Марк сидел в кресле, снизу вверх смотрел на повторяющиеся мотивы - ветер, и темная масса размазывается по стеклу, становится сумрачно, дым собирается в полосы, бессильно виснет и уходит к земле, и гладкое в синем цвете небо на короткое время занимает верхние ящички оконной рамы. Подошвы Марковых сапог упираются в стекло, он даже не сидит - лежит, задрав ноги. Он не слышит влажного причмокивания тряпки, которую швыряет на пол молоденькая толстуха Ася, швыряет с наслаждением и топочет круглыми пятками, никак не отдаляясь. То и дело Ася поглядывает на развесистую спинку кресла, эту досадную преграду между Марком и ею.
Кресло обтянуто искусственной кожей, когда-то с глянцем, когда-то надменно- жесткое, нарочно придававшее телу казенную угловатость. Глянец проглядывает зеленоватыми чешуйками, а форма расползлась - в этом кресле часто спали, оно приобрело вид гнезда, сидящий утопал в нем, отстранялся, уходил в свой мир. Как Марк. Теперь это было его кресло. Ему принадлежало все.
Тоска. Поднимается, скоро достигнет заветной точки. Марк готов, каждый вечер без изменений.
Он видит Плаке - с муравьиным упорством тот бегает по своим лабиринтам. И умрет, как насекомое. Тихо. Его дорожки никуда его не выведут, он обречен. Марк не прочь поговорить с ним, но это невозможно. Есть только один вариант, он в действии - поймать Плаке, поговорить с ним и убить его.
Синекура уже здесь!
Марк вскочил. Его движения (он узнал об этом давно) странным образом воздействовали на других. Ася-поломойка немедленно уставилась на него своими выпуклыми, будто старые линзы, глазами, в них коротко шевельнулась, застигнутая врасплох мысль, а затем - ничего. Ничего, кроме туповатой радости созерцания. В ожидании этого момента Ася провела большую часть дня. Марк окинул взглядом загаженный пол. Конечно, мелочь. "Мелочь", - произнес ненавидящий голос - тайный собеседник Марка, он сам, но обнаженный и дрожащий от бешенства.
Марк направился вниз, там его уже ждали. Миновал комнату, где две девочки перешивали для него одежду. Их противоестественное усердие злило Марка. Сидя на грязном полу, в противоположных углах комнаты, эти хрупкие, безгрудые существа ничего не замечали вокруг, уткнувшись в тряпки. Марку лишняя одежда была ни к чему (сам он мог превзойти в шитье любого), он об этом говорил и вот результат. Ему захотелось чем-нибудь запустить в детей, сначала в одну блеклую девочку, затем - в другую... Он даже огляделся, ища.
Толпа разошлась надвое. Марк уселся в свободное кресло (копию того, что наверху), бездумно зарылся пальцами в жесткую белую шерсть своей собаки. Матовый и ровный, чуть светящийся, комнату наполнял дым. Пламя костра помигивало в центре, лица собравшихся казались мягче и спокойнее, голоса звучали нежно.
Это не страх, но желание понравится. Омерзительная, льнущая к коже, направляемая множеством взглядов - фальшь. Живой голос, неизменный с давних времен, сохранивший свободу, право кричать и жаловаться, звенел за переносицей... Уходи, уходи отсюда! Синекура вернулся! Приполз, как ожидалось, пусть увидит меня, если у него достаточно сил на это. Пусть ПОЙМЕТ. Что поймет? Ничего. Он не нужен, не нужен. Это Я, Я нужен ему. Пусть корчится, непрощенный. Ненавижу. Ненавижу. Противно. Что он делает сейчас? Чего он хочет?
- Марк? Марк?
Он уронил тарелку. Пальцы покрыты зеленью, сгустками каши.
Вот оно! Снова. В полной неподвижности Марк пытается вспомнить, говорил ли он что-нибудь. И вдруг видит свою ногу, уже босую, в руках Жана. Он толкает Жана в лицо - так получилось,- ощущает его выдох замерзшей кожей и аккуратно натягивает сапог. Нельзя отлучаться. Они могут напасть все разом.
В ладонь тычется упрямая собачья морда.
- Марк?- осторожно зовет уже другой голос, голос мальчишки, имени которого никто не знает, но который вездесущ:- С кем ты хочешь пойти, Марк?
Мальчишка откровенно навязывает себя. Остальные ждут (только кажется, что спокойны), кому не досталось каши, клянчат друг у друга самогон. После погрома Марк все припасы держит здесь, на первом этаже, в кладовке. Но, разумеется, для черной торговли всякий запрет - в радость.
