Аннотация: Три брата Смирновы. Кем же окажется младший брат? Читайте, узнаете.
Иван Печерский
Там, за дальними холмами
Пьеса в трех действиях
Действующие лица:
Братья Смирновы:
Смирнов Тихон, учитель математики, 38 лет.
Смирнов Егор, работает барменом, 35 лет.
Смирнов Стас, младший брат.
Варя, жена Тихона.
Наташа, сестра Вари, поэтическая натура.
Дед Степан, живет в деревне в собственном доме.
Антон, племянник Вари, студент пятого курса.
Отец Георгий, молодой священник.
Семен Петрович, худрук сельского клуба.
София, гречанка.
Действие первое.
1.
Квартира Смирновых. В правом углу от окна - комод цвета под орех, на нем граммофон с ярко окрашенным раструбом. Слева от окна, в огромной кадушке, шикарный лимон с желтеющими плодами. Посреди комнаты большой круглый стол на резных ножках. На столе - бронзовый канделябр с тремя свечами, от них идет легкий дымок, видно, что их только потушили. Рядом бутылка открытого коньяка, стакан, две чайные чашки. За столом сидит Егор. Он слегка пьян. Тихон стоит, широко расставив ноги, у телескопа, устремленного в черный квадрат неба раскрытого окна. Он смотрит в телескоп. Вид у него восторженно - возбужденный.
Тихон. Ты посмотри, посмотри - какая прелесть! Это же так редко бывает, всего четыре градуса!
Егор (удрученно). Четыре... Тут сорок, и без толку, (Пристально смотрит на бутылку.) а у тебя - (Протяжно, с грустной иронией.) четыре... (Подпирает голову руками.)
Тихон (увлеченно). Венера повыше, она поярче, посочней - ей от солнца побольше света достается. Юпитер, скромняга, хотя сам - гигант! Видишь, как их наше земное небо уравнивает, ставя в одной плоскости. А ведь они в разных, так сказать, углах солнечной системы.
Егор (вскидывает голову). Мы тоже с тобой за одним столом сидим... иногда. А расстояние между нами - (Растягивает слова.) целая вселенная! Может тебе опять свет потушить? При свечах как - то романтичней планеты светят. Твои (По слогам.) любимые планеты. А вообще, тебе нужно того - в горы, чтоб не с десятого этажа небо сверлить этой штуковиной, а выше трех тысяч метров. Город не любит звезд, он убивает их первобытную прелесть.
Тихон. Это ты хорошо сказал - первобытная прелесть... Ты всегда мог хорошо, образно говорить. Тебе нужно было идти дальше учиться, развивать свои способности...
Егор. Ну, говорил, ну и что! Ты мне тогда чем-то помог, ты сам еле сводил концы с концами.
Тихон (раздраженно). А что - я тебя должен за ручку в университет отвести?! Ты бы все равно выкрутился и ушел бы к своим этим, к дружкам. Где они теперь твои друзья, где? Где твоя улица?
Егор. Зато мне есть что вспомнить, в отличие от тебя! Улица, что психолог, просканирует до косточек, а потом поставит вердикт - годен к сквознякам подворотен или только к книжной пыли. И не смотри на меня так! Я к тебе пришел пообщаться, поговорить. А ты опять включаешь свое педагогическое нутро?
Тихон. Ну, хорошо, давай общаться!
Порывисто садится на стул. Слышится его сухой скрип.
Братья смотрят друг на друга.
Егор. У тебя стул скрипит... рассохся. Может, ты окно закроешь - прохладно, осень на дворе.
Тихон так же порывисто встает, идет закрывать окно. Резко хлопает окном. Егор в это время суетливо наливает коньяк, быстро выпивает, заедает лимоном, кривится.
Тихон (Идет к столу, пристально смотрит на Егора). Вот ты всегда так - втихоря...
Егор. Ты же не пьешь коньяк. У тебя от него изжога. А у меня изжога от другого - от твоего фарфорово-хрустального морализма. А! (Хлопает в ладоши.) Как я сказал! Камю, Кафка! Поток сознания. Может мне в писатели податься? А?
Тихон. Озлобленность это. Больше ничего. Да и при чем здесь Кафка?
Садится на стул, думает о чем-то.
Егор. Чего замолчал? Иль исчерпался для меня твой педагогический запал?
Тихон. Что, опять с Ленкой поругался?
Егор. Не только. А вообще - да: мы опять, того - боксировали. Вот тут Кафка актуален. Поток сознания зашкаливал до бреда в абсолютном его проявлении. Я после нее - как вот этот лимон. ( Смотрит на лимонную дольку на свет.)
Тихон. Лимон... Кокос ты непробиваемый. Ну а чего ты хотел? Пять лет ей мозги пудришь. А ей уже тридцать лет! Она, понимаешь - замуж хочет!
Егор. Это она тебя сама сказала или как, опять твое педагогическое чутье!
Тихон. Но причем здесь все это. По ней же видно, чего она хочет.
Егор. Ей хочется ... А чего я хочу - кого-нибудь это волнует?
