Они позавтракали в толпе. Много настороженности, в глазах искры. Марк не обращал на все это ни малейшего внимания, но Синекура подмечал каждую мелочь. Подозрительно изогнутый рот, чей-то кашель, прикосновение невзначай - он готов был подскочить, словно капля, упавшая на раскаленную сковороду. Кусок тушенки лежал у него во рту, совершенно забытый. Между тем Марк блаженствовал в своем кресле, неторопливо поедая зеленый ломтик, специально приготовленной для него, каши. Нежась, он искоса поглядывал на Синекуру, зажатого со всех сторон порыгивающими и сопящими, его, Марка, почитателями.
Подмороженный воздух вдыхался с удовольствием. Туман уже начал растекаться, заполнять складки и углы. Нетронутым белым полотном лежала дорога.
Синекура не стал медлить, да и прощаться ему было не с кем - быстро скрылся из виду.
- Весной вернусь,- говорил Марк, поочередно обнимаясь. Бородатые лица, лица, состаренные ветром, лица в ссадинах и прыщах - все норовили подставить себя под его взгляд. Марку было нетрудно смотреть. Он всех сосчитал кивками, всех, кто вышел проводить его. Он вздохнул. Отошел на несколько шагов, быстро оглянулся через плечо - напряжение есть - и вдруг кинул что-то назад... Маленький, тяжелый предмет. Он упал, звякнув о железную землю. В один момент прогремел человеческий взрыв, вскинутые кулаки, десятки согнутых ног. Рычание и стон. Марк наблюдал, бледнея. Он попятился - никто уже не видел его. На снег выбрызнулись первые дождинки крови. Марк побежал за Синекурой. Белая сука рванулась следом.
Ночью, лежа спина к спине, на одеяле поверх веток, они долго молчали. Они молчали и за ужином и во время пути... Тишина сделалась привычной, непросто было побороть ее. Холод мешал заснуть. Синекуре мешало крыло Марка.
- Что там случилось?- недовольно пробубнил Синекура, рукой отстраняя нависшее над ним крыло (если бы только оно было неподвижным!). Сука заворчала сквозь сон, вздыбливая брови. Чтобы ее не сердить, следовало говорить с Марком ласково. Синекура пихнул псину в бок (ты еще!).- Что случилось, спрашиваю?- громче повторил он, ложась на спину,- Я слышал шум драки, но ты цел. Сперва я подумал, что они на тебя накинулись. Смотрю - несешься...
- Шутка это.
- Что?
- Игра. Я хотел, чтобы каждый получил шанс. Я им ключ бросил.
Синекура молча обдумывал услышанное, хотя обдумывать было нечего. Марк спровоцировал бойню. Ключ достанется самому тупому и злобному, а когда он воспользуется этим ключом и поймет...
- Нет, Марк, это не игра,- безжалостно заявил Синекура.
- Что же будет?
- Спи спокойно, тебе не впервой. Они и без того были обречены. Смерть от голода страшнее прочих. Ну так большинство минует ее. Спи спокойно и не дергай крылом...
Синекура несколько раз просыпался от холода и слышал тихий, без надежды на утешение плач.
Пусть...
Марк вздрогнул от сильного толчка. Сука сорвалась с места и помчалась вперед, уверенно и молча. Полоски тумана неподвижно висели над самой землей. Воздух не имел вкуса и больно застревал в глотке.
Марк поднялся, онемевшие ноги сгибались с трудом. Бросил взгляд на Синекуру, тот не двигался. Его крюк торчал наружу, красиво облепленный изморозью, и как будто светился.
Марк пошел за сукой - иней запомнил все ее следы. Тишина остро впивалась в уши. Марк двигался все гибче, кровь начинала согревать его. Шорох и легкое потрескивание ледяной травы - теперь Марк четко определил свою цель. Эти звуки мог издавать лишь человек, взрослый человек. Мужчина. Но не огромный.
Марк чуть пригнулся, рука сама приняла нужное положение.
За тонким искривленным стволом мертвого дерева, головой в колени, барахтался Жан. Марк тотчас узнал его. Терпеливо и молча сука держала его зубами, навалившись сзади. Жан издавал влажные харкающие вздохи, кашель донимал его. Боясь двинуться, он лишь водил руками по земле, словно слепой, в поисках. Марк отозвал суку, не забыв приласкать. Довольная результатом, она уселась ждать.
Жан поднял побагровевшее, слюнявое лицо, которое мгновенно озарилось радостью. Откинувшись спиной на ствол дерева, он долго и мучительно кашлял, роняя кусочки мокроты. Потом наконец встал на ноги - глаза его сияли.
- Я нашел тебя!- просипел он, делая попытку положить свою ладонь на плечо Марка. Марк отстранился и ладонь боязливо убралась.
- Очень жаль,- сказал Марк,- я ведь не звал тебя.
