Перминов Петр Леонидович : другие произведения.

Трилогия Звягинцева

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Три сюжета из жизни молодого школьного учителя. Вещь очень личная и во многом автобиографическая.

ТРИЛОГИЯ ЗВЯГИНЦЕВА

Рассказы из школьной жизни

  ПРОВЕРКА-АУДИТ

   Даже далекий от системы общего образования человек понял бы, что сегодня в муниципальном лицее N 1 происходит нечто странное. Первым симптомом "странного нечто" была противоестественная тишина, ибо ни одного ученика в стенах лицея не наблюдалось, хотя час был утренний, а день отнюдь не каникулярный.
   Александр Павлович Звягинцев, молодой человек двадцати четырех лет от роду, преподававший в лицее географию и предмет со сложным названием "Основы безопасности жизнедеятельности", некоторое время постоял в фойе, настороженно прислушиваясь, а затем решительным шагом двинулся вглубь учреждения. Первой, кто попался ему на пути, оказалась Ольга Владимировна Вернер, заместитель директора по воспитательной работе.
   "Плохая примета - начинать день с Вернер!" - подумал Звягинцев и машинально отметил, что вид-то у Ольги Владимировны сегодня неважнецкий. По правде говоря, Вернер в педколлективе недолюбливали из-за ее вечного стремления поучать всех и каждого, но лично Звягинцев какой-то особой неприязни к ней не питал.
   - Здравствуйте! - поздоровался Александр и спросил, слегка понизив голос. - Ну, как они?
   - Серьезные мужики, Александр Палыч! - приложив руку к груди (видимо, для пущей убедительности) ответила Ольга Владимировна. - Серьезные!
   Лицо ее, и без того бледное, при этих словах стало совсем белым. Звягинцев хмыкнул (а она думала, что к нам скоморохи приедут?!) и поинтересовался:
   - Где у нас будет проходить заседание-то?
   Вернер назвала номер кабинета, но Александр вначале прошествовал в свой кабинет, чтобы снять верхнюю одежду. Раздевшись и сменив обувь, Звягинцев отправился в указанный Ольгой Владимировной кабинет, где через пять минут должно было начаться... А, собственно, что?
   А вот что. Лицей, в котором работал Звягинцев, был совсем молодым учебным учреждением, ему не исполнилось еще и десяти лет. Он даже еще не прошел аттестацию! Аттестационную комиссию, которая должна будет решить, достоин ли сей храм знаний гордо именоваться лицеем или же тянет только на обычную школу, ждали следующей осенью. А в этом году директор, Наталья Петровна Сидорова, решила вызвать комиссию предварительную, каковая выявила бы имеющиеся недостатки с целью исправления оных к моменту приезда настоящих ревизоров. Предварительная комиссия прибыла из областного центра и состояла, как уже понял Звягинцев, из "серьезных мужиков". Все это мероприятие именовалось "проверка - аудит". Ко времени описываемых событий комиссия проверяла лицей уже два дня, скрупулезно изучая документы и посещая уроки, но Звягинцева бог миловал, и до сегодняшнего дня высокоученых мужей он даже и не видел. Но сегодня члены комиссии изволили беседовать со всем педагогическим коллективом, в силу чего детям был устроен дополнительный выходной, а учителя собрались в одном из кабинетов, готовясь внимать мудрым речам.
   Александр дошел до искомого помещения и остановился на пороге в некоторой нерешительности, выискивая, куда бы ему сесть. Заседание обещало быть долгим, и Звягинцев старался подыскать себе компанию поинтереснее.
   Учителей в кабинете набилось уже полным-полно, и в воздухе стоял мощный гул. "Прям как 6 "бэ" на уроке!" - мысленно усмехнулся Звягинцев. Поначалу взор его остановился на первой парте среднего ряда, где уже обосновался учитель технологии Николай Иванович Бурков, известный весельчак и балагур. Звягинцева он расположил к себе с первых же минут знакомства, предложив перейти на "ты", несмотря на разницу в возрасте почти в двадцать лет. Так что теперь Звягинцев звал Буркова просто Иванычем, а Бурков Звягинцева - просто Саней. Иваныч был бы оптимальной компанией на весь сегодняшний день, благодаря его умению с иронией воспринимать самые серьезные вещи, но - увы! - место рядом с ним было уже занято его старинной приятельницей, преподавателем истории и обществознания. Неплохо было бы также подсесть к Инне Юрьевне Васильковой, учившей детей биологии, но и она уже сидела со своей подругой...
   Александр совсем было пал духом, но внезапно сердце его радостно затрепетало, поскольку в одном из отдаленных углов кабинета в полном одиночестве скучала за какой-то книгой Валерия Викторовна Чижова, специалист в области русского языка и литературы. О таком счастье Александр не смел даже и мечтать (у каждого свои понятия о счастье, не правда ли?). Он устремился к ней, лавируя между партами и раздавая во все стороны дежурные "здрасьте".
   Валерия Викторовна была уникальной женщиной. Во всяком случае, Звягинцев никогда не встречал никого, подобного ей. Мысленно он охарактеризовал ее, как "удивительное сочетание красоты, ума и стиля". Ему нравилось в ней буквально все: внешность, манера одеваться, редкое спокойствие, внутренняя интеллигентность, а также поразительное равнодушие к "перемыванию костей", чем так часто грешат женские коллективы. Достаточно продолжительное время Звягинцев обращался к ней исключительно на "вы", но в один прекрасный день осмелел настолько, что, когда они остались вдвоем, заявил ей:
   - Знаете, Валерия Викторовна, у вас только один недостаток - слишком длинное имя!
   Она поняла намек и в тот же день, когда они расходились по домам, она сказала ему: "До свидания, Саша!", а он ей: "До свидания, Лера!". Такие дела.
   - Здравствуй, Лера! У тебя тут не занято?
   Она оторвалась от чтения, подняла на него глаза и сказала:
   - Привет, Саша! Садись!
   Звягинцев опустился на стул, одновременно выкладывая из внутреннего кармана пиджака типичный для всех учителей еженедельник и гелиевую ручку, хотя ничего записывать явно не собирался.
   В этот момент гул множества учительских голосов неожиданно стих - в класс вошла директриса Наталья Петровна Сидорова, высокая и грузная женщина с властным лицом, пятидесяти восьми лет.
   - Уважаемые коллеги! - прогремел в тишине ее голос. Звягинцев невольно поморщился, ибо у Натальи Петровны была одна неприятная особенность: независимо от того ругала ли она кого-либо, хвалила ли, в ее голос неизменно отдавал металлом.
   Прокурорский голос Сидоровой ввел присутствующих в курс дела (на тот случай, если кто-нибудь до сих пор пребывал в преступном неведении), а затем Наталья Петровна сделала особый акцент на том, чтобы любую критику, исходящую из уст членов комиссии, педагоги воспринимали исключительно положительно. "К чему бы это?" - насторожился Звягинцев.
   Сидорова заняла свободное место за одним из столов, а в кабинете появились виновники сегодняшнего собрания - "серьезные мужики". Один из них внес под мышкой пачку документов, уселся рядом с Сидоровой и погрузился в их изучение. Другой, обладатель округлого брюшка и нагловатых, слегка выпученных глаз, вызывающе взгромоздился на край учительского стола. Третий же, в очках, с тощей козлиной бороденкой, встал возле доски, заложил руки за спину и объявил заседание открытым.
   - Добрый день, уважаемые дамы! - начал было он, видимо, не заметив ни Звягинцева, ни Буркова. В тот же миг Иваныч выдал нечто язвительное (что именно, Александр не расслышал), и председатель, извинившись, поменял обращение с "уважаемых дам" на "уважаемых коллег".
   - Кто-нибудь из этих на твоих уроках был? - шепотом спросил Звягинцев.
   Лера кивнула:
   - Был вон тот вот!
   - Брюхатый?
   - Ага. Представляешь, пришел к нам на урок литературы в девятый класс. Мы произведение обсуждаем, а он вмешивается! Да так нагло! И спорит!
   - Н-да, - сказал Звягинцев. Ему стало тоскливо.
   Тем временем человек, взявший на себя роль председателя, выдвинул идею: всем педагогам разбиться по группам, и минут через двадцать каждая группа (точнее, один ее представитель) должна будет доложить, чем преподавание того или иного предмета здесь, в лицее, отличается от преподавания того же предмета в обыкновенной школе.
   Александр долго прикидывал, к какой же группе ему примкнуть. Физическая география относится к области естественных наук, а экономическая - к области общественных, а чему относится ОБЖ - вообще непонятно, но так как Звягинцев всегда любил моря, горы и климат гораздо больше, чем отрасли промышленности и экономическую структуру регионов, то присоединиться он решил к группе естественников. Здесь, среди учителей биологии и химии, главной была Инна Юрьевна Василькова.
   - Каков наш специфический компонент? - вопрошала она. - Твое мнение, Саша?
   - Понятия не имею! - честно ответил Звягинцев. Ему было лень думать. Два других педагога усиленно изображали на лицах работу мысли. Александр не опускался до такого лицемерия: ему было глубоко безразлично все происходящее. Таким образом, из четырех человек реальным делом занималась одна лишь Инна Юрьевна. Как личность, Василькова очень нравилась Звягинцеву, ибо была она женщиной умной, инициативной и с хорошим чувством юмора. Единственным ее недостатком являлась полнота.
   После долгих размышлений вслух Василькова остановилась на идее исследований. Она пришла к выводу, что только в родном лицее на уроках биологии и химии учат навыкам исследовательской деятельности. Ухватившись за эту мысль, Инна Юрьевна набросала на клочке бумаги план устного выступления, после чего все вернулись на свои места. Тем более, что время, отведенное на раздумья, подходило к концу.
   - Ну, Лер, что придумали? - поинтересовался Александр, когда Чижова вновь оказалась рядом.
   - Да я в это дело особо и не лезла! - махнула рукой Лера.
   - И правильно! - одобрил Звягинцев.
   Заседание продолжилось, и первой на "сцену" попросили Татьяну Михайловну Сорокину, учителя физики. Тема ее доклада звучала следующим образом: "Работа с одаренными детьми на уроках физики и математики". Сам доклад был предельно прост. Суть его сводилась к тому, что на уроках по вышеозначенным предметам применяется принцип дифференцированного контроля, а именно: детям поумнее дают задачи посложнее, а детям поглупее - задачи попроще. Все ясно как божий день.
   Если бы Звягинцев был на месте кого-либо из членов комиссии, он благообразно покивал бы головой и отпустил бы Татьяну Михайловну с миром. Но Брюхатый был совсем не таков.
   - Так, так, так! - многозначительно сказал он. - Если я правильно вас понял, вся ваша работа с одаренными детьми сводится к тому, что одному ребенку вы даете задачу, условно говоря, в два действия, а другому - в четыре? Так?
   - Нет, не совсем..., - начала было Татьяна Михайловна, но почему-то осеклась и замолчала. Брюхатый взмыл над ней коршуном.
   - Как это не так? Вы же сами так сказали!
   - Я сказала, что одаренные дети, интересующиеся физикой, помимо обязательных уроков посещают еще и факультативные занятия, где выполняют задания повышенной сложности, - голос Сорокиной дрожал, но в нем отчетливо звучали вызывающие нотки.
   - Позвольте! - неожиданно вмешался второй "проверяльщик-аудитор", которого Звягинцев уже успел окрестить Козлобородым. - Позвольте! Если, допустим, я приду к вам на факультатив и дам детям задачку незнакомого им типа, справятся они или нет? Как лично вы учите детей решать задачи?
   - Ну, как и везде, - несколько недоуменно произнесла Татьяна Михайловна. - Сначала мы вместе прорешиваем типовую задачу, а уж потом...
   - Ага! - не дав ей закончить, торжествующе закричал Козлобородый. - Значит, вы просто даете ученикам готовый алгоритм решения! Самостоятельно находить решение вы их не учите! Простите меня, но это не работа с одаренными детьми!
   Вид у Татьяны Михайловны был как у преступника, привязанного к позорному столбу. Звягинцеву стало ее жаль. Остальным учителям тоже было неловко. Математики попытались спасти положение, но им было заявлено, что говорить в защиту физики от лица математики вообще нельзя, ибо это разные предметы.
   - Кто следующий? - спросил Брюхатый, когда бичевание Сорокиной наконец закончилось. В аудитории повисла гробовая тишина.
   - После такого быть вторым не хочет никто! - услышал Звягинцев чей-то шепот за спиной.
   После долгих колебаний у доски нарисовалась Светлана Владимировна Пеплова, как и Лера, преподающая русский и литературу. Она принялась рассказывать о том, как в лицее учат анализировать произведения, находить лирического героя в стихотворениях и давать нравственную оценку действиям того или иного персонажа.
   Первый же вопрос Брюхатого, который к тому времени вновь прочно обосновался на учительском столе, убил наповал:
   - А зачем все это надо? - спросил он.
   - Но позвольте, ведь все это служит формированию нравственности ребенка! - не очень уверенно произнесла Пеплова.
   - Это вы позвольте! - перебил Брюхатый. - Какую вы перед собой ставите задачу: научить ребенка анализировать произведение или сформировать его нравственность?
   - А разве одно без другого бывает? - недоуменно спросила Светлана Владимировна.
   - Конечно! - торжествующе воскликнул Брюхатый. - Я, например, могу прекрасно анализировать любое литературное творение, но при этом оставаться абсолютно безнравственным человеком.
