...пришел в себя .

   Крестовый свод , высокое узкое окно, зарешеченное свинцовым переплетом, в разноцветных стеклах - искры. Его хочется открыть: там свет, там солнце. Сильно болит грудь, трудно дышать.

   Спугнув с одеяла яркие радужные отсветы, он садится на кровати, погружает ноги в густой тёплый мех - на полу вместо ковра огромная медвежья шкура - и борется с головокружением.

   - Сэр Уилфрид, вам нельзя вставать.

   Никакой он сегодня не Уилфрид, и даже отсутствие всегдашнего автомобильного шума снаружи ничего не меняет.

   - Где она?

   - Леди ненадолго вышла, - слуга и не пытается его уложить, - позвать её?

   - Умываться. И одежду.

   Старик глядит так, будто столкнулся с очередной причудой своего хозяина, из тех, к которым невозможно привыкнуть.

   - Умываться - извольте, а про одежду и не думайте.

   Игра игрой. Стоит рыкнуть, и он подчинится, но рычать сил нет, потому что удар, полученный вчера на турнире, был вовсе не игрушечным.

  

   Большой глупостью было принять вызов этого Реджинальда. Но посмотрев, как лихо другие рыцари крушат копья в честь дочери барона, хозяина замка, он решил: а чем я хуже? - верхом он ездил неплохо.

   Он натянул на себя кольчугу- ещё подумал, что ненадёжный это доспех, прямого удара не выдержит - подпругу проверил сам.

   Легко, не касаясь стремян, вспрыгнул в седло. Водрузил на голову шлем (мир заглох, сузился до размеров смотровой щели), принял у оруженосцев турнирное оружие: щит и копье с коронелем. Реджинальд на сытом, нетерпеливом жеребце ждал его на том конце ристалища.

   Целиться надо в щит, это он помнил из Вальтера Скотта. Можно в шлем - если точно попасть, противник упадёт на землю. Но слишком легко промахнуться. Так что лучше в щит. Перехватил копьё под мышку и с места послал коня в галоп.

   Удар в грудь. Темно.

   Из седла он вылетел пушинкой, прямо на руки турнирному стражу - слава Богу, тот знал своё дело как следует, иначе бы конец. Сознание потерял не сразу, успел понять, что с него сняли шлем и куда-то понесли.

  

   Упираясь руками в кровать, подавшись вперёд, он осматривает, как бы в первый раз, своё жилище. Стены, своды, окно. Распятие на стене. Он вдруг понимает, что всё сейчас неважно, даже колючая боль внутри не имеет значения - он сидит и хочет, чтобы она пришла.

   Скрип двери, шорох шёлка - это она. Испуганно вскрикивает, принимается укладывать его - он не сопротивляется. Ему вдруг становится стыдно за свой дурацкий балахон до колен, в который его неизвестно зачем обрядили.

   Он любуется ей. Она прекрасна и свежа, как зимнее утро. Лёгкие льняные волосы - будто сияние, изумительные брови; чистые, глубокие голубые глаза смотрят строго и нежно - ты смел думать, что купил эту женщину? Он молча целует ей руки, но она оглядывается на дверь - она не одна.

   Приор Эймер. Серая мешковатая сутана, из которой торчит голова: бусинки зрачков, тонкие губы, твёрдый подбородок. Тонзура блестит, как лакированная, после игры ему придётся побриться налысо.

   Святая церковь, движимая материнской любовью и заботой о своих неразумных чадах, уже не единожды издавала эдикты против турниров, но господам рыцарям всё неймётся. Благородный сэр Уилфрид, как кажется, получил достаточно убедительные доказательства Её правоты. Доблести место на поле битвы. Зачем сэру Уилфриду понадобилось после побед над сарацинами поднимать оружие на единоверца? Уж ладно Реджинальд, мальчишка, но вы-то - ай-яй-яй... Как ваше самочувствие?

   - Благодарю. Уже лучше.

