза, которые не могли лгать. Глаза, которые таили в своих глубинах жизнь и смерть. Я не мог её прочитать, не мог её постичь. Она стала для меня богом, которого я боялся и любил одновременно.
Наконец я нашел ту, в которой не видел мрака и отравы!
Они таились там, в омутах зеленых глаз.
Как это трудно! Как трудно нести ваши грехи и неверие, ваши страхи и смятения, ваш, всё сжигающий, огонь зависти и ненависти! Как тяжело, как неизъяснимо тяжело видеть внутри вас, таких прекрасных и добрых, это черное семя смерти и разрушения!
Как трудно бороться с ними, как тяжело держать их в покорности, чтобы они, проросши, не закончили уже начатое, не превратив землю в пустыню смерти!
Но как же хочется верить и в вашу доброту! Верить, теряясь в сомнениях, идти по краю, коря себя холодом сомнений, и всё равно верить!
"Малыш, ты мене слышишь? Держи её, сколько сможешь, мы уже идём. Всего несколько часов. Держись..."
* * *
- Я люблю тебя...
Небо разверзлось, ливень снова загородил от нас мир. Она прижалась ко мне, ища тепло и защиту.
...Словно ягнёнок к пастырю...
- Я люблю тебя! Слышишь?..
Я не знаю, кто сказал это. Я оглох и ослеп. Нереальность серой стеной дождя подступила к нам.
Я - Пастырь. Я - щит и опора, добро и меч. Я служу своей пастве, я оберегаю её души, я стою на границе сумерек, не пуская на волю древнюю тьму из их утомленных и изверившихся сердец.
Я - добрый Пастырь. Я должен...
Нож привычно холодит сбитые ладони.
Я смотрю в её глаза.
В зеленый омут, что затягивает туда, на дно, где сидит, свернувшись, давнишний змей греха.
Я - добрый Пастырь.
Она улыбается...
* * *
Движение выверено.
Мокро, липко...
Она дёргается, бьётся в агонии, жизнь выходит медленно, толчками выливаясь из вскрытого горла. Ещё раз, ещё...
Наконец обмякает, цепенеет, ношей ложиться на руки и сердце...
Дождь бьет, кровь течёт вокруг и отовсюду. Весь мир в крови...
* * *
- Как ты, Малыш?
Дмитрий пришел только ночью. Вместе с Вороном, соседним Пастырем. Я открылся им.
- Ты хорошо спрятал тело? Не хватает, чтобы кто-нибудь из паствы нашел её...
- Я сбросил её в старый коллектор. Крысы позаботятся об остальном...
Он только кивнул.
Ворон, чёрный и бородатый, положил ладонь на плечо.
- Ты всё хорошо сделал. Не кори себя. Ты не убийца. Ты - Пастырь. Не бог, но и не человек. Пастырь.
- Я понимаю. Но...
* * *
...Но по ночам мне снится сон.
Хотя временами мне кажется, что это совсем не сон. Сон - это то, в чём я живу. Что мне приснился тот ливень, и пятиэтажка, и кровь... Что дикарка просто убежала, а Пастырей я обманул так же, как обманул самого себя.
Но это только странные мысли...
...А по ночам мне снится сон.
Я выхожу из лагеря, когда все уже крепко спят, и иду на то место, туда, где чернеет нагромождение руин эпицентра.
Там она меня ждёт.
Зеленые глаза сияют, словно звёзды... Вот так банально и волшебно - как звёзды. И до утра я всматриваюсь в это сияние, не находя в нём ничего.
Скоро у нас будет маленький. Она говорит, что справится сама, и чтобы я не волновался. Когда-то, когда она жила со своей семьёй, то помогала принимать роды у сестры, так что справится...
Вспомнив сестру, снова плачет... Они умерли зимой, какая-то хворь выкосила их за неделю. Так она осталась одна...
Маленький пинается, копошится, хочет на свободу. Я не слышу его так же, как не слышу её. Я не хочу его слышать, чтобы не видеть в нём того, чего боюсь...
Времени всегда мало, сны всегда такие короткие, такие сладкие...
Слишком сладкие, чтобы быть правдой.
Когда я не сплю, мне хочется верить, что они - правдивы. А во сне меня переполняет страх, я пытаюсь уверить себя, что это действительно сон...
Я совсем запутался.
Пусть себе снятся. Пока они остаются снами, они будут жить.