   - Не согласна с вами! - робко заметила Пеплова, но аргументов в защиту своей точки зрения у нее, видимо, не нашлось.
   Тут в разговор вновь вступил Козлобородый и принялся нудно объяснять, что учителя литературы должны делать упор на что-то одно: либо на анализ произведения, либо на нравственную оценку героев оного.
   Звягинцев почувствовал прилив скуки. Он повернулся к Лере, долго смотрел на ее точеный профиль, а затем спросил:
   - Лера, ты Голдинга читала?
   Валерия оторвалась от своего еженедельника, в котором она делала какие-то пометки, и переспросила:
   - А?
   - Голдинга, говорю, читала?
   - Напомни, что у него?
   - Ну, "Повелитель мух", "Шпиль", "Зримая тьма", "Наследники"...
   - Вот первое читала, а остальные не припомню.
   - И как?
   - Да как тебе сказать...
   - Ясно, - сказал Звягинцев. - А мне, знаешь ли, "Шпиль" понравился. Сюжет в том, что настоятель одного собора одержим идеей: построить на этом соборе шпиль, но конструкция собора не рассчитана на подобную нагрузку. Короче, он по ходу дела теряет всех друзей, ломает судьбы окружающих его людей, в конце концов, умирает сам, но шпиль строит. И вот, когда он уже лежит на смертном одре, шпиль рушится. Такие дела.
   - И что же тебя особенно впечатлило?
   - Да особо-то ничего, - пожал плечами Звягинцев. - Только я вынес мысль, что сильная воля и сильный характер - это не всегда хорошо.
   Он улыбнулся какой-то виноватой улыбкой:
   - Видишь ли, все говорят, что у меня слабый характер. Так что "Шпиль" для меня - своего рода самооправдание.
   - Зато тебя дети любят, - возразила Лера.
   - Тебя тоже, - сказал Звягинцев.
   - Александр Палыч! Валерия Викторовна! Да прекратите же наконец! - раздался сзади чей-то сердитый шепот.
   - Молчим, молчим! - поспешно сказал Звягинцев.
   Александр вновь перевел свой взор на действо, разыгрывающееся возле школьной доски, а Валерия опять углубилась в творчество Куприна. Она постоянно перечитывала произведения школьной программы, хотя преподавала литературу не первый год.
   В это время перед аудиторией предстала Инна Юрьевна. В отличие от своих предшественников, она сразу взяла быка за рога, четко проговорив основные свои идеи и вычертив на доске схему проведения любого исследования: от постановки проблемы до написания выводов. Иначе говоря, Инна Юрьевна держалась молодцом, немало изумив членов комиссии.
   Брюхатый с Козлобородым принялись донимать Василькову ехидными вопросами (на которые она, впрочем, успешно отвечала), а за окном полил ледяной октябрьский дождь. Звягинцев некоторое время наблюдал творящееся в природе безобразие, а потом отвернулся и стал снова смотреть на Леру. Все-таки, у нее был чертовски красивый профиль.
   Она поймала на себе его взгляд и спросила:
   - У тебя случайно скотча в кабинете нет?
   - Случайно нет. Но могу принести из дома. А что?
   - Стекло у меня на столе помнишь? Вчера всю ладонь об него изрезала. Вот, посмотри!
   Звягинцев взял ее ладонь в свою, а затем, повинуясь внезапному порыву, погладил ее кончиками пальцев, дотронулся до едва заметного пореза и зачем-то потрогал обручальное кольцо, словно проверяя, надежно ли оно сидит. Потом порыв прошел, и Александр поспешно спрятал руки под стол, будто школьник, напакостивший своему соседу по парте.
   - Выброси ты это стекло! - сказал он, чтобы хоть что-то сказать.
   Брюхатый объявил пятиминутный перерыв.
   - Пошли, Палыч, покурим! - предложил Бурков.
   Звягинцев не курил, но постоять с Иванычем в мужском туалете и перекинуться парой слов согласился с радостью.
   Бурков затянулся, выпустил струю дыма из-под своих пышных усов и спросил:
   - Ну, Саня, что ты обо всем этом думаешь?
   - Да ничего хорошего! - ответил Звягинцев. Он стоял, выпрямив ноги и прислонившись спиной к холодному кафелю стены. - По-моему, они решат, что наш хваленый лицей тянет максимум на общеобразовательную школу.
   - Ну, на школу-то мы все-таки тянем! - засмеялся Бурков, зашевелив усами (Звягинцев знал, что за эти усы некоторые недалекие личности из восьмого "б" называет Иваныча Болваном-тараканом). - Нет, Саня, поверь мне, в этом лицее порядка никогда не будет!
   - Между прочим, в приличные гимназии и лицеи детей отбирают по принципу одаренности, - заметил Звягинцев. - А у нас - по принципу: у кого из родителей денег больше. А знаешь, что меня умиляет больше всего? Это то, как наша администрация умеет создавать видимость работы!
   Бурков оживился:
   - Это ты, Саня, верно подметил! Молодец! Только год проработал, и уже заметил!
   Некоторое время они стояли молча. Потом Звягинцев бросил взгляд на свои наручные часы и предложил возвращаться, поскольку в противном случае они рискуют опоздать на продолжение шоу.
   Когда все педагоги расселись по своим местам, перед ними возник Козлобородый и, подобно конферансье, объявил о начале второго действия.
   На сей раз пришло время держать ответ Ольге Владимировне Вернер. Ее выступление носило название "Особенности воспитательной работы в лицее" (Звягинцев заметил, что в названии каждого второго доклада звучат слова: "особенности", "работа" и "лицей"). Едва лишь Вернер начала свою речь, Александр был неприятно удивлен тоном ее голоса: куда девались привычные уверенность и жесткость, столь часто присутствующие в разговорах Ольги Владимировны с детьми и некоторыми родителями?! Да и сам текст доклада был весьма невнятен, что составляло резкий контраст с выступлением Инны Юрьевны.
   Когда госпожа Вернер закончила, Звягинцеву показалось, что экзекуторы потирают руки, предвкушая скорую расправу.
   - Ох, сейчас будет жесткий ритмичный секс! - шепнул он Лере.
   - Ну, так и в чем же заключается ваша воспитательная работа? - ехидно спросил Брюхатый.
   - Как - в чем? - удивилась Ольга Владимировна. - Я же вам объяснила: у нас постоянно ведется работа с родителями, существует Совет старшеклассников!
   "Знаю я вашу работу с родителями!" - подумал Звягинцев. На него опять навалилась невероятная тоска, которую он привык объяснять осенней депрессией. Он начал думать о том, что скоро зима, что у него чертовски маленькая зарплата, что все друзья, как назло, далеко... Но самую большую тоску вызывало еще пока смутное чувство к сидящей рядом с ним женщине. Женщина эта была старше его на три года и, к тому же, уже пять лет замужем, так что возникшее светлое чувство не имело никакого будущего.
   Звягинцев обвел аудиторию взглядом. Он был почти уверен, что большинство присутствующих злорадствуют, наблюдая фиаско Вернер, но сам испытывал к ней сейчас только жалость. Чтобы хоть как-то отвлечься от мрачной действительности, Александр принялся сосредоточенно листать свой еженедельник. О! Не лишенному дедуктивного мышления человеку эта маленькая книжечка могла бы многое рассказать о своем хозяине. На первой же открытой наугад странице Звягинцев наткнулся на карикатуру, нарисованную им самим пару недель назад: Ольга Владимировна Вернер в кайзеровской островерхой каске, стоящая навытяжку на фоне лозунга - "Наше нравственное воспитание - самое нравственное во Вселенной!".
   "Надо же, какое совпадение!" - удивился Звягинцев, но потом испугался, что Лера узрит данное безобразие, и поспешил поскорее перевернуть страницу. На другой стороне красивым каллиграфическим почерком были выведены строки Reznor'овской песни "Hurt":
   What have I become,
   My sweetest friend?
   Everyone I know
   Goes away in the end.
   На свободном пространстве страницы Александр взялся старательно рисовать логотип группы NINE INCH NAILS: прямоугольник, а в нем - три заглавных буквы: "эн", "ай" и еще раз "эн", причем, вторая "эн" была перевернута и выглядела как русская "И". Окончив труд, Звягинцев вынырнул в окружающую действительность.
   - ... отсюда я делаю вывод, что никакой воспитательной работы в вашем учебном заведении не ведется! - заключил Брюхатый, еще больше выпучив свои и без того большие глаза и глумливо разведя руками.
   - Вот злонравия достойные плоды! - еле слышно прокомментировал ситуацию Звягинцев.
   Вскоре был объявлен очередной перерыв. Звягинцев вновь очутился в компании Буркова.
   - А здорово он Вернериху отделал! - не без восхищения сказал Иваныч.
   - Ага, - согласился Александр и добавил. - Только мне ее, честно говоря, жалко.
   - Сама виновата, Саня, - возразил Бурков. - В приличных учебных заведениях существуют строгие требования к дисциплине. К примеру, из второй гимназии, где я проработал три года, за одно-единственное матерное слово вышибали безо всяких, а у нас...
   - А у нас только пальчиком погрозят! - зло сказал Звягинцев.
   Они постояли некоторое время молча.
   - Ладно, черт с ними со всеми! - махнул рукой Звягинцев. - Докурил? Ну, тогда пошли обратно!
   Когда все расселись по местам, слово взял Козлобородый.
   - Уважаемые коллеги! - сказал он. - Мы с вами выслушали все доклады, обсудили их достоинства и недостатки. Больше всего нам понравилось выступление Инны, если не ошибаюсь, Юрьевны. Все ясно, четко, логично. Теперь задача вашего методобъединения: довести ее проект до ума. У всех остальных к моменту приезда аттестационной комиссии также должны быть индивидуальные образовательные проекты. На это вам дается больше года.
   Он говорил долго и пространно, а под конец своей речи обратился лично к Вернер:
   - А вам, Ольга Владимировна, мы рекомендуем предоставить больше свободы Совету старшеклассников.
   Вернер удрученно кивнула.
   Тут со своего места поднялся третий, доселе незаметный член комиссии, и провозгласил:
   - Все документы в полном порядке.
   Козлобородый лучезарно улыбнулся:
   - На наш взгляд, ваше учебное заведение вполне соответствует статусу лицея. Все выявленные недостатки незначительны и могут быть исправлены в самое ближайшее время. У вас есть, что добавить, коллега? - обратился он к Брюхатому.
   Брюхатый тоже лучезарно улыбнулся.
   - Простите нам наш стиль ведения заседания! - сказал он. - Это своего рода шоковая терапия... Ну, а теперь может у вас есть пара слов и для нас? Прошу делиться своим мнением. Может, и вы нас за что-нибудь покритикуете?
   Звягинцев задумался: а что мог бы сказать лично он? Наверное, он сказал бы, мол, ваша шоковая терапия, конечно, дело хорошее, да только подходит, увы, не для всех. Кого-то она действительно заставит пересмотреть свои взгляды и преподавать по-новому, а кто-то может и совсем опустить руки.
   Вслух Александр не сказал ни слова. Зато реакция его коллег была несколько неожиданной. Звягинцев мысленно охарактеризовал происходящее фразой: "Учителя впали в юродство". Педагоги поочередно поднимались со своих мест, отвешивали земные поклоны и произносили нечто вроде: "Ой, спасибо вам, отцы наши! Просветили невежд!". Господа проверяющие смотрели на все это со снисходительными улыбками.
   Своеобразный итог подвела Инна Юрьевна.
   - Знаете, - сказала она, приложив ладонь к пышной груди в знак искренности своих слов. - До сего дня наш лицей можно было уподобить гигантскому нарыву, который давно уже ноет, но все никак не прорвется. Так вот, вы - тот самый скальпель, который вскрыл этот гнойник, после чего обязательно должно наступить облегчение! Спасибо вам за это!
   На пару секунд в классе повисла гробовая тишина. И учителя, и члены комиссии были несколько ошеломлены неожиданной физиологичностью метафоры. Затем в тишине раздался чей-то одинокий возглас: "Оригинально!".
   Инна Юрьевна смутилась.
   - Я могу сказать и по-другому, - предложила она.
   - Я думаю, достаточно! - раздался властный голос Сидоровой. Последнее слово, как всегда, осталось за ней. - Давайте поблагодарим наших просветителей еще раз и пожелаем им счастливого пути!
   Аудитория разразилась аплодисментами. "Серьезные мужики" откланялись и покинули стены кабинета.
   "Жаль, что у меня совершенно нет времени! - подумал Звягинцев. - Чудный бы получился психологический этюд!"
   Учителя зашумели, повскакивали со своих мест, принялись бурно обсуждать события сегодняшнего дня.
   - Лера, ты домой идешь? - спросил Звягинцев как бы между делом и, получив утвердительный ответ, добавил. - Ну, тогда пойдем вместе.
   Дождь лил по-прежнему. Александр принципиально не признавал зонтов, а потому невольно морщился от падающих на лицо капель. Чижова извлекла из сумки свой изящный зонтик и раскрыла его над ними обоими. Так они и пошли, стараясь держаться ближе друг к другу, чтобы не промокнуть. Квартал от лицея до Лериного дома они прошли молча.
   - Ты слишком близко живешь! - с укором произнес Звягинцев, а затем спросил: - Чем будешь заниматься в выходные?
   Он спросил это просто так, дабы поддержать беседу.
   - Не знаю, - она пожала плечами. - Вообще-то собирались к моим родителям съездить... Не знаю. А ты?
   - Телевизор смотреть, - с отвращением сказал Звягинцев.
   Они постояли некоторое время, не говоря друг другу ни слова.
   - Беги домой! - наконец сказала Лера. - Промокнешь! Спасибо, что проводил!
   - Пожалуй, пойду, - согласился Александр. - Ну, до понедельника!
   - Счастливо!
   Он не тронулся с места, пока она не скрылась за дверями подъезда. После этого он резко развернулся и зашагал домой, не особо обращая внимания на лужи. Он шел и чему-то улыбался.
   Чему?
   Вряд ли сам Звягинцев смог бы ответить на этот вопрос.