- Мы бросим кости,- почти весело отзывается Марк, жар предстоящей охоты начинает пробуждаться,- три на три. Мы загоним его в тупик, а потом устроим... что-нибудь эдакое. Сегодня - точно!
- Это снова они,- прошептала Вероника (в этом шепоте была привычка и усталость),- каждый день в одно и то же время. А ведь этим дикарям понятие "время" вообще незнакомо.- Она стояла у разбитой рамы, чуть поодаль и сбоку, готовая в любой момент либо присесть, либо убежать прочь.- Чудовища. Ты знаешь, что Марк заставлял свалочных есть людей? Сам-то, конечно, не ел... Прямо здесь, под окном! Запах затягивало сюда.
Синекура и слушал и не слушал. Он играл в шашки с секретарем, (бывшим) и, кажется, выигрывал. Секретарь был чем-то приятен ему - странно вежлив, странно чистоплотен (бледно-розовая рубашка, застегнутая на одинаковые пуговицы), странно нестар. Или лишился рассудка? Большие, на удивление ловкие руки, на удивление спокойные.
И сам он успокоился. Чистота сознания поражала: что там за окнами, милая, снова их дурацкие игры, ну, не нравится, зачем торчать там целый день, уйди уже, забудь. Дрянная сучка. И воняет от нее, как от девки с Развалов. И глупа, кажется... А вот теперь липнет - некуда податься. Вот - он спокоен. Все разрешилось, но пустоты нет. Какое-то зловредное состояние, был бы только повод расхохотаться.
Они заперты в особняке: Вероника, Секретарь, девчонка с изуродованным лицом (верит, что Марк убивает уродливых, поэтому осталась), Сонька, Неб и Синекура. Директор мертв, или сам или с помощью, Секретарь так и запер его в спальне, а ключ потерял, но ищет (постоянно об этом говорит). Сонька непредсказуема, что-то ужасное терзает ее за маской непрекращаемых слез - так она тщится выглядеть здоровой. Это страх расправы.
- Прогуляйся за Ворота,- сквозь улыбку льет Вероника,- он там, рыщет в ночи, хочет тебя по-прежнему. НЕ ХОЧУ ТЕБЯ ВИДЕТЬ! Увижу твое безумие - сама отведу. Куда следует. Кретинка.
В комнате холодно. Но только из этого окна видна площадь - необходимо быть в курсе. На ночь все они уйдут в зал, затопят камин и у каждого - свое место. Из-под директорской двери течет тлен, он находит дорогу безошибочно, не останавливаемый ни тряпьем, ни досками - мертвечинный смрад.
В первую же ночь Вероника вывалила все: как травили Плаке собаками и почему, как Марк осатанел (слова из другого мира сыпались, больше не было причин сдерживаться - конец), как Марк, как Марк... Только Марк - произнося его имя, Вероника чуть не плакала от ужаса. Я не знала, что он ТАКОЙ, ведь он был таким беззащитным, казался таким ласковым. Был таким, стал другим. Иные части ее рассказа просто застревали в ушах - Синекура противился грязи, фонтанирующей из когда-то желанных уст. Но ее телу он не противился, он брал то, что давно уже считал своим. Сердце его распухало, наливаясь злым соком. Он торжествовал. Чудовище. Я больше ни о чем не попрошу тебя, только защити меня от его мести, спаси меня! Это не человек! Защити меня, ведь ты меня любишь? Давно любишь!
Нет. Нет.
- Выиграл!
- Вы молодчина.
- Хочешь еще партию?
- Откажусь. Мне надо спуститься в подвал,- Секретарь оглянулся,- Она боится одна.
За его спиной, глаза в пол, стояла уродинка с ведром и губкой (собирать, струящуюся по стене воду). Кто-то когда-то так сильно ударил ее по лицу, что рассек его до кости, от виска к подбородку. Один глаз вытек. Девочка стояла в тени, как всегда молча. Синекура еще не успел как следует рассмотреть ее. Она умела вовремя ускользать.
Неб, дремавший в кресле, открыл глаза и попросил:
- Научи меня играть в шашки.
Но Синекуре уже расхотелось продолжать игру. Изобразив лицом "извини, не хочу, надоело", он повалился спиной на диван. Потолок был еще гладким, но в наплывах копоти. В особняке лампочек не осталось...