Жан в ужасе открыл рот, стал виден его жгуче малиновый, шевелящийся язык и реденькие, мелкие, как у грызуна, зубки.
Марк одним взмахом рассек ему горло и отпрыгнул. Вместе с сукой они смотрели завороженно, как пенисто и дымно вскипает кровавый ручей. Сука отвернулась первой.
Марк последовал ее примеру и увидел спину удаляющегося Синекуры. Он содрогнулся.
Солнце взошло - прямо, смело его лучи легли на искрящуюся поверхность земли, иней исчезал на глазах, бесследно.
Синекура уже собрал свой мешок. Он уходил без Марка.
- Постой,- неуверенно начал Марк. Дальше слов не было.
Страх отупил его. Бессмысленная улыбка блуждала на его лице, а внутри все дрожало зыбко и гаденько. Он не мог выдавить ни слова. Но Синекура уходил! Марк рванул зубами ремешок (кровь Жана была и на нем тоже), освобожденный язык мягко соскользнул вниз, упал под ноги. Марк заставил себя шагнуть.
- Подожди,- тупо повторил он.
В его голосе вдруг показалось нечто, что больно ужалило Синекуру. Синекура приблизился, глядя на Марка узко и зло. Марк онемел. Забыв, что пальцы его в крови, он вытянул руку (жест этот был жестом Жана).
- Ты все понял. Я вижу это. Тебе нечего сказать,- Синекура отвернулся.
- А тебе?- Марк почувствовал большую свободу, но только в словах.
Если Синекура все-таки заговорил с ним - значит, есть шанс.
Эта безликая, беззубая вина обрушилась на Марка и принялась душить его. За что? Невозможно оставаться самим собой! Поскорее бы она отвалилась! Наверное, питается его страхом.
- Возвращайся на Свалку. Иди куда хочешь,- сказал Синекура.
Марк дотащился до груды веток. Вот и одеяло, причем, тонкое, скомкалось жалко. Марк сел, уткнул нос в колени.
- Почему ты так поступаешь со мной? Тебе нравится чувствовать себя всемогущим? Ты знал кто я, когда мы выходили, а теперь ты бросаешь меня. За что? И какой в этом смысл? Ты сам-то знаешь?
Синекура опешил.
Сука медленно подошла к Марку и лизнула его в лоб. Стало ясно, что за Синекурой она не пойдет.
- Так... Ответь мне: Жан напал на тебя?
- Да,- не раздумывая выпалил Марк.
Синекура подобной наглости не встречал давно и даже обрадовался.
- О-о, понятно.
Но вот Марк сообразил, что любые слова его тщетны.
- Все равно!- закричал он,- Все равно!
- Вижу,- отозвался Синекура.
- Ты глуп. Ты сам не знаешь, КАК ты глуп...
Весь этот день Марк провел в размышлениях. Он почти не двигался. Ярость чередовалась с апатией, он скрежетал зубами, а потом плакал.
Наконец, он решил идти за Синекурой.
Холод усилился, солнце садилось. Никакого желания провести на этом месте еще одну ночь (уже одному) у Марка не было. Вокруг лежали следы Синекуры. Отчаяние и тоска воцарились здесь надолго.
Он вскрыл банку, торопливо поел с ножа, затем выбрал место почище и вытряхнул остатки. Смотрел, как ест сука - сдержанно и с удовольствием. Ему стало легче.
- Плевать на Синекуру. Мы обойдемся,- проговорил Марк. Голос звучал плоско, чуть смущенно. Он впервые обращался к собаке и считал, что разговаривает с самим собой.
Вскоре повалил снег.
Марк шел быстро. Он почти ничего не видел, во тьме его хлестало мокро и валило с ног. Сука возвращалась за ним, вела его дальше.
В глубине души Марк ожидал еще встречи с Синекурой. Но он опоздал.
Синекура кубарем скатился с обрыва. Острый сучок оставил на лице кровавую бороздку. Лежа головой вниз, Синекура прислушался к ощущениям своего тела. Кровь стекала по губе, он видел, как глубоко уходит она в снег. Разъедает его.
Мешок висел высоко над глинистой кручей. Казалось, едва держится. Но, приглядевшись, Синекура упал духом - корень не зацепил мешок, а пронзил его.
Взобраться наверх, как и спуститься, было невозможно.
Поняв, что могло ожидать его, Синекура застыл в ужасе. От удара правая рука висела, заливаясь болью - молния пробегала по ней до самого уха. Культю защемило в протезе. Зачерпнув снега, Синекура омыл им лицо. Полежал неподвижно. Мне повезло. Мне повезло.
Отчаяние еще придет, он знал это.
Странно было шагать с пустыми руками, налегке. Влажное, бугристое небо светилось равномерно. Буря унесла снег с равнин, обнажив камни и кочки - Синекура быстро продвигался вперед. Близкое море делало воздух теплым и сладким. Хотелось раздеться. Синекура жалел о Марке. Ничего, можно дождаться его на берегу, ведь с ним собака, она не даст заплутать. Хотя буря...
