Мрак крался по карнизам крыш навстречу теням, что повылезали из стенных щелей и чердачных окон. Сосульки впадали в депрессию и тускнели на глазах, поубивав в себе сегоднярожденные в солнечных лучах озорные огоньки. Сумрак высасывал краски из предметов, но нонконформистам было на это наплевать, они привыкли не протестовать и всерьез рассчитывали, что завтра, через неделю, в первый погожий день проказник вернет проглоченные сегодня цвета. Никто не задумывался о том, как изменяется, например, красная черепица, проведя ночь в сумрачном желудке. Глаза радуются ее яркому виду с утра на фоне голубого неба, даже не догадываясь о произошедшей подмене - мало кто способен хранить воспоминание о красноте крыши всю ночь, - а если учесть, что подмены происходили и происходят ежедневно... Понятно теперь почему нонконформисты со стажем видят совсем не то, что способны разглядеть взоры, одержимые непримиримостью.
Ночь неумолимо наступала широким фронтом от моря до моря, потому что люди верили в нее. Внезапная унылость сосулек, серость предметов, сияние светильников - этих нелепых источников суррогатного света, - были ее признаками, власть над которыми глупцы добровольно ей передали, не получив взамен никакой компенсации.
***
Белесая противная на вид шкура с коротким волосками, остро пахнущая псиной. Там присутствовал еще какой-то, похожий на тухлятину, душок. Жировые складки на морде по омерзительности вполне могли соперничать со своими более крупными товарками на боках и животе. Кривые лапы враскорячку неуклюже ступали, а подкожный жир противно сотрясался при каждом движении. Тупые глаза громадной твари, сам мозг которой, должно быть, давно уже превратился в желе или студень без мяса, выражали лишь одно чувство - голод.
В прошлом, наверняка, смешной щенок, даже теперь собачка имела несколько комичный вид, вызвавший в памяти забавный детский стишок.
Hot digitty dog! Now, ain't it queer,/ Красивая собачка, разве не странно
I've been abroad for over a year;/ Заграницей провел более года,
Seen a helluva lot since then,/ Видел кучу всего,
Killed, I reckon, a dozen men;/ Убил, думаю, дюжину,
Six was doubtful, but six was sure,/ Шестерых возможно, шестерых точно,
Three in Normandy, three in the Ruhr./ Троих в Нормандии, троих в Руре,
Four I got with a hand grenade,/ Четверых достал гранатой,
Two I shot in a midnight raid:/ Двоих застрелил в полночной атаке,
Oh, I ain't sorry, except perhaps/ О, я не жалею, разве что
To think that my jerries wasn't japs./ О том, что мои трупаки не япошки
Hot digitty dog! Now ain't it tough.../ Красивая собачка, разве не тяжко...
Крепко держа мою девочку за шею, Вандал подманил пса. За громким криком боли я не расслышал хруста перемалываемых челюстями кистевых костей.
Купированный хвост твари возбужденно задвигался из стороны в сторону над коричневым отверстием в окружении грязно-желтой шерсти, а сама она переступила лапами, чтобы ловчее ухватить бедро Ирины.
Аппетит твари поражал, она жрала, не останавливаясь, убив в процессе свою жертву и, кажется, даже этого не заметив, как до этого не замечала того, что пожирает еще живую плоть. Перерубив освобожденные от кожи и мяса позвонки, Вандал отделил лишенную лица, обглоданную снаружи голову от тела, и орудуя столовой ложкой, выскреб мозг на пол.
Когда все мягкие ткани и внутренние органы были съедены, тварь наклонилась, чтобы слизать кровь и куски мозга с пола, явив миру нездоровый желтоватый язык в безобразных темных пятнах грибковых образований. Еще когда она вошла в комнату, чувствовалось, как из ее пасти разило какой-то кислой дрянью. Моя девочка на моих глазах была проглочена этой смердящей пастью, где мерзкий язык ее облизал и, обслюнявив, протолкнул в бездонный осклизлый желудок. Чем не повод для отчаяния? Однако пребывание в секте закалило мои нервы, а внутренний буддист читал мантру, помогая унять напряжение. Черта с два у него это получалось! Но внешне мои лицо пребывало в спокойствии.