НОРМАЛЬНОЕ ЯВЛЕНИЕ

1

   Первое, что услышал Звягинцев, войдя в фойе лицея, был диалог следующего содержания:
   - Да ты ж, Батон, вафлер!
   - Э!.. Ты че, бич?! Ты отвечаешь?!
   - Отвечаю! Мне пацаны рассказывали, что, когда ты летом бухой в сарае валялся, тебя в рот отымели!
   - Вот ты и балабол!
   - Слово пацана!
   Разговор происходил между двумя семиклассниками: Сергеем Бахтиным и Антоном Ермолаевым по кличке Батон. "Лицеисты, бля!" - мысленно сказал Звягинцев, усмехнулся, покачал головой и направился в раздевалку. Начинался новый учебный день.
   До начала первого урока оставалось еще минут пятнадцать, а потому можно было немного посидеть на диване в учительской, набираясь моральных сил. Обычно в это время в учительской было полно народа, но сейчас в ней сидела одна-единственная Юленька Гладкова. Судя по ее лицу, она была далеко за пределами этого мира.
   - Привет! - сказал Александр.
   - Привет, - отозвалась Юля.
   Звягинцев хотел было спросить, чего это она такая грустная с утра, но почему-то передумал. Он взял с полки журнал седьмого "а", открыл его на своей странице и принялся заполнять: написал сегодняшнее число и тему предстоящего урока.
   - Знаешь, что мне сейчас наша администрация заявила?! - подала голос Юля.
   Звягинцев оторвался от журнала и покачал головой: откуда ж мне знать?
   - Они мне убирают половину нагрузки! Говорят, что я не могу поддерживать дисциплину на уроках, родители, мол, жалуются... Так хоть бы слово раньше сказали! Нет, просто взяли и урезали!...
   - Оригинально! - сказал Звягинцев. - Впрочем, это вполне в стиле нашего руководства. Нормальное, так сказать, явление. То есть у тебя теперь остается только полставки? И что будешь делать?
   - А что мне теперь делать?! - вздохнула Юля. - Четверть-то уж как-нибудь доработаю.
   Юлия Викторовна Гладкова, симпатичная двадцатидвухлетняя девушка, только-только окончившая филологический факультет пединститута, пришла в лицей в начале этого учебного года (Сидорова взяла ее учителем литературы). Проблемы с дисциплиной бывают у всех молодых специалистов, и задача администрации любой школы заключается в оказании всевозможной помощи, направленной на преодоление этих проблем. Во всяком случае, так считал Звягинцев. Администрация же лицея поступала по-своему, так, как сегодня поступила с Юлей. Это был особый стиль кадровой политики: на работу принимали молодого специалиста, бросали его один на один с толпой оголтелых лицеистов, а потом говорили: "Ага! Не можешь?! Ну и иди отсюда!". Александру всегда приходила на ум аналогия с методикой обучения плаванию, когда ребенка вывозят на лодке на середину реки и бросают в воду. Отличие только одно: если ребенок начнет тонуть, его выловят, а здесь - философски разведут руками: ну, нет так нет!
   - Н-да, ситуация..., - сказал Звягинцев и после длинной паузы добавил. - Ну, пора мне.
   - Ты сейчас к кому?
   - К седьмому "а", будь они неладны!
   - Счастливо!
   Звягинцев откровенно не любил уроки в этом классе. Каждый ученик седьмого "а" был, в сущности, чудным, умным, доброжелательным ребенком, но все вместе они представляли почти неуправляемую, громогласную ораву, которой учеба была абсолютно до фени.
   Александр вошел в класс со звонком.
   - Здравствуйте, Александр Павлович! - завопили дети, вместо того, чтобы тихо выстроиться возле своих парт, как положено дисциплинированным ученикам. Куда там! Веселье шло полным ходом: от ученика к ученику летал чей-то пенал. Броски злосчастного пенала сопровождались криками "Масть!".
   - Так! Я чего-то не понял: вы звонок слышали или нет?! - окрик подействовал, гомон постепенно затих, лицеисты вытянулись по стойке смирно. "Мастевый" пенал остался сиротливо лежать на полу.
   - Чье? - поинтересовался Звягинцев.
   Класс безмолвствовал.
   - Твой? - спросил он у Кати Малышевой, долговязой некрасивой девочки, в полном одиночестве сидящей на первой парте. Катя молча кивнула.
   Звягинцев нагнулся, поднял пенал и передал его хозяйке.
   - Все, Александр Палыч, вы теперь масть! - хитро улыбаясь, сказал Ванька Морозов.
   - Сам ты... это слово! - ответил Звягинцев, глядя на Морозова как на душевнобольного. - Ладно, проверим, что вы там учили дома...