Жан - кто он такой? Синекура вспоминал о нем лишь, когда видел перед собой. Все это казалось теперь страшно глупым. Ведь Марк мог погибнуть! Мог! Если он повернул назад, то уж наверняка разорван в клочья. Но нет, он этого не сделал... Припомнив кое-что, Синекура признал: в определенные моменты и он готов был убить, того же Жана - очень хотелось. Но существовала угроза разоблачения! А Марк был свободен. Мысли, мысли, до чего вы просты. И насколько все в мире просто. Это настоящее запутывает, мозг и душа работают врозь, вот тебе и щепки летят. И он еще бросил Марка! Он поморщился - как некрасиво! Разумеется, вырывать золотые коронки у мертвецов совсем другое дело.
Синекура остановился. Стянул капюшон. Лицо горело. Выжить бы, выжить.
Воздух утратил прозрачность. Дышать стало тяжело. Синекура едва волочил ноги, высматривая подходящее место. Он шел по каменистой равнине, снега здесь не было, но местами лежала наледь. Оттаявшая грязь лишала его возможности отдохнуть. Ни одного большого камня, ни дерева, ни коряги - мокро и черно. Водяная взвесь превращается в дождь.
Синекура приподнялся с трудом, заставил себя. Он не помнил, когда лег, одежда совершенно вымокла. Он долго кашлял, за глазами пульсировал огонь.
Ну да, это конец. Что же еще?
Но сидеть на месте не хотелось. Синекура пополз. Он полз наугад, в никуда. И вот показалось море.
Со скалистого обрыва, безнадежно крутого, Синекура увидел широкую полосу пляжа. Был отлив. Он увидел пустую лодку, меланхолично покачивавшуюся на волнах. И людей в одинаковой одежде, те опрятными рядами выстроились на песке. Они были абсолютно неподвижны. Синекуру напугала эта неподвижность стольких людей сразу. Он подобного никогда не видел. Мысли начинали путаться...
Синекура закрыл глаза.
Синекура в воде и продолжает погружаться все глубже. Он задерживает дыхание, так нужно, чтобы не захлебнуться. Но время идет, он не дышит, в голове глухо и непрерывно бьется кровь, губы его крепко сомкнуты. Он не дышит и ясно сознает это. Однако вода не убивает его. Просто он дышит водой. Он умеет отцеживать из воды кислород.
Он пришел в себя, почувствовал крепкие, до боли, руки на своих предплечьях. Руки с двух сторон, они держали его обвисшее тело. Синекура уперся ногами в землю, так казалось, что он стоит сам.
Стрекот пронесся над ними, и обдало ветром, но Синекура не смог поднять головы. Ему вдруг сделалось страшно от собственной слабости, оттого, что он заболел и, наверное, кажется этим людям тупым и омерзительным. Он старался держаться прямо, но этого никто не заметил. Стрекот утих где-то позади. Оба человека, одинаково больно впившись пальцами ему в подмышки, тронулись с места. Синекура как мог старался, передвигал ноги, но они все равно волочились по грязи... Подбородок бился о грудь и клацали зубы.
Эти люди даже бежали одинаково. Синекура ужаснулся - они скакали, словно животные, нимало не заботясь о нем. Мелькали их одинаковые блестящие сапоги.
- Ты им сказал, откуда ты?- Дрожащим от волнения голосом спросила Вероника.
Но Синекура не понимал слов. Разве можно вот так выскакивать из небытия и сразу атаковать?! Сначала он решил, что какая-то женщина обозналась. Повеяло жутью от ее лица, от походки... Он не был уверен в себе, не был уверен в том, что верно понимает происходящее. Страх теперь повсюду сопровождал его. Он боялся никогда не стать прежним.
Синекура узнал ее, она жива, это вполне объяснимо. Он даже вспомнил... Ведь никто кроме него и не считал Веронику мертвой. Он сам придумал ее смерть. Для чего это?
Они стояли лицом к лицу в узком, обжигающе-белом коридоре. Синекура тайком покинул свою койку, чтобы прогуляться. Из его руки все еще торчала игла, (он подумал, что не вернет ее обратно, если выдернет, заметят сразу) тело почти не касалось халата - хорошо встряхнуть, так колоколом загремит. На ногах бумажные тапки.
- Запомни, я тебя не знаю,- прошептала Вероника. Она тоже сильно изменилась. Хотя ей не обрили голову, а только подстригли коротко. Чистые волосы плотно облегали череп - как непривычно... Она была в костюме, переливчато-сером: куртка с двумя рядами железных пуговиц и мешковатые штаны на резинке, всюду нашивки "ОЗА". Она смотрела пристально и ново. То ли с отвращением, то ли ожидая чего-то. Как она была далеко!