Живот твари отяжелел и слегка колыхался, казалось, что моя девочка бьется внутри, тщетно пытаясь найти выход, или же содрогается в рыданиях, от отчаяния свернувшись в беспомощный клубочек. Закованные в наручники мышцы напряглись в нечеловеческом усилии. Я мысленно крикнул: "Я помогу тебе!" Но, конечно же, не помог. Зато успел с ней попрощаться, тоже мысленно.
- До вечера, - бросил, уходя, Вандал.
Время летело незаметно, мышцы ныли, сведенные непрекращающейся судорогой, мое раздумчивое оцепенение - я впал в трагичный полутранс - было прервано возвращением Вандала. Приведенная им тварь принялась, натужно пыхтя, исторгать из себя коричневые колбаски. Несчетное количество колбасок.
- Посмотри теперь - вот она, твоя Ирина, - обратился ко мне Вандал. - Полюбуйся на ее истинную сущность.
На минуту происходящее показалось мне сценой из фильма Пазолини. Сейчас колбаски соберут, поместят на красивое блюдо и унесут, чтобы подать на обед аристократам.
Лакей собрал колбаски и поместил на красивое глубокое блюдо. Вот уже деликатес торжественно вносят трапезничающим аристократам и их гостям в Сало. Полноватая блондинка в богатом платье с видимым наслаждением вдыхает аромат, тонкий нос владельца палаццо шевелится в предвкушении.
Вандал неправ. Из моей любимой выжали соки, удалили самое важное, что составляло ее сущность. То, что осталось, не могло принадлежать ей даже косвенно. Скорее, это мы все умерли и превратились в неприглядную субстанцию: и Вандал, и я - просто это произошло мгновенно и незаметно. Мир не мог оставаться прежним, после того как из него ушла Ирина!
- Думаю, ты усвоил урок. Прощай, дружище, постарайся измениться и жить по-другому: без привязанностей, рассчитывая только на себя, как нам предписывает..., - шум лопастей пролетевшего вертолета заглушил последние слова. - You are the only light there is for yourself, my friend, - фальшиво напевая песню группы Gogol Bordello, Вандал снял наручники с моих щиколоток и запястий. - Знаешь, Гераклит жил в куче дерьма. Можешь перенять древний опыт, вдруг, к тебе снизойдут годные мысли?
'Про Гераклита выдумал Кортасар,' - подумал я, - 'Вряд ли такое имело место на самом деле.'
***
Я не стал убивать псину, что терзала родную мне плоть - она лишь орудие. Вандал тоже не виноват. Месть ему означала бы признание за ним права что-то решать. Я не мог доставить ему такого удовольствия. Себя я, естественно, не убил. За что, спрашивается? Да, я знал, что нарушаю правила, неэтические нормы поведения новообращенного члена секты и, конечно же, отдавал себе полный отчет, какой опасности подверг Ирину, завязав с ней отношения. Но разве это причина кончать жизнь самоубийством?
Но кто-то должен был ответить, причем за все сразу. Выбор цели обещал занять недолго.
Мои дальнейшие планируемые действия не имели смысла, ведь все мы часть единого целого, точнее, являемся этим Целым. 'Неся благо другому, ты несешь его себе и наоборот.' - так нас учили в секте. Ущерб, который я готовился нанести, ничего не менял, Пустота тут же компенсирует его. Так стоило ли утруждать себя? "Да, стоило", - ответил я себе, - "для собственного успокоения, хоть и без пользы для окружающих". Эгоистично? Пожалуй.
На роль жертвы подошел бы любой прохожий.