Тихон. Да ты сам не знаешь - чего ты хочешь! Определиться надо как-нибудь уж в тридцать пять.
Егор. Ну, только не надо вот опять таким тоном! То, что ты старше от меня на три года - это не дает тебе право так вот говорить! Три года... так - ерундовина.
Тихон. А чего ты обижаешься? Я что, тебя оскорбляю?
Егор. Лучше иногда оскорбить, чем вот так пренебрежительно смотреть, говорить таким тоном. Знаешь, взгляд иногда красноречивее слов. А вы, учителя, умеете смотреть.
Тихон. Ты подумай, какой впечатлительный! А за стойкой бара стоять и три года смотреть на людей сквозь разноцветное стекло бутылок - это не оскорбление!
Егор. Ну, конечно же, только ты у нас правильной жизнью живешь. Ты ж у нас хороший, примерный такой, правильным курсом по жизни идешь, жену все ублажаешь, детишек - чужих, точным наукам обучаешь. И как это Варюшка с тобой, таким хорошим, восемь лет прожила.
Пауза.
Егор. Странное у нас с тобой общение получилось. Как будто выясняем чего.
Тихон. А чего нам выяснять? Чего? Ты все играешь какую-то роль, сам не знаешь какую, но играешь. Меня все это раздражает, даже бесит.
Егор (вздыхает). Играю, фальшиво? Может быть. Но моя фальшивость искренней, чем твоя сухая правильность. Вот пью, играя, будто чей-то сценарий проигрываю. Выпьешь - и все как будто хорошо, и я все могу, горы могу свернуть. Но другое мое я понимает, что жизнь не ограничена стойкой бара, что есть что-то еще. А вот что? Может, жизнь моя прошла мимо чего-то важного; ну помнишь, в детстве, как я любил археологию, помнишь. Может, мне надо было на археолога учиться? Сейчас бы не коктейли готовил, а где-нибудь на раскопах, под открытым небом, с кисточкой...
Тихон. Помню-помню тот кувшин, что ты слепил, разукрасил, зарыл у деда в саду; все так тщательно замаскировал, а потом повел нас со Стасом искать клад, и как - будто случайно, мы наткнулись на кувшин из глубокой древности.
Егор. Да... Я его, для убедительности, прокоптил: так сказать, пыль времен навел.
Тихон. Мы поначалу поверили, но потом, когда нашли в гараже еще несколько черепков...
Егор. То был брак. А вы мне тогда в кровать под простыню этих битых глиняных черепков...
Пауза.
Егор. Куда все это ушло, куда все эти интересы, увлечения улетучились? Теперь только могу, что бутылками жонглировать (Пауза). А ведь Митька, Митька-то у меня контрольные по алгебре списывал.
Тихон. А теперь Митька - Дмитрий Сергеевич - владелец кафе "Шансон", а ты у него...
Егор. Давай не будем... это временная работа, я уверен.
Тихон. Уже как три года временная. Хотя, что говорить - в математике ты в школе хорошо соображал.
Егор. Ну да: было бы сейчас в семействе Смирновых аж два учителя математики. Это уже чересчур.
Тихон. А на счет чужого сценария в жизни, я тебе скажу, - все это дурь, извини, обыкновенная дурь. Ты попробуй, пусть и в тридцать пять, что-то в себе изменить, реально оценить и что-нибудь сделать, а то так и останешься барменом Егоркой.
Егор (порывисто встает). Вот взял и все испортил! Только начали по-братски общаться! Ну чего ты меня все учишь! Сам-то - не академик, а простой учителишка! И астрономия эта твоя - блажь! У самого в голове абстракции, планетки всякие, а меня к реалиям призываешь! Ты сам эти свои планеты и звезды больше любишь, чем свою жену, братьев, несостоявшихся детей! Да, ну тебя! (Уходит, широко размахивая руками.)
Тихон (раздраженно). Ну и иди! Иди, давись своей желчью... (Берется за виски.) Несостоявшихся...
Пауза.
(Устало, на выдохе). Вот и пообщались...
Входит Варя, с сумками в руках, уставшая, немного взвинченная.
Варя. Что это наш Егорка такой злющий выбежал? Опять ты его учил уму-разуму?
Тихон (наигранно). А что? Я - старший брат. Немного дольше прожил, могу же...
Варя. А как же ваш самый младший? Стасик? Выпал бедненький из поля твоей опеки, на целых пять лет как уж.
Тихон. Ну, теперь ты начинаешь, на смену братцу. К чему это всё? Лучше что-нибудь поесть придумала.
Варя. Еда еще вот в этих сумках. Ты пока от Луны подпитайся.
Уходит на кухню.
Тихон садится за стол, сидит, задумавшись, гладит край скатерти на столе.
Тихон. Не помогает нам твой стол своею округлостью, дед, не помогает: углы, как были, так и остались.
Подходит к комоду с граммофоном. Задумчиво, медленно пересматривает лежащие рядом пластинки. Наконец выбирает одну, ставит иглу граммофона размашистым движением руки. Звучит "Аве, Мария" Шуберта. Тихон медленно, чуть ли не на цыпочках, словно боясь кого-нибудь разбудить, идёт к креслу, медленно садится. Закрывает глаза. Гаснет свет. Музыка звучит все громче и громче. Потом обрывается.