   О благочестии, смирении и прочих христианских добродетелях приор говорит хорошо, к месту вставляя латинские цитаты - интересно, может, они сюда настоящего попа притащили? - но, наконец, воздав хвалу Богу, даровавшему такое высокое искусство врачевания столь восхитительной - ах, леди, не скромничайте, вы даже после бессонной ночи очаровательны - с хитроватой улыбкой... удаляется...

   Они одни.

   - Эймер тысячу раз прав, Уилфрид, ваша храбрость граничит с безрассудством. Кчему было принимать вызов, не оправившись от ран?..

   Она осторожно прикасается к его груди:

   - Болит?

   Это выходит у неё до того просто, что ему становится тепло и уютно.

   - Словно каштан с кожурой проглотил.

  

   - Это чё, типа ты будешь махать деревянным мечом, а я ходить завёрнутой в занавеску? Вась, ты головой не ударился? А приколись, об этом узнают - бизнесу хана, съедят...

   Ноги, бёдра, талия, грудь - шикарная платиновая блондинка. Не дура вовсе: Мураками в оригинале, два европейских языка.

   Он объяснил, где это (Англия, настоящий замок), и какие люди там отдыхают.

   - Кто-кто? - о, какие большие глаза, - ну у них и хобби. Только знаешь, если там всё под тринадцатый век, то они, наверное, по-французски говорить будут, а у тебя с ним не очень - ладно, время есть, подтянем.

   Когда эта куколка успела превратиться в Прекрасную Даму? Или она Ею всегда была, только он не умел разглядеть?

  

   Умываясь из большой медной чаши, которую принёс слуга, он думает о том, что средневековье имеет, всё-таки, больше минусов, чем плюсов. Например, ему и в голову не приходило, насколько трудно жить без такой вещи, как зубная щётка.

   А впрочем, это всего лишь антураж, декорация неудавшегося спектакля, как и удобства во дворе, дубовая бочка вместо джакуззи, минимальная сервировка стола - мясо приходится брать руками, рядом крутятся громадные псы, клянчат кусочек. Иллюзия не получилась, и шоссе за окном тут ни при чем, наоборот, всё слишком хорошо сделано. Добросовестные англичане перестарались с реставрацией замка, и он теперь выглядит так, будто его только что построили, но ведь человеку XXI столетия не это нужно.

   Ему нужно ощутить время; мох на стенах, стёртые бесчисленными шагами ступени, выцветшие гобелены - пыль веков. Без неё получается всего лишь ещё одна современность, просто несколько иная. Наверное, это понимают полудикие люди, которые машут деревянными мечами и драпируются в занавески.

   Ему сильно повезло, что в погоне за несуществующим он нашёл настоящее.

   Кто сказал, что лучше всего объясняться в любви по-французски?

   - Ирина.

   - вам нужно поесть...как?

   - ...Ирина.

   - Что? Уилфрид, я вас не понимаю.

   Заигралась?

   Жарко. Меж лопаток стекает ледяная струйка.

   Духота-то какая.

  

   Всхлипы. Горечь и отчаяние.

   - Потом попросил открыть окно и...

   Леди Ровена рыдает. Старый барон обнимает её, пытается утешить.

   Приор смотрит в окно. Из него открывается прекрасный вид: широкие заливные луга, вдали синеет полоска леса, всё в белых барашках облаков сияет лазурью небо.

   -Eirene по-гречески значит "мир", - произносит он, - нет, признаться, ничего в голову не приходит.

   - Устроили мне день рождения родственнички, нечего сказать, - ворчит барон, - Реджинальда ноги в моём доме не будет больше - успокойся, девочка, не плачь - заехал, сукин кот, справа, как в настоящем бою...

   Уилфрид лежит на кровати с влажным полотенцем на лбу. Лихорадочный румянец, блуждающий безумный взгляд. Тихо что-то бормочет.

   - Вы можете его понять, Эймер? Что он говорит?

   - Quid haec verba sibi velint, fateor me nescire*. Это даже не греческий. Видимо, сарацинская тарабарщина, которой он нахватался в Палестине, - отвечает Эймер.

  

  

  

  * Признаюсь, понятия не имею, что могут означать эти слова. (лат.)