Аннотация: Размышления автора "Дневников", порой эпатажные, о природе творчества и художниках в эпоху, которую мы называем постиндустриальной. Переводческими сомнениями (таких всегда хватает) легко было делиться с Л.Бондаревским. За что ему спасибо!
1. В 20-ти километрах от Буэнос-Айреса - в 1962 году шестимиллионного города - прячется в деревьях вилла, с хозяевами которой В.Гомбрович дружен и чье приглашение погостить принял. W.Gombrowicz. DZIENNIK.
- Вилла дышала покоем, зелень, солнце были как вода для страждущих уст, но именно это наводило на мысль об особого рода усталости, которая ищет здесь отдохновения.
Я думал, как же должен был относиться к этому оазису его хозяин, Жангранд, ранним утром, в шесть, выезжающий на машине на отдаленную фабрику, где он был директором, и в течение многих часов в грохоте и беспорядке считающий минуты, отделяющие его от возвращения в тишину, - но когда возвращался, под вечер, необходимость использования каждой минуты покоя отнимала покой, - отдых становился работой, поскольку вновь он считал минуты, теперь отделяющие его от фабрики. В "свободные мгновения" он становился скульптором. Среди деревьев размещались каменные торсы, замершие в линии, и глыбы, глыбы, - которые он тесал, поглядывая на часы.
Сидя в постели, я думал об этих глыбах и - разглядывая мелкие предметы в моей гостевой (боковой) комнате - вспомнил об абстрактных работах его жены Алисы, украшающих холл. Если не сам загородный дом, то занятие искусством здесь было покоем. Но было ли спокойным это занятие? Не донимала ли хозяев тревога даже в этом последнем убежище, и не в силу каких-то внешних причин, а по самой природе творческого труда? Предаваться искусству на этой вилле, любимый их "проект" - показался мне близким к банкротству при разговоре с ними; в их словах звучала не радость, а скорее горечь, озабоченность - кстати, с признаками такого вот разочарования я постоянно сейчас встречаюсь в среде живописцев. Художника гнетет количество художников. Слишком много их. Все рисуют. Почему это искусство перестало быть трудным, почему в наше время стал явью какой-то триумф убогости, благодаря этому писать картины стало занятием легким, доступным любому выскочке, студентам, детям, отставникам, каждому - удалось обойти все трудности техники, формы, которые запрещали вход в алтарь, и ныне каждый может быть художником - и, что хуже, эти картины "совсем не так плохи".
"Совсем не так плохи". Эти ее слова отдавали как бы нескрываемым удивлением особы, незаслуженно получившей пощечину. Блуждая глазами по своей узкой и неуютной комнате, я думал, что этот оазис, наполненный каменным молчанием глыб, а также метафизикой абстрактных картин, совсем не является оазисом, и засомневался, хорошо ли я сделал, что приехал сюда в бегстве от монстра, полыхавшего белесым блеском на горизонте.
2. Размышления о музыкальном творчестве - после встреч со Станиславом Вислоцким, директором варшавской Филармонии, посетившим Аргентину с концертами в 1962 году. W.Gombrowicz. DZIENNIK.
- Все явственней становится видно, что музыканты "не терпят" музыки (как художники изо).
Правду сказать, ситуация с ними в истории никогда не была в полном порядке, с точки зрения общественной. Если учесть, что даже слушатель с весьма натренированным ухом с трудом сориентируется вчерне в таком простом произведении с прозрачно классической структурой, как соната, не прослушав его раз пяток, то следует признать, что общение с музыкой публики в концертных залах в подавляющем проценте - пыль в глаза и надувательство. Сколько раз я вопрошал себя, выходя с концерта потруднее, что вообще мог понять тут возбужденный аплодисментами досужий народ, если я, я - подготовленный к этим материям ухом и духом, выносил от такой духовной пищи впечатлений, что от гороха с капустой, проще сказать, одно недоумение. Всевозможные концертные сессии, веками проводимые с громким успехом, свидетельствуют лишь, что величавая общественная роль музыки не имеет ничего общего со...слушаньем.
Этот, скажем так, грех первородный музыки, во времена Генделя и Гайдна походивший больше на грешок, сегодня вздымается, как огромный чирей, полный яду. Эти мельничные жернова - тысячи оркестров, залов, толпы слушателей, выступления виртуозов, перелетающих между континентами, как болиды, академии, фестивали, конкурсы, армии техников, теоретиков, инженеров, творцов, критиков, штабеля книг... и весь этот шум и гам - там, как бы за стеклом, недоступный, неизвестный, ненужный людям? Скандал. Смешно - стыдно. О, женщина! Когда б ты знала, к каким ужасным последствиям приводит размножение, ты была бы осторожней в постели!
Осталось вывести из заблуждения тех, кто еще утешается мыслью, что этот скандал затрагивает только социальную роль музыки. Даже оказавшись на вершинах, там, где, казалось бы, не место давке, современный человек ощущает унизительную надпись на своем лбу: "один из очень многих". Женщина, женщина... тебе бы ограничиться рождением слушателей - ты же наплодила творцов. Во времена Баха органистов было меньше, чем сейчас Бахов - с амбициями куда выше, чем у Иоганна Себастьяна!
Пусть не заблуждается также тот, кто питает иллюзии, что творения людского гения останутся неприкосновенными при все увеличивающейся плодовитости Женщины, размазывающей количеством людей людскую натуру, то есть, что великие, выдающиеся творения останутся при своем высочайшем статусе вопреки числу потребителей и производителей музыки. Видно, шедевры тоже не хотят вынашиваться в этой утробе... Музыкальные произведения в наше время стали недоброжелательными, что ли, даже и злобными порою - становятся, как кость в горле, давят, душат. А то норовистыми, как одичавшие ослы, лягаются, грызутся. Бах был один, а каталог его опусов вмещает сотни позиций - он был плодовит в высоком стиле. Ныне композиторов стало больше, чем сочинений Баха, но, пожалуй, всем скопом они не родили и десятка партитур подобной духовной зрелости. Сегодняшнее произведение не хочет рождаться (мстит, что ли, женщине), воплощение замысла требует все больших усилий, а "доведение до уровня" композиции скромных размеров растягивается на года. Когда сочинитель доходит, наконец, до своего опуса номер двадцать, он говорит: "уф!", как будто достиг заоблачной высоты...
В качестве послесловия: оригинал - Библиотека "Культуры" том CXXXVIII, Институт литературный Париж, 1966 г.