2.
Зажигается мягкий голубоватый свет. Идет воспоминание Тихона. Обстановка в комнате та же, только нет лимонного дерева и вместо круглого стола маленький квадратный столик, покрытый клеенчатой скатертью. Егор сидит за ним, пьет из светлой чашки чай. Тихон рядом склонился над картой звездного неба.
Егор. Интересно - кошки видят в ночном небе звёзды?
Тихон. Мышиный запах им заменяет романтику звёзд. Так, нужно сделать паузу. А то от этих точек и линий уже в глазах зарябило. (Мечтательно.) Скоро, скоро я начну делать свой телескоп...
Идет к комоду с граммофоном, ставит пластинку. Звучит "Аве, Мария" Шуберта.
Егор. Нудная музыка, тоску нагоняет.
Тихон. Что ты, что ты, прелестная музыка! Потаенный голос небес! Больше всего я люблю хрустеть яблоками из дедова сада, сидеть в его плетеном кресле-каталке, читать Паустовского, Пришвина под какую-нибудь классическую музыку. Ешь яблоко, (Восторженно.) а оно - сочное, ароматное, с легким дымком осени, и у Паустовского все такое сочное, емкое, цветное, с запахами прозрачных осенних деньков. И хочется мечтать, мечтать, а кресло скрипит в такт мечтаниям.
Егор. Да, смотрю я на тебя - безнадежный романтик. А я вот люблю, особенно по - пьяни, смотреть по ТНТ "Интерны". Врачи-дебилы, разговор о сексе и такие хохмы. И вроде и цинично, но со своей философией. Да, и когда выпивши - то все по телевизору откровеннее и смешнее кажется, и тоньше эту самую философию жизни чувствуешь. И ты уже мнишь - что сделал бы, сострил, не хуже их, ну тех, которые по другую строну экрана. А на завтра ощущаешь разом все горести мира.
Тихон. Разные у нас, с тобой, Егор, мечтания, представления, так сказать, разнополюсные. В детстве вроде бы заодно были. Помнишь, как мы шли по улице, и на нас большущая собака набросилась - как мы вместе на нее пошли. Помнишь, она сначала впала в недоумение, а потом вообще, деру дала. А вот если бы кто из нас испугался, побежал...
Егор. Тогда на нас страх одинаково подействовал. В детстве всегда больше точек соприкосновения. А потом - фить, (Делает многозначительный жест рукой.) фить - и в разные, так сказать, сады забрели. Один - в эдемский сад, другой - в такой ералаш попадает: одни пеньки и коряги. В детстве как-то повеселей было, проще, чудили без оглядки на смыслы. А как твоя молодая жена, не заскучала? Кстати, где она?
Тихон. На рынок пошла за лимонным деревом. Хочется ей свои лимоны в доме иметь.
Егор. Вот видишь, лимонное дерево - это от скуки. Скучает жена твоя, скучает. Лучше бы стол хороший купили, тесновато тут у вас.
Тихон. Дед обещал сделать: круглый, с резными ножками. Говорит, что круглый стол нас должен объединить. Круг, по его мнению - символ единения.
Егор. А по мне, так круг - безнадежность и тупик. Ну как в цирке - бегут, бегут лошади по кругу...
Тихон. А что там Стас? Как он там? Может, к нему махнешь, с работой поможет. Сибирь, нефть - перспективы.
Егор. Ни слуху, ни духу от нашего Стасика. Деду пару писем нацарапал, деньги ему прислал, и ты знаешь, немалые. Деду писал, что в хорошей фирме устроился. Ты же знаешь, он скуп на слова. Помнишь, он с армии пришел: обычно, сколько всяких разговоров о ней, солдатского фольклора, часов воспоминаний под водочку, все эти фамилии любимых прапорщиков, лейтенантов. А наш, на хоздворе служил - и все. А в Сибирь пока не хочу. Мне лично север противопоказан. Помнишь, в Питер ездил к тетке: так я там еле - еле три дня высидел. До того эти туманы достали, а помню, был только сентябрь. Так я на крыльях летел домой. (Громко.) "Арбуза хочу!" - первым делом сказал я тогда деду. Бросай свои звёзды, поехали к нему, с пасекой поможем. (Заискивающе.) Поехали, а? Самому как-то не очень, пойдут расспросы, а ты всегда знаешь, что сказать.
Голос Вари (сверху, властно). Просыпайся, просыпайся! Нечего на ночь спать!
Гаснет голубоватый свет, потом опять зажигается, обычный. Все та же картина: стол, телескоп у окна, лимон с желтеющими плодами.
Тихон. Не поеду, не хочу... (порывисто встает, осматривается, словно видит все в первый раз.) Что там, что...
Варя. С кем ты сейчас говорил? Куда ты там не хочешь ехать? Я тебе говорила, что на ночь не надо спать, всех чертей собирать.
Тихон. Варь, тебе со мной скучно?