2

   Где-то в середине рабочего дня Звягинцева поймала Ольга Владимировна Вернер, заместитель директора по воспитательной работе.
   - Александр Палыч, - сказала она, - у меня к тебе дело на миллион!
   - Какое? - насторожился Звягинцев.
   - Наталья Сергеевна заболела... На больничном она.
   Факт ухода Натальи Сергеевны на больничный означал только одно - Звягинцеву предлагалось временно стать классным руководителем седьмого "б".
   Седьмой бэ... Уже при одном только упоминании этого класса многих преподавателей начинала бить нервная дрожь. Удивительно, но именно такую реакцию чаще всего вызывали этим четырнадцать малолетних полудурков. Седьмой "б" был результатом неудачного эксперимента по разделению классов на лицейские и общеобразовательные. Всех хороших учеников скомпоновали в седьмой "а", а все "отбросы общества" оказались в седьмом бэ.
   В принципе, общеобразовательные классы были и в параллели восьмых, и в параллели девятых, но ни один из них не был таким, как седьмой бэ. Дело в том, что среди "бэшников" пышным цветом цвела криминальная субкультура со всеми ее составляющими. Здесь имелась своя иерархия, сходная с той, что бывает в уголовном мире, то есть наличествовали "бугры", "пацаны", "середняки" и, конечно же, "обиженные" (как без них!); был свой жаргон, имеющий весьма много общего феней; были свои обряды. Для полноты картины не хватало только общака и наколок (рисунки ручкой на предплечье не в счет).
   И такое вот сообщество предлагали возглавить Звягинцеву. Врагу не пожелаешь. И таким врагом могла стать Вернер в случае его отказа.
   - Согласен! - обреченно махнул рукой Александр. Он предпочитал оставаться в хороших отношениях со всем коллективом.
   - Вот и хорошо! Вот и замечательно! - обрадовалась Ольга Владимировна. - А об оплате не беспокойся, с сегодняшнего же дня начну тебе часы ставить!
   - Попал ты, Палыч! - прокомментировал ситуацию приятель и коллега Звягинцева Димка Мельков, преподаватель информатики. Во время разговора с Вернер он стоял рядом и все слышал. - Сочувствую!
   - Да уж! - сказал Звягинцев. - Ну не умею я отказывать, хоть убей! С другой стороны, не тебя же им на седьмой "б" бросать. Все-таки, я постарше, и опыта у меня малость побольше... Слушай, у тебя ведь сейчас "окно"? У меня тоже. Пошли поедим, а?
   - Пошли.
   Они спустились в столовую.
   - У тебя сколько еще уроков? - поинтересовался Мельков.
   - Один, - с омерзением сказал Звягинцев. - У моих новых подшефных. Ты представляешь?! Седьмой бе шестым уроком! Нет, в пятницу точно напьюсь!
   Когда прозвенел звонок, возвещающий конец пятого урока, приятели вышли в коридор. Оставлять седьмой "б" на перемене без присмотра было рискованно, но проводить в их компании лишние пятнадцать минут Звягинцеву совсем не хотелось. Мимо текли потоки лицеистов, среди которых было много умных, интеллигентных детей, общаться с которыми было гораздо приятнее, чем с семиклассниками. Иногда по коридору проходили педагоги, с которыми Звягинцев тоже успевал перекинуться парой реплик. Среди этих проходящих была и Олеся Викторовна, заведовавшая в лицее составлением расписания.
   - Олеся, за что ты меня так не любишь? - обреченно спросил Александр.
   - В смысле? - не поняла та.
   - Ставить мне седьмой бэ шестым уроком - это, по-моему, издевательство!
   При этих словах Димка рассмеялся: ему стало ясно, что на данный момент для Звягинцева все проблемы мира сосредоточились в одном-единственном классе. И он был не далек от истины.
   В этот момент раздался звонок на урок.
   - Ну, пожелайте мне удачи! - сказал Звягинцев, сделал глубокий вдох, как перед погружением под воду, и вошел в кабинет.

3

   - Здравствуйте! - поздоровался Звягинцев. Все-таки, учительская этика прежде всего.
   - Здрасьте! - нестройно отозвались два или три девичьих голоса. Остальные даже не удосужились повернуть головы в сторону учителя, не говоря уж о том, чтобы встать перед ним. Звягинцев смотрел на подобное пренебрежение к себе сквозь пальцы: воспитывать этих лично он не собирался.
   - У меня для вас объявление, - сказал Звягинцев. - Наталья Сергеевна на больничном, так что вашим классным руководителем опять буду я. Возражений нет? Тогда начинаем урок... А кстати, где господин Бахтин с господином Бурмантовым?
   - Курят! - выкрикнул Сашка Собакин.
   - Ну и хрен с ними! - сказал Звягинцев себе под нос, после чего громко провозгласил: - Так, открываем тетради, записываем сегодняшнее число и тему, - по опыту он знал, что спрашивать домашнее задание у детей этого класса, когда идет уже шестой урок, - напрасная потеря времени.
   Когда от начала урока прошло уже минут десять, дверь с громким стуком открылась, и на пороге кабинета нарисовались Сережа Бахтин и Андрюша Бурмантов по кличке Бурмот.
   - Здорово! - придурковато улыбаясь, сказал Бурмантов.
   - Я тебе сейчас дам "здорово"! - пригрозил Александр. - Ну-ка марш по местам!
   Оба семиклассника довольно заржали и уселись за своими партами. В иерархической пирамиде седьмого "б" оба занимали самую вершину, то есть являлись "буграми", хотя, по мнению Звягинцева, Бурмантова следовало бы отнести к касте отморозков-беспредельщиков. Оба они были из материально обеспеченных, но неполных семей (оба воспитывались только матерями). Мать Бахтина отчаянно пила, но при этом сохраняла (удивительно!) свое весьма хорошо оплачиваемое рабочее место, так что Сережа не испытывал недостатка ни в чем, кроме материнского внимания. Он быстро связался со шпаной, а поскольку по натуре Бахтин был явным лидером, нет ничего удивительного в том, что класс вскоре стал представлять собой зону в миниатюре. Что касается Андрюши Бурмантова, то он представлял собой феномен, загадку, которую Звягинцев никак не мог разгадать. Загадка была такова: как в престижном учебном заведении мог шесть с половиной лет проучиться ребенок, самое место которому в спецшколе для малолетних правонарушителей? Александр подозревал, что разгадка кроется в той своеобразной политике, которую проводило руководство лицея, и которая заключалась в превращении учебного заведения в "богадельню" для всех "сирых, убогих и слабоумных".
   Бурмот был бы кладезем для психиатров и специалистов по трудновоспитуемым подросткам, если бы тем им заинтересовались. С раннего школьного возраста был он склонен к истерическим припадкам и неадекватным поступкам, представляющим угрозу для здоровья и имущества лицеистов, и как могла директор Н. П. Сидорова, всегда провозглашавшая, что самое главное - здоровье ребенка, не осознавать этого - Звягинцев решительно не понимал. Зато одноклассники Андрюши прекрасно осознавали и относились к нему весьма настороженно (за исключением, пожалуй, Бахтина).
   Впрочем, нельзя было отрицать наличия у Бурмантова некоей дьявольской харизмы, влекущей к нему сверстников и вызывавшей у них одобрение любой его выходки. Пока оба "героя" сидели относительно тихо: Андрюша что-то рисовал на листочке, а Сергей пытался приобнять свою соседку, Лену Малкову, напевая ей на ухо: "А белый лебедь на пруду качает павшую звезду!".
   - Можно выйти? - попросился вдруг Бурмантов.
   - Ты ж только что пришел! - удивился Звягинцев. - Зачем тебе?
   - Ссать хочу! - признался Андрей.
   - Бог с тобой! Иди, - великодушно разрешил Александр.
   Бурмантов вальяжно поднялся и развязной походкой вышел из кабинета. Звягинцев продолжил урок. Отсутствие Андрюши нравилось ему куда больше, чем его присутствие: чем дольше не будет в классе Бурмота - тем лучше для педагогического процесса.
   К величайшему разочарованию Звягинцева Андрей вернулся уже через три минуты. Щеки его были подозрительно надуты, а изо рта, собранного в куриную гузку, сочилась тоненькая струйка воды.
   - Глотай! - потребовал Звягинцев, отчетливо понимая, что Бурмантов задумал нечто нехорошее.
   В ответ тот энергично замотал головой: не дождешься!
   - Я сказал: глотай! - повторил Звягинцев и решительно двинулся в Андрюшину сторону.
   Все произошло за долю секунду. Когда между Звягинцевым и Бурмантовым оставалось не более одного шага, Андрей резко отвернул голову в сторону и выбросил струю воды в направлении мирно сидящего за первой партой Романа Рябова.
   Класс одобрительно захохотал.
   - Пошел вон, а? - предложил Звягинцев.
   Выходя из кабинета, Бурмот на пару секунд задержался, повернулся и крикнул:
   - Ряба - лох, козел мастевый! - после чего исчез за дверью.
   Звягинцев отправил Рябова в столовую вытираться и кое-как довел урок до конца. Отпустив детей, он принялся обдумывать текст докладной на Бурмантова: социальный педагог когда-то сказала ему, что чем больше материалов накопится на Андрюшу, тем скорее его можно будет отправить в какое-нибудь учебное заведение закрытого типа. Звягинцев верил в это свято, как неизлечимо больной, разочаровавшись в традиционной медицине, верит в силу прабабкиного средства.
   Набросав на листке бумаги текст докладной, Александр вышел в коридор. Навстречу ему попался Димка Мельков.
   - Ну, как урок? - поинтересовался он.
   - Отвратительно! - признался Звягинцев.
   - Ч-черт! - произнес он после небольшой паузы. - Сегодня ведь еще на собрание к восьмому "б" переться! Тебя не приглашали? Счастливчик!

