Пералес Стелла : другие произведения.

Амур

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Амур
  
  Глава 1
  
  Жизнь Маши только начиналась, и начало это складывалось очень удачно.
  Повезло поступить туда, куда мечталось с детства - на факультет иностранных языков. Нежданно-негаданно повезло с наследством, и город - прежде чужой и неприветливый - распахнул свои объятия. Ведь ей в собственность достался его крошечный кусочек - малосемейка под крышей пятиэтажного дома.
  Все получалось, все шло как надо, и казалось, что так будет всегда, а впереди - все самое лучшее.
  Словом, Мария Михайловна Синичкина, собираясь на выход в свет, была абсолютно, безмятежно счастлива.
  "Веснаааа!" - надрывался старенький телевизор на максимальной громкости.
  "Море увлечений без особого значения", - пела с экрана Максим, а Маша подпевала, натирая полотенцем мокрые волосы. За окном после зимней спячки рассиялось солнце - щедро поливало письменный стол, заваленный тетрадками и учебниками, высвечивало золотистые пылинки над тахтой и зажигало полированные бока старого шкафа янтарем.
  Полотенце полетело на тахту, а поверх него упал махровый халатик в веселых микки маусах. Солнечный луч пробежался по дорожке из родинок на спине, а уже через секунду девушка скрылась в ванной.
  "Довела нас всех весна до умопомрачения", - донеслось оттуда под аккомпанемент воздушных струй.
  Влажные волнистые пряди, высохнув, разлетелись по плечам карамельными локонами. Пробежавшись на цыпочках обратно в комнату, Маша схватила со стула пакет и вытащила новенький комплект кружевного белья. Защелкали ножницы, бирки полетели на пол. Она ловко натянула трусики и одним движением застегнула бюстгальтер. "Я лучами согретая, иду, встречая лето" - пропела себе под нос, раскручивая вверх по ноге прозрачный чулок.
  "Не смотрите, вздыхая, на правила чихала", - частила беспечно, выдергивая из шкафа короткую юбку.
  "Я смотрю в глаза при встрече", - промурлыкала, вглядываясь в отражение. Подняла молнию на джемпере ровно до того места, где заканчивалось кружево и выступали холмики небольшой груди.
  По столу, завывая, пополз мобильник. Маша щелкнула пультом - телевизор замолк.
  - Алло, - выдохнула она радостно.
  - Ну, ты готова, нет? Выходишь? Мы к остановке идем, - пропыхтела нетерпеливо Ольга Большая.
  - Да, сейчас только накрашусь быстренько...
  - Какая ты, все-таки, копуша, Машка! Мы тебя ждем у входа ровно десять минут и уходим!
  Трубка загудела сердито. Маша торопливо бросила её на стол, выудила из сумки расшитую бисером косметичку и вернулась к зеркалу.
  Хорошо, все-таки, жить одной!
  Поначалу она снимала квартиру с обеими Ольгами - Большой и Маленькой.
  С Ольгой Большой они выросли в одном поселке и даже учились в одном классе, хотя близкой дружбы не водили. Синичкина Мария не любила бывать на виду, держалась в тени. Больше отмалчивалась, накручивая на палец пушистые пряди, щурила серые близорукие глаза, улыбаясь и морща короткий нос в крупных веснушках. Она быстро краснела, отчего веснушки становились ярче. А потому старалась не привлекать к себе внимания.
  Её одноклассница внимания не боялась, она его искала. Ни одно мероприятие, ни одно сборище не обходилось без высокой, крутобедрой красавицы. Над любой толпой возвышалась ее русая голова, а голос пионерским горном вырывался из любого хора.
  Когда выяснилось, что обе девушки поступили в педагогический, да еще на один и тот же факультет, родители решили, что детям нужно держаться вместе. Подходящая квартира для съема нашлась удачно - прямо рядышком с Альма-матер. Девочки тут же стали лучшими подружками. А вскоре к ним присоединилась и Ольга Маленькая - миниатюрная дюймовочка с фарфоровой кожей, льняными волосами и круглыми голубыми глазами. За кукольной внешностью, как это часто случается, скрывалась самолюбивая и амбициозная натура. Ежедневные поездки на битком набитых электричках ее не устраивали. Как не устраивала беготня по заплеванному перрону, давка в вагонах, вонь от потных граждан и их поклажа, которой они обдирали колготки, оставляя синяки на нежной девичьей коже.
  Узнав, что одногруппницы снимают квартиру, она быстро сошлась с ними поближе и за символическую плату вселилась третьей. После чего сразу же стала показывать характер. Начались претензии. В основном к безответной Маше. Тут не убрала, здесь накидала. Свет не выключила. Не так посмотрела, не то сказала.
  До скандалов не доходило, но обстановка накалялась. К тому же, дружба втроем редко кому удается. Как это водится, двое стали дружить против одной. И этими двумя оказались, конечно же, Ольги. Ехидные улыбки и шепоток за спиной простодушной подруги стали обычным явлением.
  А потом у Маши умерла бабушка.
  Старушка прожила достойную жизнь и оставила неплохое наследство - добротный кирпичный домик с ухоженным огородом. Продать дом с участком недалеко от города и по ходу электрички не составило особого труда. Вырученные средства решили вложить в недвижимость, тем более, что дочка того гляди выучится и выйдет замуж. Шикарное приданое, о таком только мечтать. Так и стала Мария Михайловна обладательницей собственной квартиры в городе. Пусть и совсем крошечной - с электрической плиткой в коридоре вместо кухни и сидячей ванной за порыжевшей пластиковой занавеской. Но зато - своей.
  Маша съехала от снедаемых завистью Олек и стала наслаждаться свободой.
  Можно было не убираться и даже не готовить. Оставлять включенным свет. А главное - чувствовать себя хозяйкой и совершенно независимой, самостоятельной женщиной.
  Женщиной, это, конечно, громко сказано. В свои полные восемнадцать она оставалась девственницей. Пока одноклассницы встречались с парнями, а некоторые даже рожали, не дождавшись диплома о среднем образовании, с Синичкиной Машей даже и не пытались заигрывать. Виной такой непопулярности была, конечно же, врожденная скромность. Но не только она. За спиной маячила грозная тень соседа Степки. Он звал ее сестренкой, а репутация у него была такая, что всякому хотелось держаться от его "сестренки" подальше. Даже когда Степан допрыгался до суда и заключения, ореол неприкосновенности не потерял своей силы. На выпускном вечере Маша была единственной, кого ни разу не пригласили на танец. Вдобавок, мама денно и нощно повторяла про честь, которую надо беречь смолоду. А уж когда дочка стала студенткой и перебралась в город, и вовсе засыпала предупреждениями и наказами:
  - Маша, ты там, в городе-то, не заголяйся! Брючки одевай, юбочку подлиньше. Скромнее будь! А то пристанет кто, не ровен час, - твердила она, провожая дочку на станцию.
  - Мама, ну, когда я заголялась!
  - А ты не пререкайся, а слушай, слушай мать! С незнакомыми не разговаривай!
  - Не буду.
  - В машины к ним не садись!
  - Ну, мааам!
  - Не мамкай! Вот выучишься, получишь профессию, потом на работу устроишься, вот тогда и будешь романы крутить!
  - Мать, да что ты на неё насела, - терял терпение отец, - будто она за романами едет. Учится ребенок, старается. Нет, чтобы похвалить.
  Он целовал быстро подросшего ребенка в нежную щеку и подавал сумку с гостинцами. И смотрел потом, как уносит электричка самую большую любовь его жизни. А она машет ему из-за толстого, мутного стекла и улыбается. Студентка. Городская. Тревога уступала место гордости, Михаил обнимал жену, и вел обратно, домой.
  У калитки плясал рыжий пес Сверчок. Брехал радостно, прыгал на хозяев, пытаясь залобызать. Они поднимались по скрипучим ступенькам на веранду, завешанную вязанками лука и уставленную банками с закрутками. По пестрым домотканым дорожкам проходили в тепло притихшего дома. За окном густела синева, сбиваясь в плотную темень. От нее закрывались занавесками в мелких незабудках и включали люстру на пять рожков. Валентина накрывала на стол, тихо бормотал телевизор, из морозилки извлекалась запотевшая бутылка. Подоспевший ужин соблазнял ароматами и призывал немедленно обжечь горло сначала ледяной водкой, а следом - горячей закуской. От тревог не оставалось и следа. Жизнь снова входила в привычную, уютную колею.
  
  Глава 2
  
  "Весна!" - обрадовалась Маша, ступив из подъезда на подтаявший снег.
  Март выдался холодным, кидался сухой колючей крупкой, пробирал до костей ледяным ветром. Казалось, зима никогда не кончится. И вдруг из-за белесой зимней мглы выкатилось солнце и резко потеплело. Ветер словно пропитался оттепелью - отсырел и осел. Снег пошел крупными порами и съежился.
  Вечер спугнул дневное тепло, но в воздухе уже неуловимо пахло весной. А это означало теплые дожди, липкую листву и долгие, светлые вечера. Так и побежала Маша на остановку - окрыленная неясной надеждой и предчувствием перемен.
  - Машка! - Ольга Большая отошла от толпы клубной молодежи, столпившейся у входа, и подняла руку вверх. - Машка! Мы здесь!
  Она энергично замахала подружке, бегущей через дорогу.
  Ольга Маленькая внимательно оглядела стройные ноги, рассыпанные по плечам локоны и яркий макияж. Презрительно фыркнула, поджала губы и нетерпеливо повернулась к двери. Подруги устремились за ней следом, и вскоре всю троицу засосало в темное и дымное нутро заведения под гастрономическим названием "Жареный петух".
  Устроители злачного места не ломали голову над интерьерами. Бизнес был устроен просто и сурово - бар и несколько намертво привинченных к полу столиков. Всю остальную площадь занимал танцпол с ритмично шевелящейся массой. Маше стало дурно от спертого воздуха, пропитанного сигаретным дымом. Барабанные перепонки обожгло кислотными ритмами, а глаза ослепили неоновые вспышки. Оглохшая и ослепшая, она пробиралась вперед, цепляясь за Ольгу Большую, подталкиваемая Ольгой Маленькой. Места за столиком не нашлось. Тянуть коктейль из водки и апельсинового сока пришлось стоя. Первая порция привела в чувство, после второй стало повеселее. Третья отвертка довела до кондиции. Жареный петух клюнул, и подружки, не сговариваясь, гуськом побежали танцевать.
  Обеих Олек унесло людским потоком, и Маша потеряла их из виду. Пот горячими ручейками стекал под одеждой, мокрые волосы липли к лицу, а она все двигалась как заведенная, чувствуя единение с народом и одновременно - полную от него свободу. Ее задевали, а порой и грубо толкали, но она уже оторвалась от реальности и ни на что не реагировала.
  Однако ее все же втянули в эту реальность чьи-то теплые, вялые руки. Ухватили за бедра, пытаясь задавать ритм. Сопротивляться не было ни сил, ни желания. Она покорно двигалась в такт с незнакомцем, а он прижимался все теснее, упираясь в нее чем-то твердым, и, судя по толчкам, живым. А потом развернул лицом к себе, и, едва Маша успела, обмирая от счастья, опознать Эдика, как он начал мусолить ее губы, обдавая коньячным духом.
  Эдик! Великолепный Эдик!
  Сердце гулко забилось и Марию впервые в жизни накрыло сладкой волной. Она утонула в ней с головой и тонула бы вечно, но блаженство неожиданно оборвалось.
  Кто-то резко дернул ее партнера, отчего он разжал объятия. Уставился пустым, невидящим взглядом и тут же исчез, утянутый прочь неведомой силой. А она осталась в шоке и неподвижности среди безразличных танцующих тел.
  Эдуард. Ее первая любовь и недосягаемый идеал.
  Он появился на учебе позже всех остальных. Дождливым осенним днем продрогшая Маша вместе с группой разбирала перфектные времена и мечтала о том, чтобы поскорее включили отопление. Дверь открылась, вошел Оскотский Эдуард, и она вмиг позабыла и о холоде, и об английском. Высокий, черноволосый и чернобровый, с загорелым лицом и ослепительно голубыми глазами, он окинул аудиторию хозяйским взглядом и неспешно проследовал на свободное место. Прошел мимо, оставляя шлейф невозможно приятного парфюма, и унес с собой робкое девичье сердечко. Разумеется, даже не заметив. Когда он приблизился к её столу, Мария Синичкина до того оробела, что побоялась поднять глаза. А потому, особенно ярко запомнила мягкие замшевые туфли песочного цвета. Абсолютно сухие и чистые, несмотря на непогоду за окном. Ее собственные раскисшие кроссовки и она сама - промокшая и пропахшая сыростью, показались еще ничтожнее. В то время как благоухающий цитрусами, хвоей и еще бог знает, чем, молодой человек в замшевых ботинках поднялся в ее глазах на недосягаемую высоту.
  Да, Эдик Оскотский был неотразим. Несмотря на полноватые для мужчины бедра, которые, впрочем, компенсировались ростом и статью, и мелковатую для крупного тела голову, он вызывал симпатии не только у студенток, но и у всех без исключения преподавательниц.
  Сам же Эдуард относился ко всем одинаково - с равнодушием и сквозящим пренебрежением.
  Маша и помыслить не могла о внимании с его стороны. Хотя сердце при его появлении сладко ныло, а с ним и грудь, и низ живота.
  И вдруг - такое!
  - Маш! Маша! - кричала в ухо Оля Маленькая и трясла за рукав, - пошли!
  - Куда? - она еще не пришла в себя от потрясения и плохо соображала.
  - Домой! Ольке плохо!
  Глоток ледяного воздуха принес облегчение. Жизнь была прекрасна, несмотря на пьяную Ольку, головокружение и сырую погоду. Жизнь была прекрасна, потому что Он жил где-то рядом, и Он только что ласкал ее и прижимал к себе, и они почти слились в единое целое.
  
  Глава 3
  
  Ночью Маша спала плохо. Ворочалась, переворачивала горячую подушку, а она тут же нагревалась снова. Алкоголь испарился без следа, не выдержав напора возбуждения. Смелые картины, подгоняемые богатой девичьей фантазией, теснились и наскакивали одна на другую. К утру она просмотрела целый фильм с собой и великолепным Эдиком в главных ролях. Роман развивался стремительно и красиво. Нежные ухаживания, страстные взгляды и робкие касанья рук сменялись жаркими сценами на шелковых прохладных простынях. Мерцали свечи, их яркие язычки подрагивали и чадили от стонов любовников. В итоге он все-таки внес ее на своих сильных руках в резные двери центрального загса. Они оба были в белом. Он - в смокинге, она - в облаке фаты и пышного, многослойного платья. Оркестр гремел Мендельсоном, многочисленные гости осыпали пару восторгами и цветами.
  Сон не шел.
  На занятия Мария пришла абсолютно разбитая и с прыгающим сердцем. Но волновалась она напрасно.
  Отношение Эдика к ней ничуть не изменилось. Он, как и прежде, ее не замечал.
  Машу это ничуть не охладило. Она снова и снова возвращалась к сладким переживаниям прошлого вечера, и их становилось все труднее хранить в себе.
  Не удивительно, что она во всех подробностях поведала о свалившемся счастье Ольгам.
  - От ты глянь на неё, тихушницу, - подбоченившись, громко отреагировала Олька Большая, - какого мужика отхватила, а?
  Она звонко рассмеялась, привлекая внимание окружающих. Маша тут же на неё зашикала. Ей не хотелось оповещать о своей личной жизни всю группу.
  - Да ничего она еще не отхватила, - расфыркалась Олька Маленькая, презрительно кривя ротик в розовой помаде, - подумаешь, за задницу подержался.
  - Кто подержался за ваши задницы, девочки? - длинный и худой Пашка Метелкин, приятель и адъютант Эдуарда, обвился вокруг Ольги Большой змеем-искусителем. Водрузил острый подбородок на круглое девичье плечо и сладко сощурился на открывшиеся виды в вырезе тонкого джемпера.
  Маша побледнела, а Ольга оттолкнула Пашку с напускным возмущением:
  - До всего тебе дело есть! Кто надо, тот и подержался!
  Метелкин довольно заржал и двинулся дальше своей развинченной походкой, вихляясь, словно на шарнирах.
  - Ну и чего теперь, Маш, он хоть с тобой поздоровался сегодня? - продолжила горячую тему Ольга Большая.
  - В том то и дело, что он меня в упор не видит, - вздохнула влюбленная.
  - И не увидит, мало ли кого он там в толпе потискал, - ехидно хмыкнула Ольга Маленькая.
  - Ой, любишь ты, Оля, повредничать! Может ему просто неудобно! Ходил тут павлином этаким и вдруг к Машке нашей начал клеиться. Маш, ты не падай духом, поживем - увидим.
  Маша промолчала. Она и сама догадывалась, что Ольга Маленькая, скорее всего, права.
  С пьяных глаз Эдик мог и не разобрать, с кем он танцевал.
  "Но если даже и так, - рассуждала девушка, - не знак ли это судьбы?"
  Она верила, что ничего в этой жизни не происходит просто так. И раз было начало, значит, будет и продолжение.
  К восемнадцати годам у неё сложилась ясная картина мира. Миром управлял Бог. И общался он с простыми смертными не напрямую, а намеками, посылая знаки.
  Эти знаки передавались в обрывках чужих фраз, что привлекали вдруг внимание и приобретали особый смысл. В сигналах светофора, подсказывающих, надо ли форсировать текущие события или лучше притормозить. И так далее, и до бесконечности. Знаки были повсюду - их надо было только разглядеть и понять.
  Понятно, что встречу на танцполе она истолковала даже не как намек судьбы, а как её откровение.
  "Это все неспроста!" - думала Мария Синичкина, обгрызая кончик ручки. Она смотрела в учебник, но мыслями витала так далеко, что заученные еще в детстве буквы казались таинственными иероглифами.
  
  Глава 4
  
  "Это все неспроста!" - пронеслось в голове у Синичкиной Валентины и сердце разнылось так сильно, что отнялась левая рука и подкатила тошнотворная слабость.
  Она опустилась на стул и положила онемевшую руку на стол. Туда, где по времени уже должны были стоять тарелки с горячим ужином.
  Но ужинать некому. Миша опять задерживается. Опять где-то пропадает.
  "Что-то тут нечисто", - прошептала Валентина сама себе, поправляя одной ей заметные морщинки на разглаженной скатерти. "Никогда такого не было, чтобы каждый божий день - допоздна".
  На улице послышался радостный лай Сверчка, а следом раздался чей-то голос. Но не мужа. Вроде бы, женский. Кто-то открыл калитку и шел через двор, беззлобно отгоняя любвеобильного пса.
  В окно веранды забарабанили, потом заскрипели ступеньки крыльца и наконец, забренчал звонок.
  - Валюшка! Уснула, что ли? Открывай скорей!
  - Да иду, иду, - пробормотала Валя, потирая на ходу больную руку, - чай не девочка, бегать-то, двери вам открывать.
  - Ты чего разворчалась? - соседка Катерина улыбалась широко, сбрасывая с ног галоши и вешая на крючок застиранную болоньевую куртку.
  - Да так, настроенья нет чего-то. Мишка еще опять где-то бродит. Чаю будешь?
  - Да не, не буду. Сейчас только поужинала и чаю напилась, - отвечала гостья, по-свойски шагая из прихожей прямо в зал и присаживаясь за стол. - Я же радостью поделиться пришла!
  - Ну? - Валя присела рядом и уставилась на соседку, выражая готовность радоваться.
  - Степку отпустили!
  - Совсем?
  - Ну, конечно, совсем!
  - Слава тебе Господи! - Валентина перекрестила полную грудь. - Лишь бы опять бедокурить не начал.
  - Да уж, чай, не начнет. У него планы. Итак, говорит, времени потерял сколько. Осознал! Он же ведь парень-то хороший. Не в том месте оказался и не в то время, вот оно так и вышло.
  Катин голос звучал неубедительно, будто извиняясь за непутевого сына.
  - Конечно, хороший, - заторопилась Валя. - Как же нехороший, он же ведь на моих глазах вырос. Я ж его знаю. Как своего! Как они с Машей-то - то у вас, то у нас. Так и выросли вместе. А маленькие-то, какие хорошенькие были, как два грибочка - беленькие, крепенькие. Все так и думали, что брат с сестрой.
  - Он ее так и зовет сестренкой. Любит он Машеньку-то. Все время про нее спрашивает. ... Как она? Идет учеба?
  - Идет, хвалят учителя. Она ведь у меня девка старательная. И в школе хорошо училась, и в институте также. По-английски как начнет говорить, чисто иностранка, не отличишь. Отцу уж больно нравится. Гордится дочкой. Он итак в ней души не чает, а тут видишь, как - языки учит.
  - А где он, кстати? Я думала, он уж дома.
  - Не знаю, где, - губы у Вали съехали уголками вниз, - сама беспокоюсь, - добавила, помедлив.
  - Да ладно, чего беспокоиться, его весь поселок знает! Ничего с ним не случится. Небось, притащили какую свинью больную или козу. Ты же знаешь народ какой неотвязный - раз ветеринар, так лечи немедля! Всяк за свою скотину переживает как за родное дитя. До утра ждать не будет. Вот и получается день ненормированный. Не волнуйся, подруженька, придет.
  - Ну, когда-никогда, да придет. Куда ж ему деваться, - слабо улыбнулась Валентина.
  
