Аннотация: Нет уже героев и нет надежд. Остались редкие имена. И пока они есть герои родятся заново Есть такая надежда....
"...Не трогайте Штирлица!
Смыло "Коммуниста" и "Председателя", а Павка Корчагин закатан в асфальт. "Ворошиловские Стрелки" ходят в "Камеди Клаб". Уже до правнучек добрались лапы похотливых ублюдков - а в дурдоме нет местов!
Остается "Камеди Клаб".
Не трогайте Штирлица. Ведь только Он да Остап Бендер остались героями с нами. Но Остап уж давно работает управдомом и сегодня по уши в реформе ЖКХа.
И только неприкаянный Штирлиц бродит среди нас.
Штирлиц - вот кто научил нас жить шпионами в своей - не своей стране, научил не лгать, а бороться, спрятавшись за легенду, окутываясь дезинформацией отвечать интригами на интриги, подлостью на подлость, называя подлость лишь необходимыми контрмерами.
И наш коллектив - иже с ним. Наш советский, рассейский - во веки веков. Тут и душка Шелленберг, начальник, но демократичен, на короткой ноге с сотрудниками. Тут и простоватый, но переданный коллега Вайсман, и хамло Кольтербруннер, и, весь в креативе, товарищ Гиммлер, и совсем уж из высших сфер - надменен, непреступен - партагеноссе Борман. А еще - Мюллер, есть такой парень, почти друг, который сдаст тебя при первой возможности. А еще есть "Железная фройляйн", которая и ребенка умучит, и милая премилая девушка- радистка, - Ах! Жена товарища, и думать не моги, и которую можно лишь спасать...
И это всё - наш коллектив. Да, всмотритесь и вспомните!
Мы все - Штирлицы.
Мы все исполняем роли. И у каждого из нас есть назначение. Тайное и Главное. Цель нашей жизни и смысл. Мы только его не знаем.
И только по вечерам, когда никто не видит, и легендированная жена возится на кухне, а дети ушли гулять, можно чуть расслабиться в кресле у придуманного камина и, прикрыв глаза унестись в свою любимую страну, страну Себя Одного. Где исполняются твои желания, и всё правильней и справедливей, и жена красивей и внимательней, и дети умнее и послушней, и талый снег у березы и солнечный пляж у теплого моря - одновременно и навсегда - в твоей стране. Ради нее лишь, ради нее одной ты вертишься, мучаешься и скрываешься под псевдонимом, полученным с рождения. Ты - тот иной, что уже пристрелил пару - другую подлецов - провокаторов и предателей, пристрелил мысленно и сбросил их трупы, мысленно, в лесное озеро.
И ты постоянно шлешь радиограммы в Центр.
А Центр не отвечает, Центр молчит...
Ты приходишь в церковь - то ли приобщится, в духе времени, к возрожденным духовным традициям, то ли в поисках своего пастора Шлага. И внемлешь священнику, и цветет - вьется в душе подозрение, а не сродни ли тебе этот молодой батюшка? А не Штирлиц ли и он, только в рясе? Уж не "засланец" ли? В мир бездуховный и безбожный, одиноким мечтанием вожделеющий Бога?
Но пусты пространства и глухо бесконечное время не знающее о вечности. И мнится бездна в глазах волооких молодого служителя Божьего Небытия. Он тоже вопиёт, и внемлет. И ему тоже не отвечает Центр.
Тишина в эфире.
Атеизм - та же вера в Бога, ну, разве, что отвергшая одно из сотен Его имён.
Все истинные веры - сиротские.
Мы все без Бога, без Его пришествия. И тихо, украдкой, не слышно вопим про себя,- а как же иначе?
Ведь мы в разведке.
А кто пискнул громче, и кто удостоился посещения божьего, тот уже не с нами - на кладбище или в дурдоме, однозначно. Так что тише, тише надо, ну, в крайнем случае, если припрут,- сознаться, со вздохом из грудей и сомнением во взгляде, буравя потолок: "Что-то все-таки там есть...". И понятно, что мы - то: приличные образованные люди, а такие о подобном не говорят. Вот: биржевые котировки, тенденции изобразительного искусства и упадок кинематографа - это: "да". Это тонально и в стиле. А еще "десталинизация" и "десоветизация". И - о "преступном государстве", и о некудышной, мать её (тут можно и с матерком), "матрице".
