Кто-то торопливо кромсал ножом рыбную кучу, спешка мешала делу, рыбины смерзлись в камень, нож срывался и гнулся.
Экосез понимал, что и сам прилип к этой куче.
Лодка уже не качалась, скоро ее вообще не станет.
- Бросайте свою рыбу, жизнь дороже! - Раздался крик.
Экосез распахнул глаза, крик заставил его испугаться смерти, он вдруг осознал, что сидел в ожидании, обманывая себя, потому, что никто не хотел его спасать. Он увидел, как сблизились оба борта, выгнулись вовнутрь, а сам он оказался глубоко на дне. В ногах у него копошилась большая, лохматая от тряпья, фигура.
Экосез встал, оставив кусок своей куртки в обледенелом месиве, но лохматая фигура выскочила вперед, схватила его. Придвинулось задубевшее лицо с острым носом и провалившимися глазами, оно кричало, окутывая себя белым паром: - Держи мешок крепче!
Экосез пополз, нащупал что-то тяжелое, грубое, поднял.
- Так, хорошо, малыш! Выше, сюда!
На дне стояла вода. Экосез сделал попытку вскарабкаться на кучу, но его тут же сбросили. Прямо перед его глазами висела крупная, зеркального цвета, рыбина, могучая пасть была разинута, виднелись короткие, скошенные внутрь зубы. Экосез взялся за нее, за ее тупую холодную морду, за бритвенный хвост, дернул изо всех сил.
Ему в голову полетели куски рыбы, Экосез спохватился, стал шарить в поисках мешка, который он незаметно для себя выпустил из рук. В узкой яме он не мог ни присесть, ни развернуться.
Вода уже лизала подножие рыбной кучи.
Лохматая фигура суетилась где-то вверху, продолжая бросать в него твердыми, словно камни, кусками.
Экосез совсем запутался, все бросил и стал смотреть на черное небо.
Кто-то с факелом в руке подошел к лодке и осветил происходящее. Стук ножа не прекращался: - Да, так еще лучше! Держи так!
Зажмурившийся Экосез принял на свою голову особенно щедрый град из кусков. Рыбный лед скатывался по его лицу. Целые тушки и осколки уже погребли под собой его ноги.
Сверкание в свете факела.
Костистое лицо с белым клювом (это нос), глубокие впадины черепа и две крохотные блестящие точки - он по-звериному сидел на куче, дышал как зверь.
Экосез лег спиной на борт.
- Где мой МЕШОК? - Спросил он, и голос вибрировал. - Куда ты дел МОЮ рыбу, гаденыш? Где вся моя РЫБА?!
Экосез молча смотрел из ямы, он почти верил, что в ответ на его молчание последует прыжок, и сильные челюсти примутся рвать куртку, рвать горло, потому, что безумие зажгло эти крохотные слепые огоньки на месте глаз.
Фигура взвыла, выгнув шею под распустившимся мотком шарфа. Испещренные вертикальными трещинами, губы двигались, выбрасывая угрозы вместе с брызгами крови. Он упруго раскачивался на присогнутых конечностях, готовясь отомстить за упущенное время.
- Жизнь дороже рыбы, - вслух подумал Экосез.
- Правильно! - Сказал человек с факелом.
Экосез высвободил одну ногу, другую. Осторожно положил руки на кучу. Ничего не случилось.
Выбравшись на свежий ветер, он задумался - куда дальше и почувствовал мощное содрогание. Куча под ним осела, страшный, сравнимый со стоном обреченного звук оглушил его... Это погибала лодка. Трещали, проламываясь, деревянные ребра, где-то далеко внизу причмокнуло с аппетитом, совсем как пьющий рот.
Тонкие струйки воды ударились в Экосеза, в его задыхающееся лицо, вода была тяжелой и сильной, она смывала его пальцы подобно голодной слюне.
Застывшие в беспорядке, смотрели круглые рыбьи глаза. Экосез прижимался к ним, вцеплялся в них пальцами. В этих глазах читалось торжество: серебристые, бледные, с желтыми крапинками, маленькие-удивленные и навыкате - все они сейчас светились восторгом.
Уцелевшие могут проснуться в безопасности и подкрепиться теми, из мешка...
Высоко поднятый факел освещал изуродованную лодку.
Экосез скребся на одном месте, упорно, словно насекомое. Ровная поверхность льдины была совсем близко.
Его приподняли, втащили на вершину. Крошечных огоньков уже не было. Были глаза, встревоженные, в ранних морщинах, задубевшая под инеем кожа. Дрожащие губы.