- Я не сказал... Но кто еще?.. Кто еще здесь?
Вероника вдруг обогнула его, с унижающей аккуратностью, прошелестев по стене, и ушла. Тяжелые, неровные в спешке шаги.
Синекура простил ей побег - прямо на него шла Адриатика Смерч. Полная, низкорослая женщина в переливчато-белом костюме, на коротких, круто взбитых волосах она несла маленькую, стеклянно поблескивавшую шапочку.
- Пойдем, дружочек,- сказала Адриатика и вцепилась резиновыми пальцами ему в локоть.
На этот раз она заперла за собой дверь. Синекура мог вздохнуть с облегчением - одиночество было ему необходимо.
Он вздохнул. Как будто увидел внутри себя сложную машину. Сжималось что-то с хриплым натянутым стоном, а потом расходилось, шипя. В голове тоже скрывалась машина, поменьше, она издавала щелчки, подобно часам и звуки этой второй машины причиняли боль. Вот один щелчок - это пришла мысль о Веронике, следом еще и еще. Сильное волнение вызывало сбой и тогда стучало непрерывно и беспорядочно. Иногда Синекура звал Адриатику, и она останавливала машину в его голове.
В комнате было две кровати, они крепились к стенам и к полу, но вторая кровать всегда оставалась пустой. Каждый день Синекура ждал, что приведут кого-нибудь еще. Он надеялся заполнить пустоту, которая распростерлась вокруг него. С ним не говорили, ему не объясняли - в глубине души он понимал почему, но неизвестность порождала страх. Ничего плохого не происходило, но могло произойти, ведь молчание сулит все что угодно.
Синекура лежал, глядя на свои голые ступни, правая льнула к левой и наоборот. В сплошном, искусственном сиянии, заливавшем комнату, все виделось искаженным. Ступни отливали синевой.
Воздух был фильтрованный, с привкусом.
Синекура попытался рассчитать дни: когда же корабль вышел в море? Когда он впервые услышал работу машин? Время не подчинялось. Машины работали много дней подряд, а до того еще... Нет, невозможно!
Тихо щелкнул дверной механизм. Синекура поднял глаза. За толстым стеклом оконца, прочно вписавшись в круг, маячило тугое, решительное лицо Адриатики. Синекура сел на кровати - для еды время еще не настало - что будет?
Адриатика осталась снаружи. В комнату, пригнувшись, вошла молодая женщина. Некоторое время она стояла неподвижно, прижав к животу планшетку с чистой бумагой. Женщина была крупной, с тяжелыми грудями, портившими ей осанку, но ноги, обтянутые темными чулками выглядели привлекательно и мягкие белые пальцы выдавали в ней хорошо развитую способность сострадать. Женщина погладила себя по бедру, будто убирая складку и шагнула вперед - вся качнувшись, как дерево.
Синекура не спеша рассмотрел ее наряд: плоские коричневые туфли с круглым носом, чулки, прямую юбку, куртку с блестящими пуговицами и вышитыми "ОЗА" - не за что взгляду зацепиться. Белые волосы, но не седина. Впрочем, Синекура привык и к этому.
Он мгновенно устал от нее. Она только еще присела на стул, положив на колени планшетку - а Синекура уже не мог ее видеть! Какая-то темная покорность исходила от нее, в глазах, помутненных долгой тоской не происходило никакого движения. Но самым отвратительным, что узнал Синекура, просто глядя на нее, было то, что ей нравилось пребывать в подобном состоянии.
Он почувствовал, как возрастает раздражение... При звуках ее голоса оно неудержимо разлилось в нем, вытеснив все прочие чувства.
- Не волнуйся, пожалуйста. Сейчас я задам некоторые вопросы. Это нужно, чтобы определить твое настоящее психологическое состояние.
И она вздохнула. Так, словно задавала ему вопросы уже несколько часов подряд.
- Я не хочу отвечать на вопросы, я хочу их задавать,- с отвращением произнес Синекура.
- Может быть, сначала познакомимся?- уныло поинтересовалась она.
- Это не моим именем подписан твой листок?- не выдержал Синекура,- Здесь только одно слово. Прочти.
- Синекура,- она на мгновение опустила голову, хотя знала и так.
"Значит, я правильно запомнил"- подумал Синекура. Если постарается, он вполне способен изобразить имя по памяти - теперь это важно. Только ни бумаги, ни ручки никто не даст. Он впился взглядом в планшетку. Попросить у этой? Ведь какое было бы развлечение!
- Вопросы я составила сама.
Зачем она призналась?
- А, совсем забыла сказать Вам свое имя... Карина. Давайте начнем, у нас только пол часа на все.