А над летней землей звенят холодные звезды.
В больших городах не услышишь как одинокие псиные души волками воют на белесую луну.
Неизбывный звуковой фон мегаполиса вбирает в себя все наши тонкие вибрации. Оставляя лишь один неразборчивый гул.
Тишина в эфире. Белый Шум..."
Мужчина не стал читать дальше. Он аккуратно сложил газету, и засунул её во внутренний карман плаща.
Проглянуло весеннее солнышко. И захотелось уйти.
Ему не нужна была охрана.
Его жизнь так истончилась, что, кажется, сквозь неё было видно небо.
В тоскливую минуту поэтического обострения он ускользал из-под опеки и ходил среди
людей.
Среди людей с исчезающими жизнями.
Разница между ним и этими обыденными людьми была подобна разницы между
подсолнухами и "Подсолнухами" Ван Гога. Сквозь него было видно небо. Сквозь них -
дома..., автомобили, ипотека...
Седой, аккуратно стриженый мужчина встал со скамейки и двинулся по бульвару неспешным шагом в сторону автобусной остановки.
Он часто ездил общественным транспортом и смотрел распахнутым взглядом на свой
народ. Кому случалось упереться в его светлые очи, тот отчего-то смущался и принимался
рассматривать что-нибудь на стороне.
Электрички, автобусы, маршрутки, трамваи, метрополитен тусовали население с утра, что бы к вечеру развести всех к установленному порядку.
Но бывало, что, не всех.... Такими "невозвращенцами" он занимался тоже. В своё время.
Когда был маленьким.
Когда подрос до третьей звёздочки, его перевели на настоящих врагов.
На Читателей книг.
Опасность в том, что они читали - какие пасквили на действительность - была не
особенная. Тревожило, когда они принимались толпится вокруг одной Книги. Как
самодельные христиане вокруг Евангелия.
А это чревато. Такие собрания читателей подобно раковой опухоли надо было выявлять
на ранней стадии и, купировав, отправлять в здоровые пространства Сибири и Чукотки.
Вот здесь, вот на этом углу он потерял одного ушлого читателя, с Волошиным да Буниным за пазухой пальто - полушерстяного, серого колера.
И это была осень, было ветрено и промозгло.
Будущий генерал выбежал следом за читателем вон из того, проходного меж дворами
подъезда, а разносчика заразы великой русской литературы и след простыл.
То был момент, когда молодой еще, будущий асс гос-охраны усомнился в своей профф.
пригодности. Тогда старлей в штатском подошел вот к тому месту, где был пивной ларек
и посмотрел на продавца таким взглядом, что тот сразу налил ему в кружку вино марки
"Портвейн 777" из тайных запасов - за место пива.
Будущий генерал стоял у круглого столика на высокой ножке и хлебал пойло на ветру. И
постепенно момент отчаяния вырастал до момента высокого горя. И тогда комитетчик
впервые почувствовал зарождение света. И не с неба , а где то там, внутри груди. Своя же естественная грудь стандартной фигуры 48-го размера показалась ему чрезвычайно ёмкой.
В которой, вдруг, затемнели неизвестные глубины из коих и блеснул, рождаясь Свет.
Именно к этому ларьку затащил он своих боевых товарищей обмыть капитанскую звезду.
Но то было после
Наличие же внутреннего света в старлее скоро почувствовали сослуживцы.
Почувствовало и начальство. И если сослуживцы осекались, ни с того, ни с сего,
посредине скабрезного анекдота, а при попытке матернуться, их хватал кашель , то
начальство, в его присутствии вдруг, начинало хмурится, и, опустив голову, углубляться в
чтение сов.секретных документов. И быть бы старлею переведенным в провинцию,
уволенным в запас по несоответствию или контузии. Но его спасла женщина.