- Моя мама, моя МАМА, кому она еще нужна, кроме меня? - Очень спокойно произнес он. - Теперь все, ей конец! А она - самое доброе, самое безобидное в мире существо! Но ведь погубят. ПОГУБЯТ! - Он крепко вцепился в ворот Экосеза и, не замечая, раскачивал его из стороны в сторону. - Ну почему, ПОЧЕМУ? Что за люди? Что за мир!
- Жизнь дороже рыбы, - сказал Экосез, стуча зубами.
- Да, да... Да. - Мутные капли застывали на коже, на остром белом носу.
Куча дрогнула и стала медленно опускаться.
- Все. Это ВСЕ.
- Помогите! - Закричал Экосез, готовясь с головой уйти в черную воду.
Что-то блеснуло, изогнутое, почти гладкое, вроде крюка. Этот крюк нетерпеливо подергивался и Экосез, так ничего и не поняв, ухватился за него правой рукой. Он чувствовал, как снизу его подталкивают добрые руки.
Он выполз животом на ровный, колючий от снега лед.
Лохматая от тряпья фигура увязла в тяжелой, плотной кашице. Руки двигались, разгребая...
- Это все. Конечно все.... - донеслось едва слышное за треском и бульканьем.
Хрум - льдины сошлись. Чуть неплотно.
Экосез оторвал от крюка примерзшие пальцы и крюк сам взлетел вверх, к свету факела.
2.
- Синекура.
Это было его имя.
Чистое, мягкое пальто с лисьим воротником распахнуто на груди. Левая рука в дубленой перчатке, а правая - тот самый крюк, протянутый в роковую минуту, чуть с ржавчиной и чуть искривленный, мутный в изморози. Немало отслужившие ботинки, едва ли не до колен, с шипастой подошвой, еще внушают уважение. Брезентовые штаны на помочах. Свитер с пришитым к нему капюшоном, на шнурок стянутым вокруг лица. Лицо задубевшее, неподвижное. Взгляд поощряет.
- Экосез.
- Жизнь дороже рыбы? Разумеется.
Факел крепко сидел в его левой руке. Круг, белое пространство и призрак тепла.
Воля покинула Экосеза - согнулся, вытянул ноги.
- Ты пойдешь со мной.
На этот раз крюк не придвинулся, помогая... Экосез тяжело и грустно поднялся сам. И пошел следом, стараясь не быть вне света.
Он видел громоздкую ношу за плечами Синекуры и больше ничего.
3.
Вот утро - малиновая кромка небес. Скрипит тонкий снежный слой. Позади, в следах, темными дырами просвечивает лед.
Нетронутый лист.
Экосез заметил первую птицу, черную, безголосую, которая поспешно скрылась. Он мог идти еще долго. Тупая усталость не касалась тела. Шагал, испытывая почти что удовольствие.
Легкий туман плыл вокруг, делаясь невидимым под лучами солнца.
Синекура остановился под огромным деревом, нижние ветви касались земли, на них ложились другие, получался сквозной, будто витражный, шатер.
Едва осознав, что это стоянка, Экосез соскользнул в затвердевший, слежавшийся вокруг могучего ствола, снег. С наслаждением растянулся - в мыслях присутствовало лишь небо: черное, и густо-малиновое, и морозное, а теперь сотканное из угловатых кусочков светлой, совсем светлой, светящейся голубизны.
Его не трогали, он лежал в бархатной, чуть отдающей звоном, тишине и снег под ним принимал форму его тела.
4.
Он проснулся мгновенно, но ничем не выдал себя.
Сразу понятно, что это вовсе не забота, не ласка. Это Синекура, воспользовавшись удобным случаем, легкой воровской рукой исследует его подкладку и карманы.
Экосез тактично ждал, когда он закончит.
Экосез ощущал недовольство Синекуры. Устойчивое отчаяние, скука и тоска. Вид беспредельного, оголенного холодом, пространства. Усталость, тщета.... Изнурительный путь кольцом, и нерассуждающая жестокость вспышками блуждает внутри, и быстрая схватка в истертых нервах. Самоотречение.
Скользящие шаги, без суеты и шума. Вкрадчивый шепот огня.
Задумчиво, не глядя, Синекура помешивает в котле деревянной лопаткой. Свое необыкновенное пальто он снял и повесил на дальнюю ветку.
Экосез сел. Одежда на нем была влажной. Сидя, он украдкой наблюдал за Синекурой, не решаясь подойти к костру без приглашения.
Ветер подул в его сторону и принес с собой жуткую вонь. Желудок Экосеза непроизвольно сжался, на глазах выступили слезы. Вонь исходила из котла Синекуры.
Экосез столкнулся с подобным запахом впервые, поэтому задумался. К счастью, ветер вновь переменился.
- Так и будешь дожидаться неизвестно чего, ты, гладиолус вялый, живо отправляйся за дровами, я не намерен даром тебя кормить!