Тщась вызвать в Синекуре должное отношение к себе и к делу, женщина прибегала к уловкам, устаревшим даже на Свалке. Синекура испытывал муки неловкости... Жалость, стыд, раздражение сменяли друг друга, на Карину, склонившуюся над планшеткой (плохое зрение!), он старался не смотреть. Но, чтобы это не особенно бросалось ей в глаза, пришлось уставиться в туфли и в чулки и (о, ужас!) окончательно утратить интерес к этой женщине: чулки носили следы небрежения, какие-то засохшие пятнышки, торчащие нитки, а один вовсе съехал гармошкой. Она была давным-давно заброшена... Внутренне и внешне. И не ведала о том.
- Задавай,- сказал Синекура.
Синекуре выдали белье, серебристый костюм с железными пуговицами, а также новые ботинки. Поначалу за ним присматривала Адриатика (я вовсе не обязана, я не нанималась), самолюбие которой подверглось невыносимым страданиям. Но, так как никто не имел четкого представления о том, что делать с Синекурой после его поправки, о нем забыли. Адриатика исчезла. Дверь палаты оставалась открытой.
Для прогулок Синекура выбирал позднее время - нет ничего хуже, чем оказаться помехой чьей-нибудь работе. У него появилось "свое" место на палубе, ничем не примечательный клочок пространства, там он стоял, пытаясь разглядеть огни Города. Его костюм не был предназначен для холодов - ткань мгновенно превращалась в панцирь - но он терпел, сколько мог.
Корабль был огромным. Лед с треском расходился перед ним.
Получив одежду, Синекура с радостью подумал о том, что теперь сможет спокойно расспросить обо всем Веронику, но так и не встретил ее.
Он чувствовал себя исцеленным. Болезнь отняла много сил, но унесла с собой и то, от чего он уже не думал избавиться: ничтожные, страшные своим числом, тревоги, заблуждения в сумерках и прочий мусор... Он изменился, стал внимательнее к мелочам, и видел больше и совершенно иное, нежели прочие. Его руки успокоились, когда он говорил, то ничем не помогал себе. Загар бесследно сошел с его лица, случалось, кто-нибудь вздрагивал, нечаянно поймав его взглядом - что-то неявное (бледность лишь четче обозначила это), что-то неуловимое сразу заявляло о себе.
Он замечал интерес в глазах женщин и иногда (здесь рамки были железными!) пугал их или задевал нарочно. Обычно в течение дня он мог увидеть троих, редко больше. У всех у них были белые волосы.
Синекура сидел на кровати в ожидании нужного часа.
Опустились искусственные сумерки...
Теперь у него было две руки. Свою новую руку Синекура почти не замечал, и это ему самому подчас казалось странным. С самого начала, проснувшись и обнаружив перемену, он не придал ей особого значения. Рука? Да, рука. Но иногда на него находило что-то, и он пристально всматривался, сравнивал и восхищался. Но то было восхищение вещью. Отстраненно и холодно он давал ей свою оценку: ни о чем подобном он раньше не слышал, технологии, настолько совершенные, что проще назвать их чудом - понять в этом что-либо ему не суждено.
Он готовится к прогулке. Там, на палубе, давно ночь. А ветер столь силен, что морось кажется настоящим ливнем. Он с утра мечтает о глотке океанской горечи.
Правую руку отличает гладкость и отсутствие линий. Она способна менять цвет в зависимости от температуры, она чувствительна к внешним раздражителям - острое, шершавое, скользкое - сигналы передаются мгновенно. Она - зеркальная копия левой. Ногти сделаны из огнеупорного волокна со спец напылением - полупрозрачные, матово-розовые (эстет индустрия), срок их эксплуатации практически неограничен.
И все это создавалось здесь, при нем, и заняло лишь несколько часов! День, проведенный во сне, и - готово.
Две руки это лучше, чем одна. Никто не спорит. А от него, видимо, ожидали умственного затмения... Экзальтации какой-нибудь. Ждали, ждали! Но он не виноват в том, что не смог даже улыбнуться. Конечно, он рад. Так лучше, с двумя руками...
В коридоре пахнет чем-то вкусным. Синекура уверен: жареным мясом и луком. Но запах быстро уходит, три шага - и никакого следа. Только - только здесь прошел человек с горячей сковородой. Можно выругаться вслух, поможет. Синекура так и поступает - его по-прежнему кормят, как лежачего больного: никак. Он не ропщет, но аромат жаркого мгновенно озлобляет его.
Его внимание рассеяно... Возвращаются старые вопросы: что будет дальше, когда корабль достигнет берега, дальше со мной - что? В бескорыстную помощь этих людей Синекура не верил настолько, что и мысли подобной у него не возникало. Что-то они потребуют от него по прибытии.
Дверь плавно ушла в сторону, какой угодно слой наледи был бессилен помешать ее движению и раздавшийся звук подтверждал это. Синекура скривился.
Первым же порывом ветра его сшибло с ног, подвели новые ботинки.