  
  Глава 5
  
  Ольга Маленькая была права - Эдик не опознал в партнерше по танцам Синичкину. Он бы и не узнал о мимолетной встрече, если бы не услышал о ней во время перекура в туалете от верного адъютанта.
  "Что знают двое, знает и свинья", - гласит поговорка. Узнал и Пашка, и тут же подступился с расспросами:
  - Слышь, Эдик, а чего там у тебя с Синичкиной было в Петухе?
  - О чем ты, Паша? - процедил страдалец, не поворачивая головы. Он мучился от похмелья и старался не совершать резких движений.
  - Да ладно, мне рассказали, что ты её чуть не трахнул прямо на танцполе.
  - Чушь какая - где я, а где - Синичкина.
  - Чушь, не чушь, а я тоже подметил, что она на тебя пикует то и дело.
  Эдуард одним махом осушил пластиковую бутылку воды, предусмотрительно припасенную в сумке, и вздохнул с облегчением:
  - Немного отлегло. Завязывай пургу гнать, Пашка, утомил.
  Кинул пустую тару в мусорное ведро, но промахнулся. Исправлять оплошность, конечно же, не стал. Стащив крупное тело с подоконника, бережно понес его на занятия. За ним, вихляя худым задом, двинулся верный ординарец.
  В аудитории нашлось подтверждение Пашкиным бредням - Синичкина вдруг поменялась в лице и застыла возле стола, за который собиралась присесть. Надменно глянув на оробевшую девушку, Эдик вальяжно проплыл мимо, с достоинством опустил тяжелый зад на скрипнувший стул и отвернулся к окну.
  А за окном набирала обороты весна. Воробьи так шумно радовались оттепели, что их было слышно в аудитории. Солнце окончательно пробудилось от спячки и палило с такой силой, что оставаться в мрачных институтских сводах стало совершенно невыносимо. Хотелось на волю. На свежий воздух и ласковый ветерок, несущий запахи талого снега, нагретого асфальта и выхлопных газов.
  Эдик и Пашка, кое-как отсидев пару, вырвались на свободу. Надышавшись весны полной грудью, уселись в подаренный Оскотским-старшим мерседес и под бодрую болтовню радио-диджеев понеслись на улицу Космонавтов. Там проживал хорошо известный им обоим Толик aka Торчок. У него всегда можно было славно оттянуться, покурить и насмеяться до слез. Родители Торчка зарабатывали деньги в далекой Америке. А сын поехать не захотел, как не захотел и зарабатывать. Ему хватало того, что присылали сердобольные родители. Пара часов пронеслась незаметно, а потом друзья, распрощавшись с гостеприимным хозяином, покатили дальше.
  - Эдик, глянь, Синичкина! - радостно заорал Пашка, вертясь на сиденье и дергая приятеля за рукав.
  - Где?
  - Да вон, на остановке стоит. Эх, проехали уже. Давай, разворачивай, покатаем ее.
  Конечно, в другое время великолепный Эдуард и не подумал бы слушать подобный бред. Но в приподнятом настроении ни думать, ни спорить не хотелось. Хотелось посмеяться, а над Синичкиной смеяться было по любому веселее, чем над Метелкиным.
  Развернув сверкающий серебристыми боками мерс, он лихо подрулил к остановке. Павел выскочил из машины и предупредительно распахнул перед обомлевшей девушкой дверку:
  - Садись, Маш, подвезем.
  Она вспыхнула от счастья, еще не веря ему до конца, а в душе уже играли фанфары. "Эх, жаль Ольки не видят!" - стучало в голове молоточками, пока Маша усаживалась рядом с водителем.
  Пашка ввинтил свое длинное тело на заднее сиденье, и автомобиль рванул с места, оставляя всех невольных свидетелей Машиного триумфа в глубокой зависти, должно быть.
  - Тебе куда, Синичкина? - дружелюбно поинтересовался Эдик, и она оцепенела от восторга. Первый раз в жизни любимый обращался к ней напрямую.
  "Мечты сбываются!" - пела обласканная фанфарами душа.
  - На Милицейскую.
  - Это где же такая? - поднял он бровь, а Метелкин с готовностью заблеял козлиным смешком.
  - За вокзалом, надо через мост переехать, а там я покажу, - смущаясь, сказала Маша.
  - Милииицееейская - блеял Пашка, - там, небось, одни менты живут и наша Синичкина!
  Эдик проявил невиданное великодушие:
  - Ладно, хорош глумиться над девушкой.
  Мария почувствовала себя на вершине мира. Он за неё заступился! Он её любит! Ее сердечко не подвело и правильно указало на того единственного, кто предназначен был судьбой. Он не мог не ответить взаимностью. Ведь такая любовь дается не просто так. Это карма. Карма из прошлой жизни. Возможно, они были любовниками и вот, в жизни новой, интуитивно, наощупь подобрались друг к другу, чтобы соединиться вновь, не смотря на социальное неравенство и прочие превратности судьбы.
  - А, правда, почему такое название странное? - прервал её восторженные умозаключения Оскотский.
  - Я не знаю, может, потому что там тюрьма, - залепетала она.
  - Тюрьма! - зарыдал адъютант его превосходительства. - "Сижу на нарах, как король на именинах"!
  Его неподдельное веселье оказалось заразным. Эдуард снисходительно подхохатывал, Маша прыскала от смеха, заливаясь румянцем, и вскоре любое новое слово стало вызывать у всех троих неудержимое веселье.
  - Может, по пивку? - Пашка повис на спинке Машиного кресла, обняв его обеими руками и пытаясь заглянуть другу в лицо.
  - Можно и по пивку, - протянул тот, - вот только где? "Раки" на ремонт закрыли.
   - А пойдемте ко мне, - предложила Маша.
  - А что! - заорал возбужденно Метелкин. - Наберем пива и завалимся к тебе, Машка. На Милицейскую.
  - А предки твои как на это среагируют? - повернул голову Эдик.
  - Я одна живу, - ответила девушка и загордилась.
  - Нууу? Так чего ж ты молчала, Синица? Давай, Эдик, тормозни возле магазина, я метнусь за пивом.
  Пашка умчался, а Маша, оставшись наедине с любимым, снова засмущалась.
  Она молча любовалась на свои ногти, млея и розовея, пока Оскотский, наконец, сам не проявил инициативу:
  - Так что, Маша, ты одна живешь?
  - Да, одна, мне родители эту квартиру купили, чтобы я по общежитиям и съемным квартирам не моталась. Ну и вложение денег. Недвижимость всегда в цене растет, - простодушно поведала она.
  - Разумно. А чего в такой дыре квартиру взяли, ближе не нашлось?
  - Не знаю, меня не посвящали в подробности.
  Не станешь же объяснять, что купили то, на что хватило денег. Но реплика неприятно кольнула, даже несмотря на восторженное состояние.
  - Ну, все, погнали, - Пашка кинул коробку с пивом в багажник и удовлетворенно развалился на сиденье.
  Но не успели они тронуться с места, как их начал прижимать джип с тонированными стеклами, сигналя о намерении остановиться для дружеской встречи. Это подтверждалось радостными воплями молодых людей, опустивших окна и размахивающих руками.
  - Оооо, Серый, братааан! - заорал Метелкин. Он высунулся из окна, словно стараясь вылезти на полном ходу для немедленного воссоединения с братаном. Но надобность в этом отпала, поскольку Эдик уже прижимался к поребрику.
  Машу оставили разглядывать происходящее из-за надраенного до блеска лобового стекла. Молодые люди обменялись рукопожатиями, и повели неспешные разговоры. Покуривали, сплевывая себе под ноги, похохатывали и похлопывали друг друга по плечам. Наконец, о чем-то договорившись, парни ударили по рукам и разошлись по машинам.
  - Слышь, Эдик, а ты давно Гуся не видел? - завел разговор Пашка, едва они тронулись с места.
  - Давно. Я даже не помню, когда последний раз с ним пересекался.
  - Может, Серый не врет, и он действительно, того - пропал?
  - Да кто его знает... говорят, он Федору должен был.
  - Федору? Ну, тогда все тухло. Этому ничего не стоит в могилу уложить поверх покойника. У него на кладбище все схвачено.
  Маша оторопело слушала разговоры про неведомых ей Гуся и Фёдора, в то время как мерседес неотрывно следовал за джипом совсем не в том направлении, в котором находилось её гостеприимное жилище.
  Наконец, она набралась храбрости и встряла в разговор:
  - Эдик, а мы куда едем?
  Молодые люди посмотрели на неё одновременно и с одинаковым недоумением. Потерявшись еще больше, она добавила:
  - Мы же ко мне собирались...
  - Точно, Эдик, мы же к Машке собирались, на Милицейскую, - обронил Пашка рассеянно, - я и забыл совсем.
  - Мы к друзьям едем, на дачу. У приятеля днюха, нас пригласили, - снизошел до разъяснений Эдуард, не поворачивая головы. - Хочешь - с нами езжай, а не хочешь, я тебя высажу на остановке.
  Маша сначала растерялась от его равнодушия, а потом ей подумалось, что, может быть, он просто не хочет на неё давить. Хочет, чтобы она сама решила, готова ли войти в его круг, познакомиться с его друзьями. И утешившись открывшейся истиной, счастливо отозвалась:
  - Я с вами.
  
  Глава 6
  
  Панорама оживленного мегаполиса сменилась неказистыми видами городских окраин. Многоэтажки в растяжках рекламы, шумные проспекты и супермаркеты с яркими вывесками остались позади. За окнами замелькали выцветшие деревянные бараки, магазинчики со слепыми витринами и развороченные остановки. Следом потянулись посадки голых берез, черные поля в останках снега, деревни с серыми заборами и аккуратными нарезками огородов. Маша заскучала. Они ехали уже пару часов, и пейзаж за окном не радовал разнообразием. Эдик смотрел на дорогу, а Пашка сзади притих и не подавал никаких признаков жизни.
  Наконец, они свернули к сосновому бору, где и обнаружилась цель назначения.
  Захлопали дверки машин. Перекидываясь шутками, прибаутками и крепким матерным словцом, народ стекался к двухэтажной каменной даче. Вокруг нее уже образовалась стихийная парковка, преимущественно из иномарок.
  Эдуард не стал ждать, пока оробевшая спутница выберется наружу, а уверенной походкой двинулся к дому.
  Подхватил её Пашка, прижал к себе и встряхнул.
  - Чего притихла, Синица? Не ссы, все будет путем!
  Маша промолчала, лишь невольно прибавила шаг, чтобы поспеть за длинноногим приятелем.
  Равнодушие Эдика возбудило нехорошие сомнения.
  "Зачем же он захотел меня подвезти", - растерянно думала она, поднимаясь по высоким ступеням к распахнутой настежь дубовой двери.
  Ей и в голову не могло прийти, что она могла быть для кого-то такой же мелкой и незначительной, как, скажем, божья коровка для ребенка. Подобрал, поиграл, да и скинул щелчком в траву. Хорошо, если не раздавил при этом.
  - Ооо, Павел, у тебя новая девушка? - на одногруппников надвигалась крупная крашеная блондинка. Пуговицы блузки едва сдерживали мощную грудь, а юбка натянулась на бедрах так сильно, что Маше показалось, будто она слышит треск материи.
  - Привет, Люба. Это не девушка, мы учимся вместе,- благодушно ответствовал Пашка, устремив взор на длинный, как на свадьбе, стол. На нем уже красовались разнокалиберные бутылки и тарелки с закусками.
   - Пашка! - привел его в чувство Эдик, - ты пиво зажал что ли?
  - Забыл, блин!
  Метелкин, стукнув себя по лбу, поскакал за пивом, оставив растерянную Машу на растерзание любопытной девице.
  Впрочем, та уже потеряла к ней интерес. Зажав в пухлых пальцах с хищными кроваво-красными ногтями длинную сигарету, она о чем-то беседовала с высокомерной брюнеткой, похожей на похудевшую Деми Мур. Время от времени Мур заливисто, нервно смеялась и бросала взгляд куда-то вглубь помещения.
  Проследив за направлением её взгляда, Маша увидела смазливого блондина в неприлично розовой для мужчины рубашке. Он не обращал на нервную деву никакого внимания, а дарил его плотно сбитой, мускулистой девушке с короткой мальчишеской стрижкой. Ухо мускулистой красотки ощетинилось рядом шипастых сережек, а шею украшали сине-зеленые иероглифы. Маша засмотрелась на эту красоту и вздрогнула от неожиданности, когда Пашка, возвращаясь с коробкой пива, небрежно подтолкнул её в сторону кухни.
  - Чего стоишь? Иди, помоги девчонкам салаты крошить.
  Она робко двинулась к галдящей компании. Судя по непринужденному обмену репликами, все присутствующие были давно и близко знакомы.
  На Машу никто не обратил внимания и никак не отреагировал. Поборов неловкость, она обратилась к двум подругам с края стола, что неторопливо нарезали огурцы с помидорами:
  - Девочки, может, помочь?
  Ответом ей были удивленно-насмешливые взгляды двух пар умело подкрашенных глаз.
  - Ну, помоги, - великодушно отозвалась одна из них после неудобной паузы, передавая широкий, как тесак, нож. - Пойдем, Натусь, покурим, пусть девушка поработает.
  Опустив голову, чтобы не выдать закипающих слез, Маша аккуратно резала овощи и украшала их кудрявой петрушкой и махристым укропом.
  Эдик не проявлял ни малейшего интереса к факту её существования. Лениво развалившись на кожаном диване, он потягивал пиво из темной бутылки, изредка перекидываясь словами с таким же, как он, холеным молодым человеком. В четыре бесстрастных глаза разглядывали они происходящее, и читалось в этих глазах полное к нему равнодушие.
  - Маша, Маша, радость наша! - раздался за спиной Пашкин голос, а бедра обхватила цепкая, жесткая рука. В другой руке он держал пластиковый стаканчик и тыкал им в воздух прямо перед Машиным носом.
   - Что это?
  - Кровавая Мэри! Давай, пей, не бойся, не отравишься. Хоть кисляк пройдет.
  Павел не церемонился. Но девушка в глубине души даже почувствовала благодарность. Ей и правда, было кисловато. Может быть, алкоголь поможет расслабиться. Задержав дыхание, она большими глотками выпила содержимое стакана.
  Горло перехватило. Маша не привыкла к крепким напиткам, а Пашка не поскупился на водку и почти проигнорировал томатный сок. Метелкин схватил салатницу и двинулся к длинному столу, бросив в приказном тоне:
  - Пошли, хватит батрачить.
  Она, как хвостик, потянулась за ним. Усевшись рядом, ослабевшим от водки зрением разглядывала происходящее, мечтая поскорее отправиться восвояси.
  - Оооо, какие люди! Здорово, Фёдор! - блондин в розовой рубашке тряс руку запоздалому гостю.
  В дверях стоял невысокий, коренастый мужчина. По виду - много старше собравшихся. На темном, обветренном лице проступали редкие, резкие морщины. Волосы на лбу начали редеть, обещая скорую лысину. Злые маленькие глазки сканировали пространство. Облик дополнял спортивный костюм и распахнутая кожаная куртка. На шее болталась цепь, способная удержать крупного пса.
  Маша не знала, кто он и что он, но поспешила отвернуться, до того неприятным показался ей незнакомец.
  Павел рядом с ней радовался жизни так сильно и жестикулировал так бурно, что ей приходилось то и дело уклоняться от его длинных, как плети, рук, летающих над тарелками.
  Перекрикиваясь с приятелями через весь стол, он, не глядя, сунул ей под нос еще один стаканчик - на этот раз с чистой водкой.
  От одного взгляда на алкоголь замутило, но тут понеслись возгласы: "За здоровье изменника! Братан, за тебя!" Показалось неудобным не выпить.
  Она наложила на тарелку салата, что стоял поближе, отхлебнула тепловатой обжигающей жидкости, закусила безвкусным ломтиком огурца и содрогнулась от отвращения.
  Закружилась голова, стало подташнивать.
  "Зачем только я потащилась с ними?" - грустила Маша, похрустывая овощами. Тянуться за закусками, разложенными на тарелках подальше, она не решалась. Пашка, увлекшись беседой, перестал уделять ей даже то минимальное внимание, которым баловал поначалу. Про Эдика нечего было и говорить.
  Она чувствовала себя изгоем. Бедной родственницей, которую пустили за стол из милости.
  Основным блюдом шли шашлыки. Их вскоре и внесли, и поставили на середину стола. Угощение вызвало нестройный, но оживленный хор голосов.
  За Марией Синичкиной никто не ухаживал, а сама она попросить передать шампур постеснялась.
  Так и сидела, опустив голову, и ковырялась в салате, пока на плечо не опустилась тяжелая рука.
  - Ты что же за девушкой, не ухаживаешь, Пашка?
  - Это не моя девушка, - засуетился тот, - это одногруппница.
  - Да хоть бы и не твоя. Сам-то жрешь в три горла. Иди, принеси ей шашлыка, - приказал Фёдор и уставился в упор на замершую от испуга Машу.
  Метелкин бросился исполнять приказание, и через секунду на ее тарелке лежал шампур с подрумяненными кусочками баранины.
  - Спасибо, - выдохнула чуть слышно.
  Ей не ответили. Федора уже рядом не было. Пашка, отвернувшись, о чем-то шептался с Эдиком.
  Она принялась обгрызать мясо, стараясь не дышать. Курили прямо в доме, и от сигаретного дыма тошнота подкатывала к самому горлу. Кое-как запихнув в себя пару кусочков, Маша оставила попытки доесть свою порцию. Сложив руки на коленях, кротко дожидалась того момента, когда приятели двинутся к выходу.
  Когда надежда на освобождение от вечеринки почти иссякла, народ начал медленно расходиться. Вдруг захотелось в туалет. Вспомнив, что путь предстоит не близкий, она выбралась из-за стола и прошмыгнула в коридор в поисках заветной комнаты.
  Комната нашлась, но оказалась заперта. Пришлось терпеливо дожидаться, пока она освободится. Наконец, дверь распахнулась, грудастая блондинка с достоинством выплыла в коридор, распространяя волны парфюма и освежителя воздуха, бросила презрительный взгляд и величаво удалилась. Оказавшись, наконец, внутри, девушка с облегчением вздохнула. Как же все это надоело! Быстрей бы домой!
  Вернувшись обратно, она похолодела - приятелей за столом не было.
  Судорожно отрыв на вешалке свою курточку, она кинулась на улицу и увидела, что Эдик уже сидит в машине, а Пашка о чем-то толкует с Федором.
  - Паша! - отчаянно выкрикнула она.
  Но он не услышал. Или сделал вид, что не услышал. А через секунду, обменявшись быстрым рукопожатием с собеседником, нырнул в мерс. И пока Маша бежала от крыльца, чавкая тающим снегом, серебристый автомобиль проглотила равнодушная мартовская ночь.
  
