Мне явился домовой. Случилось это на двадцать седьмой день моей жизни на Марькином хуторе, куда я сбежал от опротивевшей работы, наскучивших будто-бы-друзей, любовных неудач и телевизионных новостей о непрекращающихся войнах и экономических кризисах. Я проснулся посреди ночи, явственно ощущая чьё-то присутствие, открыл глаза и сразу увидел его, освещённого серебристым светом лунной августовской ночи. Он был совсем не страшный: низенький (мне по грудь), весь поросший густой длинной шерстью, бородатый, с маленькими прямыми рожками. Больше всего он походил на старого доброго орангутанга с бездонными грустными глазами.

- Ты кто? - спросил я на всякий случай, хотя сразу догадался, что это домовой.

- Домовой, - сказал домовой. Голос у него был низкий, бархатистый и приятный.

Я вспомнил, что народная мудрость советует при встрече с домовым спрашивать, к добру или к худу он явился, но решил не задавать дурацких вопросов. Вместо этого я протянул ему руку и представился:

- Юрий.

Домовой обхватил мою кисть своей мягкой мохнатой лапой и тоже представился:

- Нафанаил.

- Нафаня, значит, - в памяти всплыл мультфильм про домовёнка Кузьку.

- Можно и так, - одобрил домовой.

После этого он замолчал. Я тоже молчал, ожидая, когда же косматый гость (или хозяин?) изложит цель своего визита. Неловкое молчание длилось с полминуты. Наконец Нафанаил, смущённо переминаясь, спросил:

- Хочешь посмотреть на дождь?

- Какой дождь? - удивился я и показал домовому на окно. - Ночь ясная!

- Это не простой дождь, - сказал домовой и почему-то печально вздохнул, - а ангельский! Так пойдёшь?

Поскольку меня ещё никто и никогда не приглашал смотреть ангельский дождь, я, малость поколебавшись (а стоит ли идти невесть куда ночью, доверившись домашней нежити?), дал своё согласие. Но всё же поинтересовался:

- А далеко идти-то?

- Да не, - махнул рукой домовой. - Тут близёхонько - на Плешивую гору.

Я встал с кровати, влез в штаны, зашнуровал ботинки, накинул куртку, и вышел за порог.

Нам предстояло перейти по шаткому мосту речку Марьку, пересечь пойменный луг, углубится в лес и по узкой крутой тропе подняться на вершину холма, называемого аборигенами Плешивой горой, потому что деревья там по какой-то причине не росли.

Нафаня шёл первым, я - за ним.

Хуторяне спали, но всё пространство вокруг было наполнено движением: за заборами, на огородах и меж домами мелькали странные тени, в траве кто-то шуршал, и даже над головой временами чудилось хлопанье крыльев, явно не принадлежащих ни одной из птиц.

- Кто это? - спросил я домового.

- А! Нежить! - сказал он. - Мои собратья.

Я не стал ни о чём больше спрашивать.

Когда мы переходили реку, из-под моста донёсся смех, этакое девичье хихиканье. Я остановился посмотреть, кто это так самозабвенно хихикает, и увидел двух русалок. Были они бледные с длиннющими распущенными волосами и совершенно голые. Я отметил, что фигурки-то у них очень даже ничего.

- Куда идёте? - спросила одна. Голос у неё был певучий, томный, навевающий эротические фантазии.

- Идём смотреть дождь, - сказал я.

- Не разговаривай с ними! - одёрнул Нафанаил. - Дуры бесхвостые!

- Почему бесхвостые? - удивился я.

- А ты у них хвосты видел? Нет. Вот потому и бесхвостые!

Мы дошли до опушки леса, который ночью выглядел монолитной чёрной стеной, и Нафаня решительно ринулся в чащу. Я поспешил за ним, стараясь не отставать и одновременно не выколоть глаза ветками.

На холм мы вскарабкались довольно резво, я вспотел, запыхался и некоторое время не видел ничего, кроме разбегающихся цветных кругов, а когда отдышался и прозрел, чуть не вскрикнул от изумления, ибо на вершине мы были далеко не одиноки. Казалось, что здесь собралась вся окрестная нежить: вот домовики, такие же, как мой; вон банник, похожий на берёзовый веник с руками и ногами; а там вот явно кикимора, худющая как жердь. На самой кромке леса стоял леший, похожий на высоченного худого старика с огромными светящимися глазами, а в двух шагах от меня топтался некто тучный и сгорбленный. От него веяло сыростью и гниющими водорослями. И все они были какие-то несуразные: скрюченные, горбатые, кривобокие, с руками и ногами разной длины. И вовсе они не походили на лесных, полевых, водных духов, а более всего напоминали сборище цирковых уродцев. И мне стало их жаль. Стояли они молча, глядя куда-то вдаль и вверх.

Я направил взор в том же направлении. И увидел.

В чистом и звёздном августовском небе зияла чудовищная дыра с рваными краями. Словно некто пробил сверху небесную твердь, как пробивают острием ножа жесть консервной банки. Прямо под этим разрывом континуума, на земле, располагался второй, точно такой же. Из небесной дыры изливался поток мягкого голубоватого света, полностью исчезающий в непроглядной черноте дыры земной.