Работая с читателями, он старался научить их складывать время, время потраченное зря. И
подводил их определять таковым не потраченное на пяленье в никуда, ни на восходы и ни
на закаты, ни на посиделки с удочкой, и на пол?жки с ружьишком в сугробе, а - на лишне
прочитанные книги. И если возникающие при том числа не начинали вызывать
беспокойство попавшего читателя, то тут будущий генерал принимался учить действию
умножения. И вот тогда часы чтения, умноженные до перспективы пребывания в одном
спец.учреждении начинали ужасать. И мужчины принимались каяться. И вспоминать
женщин.
Для женщины же усомнится в том, что она что-то прочла зря, было бы подобием
святотатства.
И примечательно, что как некоторые мужчины относятся к книгам, так женщины
относятся к некоторым мужчинам. И рассуждают о них в тех же терминах: "посмотрела",
"заглянула", "пролистала", и под конец : "Поняла!" Дальше - о зря потраченных годах и
загубленной молодости.
Но что бы так сказать о книге, тем более когда женщину убеждают в том - Да, никогда!
Ах, женщины, женщины верные вы мои существа!
Как раз вот из того парадного подъезда однажды вышла Лида, и - пошла, рассекая
волны серости ярким острым пятном.
О-о, как она шла! Как двигала себя сквозь туманы людских толп...
Да..., мужчина для женщины подобен книге. Завлекательная или простенькая внешность -
обложка, запах новенький типографский или лежалый; крупный шрифт или мелкий, но
твердый, еще - элегантный, стильный или не четкий. Вс?, как с книгой. Как правило -
завлекательное начало, потом невразумительное продолжение, невнятные отношения как
склеившиеся листы и концовка - одна и та же. И мораль - одна! И все книги -
одинаковые. Как и мужчины...
Эти женщины не понимают, что читают книги одного жанра. Он так и называется: Роман
Дамский. Как имя и фамилия ухажера. Ныне есть его политкорректная, без валидола и
пустырника, версия: Детектив Ироничный и про между прочими - Роман Служебный.
Есть еще, просто- господа с псиными кличками: Квикли, Пикап, Свингер...
Но есть женщины читающие книги других жанров. Вот они то как раз и не любят
обсуждать прочитанное. Как и своих мужчин.
С Лидой, с её способностями, он и прошел до самого до полковника.
Они не могли начитаться друг друга. Конечно, по служебной необходимости он давал
почитать её и другим... И его движение вверх было неумолимо.
А свет внутри стабилизировал свое горение и был неопровержим. Тьма мелких дел не
объяла его. Начальство завидев его здоровалось первым, от того смущалось и спешило
проскочить мимо.
И как-то раз, один боевой товарищ, подвыпив, сказал ему:
- Быть тебе генералом. Зуб даю!
Сегодня он весит у него на шее, на золотой цепочке, просверленный, длинный и хищный,
чисто зуб дракона.
Зуб Сослуживца.
Но прошли годы, Лида старела, но это только красило е? по-своему. Но она захотела уйти
на покой - то есть: заняться делом. В своей, концертно-театральной среде.
Но агентурная работа - ревнивая любовь.
Мудрец сказал: Каждый обязан убивать свою любовь сам. Ну, может и не обязан, но
рекомендуется.
Лида погибла в автокатастрофе.
Его грудь разрывалась от горя когда он смотрел на торжественный пронос её тела в черном гробу. Строгое каре обрамляло изящное белое лицо двадцатилетней девушки. Такой он и увидел её в первый раз, у того парадного подъезда...
Смерть вернула ей молодость. Что бы плеснуть ею глаза ему. Свет внутренний сжигал грудь изнутри, и вонзался в жилы. Он едва вытерпел это.
А после был миг торжества.
Он шел по Старой Площади на встречу большому человеку, а подойдя произнес:
- Пройдемте, гражданин.
И сделал указующее движение рукой в сторону. В пустоту.
Лицо Большего Человека искривилось в брезгливости - его губы разомкнулись, что бы
силой своего слова смести полковника с земли. Раз и навсегда.
Но Большой Человек посмотрел ему в глаза. И провалился. Он стоял, как и был - своей надменной фигурой с дугообразным утолщением в районе пояса. Стояло его тело, но он провалился.
Он провалился куда-то внутрь, внутрь себя и кричал там, в глубине.
Маленький и ослепленный.
Тогда впервые полковник почувствовал, как из его глаз проистекал свет. Тот, что
рождался в неведомых глубинах его груди, поднялся вот вверх до упора, и - проистекал.