4

   Общение с родителями учащихся восьмого "б" не доставило Звягинцеву особого удовольствия, но и негативных эмоций не прибавило. Упомянутый класс, как и нынешние подшефные Александра, являлся общеобразовательным, так что и с успеваемостью, и с дисциплиной там тоже было, мягко говоря, не очень. Тем не менее, там учились нормальные, дружелюбные ребята, совершенно чуждые тюремной романтики, так что Звягинцев особых претензий к ним не имел. Именно так он и заявил собравшимся отцам, матерям, теткам и бабушкам. Со своей стороны, родители и прочие родственники претензий к Звягинцеву тоже не имели: все-таки ОБЖ не алгебра и не русский язык.
   Досталось бедной Юле...
   - А вам не кажется, что именно вы виноваты в том, что наши дети плохо себя ведут? - спросила одна из родительниц. - Если не ошибаюсь, вас уже сняли с двух классов?
   "Она-то откуда знает?" - удивился Звягинцев.
   - По-моему, это отношение к делу не имеет, - заявила Юля. - Я не умею да и не хочу орать на детей, потому что, по-моему, это унижает и их и меня. Но если ваши дети до сих пор не научились себя вести на уроках, то это вина скорее ваша, чем моя.
   "Молодец Юлька!" - подумал Звягинцев.
   - Но ведь, к примеру, на уроках Татьяны Михайловны они ведут себя по другому! - не сдавалась родительница. - Может быть, вам следовало бы поучиться у нее?
   Тут, конечно, следовало бы возразить, что педагогический стаж Татьяны Михайловны больше Юлиного на двадцать лет, а как вели себя ее ученики тогда, два десятилетия назад, никому не известно, но... Юлия уже устала обороняться.
   - Ну и что будем делать? - спросила классная восьмого "б" Валентина Петровна Глущенко, преподававшая в лицее физкультуру.
   - Да, что будем делать?
   - Предлагаю родителей особо злостных нарушителей снимать с работы и сажать рядом за парту! - предложил кто-то из учителей.
   Предложение понравилось не всем присутствовавшим, но большинством голосов оно все же было одобрено.
   - Расстроилась? - спросил Звягинцев Гладкову, когда они вместе покинули стены лицея. Александр решил проводить Юлю до остановки.
   - Да ну их! Сами своими детьми не занимаются, а потом учителя виноваты...
   - Меня знаешь что удивило: откуда они знают, что у тебя ставку урезали? Беспроволочный телеграф, блин!
   - А главное - какое их дело?! Честное слово, бесит уже... Как ты тут работаешь третий год?
   - Привык уже, - пожал плечами Звягинцев.
   Некоторое время они стояли молча.
   - Кстати, вон какой-то автобус, - сказал наконец Звягинцев. - Твой?
   - Мой!
   - Ну, тогда до завтра.
   И они распрощались.
   "Не с ее натурой работать в школе, - подумал Александр. - Сожрут. Ей-богу, сожрут! Уж слишком серьезно она ко всему относится". Сам-то он постепенно учился на многое смотреть сквозь призму иронии. Это его и спасало. Как в песне:
   Только два выхода у честных ребят -
   Взять автомат и убивать всех подряд
   Или покончить с собой, с собой, с собой,
   Если всерьез воспринимать этот мир...
   А вот за Юльку было обидно.

5

   В пятницу у Звягинцева было всего три урока, с самого утра. Очень хорошее расписание (для тех, кто понимает). Вот только у его подопечных уроков было пять, а оставлять их одних без присмотра Александр не решился. И ведь как в воду глядел!
   На перемене после четвертого урока к нему подбежала запыхавшаяся Елена Игоревна Митрохина, которую все звали между собой просто Леночкой, и взволнованным голосом сообщила:
   - Там твой Бурмантов мальчика какого-то избивает!
   - Какого мальчика? Где? - попытался уточнить Звягинцев, но Митрохина только неопределенно махнула рукой.
   Звягинцев быстрым шагом пошел по направлению к кабинету биологии, поскольку, согласно расписанию, у седьмого "б" должен был быть именно этот урок. Когда навстречу ему попался Роман Рябов, прикрывающий ладонью огромный кровоподтек под глазом, Александр понял, что движется в правильном направлении.
   - В медпункт? - спросил Звягинцев.
   Рома молча кивнул.
   Когда Звягинцев подошел к кабинету биологии, там уже собралась целая толпа зрителей. Спектакль разыгрывали Ольга Владимировна Вернер и Андрей Бурмантов. Вернер могучей рукой прижимала Андрюшу к крашеной стене и приговаривала:
   - Эх, взять бы тебя - да рожей об стену! Так ведь нельзя!... Или все-таки двинуть, а? Свидетелей ведь не будет!
   - Че-е? - обиженно тянул Бурмот.
   Тут Ольга Владимировна заметила подошедшего Звягинцева.
   - Бери этого, Александр Павлович! - сказала она, указывая на Андрюшу. - Отведем его пока к Наталье Петровне, а я милицию вызову.
   Они вдвоем взяли Бурмантова под белы руки и поволокли его к директору, сопровождаемые толпой детей. Бурмантов отчаянно извивался, упирался и выкрикивал оскорбления в адреса всех, кто только приходил ему на ум. Никто ему не отвечал.
   Когда процессия проходила мимо столика, за которым сидел вахтер, Бурмантов сделал резкий рывок, высвободился, подбежал к столику, схватил лежащие на нем ножницы и дико заорал:
   - Всех, суки, порешу! И себя тоже!
   Звягинцев опешил. Кто-то из девчонок завизжал. К счастью, в этот самый момент за спиной у Бурмантова возник Дмитрий, который, оценив ситуацию, мгновенно обезоружил Андрея, вывернув ему руку. В конце концов, Бурмантов был препровожден в директорский кабинет и посажен на стул под присмотр самой Сидоровой.
   - Александр Палыч, позвони матери Романа, пусть приедет! - устало сказала Вернер.
   - Позвоню, позвоню, - пообещал Звягинцев. - Только, по-моему, надо заодно и скорую психиатрическую вызвать...
   Минут через пятнадцать приехала инспектор по делам несовершеннолетних и забрала Бурмантова. Еще минут через пять примчалась взволнованная мать Ромы Рябова и забрала сына домой, несмотря на настойчивые просьбы Вернер съездить в травмопункт и засвидетельствовать побои.
   - Нет, это надо ж такое учудить! - скажет Звягинцев получасом позже. - "Всех порешу, и себя тоже!". Да-а... А замашки-то у мальчика типично зэковские. За что он Ромку-то? Нет, сегодня точно напьюсь.
   - Напьемся! - поправит его Мельков.

6

   Вечером того же дня они втроем сидели в мастерской Николая Ивановича Буркова. На столике стояла бутылка водки, лежали кружочки копченой колбасы, хлеб и соленые огурцы. Компания мирно выпивала.
   - Я на девяносто девять процентов уверен, что Бурмантов кончит свои дни либо на зоне, либо в психушке, либо где-нибудь под забором, - говорил Звягинцев. - Вопрос только в том, скольким он еще жизнь испортит до того. Не могу я понять, чего они к Ромке-то цепляются? Ну ладно бы он чем-то от них отличался, внешностью или умом. Тогда было бы понятно - нонконформизм дети никогда не приветствуют. Так ведь нет - он ведь точно такой же, как они! Тихий он, правда...
   - Вот поэтому и цепляются, - сказал Бурков. - Они же типа "авторитеты", им же надо за счет кого-то самоутверждаться. Кого-то надо опускать. А как без этого?!
   - Во-во! - вставил Димка. - К ним в класс входишь, так как на зону попадаешь.
   - Это называется: почувствуй себя вертухаем! - горько засмеялся Звягинцев.
   - Мне другое непонятно, - после небольшой паузы сказал Бурков. - Почему родители у Ромки бездействуют? Давно бы уж подали в суд и на Бурмантова, и на классного руководителя (не на тебя, Саня!), на директора, в конце концов. Конечно, ничего бы не было, но прецедент создали бы, и "мамка" бы зашевелилась и порядок бы в лицее навела.
   - Ну-у, видимо, они считают, что это чисто детские дела, в которые им вмешиваться не стоит, - ответил Звягинцев. - Нормальное явление.
   - Ни хрена себе "нормальное"! - возмутился Мельков. - Если так дальше пойдет, то слово "лицей" в нашем городе будет ассоциироваться с колонией для малолетних преступников.
   - Да-да! - поддержал его идею Иваныч. - И, как на настоящей зоне, будут отдельные классы для воров в законе, для "мужиков" и для "петухов". Причем, кабинеты будут тоже отдельные, потому что "авторитетам" сидеть за теми же партами, что и "обиженные", будет, естественно, западло!
   Эта идея вызвала всеобщее веселье. Водка постепенно снимала накопившееся за неделю напряжение, превращая любую проблему в нечто совершенно незначительное, достойное разве что снисходительного смеха.
   - Разливай, Димка! - скомандовал Бурков. - Давайте-ка выпьем за нашу работу. Настоящая мужская работа. Бабам в образовании делать нечего.
   Они выпили.
   - Кстати, кто придумал называть Сидорову "мамкой"? - спросил Звягинцев. - Иваныч, ты?
   - Ну я, - скромно признался Бурков. - А что?
   - Да я тут недавно узнал, что "мамка" - это, оказывается, содержательница борделя. Так мы с вами, получается, шлюхи что ли?
   - Да! Да! Самые настоящие шлюхи! Оказываем услуги. Образовательные.
   Мельков налил всем еще по пятьдесят граммов.
   - Ну, чтоб мы почаще так собирались! - провозгласил тост Иваныч и, выпив водку, добавил. - Одно плохо, позвать-то в компанию больше некого. Ты, Саня, правильно тогда сказал: мрачно у нас в лицее. Мрачно! Вроде, девки все молодые, но ску-у-учные!...
   - Да уж, - согласился Звягинцев. - Я это уже в первый год работы понял.
   - Я тоже, - вставил Мельков. - А эти-то, завучи наши, очередную глупость придумали: сосватать меня хотят! Прикиньте, а?
   - За кого? - удивился Звягинцев.
   - А черт их знает! "Смотри, - говорят, - Дима, сколько вокруг девушек незамужних!"
   - А ты?
   - А я им: "Где вы девушек видите?! Это ж не девушки, это училки!"
   - Молодец! - восхитился Бурков. - Пять баллов! Так их!
   - Не, так однозначно тоже нельзя, - принялся рассуждать Александр. - Конечно, с большинством наших сотрудниц говорить не о чем, кроме бытовых тем, но есть и довольно интересные люди. Юля та же. Лично я всегда нахожу о чем с ней побеседовать.
   - Юлька-то? Она славная девочка, - одобрил Иваныч. - Только, по-моему, у нас ей работать спокойно не дадут. И в этом, я считаю, вина всей нашей администрации. Вместо того, чтобы девчонку поддержать первое время, они еще больше ситуацию усугубляют.
   - А у нее, между прочим, желание работать есть, - вставил Звягинцев. - Она в школу сознательно пошла.
   - Только не в ту! - сказал Бурков. - Думала, если лицей, то тут не дети, а ангелы.
   - А тут - седьмой "б"! - вернулся к наболевшей теме Звягинцев. - Лично я считаю, что если чувства юмора нет, то в сфере общего образования делать нехрен!
   - Это правильно! - поддержал Иваныч. - Вот у меня случай был в прошлом году. Прихожу я на урок в тот же седьмой (тогда еще шестой) "б" и вижу на дверях записку: "Трудовик - лох, козел и пидарас". Как бы наши дамы на такое отреагировали? Скандал, докладная, внутришкольное расследование, совет чести... А я просто вошел в класс и говорю: что ж вы, ироды, все грехи человечества на меня одного повесили?! Посмеялись вместе и инцидент был исчерпан.
   - Ну ты хоть узнал, чьих рук дело? - поинтересовался Звягинцев.
   - Да, по-моему, Стасюка Кокорина...
   - А, это который Косой! - включился в разговор Мельков. - Что меня в нем удивляет, так это то, как он на Бахтину прислуживает. Прямо в рот тому глядеть готов!
   - Как и положено настоящему "пацану", - пояснил Звягинцев. - Какой авторитет без шестерки?! Я ж говорю - криминальная субкультура в чистом виде!
   - Ну, давайте выпьем! - перебил Бурков.
   - За что? За субкультуру?
   - Зачем?! За нас выпьем, за учителей!
   - Так ведь пили уже!
   - Ну и что?!
   И они снова выпили. За свою профессию они могли выпивать долго и помногу.