Чудовище. Он принялся швырять их в окна, естественно, они все разбились. И окна тоже. Знаешь, что они орали? Да, это не важно. Они издеваются над нами. Тебе неприятно?!
- Она боится!- брезгливо поморщилась Вероника,- Чего? Представляю, ЧТО они там выделывают. Парочка уродцев...
- Заткнись,- отрубил Синекура.
Вероника передернулась, поджав искусанные губы.
- Чудовище. Не появляется. Гадость замышляет.
- Может, отсыпается?- съехидничал Неб,- И ты поспи.
Вероника смолчала. Присутствие Синекуры оберегало Неба.
- Я посплю,- плачущим стоном выдала себя Сонька и, выбравшись из угла, поплелась к двери.
Темнело...
Утро, обжигающий легкие полуденный ветер, ночная морось - они почти не ощущают усталости. Марк впереди, в рукаве у него длинный и тонкий язык (страшная вещь), острие под ладонью - молниеносный выпад и язык слижет что угодно, будь то пол черепа или неровно отросшая прядь волос. Все, что предложит хозяин.
Через равные промежутки времени Марк велит подать сигнал остальным. Пусто. Они ждут, но получают две копии своего. Пусто. Пусто. Марк, ухмыляясь, ломает на три части зеленый брикетик каши, он не справедлив, захватывает самый крупный кусок. Два его спутника переглядываются украдкой, но это - все. Они понимают, что могли бы оказаться в другой компании, где и ломтика каши не получить, и глотка воды не допроситься. Медленно, смакуя, каждый перетирает во рту свою порцию. Для полного эффекта необходимо запить и Марк плавным движением (не потревожить язык) снимает с пояса флягу. Сначала пьет сам, аккуратно прильнув нижней губой к железному горлышку...
- Бабочки,- услышал Марк. Звук голоса и само его выражение были настолько непривычными, что он вздрогнул, холодная дрожь на мгновение охватила его. На мгновение. Он круто развернулся, взглянул на говорившего и расхохотался. Черная, оплывшая от пьянства, рожа - и какой нежный язык, словно мякоть в печеной картофелине.
Трепещущее покрывало на изрытой проказой земле. Бабочки умирали все вместе. Каждая сама по себе простушка, но здесь...
- Красиво,- кивнул Марк и прошел по центру,- Эй, между ними и нами нет разницы. Что встали?
- Да не знаю... Они ведь не улетают.
Марк снова расхохотался, он почувствовал вкус к разговору.
- Кто ты?- спросил он.
- Неб...
- Кто?
- Неб. Повар. То есть был.
Теперь, когда имя стало известно Марку, что-то приоткрылось. Он вдруг заметил, что Неб серьезно болен. Оплывшее лицо было следствием болезни. В глазах (стоило Марку посмотреть) читалось спокойное знание и готовность.
Неб сделал небольшой крюк и оказался рядом с Марком.
- Я видел у тебя топор,- произнес Марк.
- Правильно. Это мой топор, но я отдал его Данилу.
- Кому?- тихо переспросил Марк.
- Данилу.
- Это я.
- Зачем?
- Он мне не нужен. Я просто возьму Плаке за руку и поведу.
- Хорошо,- еще тише проговорил Марк. Крыло за его левым плечом чуть дрогнуло. Он повернулся к Данилу, бесстрастно топчущему бабочек - тот замер с готовой улыбкой,- верни топор.
Они сидели за столом, покрытым скатертью. Салфетки из мягкой тисненой бумаги, глубокие тарелки с розовым цветком на дне, тонкостенные стаканы, блестящие ложки, вилки и круглые ножи. Места было много. Они сидели свободно, на расстоянии вытянутой руки друг от друга.
Секретарь закончил растопку и незаметно для остальных провел пальцами (оставляя копоть) по обивке дивана. Над огнем уже покачивалось ведро с водой. Душный сумрачный уют.
В этой комнате окон нет. Воняет гниющим мусором, гарью и множеством других, сложно переплетенных между собой, ароматов, где-то в их гуще проскальзывает (напоминанием?) запах смерти.
Синекура в негнущемся пиджаке, линия плеч точно повторяет линию стола, под пиджаком катится пот. Вероника в узком платье без воротничка и манжет - извивы синих линий на выцветшем черном. Она слева, чтобы брать его за руку, а не за крюк. Синекура раздражается, снимает пиджак. Вероника смотрит на это, стиснув рот: пригласи дикаря за стол... Неб начинает ерзать, столешница упирается ему в грудь (подавляет) - Вероника медленно поворачивает голову и замораживает его.