Варя. Ты чего это? Переспал? Поскучаешь тут. А ну быстро на кухню, поможешь мне картошки на борщ почистить!
Уходят в боковую дверь слева на кухню. Стучат там посудой.
3.
Раздается звонок. Тихон выбегает из кухни, идет открывать. Возвращается с Антоном. Антон выглядит усталым и больным. Из кухни выглядывает Варя.
Варя. А, Антошка! Есть будешь? Скоро борщ будет готов.
Антон. Спасибо, теть Варь, я по пути пирожков нахватался.
Тихон. Пирожки - это да - классическая студенческая еда. Только вот желудок не место для таких классических экспериментов. Желудок - вещь тонкая, деликатная, за ним глаз да глаз нужен... да. Как ты, племяш? Грызешь?
Антон. Или я грызу ее или она меня скоро загрызет.
Тихон. Что за пессимизм, студент! При таком депрессивном подходе ты можешь и в ересь впасть.
Антон (тихо, в сторону). Уже впал, дядюшка.
Тихон. Что ты там бормочешь? Иль формулы какие зубришь? Заучился ты Антош? Бледный какой.
Из кухни выходит Варя.
Варя. У тебя все нормально, Антош? (Тихону.) А ты перестань афоризмами жонглировать. Настроение хорошее вдруг появилось? Только что весь мир был готов убить.
Тихон. Ну что было, то было. Братец ушел, племянник пришел, тем более студент. А чего хандрить? Будешь Антон сегодня у меня антидепрессантом?
Варя скрывается на кухне.
Ну, а если серьезно, как дела? Что - то ты замученный какой-то. Не заболел ли? Неужели учение так влияет на цвет и выражение лица?
Антон. Вам бы все шутить, дядя. Да - в какой-то степени я заболел.
Тихон. А какая степень - квадрат, куб? Иль до четвертой степени доболелся?
Антон (нерешительно, вполголоса). Я, дядя, хотел вас спросить ... (Оборачивается в сторону кухни, словно боясь, что их подслушают.) Вы бы... это... вы бы...
Тихон. Ну что ты замямлил. Ты же будущий, как минимум, администратор. Твои слова должны быть, как чеканка по серебру, как патроны в лесном костре. (Смеется.)
Антон (собираясь духом.) У меня, дядя, к вам деликатная просьба.
Тихон. Ну, точно вопрос жизни и смерти. В чем же деликатность вашей просьбы, товарищ студент?
Антон. Дядя, вы бы это, вы бы не заняли мне... пять тысяч.
Тихон (наигранно - удивленно). И это просьба! Это не похоже на просьбу, это прошение о помощи. Пять тысяч! А почему не десять! А может быть и двадцать, а может полкило!
Антон (конфузясь). Да мне пока и пяти хватит.
Садится на стул, нервно ерзает на нем, теребит руками пуговицу своей рубашки.
Тихон испытывающе смотрит на него.
Антон. Что вы так смотрите? Я же не сто тысяч попросил ... всего пять.
Тихон (резко, чуть ли не крича). Всего пять тысяч! А я не верил! А вот и показали мне эти пять тысяч. Ты мне это брось!
На шум выглядывает Варя из дверного проема
Варя. Вы чего там? Только что ерничал, уже на крик перешел.
Тихон (наклоняясь к Антону, тихо на ухо ему). Ты мне это брось. Пять тысяч ему. Знаю, все знаю. Знаю тот путь, по которому ты направишь мои пять тысяч. Они немного побудут твоими, а потом ты, загоревшись мечтой из этих пяти тысяч сделать десять, а то и двадцать, возьмешь - (Протяжно.) и - подаришь их через интернет далекому дяде на Сейшелах, в надежде, что победят нужные, выбранные тобой команды. Ты долго будешь пялить, до красноты, глаза на монитор, на эти цифры счета в томном ожидании чуда. И сердечко твое будет биться, когда до конца матча остается минута, а счет не меняется в нужную для твоего расклада сторону. Какой накал, ты раскаленная лава, пружина! Ощущения, как будто ты сел в самолет, из которого нет выхода на полпути, нужно ждать приземления. А его может и не быть. А команды твои сыграли не так, как ты планировал! И денежки-то того - тю-тю в пропасть. Потом... потом, опустошенный, ты коришь себя, сверлишь свой воспаленный мозг: почему я не поставил на другую команду, на другой коэффициент. Ты не спишь этой ночью, а утром, как после похмелья - жизнь не в радость. Достоевский хренов! Так тот хоть талантище, глыбина, а ты кто? - студентишка! Легких денег захотел, нажал на кнопочку и готово, нажал и готово!
Антон понимается со стула со вздохом.
Антон. Да, дядя, а вы, оказывается, психолог азарта. Как все тонко расписали, сами играли, небось?
Тихон подходит к Антону сзади, кладет руки ему на плечи и, мягко давя на них, заставляет его сесть.
Тихон. А ты не спеши, мы еще не закончили. Язвить будем: лучшая защита - нападение! Так, рассказывай - сколько проиграл? "Марафон", "Фонбет", "Зенит", "Леон"?
