Луна средь звезд - как будто - дирижер
Повсюду музыка небес звучала.
Был снег, как ангел, бел, но был мажор
В сюите полнолуния началом.

На тему русских песен парафраз.
День конституции гремел на славу,
Неся напоминанье лишний раз,
Ну, а кому-то повод и забаву.

Но слышался среди гулянья стон.
То Юля плакала, дрожа в шинели.
В ушах звучали марши похорон,
А на эмблемах лиры тяжелели.

Как будто двусторонняя медаль
Есть службы суть военного оркестра.
Концертов блеск и похорон печаль - 
Записки лишь журнального реестра.

Когда вошла в обыденность война,
Привычно отдаются грузу двести
Все почести последние, сполна
Поведав всем о доблести и чести.

Вот и тогда влетел чеченский гром.
Был над могилой каждый многословен
Глаза привычно прятал военком,
Хоть не был в смерти летчика виновен.

Рыдали многие. Молчала мать,
В глазах ее окаменели муки.
От горя тщетно силилась понять,
Что сына нет, что не родятся внуки.

В миноре скорбном черный ветер выл,
И Юля по погибшему рыдала.
Но рядом кто-то вдруг проговорил:
"Не плачь, ведь ты меня совсем не знала".

Та резко обернулась, но вокруг
Знакомые стояли музыканты.
А глас исчез, как неизвестный друг.
До вечера лишь ветер выл анданте.

Луна полна, но улицы темны.
Провинция огней не зажигала.
И снежная мистерия луны
Реальность с нереальностью сближала.

"Постойте, девушка", - раздался чей-то глас.
В смятенье смутном обернулась Юля.
Сказал ей парень с блеском карих глаз:
"Я Вам представлюсь: штурман Локоть Юрий.

Зовут Вас Юлей. Вы в оркестре"...Да..."
"Вас видел на похоронах сегодня.
Ломают кровожадные года
Судьбы машину, делая негодной..."

"Загадкой говорите, Юрий, Вы...
Вы из Чечни? "Оттуда я недавно.
Проверил правду прессы и молвы
И испытал себя на прочность славно".

И диссонансом мира и войны,
И дисгармонией любви и долга
Был разговор их год фонарь луны,
И спорили они довольно долго.

Но доблести чести - высший пилотаж - 
Мелодику спокойствия глушила,
Ведь звезды на погонах - не кураж.
Луна их споры гимном завершила.

"Однажды, Юля..." - зазвучал рассказ
Симфонией небесного простора,
Как сверху глубина озерных глаз
Всех поражает искренностью взора.

Что значат для курсанта пироги,
Как с вымпелом выпускники шалили.
И как тайком из гипса сапоги
На памятнике Чкалова кремили.

Стих ветер. Нежно-снежная волна
О жизни Юлиной пропела ноты,
А дирижировала всем луна:
Ее романтикой, его полетом.

Они так говорили до утра,
И их рассказы в терцию звучали.
Луна высвечивала вечера,
А сутки полнолуние считали.

А разлучали их аккорды дня,
В сюиту суетой врывалась служба.
И медный марш, бравурностью звеня,
Вливался ритмом в строевые нужды.

Вновь сверху лейтмотив лила луна
Во тьме в снежки играла Юля с Юрой.
В веселье не заметила она:
Снежки летали сквозь его фигуру.

И снег, и смех их как волшебный сон,
И голоса звенели  их в октаву.
Взаимопониманью в унисон
Гармония любви лилась во славу.

И день смеялся в хмурость декабря,
Гремела репетиция в оркестре.
Решая все проблемы бытия,
Мечтала Юля о луне-маэстро.

Однажды ухмыльнулся ей трубач:
"Ах, как ты одинока под луною.
В снежки играешь и резвишься вскачь,
Смеешься даже, но сама с собою.

Все дружно захихикали. Она.
Лишь крепче флейту сжав, этюд играла.
Ей служба в радость, но она одна.
От непохожести в опалу впала.

Ведь Юля только улыбалась всем,
Но обаянье свое скрывала.
Пусть годы шли, пусть было двадцать семь - 
Все счастье старомодное искала.

Протестовала Юля всей душой.
У нас ведь как: не пьет - уже прекрасный.
Пусть самый завалящий - все же свой.
Отмоют - и не муж, а сокол ясный.

Пусть шлют ей колкости свои сейчас,
Они для Юли не несут значенья.
Ведь ожидает с блеском карих глаз
Ее любимый в летном облаченье.

А снег расплел на ветках кружева.
Под лейтмотив луна с небес взглянула.
И прозвучали Юрины слова:
"Тебя сейчас тревожит что-то, Юля?"

Бывает плачет дождь от мрачных нег.
Но лишь взлетишь за тучи, и над ними,
Над облаками, схожими на снег,
Светило льет лучами золотыми.

А беды оставались на земле
И лишь полет и дружба экипажа.
Расписывалось солнце на крыле,
И воздух пел за нашим фюзеляжем.