Он взял большего человека за рукав и повел. Бывшего Большого Беловека. Он безропотно
шел и молчал.
Когда полковник сдал объект на хранение под роспись, он поднялся наверх и доложил. А
его начальник посмотрел ему в глаза, сглотнул чего то и, встав со стула, пододвинул его
полковнику и предложил ему присесть. На свой стул. И полковник присел. А начальник
остался стоять. А полковник продолжал смотреть в глаза начальнику. Начальник бледнел,
и мертвела его участливая улыбка.
И буквально на следующий день начальник уехал в длительную командировку. А
большой человек скоропостижно скончался в следствии острой сердечной
недостаточности.
А полковник стал генералом.
Всё случилось так потому, что кое-кто не знал тайны. Главной тайны спецслужб.
Тайны спецслужб любых государств всего мира.
А полковник знал.
А то, что граждане бывшие начальники когда-то являлись источниками разработки его Лиды и почитали её не меньше чем он, то были частности. Они ненадолго пережили его любимую.
Главное - они не знали тайны.
Тайна же была такова:
Всё продается.
Генерал знал за Великую Тайну.
И чтобы не продаться самому, надо ничего не иметь что продать. Любой же работник
спец служб всегда имеет хоть что т . Даже голый, и даже обрезанный. И его покупают и
пользуют, даже если он не продается. А все потому, что он не принадлежит себе, и,
следовательно, за себя он знать не может. Принадлежность себе у спецслужбиста убывает
с каждой новой звездочкой на погонах. Не может он знать - купили его или продали -
когда, кому и за сколько. А всех продажных спецслужбистов ликвидируют, рано или
поздно. И как ни бди, как ни контролируй подступы к себе, всё равно - врюхаешься.
В самый момент, когда не ожидаешь.
Люди ловятся на волне высокой задумчивости о предназначении, о благе общем и о
вечности. Когда обязывает к тому положение больших звезд на плечах. И ли не таких
больших, важно, что б они такими казались - значительными. Тогда, в легкую - с первой
фразы:
- На, товарищ, подержи у себя, что б не завалялось.
И задвигаешь под стол - что б не завалялось.
Или:
- Эй, уважаемый, помоги до приемного пункта Родину доволочь...
И подхватываешь, волочёшь.
Или:
- Открой ворота, дорогой! Мы тут от Родины отпилили чуток...
И отпираешь ворота, пропускаешь.
Да просто:
- А пошли...
Значительный человек, не выходя из высоких дум в ответ:
- А пошли!
Так, для спецслужбиста который знает за тайну, единственно верный способ уцелеть - это поскорейше, пока в памяти, пока не оценили со стороны, и пока еще владеешь собой в какой-то мере - поскорейше продаться самому.
Только одни выбирают самого безобидного хозяина, другие - самого сильного. Одни из
коллег генерала были замечены в поездках в Непал, у других жены не вылезают из
Майами и Пасадены.
Но все их дети учатся, почему-то, в Лондоне.
Сегодня генерал не просто ради свежего воздуха ушел из под опеки охраны. Сегодня он
шел на явку. Он шел на связь.
Он, агент, с псевдонимом "Светлый".
Он зашел в церковь.
Он встал у иконы.
Он поставил свечку.
Он ждал.
Он ждал долго и упорно. И источался из него свет.
Свет этот вибрировал закодированными сов.секретными данными, данными
потрясающими, данными вопиющими.
Он передавал и передавал.
И уже далеко не в первый раз.
А закончив передачу, он ждал.
Но высокие инстанции его Новой Родины не выходили на связь...
Очень давно не выходили на связь.
Генерал вздохнул и тихонечко вышел из здания ретрансляционного пункта, под кодовым
названием "Храм". Он прошел незаметный мимо прихожан не ведающих об истинном
назначении помещения в котором находились. Он вышел на улицу и свернул в парковую
аллею рядом с храмом.
Он купил в ларьке пакет молока и булку хлеба. И широкий квадратный стакан. Он сел на
скамейку и стал смотреть на голубей. Отщипнув от булки, поел. Открыл пакет молока,
налил в стакан, попил. Покрошил часть булки голубям.