Антон (спокойно, даже решительно). Понятно.... Оправдываться - себе дороже. Да, дядя, я каждый раз поражаюсь вашей осведомленности. Вы вроде бы в школьной системе работаете, а не в органах разведки.
Тихон. Так что - сколько?
Антон (нерешительно). Ну... ну, а вообще - какая разница (Обреченно.) Ну, пятьдесят тысяч...
Тихон. Ну - пятьдесят тысяч! Это ж рядовому российскому учителю глубинки два месяца в школе пахать нужно! Пятьдесят тысяч! Дурачина ты азартная! Это пока пятьдесят, а будет сто, сто пятьдесят, двести. Да именно таких как ты там на крючке держат, крепко держат. (Возбужденно ходит по комнате.) Дурачина ты, дурачина. Легких денег он захотел - нажал и готово, нажал и готово!
Антон. Да, дядя - я лузер! (Резко встает со стула.) Кто-то ж должен и проигрывать! Что ж мне теперь из-за этого - удавиться! Я еще им отомщу, я их разорю!
Тихон. На этом они тебя, деревню, и ловят! Отомщу - отыграюсь! Пацак! Не носить тебе желтых штанов.
Антон. Вы это о чем?
Тихон. Лучше бы умные фильмы смотрел. Азарт! Азарт, вот твое нутро - пустота душевная! А ты направь лучше свой азарт в другое русло, ты твори, размышляй, созидай!
Антон. Вы, дядя, сейчас размышляете в духе этого... Корчагина. Так он кумир поколения дедушек и бабушек.
Тихон (готов наброситься на него). А ты... а у вас, кто у вас кумир? Бил Гейтс в дырявых носках!! Лайки, смайки! Лайконутое поколение! Сытые морды с далеких островов! Из-за таких сытых морд, которые понукают вами через все эти интернеты, и войны, перевороты, и горе тысячам, миллионам. Быстрой сытой жизни он захотел! За нее надо бороться, за эту сытую жизнь, бороться в реальной жизни, в реальных обстоятельствах.
Антон. На дворе восьмой год двадцать первого века. А что вы говорить будете, если через лет пять-десять вся страна в открытую помешается на этих букмекерах, что если эти конторы будут как шампунь или моющее средство рекламировать по телевизору. Что вы тогда скажете? Вы дядюшка коммунист, не признаете частную собственность на азарт.
Тихон. Может быть это и случится. Не отрицаю, может быть. Все возможно, все может случиться в нашей стране. Будут, такие вот как ты, кредиты брать в банках и нести их в эти "Марафоны" и "Фонбеты", будут миллионы проигрывать, а потом, когда их обложат кредиторы, стреляться, вешаться, сходить с ума. Но своя голова, свой разум должен же быть, или как? Неужели не понятно, что с вами делают ...!
Варя (из кухни). Что вы там, на ночь глядя, разборки устроили! Давайте ужинать!
Тихон. Мы уже, Варюш, идем! Что ж делать нам с тобой? Такую болезнь просто так не вылечишь. Сам должен усилие воли приложить. Если оно есть, это усилие, если его не распяли на просторах интернета. А лучше - пинка под зад и в деревню, к родителям.
Антон. Дядь, вы чего, меня же в армию загребут!
Тихон. А вот это выход, вот это правильно. Там выбьют из тебя и азарт, и прочую ерунду. Человеком станешь. Чего тебе здесь болтаться.
Антон (обиженно). Ну, ну это не в вашей компетенции - распоряжаться моей судьбой. Я к вам, как к родному. Одна тетя Наташа меня понимает.
Тихон. Я, лично я хочу, чтобы ты стал человеком. Тетя Варя тоже хочет. Родители тебе верят, думают, что ты в городе учишься, а ты? А тетя Наташа твоя, извини меня, того (Крутит у виска пальцем.) сбрендила. Вот пойди у нее и займи, пойди и займи.
Антон. Вы говорите (По слогам.) - человеком. Хорошо сказано. Только как вот им быть, когда вокруг, когда кругом такое унижение.
Тихон. Да что ты знаешь об унижении? Двадцать лет - об унижении заговорил. (Нервно ходит по комнате.) Я после института в школу работать пошел, первую сентябрьскую зарплату после Нового года получил. Это унижение или нет?
Антон. Как посмотреть. Унижение бывает разным. Вы ведь знали, на кого учились, куда шли работать?
Тихон. Знал! Я стремился быть хорошим учителем! Тогда, в девяностых, как-то и не думали, что ты унижен или оскорблен. Тогда все так жили. Это сейчас, когда смотришь на то время со стороны, и у тебя есть время анализировать, и ты понимаешь, что те десять лет были потеряны, что счастье у тебя украли. Но мы умели терпеть. На этом терпении и выехали. И страна не развалилась. А вы, вы бы так смогли? Смогли бы?
Антон. Скажите, а теть Варю вы тоже терпите?