В Моздок переправляли провиант,
Бинты и вещи, и медикаменты.
Однажды над Шали летел на "АН",
"Игла" жгла жизни не на киноленте.

Крыло задела. Был опасным крен.
Не справились с заданьем элероны...
Ну, а потом был траурный Шопен..."
"Твой друг погиб, но он погиб героем".

"Литавры слов не заглушают боль,
ведь метется душа, и тело бренно..."
"Каким же был твой друг?" "Искал любовь.
И был живым. И был обыкновенным."

Хотела Юля приласкать его.
И горе отвести. Он отстранился:
"Ты рядом - мне не надо ничего.
Ты, Юля, сон, что мне в скитаньях снился.

Пусть поздно, все же я нашел тебя."
"Ах, поздно. Ты женат?". "Да нет же, Юля.
Душа моя скитается, любя..."
"Так подари мне пылкость поцелуя!"

Он дальше отошел: "Я не могу..."
"Не можешь!.. Снова у обмана в пасти
Все жду я, как Ассоль на берегу.
И ты не Грей. Не существует счастья".

И прежде бегства - шепот на весь мир:
"Ты ничего не понял. Я - живая".
Луна взяла элегии клавир,
А день был ясным, четкость высветляя.

Был вечером в домах опять раздор
Врагов привычных в брачном организме.
Обыденность измен и пьяный вздор
Вливались в попурри на тему жизни.

Все тот же надоедливый трубач
Сплетал для Юли пошленькие путы:
"Ведь ты сама своей судьбы палач.
Дари себя, пока нужна кому-то".

Неволя разума: "А, может, прав?"
Луна далекая молчала в тучах,
Снег рассыпался, под ноги упав,
И Юлию трубач объятьем мучил.

Вдруг кто-то отшвырнул его назад,
И штурмана в момент узнала Юля.
Он спас ее. Он рядом. Без тирад.
Она в объятьях Юры утонула.

"Прости", "Прости", "Люблю", "Люблю", "Люблю".
И все исчезло в поцелуях страсти.
И мир летел, подобно журавлю,
И ахал грех, и ликовало счастье.

Они бросались в сладостный полон.
 И снег, как ангел, бился в стекла окон.
А ветра одинокий саксофон
Лил лейтмотив луны в любовный кокон...

Осталось в тайне утренней порой
Прощанье Юры с горьким сожаленьем.
Летал сон Юли бабочкой цветной,
Сменился он счастливым пробужденьем.

Промчался день. Вот снежный ветер вновь.
В сюите лунной прозвучало скерцо.
Спешила с Юлей к Юре и любовь,
И вера твердая в него, как в сердце.

Но где он? Лишь мистерия луны,
И снег сверкал, как мертвый мрамор белый,
И блеск его под звуки тишины
Вдруг осветил фигуру так несмело.

И та же куртка, те же ползунки,
И так похож. Но это был не Юра.
Немой вопрос. Ответы нелегки:
"Молчите же и выслушайте, Юля.

Не ждите Юру. Юры больше нет".
"Как нет?! Уехал. Бросил. Да конечно".
"Он сорок дней, как мертв" "Какой-то бред!
Впервые лгут мне так бесчеловечно".

"Вы были на его похоронах".
Тут Юля поняла: он сумасшедший.
Она бежала в нараставший страх
Тропою, снова к летчику приведшей.

Куда бы Юля не бежала прочь,
Он появлялся будто бы из снега.
И стало ей бежать уже невмочь,
Упала с заклинаньем оберега.

Кружились в лунной темноте дома,
Он возникал и растворялся снова.
"О, Боже правый. Я сошла с ума!"
"Я ангел Юры. Вы вполне здоровы".

Сидела Юля в мраморном снегу.
Он долго говорил, она дрожала:
"...Я думал, что я Юрку сберегу,
Когда "Игла" пронзала смертным жалом.

Не "Стингер", а Российская "Игла"
В руках наемника или чеченца...
Душа у Юры доброю была,
И благородным ум, и чистым сердце.

Бывает, что не слышет Бог мольбу
Война грешна, как всякое убийство.
И уничтожив не одну судьбу,
Живым калечит счастие неистово.

И потому у россиян в глазах
Лишь боль и злость от личного несчастья.
Бог пары создает на небесах,
Здесь путают их войны и напасти.

Скитаясь у родимого окна,
Душа стонала Юры, но не слышно.
Могла с ним  говорить лишь Вы одна,
Вас друг для друга сотворил всевышний.

Он это понял на похоронах,
Когда на глас его Вы обернулись.
Он снова оживал у вас в глазах,
Меня забыл, лишь в ссоре вы столкнулись.

И ради мига счастья, ради Вас
Он душу продал дьяволу за тело...
Ну мне пора, младенца слышу глас.
Его хранить мне более умело".

И ангел дымкой улетел. Одна
Обдумывала будущее Юля.
Каденцией заплакала луна,
В элегию сюиту обернула.

И монастырь смиреньем приютил.
И лишь любимому прося прощенье,
Молилась Юля так, что Бог простил
И им обоим даровал спасенье.