  Глава 7
  
  К Маше, поигрывая ключами от машины, вразвалочку приближался Федор.
  - А ты что же с друзьями не поехала? - процедил презрительно, ощупывая твердым взглядом тонкую фигурку.
  - Я... Я не успела. Они меня не дождались.
  Голос задрожал, она со всей силы вцепилась в сумку и закусила губу, чтобы не расплакаться.
  - Куда ты не успела? С крыльца не успела слезть? Ладно, пошли, довезу до города.
  Он отвернулся и зашагал прочь. Она растерянно оглянулась назад, и в тот же момент окна на первом этаже погасли, отчего перед домом стало еще темнее. Не раздумывая больше ни секунды, Маша заторопилась следом за широкой спиной в кожаной куртке.
  Ехали молча. Фёдор уверенно вел машину, уставившись в лобовое стекло и излучая туповатую задумчивость.
  "Цыганка с картами, дорога дальняя
  Дорога дальняя, казенный дом...
  Быть может, старая тюрьма Центральная
  Меня парнишечку по новой ждет", - проникновенно напевал Михаил Шуфутинский, как бы намекая бедной Маше, с кем она связалась.
  А ей и так уже было не по себе. Она старательно пялилась в темное окно, чтобы не встретиться взглядом с водителем, и молилась.
  "Господи, дай мне добраться до дома живой и невредимой!"
  Вдруг щелкнула в мозгу Пашкина фраза про кладбище, на котором в старые могилки укладывают свежих мертвецов.
  "Федор! Он сказал - Гусь Федору должен был. У Федора на кладбище..."
  Додумать она не успела, потому что страшный ее спутник, словно прочитав мысли, резко свернул с трассы. Машина, подпрыгивая на кочках, понеслась вглубь черного леса, в окна заколотили ветки деревьев, а Шуфутинский неожиданно смолк. Машу затрясло - от неровной дороги и от страха одновременно.
  Еще не веря до конца в реальность происходящего, она выдохнула:
  - Куда мы едем?
  Он промолчал, только зыркнул с веселой злобой, и сразу стало ясно - куда бы они ни ехали, ничего хорошего ее там не ждет.
  - Федя, куда мы едем? - переспросила она уже со слезами в голосе.
  - Какой я тебе Федя? Федор это погоняла, дура, - бросил он и резко затормозил. - Ну, все, приехали, вылезай, давай.
  Фары высекли из кромешной тьмы бурое месиво стволов и веток. По спине пробежал холодок ужаса. "Убьет и закопает", - колотилась паническая мысль, вдавливая в кресло, заставляя цепляться за него все крепче. Федор вышел из машины, не торопясь обошел кругом и открыл дверку.
  - Не зли меня, вылезай. Или я тебе сейчас за волосы выдерну, - сказал так буднично и просто, что сразу стало понятно - выдернет. Ему это легко и привычно.
  Не дожидаясь исполнения угрозы, она полезла наружу, роняя крупные слезы.
  - Давай, разворачивайся задом, не тормози.
  Он развернул её, по-хозяйски хлопнул по заду, намотал на руку локоны, собранные в хвост, и пригнул. Теряя равновесие, Маша упала ладонями на теплое сиденье, зажмурилась и сжала зубы. Пусть делает, что хочет, только не убивает. Сопротивляться все равно бесполезно. Она решила терпеть. Но не удержалась и вскрикнула, когда пронзило острой болью.
  В ответ за спиной раздался мат, а следом - громкое пыхтенье. Он вколачивал в неё всю свою злость, тянул со всей силы за волосы, выворачивая голову. Боль физическая смешалась с болью унижения, но Маша больше не издала ни звука. Кусала губы, заливалась слезами и молчала.
  "Всему приходит конец", - стучало где-то на задворках сознания, и так и случилось. Машина экзекуция закончилась, как кончается все на свете.
  Фёдор оттолкнул ее от себя и недовольно забурчал:
  - Измазался весь в крови, как черт.
  Со спущенными штанами полез в бардачок и потащил оттуда целую кучу бумажных салфеток.
  Побросал использованную бумагу на землю, натянул штаны и пошел вразвалочку на водительское кресло. Усевшись за руль, почти добродушно крикнул в раскрытую дверь:
  - Чего там копаешься, садись, давай!
  Маша, заливаясь тихими слезами, забралась на свое место.
  - Да ладно, не скули, - настроение у водителя поднялось, и он скалил желтые, крепкие зубы в подобии улыбки. - Радуйся, дура. Хоть кто-то на тебя польстился.
  Маша молча переживала унижение, тиская сумку, подобранную с пола салона. Только бы довез до города и отпустил.
  Он повернул ключ зажигания, автомобиль ожил и заурчал, шансонье очнулся и завел новую песню. Снова затрясло - сквозь темноту и ветки, скребущие по стеклам, они продирались обратно к трассе, подпрыгивая на каждой кочке. Снова затошнило, а вдобавок дико разболелась голова.
  От шока происходящее казалось кошмарным сном, вот только проснуться никак не удавалось.
  Наконец, проклятый лес остался позади. Под шинами зашелестело ровное покрытие. Трясти перестало, головная боль притупилась, тошнота ослабила хватку, а унылые мелодии сплелись в однотонный гул.
  - Так ты одна живешь, я слышал. Как уж тебя звать-то?
  Притихшее было сердце, снова подпрыгнуло к горлу. Когда он успел узнать, что она живет одна?!
  - Чего замолкла? Как звать тебя, напомни.
  - Маша.
  - Одна живешь, я слышал. Скучаешь вечерами?
  - Я не одна... я с братом живу, - выдавила она первое, что пришло в голову.
  - С каким братом? Кого ты лечишь?
  - С братом старшим. Он уезжал на шабашку. В Москву. А теперь обратно вернулся, - отчаянно сочиняла она на ходу.
  Поверил он или нет, осталось тайной. В кармане его куртки заверещал телефон.
  Едва глянув на экран, Федор разозлился и начал плеваться матом.
  - Да... Какое твое дело, где я еду... Я что, тебе отчитываться должен?! Где вы? Какого... Какого ты ребенка потащила с собой?
  Маша уперлась взглядом в мрак за окном, даже не пытаясь понять, с кем и о чем он ведет разговор. Не с ней - и хорошо, и это главное.
  - Дура! Сиди там, я сейчас за вами приеду.
  Он сунул телефон в карман, засопел, сжал в нитку тонкие губы, прибавил громкость и свирепо уставился на дорогу. На свою спутницу он больше не смотрел, и она сидела, стараясь не шевелиться, чтобы не привлечь к себе внимания.
  "Надо же было так влипнуть", - грызла себя несчастная девушка.
  
  Глава 8
  
  "Надо же было так влипнуть", - чертыхнувшись, пробурчал Михаил, с силой втиснув очередной окурок в набитую до отказа пепельницу.
  Вот уже битый час он сидел в своем стареньком москвиче, таращась на серое пустое небо, нависшее над тонким льдом узкой речушки. Сигареты в пачке заканчивались, но трогаться с места не хотелось. Голова раскалывалась, рот связало горечью - после нескольких лет отказа от курения, организм сопротивлялся никотиновой атаке. Но хуже всего было на душе. Её давило отвратительное чувство вины и осознание того, что как прежде - уже не будет.
  "Куда теперь? Не век же в клинике обитать, - устало перебирал он надоевшую связку вопросов. - А с Машей как? Расстроится девчонка. Учудил папка на старости лет. Попутал бес"
  Бес попутал Михаила Андреевича Синичкина аккурат после нового года. Подослал для этого дела того, на кого и не подумаешь - Лешку Лаврухина. С Лешкой они сидели за одной партой, влюблялись в одних и тех же девчонок, а закончив школу, так оба и остались в родном поселке и приятельствовали долгие годы. Добродушный великан, запорошенный снегом от шапки-ушанки до коротко подрезанных валенок, заглянул к приятелю в ветеринарную клинику под вечер, когда тот уже мыл руки, собираясь домой.
  - Миш, ты здесь? - протрубил Леха, распахнув дверь в узенький коридорчик, замазанный синей масляной краской и украшенный пожелтевшими плакатами.
  - Да здесь, куда ж мне деваться, - заулыбался ветеринар, выходя навстречу и вытирая руки вафельным полотенцем. - Холоду-то напустил. Проходи, чего ты встал в дверях, как не родной.
  - Да я на минутку - мимо бежал, да и заглянул, - рассиялся посетитель, сдирая с головы шапку и приглаживая кочку непослушных, жестких волос.
  В прошлой жизни Алексей был негром, не иначе. Или с черным согрешила его прабабушка. На это ясно указывали приплюснутый нос, вывернутые губы, сочный, низкий тембр голоса, присущий чернокожим, а также дремлющий африканский темперамент. Просыпался он очень редко - Леху было крайне трудно вывести из себя. Но если уж кому-то это удавалось, то коррида просто меркла в сравнении.
  - Дело какое ко мне или просто соскучился? Проходи, чего в дверях топтаться, покурим, - Михаил гостеприимно махнул рукой в сторону небольшого кабинетика.
  - Не, не могу, - прогудел приятель, отчего-то смутившись, - Лидка снаружи дожидается.
  - А чего ты жену на морозе держишь? Пусть тоже заходит.
  - Да я ж тебе говорю - на секунду, - замялся приятель. - Короче, Миша, не мог бы ты заглянуть к соседке моей? Наталья Пална её звать, Наташа. Дом они купили прошлым летом. Городские. Муж сбёг, она одна теперь с хозяйством плюхается... ну я, когда помочь по-соседски, не отказываю. А Лидка ревнует, понятное дело.
  - А что с ней приключилось, может, ей к врачу лучше? - поднял брови добрый доктор.
  - Да не с ней, кота надо ей кастрировать. Обоссал, гад, все углы. Уже моя чует, что опять у Наташи был - как ни заглянешь на минутку, так провоняешь весь кошачьим духом.
  - Так пусть несет животное, сделаем.
  - Миш, ну заедь, а? Я сказал уж, что на дому можно все сделать. Она с ним как с дитем вошкается. Пугливый он какой-то, не хочет она его незнакомой обстановкой травмировать. Я отблагодарю при случае. Да и она заплатит, все как положено, - тембр голоса опустился еще ниже, большие руки нервно мяли ушанку, на круглом лице читалась неловкость. Миша поспешил заверить приятеля, что все сделает в лучшем виде.
  Наталья Павловна оказалась моложавой большеглазой блондинкой. Едва она открыла калитку и уставила на Михаила прозрачные, обжигающе-холодные голубые глаза, он сразу понял своего одноклассника. От одного ее взгляда сердце заволновалось и погнало кровь сильнее. А когда Миша опустил взгляд в вырез халата, в ложбинку между большими грудями, кровь взбунтовалась и бросилась в щеки.
  - Здравствуйте, я по просьбе Алексея к вам. Насчет кота, - откашлявшись, объяснился он.
  - Аааа, Михаил...Алексеевич? - вопросительно улыбнулась она.
  - Андреевич, - подсказал он. - Но, можно и по-простому - по имени.
  - Да, да, Миша, - тут же сориентировалась хозяйка, - очень рада, проходите, пожалуйста, - она заторопилась от калитки к дому, приглашая гостя следовать за собой. И он пошел за ней следом, как завороженный, не в силах оторвать глаз от зада под тонкой фланелью, шёл и любовался перекатами упругих ягодиц.
  С того дня, а вернее сказать, вечера, Синичкин Михаил пропал.
  Кота прооперировали прямо на кухонном столе, а после этого благодарная хозяйка, легко и быстро наведя порядок, выставила на стол бутылку французской виноградной водки. Аккуратно разложила на тарелочке прозрачные кружочки колбасы и ветчины, подала рассыпчатую картошку и душистую, тушеную с черносливом говядину. Французская чача мягко ударила в голову, и Михаил уже откровенно любовался и полноватой ножкой, бесстыже манящей из-под расстегнутого халатика, и едва проступающими под тканью сосками.
  Наташа все говорила и говорила - про кота, про мужа и его любовниц, перескакивая на трудности сельских будней, а он только кивал, улыбался и пытался представить её полностью обнаженной.
  Дома был небольшой скандальчик, так как муж припозднился, да еще и заявился в подпитии, но он быстро сошел на нет, потому что распаленный Миша сгреб недовольную супругу в объятия, измял все ее выпуклости, затискал, залюбил, и она оттаяла.
  А потом он забежал снять швы новоиспеченному кастрату, и опять была бутылка - на этот раз невиданной до сей поры текилы. Текила не понравилась - самогон самогоном, но зато после нее были танцы. Мексиканский алкоголь пробудил дух веселья, и хозяйка включила притаившийся за занавеской музыкальный центр. Михаил прижимал к себе горячее, разомлевшее тело и, как ему самому казалось, незаметно, двигал руку со спины под грудь. А потом Наташа подняла на него хмельные развратные глаза, и он сжал ее, уже не стесняясь, и впился в податливые губы, согнав с них насмешливую, чуть надменную улыбку.
  Домашний скандал на этот раз был посильнее, и завершился трагичнее. Муж не стал успокаивать жену, напротив - пошел в наступление:
  - Да что ты мне нервы мотаешь? - обиженно выдал он в ответ на претензии. - Ну, выпил, ну задержался, ну и что? Это же все для вас! Для вас с Машкой стараюсь. Учебу оплачивать надо? Надо! Крышу менять надо? Надо! Отдыхать кто затеялся будущей осенью? А? Рабочими часами не уложишься на ваши хотелки!
  И легко вдруг поверив в собственную ложь, Михаил Андреевич, оскорбленно ушел спать на дочкин диванчик, оставив жену в слезах, расстройстве и полном одиночестве.
  Кончилось все довольно быстро и очень плохо. Давно наблюдавшая за соседкой Лидка заприметила, что к той, помимо ее собственного драгоценного Лешки, заглядывает теперь и ветеринар. И тут же, встретив его жену в тесном магазинчике, пропахшем кислым хлебом, все как на духу и выложила. Валентина, измученная поздними отлучками мужа и доведенная до крайности отсутствием семейного секса, выплеснула на голову изменника такую ярость, которой позавидовал бы африканский темперамент Лехи. Впервые за все годы супружества её било крупной дрожью и выворачивало от собственного визга. Перебив кучу тарелок, она собрала мужу старый, откопанный на чердаке чемодан и велела убираться и не показываться больше на глаза.
  Поникший Синичкин не бросился к любовнице прямо с отсыревшим, пропахшим мышами чемоданом, а, матерясь и чертыхаясь, отправился в холодную ветеринарку. И там, сдвинув лавки для посетителей, устроил себе жесткую постель.
  На следующий день, измятый и измученный, он погнал доходягу-москвича к дому Наташи, но пришлось проехать мимо - в распахнутых настежь воротах сиял иссиня-черными боками лэндровер. А потом он узнал, что к Наталье Павловне вернулся блудный муж.
  
  
  Глава 9
  
  Маша проснулась и в первую секунду не поняла, отчего так тяжело на сердце. А когда вспомнила, захотела уснуть на веки вечные и больше уже никогда не просыпаться.
  Мало ей было проклятого леса, так Федор еще и высадил ее на самой окраине города - в богом забытом месте, застроенном старыми заводскими бараками.
  На остановке под тусклым фонарем - ни души. Придет ли автобус в такой поздний час, неизвестно. Ловить машину рискованно, да и ловить некого - дорога пуста без намека на проблески далеких фар.
  "Господи, Господи, помоги!" - дрожа от холода и страха, шептала про себя Маша. Она подняла глаза к небесам, откуда ждала помощи, и почувствовала себя еще мельче и ничтожнее наедине с бесконечной вселенной. Единственный признак жизни - огни еле заметного в вышине самолета - мерцали слабея, удаляясь все дальше, пока не исчезли совсем.
  Маша представила пассажиров, спящих в креслах под теплыми пледами, и ночь показалось еще холодней и враждебнее, а надежда на то, что приедет теплая, ярко освещенная маршрутка - еще призрачней.
  Из проходного двора вывернула компания подростков, разгоняя тишину залихватскими криками и смехом. Машу окатило волной страха, и она быстро пошла прочь. А услышав очередной взрыв хохота, и побежала. Встреча с компанией, ведомой стадным чувством, не сулила ничего хорошего. Если они ее догонят, случившееся в лесу может показаться невинной забавой.
  - Эй, куда бежишь, а? Садись, подвезу!
  Рядом притормозила повидавшая виды окушка с пожилым водителем, явно неместным. К приезжему садиться было страшно, но оставаться - еще страшнее. Маша нырнула в салон и захлопнула дверку.
   - Как зовут тебя, красавица? Эээ, тебя обидели, да? - мужчина всмотрелся в ее лицо и погасил улыбку.
  - Маша.
  - А меня Гоча зовут. Приятно познакомиться. Куда тебя везти, скажи.
  - Я за вокзалом живу, - выдохнула она, стараясь не показать, что отчаянно трусит.
  - Эээ, нехорошо как, - протянул он, хмуря густые брови, - ты бежала сильно. Напугали тебя, да?
  В словах прозвучало участие и жалость. А когда тебя жалеют, невозможно удержаться от слез. Гоча сочувственно молчал. Так, молча, и довез до дома, и даже не взял денег.
  Еще не веря, что все позади, Маша взобралась в свое гнездышко под самой крышей, захлопнула дверь и дала себе волю. Она начала рыдать уже в коридоре, прямо у входной двери. Рыдала, пока раздевалась, рыдала, стоя под теплым душем, намыливаясь и растираясь жесткой рукавичкой. Немного успокоилась, вылезла из душа, посмотрела в зеркало на свою зареванную физиономию с распухшим носом и заплывшими щелками глаз, и стало так себя жалко, что она зашлась в истерике. Уснуть удалось только под утро, чтобы проснувшись, прийти в совершенное отчаянье.
  Она зарылась носом в теплую подушку и накрылась одеялом с головой, но и в этом самодельном убежище доставали ее и стыд, и страх, и чувство вины. Стыдно было за свою глупую, наивную любовь к Эдику, за разбитые мечты, за унижение, пережитое в лесу. Страшно, что кто-то может об этом узнать. А страшнее всего - встретить снова этого проклятого Федора. Как только он успел разузнать, что она живет одна!
  Нет, одеяло, как в него не кутайся, не спасало от себя самой, а вдобавок, живущая в Маше прилежная ученица принялась нашептывать про учебу. Пришлось встать и, содрогаясь от утреннего холода и душевных терзаний брести в ванную.
  "Вот уж Олька Маленькая позлорадствует, если узнает", - думала она, орудуя зубной щеткой и рассматривая свое опухшее от слез лицо.
  Если Ольга Большая еще могла посочувствовать, то её тезка только бы порадовалась возможности укусить побольнее, вне всяких сомнений.
  "Да, может, еще никто ничего и не узнает", - утешала себя Маша, подкрашивая светлые ресницы.
  "Нет, правда, какие отношения могут быть у Эдика с Пашкой и этого ужасного бандита? Ну, пересеклись случайно на вечеринке. Неизвестно, когда еще снова встретятся", - внушала она себе, пока наносила тональный крем и пудру.
  Приведя себя в более-менее приличный вид, натянула джинсы и свитерок, опрыскалась французскими духами, купленными у бойкой торговки на рынке, и пошла обуваться.
  Где тонко, там и рвется, гласит пословица. Молния на сапоге предательски разошлась и выбила из равновесия, которое Маша так старательно сооружала с момента пробуждения. Ну почему?! Почему неприятности цепляются одна за другую? Почему они происходят именно с ней? Кому и что плохого она сделала? Да пошло оно всё к черту!
  Сапог полетел в угол, а его хозяйка с твердым намерением не выходить из дома полезла в не успевшее остыть лежбище на диване и включила телевизор. Жизнерадостную рекламу сменила заставка криминальных новостей. После парочки раскуроченных автомобилей и одного угрюмого воришки начался сюжет с неопознанным телом. Сердце Маши дрогнуло при виде лесного бурелома - он напомнил ей события прошлой ночи. На подтаявшем снегу лежал молодой человек в куртке нараспашку, джинсах и почему-то одном кроссовке. Поза его казалась непринуждённой, словно он прилег отдохнуть. Голова повернута набок - казалось, он рассматривает то, что скрывается за наваленным рядом валежником. Вот только на затылке зияла страшная пробоина, и Маша в который раз удивилась циничности телевизионщиков - зачем показывать такие ужасные детали?
  Следом на экране появилась фотография мертвого лица с застывшими глазами, а ведущий забубнил про то, что личность погибшего устанавливается, предлагая всем, кто располагает какими-то сведениями, номера телефонов. Тут же вспомнилась Пашкина болтовня про неведомого Гуся и Федора, с которым связывали его пропажу.
  Стало так нехорошо, что она выключила телевизор, и в эту же секунду раздался телефонный звонок.
  - Маш, привет! - голос Ольги Большой звучал не натурально, будто чем-то подслащенный.
  - Привет.
  - Ты чего не пришла? Болеешь что ли? И говоришь как-то странно, в нос.
  - Ага, заболела, - неохотно подтвердила прогульщица.
  - Ааа... понятно. А что случилось? Простудилась или что-то серьезное?
  "Чего-то она крутит" - подумала Маша, и, не имея сил на игру в дипломатию, спросила:
  - Оль, ты чего крутишь? Ты странная какая-то. Ну, простыла, и что?
  - Да тут Павел про тебя расспрашивал, волновался.
  Пашкины волнения стали полной неожиданностью, но она не смогла вот так, сразу понять - приятной или нет, а потому - промолчала.
  - Он говорит, вы вчера на какую-то вечеринку ездили, - в Олькином голосе послышалась зависть, и это чуть-чуть взбодрило, - а потом ты куда-то пропала. Уехала, что ли, с кем-то, они с Эдиком так и не поняли.
  "Они с Эдиком! О Боже, что это? Он беспокоится о ней? Как это объяснить?"
  Воображение при упоминании любимого лихорадочно заметалось, пытаясь привести всю ситуацию к удобному объяснению, от которого всё-всё, прямо сейчас счастливо переменится.
  "Он ревновал меня, поэтому не хотел разговаривать? К кому, Пашке? Ну да. Пашка же меня обнимал при Нём, когда я огурцы крошила. А может там была его бывшая, и он не хотел афишировать наши отношения? То-то эта блондинка на меня так таращилась! И когда мы только пришли, и после! Возле туалета!"
  - Машка, ты там заснула что ли? - влезла Ольга в почти выстроенную логическую цепочку. - Ты на учебе сегодня появишься или нет?
  - Ага, я ко второй паре приеду. Я уже выхожу!
  Она ожила и заторопилась. Эдик - несравненный, великолепный, синеглазый Эдичка послал Пашку расспрашивать про неё у Олек! Переживает! Если бы он был к ней безразличен, разве он бы пошел на такое?!
  Так - быстро, быстро попудрить мордочку. Тушь осыпалась, не беда. Сейчас все подправим, подотрем, подкрасим. Где там заветная помадочка? Парфюмом побрызгались, волосы в кукиш под заколку.
  На ноги ничего нет. Ну почему вечно нечего надеть? Старые кроссовки? Кроссовки. Курточка. Сумка. Ключи.
  Дверь хлопнула, возрожденная к жизни Маша летела на остановку, не разбирая дороги, предвкушая встречу с любимым.
  