Тихон (немного смутившись, потом раздраженно). Ты чего такое несешь? Причем тут это? Мы вот уже восемь лет как вместе. (Оглядывается в сторону кухни.) Да, характер у твоей тети не подарок. А чего это тебя заинтересовали наши с тетей Валей отношения?
Антон. Да я так. Мне дед как-то рассказал, что у вас когда-то была... большая любовь в институте. Вы и вправду жениться собирался на той гречанке? Было такое?
Пауза.
Тихон (в замешательстве). Ну, знаешь, ты взял...(Пытается сосредоточиться.) А у тебя что, нет институтской зазнобы? Но ведь это не значит, что ты женишься на своей юношеской любви. Ты понимаешь, о чем я? А дед твой... наш, болтун.
Антон. Он под шофе был. Я у него заночевал. Мы разговорились. Много интересного он мне рассказал. Так хотели жениться или нет? А теть Варь знает?
Тихон (вполголоса, снова оглядываясь в сторону кухни). Ты это брось! Любимый племянник! Мы к нему со всей душой. А он! Каков! И причем здесь тетя Варя? Если это и было, то когда-то, когда-то - понимаешь?
Варя выходит из кухни.
Варя. Что ты все ребенка ругаешь! Сколько можно! Давайте же, наконец, ужинать!
Тихон (тихо, в сторону). Хорош ребенок. Удивляюсь, как он Корчагина-то вспомнил.
Антон (Тихону на ухо). Ну, так что, дядь, дашь...
Тихон (готовый наброситься на него, еле сдерживая себя, не зная, куда деть руки, слегка подталкивает его в спину). Марш на кухню! Борщ ждет, это тебе не пирожки, борщ внимание любит.
Подходит к Варе с наигранной улыбкой.
Я прав, Варюш?
Варя. Пока вы шушукались, я уже приложилась. Так вы сами там разберетесь. А я почитаю и спать...
Тихон. Разберемся Варь, хорошо разберемся ... (В сторону.) Ну, я ему задам, коммунизмом по его буржуазному азарту, будет ему и Разлив в шалаше, и метель в Шушенском.
Действие второе.
1.
Деревенский дом деда Степана. Окно выходит в сад, слышно щебетание птиц. Слева, от окна, комод под орех, такой же, как и в квартире Смирновых, справа, на стене, часы с маятником. Справа от входа, наполовину видна за кулисами, черная дверь кладовки. Тихон сидит в кресле-качалке, пьет чай.
Тихон. Хорошо тут у тебя, дед, идиллия, покой. И домой не хочется. И часы - тик-так-тик-так, как в детстве. Сколько им?
Дед Степан. Их я еще маленьким помню. Да, жизнь тогда медленнее текла, пусть заунывная, но более основательная, как этот маятник. Как там мой граммофон, дудит? А комод - протираете? Каждую неделю нужно - десять капель нашатыря на ведро воды.
Тихон. Да все в порядке с твоим граммофоном и комодом. А вот в мою жизнь, дед, ты нашатыря добавил. И не на ведро, а на долгое время. Ты как двойной агент.
Дед Степан. Это как же. Я - пехотинец, без двойных стандартов: иду по прямой, по холмам по долам.
Тихон. Пехотинец ... болтунец ты. Скажи, Антону кто про мои институтские дела все так подробно рассказал? Прям как сотрудник желтой газеты какой. Он что - интервью у тебя брал?
Дед Степан. Про какие такие дела?
Тихон. Не прикидывайся, знаешь же, о чем я. Я говорю о Софии. Уверен - и портрет показал, и многого всякого наговорил о ней. Кстати, где он?
Дед Степан (вздыхает). А, ты о своей институтской прелестнице? Портрет в кладовке, где ж ему быть. Какой изыск, мармелад - и в кладовке! Неужели, и в жизни такова, а?
Тихон. Да ну тебя! Все ерничаешь! Я ее много лет, не помню уж сколько, не видел. Забыл было, но ты напомнил - через Антона.
Дед Степан (мечтательно). На нее - смотреть, не засмотреться... Красота в истинных формах. Повезло тебе тогда. (Резко, нарочито серьезным тоном.) А что проболтался - есть грех, болтлив на старости лет стал не в меру. Так он сам начал - расскажи про дядю Тихона что-нибудь интересное да расскажи.
Тихон. И душа не выдержала соблазна! И еще под водочку совсем узлы памяти развязались. Кому не лень, бери - тяни. И еще кто потянул - Антон! Этот сверчок-неудачник! И обязательно нужно было это рассказывать! Мог бы рассказать, как я хорошо в университете учился, каким прилежным был. Понимаешь, теперь он меня откровенно шантажирует: намекает, что Варе может рассказать о Софии. А зачем мне это. Ты же Варю знаешь. Пришлось ему дать пять тысяч на его "Марафон". Проиграет же, шельмец. А поначалу хотел просто по шее надавать.
Дед Степан. А скрипело, наверное, в душе, скрипело. Хотя, что и говорить: коварное у него увлечение, коварное. Ты меня-то не выдал, а то парню кроме меня и Наташки некому пожалиться: родители далеко, дядька с теткой только ругаться способны, морали читать.