Уродка будет прислуживать. Вероника не может спокойно смотреть на нее, но выбора нет. Уродке был выдан длинный фартук, в котором она утонула. Светящийся в полутьме фартук ходит по комнате. Фартук потерян, и все делает не так. Вероника терпит, ведь роли поменялись и Синекура непредсказуем. Наедине она еще пытается обрести прежнюю власть, нащупать во тьме провалившуюся ступеньку, но голос затихает, слова из прошлого опасны.
Девочка? Что ты знаешь о возрастах? Возраст - цифра, а сколько существует цифр? Ограничено. Но чисел - миллиарды. Она не девочка. Скорее ты - мальчик... Осторожный хохоток. Синекура раздражен, глаза у него начинают блестеть, этот блеск ярок даже днем. Чушь. Жизнь устроена проще, а она плетет невесть что, хлам вываливает. Я знаю о возрастах достаточно, чтобы не ошибиться. Возраст - не цифра, а развитие. Только это важно. Только это имеет значение. Лучше скажи, как выбраться отсюда. Да, теперь все преобразилось. Синекура... Неужели это - Синекура? Вероника ищет новые слова, чтобы очаровать его, привлечь, но он знает заранее...
Вероника трогает его руку, прикосновение нежное, даже любящее, но на ее лице отталкивающая гримаса ведьмы. Синекура смотрит на нее ровно столько, сколько нужно, чтобы понять, кто его коснулся. Они вываливают на тарелки содержимое цилиндрических банок. Дразнящий аромат ударяет в нос. Все набрасываются на еду.
- Мы - верхушка,- говорит Неб,- странная верхушка. Мы едим из тарелок.
- Мы едим вилками,- нажимает Вероника.
Неб ухмыляется, нанизывая на нож очередной кусок.
- Вы - несомненно,- отвечает он.
Заставив всех вздрогнуть, со стула срывается Секретарь. Подхватив из рук Уродки огромную бутыль со спиртом, водружает ее в центр стола.
Синекура заметил, как маленькое лицо девчонки потемнело, шрам вспыхнул. Он уже пытался с ней говорить. И теперь вспоминает свой ужас: она стала открывать рот и нижняя челюсть... (что-то с нижней челюстью произошло), рот разверзся и он увидел ярко-розовую десну, из которой торчали сломанные и целые зубы, черные и белые. Потом раздалось шипение...
- Запасы у нас небольшие,- громко, для всех, говорит Вероника, поворачивая голову, чтобы убедиться - смотрят.- Табак последний. И спирт, кстати.
- Я так и знала!- горестно восклицает Сонька,- Мы умрем.
Ночью Вероника старается приблизиться к Синекуре, насколько это возможно. Показать ему, что она - обычная женщина, больше не та надменная и вызывающе жестокая кукла. Но, увы, она начинает со старых ошибок. Это мгновенно отвращает, хотя потом Вероникины чувства и мысли делаются честны и достойны участия благородного сердца. Синекура не вникает. У тебя благородное сердце, пойми меня, услышь меня. Чушь. Снова подхалимство. У нее просто нет выбора. Ты думаешь, я все забуду, стоит тебе чуточку поизвиваться? Что ты сделала с Марком? Ты понимаешь свою вину? Так кто же убил Юльку? Тебе казалось, что будет весело? Голос его тих, безжалостен, прерывист. Все, что он подготовил, теперь никуда не годилось. Все его страдания остались в нем, но заперты - что толку размахивать ими? Даже если бы был толк, он бы не смог. Грязная вода ушла в землю, но она существует, да. Вероника испугалась. Она полюбила...
Синекура стоит на лестнице, мочится, направляя струю в узкий пробел между чугунными столбиками. Вообще-то в особняке несколько туалетов, но Синекура постоянно об этом забывает.
- Я вот думаю, что делать...- слышится напряженный голос Неба,- не пора ли уходить? А то мы вроде как превратились во врагов Марка... Давай уйдем.
- Тебе страшно?- спросил Синекура.
- Не то чтобы страшно, а не по себе. Ты сам видишь, они все здесь чуточку того. День, другой и они начнут драться друг с другом. Им некуда деться, а мы еще можем спастись. Что ты думаешь?
- Ты прав, Неб. Но... Я не уверен, что Марк...
- Что? Что он не убьет нас? Все равно ведь придется выйти. Так лучше сделать это теперь. Мне кажется.