Безобразный мужичонка у мусорных баков или красотка на пустующей стоянке такси? Исчезновение первого вызовет появление, не обязательно сразу же, другого подобного ему, а смерть красотки - количество красоты в мире конечно - вполне вероятно, улучшит черты лица еще нерожденного младенца или поросенка, а то и вовсе добавит грации стервятнику или парочке аскарид.
Покрутив стволом, презрительно сказал "пиф-паф" в сторону всех присутствующих, выпустил облачко дыма изо рта, а затем убрал пистолет в карман и достал телефон: пришло время прервать отпуск и заняться любимой работой.
В секту я больше не вернулся, а идея перестрелять верховных ересиархов уже не казалась такой уж привлекательной (их наверняка хорошо охраняли). В любом случае, я был благодарен неоальбигонцам за пережитые приключения - пожалуй, мне не стоило больше появляться в этом городке, а татуировку я сведу при случае. От идиотских верований я отрекся - пускай попробуют мне навредить через тот литр крови, что выкачали из порезов на запястье при приеме в братство.
***
Машины двигались на предельной скорости - шестой черепашьей, как мы это называли. Ракета превратила головной грузовик в яркий причудливый цветок небывалой красоты, вот только жил он всего пару огненных мгновений. Та же участь постигла замыкающую машину. Расстрелять после этого застрявшую колонну не составляло труда, и мой напарник оставил меня одного. На одном из грузовиков горел на солнце красный крест в белом ореоле, сканирование выявило, что он забит людьми, часть из которых была лишена конечностей. По правилам его следовало пощадить...
- За Ирину! - зачем-то крикнул я, сбрасывая бомбу, хотя даже цвет волос femme fatale успел позабыться.
Развернувшись, сместился с прямого маршрута на базу и ухнул самую большую бомбу, что у меня была, на маленький оазис. Озеро испарилось, и долбанным местным жителям придется теперь добираться до ближайшего водного источника не два часа, как раньше, а все пять. "Привет вам от цивилизации, дикари! Йе-хо!"
Удовлетворенный устроенной экологической катастрофой, вернулся на базу, где первым делом зашел в туалет и спустил в унитаз весь рулон туалетной бумаги. Минутой позже, в комнате отдыха пилотов переломал все ручки для письма и выкинул обломки в урну.
На совещании у командира авиакрыла я окончательно понял нашу истинную сущность и суть нашей работы. Мы работаем желудком и сами уже давно им переварены.
Красивый китель мышиного цвета с побрякушками медалей притягивал взоры в первую очередь, делая незаметным землистый цвет торчавшей из воротника шеи. Я переместил взгляд на другого соседа. Белозубая улыбка, явно приобретенный в солярии маскировочный загар, аккуратный искусственный шрам на подбородке. Считает себя неотразимым в небесно-голубом мундире. Фальшивка.
- Я подаю в отставку, друзья, - громко бросаю, the floodgates are opened. - Мой контракт заканчивается, и я не собираюсь его возобновлять.
All hell broke loose.
- Что ты собираешься делать? - спросил самый умный, перекричав бурю.
- Продолжу то, что умею... в "Эстомаго".
Я моментально оказался в Сухой долине, говорят, там дуют самые сильные ветра на планете.
Срываю китель, с расчетливым пафосом сплевываю на значок корпорации T7orture, которой служил всю сознательную жизнь.
Продолжаю стриптиз. Обнажаю грудь с майкой веселенькой расцветки, на которой горят буквы: E.S.T.O.M.A.G.O. - золотые и красивые, смертельные по сути.
Улыбаюсь. Еще шире.
Система негативной экологии, нелюбовь к миру, который не стоит охраны, культивация отвращения и ненависти, тотальное уничтожение биосферы и жизни. Манихеи древности не преуспели на этом пути, но у них есть достойные последователи - руководство южноамериканской корпорации Estomago.
- Встретимся над Атлантикой, - бросаю на прощанье.