Экосез, сообразив, что эти слова обращены к нему, открыто взглянул на Синекуру. Тот подносил к губам, измазанную в буро-зеленом, лопатку. Лизнул - глаза закатились.
Экосез выбрался из-под дерева. Шел, волоча ноги, цепляя ими невидимый под снегом хворост. От дерева к дереву, их было не так уж много. Кривоватые, приземистые одиночки, презревшие тесноту леса.
Снег светлее неба и это пробуждает приятные мысли о том, чего нет, никогда не было, и не будет. Солнце напоминает гостеприимное окно, в которое всегда можно постучаться.
Экосез обнаружил отсутствие собственной тени. Солнце перешло в зенит.
Он вернулся по своим следам.
Синекура на минуту оторвался от дел, - он подчищал остатки буро-зеленой кашицы, - поднял голову. В его глазах стояла муть, но скоро возникло узнавание. Отставив в сторону выскобленный котелок, он устало привалился к стволу дерева.
Экосез снова чего-то ждал. В животе у него громко бурлило, он сжимал живот руками, но тот лишь голосил еще непристойнее.
Экосез уселся на кучу хвороста, обхватив колени.
Блуждающая улыбка Синекуры могла означать что угодно. Капюшон давно сполз с его головы, открыв густую шевелюру, упавшие на лоб волосы намокли от пота.
Экосез понял, что терпеть дальше он уже не в силах. Тогда он поднялся, шагнул к тлеющим углям, случайно взглянув на лицо Синекуры. Тот крепко спал, тяжелым мужским сном без сновидений. Нераскуренная трубка лежала в его единственной ладони. Экосез замер, пристально, уже не таясь, разглядывая его.
Он поднял котел. Зловонное, несъедобное на вид варево, подсыхало на дне. Экосез осторожно подцепил ногтем уцелевший кусочек, положил в рот. Затем еще и еще. На языке это мгновенно растворялось, так что и жевать было не нужно. Экосез глотал, чувствуя только крошечные, похожие на песок частички. Когда в котле совершенно ничего не осталось, он тщательно вылизал лопатку.
Бросил веток на угли. Сырые, они только шипели.
Синекура спал, но Экосез перестал бояться. Он ломал ветки, скрипел по снегу туда-сюда. Все чаще он посматривал на большой мешок Синекуры, словно нарочно приоткрытый, чуть завалившийся набок. Голод побуждал Экосеза принять срочные меры.
Он направился к мешку, но вдруг ужас пригвоздил его к месту. Язычки пламени, только-только успевшие пробиться под дровами Экосеза, были черными. Трепещущие, как обычный огонь, с яркой сердцевинкой и ореолом, но черные. Экосез закрыл глаза. Ему было противно смотреть.
Боком, отвернувшись, он обошел костер.
Сверху в мешке комом лежала грязная одежда. Рыбацкая куртка, оторванный воротник с брошью "от сглаза", пара крепких еще перчаток, дальше - маленькие тугие узелки. Экосез пытался ощупью определить их содержимое. Неудачно.
Вынул первый попавшийся.
Черви. Их он увидел сразу, налипших за тонким целлофаном опарышей. Что-то красиво сверкнуло среди отвратительной возни, и Экосез внезапно понял. В мешочке хранились пальцы. В перстнях и кольцах, которые Синекура не сумел снять.
Очень медленно и осторожно Экосез вернул узелок на прежнее место.
5.
Всю ночь Экосез просидел на дровяной куче. Он не мог спать, как не мог и бодрствовать.
Ночь без сна, без тепла, плотная, словно стекло. Из-за нее, из-за этой ночи страдал Экосез.
Причудливые картины наводняли его разум. Одинаково верил он страшным "откровениям", не разбирая где истина. Его невидящий, застывший взгляд упирался в черную твердь неба. Словно один он существовал в каменной тьме, вокруг простиралась пустыня, лишенная дыхания, немая...
Солнце принесло свет. Внезапно, с пугающей скоростью, потусторонним движением раскинулись лучи и заставили воздух светиться. В этом свете промозгло и жалко выступил ствол старого дерева, ветви его бессильно мотались на ветру, мотались бескостно...
Махрово-угольное пузо опрокинутого котла.
Острые в неподвижности зрачки Экосеза.
А Синекура потянулся всем телом и снег под ним хрустнул, хрустнули, должно быть и его суставы. Он открыл глаза, и даже пар его дыхания ясно говорил о том, как он счастлив.
- А, ты все еще здесь, - сказал Синекура и кашлянул. Потом сплюнул. Отвернулся к дереву, чтобы помочиться.
Экосез давно испытывал ту же потребность, но проще было терпеть...
- Сразу видно, что ты один из этих.
- Нет... - прошептал Экосез, силясь устоять на ногах.