Синекура вздохнул. Да. Да. Любое решение станет предательством.
- Иногда мне страшно,- продолжал Неб,- как будто у меня нет жизни. Знаешь, как полагается жить - женщина, ребенок, все такое... Вот тогда появляется смысл. У меня его нет. Я не понимаю, зачем я здесь вообще. Я просто есть. А потом я умру. Вот и все.
- Всем иногда страшно, Неб. Это потому, что мы на Свалке. Подумай, есть другие места. Твой берег, например. Или Город. Ведь ты родился в Городе?
- Да. Но почему-то помню только, как мне было плохо. А Города не помню, мне кажется, что везде одно и то же. А как ты сюда попал?
- Так же, Неб. Они избавляются от таких... как я, как ты, как Марк. Там, на берегу есть одно место... От этого места начинается мой путь.
- Когда я работал на сортировке, я много слышал о тебе. Что тебе повезло, что ты - особенный. Но я был так зол на тебя... Я тебя ненавидел. Эти их бредни выводили меня из себя. Однажды я не выдержал и сказал всем, что Синекура продал меня. Представь, они мне не поверили! А потом еще избили "за клевету"!
Нечто увесистое влетело в окно, сбив остатки стекла, Вероника с ругательствами бросилась из комнаты... Синекура и Неб пошли посмотреть.
Да, точно. Сонька лежала на боку, а остальные кружком обступили то самое "нечто" - голову Плаке.
Синекура подошел к окну. Не смотря на то, что он давно этого ждал, и как будто был готов к встрече - ужасная дрожь охватила его. Узнавание было мгновенным, словно удар в нос.
- Добрейший господин, здравствуй!- закричал ему Марк.
Дружный хохот. В него тычут пальцами. Сколько людей! И женщины есть. У них под ногами - распластанное тело Плаке. Синекура дрожит, не может отвечать. Потрясение слишком сильно.
- Эй, в чем дело?- У Марка настоящий припадок веселья.
Синекура слышит скрежещущий шепот Вероники: "Отойди от окна, они бросают камни!". Вероника в бешенстве. Кажется, она плачет...
- Может, он хочет быть директором?- засмеялась женщина, глядя на Марка (тот заметно возвышался над толпой и корчил рожи, видимо, изображая окаменевшую физиономию Синекуры),- Да, хочет?! Пусть говорит речь!
Хохот, визг.
Но неужели он промолчит? Что сказать?!!
- Выходи, Синекура. Выходи ко мне,- громовым голосом требует Марк,- Иначе мы войдем к вам.- Он уже не смеется,- Кто-то может умереть, Синекура. Я кого-то давно хочу убить... ЕЁ!!! Выходи один!
Вот как получилось - весьма удачно. Не нужно будет объяснять. Все чисто. Его тело в холодном тумане, странное, туманное видение. Мухи жужжат. Драное полотнище серого дыма. Глазастые лица рассыпаны по земле... Ни одно из них Синекуре не знакомо.
В окне появляется Вероника и кричит, впившись пальцами в пустую раму. Сила ее ненависти такова, что создает волну. Толпа откатывается назад, к ногам Марка и немеет.
- Убирайся к ЧЕРТУ, проклятый урод!
Секретарь оттаскивает ее за руку, но Вероника не поддается. Разбудили зверя! Она с силой бросает его на пол.
Марк (рука на бедре), смотрит на нее и высовывает язык. Ненависть Марка другой природы, она - цепь, каждое звено которой он выковал сам. Пришло время насладиться.
- Эй, кто желает отведать вон ту задницу?- вежливо интересуется Марк,- Ломайте дверь.
Вероника, пошатываясь, уходит к столу. Нужно успеть напиться до бесчувствия. Вот и пламя гаснет в камине. Слабая и злая она падает на стул, не замечая Сонькиного взгляда.
Господи, спаси меня, прошу тебя, Господи спаси меня, прошу тебя. Ты ведь все можешь? Ты ведь занимаешься безнадежными делами? Ну помоги!!!
У Секретаря затылок в крови - Уродина уже промыла ранку (небольшой порез) и стоит на коленях рядом. Ему не больно.
- Синекура, они у двери,- говорит Неб,- давай, потом будет поздно...
Синекура сам знает, и голос Неба звучит понимающе.
- Да не молчи же!- Неб хватает его за локоть, а сам смотрит вниз - это Марк!- Марк!- неожиданно для себя, кричит он,- Марк!
Марк ждет.
- Послушай, Марк! Мы не враги!