7

   А потом снова был понедельник... Первым делом Звягинцев поинтересовался, не вышла ли Наталья, но был жестоко разочарован - срок руководства над седьмым "б" затягивался еще примерно на неделю. Узнал также, что Бурмантова выпустили на волю еще в пятницу, и сегодня он снова в лицее. Звягинцев решил до поры до времени не встречаться со своими подопечными - берег нервы.
   Первые два урока были в десятых классах. Нынешние десятые нравились Александру: ребята там были умные, интеллигентные, и вести у них уроки было настоящим удовольствием. Однако, все хорошее быстро проходит, и уже на второй перемене Звягинцев обреченно подумал, что надо поинтересоваться делами "любимого" класса. Судя по расписанию, вторым уроком у них была информатика. Звягинцев поднялся в кабинет к Мелькову.
   - Ты представляешь, что эти придурки устроили?! - принялся рассказывать Дмитрий. - Оставил их на перемене буквально на две минуты, только чтобы за журналом сходить, прихожу - а эти, Бахтин, Бурмантов и Кокорин, рюкзак бедного Ромки распотрошили и в урну затолкали, сволочи! Хотел их заставить доставать, так им, видите ли, западло! "Рюкзак мастевый"! Так этот, который Кокорин, еще и орет: "Ты, Ряба, пидор, я тебя в жопу вые...у!".
   - Что, правда?! - Звягинцев засмеялся, хотя смешного-то было мало. - А у него уже есть - чем?!
   - Вот уж не знаю. Только я не сдержался и говорю: "А потом я тебя!". Да еще по ушам ему врезал, чтоб не выражался в моем присутствии. Антипедагогично, конечно, но... Представляешь, спрашиваю его: "Ты что, по понятиям живешь что ли?". А он: "Не живу, но придерживаюсь". На полном серьезе! И смех, и грех.
   - Ну, и чем кончилось?
   - Да выгнал всех троих.
   - Правильно, - одобрил Звягинцев. - И где они сейчас?
   - Да черт их знает! Шляются где-нибудь. Ты что, переживаешь что ли?
   - Ага, весь испереживался! Щас! Но вот ведь скоты, а?! Нет, не дадут они парню житья. И чего привязались?
   Мельков в ответ пожал плечами: этот вопрос они поднимали уже не в первый раз, но ответа на него не мог дать никто.
   - Ладно, пошел я на урок, - сказал Звягинцев. - А потом этих гавриков кормить надо. Слюнявчики подвязывать.

8

   И Бурмантов, и Кокорин могли опоздать на урок и на двадцать минут, но на обед они приходили неизменно первыми, а уходили с обеда неизменно последними. Бахтин в лицее не питался, ибо считал столовскую пищу недостойной себя.
   Когда Звягинцев появился в столовой, процесс потребления пищи седьмым "б" был в разгаре. Александр пожелал всем приятного аппетита и встал во главе стола, как это делали все классные руководители. Ближе всех к нему сидели Бурмантов с Кокориным, а прямо напротив них - так уж вышло! - Роман Рябов.
   Лицейский обед в тот день состоял из борща, курицы с вермишелью и компота. Бурмантов сначала расправился с курицей, а потом принялся за суп. Он всегда так делал. Супу он мог потребить много, более трех тарелок.
   Пока все шло тихо-мирно, и Звягинцев расслабился. Он отошел от своих воспитанников и заговорил с группой одиннадцатиклассников на философские темы. Пообщаться они успели ровно полторы минуты, потому что потом дикий хохот вернул Александра в реальность.
   Хохотали, естественно, Бурмантов с Кокориным. Кому из них первому пришло в голову бросить Роману в борщ обглоданную куриную кость, Звягинцев выяснять не стал. Злость мощным темным потоком затопила его душу, а он не стал чинить ей преград. Ах, как сладостен был для его ушей звон от двух смачных подзатыльников, отвешенных поочередно обоим обормотам! После чего, схватив и того, и другого за воротники, он вырвал их из-за стола и пинками вынес из столовой.
   Потом Звягинцев принес чистую тарелку Роману и еще долго приходил в себя, пытаясь утихомирить нервную дрожь в руках. Подобный эпизод был отнюдь не первым в звягинцевской практике, но, увы, далеко и не последним.

9

   - ... С вами, девчонки, конечно, хорошо, но пора мне и делами заняться, - сказал Звягинцев двум десятиклассницам, с которыми всю перемену развлекался изысканной беседой. Александр уже десять минут обсуждал с ними творчество Владимира Сорокина. По мрачной интонации, с которой были произнесены эти слова, можно было догадаться, что под "делами" подразумеваются дела его "любимого" седьмого бе И перво-наперво Звягинцев решил поговорить с Гладковой.
   Юля выглядела расстроенной, и Александр заключил, что урок литературы у его воспитанников прошел не особо удачно.
   - Ну, что на сей раз сотворили мои полудурки? - спросил Звягинцев, когда они остались вдвоем в пустом классе. Разговоры о седьмом "б" он предпочитал вести без посторонних, с глазу на глаз.
   - Ой, и не спрашивай! И говорить о них не хочу!
   - Что, настолько плохо?
   - Представляешь, опять бедного Рому до слез довели.
   - Вот сволочи! Ну-ка, расскажи поподробнее, - попросил Звягинцев.
   - Да, представляешь, стали в него жеваной бумагой плевать!
   - Кто?
   - "Кто"! Еще спрашиваешь! Как всегда...
   - Бурмантов, Бахтин и Кокорин? Угадал?
   - Кто ж еще?! Только отвернешься к доске - плевок. Весь пиджак парню сзади заплевали!
   - А он?
   - А он терпел. Но это еще не все. В конце концов, плевательные трубки я у них отобрала. Так знаешь, что придумал Кокорин? "Ты, - говорит, - Ряба, стукач. Мы из тебя петуха сделаем!"...
   Звягинцев нервно захихикал.
   - Это уже становится несколько однообразным! - сказал он. - Может его к сексопатологу сводить?
   - А потом начал заставлять весь класс говорить, что Рома - стукач!
   - Как это? - не понял Звягинцев.
   - А так. Спрашивал поочередно у всех: "Ленка, скажи, что Ряба - стукач! Батон, скажи, Ряба ведь стукач?".
   - А те?
   - А те подтверждали! Знаешь, как овцы - куда баран, туда и они...
   - И девчонки?
   - И девчонки. Понимаешь, там ведь очень многие против Романа ничего не имеют, но перечить Кокорину боятся.
   - Ну еще бы! Как бугор скажет, так зона и сделает! Кстати, я почти уверен, что Кокорин не сам до такого додумался - скорее всего, его Бахтин науськал, чтобы самому чистеньким остаться... Ладно, кончилось-то чем?
   - Ромка заплакал, ну и выгнала я всех троих с урока, так они, как на грех, попались в коридоре Наталье Петровне. Та их завела обратно и начала мне выговаривать, что уставом лицея запрещено выгонять детей с урока, и что если я не могу держать дисциплину на уроке, то я недостойна носить звание педагога.
   - При детях?! - ужаснулся Звягинцев.
   - Ага. Представляешь?
   - Хреново! Получается, что не козлы эти виноваты, а ты... Ладно. У Бурмантова мать вызывать бесполезно, у Кокорина, пожалуй, тоже. А вот бахтинскую мамашу я, пожалуй, в школу приглашу. И пора, наверное, опять Рябову вызывать. Пусть с ней Вернер беседует. Что за наплевательское отношение к собственному сыну?! Я бы на ее месте давно бы на всех троих в суд подал и содрал бы за моральный ущерб!... Ну, пора мне на урок бежать. А ты, Юлишна, напиши какую-нибудь кляузу обо всем что было. Лишней-то не будет.
   После этого разговора настроение у Звягинцева совсем испортилось. Обидно было за Юлю, стыдно за "мамку", которая поступила крайне бестактно, но более всего Александр расстроился из-за семиклассников, которые, повинуясь стадному инстинкту, вместо того, чтобы послать приблатненую троицу куда подальше, послушно оскорбляли своего сверстника. А все потому, что он был отверженным, и каждый из них боялся стать таким же.