  
  Глава 10
  
  Едва Мария Синичкина влетела в аудиторию, как сразу, несмотря на смятение чувств, заметила странный интерес к своей персоне.
  Кучка записных тусовщиц, под предводительством Элины Курковой, дочки известного всему городу бизнесмена и депутата, перестала галдеть и принялась её разглядывать, будто видела впервые.
  До сей поры ни Элина, ни её свита Машу не замечали, занятые обсуждением брендов, светских сплетен, парней и их достоинств.
  Скромная одногруппница в круг их интересов не только не входила, она его даже не касалась никаким боком, поэтому безразличие к ней было вполне естественным и понятным. Возникший интерес неприятно озадачил, но ноги уже сами несли к Эдику. Тот, развалясь на стуле и сложив руки на груди, с непроницаемым лицом слушал Метелкина, который по своей излюбленной привычке отчаянно махал руками. Заметив Машино появление, Пашка замолк и недобро прищурился. Загорелое лицо несравненного Эдички осталось бесстрастным.
  - Привет! - Маша чувствовала себя неловко, напрямую обращаясь к любимому на глазах у всей группы. Она собрала все свои актерские способности и сыграла раскованность и непринужденность. Сыграла, как сумела, хотя прыгающее под самым горлом сердце сильно мешало, затрудняя дыхание.
  - Привет, - многозначительно отозвался Пашка, а Эдик промолчал.
  - Ольга сказала, вы меня искали?
  Адъютант его превосходительства будто только этого и ждал:
  - Да это не мы, это твой друг тебя прямо с утра разыскивал, - глядя в упор, веско произнес он.
  Тут Маша впервые в жизни узнала, что означает фраза "темнеет в глазах" в прямом, а не в переносном смысле.
  Кровь отхлынула от головы, в ушах зазвенело, в глазах поплыли круги, а ноги предательски ослабели.
  "Господи, не хватало еще в обморок грохнуться прямо перед Эдиком", - слабо отозвалось помутневшее сознание.
  Не помышляя больше ни о каких разговорах, она развернулась и почти вслепую побрела за свой стол. Откуда-то издалека, как из-за ватной стенки, доносились язвительные смешки, но - не доставали и не трогали.
  Благополучно добравшись до своего места и осторожно присев на стул, Маша впилась ногтями в ладони, пытаясь привести себя в чувство. Постепенно тошнотворная слабость отступила, зрение прояснилось, а с ним вернулся и слух. Это было весьма кстати, потому что Елена Михайловна, преподавательница зарубежной литературы, уже величаво подплывала к преподавательскому трону, чтобы вещать про своего обожаемого Диккенса или других бессмертных классиков. Ей хотелось привить любовь к своему предмету. Того, кто прививался недостаточно усердно, она могла запросто завалить на зачете, а то и на экзамене, поэтому её побаивались.
  - Маша, Маааа-шаа, - вернувшийся слух донес призывный шепот Ольги Большой.
  Сейчас начнутся расспросы, да еще на занятии грозной Елены.
  Она обернулась и слабо махнула рукой.
  Но от Ольки отделаться было не так-то просто. Она сдвинула породистые брови и принялась что-то строчить. Через пару минут в спину Маше беспардонно тыкнули, и в ее руках оказалась записка, несущая многозначительную фразу "Надо поговорить".
  Ну не дура ли, эта Олька? Как она себе представляет разговоры под носом у экспрессивной преподавательницы?
  Маша обернулась и умоляюще шепнула: "Потом!"
  И тут же раздался трагический окрик Елены Михайловны: "Синичкина! Если вам не интересно то, о чем я рассказываю, можете выйти вон и заниматься самостоятельно, в библиотеке!"
  Далее последовала тирада о том, сколько труда и души понадобилось вложить в конспекты, чтобы перерыв кучу литературы, выжать самое основное, обработать его и положить в рот неблагодарным ученикам.
  Бедная Маша, опустив голову, смиренно принимала порцию моральных зуботычин, боясь пошевелиться под огненными взглядами разгневанной Елены.
  Но хоть Олька отстала.
  Правда, ненадолго. Как только Елена с достоинством покинула помещение, обе Ольги, и Большая, и Маленькая, напали на подругу.
  - Ну что, куда ты вляпалась? - Олька Большая не церемонилась. - Рассказывай!
  - Никуда я не вляпалась...
  - Как же не вляпалась, когда вся группа гудит!
  - Да чего гудеть-то? Что случилось, я не понимаю?
  - Не понимает она! У Ленки Карповой парень пропал! А вчера в криминальных новостях показали, как его труп в какой-то посадке разворошили пацаны из соседнего поселка.
  Ленка Карпова была их одногруппницей и подружкой Элины-предводительницы, но Маша то причем?
  - А я причем? - озвучила она недоумение.
  - При том, что это парень был в контрах с твоим приятелем. Или не в контрах, а денег, что ли, он ему должен был. Я так толком и не поняла!
  - Откуда ты знаешь про приятеля? - упавшим голосом спросила Маша. - Так это Ленкиного парня в утреннем повторе показывали?
  - Его! Пашка как пришел с утра, так и начал с Ленкой и Элинкой это все перетирать. И тут звонок от этого, твоего, как уж его.
  - Федор...
  - Ну да! Федор. Мы как раз у соседнего окна стояли и все слышали! Они только про этого Федора упомянули. Никто ничего не знает, конечно. Но думают то все на него и на банду ихнюю. И тут он Пашке на сотовый звонит. Я не знаю, про что они говорили, тот выскочил из аудитории, как ошпаренный. А когда вернулся, Элинка с Ленкой на него накинулись и давай выпытывать, что, да как. Они-то думали, что Федор из-за Гуся звонил.
  - Так это и был Гусь, - наконец-то дошло до Маши.
  - Ну да. Я ж тебе говорю, Гусь - Ленкин парень. Ну и вот, они думали, что он из-за Гуся. А он про тебя спрашивал! Элинка с Ленкой тааак удивились! А Пашка ко мне начал приставать, где Машка, да какой у ней адрес.
  - И ты дала?!
  - Конечно, дала! А ты бы не дала на моем месте? Она с бандюганами водится. А я должна её покрывать!
  - Он теперь от тебя не отвяжется - победно вступила со своей партией Олька Маленькая. - Влипла ты, Машка, по самые помидоры! Как тебя вынесло только на него!
  - Это Эдик с Пашкой...
  - Что Эдик с Пашкой? - подозрительно осведомилась Олька.
  - Эдик с Пашкой отвезли меня на дачу. А там был этот Федор.
  - На какую дачу? Зачем ты вообще с ними куда-то поехала?
  - А ты бы не поехала? Откуда я знала, что так получится?
  - Я бы - не поехала! Я вам сразу сказала, что Эдику на всех пофиг. Это вы с Олькой размечтались - влюбился. Как же!
  Побледневшая Маша подхватила сумку и быстрым шагом вышла из аудитории.
  "Куда ты?" - крикнула вслед Ольга Большая.
  А ее маленькая подружка только поджала губы в кукольно-розовом перламутре и осуждающе потрясла белокурой головкой.
  
  
  Глава 11
  
  Куда бежать и где спасаться, Маша не представляла. К родителям не поедешь среди недели - начнутся расспросы. Да и в выходные уже не хотелось ехать. Вообще ничего не хотелось. Спрятаться бы куда-нибудь, где никто не найдет и ни о чем не спросит.
  Она села в первый подъехавший трамвай и уставилась в окно. Рассматривала разноцветные потоки автомобилей, прохожих, бегущих по своим делам, дома и магазины, а в голове крутились обрывки мыслей. Наверное, теперь вся группа обсуждает ее и Фёдора, выпытывая подробности у словоохотливого Пашки...
  "Как хорошо быть маленькой, - затосковала она, - все тебя любят и всегда можно пожаловаться маме, папе или, на худой конец, Степке".
  В детский сад Машу не водили, как не водили и ее соседа. За ними обоими присматривала Степкина бабушка. Высохшая, согбенная, похожая на безобидную черепашку с вытянутой шеей, слезящимися глазами и шамкающим ртом. Несмотря на сдавшее зрение и растаявшие силы, колдовала на кухне за занавеской и выносила оттуда то тонкие дырчатые блины, то хрустящую картошку, то наваристые щи. Кормила малышей, а потом намывала на ощупь посуду в большом эмалированном тазу. Бабушка-Синичкина еще не успела толком состариться и работала на переезде. Махала флажками быстрым и шумным поездам, а те в ответ весело и оглушительно свистели. Машина мама работала тоже - посменно, на кирпичном заводе. И потому, по договоренности с соседями, отводила к ним дочку, забирая обоих детей на свои выходные. Так и выросли они со Степкой вместе.
  Добрая ностальгия загородила мерзкое настоящее симпатичной ширмочкой прошлого. Маленькая зала в розовых обоях с белым выпуклым рисунком. Окошко с яркой геранью за ажурной белоснежной тюлью. Тюль не разрешалось трогать - потом долго расправлять ровными воланами. Круглый стол под пахучей клеёнкой, а над ним, в правом верхнем углу темные иконки и уютно мерцающая лампадка. На прохладном деревянном полу расстелено одеяло из разноцветных лоскутков. На нем они и валялись, дожидаясь обеда, и двигали облупленные древние шахматы по выцветшей доске. По своим собственным правилам, наплевав на клетки, выгуливали Короля с Королевой под охраной резвых пешек. Или, рыча и фыркая, катали машинки, доставляя пупсов и других жителей коробки с игрушками из одного конца их маленькой вселенной на другой. За дверью, обитой пухлым войлоком дожидался сад с сочной малиной, твердым крыжовником и душистыми яблоками.
  - Доченька, не уступишь ли место? Из больницы еду. Сил нет стоять.
  В трамвай набилось пассажиров, но Маша, утонувшая в своих думах, ничего и никого не замечала. Не заметила и печальную старушку в поредевшем пуховом платке и не по погоде теплом пальто с облезшим воротником. Было заметно, что просить ей неловко, и эта неловкость тут же передалась застигнутой врасплох девушке.
  - Садитесь, бабуля, - заторопилась она и вскочила с нагретого сиденья.
  - Дай тебе Бог чего хочется.
  Маша благодарно улыбнулась и, не зная, что делать дальше, стала пробираться к выходу.
  Оказавшись на улице, она увидела на другой стороне Центральный Парк Культуры и Отдыха. Культурно отдыхающих в будний, пасмурный день набралось не много. Никто не толкался под ногами и не мешал кружить по пустынным аллеям среди голых деревьев, замерших аттракционов и отсыревших скамеек. На одну из них она, в конце концов, и присела, подложив надиктованные Грозной Еленой конспекты. Напротив, за редкой кованой оградкой, скучали карусельные коньки. Летом они были полны жизни, а сейчас томились в одиночестве, ожидая нового сезона и свежей краски на облупившихся за зиму боках. Вспомнилось, как папа сажал её на седло нагретой солнцем лошадки. Маленькая Маша боялась и хваталась покрепче за своего скакуна, земля мягко трогалась с места и несла, все быстрее и быстрее, коня и всадницу по кругу. Теплый ветер обдувал лицо, громко играла музыка, а папа с мамой смеялись и махали дочке, всякий раз, когда она пролетала мимо.
  Как же далеко унесла её жизнь от беззаботного детства.
  Первым из детства унесло Степку. В школу он пошел на год раньше и как-то сразу стал отдаляться, завел новых друзей и выпал из Машиного мирка. А потом и вовсе прослыл первым хулиганом. Она даже не успела понять, когда и как это случилось, тем более что с ней он оставался все тем же простым, добродушным пареньком с ясными глазами и широкой улыбкой. Кончилось все тем, что одурманенные дешевым пойлом подростки, среди которых оказался и Степка, избили и вытолкали на ходу из поздней электрички подвыпившего пассажира. Хорошо, что тот остался жив, а то бы нести Машиному соседу грех на душе до конца жизни. А так он отделался тюремным сроком. Поначалу они переписывались по старой дружбе, а потом переписка сошла на нет. Мама говорила, что его будто бы должны выпустить... но кто знает, каким он придет? Может, это уже будет совсем другой человек? Не тот Степка, которого она знала почти с самого рождения.
  Холодный мартовский ветер лез под короткую курточку, голод все сильнее вгрызался в пустой желудок, а редкие посетители начали разбредаться. Одной оставаться в парке страшно, а идти некуда - только домой.
  Сколько не отсиживайся среди впавших в зимнюю спячку каруселей, ничего не изменится. Пришлось брести обратно на остановку. А потом вместе с толпой обозленных ожиданием граждан атаковать мелкую, юркую маршрутку. Теснота и кучность дали ощущение безопасности и мысли закружились вокруг горячего душа, тарелки пельменей и новой серии похождений привычных и оттого почти родных героев сериала.
  Преодолев полгорода в душной железной коробке, нашпигованной ворчливой людской массой, Маша, наконец, вывалилась в холодный весенний вечер, прошла пару кварталов и, замирая от опасения увидеть машину Фёдора, заглянула во двор. Ничего похожего на темную глыбу с тонированными стеклами, такую же мрачную, как и её хозяин, не наблюдалось - все те же разноцветные легковушки, что и раньше. Маша, прибавив ходу, прошмыгнула в подъезд. Взлетела на пятый этаж, дрожащими руками провернула ключ и оказалась в своем маленьком жилище, пропахшем ароматическими палочками и дешевым парфюмом.
   "Не буду открывать никому, да и все, а там видно будет" - решила она про себя. Кинула сумку на пол прихожей, стянула сырую куртку, сбросила стоптанные кроссовки и пошла отогреваться под душем.
  Вечер прошел по плану - была и тарелка пельменей под майонезом, и ставшие родными телевизионные лица. Вот только сосредоточиться и понять, о чем они говорят, не получалось. Глаза смотрели в экран, а слух напряженно вылавливал шумы снаружи - хлопки подъездной двери, шаркающие шаги на лестнице, пьяную ругань этажом ниже. Так и сидела Синичкина Мария затравленным зверьком в норке, реагируя на малейший шорох и скрип. Время тянулось бесконечно, телевизор надоел, и она решила ложиться спать.
  Решить-то решила, но сон не шел. Едва она устроилась под одеялом и закрыла глаза, как тут же закопошились гадюки-страшилки, подняли головы, зашипели про то, что не видать ей теперь покоя в городе, а домой обратно не поедешь. И ведь в любой момент может Фёдор появиться хоть у подъезда, хоть у дверей универа и что она - слабая и беззащитная - с ним сможет сделать?
  "Утро вечера мудренее. Будет день и будет пища", - парировала она своим страхам. И почти успокоилась, и мысли стали путаться, как бывает, когда пересекаешь границу со сном, и тут - резко и чётко - сонную тишину просверлил дверной звонок.
  Сердце заколотилось так гулко, что показалось, будто его слышно и за дверью, и напрасно она изо-всех сил сдерживает дыхание, рискуя задохнуться.
  Но всё же оставалась надежда, что кто-то просто ошибся адресом, хотя с каждым новым дребезжанием звонка, она становилась все меньше.
  Когда звонки кончились, и в наступившей тишине медленно щелкнул замок, надежда умерла. А Машу затрясло так, что застучали зубы.
  Все, на что её хватило, это сесть на подушках, подтянув одеяло к подбородку - волю парализовало страхом. Дверь открылась, на пороге возникла приземистая фигура. Щелкнул выключатель, расплываясь в нехорошей улыбке, Фёдор направился к своей жертве.
  - Чего не открываешь, тварь?
  Горло перехватило стальной клешнёй, в глазах потемнело, а уши заложило ватой. Потом её отбросило обратно, и она присела, хватая ртом воздух и откашливаясь. А её мучитель вдруг сменил гнев на милость и довольно осклабился:
  - Что, не рада дорогому гостю? Я тебя научу гостей встречать. Пожрать есть, нет?
  Широко расставляя кривоватые ноги, он по-хозяйски направился к холодильнику и начал вытаскивать скромные припасы. На столике с электрической плиткой появился обрезок копченой колбасы, кусочек подсохшего голландского сыра, йогурт. Йогурт отправился обратно, а колбаса с сыром перекочевали на булку, нашаренную в хлебнице. Маша молча смотрела, как двигаются заросшие щетиной челюсти, не веря, что все это происходит на самом деле, с ней и в её квартире.
  Дожевав и рыгнув, он, не торопясь, двинулся к дивану. Растянул тонкие губы в кривой ухмылке и гнусаво выдавил:
  - Ну что? Ты совсем-совсем не рада меня видеть?
  Кинул на пол чем-то громыхнувшую куртку, стянул через голову футболку и начал стаскивать кроссовки. Маша не стала смотреть, как он раздевается, и закрыла глаза.
  - Чего зажмурилась? - дохнул он в ухо, дернул к себе и начал бесцеремонно стаскивать трусики.
  Было так же страшно и больно, как и в первый раз, только теперь его лицо с полуоткрытым ртом нависло прямо над ней, издавая смешанную вонь табака и гнилых зубов. Она сдерживала отвращение и не сопротивлялась даже тогда, когда он железными пальцами начал больно мять грудь. Вдруг зазвонил телефон, и Маша задергалась, пытаясь вырваться. Звонила мама - она узнала по мелодии. Стало так стыдно, что чувство стыда задавило страх. Фёдору это отчаяние понравилось, он навалился сильнее, придавил к кровати, перехватив одной рукой обе ее тонкие ручонки, охнул по бабьи и через пару секунд отвалился на спину.
  Маша свернулась в позу зародыша, выжидая. Боялась, что он никогда не уйдёт.
  Но он уже встал с дивана и натягивал белые, похожие на женские, трусы. Одевшись, подобрал ее телефон и забил в свои контакты Машин номер. Покопавшись в кармане, бросил на расправленный диван пару смятых купюр:
  - Холодильник к моему приходу чтобы затарила. И попробуй мне дверь еще раз не открой или звонок сбрось - глаза выдавлю.
  Дверь хлопнула, английский замок защелкнулся.
  Маша встала с дивана, добрела до раковины, сполоснула лицо холодной водой, сделала несколько глубоких вздохов и вернулась обратно.
  Набрав знакомый номер и, услышав мамин голос, наигранно спокойно сказала:
  - Мам, привет, ты мне звонила?
  - Ой, Машунь, привет... да я не туда ткнула... хотела с соседкой поболтать.
  - Ааа... ну, ладно, а то я уже спать ложусь. В душе была, пропустила звонок.
  - У тебя все хорошо? - как-то по дежурному и без энтузиазма поинтересовалась мама.
  - Да, мам, все хорошо. Пока, созвонимся.
  Отключившись, Маша упала на смятую постель и закрыла глаза.
  