- Выходи, малявка. Не бойся ничего, выходи. Хоть и один.
- Я выхожу!- Отбежав от окна, Неб оборачивается,- Я поговорю с ним, он вас не тронет...
Плаке не прятался, разве что от солнца. Случайно он оказался в укромном уголке: с одной стороны колючая стена из нескольких кустов, с другой бугристый, серо-желтый склон, а за спиной косо вздымался, усеянный чешуйками грязи и ржи, жестяной лоскут.
Прошло немало времени, прежде чем Плаке понял - с ним что-то не так. Днем его знобило, он не мог сделать и двух шагов, чтобы не присесть, он стал замечать, что стонет. Присев однажды для отдыха, он уснул. Открыв глаза, чувствуя непреодолимую слабость, он заплакал - стояла кромешная тьма, Плаке догадался, что болен и что скоро умрет. Есть было нечего, но он и не хотел есть. Ранним утром он слизывал росу с камней, а когда поднималось солнце, сжимался в клубок и замирал. Не осталось никаких желаний. И жизнь, и смерть равно не касались его.
Лежа неподвижно в своем убежище, Плаке то засыпал, то просыпался, то терял сознание, то видел и слышал людей, которых никогда не существовало или тех, которые умерли. Они как будто говорили о нем, но потом выяснялось, что нет. Их заботили вещи, находящиеся за гранью понимания таких червей, как Плаке. Просветленным взором Плаке обнимал небеса. Небеса... Чернильноночные небеса пульсировали звездными сердцами, и за каждым стояла тайна. Великое множество тайн, кружась в вечном падении, зримо раскинулось над его головой.
Детский голос заговорил справа от Плаке и вскоре к нему присоединились другие. Плаке слушал его, потрясенный... Наконец, они увидели его, они обращались к нему. Детский голос был ему знаком. Но также ему казались знакомыми все голоса.
Мне тебя так жалко, ты хороший человек. Очень хороший. Я люблю тебя. Мы любим тебя. У тебя тело болит?
- Болит...
Ничего. Терпи. Мы тебя подождем.
Почему ты не хочешь умирать?
- Я умираю
Но ты не хочешь. Надо захотеть.
- Как это?
Захотеть. Захотеть.
Плаке улыбнулся и потерял сознание.
Плаке, шевелись! Проклятый заморыш! Очень темно, где-то внизу бегут люди, тяжелый стук их шагов приводит его в отчаяние. Нужно работать. Его смена. За окном вагона - тусклый свет зимней ночи. "Я заболел",- с трудом шепчет он. Страшный голос гремит с улицы: "Где этот глист? Где Плаке?!" Плаке ползет к выходу. Коридор бесконечен. Он плачет, расходуя остатки сил. Внезапно он оказывается на улице, последним в шеренге. Синекура шепчет: "Берегись, у него похмелье". Но все равно его хватают огромные, из темноты протянутые, руки. Плаке чувствует удары, его бьют, бьют, бьют....
Потом - круговерть, хаос. Он что-то поднимает, передает, снова поднимает. Вдвоем с Синекурой они орудуют длинным шестом. Скорее, скорее! Плаке падает, ужас разрывает сердце - этого нельзя делать! Он пытается кричать, пытается оправдаться: "Я заболел! Я не могу! Оставьте меня! Оставьте меня! Не трогай!" Детское лицо Синекуры растворяется в вышине, только его мокрая горячая ладонь гладит Плаке по губам.
Плаке дрожит на земле. Это была собака, собака лизала его. Он смотрит на ее морду, покрытую короткой белой шерстью, она с достоинством оглядывает кусты - они гремят своими прутьями - ничего интересного. Белые лапы лежат на его груди. "Хорошая, хорошая, согрей меня",- бормочет Плаке, не замечая выросших над ним фигур.
- Вот он. Я так и знал, что это он орет.
Плаке растерянно моргает, стараясь приподняться. Собака уходит, но он слышит ее тихий скулеж.
- Кто вы?
- Он умирает,- голоса, как и прежде, звучат вокруг, не касаясь,- он умирает.
- Ты только взгляни на него! Еще смотрит!
- Заткнись.
Тень накрыла Плаке.
- Это ты, Марк.
- Да.
- Я рад.
- Ты скоро умрешь.
Плаке лишь улыбнулся.
- Я люблю тебя, Марк.
Марк, вытянув руку к его лицу, помедлил немного, его пальцы коснулись острого подбородка под улыбающимися губами.
