Она росла при колокольном звоне.
Умела рисовать и с юных лет
Мечтала написать автопортрет:
Свой яркий образ на конкретном фоне.

Уже прошла эпоха романтизма.
Реальность Николаевских времён
Рассеяла весь декабристский сон,
И жёстче стали очертанья жизни.

Уже творили Иванов, Федотов,
А в Острогожске подрастал Крамской.
Но наша героиня с головой
Ушла в себя, в несбыточное  что-то.

Глаза цветов и розовое солнце
У барышни рождались на холсте.
И, юная, в волнующей мечте,
Себя писала в белом у оконца.

А позже рисовала с упоеньем
Портрет семьи в коричневых тонах:
Супруг, она с ребёнком на руках
На фоне их фамильного именья.

Осталась незаконченной картина,
Ей не хватало яркости небес.
Тем более куда-то муж исчез.
Писала дама вновь себя и сына.

Всё на портрете ласково светилось:
Глаза, улыбки, луч добра сиял.
Но сын шалил и краски отнимал.
Рисуя, портретистка злилась.

По воле рока, иль по доброй воле
Незавершённым стал и тот портрет.
Вновь, не смотря на век, жестокость бед,
Изображала дама ночь и поле.

Её влекли там ширь и безрассудство,
Где можно вскачь пустить свою судьбу,
Где ветер треплет завиток на лбу,
У ног ковыль любви, но не распутства.
И на холсте у дамы появлялось:
В росе искрился изумруд листвы,
А на поляне - магия травы,
Где алая фиалка распускалась.

А перед ней - славянка на коленях
С глазами звёзд, с распущенной косой.
И сходство полное её с собой
Старалась дама рисовать в волненье.

Ей лгать и льстить себе не получалось,
Хоть холст согрел чарующий рассвет,
Закончить не смогла  автопортрет,
Ведь главное всё не изображалось.

Не находился смысл её картины,
О чём художнице дано мечтать.
И вот решила в центре написать
Левей славянки - силуэт мужчины.

Натурщика она не находила,
Хотя герои попадались ей.
А мир летел куда-то всё быстрей,
Она, ища своё, любить спешила.

Единственному душу отдавала.
И не умела лгать и завлекать,
Она могла лишь только рисовать
И искренне портреты рисовала.

И, образ намечтав, она творила,
Рисуя прозу в лавровом венце,
Жестокости - улыбку на лице.
А трусу - рыцаря портрет дарила.

И исчезал роман в мгновенье ока,
И обрывался ноябрём апрель.
С усмешкой принималась акварель,
А дама оставалась одинокой.

И, убедившись в "глупости Амура",
И позабыв про свой автопортрет,
Как пишет оды к празднику поэт,
Дарила просто всем миниатюры.



И даме часто говорила мама:
"Портретики даруют радость всем",-
И вновь тонула в омуте проблем.
Но то тогда не замечала дама.

Заоблачность мечты, но вдруг - руины.
Всё почернело - мама умерла!
Стенала дама, плакала, звала.
И прокляла себя, свои картины.

Реальность диктовало даме грозно:
Чужим себя дарила, маме - нет!
И вот великий матери портрет
Был сердцем сотворён. Да только поздно!

Но жизнь эскизом даме рисовалась.
Гравировались в сердце зло и боль,
Чужое счастье, яркая любовь.
В картинах утром тьма преображалась.

Однажды в сад с названьем "Авантюрный"
Художница приехала на бал.
Горячим ветром август овевал.
Шуршанье платьев, в блеске - вальс фигурный.

Природа дивная, был сад над Доном.
Художнице хотелось на пленэр.
Но вдруг из Петербурга офицер
На бал ворвался в белом фаэтоне.

Оркестр играл, летела вскачь мазурка,
Переливалась злато эполет.
И вспомнился опять автопортрет,
Фиалки цвет, склонённая фигурка.

А офицер вливал провинциалке
С шампанским вместе - нежные слова.
От пониманья - кругом голова,
И пламя свеч как алая фиалка.

Ну а потом уединённость встречи,
И Пушкина стихи, и лунный бал,
И офицер у дамы целовал
И душу обнажённую, и плечи.

А Дон ласкал брега манящие грёзой.
Пусть в далеке рыбак смотрел улов,
Здесь только он, она - не надо слов.
По телу брызги волн, как сок берёзы.
И упивались в страсти этой влагой
Младые пленники святой луны...
Небесконечна ночь и сон волны - 
Луч солнца в небе прорезался шпагой.

Тот офицер был старше лет на восемь.
Вновь ночь стихи и поцелуй их ал.
"Ах, где Вы были раньше?" - он сказал...
Как рыжий кот меж ними стала осень.

"Сударыня прошу, не пропадайте, -
Мурлыкал ей сентябрь его слова,
Срывались письма, как с дерев листва:
Всё, чем живёте - мне изображайте"

Синицей в Петербург с письмом летели
Её рисунки. Изображены
Глаза луны, тоской и слёз полны,
Надежда в бирюзовой акварели.

Он отвечал с оттенком укоризны,
Что нравится ему, что восхищён,
Что творчество её, как детский сон
Среди жестокости реалий жизни.

Она оттенкам, этим не внимала.
Он восхищён! Ему готов портрет
(Не рядом со славянкой). Как сонет
Портрет не кистью, а душой писала.

И вот с холста смотрели цвета ряски
Знакомой теплотою пара глаз,
Его простой и искренний анфас.
И ей казалось он такой без маски.