  Глава 12
  
  Валя жила на таблетках. С тех пор, как узнала об измене мужа и в запале выгнала его из дома, ни дня не проходило без валерьянки, валокордина и персена. И ничего не помогало.
  - Где бы найти такую таблеточку, Катя, чтобы съел и забыл про все, и отпустило бы, - плакала она за рюмкой сладкого красного вина. - Все сердце у меня изболелось, сил нет терпеть.
  - Потерпи, потерпи, Валечка, - гладила подруга по голове, утешала, как ребенка, - все проходит и это пройдет. Потерпеть надо.
  - Да что толку-то терпеть? Не будет уже жизни. Без него мне ничего не надо! А он меня предал, кобель проклятый. Все, что было между нами хорошего, перечеркнул!
  - Да не предал он, натура у них такая - кобелиная. Сколь волка не корми, все в лес смотрит. Не ты первая, не ты последняя. Потерпи, Валюш.
  - И ведь как хорошо жили! Ну чего надо было? Ведь все есть! И дом полная чаша - все намыто, наглажено, сготовлено. И дочка-умница выросла, вылетела из гнезда, мы с ним вдвоем - раздолье. Ну, вот чего искать? Куда бегать, на старости-то лет?
  - Валя, Валя... да не нужна им чистота наша и готовки не нужны.
  - А чего тогда?
  - Чего-чего... известно, чего - секса им подавай.
  - Ну а я что ж, не давала что ли? - возмутилась Валентина.
  - Так ты сколько лет даёшь, да все одно и то же. А там новое.
  - Поперек штоль?
  - Не поперек, но все одно - непривычное. Привыкают они, не интересно становится, адреналину им надо, встряски.
  - Ну, вот и пусть трясет его теперь! Пусть трясет! Пусть до инфаркта дотрясет, кобеля проклятого!
  - Да ладно тебе, не каркай, накаркаешь. Типун тебе на язык. Чай, свой, не чужой, отец твоему ребенку. Сплюнь три раза. Сплюнь, тебе говорю! А Маша-то знает?
  - Нет, не знает, - поплевав через плечо, вздохнула Валя, - не придумаю, как и сказать.
  - Ну и не говори пока. Может, еще помиритесь.
  - Так ведь не идет, ирод! Затаился у себя, в ветеринарке своей и носа не кажет.
  - Придет, куда ему деваться.
  - Как куда? К зазнобе своей пусть катится!
  - Да тебя ж не поймешь! То не идет, то - пусть катится. Ты сама-то чего хочешь?
  - Ой, не знаю, Катенька, чего хочу. Хочу, чтобы сердце отпустило. Ни есть, ни спать не могу. Чаи гоняю, да винца вот вечером... и все равно сна нет, какую ночь толком не сплю. Голова как из чугуна стала - ничего не соображаю уже. Только сердце все ноет и ноет, и как дальше жить - ума не приложу. Всю жизнь порушил он мне!
  - А что у тебя Кагора нету больше, что ли? - перевела разговор Катя.
  - Нету... водка есть на бруньках. Хочешь?
  - Да куда еще водку с вином мешать, бог с тобой. Может, до станции пройдемся? Воздухом подышим заодно. Весна, Валечка! Ты у нас женщина видная, грудастая, в самом соку, еще опять замуж выдадим!
  - Ой, не заикайся даже, Катя! - перебила подругу Валя, поднимаясь из-за стола. - И слышать не хочу, и думать про это не хочу и смотреть ни на кого не хочу тоже! Пойдем лучше прогуляемся до магазина и правда. Не могу уже на эти стены глядеть. Все этого кобеля проклятого напоминает, все мысли вокруг него вьются.
  В магазине их ждал сюрприз и встреча - Лидка Лаврухина, красная и злая, напирала на приятного вида даму в кокетливой курточке в талию, юбке-макси и коротких сапожках. Дама надменно поджимала ярко-алые губы и возмущенно трясла высоко-забранным обесцвеченным хвостом. Расхристанная Лидка в распахнутой куртке, накинутой прямо на халат, выглядела на её фоне крайне непривлекательно.
  - Чего это она? А кто это с ней? - прошептала Валентина на ухо подруге.
  - Да кто их знает, чего-то не поделили, - хмыкнула Катя, и в это же время Лехина жена заметила старых знакомых и заорала через все помещение:
  - Валя, Валя, идите сюда!
  - Женщина, угомонитесь, - подала голос блондинка.
  - Ах, женщина? Я теперь женщина тебе? А раньше-то Лидочкой была, соседушкой! Забыла, паразитка??? - завизжала та и остервенело вцепилась прямо в длинный конский хвост с подвитым концом.
  - Катя, что это? - слабо прошептала Валентина, хватаясь за сердце и оседая прямо на пол, не отрывая взгляда от пучка светлых волос в Лидкиных руках.
  - Сама такая! - бросила соперница, вырвала из рук оторванное имущество и припустила к выходу.
  - Дрянь такая! Потаскушка! Как не стыдно только мужу её людям в глаза смотреть! - надрывалась ей вслед Лаврухина.
  - Валя, Валечка, что с тобой, - Катя не на шутку перепугалась. - Воды, воды, дайте кто-нибудь, человеку плохо!
  Вокруг сомлевшей Валентины образовалась кучка сочувствующих. Её привели в чувство, отпоили, поставили на ноги, вывели из магазина и даже довезли до дома.
  Катерина помогла раздеться, уложила на диван и принялась суетиться с корвалолом наготове:
  - Валечка, милая, да что ж ты себя так изводишь! Ты посмотри, в обмороки уже падаешь. Не надо так, моя хорошая, побереги себя.
  - Это она была, да, Кать?
  - Да откуда мне знать? Я же ее в глаза не видела. Они недавно дом купили.
  - Она. Красивая. Ты иди, Катюш. Мне лучше уже. Я отдохнуть хочу, полежать, поспать. Иди.
  - Да я посижу с тобой.
  - Не надо, иди. Вот же - телефон есть. Если что, я позвоню. Скорую вызову. Иди.
  - Ну, смотри, - сдалась Катя, - только если что, звони, не стесняйся! Хоть ночью, хоть когда! Звони.
  - Спасибо, Катенька, позвоню.
  Катерина, поддавшись уговорам, ушла, тихо прикрыв за собой дверь, и в доме повисла тишина. Давила на уши, напоминала о вечном покое - наверное, вот также тихо будет, когда умрешь. "И хорошо еще, если умрешь сразу, никого не мучая, - думала несчастная женщина, - а ну как парализует, как у Петровых тетку Клавдею - третий год уж лежит. Какое бремя Машеньке будет. Нет, надо держать себя в руках, Катя права"
  Мысли о дочери породили тревогу: "Случись что, остановится сердце во сне - не увижу, не услышу, не попрощаюсь".
  Поколебавшись, набрала заветный номер, не собираясь прощаться, конечно же, а просто поговорить ни о чем, услышать родной голос.
  "Вы дозвонились Марии Михайловне Синичкиной. Оставьте, пожалуйста, ваше сообщение, и я вам обязательно перезвоню".
  На сообщение сил не хватило, Валя вздохнула и отключилась, прикрыла глаза, но уснуть не удалось. Снаружи послышался шум - кто-то взбежал по крыльцу и затопал по веранде. Дверь распахнулась, Михаил Андреевич, задыхаясь, бросился к жене:
  - Валюша, прости! - он рухнул на колени перед старым диванчиком. - Прости, дурака! Черт попутал, Валя! Прости!
  Он плакал и целовал ей руки, а она смотрела на него не в силах ни обрадоваться, ни огорчиться.
  А потом отняла руку от его губ и погладила по седеющей голове, прижала эту бедовую голову к своей груди, туда, где столько дней уже ныло сердце.
  - Простишь? - он с надеждой поднял на неё мокрые глаза.
  - Прощу, куда же мне без тебя, Миша. Без тебя мне никакой жизни нет, - просто сказала она и начала подниматься.
  - Куда ты? - забеспокоился он.
  - Чайник поставить, да суп разогреть. Ты же, поди, есть хочешь.
  - Да лежи, лежи, Валечка! Я сам! Сам разогрею, сам чая наведу. Тебе какого? С молоком или с медом? Давай я тебе с медом и с ромашкой, а?
  - Давай с ромашкой, - улыбнулась Валентина.
  Когда он принес ароматного чаю и поставил чашку на придвинутую к дивану табуретку, позвонила Маша.
  Валя откашлялась, взяла трубку и почти таким, как и всегда, обычным своим голосом сказала, что набрала Машин номер случайно, хотела с соседкой поболтать. Дочка уже спала, или собиралась ложиться, и разговор, к счастью для обессилевшей от стрессов матери, свернулся.
  - Что случилось? - встревожился Михаил.
  - Ничего, - ответила жена, - просто захотелось голосок её услышать, а она звонок пропустила. Вот и перезвонила.
  - Она знает... про нас?
  - Нет. Зачем ей знать, Миша?
  - Незачем, - с облегчением выдохнул он, - конечно, незачем.
  
  
  Глава 13
  
  Маша никак не могла выбраться из душа. Мылилась снова и снова, смывая пену и все казалось, что не отмылась. В конце концов, она просто закрыла глаза и застыла под теплыми струями. Может, водица очистит, растворит и унесет всю грязь и все беды.
  Еще пару дней назад бегала она на занятия, по-детски радуясь хрусту тонкого льда на подмерзших за ночь лужах. Болтала с Ольками, тайно обожала Эдика и ждала выходных, чтобы поехать к родителям. А как жить теперь?
  Она выключила воду, механически обтерлась любимым полотенцем, закуталась в халатик с микки маусами. Брезгливо стянула с дивана постельное белье. Со сдернутой простыни на пол спорхнули мятые купюры. Маша занервничала, заметалась из угла в угол по тесной комнате. Заготавливать продукты и терпеливо ожидать хозяина? Легче сразу умереть.
  Она почувствовала себя загнанной зверушкой. Вспомнилось, как в детстве после долгих сборов и обещаний, родители наконец-то повезли её в зоопарк. Там маленькая Маша с восторгом разглядывала павлинов со сказочными хвостами, ярких, шумных попугаев, и грозных, горбоносых орлов. А потом она очутилась перед клеткой с лисой. Худая, облезлая зверушка совсем не походила на ту рыжую зеленоокую красавицу из сказки, какой ее знала Маша. Лиса без остановки кружила по своей камере, не обращая внимания на толпу зевак. От неё повеяло такой тоской, что девочка навсегда разочаровалась в зоопарке.
  Такая же тоска и безысходность одолевала теперь и ее саму.
  "В милицию может? - лихорадочно хваталась она за соломинку. - Да какая милиция! Он меня придушит сто раз, пока они пошевелятся, и в лесу зароет!"
  Выхода не было. Оставалось только метаться из угла в угол и ждать, что навалится усталость и потянет в сон. Ожидания сбылись наполовину - Маша устала от непрерывного кружения и прилегла на голый диван, но сон не шел. Так и промаялась всю ночь, ворочаясь с боку на бок, переваривая кашу из обрывков мыслей пока ночную темень не вытеснило бледное утро.
  За окном задребезжали трамваи и завыли троллейбусы. Из подъезда донесся гулкий топот резвых ног, а следом, взвизгнув пружиной, резко хлопнула дверь. Начался новый день, но он не принес ни перемен, ни облегчения. Зато навалилось сонное отупение. Тяжелая апатия придавила собой все прочие чувства, включая и страх. Лежать надоело до тошноты. Маша поднялась, вскипятила чайник и навела кружку черного кофе. Долго, по глоточку, его тянула перед темным экраном выключенного телевизора. Когда кофе кончился, начала одеваться, забыв накраситься. Натянула мятые брюки, нестиранную кофточку и пропахшую сыростью куртку. Надела кроссовки и, нащупав в кармане куртки заколку, не глядя забрала под неё волосы. Потом подобрала с пола брошенную с вечера сумку и покинула опостылевшую квартиру
  Едва ступив из подъезда, она поскользнулась и тут же упала коленками в ледяное месиво изо льда и водицы.
  "С утра уже напиваются", - злобно буркнула пробегавшая мимо тетка. Она напоминала гневный колобок, которого зачем-то поставили на толстые, прямые ходули и накрыли шелковой косынкой.
  Маша отряхнула брюки, да так и пошла с мокрыми коленями, ощупывая глазами асфальт в подмерзших лужах.
  Когда она добралась до альма-матер, большая кружка кофе напомнила о себе и запросилась наружу. Запершись в тесной кабинке, Синичкина Мария бездумно разглядывала надписи на стенах и на двери, оставленные студентками. Даже вымученно улыбнулась, наткнувшись на рисунок веселого кондомчика. Из его рта выплывало кудрявое облачко с заботливым напоминанием: "Come on. Put me on". Уединение нарушилось девичьей стайкой. Захлопали дверки кабинок, зазвенели голоса и смех, потянуло сигаретным дымом.
  Маша уже собиралась покинуть свое укрытие, как вдруг слух зацепился за собственную фамилию.
  - Ты слышала, эта тихоня, Синичкина, с кем связалась?
  - С кем? - лениво откликнулся томный голос.
  - С Федором. Он Жареного петуха крышует и еще какую-то фигню. Ну, не он один, конечно, но он у них один из основных. Такой мерзкий тип. У меня прямо мурашки по коже бегают, когда его вижу.
  - Да ладно. У него и без Синичкиной баб навалом.
  - Навалом, да. Он на все стойку делает, что шевелится. Но с умом - лохушек попроще собирает. Вот к Элинке же нашей, например, не полезет.
  - Ну, естественно, - Маша узнала надменные интонации дочки депутата, - может для кого-то он крутой авторитет, а мы и покруче видали.
  - Да уж, твой папа от кого угодно прикроет.
  - Попала она, - влезла третья собеседница, - я одну девочку знала. Такая же тихушница была, как эта Синичкина. Все с мамой под ручку по магазинам бегала. Они в нашем дворе жили. Потом она с каким-то сидельцем связалась. По переписке, что ли...
  - Ой, я тоже одну дуру знала, она по переписке за уголовника замуж вышла и потом на свиданки к нему ездила с торбами! Наберет колбасы копченой, чай три слоника и вперед! - зачастил высокий голосок.
  - Да подожди ты! Полно таких, я не про это! Ну и вот, связалась она с этим мутным типом, и как он только освободился, ушла к нему жить. Мать её во дворе плакалась, что он дочу бьет до синевы, а та все равно от него не уходит. А потом он ее бросил, а Федор подобрал. Болтали, что он ее в какую-то комнатушку в доме под снос поселил и туда к ней ходил. Не знаю, кто из них подсадил эту дурочку на наркоту, но только я ее как-то встретила на улице и еле узнала. Высохшая, нечесаная - просто мертвец ходячий. И глаза как у зомби.
  Машино воображение живо нарисовало картину собственного падения. Она увидела себя опустившейся и изможденной, бредущей по улице под осуждающими взглядами твердо ступающих по жизни граждан.
  Больше всего на свете Мария Синичкина боялась именно наркотической зависимости.
  С наркоманами она, лично, не сталкивалась. Но мама об этом говорила много и горячо. Она очень боялась, что в городе затянет дочку в плохую компанию и обратно дороги уже не будет. Её страх передался Маше, а закрепил его культпоход на кинофильм "Реквием по мечте". Откуда-то сверху спустили указание ознакомить подростков с наркотической угрозой и не промахнулись. Фильм шокировал не только учителей, но и самых циничных подростков. А Машу он просто раздавил. Она долго не могла прийти в себя и с отвращением, снова и снова переживала реалистичные сцены унижения дошедшей до ручки героини.
  Между тем, девушки упорхнули на занятия, оставив после себя звенящую тишину и сигаретный дым. Маша выбралась из своего укрытия и уставилась в зеркало. Бледная, с темными кругами под красными глазами и, о, боже! - не накрашенная! Ресницы рыжие, как у поросенка, губы обветренные, припухший нос обсыпан веснушками. Волосы вокруг старой заколки вздыбились петухами. И в таком виде она собиралась показаться на люди? Жизнерадостная трель телефона заставила вздрогнуть. Звонок не определился. Это Он - мелькнула страшная догадка. Тут же толкнуло обратно в кабинку, и телефон полетел в унитаз, а она лихорадочно принялась его смывать. Когда же он, наконец, исчез в утробно бурчащем отверстии, Маша выскочила из туалета, и побежала прочь из института, из своей жизни - куда глаза глядят.
  
  Глава 14
  
  Она шла быстрым шагом, стараясь не смотреть на прохожих. Казалось, что каждый встречный замечает, как ужасно она выглядит, и догадывается, что с ней происходит. Завидев кинотеатр, свернула к нему в надежде укрыться в темном зале, где можно расслабиться хотя бы на время и подумать.
  "Думать, думать - о чем думать? - тут же забурчал внутренний голос. - Он же теперь точно голову открутит из-за телефона! Сказал же, чтобы на звонки отвечала. Может, наврать, что потеряла?"
  Но и полтора часа относительного покоя не досталось от судьбы-злодейки. Слишком рано - до первого сеанса оставалась уйма времени.
  Покрутившись на открытом пространстве перед очагом культуры, Маша почувствовала себя мухой на огромном столе. Даже показалось, что где-то высоко за рваными серыми облаками затаилась рука со свернутой в трубочку газетой. Втянув голову в плечи, девушка обогнула массивное здание с облупившимися колоннами и заторопилась в скверик, разбитый позади. Обычно его наводняли горластые подростки и зрители, ожидающие сеанса, но хмурым утром он оказался пуст. Обойдя бронзовый памятник классику, она присела на изрезанную инициалами скамейку. Сиденье отдавало сыростью и холодом, но зато появилось ощущение укрытия. Сзади растянулась глухая стена низкого строения без окон, а впереди высились внушительные бронзовые тылы писателя. По бокам сквера шла кованая ограда, за ней мелькали прохожие, но их маскировали темные, густые остовы облетевших кустов. Маша тяжело вздохнула, опустила плечи и спрятала лицо в ладонях. Совсем как в детстве - когда показывали страшный фильм, она закрывалась руками и подглядывала за экраном, осторожно раздвигая пальцы. Реальность же превзошла все киношные ужасы, судя по тому, что на неё не было ни сил, ни желания смотреть даже в щелочку. Маша немного расслабилась и тут же навалилась такая слабость, что даже дышать стало тяжело. А уж помыслить о том, чтобы встать и снова куда-то бежать, стало вовсе невозможным. К тому же, идти было некуда и не к кому.
  Бросить всё и вернуться к родителям? Но как объяснить побег из собственной квартиры в городе? А учеба? Мать с отцом так радовались её поступлению, так ею гордились. Нет, она сможет их так подвести.
  Вспомнилось, как мама рассказывала про знакомую, у которой сестра жила в городе и мучилась с сыном-наркоманом. Он проколол все, что только можно, пока бедная женщина лезла в долги, надеясь на его излечение. Но как она не тянула из себя жилы, ничего не помогало. Парень деградировал все больше и под конец даже стал распускать руки. Когда он умер, по словам этой знакомой, его несчастная мать даже почувствовала облегчение.
  Маша этого понять не могла. Смерть - это ужасно, какое тут может быть облегчение? Но её мама только качала головой и ужасалась тому, сколько горя и позора принесли наркотики в семью. Она бы такого точно не пережила.
  Да, мама не переживет. Это точно. Она из-за гораздо меньших неприятностей начинает хвататься за сердце, задыхаться, пить валерьянку и укладываться на диван. А папа? Как он перенесет такое горе? И как, в конце концов, будет его переносить сама Маша? Может и не тянуть с печальным концом, раз уж он все равно неизбежен? Наркоманы долго не живут. Зачем дожидаться, пока в страшных мучениях и унижениях придет неизбежная смерть, навлекая позор на головы родителей?
  Как наяву, увидела она свой портрет в траурной рамке в фойе университета. Распахнутые глаза в пушистых ресницах, открытая улыбка - фотография из школьного альбома подойдет, на редкость хорошо получилась. К гробу, украшенному венками, встанет скорбная очередь. Она будет лежать в белом пышном платье, как невеста. Бледная, чуть подкрашенная. В волосы вплетены серебристые цветочки, лицо прикрывает прозрачная вуаль. Все будут касаться губами её лба, и даже Эдик. Кругом слезы, вздохи и перешептывания о том, что Синичкина Мария никакая не лохушка, и не тихушница, и для неё лучше смерть, чем позор.
  Надо только все устроить так, чтобы не больно.
  Страшно, конечно. Как оно - на том свете? А вдруг там ничего и нет?
  Да не может быть такого, чтобы её, Маши, не стало.
  Что-то там есть, определенно есть.
  Когда бабушка умерла, мама сильно плакала - и на кладбище, и за поминальным столом. По дому плавал запах валерьянки. Потом народ разошелся, а мама прилегла отдохнуть и уснула. Во сне она увидела бабушку в той самой одежде, в которой её хоронили. Она появилась в дверях и бесшумно приблизилась к кровати, на которой сидела, не в силах вымолвить и слова, её дочь.
  Старушка улыбалась и просила всем передать, чтобы не переживали. Ей очень хорошо. Все, кому только ни рассказывали сон, в один голос твердили, что это душа покойной приходила попрощаться.
  Одно смущало - все же самоубийство - это великий грех.
  Но ведь есть же такая статья - доведение до самоубийства. Где она это слышала, может, в криминальных новостях?
  А, впрочем, неважно.
  Если уж простые смертные понимают, что можно довести до последней черты, может быть, добрый Господь тоже поймет и простит?
  "Господи, прости меня грешницу. Помоги рабе божьей, Марии, Господь Всемогуший!" - шептала она снова и снова, раскачиваясь в такт, замерзая на сыром ветру, и впадая в оцепенение.
  - Давно молишься, Маша? - вывел из забытья тихий мужской голос.
  Она разлепила глаза и тут же прищурилась - так непривычно светло и ярко светило солнце. Воздух стал густым, теплым и каким-то плотным, так, что поглотил все шумы и звуки. Тусклый памятник засиял чистым золотом, и все вокруг предстало в непривычном свете - словно в телевизоре прибавили яркости и сероватая картинка
  заиграла сочными красками.
  Глава 15
  