Он был здесь не один. Заранее посторонился, перевел взгляд. Голоса что-то бубнили, стараясь и вот, наконец, им награда - хохот. Внезапная, предательская атака! Ошпаренное вскипевшей кровью лицо Синекуры резко повернулось, притянутое... Хохот лился щедро, пьяная Вероника висла посреди мужчин - один честно не давал ей упасть, а второй делал вид. Троица медленно приближалась.
Синекуру начинало трясти, с застывшим в судорожной гримасе лицом, он смотрел на Веронику. Мысли бились, словно рыбешки, лишенные воздуха - зря. Он смотрел на нее с ненавистью. Вероника, как будто вздрогнув, подняла голову. Теплый капюшон отбросило ветром. Она зажмурилась, давясь смехом, и встретила этот взгляд. Тело ее отреагировало быстрой остановкой, и оба спутника, ощетинившись, выступили вперед. Синекура продолжал смотреть. Белые волосы Вероники спутались на ветру, она очень замерзла, но все не решалась пройти мимо Синекуры.
Смертоносное излучение исходило от него. Опасности не существовало, но само намерение, сдерживаемое желание навредить пугало не меньше.
Неловким движением Вероника, наконец, поймала капюшон и укрыла голову, прячась за спины.
- Эй! Ты как здесь оказался?- подошедший вплотную человек беспокоился о нем. Второй, разглядев Синекуру в свете бешено раскачивающегося фонаря, издевательски засмеялся.
- Уходи с палубы живо, ну! Самоубийца хренов...
Синекуру ни в малейшей степени не задели его слова, но то был своего рода толчок и ярость обрушилась на невиновного. Ударив снизу в челюсть, Синекура с утробным рычанием повалил несопротивляющегося спутника Вероники.
Он успокоился прежде, чем почувствовал удар по затылку. Преодолев легкое головокружение, Синекура поднялся на ноги.
Вероники уже не было, воспользовавшись случаем, она юркнула в тепло. Из оставшихся о ней никто и не вспомнил.
Ударивший Синекуру поспешно отбросил нечто увесистое, гулко прогремевшее по железу. Он был явно напуган.
- Черт! Ты же пассажир "0", откуда ты здесь взялся?!- досада и злость,- Э, ты как?
- Терпимо,- отозвался второй,- В каюте разберемся...
Синекура сплюнул и направился к двери.
- Тише, тише, парень... Все не так просто. Пойдем с нами, выпьем, поговорим, то да се.
Синекуре было все равно куда идти.
- Никого здесь больше?
- Вроде нет... Кроме Вероники.
- А, к черту ее!
Синекура молчал, недоумевая по поводу внезапного гостеприимства. Он, конечно, догадывался, что дело тут вовсе не в природной доброте и недавние противники, прежде всего, спасают свою шкуру - но подробности были ему неведомы. Все же он оставался в этом мире чужаком. Любое, сказанное им слово, могло в лучшем случае рассмешить, обычные действия подвергались строгому анализу: во множестве выявлялись недостатки и пороки.
Каюта, куда его привели, показалась Синекуре чудесным местом. Огромный, п-образный диван кишел всевозможными приспособлениями: выдвигались полированные подставки, одним нажатием регулировался наклон спинки и упругость сиденья. Настенные бра, мелко подрагивая подвесками, струили уютный свет. Невидимые глазу лампы располагались по всему периметру потолка, из центра которого, сверкая белой сталью и поражая воображение формой плафонов, свисала роскошная люстра. Пол был застлан мягким и чистым ковром. У стен стояли кресла. Комфорт царил полновластно...и был, по мнению Синекуры даже чрезмерен. Он стоял перед диваном, рассматривая, висящую на стене, картину. Ничего особенного: миловидное улыбающееся лицо неизвестной женщины - это все, что увидел Синекура. Он на миг отвлекся, думая, куда лучше присесть, а когда вновь взглянул на картину, содрогнулся - голова женщины явно уменьшилась в размерах, отодвинулась вглубь. Стали видны ее обнаженные плечи и верх груди, а на заднем плане раскинулось безоблачное небо. Синекура больше не отвлекался и досмотрел все до конца. Женщина постепенно отдалялась и в определенный момент картинка застыла, чтобы вновь вернуться к исходному плану - улыбающемуся лицу, которое... и так до бесконечности.
Синекуре никто не мешал, но когда он, наконец, отвернулся от картины, то встретился с напряженными взглядами мужчин, все это время они молча наблюдали за ним.
Синекура сел и стал ждать.
Оба испытывали неловкость, последний хмель давно улетучился из их голов. Один из них, тот, что получил удар в челюсть, скрылся за неприметной дверкой, ведущей в душ, и заперся там. Второй, избегая открытого взгляда на лицо Синекуры, попросил его пересесть и ловким, годами отточенным движением выдвинул вперед столешницу, которая тут же обрела ножки. Сотворив сие чудо, мужчина принялся сновать по каюте, извлекая из потайных мест одно за другим - то красивую бутылку, то кусок сыра, то цветной стаканчик.