- Наверное, я тоже тебя люблю,- неуверенно проговорил он.
Язык выглянул из рукава, примериваясь...
Марку наскучило торчать под окном (так решил Синекура), споткнувшись пару раз, он сошел с кучи щебня и исчез из виду. Кто-то потянулся следом, кто-то остался.
Мирная картина: отдых в тени, бестолковый разговор. Собственное разочарование представилось Синекуре цветущей, испускающей теплую вонь растительного гниения, лужей. Дно такой лужи всегда мягкое, выглаженное, насыщенное влагой. Безголовый труп, раскинув конечности, грелся под солнцем...
Где же голова? Синекура оглядел пол - осколки, шарики пыли, кровавые линии. Ему хотелось рассмотреть ее теперь, в одиночестве. Но голову кто-то забрал.
Упрямые и злые спорили голоса - как будто мертвой хваткой вцепились в одну добычу, и каждый рвал к себе. Вероникин голос под влиянием алкоголя окончательно утратил женственность, она больше не кричала, но словно вырыкивала каждое слово.
В камине с шипением полыхала груда дров. Синекура сел на свой стул (спертый воздух вызывал тошноту), он наполнил стакан спиртом и вылил в рот. С больным видом на диване вытянулась Сонька. Синекура окинул ее беглым взглядом: несомненно, голову Плаке забрала она. Сонька ухватила его взгляд и застонала, отворачивая лицо. Испытанный метод остаться ни при чем.
Это человекообразное существо единственное не получало и малейшего отклика со стороны его души - с равным успехом Сонька могла и застонать, и по кусочку выблевать на стол исчезнувшую голову.
- Я позволила тебе войти, я укрыла тебя, значит, и уйти ты сможешь, когда я тебе разрешу.
- Ничего ты этим не добьешься, тварь,- рассудительно заметил Неб,- я уйду, и насрать мне на твои запреты. Стой здесь всю ночь. Стой, стой.
- Ублюдок. Иуда.
Последнее слово Синекура хорошо расслышал. Похоже на имя, а звучит, как ругательство. Вылив остатки спирта в стакан, он придвинулся ближе.
- Синекура,- оглянулся Неб,- о чем она? Хочет показаться умнее нас, а плетет тогда ЧТО?!
- Не на-а-адо,- неожиданно громко заявил Секретарь. Все невольно повернулись к нему,- какая страшная глупость. Не достаточно ли на сегодня? О, вот и гости. Открой, дорогая.
Уродка шелестящей тенью пронеслась мимо Вероники - та выскочила следом, но вскоре вернулась. Все произошло слишком быстро. Глухой стук все еще доносился снизу - размеренно, как здоровый пульс. В камине вдруг раздался резкий щелчок. Все вздрогнули.
- Ты с ума сошел?!- Вероника, ухватившись за столешницу, вперила в Секретаря ненавидящий взгляд,- Гости! Гости?! Ты, ветошь...
Стук прекратился.
- Что же делать?- растерянно проговорила Вероника, озираясь,- А ты, почему ты все еще здесь? Иди же - путь открыт! Иди!- растерянность в ее голосе сменилась истерическим визгом. Ударяясь и спотыкаясь, Вероника приблизилась к Синекуре и неловко обняла его.
Неб смотрел в темноту, там, на лестнице что-то происходило, если он выйдет теперь... Нет, теперь нельзя.
- Почему никто не заходит?- спросила Сонька.
Синекура снял со своего плеча сперва одну негибкую Вероникину руку, затем вторую. Осторожно выпрямился.
- Нужно идти,- произнес он.
Никогда прежде не доводилось Синекуре испытывать этого, это - спокойствие, основа счастья. Он лежит на постели Плаке, все еще источающей слабый запах прежнего владельца. Пот Марка (как не вспомнишь!) пахнет совсем по-другому, здесь его нет. Странно, потому что Марк занимал это место достаточно долго для того, чтобы оставить свой след.
Изменился его запах или пропал вовсе - это лишь следствие. Марк вырос. Теперь я смотрю прямо, он тоже и все как будто довольны.
Вероника ушла, а с ней, как ни странно Секретарь с Уродкой (уже не таясь - парой). Небу тоже вскоре пришлось уйти, он не мог поладить с Марком. На самом деле Марк вынудил его уйти. А Синекура не вмешивался - безучастный. К чему лишний раз проверять на прочность собственный авторитет? Он и сам не очень-то в него верил. Что ж, если бы его послали заодно с Небом, он бы проявил не больше участия.