Зрелище это само по себе могло лишить рассудка иного смертного, но и оно было лишь декорацией. В потоке неземного света, подобно осенним листьям, падали изломанные белые фигурки. Они напоминали человечков с крыльями, вырезанных из картона, смятых и небрежно брошенных в корзину для бумаг. Видение было настолько невероятным, зловещим и в то же время завораживающим, что разум мой и тело оцепенели, а когда я вновь обрёл власть над самим собой, то спросил:

- Что это?

- Дождь. Мёртвых. Ангелов, - произнёс Нафанаил.

Сначала я хотел спросить, что всё это значит, а потом хотел спросить, разве ангелы не бессмертны, но домовой опередил меня и пояснил:

- Это означает, что на Небесах снова война. И те, что пали, мертвы для Небес.

Я не стал ничего говорить.

Мы глазели на падающих ангелов всю ночь, а когда на востоке занялась заря, удивительное явление потускнло и вскоре сделалось совсем невидимым. Всяческая нежить тоже исчезла. Нафанаил сидел рядом, но с каждой минутой становился прозрачнее, а голос его звучал всё слабее. Мы поспешили в обратный путь. К дому я подошёл, не зная, один ли я или домовой по-прежнему со мной, только невидим. На мои призывы Нафанаил не отзывался.

Я проспал полдня и с нетерпением дождался ночи, когда в самом неосвещённом углу что-то завозилось, раздалось знакомое покашливание и темнота, сгустившись, явила взору моего домашнего духа. И мы вновь пошли на гору. Смотреть на дождь.

- Скажи-ка, Нафаня, - спросил я. - А часто ли падают ангелы?

- Это - второе падение, - ответил домовой.

- А первое?

- Первое было тогда, когда некто возомнил себя равным Ему, - домовой ткнул пальцем вверх.

- Люцифер?

- Это человеческое слово, - сказал Нафаня. - Его настоящее имя невозможно произнести ни на одном из людских наречий.

Я замолчал. Домовой тоже. Мы молчали минут пять, потом я спросил:

- Сколько шёл первый... в смысле, как долго продолжалось первое падение?

- Три дня, - сказал мой домашний дух, а затем пояснил. - Три божьих дня, а божий день куда как длиннее земного! Три дня низвергались ангелы с Небес.

- А потом?

- Потом... потом пали мы.

- Вы?

Домовой вздохнул и, не ответив, повернулся ко мне спиной. Присмотревшись, я разглядел, что из спутанной шерсти торчат два каких-то отростка. Это были остатки крыльев.

- Так ты тоже ангел? - удивился я.

- Бывший, - вздохнул Нафанаил.

- Мы все, - добавил он, обведя рукой многочисленную лесную, полевую, болотную и прочую нежить, - когда-то были ангелами. Но в той, первой, войне мы колебались. Мы не знали, кто подлинно прав. Мы не приняли ни чьей стороны, и потому мы здесь. Нас считают предателями.

- Кто?

- Оба.

Домовой немножко помолчал, а затем сказал:

- Самое печальное - я и сейчас не знаю, кто из них прав.

***

Я думал, что ангелы будут падать до конца моих дней, но второй в истории мироздания дождь мёртвых ангелов продолжался лишь до поздней осени. Видимо, нынешняя война в Небесах носила, выражаясь терминологией СМИ, характер локального конфликта. В ночь с двадцать первого на двадцать второе октября домовой разбудил меня смущённым покашливанием и сказал, что дыра в преисподнюю закрывается. Это означало, что Ад принял всех, кто ему причитался.

Мы поднялись на гору, и я увидел, что ангелы теперь падают на припорошенную снегом мёрзлую землю, ударяются, ломая крылья, и разбредаются в разные стороны. "Их свергло Небо, не терпя пятна; И пропасть Ада их не принимает" - вспомнил я. Сердобольные лесовики, полевики, домовики и русалки подходили к падших, брали под руки и уводили с собой. Мы с Нафаней тоже совершили благое дело - взяли под опеку одного ангелочка. Теперь у меня два домовых - старый и молодой. У молодого крылья уже отпали, но шерстью он пока не оброс, а потому облик пока имеет вполне человеческий. По ночам они наперебой рассказывают мне о Рае и Аде, Боге и Сатане, ангелах и демонах, святых и грешниках. Правда, молодой так и не смог объяснить, из-за чего разгорелась вторая битва ангелов. Думаю, он и сам не понял, а если бы понял, то не сидел бы сейчас в моей избе. Зато я понял одну важную вещь: там, за пределами человеческого бытия, всё то же, что и здесь. Те же интриги, коварство, лицемерие, властолюбие, ложь и деспотизм. Только с эпитетами "божественные" и "дьявольские".

И когда я умру, мне вовсе не хочется оказаться ни в Царствии Божьем, ни в Геенне огненной. Говорят, каждый получает то, что заслуживает. Я верю, что заслужил свой кусочек небытия, и хочу, чтобы именно небытие, а не горние выси и не бездны адовы, стало моим посмертным уделом. И пусть сонмы праведников и легионы грешников считают меня предателем.

Осень 2008.