10

   Ни одна из родительниц в лицее не появилась: одной было некогда, другая заступала на суточное дежурство, третья сидела на больничном с маленьким ребенком. А на следующий день (в среду) Рябов в лицей не пришел, не появился он и в четверг. Забеспокоившись, Звягинцев позвонил на работу матери и поинтересовался, что случилось с Романом.
   - Да что вы? - услышал он крайне удивленный голос. - Он каждый день уходит в школу!
   - Значит не доходит, - спокойно констатировал Звягинцев. - Не могли бы Вы подойти к нам, когда Вам удобно? Хотя бы завтра?
   Так они договорились о встрече. Звягинцев пригласил для разговора с госпожой Рябовой Ольгу Владимировну Вернер. Все-таки, она - зам. директора по воспитательной работе, и с родителями умеет разговаривать жестко, как ни кто другой. Александр разумно предположил, что беседа будет состоять, в основном, из взаимных обвинений, а он, в силу особенностей характера, явно "проиграет дело".
   Поэтому, когда мать Романа появилась в лицее, Звягинцев вкратце обрисовал ей ситуацию, сложившуюся в седьмом "б", и предоставил слово Ольге Владимировне.
   - Бог мой, что тут началось! - будет рассказывать потом Александр. - Одна кричит: "У вас не лицей, а зона строгого режима! Развели тут уголовников!", другая в ответ: "А сколько раз я вам говорила, что нельзя этого так оставлять?! Вы же мать!". Рябова говорит, мол, "ваши учителя не могут дисциплину на уроках держать", а Вернер ей: "Наши учителя - не надзиратели. Разных полудурков к стульям привязывать пока еще права не имеют!". А больше всех досталось Юле Гладковой (хорошо хоть ее самой не было!). Видите ли, это после ее урока Рома перестал в школу ходить! А Вернериха говорит: "Ну, по всей видимости, Юлия Викторовна у нас не сложилась как педагог". Представляете? Короче, порешили они, что Романа со следующей четверти переведут в другую школу. Боюсь только, что это ничегошеньки не даст: "беспроволочный телеграф" у нас в городе работает хорошо, у Бахтина с Бурмантовым друзья, по-моему, во всех школах есть... А тот факт, что Роман прогулял уже три дня, решили замять - мать обещала раздобыть фиктивную справку.
   Все выходные Звягинцев томился надеждой, что Наталья Сергеевна, наконец-то, поправится и вернется к своим непосредственным обязанностям. Будь он верующим, поставил бы дюжину свечей за здравие рабы Божией Натальи, но Звягинцев был упертым атеистом, а потому просто надеялся. Ведь его уже почти физически тошнило от классного руководства над седьмым "б". Перед мужеством женщины, которую он замещал, Звягинцев готов был преклонить колени.
   Увы, и в понедельник Наталья на работу не вышла, зато в лицее вновь появился Роман, и уже на второй перемене ему устроили "темную", воспользовавшись временным отсутствием учителя в классе. Роли были распределены четко: один держал дверь и следил за обстановкой, другой накинул на голову несчастного Рябова его же куртку, двое били... Весь класс, как всегда, безучастно смотрел. Побили, конечно, не сильно, но после этого случая администрация лицея наконец-то поняла, что пора задействовать правоохранительную машину. Ограничились постановкой Бахтина и Кокорина на учет, но Звягинцев был уверен, что этим дело не кончится. Андрюшу же Бурмантова решили со следующего полугодия отправить в школу закрытого типа, где ему было самое место.
   Романа, не дожидаясь окончания четверти, перевели в другую школу, расположенную почти в километре от лицее. А среди городских учителей, и без того недолюбливающих лицей вообще и Сидорову в частности, поползли упорные слухи, что в этом учреждении господствуют тюремные порядки, детей подвергают изощренным издевательствам и попросту избивают.

11

   Во вторник назначили педсовет. Перед его началом Звягинцев с Мельковым сбегали в столовую и основательно поели, потому как знали, что лицейские педсоветы меньше двух часов не длятся. Потом они заняли тот стол, который, как им казалось, находился максимально далеко от начальства.
   Заседание началось, как всегда, ровно в четырнадцать тридцать. Завучи говорили, как всегда, о разной ерунде: об адаптации пятиклассников, о подготовке к открытию научного общества, об успеваемости. Звягинцев, как всегда, рисовал в своем еженедельнике, Мельков проверял самостоятельные работы.
   Потом на сцену вышла Ольга Владимировна Вернер, и Александр насторожился.
   - Изначально этого вопроса не было в повестке, но не высказаться я не могу, - начала Ольга Владимировна. - Вы все уже знаете об инциденте произошедшем на этой неделе с учеником седьмого "б" класса Романом Рябовым. В результате перенесенным им унижений, он был вынужден сменить место учебы. Также вы знаете, что произошло это на уроке литературы, у Юлии Викторовны Гладковой, которая не сделала даже попытки, чтобы пресечь издевательства над мальчиком! Я считаю, что это совершенно недопустимо для педагога, а тем более для педагога лицея.
   - Но..., - попробовала что-то возразить Юля, однако, высказаться ей не дали.
   - Помолчите пока! - прогремела Сидорова. - Что за манера - перебивать?! Вам еще дадут слово.
   - Я считаю, что всем присутствующим здесь педагогам следует уделять больше внимания тому, что происходит у вас на уроках! - продолжала Вернер. - Одной из задач нашего лицея является сохранение здоровья наших учеников. И физического, и душевного. О каком душевном здоровье можно говорить, если ребенок боится идти в школу?! Боится! Вы только вдумайтесь в это! По-моему, это ненормально.
   Вернер прервала свою речь. В кабинете стояла тишина. "А обучать в лицее моральных уродов типа Бурмантова - это нормально?" - хотел спросить Звягинцев, но промолчал.
   - У вас все, Ольга Владимировна? - спросила Сидорова. - Что ж, тогда слово возьму я. Не хотела выносить это на всеобщее обсуждение, но скажу: мне уже неоднократно поступали жалобы от родителей. Родители жалуются, что вы, Юлия Викторовна, не только не умеете поддерживать дисциплину на своих уроках, но и занижаете оценки...
   - Я ставлю то, что заслуживает ученик, - возразила Юля.
   - Да не перебивайте же! - разозлилась Наталья Петровна. - Это еще не все. Вы когда-нибудь обращали внимание, сколько бумаги остается на полу после ваших уроков?! Я уже устала выслушивать жалобы от техничек. А во что превратились парты во вверенном вам кабинете?! Это ж ужас! Вы знаете, сколько труда затратил технический персонал лицея, проводя ремонт вашего кабинета?! На мой взгляд, это просто обывательское - да, именно обывательское! - отношение к имуществу лицея. Извините, Юлия Владимировна, но если ситуация в ближайшее время не исправится, мы вынуждены будем уволить вас за несоответствие занимаемой должности.
   - Зачем же ждать? - Юля поднялась со своего места и с достоинством удалилась.
   Никто не пытался ее удержать.
   В кабинете воцарилось тягостное молчание.
   - Что ж, это ее право, - равнодушно пожала плечами Сидорова. - У кого-нибудь есть что сказать?
   Народ безмолвствовал.
   Звягинцев посмотрел на Мелькова. Тот сидел, уперев взор в столешницу. Он работал первый год, и возражать против мнения начальства было вовсе не в его интересах. Тогда Звягинцев перевел взгляд на Буркова. Но тот тоже молчал, потому что не хотел портить отношения с Сидоровой. Дружно молчал весь педагогический коллектив лицея.
   А ведь было что сказать! Можно было сказать, что Бурмантов - ребенок психически неуравновешенный и педагогически запущенный, и что нести ответственность за моральное и физическое здоровье других детей в его присутствии не мог никто. Можно было сказать, что ремонт кабинета литературы делал вовсе не технический персонал лицея, а как раз Юля (Звягинцев помогал ей красить плинтусы), и Сидорова это прекрасно знала, просто сейчас ей, видимо, было гораздо удобнее "забыть" об этом. А еще можно было сказать, что, в отличие от всех присутствующих, одна только Юлия Викторовна (в силу своих честности и неопытности) ставила те отметки, которые заслуживали ее ученики, а не те, которые хотела бы видеть администрация в отчетах, предоставляемых управлению образования.
   Сказать можно было многое, но НИКТО НИЧЕГО НЕ СКАЗАЛ. Все молчали, как... как кто? Как овцы? Это сравнение вызвало у Звягинцева горькую ассоциацию с ситуацией в седьмом "б", когда весь класс точно так же молчаливо одобрял издевательства над Романом. "Чем мы лучше?!" - вертелось у Александра в голове. Но все молчали, и он промолчал тоже... Он знал, что позже будет ненавидеть себя за малодушие, но молчал.
   Педсовет вскоре закончился. Учителя выходили из кабинета подавленные, стараясь не смотреть в глаза друг другу и не разговаривая. Впрочем, подобная ситуация возникала в лицее уже не в первый и явно не в последний раз. Нечто похожее будут точно так же говорить кому-нибудь на следующем педсовете и на педсовете, который будет через год, и через десять лет. Нормальное явление. И Звягинцев прекрасно понимал это.
   Он шел и смотрел по сторонам. Шел густой снег. Снег опускался на землю и тотчас превращался в грязь под ногами людей. Это превращение особенно поразило Звягинцева. Теперь он всюду видел одну только грязь: грязное низкое небо поздней осени, грязно-серые однотипные громады домов, машины, разноцветные сверху, но одинаково грязные снизу, люди, ссутулившиеся от холода, одинаковые, серые и грязные...
   - "А снег все идет, а снег все идет..." - принялся было напевать себе под нос Звягинцев, но потом осекся и подумал: "К чему бы это?"
   До чего ж скверно было на душе!
  