Синекуре нравилось думать, что Неб вернулся в свою пещерку и зажил прежней жизнью. Как-то забылись жалобы Неба на свою прежнюю, беспросветно одинокую жизнь.
Снег выпал вчера.
Синекура ступил босыми ступнями на теплый пол. Внизу шумели, мягкий почти однородный шум упруго раскачивался под ним. В голове было чисто и хорошо.
Предвкушался Город.
Марк ждал от него слова, которое вот-вот прозвучит: "Идем".
Марк ничего не скрывал от своих людей. Собирался быстро, но вдумчиво. Ему даже помогали. Сами помогали бросить их - бестолковое, неведающее о последствиях, стадо. Синекура отворачивался. Вина ложилась и на него.
Марк был беспечен.
- Что, мы пойдем прямо туда? Прямо туда, прямо к морю...
В разных глазах его радовались по-разному две души. Эмоции Марка сделались просты и откровенны, исчезли полутона... Синекура старался увидеть его новым, казалось, от этого зависит многое.
Марк стремился в путь. И хотя он внимательно прислушивался к тому, что говорит Синекура (а говорил он о цели всегда подолгу), оставался на поверхности, улыбаясь. Не задавал вопросов. Дорога была важна для него, дорога, как процесс, как цель. Куда она может привести его, Марку было не интересно.
Как-то, когда они стояли вдвоем у разрушенного окна (множество птиц на тонком снегу), поодаль от остальных, Синекура задал неожиданный вопрос. Вопрос со странной уверенностью воцарился в его мозгу и показался безобидным, поэтому Синекура тотчас же и выдал его.
- А где Сонька?
- Умерла,- не задумавшись ответил Марк. Затем медленно повернул голову. В его глазах Синекура заметил тень сожаления. Марк рассмеялся с закрытым ртом (такой смех многие считают издевательским) и добавил,- Я пошутил.
Синекура понял - спроси он о Веронике или Небе в тот момент, получил бы столь же правдивый ответ. Разумеется, их убили. А он - дурак.
Приступ жалости длился долго. Непролитые слезы клокотали в горле, он сглатывал их и все начиналось сначала. Жалость доставляла какое-то удовольствие, она подстегивала саму себя, шептала Вероникой слова любви.
Нет, Синекура не хотел их вернуть. Иначе, почему он с такой легкостью поверил в их гибель? Это возносило его.
Вечером Марк уложил вещи в два мешка. Сидя на полу под окном, Синекура изображал задумчивость, чтобы не мешать, а сам следил за каждым движением. Поразительная, интуитивная грамотность Марка лишала возможности вставить хоть слово. Марк справлялся намного лучше его самого! Откуда уверенность? Марк без колебаний выбирал ту или иную вещь и замечательно пристраивал ее в один из мешков. Вот и все - он повернулся к Синекуре.
- Есть покурить?
Да, он курит теперь, хотя до настоящего курильщика, вроде Синекуры, ему еще далеко. Нужно закрыть дверь, чтобы их не застали - охотников слишком много. Весь табак перекочевал в кисет Синекуры, им это не понравится. Побьют Синекуру, конечно. Но Марк сам закрывает дверь.
- Подумал, кого возьмешь с собой?
- Не начинай,- Марк мрачнеет,- одно и то же. Нет. Не возьму. Никого.
- Вдвоем будет сложновато,- говорит Синекура. Это правда, нужна лодка, третий бы пригодился. Но Марка тошнит об одном упоминании. Он сопротивляется.
- Все они никуда не годятся. Никто толком не умеет работать. Руками. Я ухожу от них, понимаешь? От них! А ты мне пытаешься...,- глубокий вдох, зрачки Марка каменеют от дыма, один растет, а другой сужается. - Не пытайся. Я еще должен научиться доверять тебе. Это меня... выбивает. Я ведь мечтал убить тебя, а вместо этого... сам не знаю. Так что заткнись.
- Они любят тебя, Марк. Каждая девчонка...
Марк гневно шипит. Продолжать нельзя.
- Они хотят меня!- фраза впивается в Синекуру, прямо ему в лоб. Правдивое отчаяние, горестный стон. Марк кричит: - Как можно оставаться таким глупым? Все еще таким глупым! И не видеть разницы между похотью и любовью! Ты никогда не поймешь меня. Что толку...
Он прав. Синекуре становится не по себе. В комнате совсем стемнело. Марк рывком открывает дверь, щелкает выключателем.