И мудрый лоб и меж бровей два шрама,
И с ямкой нос - он сломан был в бою -
И позу рук - всё как любовь свою
Реально, живо написала дама.

И средний рост его, парадный китель,
На заднем плане в лунных брызгах Дон.
Всё удалось! И снится даме сон,
Что станет портретисткой знаменитой.

И вновь провинциал лелеет скуку,
Жестокость крепостничества и быт.
Судьба об этом написать сулит.
Ах, если б в Риме ей познать науку.

Но как ей выплыть из рутинной тины?
Конечно, надо ехать в Петербург.
Поможет ей любимый, добрый друг
Увидеть мир, чтоб написать в картинах.

Ах, Петербург! Изящество и тонкость.
Вот острый шпиль, сапфирная Нева
В дорожном дилижансе, чуть жива,
Художница искала благосклонность.

И вот дворца колонны. Анфилада.
Знакомый, долгожданный силуэт
И дама сразу отдала портрет,
Не замечая напряжённость взгляда.

Был восхищённым отзыв о портрете.
Тут осветил случайно жираидоль
Котёнка беспородного и столь
Его нелепость в зале на паркете.

Животное людей считало другом
И путалось доверчиво у ног.
Оставить офицер его не мог
И, нежно поласкав, отправил к слугам.

А после, женщине лобзая руки,
Подарок свой на память ей вручил.
Ну, а потом протекцию добыл,
По доброте взяв даму на поруки.

Художнице с любимым быть отрадно,
Срывать пурпурный поцелуй мечты.
Но в час прощальной серой суеты
Столичный шпиль колол луну нещадно.

В воспоминаньях и мечтах пурпурных
Назад вёз даму грязный дилижанс.
Ей путешествия подарен шанс
В мир итальянских грёз и волн лазурных.

Дар офицера ей тревожил душу:
Эскиз овальный, изображены
На нём верёвкой странно скреплены
Подпиленные липы, будто уши.
И "уши" упадут, коль нить порвётся...
И женщину всё бередил вопрос,
Зачем же он ей дар такой поднёс?
Он любит, уважает, иль смеётся?

В догадках сон пришёл. Ей стало сниться,
Как будто бы она и не спала:
Её несли огромных два крыла
Под облаками небывалой птицы.

Внизу промозглость осени. Россия
Вдруг обнажила вековой бурьян,
Сменила свой багрянец и шафран
На серость, сырость, сирость и бессилье

А птица взмыла вверх. Над облаками,
Похожими на первый белый снег,
Сияло солнце, ослепляя грех...
Проснулась дама с ясными глазами.

Портрет был превосходен, но негоден,
Как обнажённость правды на балу.
Судьба мечты разбилась о скалу:
И благодарен он, и несвободен.

Всё в памяти всплыло: убранство в зале,
И глупость фраз её - всё невпопад,
Портрет его и напряжённый взгляд,
На стенах - светский этикет гризайля.

На ум пришли полутона ответа
И атрибуция любви, луна
И лессировка времени, стена,
Где смерть и жизнь - глаза царя с портрета.

 А после встретили шторма индиго.
Рим контрапостом рисовался ей.
И вопреки убогости своей
Она одела строгости вериги.

Эх, разухабиста назад дорога.
Прощай, несбыточность, и здравствуй, сын.
С ней недружны искусства исполин
И мудрость жизни - злая недотрога.

Боясь людей, возможности кокетства
Как избавленье смерти стала ждать,
Мольберт сломала, кисти. Но опять
Наведываться стала грёза детства.

И приняла художница решенье.
И был готов её автопортрет:
Лиловый фон, свеча и пистолет,
Дуэль с собой в зеркальном отраженье.

Однажды ей приснился сон уставший:
Лиловый свет, под потолком гризайль.
Был выстрел меткий даже сквозь вуаль.
Упала дама, в зеркале оставшись.

Художница проснулась. Солнце буден
Ей подарило утро и тепло.
Её картины не приносят зло,
То мир её, и жить она там будет.

Она творила на мольберте ловко.
Палитра чувств - все яркие цвета.
И оживала на холсте мечта,
А жизни чернота - лишь драпировка.

А годы шли, но не старело чувство,
Ах, может быть, ах если бы, а вдруг...
А где-то там далёкий Петербург,
Где сын стал постигать азы искусства.

Он не мечтал, он скульптором родился.
Всё понимал и всё отображал.
Был дерзок, но любил и уважал
У Клодта с упоением учился.

Убрали крепостничество - и руки
Его творили звенья кандалов,
Сквозь них - ряды оживших колосков.
И это лишь ступень в его науке.

Однажды к Дню рожденья мамы в тайне
Скульптурку глиняную ей слепил,
Любовь сыновнюю в неё вложил.
Её нашла художница случайно.

То было на кануне юбилея.
Она зашла в хранилище своих
Картин, чтоб нанести последний штрих,
Где в небо шла лазурная аллея.
И вот в ладонях - глиняная лепка
О, сходство поразительно! - она
Каких-то отрешённых дум полна
Держала кисть - спасительницу цепко.

Лицо в морщинах, а глаза младенца,
Смотревшие куда-то мимо, вверх.
И крикнул песнь чужую где-то стерх
У дамы вдруг остановилось сердце.

Последнее, что показалось даме:
Болото топкое и ряски цвет...
Разбился полый глиняный портрет.
Смешалась чёрной смертью красок гамма.

Картины дамы затерялись где-то
Одну "Славянку" сохранил наш век.
И странно, там какой-то человек
Вписал себя в её автопортрете.