  - Не торопись, Маша, жизнь прекрасна. Ты ведь в ней еще ничего не видела, а уже умирать собралась.
  Рядом с Машей сидел незнакомец.
  Красив как молодой бог. Волнистые смоляные пряди откинуты назад, вьются за ушами, доходят до плеч. Высокий смуглый лоб, тонкий нос с едва заметной горбинкой, чувственный, резко очерченный рот и идеальная линия скул. Но главное - глаза. Огромные глаза цвета самой темной южной ночи - даже зрачков не разобрать. Капризно изогнутые брови и длинные, как у девушки, ресницы. Одет, правда, неподобающе богу - потертые джинсы, темно-серая рубашка в тонкую белую полоску и короткая черная куртка из мягкой кожи. На ногах обычные кроссовки. Куртка распахнута, рубашка низко расстегнута, на загорелой груди пара цепочек с загадочными амулетами. Ухоженные руки с длинными пальцами. На мизинце кольцо с камнем - сверкает как настоящий бриллиант. На запястье - браслеты из кожи и металла, испещренные непонятными знаками. Он улыбнулся, и улыбка украсила его настолько, что Маша задохнулась от восторга.
  - Вы кто? - только и сумела выдохнуть она.
  - Амур, - легко ответил он и улыбнулся еще шире.
  "Какое странное имя", - подумалось ей.
  - Имя как имя, - пожал он плечами.
  - Я никогда такого не слышала.
  - Не слышала? Машенька, как же ты не слышала? Ты просто устала. Все слышали - Амур, Венера, Купидон. Ты что, малыш?
  Никто и никогда в жизни не разговаривал с ней так ласково. Даже родная мама не называла её малышом. Вдруг захотелось упасть на грудь этому божественно красивому парню и рассказать про все свои беды. Он словно прочитал её мысли, приобнял за плечи и прижал легонько к себе:
  - Все будет хорошо, вот увидишь.
  До чего же у него приятный голос!
  - Понимаете, у меня проблемы, - решилась Маша, несмотря на то, что знала его всего пару минут. Вернее сказать, она увидела его пару минут назад и совсем ничего про него не знала, кроме того, что его зовут Амур.
  - Я попала в ужасную ситуацию. Ко мне привязался страшный человек. Он знает, где я живу...и... я даже не могу пойти домой.
  Он внимательно и абсолютно серьезно посмотрел ей в глаза.
  - Это все оттого, что в твоей жизни не хватает любви. Это и есть главная причина всех твоих несчастий.
  Маша приуныла. И правда, Эдик так и не ответил взаимностью.
  - Эдик тут совершенно ни при чем, я не о нем речь веду.
  - Подождите, но я ведь ничего не сказала про Эдика!
  - Малыш, давай так. Во-первых, я бы хотел, чтобы мы были на ты. Во-вторых, мне не обязательно все рассказывать, я и так все про тебя знаю.
  - А как же?
  - Вот так. Что тебя смущает?
  - Как это - что? Как вы можете все про меня знать?
  - Ну, ты же просила помощи у высших сил. Забыла уже? - Амур снова заулыбался. - Вот, считай, что я и есть такая сила. А в высших сферах секретов нет. И обращайся ко мне на ты, пожалуйста, я же просил.
  - Это что, шутка такая, да? Высшая сила. В кроссовках.
  - А в чем ты хотела меня увидеть? В сандалиях посреди марта месяца?
  Конечно, она ему не поверила, но стало как-то веселее.
  - Так вы... ты мне поможешь?
  - Ну, конечно помогу, зачем бы я тут сидел и тратил время. Итак, вернемся к нашим баранам. Когда я сказал, что в твоей жизни не хватает любви, я не имел в виду Эдика. Он вообще не способен на любовь к окружающим - только к самому себе. Но у тебя ведь и этого нет. Ты же себя совсем не любишь.
  - Как это? Очень даже люблю!
  - Если бы ты себя любила, - мягко возразил собеседник, - ты бы никогда не поехала туда, куда тебя никто не приглашал. Тебе бы это показалось унизительным. Не поехала бы - не встретила бы Федора. Не встретила бы Федора - не было бы и проблем.
  - Но Эдик же сказал, поехали, если хочешь...
  - Ты бы предложила любимому человеку поездку в таких выражениях? - невинно осведомился Амур.
  - Я - нет. Но я подумала, что, может быть, он специально так говорит. Ну, проверяет меня... не хочет принуждать.
  - Чужая душа - потемки. Не угадаешь, что в ней творится, а потому лучше опираться не на домыслы, а на факты и думать в первую очередь о себе и о своих интересах.
   - Но как же! Если человек думает только о себе, он же эгоист...
  - Я не сказал - только о себе. Я сказал - в первую очередь. Ну, вот скажи мне, если ты сама о себе не подумаешь, кто о тебе подумает?
  - Я не знаю...
  - А тут и знать нечего. Взрослый человек должен сам о себе думать и отвечать за свою жизнь. За ребенка думает мама, за старушку в маразме думают её дети или те, кому они эту старушку поручили. А тот, кто в состоянии о себе подумать сам, не должен перекладывать эту ношу на других, согласна ты со мной?
  - Согласна, - неуверенно ответила она. Амур снова обнял её за плечи и на сей раз легонько встряхнул.
  - Ладно, ты еще не пришла в себя. Потом поговорим. Ну, пошли?
  - Куда?
  - А куда бы ты хотела?
  - Я не знаю, - вздохнула Маша. - Я не спала всю ночь, у меня голова не работает. Все, чего я сейчас хочу, это поесть и поспать. А еще горячую ванную.
  - Нет проблем!
  - Но у меня дома нет ванной, только душ.
  - Выход всегда найдется. Снимем шикарный номер с ванной, отлежишься, отдохнешь, придешь в себя.
  - Ой, как же я в гостиницу, - испугалась Маша - да еще в шикарную.
  - А что такое?
  - Да посмотри на меня. Я вся мятая-перемятая, не накрашенная, с синяками под глазами. Как же я пойду в такое место? Что обо мне люди подумают?
  На этот раз он рассмеялся совершенно открыто, от души и совсем не обидно.
  - Машенька, каждый думает о себе, а не о посторонних. Я же тебе уже рассказал. Неужели ты и правда веришь, что кому-то, каким-то совершенно незнакомым людям до тебя есть дело?
  - Конечно. А как же иначе, мне же есть! И другим есть.
  - Да ну? Тогда опиши, кого ты встретила сегодня на улице. Во что эти люди были одеты, какие у них были выражения на лицах и так далее, - он уставился на неё выжидательно.
  - Как же я могу запомнить тех, кто попался мне сегодня на улице? Разве их всех упомнишь? Ты что, смеешься надо мной?
  - Ничуть. Это ты, должно быть, надо мной смеешься или я ошибся, и у тебя не отсутствие самолюбия, а ровно наоборот - мания величия.
  - Почему?
  - Потому что ты считаешь, что того, кто случайно встречается по жизни, даже запомнить не реально, но вот Синичкина Мария представляет для всех такой интерес, что её не только запомнят, но и будут про неё думать.
  - И правда. Как-то мне это никогда не приходило в голову.
  - Люди часто заблуждаются на ровном месте. Я и сам этому удивляюсь. Ну что, пошли?
  - Наверное, это не хорошо, идти с первым встречным в гостиницу...
  - Очень нехорошо, если с первым встречным, - совершенно серьезно сказал он. - Но со мной можно.
  
  
  Глава 16
  
  Амур поднялся со скамейки, Маша ухватилась за протянутую ладонь, и тут же в скверик ворвался шум города.
  Затарахтели автомобили, затренькали трамваи, зашумела толпа, что жила все это время своей жизнью за чугунной оградой сквера.
  Солнце закуталось в серые тучи, налетел сырой мартовский ветер.
  Маша поежилась и подняла воротник. Амур обхватил ее разом задрогшие плечи и повел к дороге. Однако, выйдя из сквера, не встал на обочине с поднятой рукой, а пошел дальше.
  - Куда мы идем? - спросила она.
  - Ловить машину.
  - А зачем нам куда-то идти, если мы можем остановить ее прямо здесь?
  - Да так, хочу кое-кого разыграть, - он шел обратно к институту, откуда она бежала утром, гонимая стыдом и страхом.
  Сил думать и, тем более, спорить не было, и она послушно шагала вперед.
  - Ааа, вон они, - он обнял ее покрепче. - Смотри на меня с любовью, мы - пара.
  К паре приближались удивленные Ольги и чем ближе они подходили, тем ярче на их лицах расцветало удивление.
  Свободной рукой Амур подхватил замерзшие девичьи пальчики и принялся согревать их поцелуями.
  - Замерз, малыш, - ворковал он нежно, бросая полные обожания взгляды на свою маленькую спутницу.
  - Ты чего это занятия прогуливаешь, - совершенно ошалев от увиденного, выпалила вдруг Ольга Большая.
  - Привет, Оля, - кротко улыбнулась Маша.
  - Привет, привет, - протянула Ольга Маленькая и бесцеремонно кивнула на Амура, - а это кто?
  - Он для тебя слишком красивый! - рубанула с плеча Ольга Большая и Маша, хотя и привыкла к подобным выходкам подружки, слегка оторопела.
  - Ты слышала, Машуня? Я - красивый. Вот и девочки говорят. Знали бы вы, сколько мне пришлось за ней побегать, - доверительно сообщил он девочкам, потерявшим от его откровений дар речи.
  - Вы в группе за старшую, да? - обратился он к Ольге Большой с подчеркнутым уважением. - Есть что-то в вас такое ... внушительное.
  - Что за чушь! - Ольга покраснела и дернула плечом. - Я, как подруга, переживаю за её пропуски!
  - Ах, как вы правы! Я тоже переживаю за Машунины пропуски. Как хорошо, что у неё есть такие верные друзья. Но, понимаете, у нас, как бы это сказать - медовый месяц в отношениях. Мы просто не можем оторваться друг от друга. Вы видите, какой у неё усталый вид? Вы думаете, это легко - всю ночь заниматься нежным, чувственным сексом, переходящим в разнузданную страсть?
  У Олек вытянулись лица, а Маша не удержалась и фыркнула.
  - Простите, девушки, но нам пора, - прервал он свое красноречие так же неожиданно, как начал, - вот и машина за нами подъехала.
  Все три подружки с одинаковым изумлением уставились на громоздкий хаммер канареечного цвета. Из него выкатился плотный, невысокий мужчина и с потерянным видом отворив дверцу, застыл, пуча глаза и краснея от напряжения.
  Пара двинулась к машине, а Ольги так и остались стоять с вытянутыми лицами. Настроение у девушек безнадежно испортилось, и когда Маша, обернувшись, помахала рукой на прощанье, они не сговариваясь, возмущенно отвернулись и зашагали прочь.
  В салоне автомобиля приятно пахло хвоей, кондиционер гнал тепло. Амур коротко бросил в облысевший затылок водителя название гостиницы, и они покатили по оживленной трассе.
  - Высоко тут, - заметила Маша, глянув в тонированное окно и попрыгав на сиденье, - а как ты узнал про Олек, что они навстречу нам идут?
  - Я знаю все! Я же тебе уже сказал.
  - И будущее знаешь?
  - И будущее, и прошлое, и настоящее - все.
  - А что у меня будет в будущем?
  - Маша, ты знаешь, что гадания и предсказания - грех?
  - Ну, Амууур...
  - Раз вам, простым смертным, не дано об этом знать, значит, есть в этом какой-то смысл? Логично?
  - Логично.
  - Ну, а зачем тогда ты меня спрашиваешь? Разве я похож на человека, который совершает действия, лишенные логики?
  - Как у тебя всегда так получается, что ничего не понятно, а не поспоришь? Ну, Амур, ну скажи, ну хоть чуть-чуть про меня. Я выйду замуж?
  - Если встретишь своего избранника, то выйдешь.
  - А я его встречу?
  - Если не будешь из-за каждого пустяка представлять себя в гробу в белом платье, то встретишь.
  - Ох! А он красивый?
  - Красота в глазах смотрящего.
  - Ну, хоть не урод? - в голосе Маши послышались нотки разочарования.
  - А ты считаешь, что ничего лучшего не заслуживаешь?
  - Я так не считаю, - неуверенно ответила девушка.
  - Ну а с чего ты взяла тогда, что ты выйдешь замуж за урода. Тебя же силом за него не погонят.
  - Значит, он будет красивым, - мечтательно произнесла она, - я замуж пойду только за красивого, а ты сказал, что у меня будет муж.
  - Даже если он будет таким же гадом, как Эдик? - невинно осведомился прорицатель.
  - Нет..., наверное, нет.
  - Ладно, выше нос, малыш. Все будет так, как надо, - подбодрил Амур, и, глянув в окно, сообщил, - приехали!
  Хаммер остановился напротив гостиницы, и растерянный водитель с пылающим лицом уже открывал пассажирам дверку. Казалось, он что-то очень хочет сказать, но на него внезапно напало онемение. Глаза лезли из орбит, а по багровому лицу ручейками бежал пот.
  Амур протянул Маше руку, помог выбраться с высокого сиденья и повел к сверкающим дверям под охраной важного, усатого швейцара.
  - Откуда взялась эта машина и кто этот водитель? - успела шепнуть она на ходу, с любопытством оглядываясь на отъезжающий автомобиль.
  - Мимо проезжал, я его силой мысли остановил, - ответил новый знакомый с видом заговорщика, - хотелось Олек твоих разыграть посильнее. Они же западают на такие нелепые транспортные средства.
  Маша хотела было спросить, почему он считает хаммер нелепым, но не успела - они уже входили в холл, и её охватила робость.
  
  Глава 17
  
  Виктор Сергеевич Перематов наконец пришел в себя и сумел разжать заклинившую челюсть: "Что это было, твою мать? Зачем я катал эту сикуху с её хахалем?"
  Он в остервенении хлопнул по рулю обеими руками и яростно его закрутил, делая разворот в неположенном месте.
  Изрыгая проклятия, Перематов мчался домой, позабыв про все запланированные деловые контакты и приятные встречи.
  - Витя, что случилось? - жена испугалась не на шутку, увидев в дверях багрового от волнения супруга.
  Он не удостоил её ответом, а скинув ботинки, забегал по комнате, не снимая даже верхней одежды. С грохотом повалился тяжелый стул, отозвавшись эхом в двухэтажной квартире, но Перематов на это не отреагировал.
  Ошарашенная половина наблюдала за ним стоя в дверях, не решаясь приблизиться.
  Набегавшись, он рухнул на диван, отвернулся в противоположную от жены сторону и застыл в раздумьях.
  - Витенька, - осторожно пошла на сближение супруга, - что случилось? Я тебя никогда таким не видела!
  - Я сам себя никогда таким не видел, - зло бросил муж и снова забегал по комнате.
  Сбегав от двери до окна и обратно, он догнал, наконец, ускользающую догадку:
  - Меня опоили! Ирина, меня чем-то опоили!
  Он выложил ахнувшей жене историю про то, как он ни с того, ни с сего вдруг остановился, хотя очень торопился на встречу. Голоса какие-то в голове зазвучали. Он хотел им возразить, а рот открыть не сумел.
  (Виктор Сергеевич пустил скупую слезу, и жена с готовностью к нему присоединилась, прикрыв ладошкой рот).
  А потом ноги сами его понесли открывать дверку машины двум соплякам (в этом месте жена схватилась за сердце, потому что Виктор Сергеевич в своем уме никогда бы такого не сделал). И отвез их, куда они сказали (жена зарыдала в голос).
  - Ах, Витя, что же делать! Это или программирование, я по телевизору видела, вот выговорить не могу - нейро, что ли. Или порчу навели бабы твои. Говорила я - доиграешься ты с этими бабами! Вон, у кумы в деревне мужчину одного заговорили, так он залаял по-собачьи.
  Виктор Сергеевич пошел белыми пятнами, и жена испугалась еще больше - не хватил бы удар.
  Но, тем не менее, продолжила:
  - Они ведь знаешь, эти бабы, какие ушлые! Рассуют иголок всяких, рыбьих пузырей заговоренных. Ты в машине не находил рыбьих пузырей недавно? - участливо осведомилась она.
  - Нет, - побледнев от страха, выдавил Перематов. Лаять по-собачьи ему определенно не хотелось. И тут подумалось, что Верка эта, с которой он крутил последние две недели, не зря, наверное, в деревню к мамаше своей каталась. Ворожить, не иначе!
  А он еще, как дурак, ей машину с водителем давал! На мерсе перебиваясь. Еще шутили - хаммер по любому бездорожью пройдет.
  Жена как будто прочитала его мысли и начала версию порчи, присухи и заговора отрабатывать, не скупясь на подробности из жизни пострадавших знакомых, запугивая бедного Виктора Сергеевича до холодного пота.
  Машину на семейном совете решили продать вместе с иголками и пузырями, если таковые в ней были спрятаны. Перематов чуть-чуть успокоился обещаниями жены найти бабку, которая все наговоры с него снимет, и, засыпая после порции водки, валерьянки и пива, благодарно прижимал к себе обмирающую от уже забытой близости жену. "Ну их, Верок этих, - плавало в засыпающей голове ясное в своей простоте решение. - Один расход с виагрой. Инфаркт еще заработаешь".
  Так и вернулась в семью Перематовых почти утраченная любовь.
  Пока Виктор Сергеевич ронял стулья, бегая по квартире, Амур с Марией селились в новый, только что отстроенный гостиничный комплекс. Реклама пяти звезд и соответствия мировым стандартам ударной волной прокатилась по городу, что смущало Машу еще больше. Она никогда раньше не бывала ни в какой, даже самой захудалой гостинице, а тут целых пять звезд.
  Войдя в солидные двери, девушка совершенно оробела. Да еще стоптанные кроссовки смотрелись на сверкающем мраморе как лошадь с телегой на новой автостраде. Амур понял ее настроение, покачал головой, но мучить не стал. Усадил в кожаное кресло и сунул в руки глянцевый журнал со сверкающего стеклом и хромом столика: "Сиди, смотри картинки, я сейчас все улажу".
  Маша раскрыла журнал и, прикрываясь им от пугающей роскоши, подглядывала за своим спутником. Он, вальяжно облокотившись на стойку, вел неторопливую беседу со служащей. Эффектная брюнетка с гордой осанкой вызвала очередной приступ робости, и Маша спряталась в страницах с яркими фотографиями европейских улочек. Мощеные дорожки бежали мимо приветливых вывесок кафе и магазинчиков к синеющей вдалеке набережной. Следом шли картинки с руинами, облепленными туристами, растиражированные виды Эйфелевой башни, все в тех же россыпях мелких, как муравьев, зевак. И вдруг, на развороте открылась совершенно фантастическая панорама. Белые, чистые пески извивались низкими барханами, а в них скрывались ярко-синие озерца. Этот пейзаж, не похожий на земной, тянулся к самому горизонту. Казалось, цивилизация шагнула так далеко, что шутка про другой глобус стала реальностью и теперь глянец рекламирует туры в иные миры.
  "Фрейзер-айленд, Австралия" - гласила мелкая надпись под фотографией.
  - Пойдем, малыш, я взял номер с джакузи, в которое можно одновременно усадить пять человек. Девушка на ресепшене не хотела его давать, потому что он не для простых смертных, а для небожителей. Но поскольку я - один из них, я его забрал.
  Маша заторопилась, открывая поразивший её разворот:
  - Амур, ты думаешь, это правда? Это настоящая фотография?
  - Смешная ты. Конечно, настоящая.
  - Не похоже. Как будто с другой планеты.
  - Машенька, да на этой планете чего только нет! Взять, например, мадагаскарские баобабы. Рядом с ними человек кажется мелкой букашкой. А секвойи! Ты видела секвойи, которые возвышаются над грешной землей больше двух тысяч лет? Ты знала, что они есть? Секвойи - ровесницы Христа?
  - Нет, - растерянно улыбнулась она.
  - Да, много всего есть на планете, чего ты еще не видела. Ладно, бери журнал с собой и пошли.
  - Но как же? Ругать будут.
  - Маша!
  Он взял журнал, подхватил оробевшую спутницу и повлек через необъятный холл к лифтам.
  Лифт тренькнул, гостеприимно распахнув объятия. Они вошли внутрь, и Маша чуть не расплакалась - в зеркальных стенах отражалась бледная, растрепанная девочка в мешковатых джинсах и слишком дешевой для окружающего шика курточке.
  - Выше нос, малыш! У тебя все впереди, - подтолкнул её к выходу Амур.
  - Что - впереди? - проворчала она чуть слышно.
  - Все! Даже этот Фрейзер. Если только ты захочешь, конечно.
  Она скептически пожала плечами, вышла из лифта и побрела по плотному ковру коридора, удивляясь отсутствию звука шагов.
  