Тихон. Ну что ты, жалобник, утешитель ты наш, я ж не ты - могу молчать и под шофе, если нужно. Еще эта Наташа. Одобряет она его! Блаженная! Как это она еще со счетами и цифрами в своей конторе обходится. Вся эта ее канцелярия и лирика, мне кажется, вещи трудно совместимые.
Дед Степан. Душевным потребностям не прикажешь. А работа есть работа. Может в своей работе она все свои слабости и жизненные предпочтения отсекает. Тогда она молодец.
Тихон. Молодец... малохольство и блажь!
Дед Степан. А ты... ты со своей астрономией чего носишься?
Тихон (возмущенно). Сдалась вам всем моя астрономия! Ну, знаешь! Не думал я... не думал, что ты так можешь сравнивать. Я думал, это только наш Егорка может.
Пауза.
Понимаешь, она Антона с пути жизненного сбивает, а ты сравниваешь мое (Тычет пальцем в небо.) с ее - бла-бла-бла.
Дед Степан (улыбается). Претендент в цирк шапито.
Тихон. Тебе все шутить. Я серьезно: не болтай, прошу тебя, лишнего своим легкокрылым языком.
Дед Степан. Есть грех - болтлив не в меру. Но это ж все для своих, родных. Я ж чужому ничего такого не расскажу.
Тихон (раздражаясь). Что ты все заладил - грех да грех! Проще всего: сделать какую-нибудь гадость, пусть даже мелкую, а потом на грех списать, покаяться. А тому, кто от твоих действий пострадал, тому-то легче не станет от твоего покаяния. Да и не нужны, дед, чужим наши семейные тайны. Каждого свои тайны тяготят и заботят. А что про Антона сказал - правильно сделал. Разоблачили мы его душевное инкогнито. Меня что в его поведении возмутило: он, представляешь, меня коммунистом обозвал.
Дед Степан. Во как! Для меня это была бы похвала. А ты чего так разволновался?
Тихон. Да дело не в том, кем он меня обозвал; главное, с какой интонацией произнес. Интонация - пренебрежительная. Я терпеть не могу этой интонации от Егора, а тут - племянничек-студентишка.
Дед Степан. Это что - коммунист. Он вас, товарищ учитель, и вашу жену еще как-то этими ... Сфинксами называл. Смотрят на меня, - говорит, - подобно Сфинксам, (Смеется.) смотрят равнодушным, почти сорокалетним взглядом.
Тихон. Мы - Сфинксы! Почти сорокалетним! Да как он! Как так - мы Сфинксы, а как пять тысяч занять, борщом накормить - то милости просим, а так - Сфинксы. Неблагодарное поколение!
Дед Степан. Что им ваш борщ и пять тысяч. Им сразу - хорошую, сытую жизнь подавай, как в рекламе, и все будут воспринимать как должное. А утруждения чтоб - ноль. И не они в этом виноваты. В том, что дети такие - виноваты отцы. Ну, ты ж ему не отец, не отец?
Тихон. Ну, зачем ты так! Зачем? Знаешь куда ткнуть своим язвительным кнутом.
Дед Степан. Ты это... не обижайся. Мы ж свои.
Тихон. Вот-вот: свои больше друг другу нервы-то и рвут.
Пауза.
Ладно - проехали. А ты портрет на чердак все-таки снеси. Подальше от молодых любопытных глаз. Так лучше.
Дед Степан (весело). А красивая, чертовка, на портрете, до судорог красива! Женился бы тогда на ней, сейчас бы где-нибудь в Греции под апельсинами чай пил и на морские пейзажи любовался. Была бы другая жизнь - греческая, свободная, с олеандрами и магнолиями под балконом, с морской лазурью. (Мечтательно разводит руками.) Греция, Греция... (Серьезно.) Нас бы вызвал к себе. Покатался бы я на старости лет на белом пароходе.
Тихон. Ты чего дед, какая Греция, какие апельсины, какие судороги, какие пароходы! У тебя все дальние края да дальние края. В Сибири у тебя лучше, в Греции, вообще - рай, а у нас, понимаешь, болото...
Дед Степан (мечтательно). Представляешь: своя фазенда, дом с верандой, свой апельсиновый сад, а вдалеке море шумит, а завтра на белом пароходе... И над всем этим яркое греческое солнце...
В дверь постучали. Дед Степан вздрагивает.
Ну вот, застали врасплох с моими мечтаниями. Открыто!
Входит молодой батюшка, отец Георгий, в черной рясе, с рыжеватой бородкой.
Дед Степан и Тихон встают. Дед Степан спешит к отцу Георгию, подходит к нему, целует ему руку.
Отец Георгий (крестит деда Степана). Бог в помощь. Извините... Я хотел бы у вас медку попросить. Дочка, вот, приболела. У вас мед очень уж вкусный.
Дед Степан. Одну минутку. В погреб схожу (Уходит.)
Некоторое время Тихон и батюшка стоят молча. Отец Георгий открыто, прямо смотрит на Тихона, Тихон слегка потупил взгляд.
Тихон (нерешительно). Скажите... батюшка, можно... можно азарт считать серьезным грехом?