Синекура обратил внимание на то, как сильно напряжено его тело, сотрясаемое дрожью. Он успел основательно промерзнуть! Вздыбившаяся пузырем куртка и штаны, трещавшие при малейшем движении, источали холод. Но все это было такой мелочью для человека со Свалки!
Что это? Прозрачное, ароматное облачко, дразня, проплыло перед его взором. Сигареты лежали на столе. Трясущейся рукой Синекура поймал одну. Вобрав в себя щедрую порцию дыма, выдохнув и снова вобрав, он заподозрил неладное. Сигарета оказалась фальшивкой. Дым обладал запахом, но почти не имел вкуса. Разочарование было горьким.
Человек, ударивший Синекуру по затылку, теперь стоял перед ним в нерешительности. Кривовато улыбаясь, он затушил свою сигарету и впервые посмотрел прямо, их глаза встретились. Синекура увидел открытое, ухоженное лицо, обрамленное тщательно подбритыми бачками. Затейливая форма усов и бороды вызывала улыбку. Карие глаза излучали спокойствие, но Синекура легко мог представить и другое, присущее им выражение - высокомерную глупость. Темно каштановые волосы были зачесаны назад и мягко сияли.
- Не понравилось,- полуутвердительно произнес он,- Однако, я мог бы и догадаться. Видишь ли, табак у нас давно под запретом. Это ж наркотик.
Он стоял спиной к Синекуре, шебурша чем-то в открытом ящике.
- Но! Но некоторым темным личностям, таким как...
Синекура подумал "Я".
- ...писатели, сутенеры, рисовальщики, он нравится. Употребляя табак, они воображают, что поднялись над серой массой. Этот их образ жизни... Саморазрушение! О! Вот.
Он развернулся так резко, словно испугался чьего-то присутствия за своей спиной. Но Синекура по-прежнему сидел на диване - в ожидании.
- Лично мне не по нраву их вкус, так, с каких-то времен завалялись. Руки не доходили выбросить - как видишь не зря!
Синекура уставился на мятую, со стертыми углами, пачку. Неужели внутри что-то лежит!
Старые, иссохшие сигареты, но все же несравнимо лучше, чем ароматные пустышки. Да! Как же он соскучился по этому ощущению. Покой.
Нужно сказать, Синекура понимал далеко не все, что слышал: здесь, на корабле главенствовал свой язык. Адриатика, Карина и немногие другие, вынужденные находить с ним контакт, объяснялись вполне сносно, и Синекура скоро привык к их странному произношению. Но спутники Вероники ничего об этом не знали и не стремились быть понятыми, а Синекура помалкивал.
Из душа, окутанный благоуханным паром, розовый и большой появился второй приятель. Он был моложе первого, но из-за роста, комплекции и жидких волос это обстоятельство совсем не бросалось в глаза. Степенно вышагивая по ковру, встряхивая (очевидно ради просушки?) блондинистыми нитями, которые с легкостью взвивал и малейший сквознячок, он завел речь:
- Я вынужден просить у вас объяснения. Вы понимаете, что наделали? И чем это нам грозит? Нет? Не понимаете?
Синекура выпустил изо рта упругий дымовой столбик. "Он что-то просит" - Подумалось ему.
- Я совершенно серьезно. Кто вам дал право бить меня? У меня откололся кусочек зуба, а это уже серьезно. Объяснитесь сейчас же, за это вам ничего не будет. Это для меня. Должен же я знать, за что пострадал!
Наступило молчание. Синекура отложил окурок - пришло время ему заговорить:
- Кто-то из вас обещал выпивку.
- Что?...
- Что он сказал?!
Синекура был бессилен что-либо изменить в своей судьбе. Ночью многое прояснилось, но никакой надежды...
Он проснулся с мыслью о Веронике, протрезвев, он остался верен своей идее - отыскать ее. Только она способна объяснить ему больше, вывести его на твердый путь. Он испытывал сильнейшее волнение. Завтра корабль подойдет к Городу...
- Завтра к вечеру ты уже будешь на берегу. А нам еще тут торчать...
- Да... Тебя ждет новая жизнь.
Так они отвечали на его вопросы - опасаться нечего. Синекура понимал, что иного они и не скажут. Вот Вероника совсем другое дело, она выдаст всю правду, не поскупится на мрачные подробности. Синекура готовился к худшему и все не был к нему готов.
Сделалось оживленно. Заняться поисками Вероники теперь не представлялось возможным.
Адриатика принесла новый комплект одежды. Синекуре надлежало переодеться. Адриатика, повернувшись к нему спиной, говорила:
- Я надеюсь, костюм в удовлетворительном состоянии. Вы, "нули" ничего не бережете, а мне сдавать, отвечать за вас. Клади аккуратной стопкой на край койки, все клади, и носки тоже. Ботинки снимай. Постельное белье...