  Глава 18
  
  Скептицизм и прочие неприятные чувства развеялись, едва они вошли в номер.
  Первая комната ласкала глаз винтажными диванами и креслами в золотую и зеленую полоску. К ним прилагались низкие резные столики, обеденный стол с высокими полу креслами и инкрустированный буфет с гранитной столешницей. На столе, в прозрачной вазе сиял букет белоснежных роз. Картины в золотых рамах, тяжелые портьеры, напольные вазы - как во дворце, подумалось Маше. Дворцовую атмосферу нарушал плоский экран телевизора, темнеющий на стене напротив диванов.
  Вторая комната служила спальной. Под прозрачным балдахином пряталась огромная кровать. Такого обилия подушек, одеял и покрывал Маша никогда в жизни не видела. Она присела на краешек этого шикарного ложа и сразу же почувствовала, какую мягкость и негу сулит оно тому, кто нырнет под его шелковые покрывала.
  - Малыш, иди, посмотри, какая ванная. Пойдет такая?
  - Пойдет, - только и смогла она выдохнуть, войдя в ванную комнату. Показалось, что размеры комнаты превосходят всю её маленькую квартирку целиком.
  Стены сверкают розовым мрамором, мраморный же пол, а в нем утоплена овальная ванна. Даже не ванна, а микробассейн, утыканный соплами, из которых, как она догадалась, будут бить пузыри воздуха. Джакузи.
  Вокруг расставлены толстые свечи в широких, стеклянных чашах. Бледно-желтые, светло-зеленые, чисто-белые - даже незажженные, наполняют воздух сладким, цветочным ароматом.
  А душевая кабина за сверкающей стеклянной дверкой! Да в ней не только мыться, жить можно!
  - Ну что, сразу в ванную или еды закажем?
  - А можно? Прямо в номер?
  - Да, конечно. Я там, на столике меню видел, пойдем, посмотрим.
  Маша покорно прошла в гостиную.
  - Тааак, что у нас тут. Начнем с напитков, пожалуй. Что будешь пить?
  - Я не знаю, - пожала она плечами, примостившись скромно в уголке полосатого дивана, - что в таких случаях пьют? Шампанское, может?
  - Можно и шампанского, - легко согласился Амур, - холодного. Я в холодильнике видел. Представляешь, ты сидишь в горячей ванной, пузырьки бурлят, свечи мерцают..., и ты из высокого бокала пьешь холодное полусладкое шампанское...
  - Разве тут есть холодильник? - удивилась Маша
  - Какая ты прозаическая! Я ей про свечи и шампанское, а она мне про холодильник.
  Он подошел к солидному буфету и открыл дверку. За ней оказался встроенный холодильник, а внутри обещанное шампанское.
  Подумав, он поставил бутылку обратно.
  - Нет, не будем портить картинку. Откроем в ванной, как и задумано. Так, ты выбрала уже, что будешь есть?
  Маша пробежалась по длинному перечню разнообразных изысков и ткнула пальчиком:
  - Фруктовый салат и мороженное! Манговое!
  - А есть то ты что будешь?
  - Это разве не еда?
  - Я всегда думал, что это десерт.
  - Значит, я хочу десерт
  - Ну, хорошо, пойдем, я посажу тебя в ванну, а потом сделаю заказ.
  - Зачем меня туда сажать? - испугалась Маша.
  - Так ты же заказывала ванную? Иди, раздевайся, полезай и отдыхай, я тебе все принесу. И шампанское, и заказ. Иди, говорю тебе, я не буду подглядывать, - он подтолкнул её в сторону двери.
  "Когда он успел?" - удивилась девушка.
  Свет не горел, полумрак разгоняли свечи.
  "Прямо как в кино!"
  Она быстро разделась и с наслаждением опустилась в горячую воду с прохладной, шуршащей пеной. Маша закрыла глаза, и ей показалось, будто она погружается в волшебные воды сказочных тропиков. Растворяется в них, становясь частичкой мирового океана и всей необъятной вселенной.
  Из небытия вернули тихие шаги Амура. Она открыла глаза и увидела, как он достает из серебряного ведерка со льдом бутылку шампанского. Пробка не вырвалась с шумом, как ожидалось, а вышла из горлышка тихо, едва вздохнув. В бокал полилась золотистая пена.
  Маша приняла бокал со струйками бегущих к поверхности пузырьков и глотнула ледяного напитка. Язык защекотало, усталый разум тут же взбодрился, а тело продолжало таять в мягкой, душистой воде.
  "Как во сне, - подумала она. - А может, я все-таки умерла? И все, что происходит со мной это последний сон моей засыпающей навечно души?"
  - Как душа может заснуть навечно, о чем ты? - подал голос Амур. Он сидел в плетеном кресле напротив, попивая шампанское, а в темных глазах его плясали огоньки свечей.
  - Я подумала, вдруг нет никакой загробной жизни, а просто человек засыпает и во сне его душа растворяется в океане вселенной.
  - Какие у тебя глубокие мысли появились. Вот что значит побыть полдня рядом с небожителем.
  - Зачем ты мне помогаешь, Амур?
  - Как, зачем? Ты же просила.
  - Ну, а какая тебе-то от этого польза?
  - Какая мне польза? - он задумался ненадолго, разглядывая бегущие к поверхности пузырьки. - Прости, малыш, но я не хочу сейчас об этом говорить. Давай не будем отвлекаться на долгие разговоры. Ты устала, тебе надо восстановиться. Отдыхай и ни о чем не думай. Всему свое время. Когда-нибудь на все вопросы найдутся ответы.
  - А если не найдутся? - заулыбалась разнеженная принцесса из облака пены.
  - Если не найдутся, значит, не особенно нужны. Все, что нужно знать, приходит в нужное время, так или иначе.
  Снаружи раздался стук, он аккуратно поставил бокал на пол и поднялся:
  - Заказ принесли, я сейчас.
  Маша проводила взглядом высокую, гибкую фигуру и вздохнула - в голове было абсолютно пусто и светло. Ни страха, ни тревоги, ни заботы - ничего.
  
  Глава 19
  
  Амур вернулся с подносом, заставленным снедью, и подмигнул:
  - Будем пировать.
  Уселся напротив в позе заправского йога и протянул Маше ее заказ:
  - Ваше мороженное, мадам!
  Маша приняла вазочку и восторженно пискнула:
  - Настоящие кусочки фруктов! Манго!
  - Вот что мне в тебе особенно нравится, так это то, что тебя легко удивлять и радовать самыми простыми вещами. Приятно видеть радость, особенно на красивом лице. Кстати, тебе говорили, что у тебя обаятельная улыбка?
  - У меня? Красивое лицо? Обаятельная улыбка?
  - Да, а что ты так удивляешься? Тебе, правда, никто об этом не говорил? Ну, а в зеркало ты смотришь? Неужели сама не видишь?
  - В том-то и дело, что смотрю и каждый день вижу эти рыжие ресницы и губы эти лепёхами...
  - Вот, вот, - констатировал Амур, - я и говорю - ты себя не любишь, не ценишь и даже адекватно оценить не в состоянии. Но это беда многих неопытных девочек.
  - Как раз я себя адекватно оцениваю, - благодушно ответила Маша, жмурясь от мангового наслаждения, - не родилась красавицей, так что уж теперь.
  - Да ладно - правильные черты лица, пухлый рот, светлые глаза. Улыбка обалденная! Ты просто не умеешь себя подать.... А волосы!
  - Что - волосы?
  - Густые, вьются. Сколько женщин мечтают о таких.
  - А мне прямые нравятся, - простодушно объявила девушка, ставя на мраморную плитку пустую вазочку.
  - Вот так всегда - хочется всегда того, чего нет. А то, чем природа наградила, не ценится. На, фруктовый салат отведай. Смотри, какая красота - бананы, клубника, киви.
  Он протянул ей креманку под пышной розочкой из сливок, и продолжил:
  - А ноги? Ноги у тебя высший класс. Мне нравятся такие - с идельными коленками и тонкими щиколотками.
  - Амур, ты меня перехвалишь, - Маша порозовела.
  - Ну, кто-то же должен тебя хвалить, раз мама не хвалила. Я просто хочу поднять твою самооценку, чтобы ты поняла, что достойна всего самого лучшего в этой жизни и не бросала себя под ноги кому попало.
  - Ох, Амур, у тебя какой-то просто дар красноречия. Ты знаешь, мне как-то так полегчало, как-то так стало хорошо. Или это шампанское в голову ударило?
  - У меня много даров, - легко согласился он. - Дар убеждения всего лишь один из них. Да они у всех есть. Просто не каждый стремится свой талант разглядеть, а ведь именно за этим человек и приходит на грешную Землю - реализовать то, что в нем заложено... э, да у тебя глаза слипаются, малыш. Ты не усни тут в ванной.
  - И правда, спать очень хочется.
  - Пора тебя вынимать. Подожди, я сейчас. В шкафу должны быть халаты.
  Он легко поднялся, а уже через минуту вернулся:
  - Я отвернусь, малыш, а ты вылезай и одевайся.
  Амур отвернулся, держа белоснежный, махровый халат на вытянутых руках, а Маша выбралась из ванной, сунула руки в рукава, запахнулась и завязала широкий пояс. Её подхватили сильные руки и унесли на кровать под балдахином.
  Показалось, будто она опустилась в прохладное воздушное облако. Утонула в нем и поплыла, все дальше и дальше - в глубокий сон. Замелькали картинки, завертелись декорации, не беспокоя засыпающее сознание, и вдруг - она словно проснулась в собственном сне, и он стал ее реальностью. Раннее лето. Солнце еще не жжет, но ласкает теплом. Свежий ветерок несет запахи молодой зелени, и кругом - пронзительно зелено, как всегда бывает в это время за городом. Она идет быстрым шагом мимо давно знакомых заборов и калиток - со станции к дому, предвкушая встречу с родителями. А за руку ее держится веселый мальчик с голубыми чистыми глазами. На круглой, коротко остриженной голове сквозь шелк льняных волос просвечивают две макушки. Совсем как у нее, Маши. Он вообще очень похож на нее, маленькую, но поплотнее, покоренастее. Мужичок.
  - Баба! - он вырывает руку и бежит вперед, косолапя. Смешной, белобрысый медвежонок, за которого она, не думая ни секунды, отдала бы жизнь.
  - Ты мой сладкий, иди скорей к бабуле!
  Машина мама в распахнутой калитке. Сейчас он добежит, и она подхватит его, закружит, зацелует, а он будет заливисто смеяться, как бывает всякий раз, когда они приезжают к бабушке.
  И вдруг что-то пошло не так. Малыш обернулся - в глазах его застыло недоумение. Он не успел ничего сказать - просто растаял без следа. Был и не стало. Как будто кто-то смыл картинку со стекла влажной губкой.
  Маша закричала и кричала изо всех сил, обрывая легкие, но звука не было.
  А рядом с калиткой оседала на лавочку, вросшую в землю, её разом постаревшая и похудевшая мама. Лицо съежилось в морщинах, глаза запали и выцвели. Темные жилистые руки теребят влажный платок, которым вытирает она привычные слезы.
   - Маша-Маша, - тихо шепчет она, - на кого же ты меня оставила, дочка. Как же доживать то теперь мне. Больно, ох, больно, доченька.
  - Я тут, мама!
   А мама не слышит и не видит, и все мнёт в руках платок.
  - Я тут! - заливаясь слезами, сумела, наконец, вытолкнуть из горла сдавленный крик.
  - Тише, малыш, это просто сон, - Амур лежал рядом, приподнявшись на локте. Вытер краешком шелковой простыни залитые слезами глаза и погладил по голове.
  - Мама - захлебывалась она в рыданиях, - мамочка!
  - Это сон, Машенька, все хорошо. Поедешь к маме скоро, не плачь. Все хорошо с мамой. Я просто показал тебе два варианта будущего, а какой из них станет реальностью, решать тебе.
  - Это был мой сын, да? - она с надеждой заглянула в черные, как непроглядная ночь, глаза.
  - Да, это твой сын. Но если ты умрешь сейчас - а ты ведь собиралась умереть вчера, помнишь, - он никогда не родится. И мама твоя не увидит внука, да и дочери тоже уже не увидит.
  Маша закрыла лицо руками. Как она могла так смалодушничать! И додуматься до самоубийства!
  - И из-за кого, - добавил её спутник, словно прочитав мысли, - из-за скота, который будет и дальше шагать по жизни, давя все на своем пути, добывая своего простого скотского удовлетворения.
  - Спасибо, Амур.
  Маша почувствовала такую решимость, которой никогда раньше не знала. За счастье своих самых любимых и дорогих она была готова бороться. Ради них она была способна на многое.
  - Вот и хорошо, - удовлетворенно улыбнулся он.
  
  Глава 20
  
  Степан с наслаждением затянулся и выпустил в весенние сумерки дымное колечко. Приятно, что и говорить, после маминых щей с деревенской сметаной и добрым куском говядины сесть на родное крыльцо и не спеша выкурить хорошую сигарету.
  Да, все познается в сравнении.
  Не ценил в своё время Степка ни маминых разносолов, ни пуховой перины с пуховой же подушкой, ни аккуратной стопки чистой одежды, пахнущей утюгом и цветочной отдушкой. И жарко натопленную баню с клейким березовым веником принимал, как должное. И возможность выйти в любой момент из дома, прыгнуть на велосипед и катить беззаботно, не касаясь руля, не ценил тоже.
  Теперь-то у него все будет по-другому. Поломал дров и будет. Права мамка.
  Пора, пора браться за ум. Профессию такую, чтобы семью обеспечить. Например, на крановщика можно выучиться. Говорят, они хорошо зарабатывают. Наверное, здорово карабкаться наверх ловкой кошкой, перетаскивать неподъемные грузы, как перышко, а вечером с чувством исполненного долга возвращаться домой, где тебя встречает поцелуем любимая женщина, а дети (непременно двое - сын и дочь) прыгают от радости и виснут на шее.
  Воображение в который раз нарисовало сцену семейного ужина. Он с влажными после душа волосами и в чистой одежде сидит за столом. Перед ним тарелка с ароматным парком, а напротив восхищенные глазенки детей - после работы отец всегда рассказывает что-нибудь интересное. И Маша. Маша смотрит на них троих и улыбается.
  Опять она! Будущий крановщик чертыхнулся и затушил окурок в широкой, как лопата, ладони.
  Сколько бы ни представлял он картину семейного счастья, вечно всплывала та, кого он звал сестренкой. Сердце сжимало двойным кольцом - нежности и неловкости.
  Переворот в отношении к подруге детства случился несколько лет назад, в штабике, устроенном Степкиным отцом на задах огорода. Туда набивалась вся местная малышня, чтобы пугать друг друга историями про гроб на колесиках и синий ноготь. Пламя свечи нервно подрагивало от замогильного шепота, готовясь погаснуть в любой момент и превратить веселый страх в дикий ужас. Сколько баталий разворачивалось вокруг хитрого строения из досок и картона, сколько пленных приводилось в штаб на допрос - не пересчитать.
  Но однажды, ранним летним вечером в тайное убежище занесло только их двоих. Лежа на животах, голова к голове они по очереди читали вслух о приключениях мальчика по имени Гарри Поттер. У Степки затекла шея. Он лег на спину, закрыл глаза и задремал под сбивчивый тонкий голосок, застревающий на длинных словах.
  - Степка! Чего ты развалился! Читай, давай, твоя очередь! - разбудила его Маша, тряся за плечо.
  - Я не могу, - лениво отмахнулся он, разлепив сонные глаза, - сама читай.
  - Я своих три страницы прочитала! Твоя очередь!
  - Ну, Маааша, - заныл он. - У меня так шею свело, что даже глазам больно в книжку смотреть! Даже когда не смотришь, вот тут, под бровями, прямо как током бьет!
  Конечно, он беззастенчиво врал. Но серые глаза под пушистыми ресницами потемнели от сочувствия, светлые брови взметнулись домиком, а уголки пухлых губ поползли к подбородку.
  - Вот если бы ты мне массаж сделала, тогда бы может и прошло, - воспользовался детской доверчивостью хитрый Степка.
  - Я не умею, - растерялась она.
  - А чего тут уметь? Три, да и все. Помнишь, как мы играли в "рельсы-рельсы, шпалы-шпалы"? Ну вот, примерно также. Давай, потри мне шею и плечи.
  Сколько им тогда было? Ему, наверное, лет двенадцать. Значит, доверчивой Машке и того меньше.
  Но когда она принялась послушно наглаживать его плечи своими маленькими нежными ладошками, он вдруг почувствовал, как лицо заливает горячий румянец.
  В это время в дверной проем влезла квадратная Люська Калинкина, живущая через три дома. Она притащилась с целым подолом зеленых, вязких яблок и высыпала их на топчан, прямо перед Стёпкиным носом.
  Они принялись грызть кислые яблоки. Люська и Маша, сидя на топчане и болтая ногами, а Степка лежа. Боясь обнаружить эрекцию.
  С тех самых пор он стал избегать близких контактов с подружкой. Тем более, что лето кончилось, а осенью они опять разошлись по разным классам. Она сидела после уроков над домашними заданиями, а он с пацанами рыскал до поздней ночи по поселку, разыскивая приключений на свою беспокойную пятую точку. И когда он слушал бесстыжие рассказы старших мальчишек про своих подруг, ему хотелось защитить маленькую, наивную Машку от всех похотливых самцов на свете. Включая и себя самого.
  А позже появилась в его жизни одноклассница Светка Тимохина - рослая и грудастая. Он мял ее в овраге за кирпичным заводом и там же предавался с ней первому сексуальному опыту. Про любовь речей не заводил, а когда Светка, потеряв терпение, спросила о чувствах напрямик, ответил, что никакой любви нет и все это выдумки. Надо же о чем-то в книжках писать и в кино показывать. Она, конечно, обиделась и ускакала в ночь, сопя, как разгневанная самка вепря. Вероятно, ожидая, что Степан опомнится и станет умолять о прощении. Но он не стал. Более того, вскоре незадачливый любовник пропал вовсе, загремев с маминой перины на тюремную шконку. Вообразив себя невестой графа Монте-Кристо, Светка принялась слать фотографии. То портреты с собранными в куриную жопку губами в коричневой обводке, то в полный рост, демонстрируя все то, чего лишился Степка, в самых разных ракурсах. Но он не отвечал. Тогда от неё стали приходить листы, исписанные аккуратными круглыми буквами. Буквы слагались в ровные строчки, а они, в свою очередь, в длинные стихи. Стихи его интересовали еще меньше, чем фотографии, и он стал выбрасывать Светкины письма, не вскрывая.
  Маша писала тоже. Но скудно и редко. Наверное, потому, что у них с годами пропали общие темы для разговора. А потом переписка и вовсе оборвалась. И не удивительно. Уж она-то - добрая, открытая и чистая, как ребёнок - достойна лучшего, чем он.
  Но почему-то именно она подавала ему в мечтах горячий ужин, и именно её легкая рука трепала его волосы, когда он склонялся к тарелке.
  - Степка, ты чего присел тут раздетый, замерзнешь!
  На плечи опустилась невесомая от старости болоньевая куртка.
  - Мам, а у тебя Машин телефон есть? - повернулся он к матери.
  - Нет, сынок. А ты дойди до Синичкиных, да и возьми. Долго ли три шага шагнуть?
  - Да, пожалуй, пройдусь. Я у них еще не был, не поздоровался. Заодно и телефон Машкин раздобуду. Давно не виделись. Выросла, наверное, девчонка.
  - А то! Она ж городская теперь. Хорошая девка у Михаила с Валюшкой получилась. Ладненькая такая, приятная, улыбчивая. Вежливая всегда. Вот я бы от такой снохи не отказалась.
  - Какая сноха еще, мам? Чего ты придумываешь?
  - Да ладно, - добродушно махнула рукой Катерина, - уж и пошутить нельзя. Женись ты, на ком хочешь. Хоть на этой, своей, Светке лупоглазой. Не мне же жить, тебе.
  - Нашла кого на ночь поминать, - ответил он недовольно, поднимаясь со ступеньки и ссыпая остывший окурок в карман. - Пойду, повидаюсь с соседями. Хочешь, вместе пойдём.
  - Не, сейчас сериал начнется. Если уже не начался. Привет передавай.
  - Передам, - улыбнулся Степан и неторопливо двинулся к воротам.
  