Пауза.
Отец Георгий. Грехи нельзя так делить - серьезные - несерьезные. Любой, даже маленький грех серьезен. А азарт - это, несомненно, грех. Бесы посредством его душу нашу поработить хотят, волю связывают. Читайте девяностый Псалом, он защитит. Яко Той избавит тя от сети ловчии и от словесе мятежна. Азарт - сеть ловча, все это коварство демона. Не мешало бы вам исповедаться, причаститься Святых Даров.
Входит дед Степан с трехлитровой банкой золотистого меда.
Дед Степан. Вот, отборный медок.
Отец Георгий (кланяясь). Спасибо. (Кланяется Тихону.) А вы, приходите в храм. Как говорил Святой Павел во втором послании к коринфянам: "Испытывайте себя, в вере ли; самих себя исследывайте". Спаси вас Господь.
Уходит вместе с дедом Степаном.
Тихон. Исследывайте себя... бесы, демоны ...псалом, псалом ... если сам за ум не возьмется, то никакой псалом не поможет.
Входит дед Степан, с улыбкой на лице.
Тихон. Чего это ты такой, точно сахару объелся?
Дед Степан. Положительный человек наш, отец Георгий! Ты обязательно сходи в нашу церковь. Давно был-то. А то со своей астрономией в небо смотришь, а многого на земле не замечаешь.
Тихон. Ну, ангелов я пока там не встречал. Скажи, а что там за псалом девяностый такой?
Дед Степан (наигранно удивляясь). Да ты что! Решил псалмы штудировать? Ты ж у нас Фома-то неверующий!
Тихон. Да я батюшку спросил насчет азарта - грех это иль нет. Хотя я и предполагал, что он ответит, а он посоветовал этот псалом почитать. И что-то о сетях ловчих говорил.
Дед Степан. Предполагал он... Ты просто хотел свои терзания разрешить. Ты спросил об азарте? Кстати спросил, молодец, в точку, болевую точку попал. (Смеется.) Ну, ты даешь! Во как обыгралось-то!
Тихон. Чего это ты так опять развеселился? В какую болевую точку? Что за единоборства?
Дед Степан продолжает смеяться.
Не понимаю, что тут такого смешного ты нашел? За Антона вспомнил, вот и поинтересовался. Не вижу ничего веселого.
Дед Степан. Интересные накладки получаются. Ладно, сейчас объясню. Дело в том, что ...
Тихон. Чего замолчал?
Дед Степан. Не хотел я на эту тему распространяться. Ну да ладно. А дело в том, что наш отец Георгий буквально пару лет перед назначением к нам тоже впал в грех - в игровые автоматы играл. Проигрался хорошо, в долги влез. И это уже будучи-то студентом семинарии. Чуть не отлучили. Ездил он к старцу, в Псково - Печерский монастырь. С полгода провел там наш отец Георгий; избавился он все-таки от напасти. А в скорости его направили к нам.
Тихон (бьет себя ладонью по лбу). Попал опять ситуацию. Молчать нужно было. Ты ушел, я взял и заполнил эту паузу, неудобно было молчать, вот и брякнул. Лучше бы о погоде спросил, как и положено. Неудобно как-то вышло, откуда я мог знать. Что он теперь подумает: не специально ли я. А вообще-то, ты откуда это все знаешь (Иронично.) Сам отец поведал?
Дед Степан. Все намного проще, чем ты думаешь. Человеческие словеса, подобно телеграфу, имеют свойства распространяться, от уха к уху. У отца Георгия в нашей деревне дядька родной живет. Живет через два дома от меня. Общительный, особенно когда тяпнет лишнего. Вот за бутылочкой мне и поведал. Но ты смотри - никому.
Тихон. Конечно, когда общительный, да еще через два дома живет, а еще под бутылочку...
Пауза.
Да, без бутылочки нашему брату никуда, какие ж без нее откровения. Без нее мы хмурые и серьезные, Штирлицы, сами в себе. А как опустошим первую поллитровку, то откровения так и прут так и прут, хоть мемуары пиши. Великие секреты, наверное, только так и раскрывались.
Дед Степан. А вообще, отец Георгий - мировой батюшка. За два года церковь восстановил, воскресную школу организовал. Поначалу, после ухода старого батюшки, отца Никодима, прихожане как-то настороженно встретили молодого батюшку. Как-никак двадцать лет с прежним настоятелем. К голосу его привыкли. Поначалу и служба казалась не той, все казалось неправильным. Я сам, грешная душа, долго не мог пойти к отцу Георгию на исповедь. Считал: как это я пойду к молодому парнишке, пусть и облаченному в священный сан, душу изливать. Да что он в жизни видел - пыжился я. Гордыня мною помыкала, не давала перешагнуть.
Тихон. А я думаю, обыкновенный комплекс: я жизнь прожил, сколько жизненных верст за плечами, а он, пусть и священник - молодо-зелено, две-три версты отмахал - что он мне, прошедшему все круги, квадраты, закоулки, что он мне посоветует с высоты своей всего лишь, сколько ему было?