Синекура уже не удивился тому, что все вещи оказались ему по размеру. Новая одежда источала свежий запах и была мягкой, (в отличие от серебристого костюма) - процесс одевания доставлял удовольствие. Нижнее белье было утепленным, носки также, дальше шли джинсы (на Свалке о таких приходилось лишь мечтать), синтетический джемпер, шапочка с отворотом того же цвета, черная куртка с капюшоном и сапоги.
Глядя на вездесущую вышивку, Синекура осторожно спросил:
- Что значит "ОЗА"?
- Объединенные Земли Америки,- бездумно протараторила Адриатика.- Черт! А тапки где? Ищи давай!
Синекура ухмыльнулся, вспомнив эпизод из ночной пьянки: один из мужиков оказался бывшим мужем этой свирепствующей толстухи и очень жаловался.
Адриатика обошла палату, бормоча свою бабью чушь, тапки были найдены, и она переключилась на что-то другое.
- Ты знаешь Веронику? - вдруг спросил Синекура,- Высокая, хриплый голос...- больше добавить было нечего.
- Ну?
- Мне нужно с ней поговорить.
- О чем?- поразилась Адриатика,- Она тебя не знает. Что я скажу?- взгляд женщины вновь налился злобой, - Все бросила и пошла твою шлюху искать!
Синекура не понял:
- Спасибо.
- Дурак!- смягчилась Адриатика,- Не вздумай выходить. За тобой скоро придут.
Последние часы его пребывания в белой комнате тянулись тоскливо. Самому смешно - как можно было привыкнуть к жизни в коробке? Сейчас это время казалось наилучшим, а что впереди? Непонятное слово "резервация" крутилось в голове и тревожило. Это слово было упомянуто ночью, но в связи с чем? С новой жизнью? Резервация... Консервация! Консервы! Синекура даже приподнялся с койки - вот оно! Не спроста эти два слова схоже звучат... Если между ними и впрямь существует какое-либо родство, то резервация означает... Мысль оборвалась и навсегда исчезла - Синекура увидел Веронику.
- Привет, Синяя...,- тихо произнесла Вероника. Она умудрялась выглядеть собой даже в казенной одежде и с выбеленными, как у всех женщин, волосами. Она. Вероника.
Синекура спустил ноги с койки, руки зажал между колен и больше не смог ничего. В голове гулко звучали какие-то мысли, соображать было трудно.
- Адриатика сказала мне. Значит, что-то серьезное, если ты осмелился нарушить слово.
"Да, слово",- ядовито признал внутренний голос Синекуры,- "Осмелился. К чему вся эта дребедень? Начни с драки тогда".
- Садись,- Синекура кивком указал на белое анатомическое сиденье в форме цветочного лепестка. Но Вероника, разумеется, сделала по-своему - уселась на койку рядом с Синекурой.
Лицо ее выглядело уставшим, веки припухли, губы были сухими и бледными. Она молчала, спокойно глядя на Синекуру. Но Синекура не мог заговорить.
- Что же ты молчишь?- безразличным голосом спросила Вероника.
Сквозь синтетический запах, окутывавший ее, пробивался живой, хорошо знакомый Синекуре... Он вдруг почувствовал себя чудовищно одиноким. Женщина, сидевшая так близко, что он слышал ее дыхание, была частью его мира, она могла понять его. Ее присутствие было жестоким испытанием. Синекура мучительно преображался под действием ее голоса... Приходилось о многом помнить. Вести себя соответственно.
- Не знаю, как говорить с тобой.
- Я всколыхнула темные пласты,- заявила Вероника,- ты по-прежнему честен. И неуклюж. Мало времени на разговоры. Боюсь, поздновато ты решил. Мне нужно вернуться, иначе меня потеряют.
- Ты тоже мало изменилась,- сказал Синекура,- пришла... Я на это и не рассчитывал.
- Знаю. Ну так все что ли?
- Нет. Город... Ты ведь оттуда. Что это за место?
- Для тебя - ничего хорошего,- резко ответила Вероника. Она встала и принялась бродить по комнате. - О, ты действительно опоздал. Теперь ничего не изменишь. Тебя ведь уже стерилизовали... Да?
- Что это значит?- осторожно поинтересовался Синекура, предчувствуя катастрофу...
- А то,- Вероника повернулась к нему лицом и голос ее дрогнул,- то, что теперь у тебя никогда не будет детей.
- Нет,- холодея, Синекура смотрел в ее глаза. - Нет, - тверже повторил он,- Со мной этого не делали, я уверен. Смотри!- вскочив, он схватился за ширинку.
Вероника остановила его.
- Тише ты, дурак! Разве не понятно, что ты не должен был это узнать?!
- Нет, они только приделали мне руку! Больше ничего!