  Глава 21
  
  Сквозь шумную толчею пассажиров к зданию вокзала неторопливо шагали двое - высокий черноволосый парень с гордой осанкой и миниатюрная, рыжеватая девушка, не достающая своему спутнику даже до плеча. Он беззаботно обозревал привокзальную площадь, щурясь от весеннего солнца, и излучал непривычную для городской суеты вальяжность. Она семенила рядом, хмурила светлые брови, морщила короткий нос в веснушках и напряженно смотрела под ноги, покусывая розовые, детские губы.
  - Амур, а может, я не поеду? - робко выдохнула Маша, подняв глаза от тротуарной плитки.
  - У тебя есть какой-то другой план?
  Вместо ответа она обреченно свесила голову и насупилась.
  - Ты же сама решила просить помощи у родителей. Но если тебе не хочется ехать, ты можешь запросто свое решение поменять. У тебя есть план "Б"?
  - Нет, - едва слышно шепнула девушка.
  - Тогда надо сосредоточиться на плане "А" и воплотить его в жизнь, - закончил собеседник и легонько подтолкнул подругу в распахнутые двери, ведущие к кассам.
  Они взяли билеты, пересчитали гулкие ступеньки высокого моста, перекинутого над бесконечными путями, постояли на открытом всем ветрам перроне и погрузились в пыльную электричку.
  Прижавшись лбом к холодному стеклу, Маша принялась разглядывать скучные, пригородные пейзажи, пытаясь отвлечься от тяжелых мыслей.
  - Не грусти, малыш, - мягко тронул ее за коленку Амур.
  - Я не знаю, как им сказать, - шепнула она, оторвавшись от окна.
  - Все получится, как надо, вот увидишь.
  - Ты думаешь? - с надеждой переспросила она и тут же сникла, опустив худенькие плечи. - Я даже не представляю мамину реакцию. Её, наверное, инфаркт хватит.
  - Может, тогда лучше с отцом поговорить с глазу на глаз?
  - Ох, не знаю... у меня язык не повернется про такое ему сказать.
  - А ты как в холодную воду - раз, набрала воздуха и сказала. И всё.
  - Если бы ты со мной пошёл, мне бы, наверное, было не так страшно...
  - Я не могу пойти с тобой, малыш, - ответил он с грустной улыбкой.
  - Почему? Я скажу, что ты мой одногруппник. Мой друг.
  - Потому что я не принадлежу этой реальности и не могу менять ход событий.
  - Но ведь ты же остановил машину и добыл нам номер в гостинице.
  - Ну и что? Это ничего не изменило по большому счету. Водитель хаммера через три дня о нас позабудет, а номер все равно бы простоял пустым. Его не часто снимают, он для избранных.
  Он помолчал и добавил:
   - Я бы с радостью оторвал голову или любой другой орган твоему обидчику, но не могу. Я не могу за тебя проживать твою жизнь. Это только твоя ответственность и твой выбор. Ты сама строишь свою судьбу. Не переживай, все на самом деле не так страшно, как ты думаешь. Страшно было бы, если бы я не перехватил тебя в скверике. Ты бы могла совершить непоправимую глупость. А пока ты живешь, все поправимо.
  - Ты думаешь, все обойдется?
  - Конечно, обойдется. Все уже обошлось. Главное, что ты жива и здорова. У тебя впереди прекрасная, долгая жизнь.
  - Ты точно знаешь, что прекрасная или просто меня утешаешь?
  - Точно знаю. Разве ты забыла, что я знаю всё - и прошлое, и будущее.
  Маша неуверенно улыбнулась и снова прислонилась горячей щекой к окну.
  "Следующая станция - семьсот четвертый километр", - бесстрастно объявил металлический голос.
  Грузная женщина, сидевшая рядом с Машей, услышав объявление, встрепенулась, поднялась и заторопилась к выходу, таща за собой пузатые клетчатые сумки. Амур пересел на ее место, обнял крепко расстроенную спутницу и прижал к себе, унимая нервную дрожь. И так и доехали они до того места, где им пришлось расстаться.
  - Прощай, Машенька. Верь мне - все будет хорошо. Ну, что ты, малыш? Улыбнись. Тебя ждут близкие и любимые.
  - Спасибо тебе, Амур.
  Она поднялась на цыпочки, коснулась губами смуглой щеки, повернулась и пошла с платформы. Спустилась по ступенькам, оглянулась, но высокая фигура уже пропала. Будто ее никогда и не было. Волнуясь и сдерживая слезы, Маша перешла по деревянному настилу через переезд и двинулась по хоженой-перехоженной тропинке.
  Вдруг очень ярко вспомнился сон, в котором по этой же тропинке убегал косолапый, белобрысый малыш, похожий на смешного медвежонка. Даже ощущение теплой ладошки проявилось так ясно, будто лишь секунду назад он вырвал ее из Машиной руки. Ноги сами по себе заторопились, зашагали быстрее и очень скоро она, потрепав радостного Сверчка, взбежала по крыльцу на веранду, пронеслась по полосатым дорожкам и, бесшумно толкнув незапертую дверь, нырнула в теплый полумрак прихожей.
  Скинула стоптанные кроссовки, прислушиваясь к голосам в зале, забросила куртку на крючок, одернула свитерок и вошла в комнату.
  - Маааша! - из-за стола лез, распахнув объятья, повзрослевший и возмужавший Степка. Те же светлые, широко расставленные глаза и знакомая улыбка от уха до уха, но то ли ростом повыше, то ли плечами пошире - неуловимо другой.
   - Выросла то как, Машка! На улице бы встретил - не узнал!
  - Привет, Степ, рада тебя видеть, - выдохнула она и порозовела.
  - Привет, привет!
  Он обнял ее, прижал к себе и так хорошо и покойно стало на его твердой груди, что так бы и пряталась она всю жизнь от всех неприятностей в его объятьях.
  Но мама уже хлопотала, усаживала за стол, тараторила в ухо:
  - А мы тебя не ждали сегодня! А что ж у вас занятий нету, что ли?
  - Нет, отменили, преподавательница заболела, - выдавила Маша, краснея еще больше и присаживаясь рядом с отцом.
  - Здравствуй, дочка! - он приложился по обыкновению к Машиной щеке. - Вот так сюрприз!
  - Вот, супчик свеженький, кушай, давай, - перебила его Валентина, ставя перед дочерью ее любимую тарелку с голубыми розами по краям.
  - Опять похудела! Одни косточки остались! Ты там, в городе, совсем ничего не ешь, что ли?
  - Да ладно, мать, были бы кости, а мясо нарастет. Да, Машунь? Что-то ты сегодня не веселая какая-то, - влез отец.
  - К контрольной готовилась, не выспалась. Спасибо, мам.
  Маша поторопилась прервать разговор, сделав вид, что ей безумно интересны фрикадельки в хитросплетениях тонкой домашней лапши под золотистыми звёздочками.
  Валя, сияя радостью, порхала вокруг стола. Принесла второе мужу и принялась уговаривать гостя:
  - А может все-таки попробуешь моей стряпни, Стёпа? Курочка своя, домашняя. А пюре какое, посмотри - воздушное прямо.
  - Да я ж только что из-за стола, - взмолился он и тут же сдался, - ну положите. Совсем немножко.
  И тут же перед его носом появилась тарелка - в пышном картофельном облаке растекался сливочным озерцом добрый кусочек масла, а рядом золотился хрустящей корочкой упитанный куриный окорочок.
  - Вот огурчики малосольные, с чесночком, - ворковала Валя. А грибы мои ты пробовал?
  - Грибы отменные, - отозвался Михаил Андреевич с набитым ртом.
  - Да, знатные грузди, - поддакнул Стёпа, - ядреные. Я люблю такие - откусишь и хруст стоит.
  - А ты, доченька, ножку будешь или крылышко?
  - Нет, мам, я не буду. Я уже супом наелась. Лучше чаю попью.
  - Вот ведь, малоежка, - всплеснула руками мать, - ну ладно, сейчас свеженького тебе заварю. Лимончик положить?
  - Положи, - кивнула Маша.
  Валентина снова упорхнула, и вскоре засвистел чайник, застучали о стол чашки, повеяло свежим ароматом обдатого кипятком лимона.
  - Ну как учеба, Маш? - осведомился Степан, - одногруппники не обижают?
  - Хорошо, - коротко ответила Маша, гоняя ложкой последнюю фрикаделину.
  - А не обижают ли? - повторил вопрос ее друг и покровитель.
  - Нет, - неуверенно промолвила она. А следом положила ложку и посмотрела на него долгим, тревожным взглядом.
  Этого взгляда было достаточно, чтобы Степан вытер руки о подложенную на колени салфетку и сказал:
  - Маш, можно тебя на два слова.
  Она послушно встала и пошла за ним к дверям.
  - Вы куда? - очнулся Михаил Андреевич, оторвавшись от экрана телевизора - вечного спутника семейных трапез.
  - Да мы сейчас вернемся, так - воздуха глотнуть, - бросил на ходу Степан.
  
  Глава 22
  
  Михаил Андреевич крутил баранку и сатанел от злости. Злился он на того гада, который надругался над Машей, и на самого себя: "Прощелкал дочку, за чужими бабами гоняясь... ссстарый ты пенек".
  Мнилось ему, что все случилось именно тогда, когда он сам забавлялся с Натальей. Что это наказание за грех. А может и не наказание, а просто следить за дочкой лучше надо было. Звонить почаще, да беспокоиться побольше, чтобы знала - есть папка, на которого можно положиться. Который за нее душу отдаст, что бы ни случилось.
  А так, видишь, побоялась отцу рассказать. Хорошо еще, Степке открылась.
  Когда Степан с Машей вернулись в дом, Михаил не заметил. Как всегда - пялился в телевизор.
  Но как только сосед тронул за плечо и, косясь в сторону кухни, где гремела посудой Валя, тихо позвал на крыльцо, он сразу понял - что-то случилось.
  С тревогой в сердце вынырнул за дверь и механически закурил предложенную сигарету. Хотя курить в очередной раз бросил.
  - Ну, чего стряслось-то? Не томи! - не выдержал он паузы, наблюдая, как Степка собирается с духом и морщит лоб.
  - Беда, дядя Миша. Прямо не знаю, как и сказать...изнасиловали ее, короче.
  Михаил похолодел. Машка - тихая, маленькая Машка, почти ребенок.
  Глаза затянуло влагой, а горло перехватило, и он закашлялся вонючим дымом.
  - Мать твою за ногу! - просипел, откашлявшись, и замолчал надолго. Степан молчал тоже, старательно выдувая в темноту светлые струйки дыма.
  - Кто? Она его знает? Может показать? - наконец подал голос Михаил.
  - Какой-то бандит, похоже. Этого мало, он еще ее адрес узнал. Она теперь домой вернуться не может. Потому и приехала.
  - Убью гада.
  - Я сам этого козла убью.
  - И сядешь опять.
  - Не сяду. По умному если, так не сядешь.
  - Нет, погоди... погоди, погоди. Подонок он, конечно, но мы-то не убийцы... Мы по-другому сделаем. Давай, поехали, поможешь мне?
  - Конечно, дядь Миш, о чем речь.
  - Иди, Машу позови. Матери не будем ничего говорить, ни к чему ее расстраивать. У ней сердце слабое. Скажем, у подружки Машиной зверушка помирает. Ехать надо, спасать. Пошли, пошли. Я только саквояжик соберу...
  Когда Михаил Андреевич увидел испуганные глаза дочери, которая следом за Степаном вышла из своей комнаты, сердце сжало, точно обручем. Так сильно, что захотелось застонать от боли.
  Но он не показал виду, шагнул навстречу дочери, обнял крепко за плечи, поцеловал в щеку и потянул к двери:
  - Пошли! Не бойся, Маша, все будет хорошо.
  - Вы куда это на ночь глядя?!
  Валентина стояла на пороге кухни с мокрым полотенцем через плечо и удивленно хлопала рыжими ресницами.
  - Валечка, надо! Спасать! Спасать, спасать... Потом все расскажу, когда вернусь. И Машу заодно отвезу, у неё завтра важный какой-то... зачет, что ли... да, Маш?
  - Да, - растерянно подтвердила Маша, - по зарубежной литературе.
  - Да кого спасать-то?! - всплеснула руками Валентина. - Объяснили бы хоть по человечески-то!
  - Кота! Кот у Машиной подружки заболел. Плачет, девчонка, убивается. Надо помочь. И Машу подвезу, чтобы ей с утра пораньше не скакать по электричкам.
  - Ну ладно тогда, - смягчилась жена и мать, - идите уж. Не гони там по дороге-то! Ребенка везешь!
  Степан с Машей затопали по веранде, а Михаил, расцеловав жену, вышел следом.
  Ехали молча. Отец ни о чем не расспрашивал, дочь молчала тоже. Притихшим воробушком сидела на заднем сиденьи, у Степки под боком.
  "Дома все обрешим. Посидим рядком, обговорим толком" - думал про себя Михаил. .
  Однако, ни посидеть, ни поговорить не удалось.
  Едва он зарулил во двор, как Маша вскрикнула:
  - Это он! У подъезда!
  - Где? - Михаил обернулся и увидел, что дочь трясет, как от озноба.
  - Черная машина, - выговорила она, стуча зубами.
  Прямо у подъезда, под самым фонарем громоздился черный джип. Его владелец курил, сплевывал в открытое окно и громко переругивался по телефону.
  - Сидите оба, не высовывайтесь, пока не скажу - бросил Михаил, открывая саквояж. Привычно обломил ампулу, закачал шприц и спрятал под рукав.
  Выбрался из москвича и направился, не торопясь, к облитой электрическим светом иномарке. В этом неестественном освещении лицо водителя с высоким лысеющим лбом, мелкими, запавшими глазами и крупными зубами показалось тоже не совсем натуральным. Показалось, будто это не человек, а нечто под человека рядящееся, будто за маской из кожи прячется мерзкое шерстяное рыло.
  - Молодой человек, - заискивающе проговорил Михаил Андреевич, - можно вас отвлечь на минуточку?
  - Чего? Ты че, мужик...
  Закончить мысль он не успел, так как подобравшийся вплотную ветеринар тренированной рукой метко воткнул шприц в шею.
  - Машенька, ты поднимайся домой и ничего и никого не бойся. Поняла? - быстро прошептал Михаил дочке, вернувшись быстрым шагом к своей машине. - Я тебе скоро позвоню.
  Кивнул Степке:
  - Садись за руль, езжай за мной.
  Добежал до джипа, столкнул бесчувственное тело и занял место за рулем. Краем глаза увидел, как Маша бежит к подъезду и выехал со двора.
  Главное, чтобы не остановили. Но и это не страшно. Перепил мужик, с кем не бывает.
   "Отключился, шеф. Беда с ним. Сколько на него работаю, столько эту пьяную скотину и таскаю на пятый этаж. Хорошо, что жена у него здоровая, как кобыла, помогает".
  Так, мысленно беседуя с гайцем, Михаил Андреевич выехал за город, благополучно миновал пост ГИБДД, посигналил фарами идущему сзади москвичу и свернул в лесопосадку.
  - Давай, Степан, кладем его на землю. А, черт, где саквояж-то мой? Иди, принеси скорей, он в багажнике у меня остался.
  - Чего ты удумал то, дядь Миш? - спросил Степка, опуская, тяжелое, как бревно, тело на прошлогодний снег.
  - Чего-чего, оперировать будем, пока он под наркозом. Под общим, а мог бы и под местным... - Михаил недобро ухмыльнулся, и Степан бросил на него удивленный взгляд.
  - Чего смотришь? Ты думал, я его насмерть зарежу, что ли? Да нееет, не стоит он смертного греха. Ему и отрезанных яиц хватит, - бормотал Михаил, стаскивая с пациента спортивные штаны и трусы.
  - Ох, елки... Не очнется он? Может, еще вколоть?
  - За кого ты меня держишь, Степа? Я все-таки профессионал, - ответил Михаил Андреевич и тут же это доказал.
  В ярком свете фар быстро и ловко вскрыл мошонку по средней линии и услышал, как обомлевший Степан охнул и выпустил матерное словцо.
  - Да ты отвернись, не смотри, - буркнул через плечо.
  Прооперировал пациента не дрогнувшей рукой, зашил аккуратно и деловито сказал:
   - Ну все, Степ, давай, затаскиваем его обратно.
  - Ну ты даешь, дядь Миш, - только и нашелся подручный, хватая кастрированного под мышки.
  - Да чего там, операция-то простейшая, я её миллион раз делал, - пропыхтел Михаил, хватая Машиного обидчика за ноги.
  Тяжело дыша и чертыхаясь, они заткнули тело на водительское сиденье и захлопнули дверку.
  - Не помрет он? - осведомился Степан.
  - Не должен, - рассудительно протянул Михаил Андреевич. - Ну а помрет, значит судьба у него такая. Горбатая.
  - Ну все, поехали? Как-то легко все получилось, я даже не ожидал, - растерянно сказал Степка.
  - Да чего тут сложного... подожди, я ему записку напишу.
  - Какую записку?
  - Ну как - какую? Во-первых, послеоперационную памятку надо оставить. А во-вторых, напишем ему, что мы весь процесс засняли на видео.
  - Да, это хорошая мысль. Запросто может звездой ютуба стать.
  - Ну вот, если он такой славы не хочет, лучше ему держаться от Маши подальше. Ну а если в звезды начнет метить, пусть сразу готовится ко второй серии - "Оскопление". Отрежу все под корень на хрен!
  
  Эпилог
  
  До Нового года оставался почти месяц, а ощущение праздника уже поселилось в городе. Засияла праздничная иллюминация, граждане понесли замотанные бечевкой елки, в витринах магазинов поселились снежинки, снегурки и деды морозы.
  В торговом комплексе царило оживление - веселая толпа перетекала из отдела в отдел, закручиваясь водоворотом вокруг гигантской сверкающей ели, установленной посередине.
  Из динамиков лилась громкая музыка и заманчивые предложения о распродажах и скидках, перекрывая гудение роящихся покупателей.
  От этого шума и гама у Маши вдруг закружилась голова, так что детские кроватки, на которые она любовалась, поплыли каруселью, и она вцепилась в рукав мужа.
  - Что случилось? - Степан встревоженно заглядывал ей в глаза. Какой он смешной, когда волнуется - сразу превращается в огорченного мальчишку со вздернутыми домиком бровями.
  - Да что-то голова закружилась. Уже прошло.
  - Говорил я тебе, перед праздниками толпы народа везде!
  - Ну, Степа, ну, не начинай, не могу же я всю беременность просидеть дома.
  - Пойдем, непослушная, отдохнем в кафетерии.
  К прилавку с жизнерадостной продавщицей в костюме снежинки выстроилась очередь. Маша полюбовалась на девушку с серебряной короной на голове, пробежалась глазами по очереди, задержала взгляд на любимом муже и стала разглядывать толпу, бегущую мимо ее столика.
  Вот пролетела стайка девчонок, шумных и веселых, галдящих и перебивающих друг друга. Процокала каблуками мадам с прямой спиной и сердитым, сильно раскрашенным лицом. Толстый, неповоротливый малыш упал и разразился громким плачем. Его подхватил на руки отец, посадил себе на плечи, и ребенок весело рассмеялся.
  Легко ступая, пронесся мимо высокий и стройный парень с вьющимися темными волосами и гордым профилем. Сердце дрогнуло - так он был похож на Амура.
  Она смотрела ему вслед и вспоминала события прошлого года.
  Ужасная поездка на дачу, Федор, отчаяние и безнадежность, мысли о самоубийстве. Амур - нежданный и таинственный спаситель, встреча со Степкой, слезы у него на груди, поездка на стареньком москвиче обратно в город.
  Целая вечность прошла у окна, пока она, прижавшись лбом к холодному стеклу, всматривалась в темноту и отчаянно молилась. Когда, наконец, появилась папина машина, сердце вспыхнуло радостью, и тут же сжалось от страха и стыда. Она ужасно боялась расспросов о том, что случилось. Но никто ее ни о чем не спросил и ни о чем не рассказал.
  Отец велел поставить чайник, а Степка нарезал принесенный с собой торт.
  Они пили чай и говорили о чем-то таком незначительном, что уже и не вспомнить. Поначалу она еще ждала вопросов, нервничала, так, что дрожали руки, и неудобно было держать чашку. Потом она захлебнулась этим чаем, закашлялась, задохнулась до слез.
  Отец хлопал по спине, а Степан заглядывал в лицо с тревогой, поднимая светлые кустики бровей, и она таяла от любви и заботы и страхи таяли тоже.
  Маша так никогда и не узнала, куда ездили отец со Степаном, и что случилось с ее обидчиком. Они допили чай, и отец уехал, а Степка остался.
  Он спал на полу, рядом с диваном и впервые за несколько дней она уснула, едва прислонив голову к подушке, крепким сном без сновидений.
  Утром он проводил ее на занятия, а вечером встретил, вызвав шушуканья Олек.
  А на следующий день снял двухкомнатную квартиру и перевез туда Машу. Он поселился в зале, а ей досталась маленькая, уютная спальня. Вечера они проводили вместе, почти по-семейному, а по утрам разъезжались на занятия. Степка тоже пошел учиться - на крановщика.
  Малосемейку выставили на продажу. Отец убедил мать, что протекающую крышу никто и никогда не починит, что старое жилье будет обесцениваться на фоне новостроек, что район кишмя кишит всяким криминалом и молодой девушке там жить опасно.
  А к тому времени, когда квартира, наконец, продалась, Маша уже была по уши влюблена в своего соседа.
  Она и сама не заметила, как это случилось. Может быть тогда, когда он вел ее под руку, и она знала, что рядом с ним ее никто не посмеет обидеть. А может быть тогда, когда в автобусе ее прижали к нему слишком близко, и он ее обнял, а она почувствовала, как дрожат его пальцы. Но все случилось, как и должно было случиться - с самого первого, самого робкого и нежного поцелуя.
  - Вот твой молочный коктейль и песочное пирожное. Давай ешь, а то Маша вторая небось уже проголодалась.
  - Я тебе уже говорила, что это мальчик. Такой же белобрысый, как и ты. И у него будет две макушки - как у меня. Вообще, он будет похож на меня. Но крепкий - в тебя.
  - Ну, если не тебя будет похож, то я не возражаю, - расцвел Степан, беря в широкие ладони крошечную чашечку эспрессо. - Парень даже лучше - будет с кем в футбол гонять и на рыбалку ездить. Посмотрим, посмотрим, кого нам УЗИ покажет.
  - Да я и без УЗИ знаю, что это мальчик.
  - Откуда ты знаешь?
  - Я сон видела.
  - Нууу, сон. Сон - это не научно. Мало ли, что во сне привидится.
  Маша, сама себе удивляясь, вдруг начала сердиться и горячиться:
  - Нет, это был не обычный сон. Я не могу всего рассказать, но я знаю точно, что мне показали моего сына. Просто вы, мужчины, грубее, у вас нет такой интуиции. Сами с таким не сталкиваетесь, потому и не верите ни во что!
  - Ну ладно, ладно, что ты сердишься? - миролюбиво откликнулся будущий отец и, неожиданно серьезно, добавил:
  - Кстати, я знал одного парня, он большой спец был во всяких таких вещах - в снах и предсказаниях. Жаль, он уже умер, он бы тебе, наверняка, понравился.
  - А что с ним случилось?
  - Мы с ним сидели вместе, - нехотя буркнул Степка, - необычный парень очень. Красивый, как бог. Говорил, что он каких-то древних цыганских кровей, хвалился даром. Будто бы он и прошлое мог видеть, и будущее.
  - И что дальше?
  - Ну, что дальше. Мы с ним подружились как-то сразу. Я знаю, что это странно звучит. Вот бывает любовь с первого взгляда, а у нас вышла дружба. Он говорил, что это неспроста, что мы уже встречались в прошлых жизнях и будем вместе в жизни следующей. Что он умрет раньше меня и... чушь, конечно, я даже не могу тебе всего сказать. Но вот ведь - умер.
  - Хм, а почему ты мне никогда не рассказывал про своего друга?
  - Не знаю, Маш. Мне тяжело про него вспоминать. Его убили прямо в тот же день, как я вышел. Я потом узнал. Вот такое совпадение.
  - А за что убили? - спросила Маша, чувствуя вдруг необычное волнение, будто вот-вот должно произойти что-то важное.
  - Ну, он же красивый очень был. Да еще такой весь... короче, кое-то на него глаз положил, была драка. И порезали его. Насмерть.
  - Жалко...
  - Жалко. Молодой совсем. И добрый он очень был. Не от мира сего. Странный. И имя у него было странное.
  - Амур?
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"