  
  

ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК

Рассказ без сюжета и морали

   В субботу утром, тридцатого мая, Звягинцев сидел в своей квартире, распластавшись с закрытыми глазами на диване. Музыкальный центр ревел:
   Hark! I was not, I have become
   In rapture, in vengeance, in blood
   From word into flesh
   From man into God.
   В последние полтора-два года его музыкальные пристрастия сместились в область философско-жизнеутверждающих вещей, и теперь Александр с легкой ностальгией и иронией вспоминал те времена, когда пытался искать утешение в сентенциях групп, поющих исключительно о суициде, саморазрушении, депрессии и одиночестве. О, как давно это было! Пять лет назад - целая вечность.
   Он посмотрел на часы: одиннадцать пятнадцать. Звягинцев слез с кровати, с превеликим сожалением достал диск из центра и переодеваться. Он надел черную футболку с надписью "Сам себе Спаситель", джинсы, накинул пиджак, причесался и отправился в направлении лицея.
   Сегодня Звягинцеву предстояло сыграть почетную роль зрителя действа под названием "Последний звонок".
   По дороге в лицей Звягинцев зашел в винный отдел ближайшего продуктового магазина, где долго ходил вдоль витрин, пока не остановил свой выбор на бутылке довольно дорогого коньяка, каковую с превеликими предосторожностями сунул во внутренний карман пиджака.
   В лицее, как и следовало ожидать, царила праздничная суета: по коридорам нервно слонялись родители без-пяти-минут-выпускников, сами выпускники теснились в кабинетах, прихорашиваясь и судорожно репетируя концертные номера. Посреди хаоса, подобно метеору в ночном небе, носилась Ольга Владимировна Вернер, без чьих ценных указаний мероприятие было обречено на полнейший провал. Звягинцев осторожно, прокрался к кабинету информатики и постучал условным стуком.
   Димка Мельков, нарядный и прилизанный открыл не сразу, словно сомневаясь - стоит ли?
   - Держи! - сказал Звягинцев вместо приветствия, извлекая коньяк из-за пазухи.
   - О! - обрадовался Мельков, принимая бутылку, как священный дар. - А я как раз стаканчики приготовил и еще два лимона купил. И колбасы.
   - Лимоны - вещь добрая, - задумчиво сказал Звягинцев и добавил: - Ты как хочешь, а я трезвым взором смотреть на это дело не смогу.
   - Я тоже, - признался Мельков. - Но мы поступим так: посмотрим начало, а потом потихоньку свалим и...
   Они немного поболтали о разных пустяках, после чего отправились в актовый зал, где предусмотрительно заняли места на самом последнем ряду. Едва свое кресло занял последний зритель, зазвучала вечная "Учат в школе", и на сцену стройными рядами поднялись выпускники. Звягинцев вдруг вспомнил, какими они были четыре года назад, когда он впервые встал у доски с указкой. Александр сравнивал стоящих перед ним семнадцатилетних стройных красавиц, с осевшими в памяти образами вредных и ехидных восьмиклассниц. Меж ними не было ровным счетом ничего общего - лебеди и гадкие утята.
   Действо началось. Первыми на сцену поднимались учителя начальных классов. Они долго и пространно говорили о далеких днях, когда нынешние выпускники пришли "первый раз в первый класс", прерывая свои речи горестными всхлипываниями, словно произносили гражданские панихиды. На Звягинцева напала тоска, и он поделился своими чувствами с Мельковым.
   - Погоди, еще чуть-чуть посидим и свалим, - сказал тот.
   Наконец, первые учительницы уступили место на сцене детскому танцевальному коллективу, чьи номера призваны были отвлекать присутствующих от тягостных мыслей. Зрители и в самом деле заметно оживились и долго и дружно хлопали.
   - А теперь на эту сцену поднимется человек, без которого невозможно представить себе ни наш лицей, ни нас, ни этот праздник, - провозгласила ведущая. - Конечно же, мы говорим о нашей "маме"! Итак, на сцену поднимается... ЛУЧШАЯ ИЗ ЛУЧШИХ! УЧИТЕЛЬ С БОЛЬШОЙ БУКВЫ! НАТАЛЬЯ! ПЕТРОВНА!! СИДОРОВА!!!
   Вновь раздались громкие продолжительные аплодисменты.
   - Ну, вот, началось: "Спасибо Наталье Петровне за наше счастливое детство!" - проворчал Мельков. - Все, можно сваливать.
   - Blessings to the throne of tyranny, - ответил Звягинцев. - Пошли!
   Пока Сидорова примерялась к микрофону и оправляла праздничное платье, приятели бесшумно встали и выскользнули из зала.
   - Это надолго, - уверенно сказал Звягинцев. - Наталья Петровна краткие речи произносить не умеет. Сначала она будет вещать про каждого ученика, потом - про их родителей, потом зачитывать приказ о допуске до экзаменов... Одним словом - муть. В ближайшие двадцать минут можно делать что угодно, не боясь, пропустить что-нибудь интересное.
   - Будет ли оно, интересное-то? - резонно заметил Мельков. Пока он открывал ключом кабинет, из-за поворота выплыл Николай Иванович Бурков, неспешно направлявшийся к актовому залу. Звягинцев энергично замахал ему рукой. Бурков, естественно, ничего не понял, но подошел.
   - Чего такое? - спросил он.
   - Одну минуточку! - сказал Звягинцев, втаскивая его за рукав в кабинет. - Сейчас сам все поймешь. Димон, доставай!
   - О! - обрадовался Бурков, увидев бутылку. - Люблю коньяк. Кто покупал? Ты, Санька? Ну, молодец!
   Мельков нарезал лимон, а Звягинцев вытащил пробку, и по кабинету разлился неповторимый аромат хорошего коньяка, смешанный с запахом лимона.
   - Ну, с кого тост? - спросил Мельков.
   - С меня! - тотчас отозвался Иваныч. - Я хотел бы прежде всего выпить за Александра Павловича, за то, что он такой молодец - взял и устроил нам маленький праздник!
   Они выпили. Коньяк был настолько хорош, что пить его можно было, вовсе не закусывая. Бурков именно так и поступил, сославшись на изжогу, а Звягинцев с Мельковым старательно сжевали по лимонному ломтику.
   Пока Александр предавался мысленному анализу вкусовых достоинств выпитого, Иваныч нетерпеливо зашевелил усами и намекнул, что, мол, между первой и второй перерыв долгим не бывает. Не колеблясь, Звягинцев разлил еще по пятьдесят миллилитров. Тост был традиционный - "за то, что мы с вами так славно сегодня собрались".
   Выпив, Бурков захотел сигарету и, проворно вскочив с ногами на подоконник, принялся курить, выпуская дым в распахнутое окно. Мельков уселся на стул, а Звягинцев - верхом на угол стола.
   - Давно хотел спросить у тебя, Николай Иваныч, - сказал Звягинцев. - Как наша обожаемая и всеми любимая Наталья Петровна воспринимает эти бесконечные оды в свой адрес? Неужели всерьез?
   - Нет! - засмеялся Бурков. - это, понимаешь, тоже своего рода ритуал. Среди тех, кто сегодня поют ей, как ты выразился, оды, немало тех, кто ее недолюбливает, и тех, кто ее просто ненавидит. Но - положено! Они поют фальшивые хвалы, и она знает, об этой фальши, а они знают, что она знает... Но - положено!
   - Так это ж лицемерие! Просто пир ханжества! - откомментировал Звягинцев, сам не понимая, зачем озвучил очевидную истину.
   - Хо! - удивился Иваныч. - А ты что хотел?! Каков поп, таков и приход. Хотя, если вдуматься, это даже не лицемерие, а так, что-то вроде ритуала. Ну, вроде как обещать жениться девке перед тем, как ее трахнуть: и ты прекрасно знаешь, что не женишься, и она это отлично осознает, но принимает условия игры.
   - Да, - сказал Мельков. - Пока я работал в другом корпусе, мне многое виделось в розовом свете, но когда меня перевели сюда... Посмотрел я на этот гадюшник - господи боже ты мой! Сначала страшно было, потом смешно, а сейчас даже и не знаю как... Справедливости ради надо заметить, что не одни мы такие. Одна моя однокурсница сейчас работает во второй гимназии, так говорит, там даже преступления (ну, кражи там, вымогательства) скрывают, лишь бы сор из избы не выносить. Как же - тоже ведь элитное учебное заведение!
   - Да хер им всем в жопы, чтоб трусы не спадали! - сказал Иваныч. - За окошком - май, скоро отпуск, мы сидим и пьем коньяк - не жизнь, а сказка! Давайте-ка еще по одной!
   Они выпили, немного посидели молча, наслаждаясь легким шумом в головах, а потом Звягинцев предложил вновь пройти в зал.
   Едва все трое уселись в кресла, как сидящие спереди и с боков зрители подозрительно закрутили носами.
   - И что?! - сказал Иваныч, когда Мельков обратил его внимание на это обстоятельство. - Лично мне нравится, когда от мужика коньяком пахнет!
   Вскоре выяснилось, что пришли они вовремя, ибо начиналось чествование учителей. Со сцены зачитывалось нехитрое четверостишие про каждого педагога, после которого названному педагогу вручалась веточка хризантемы. Звягинцев пересчитал количество цветков на подаренной ему веточке. Получилось шесть. Александр решил, что это хороший знак.
   Список учителей подошел к концу, и на сцену (опять) выскочили детишки из хореографической студии. Зал огласился звуками песни "Семечки", и девочки в цветастых сарафанах принялись лихо отплясывать к вящему удовольствию учителей и родителей. Запись "Семечек" изначально была посредственного качества, а от частого проигрывания стала совсем никудышной. Это, впрочем, никого не смущало - чудовищно грязный звук с лихвою восполнялся не менее чудовищной громкостью. Звягинцев брезгливо поморщился от этой оглушительной какофонии и многозначительно посмотрел на Мелькова с Иванычем. Намек не остался незамеченным. Приятели неслышно поднялись со своих мест и отправились допивать коньяк.
   Оставшиеся полбутылки они приговорили на удивление быстро - уж больно хорош был коньяк. В промежутках между тостами Иваныч курил в окно, Звягинцев подкидывал темы для разговора, а Мельков их развивал. Говорили они о тайнах Второй Мировой, экономической теории Маркса, разнице между эротикой и порнографией, перспективах развития средств связи, гомосексуализме, особенностях американской системы школьного образования, исследованиях Солнечной системы, шоу-бизнесе и современной литературе, словом, о все том, о чем достойно поговорить людям, отягощенным высшим образованием. В ходе беседы Бурков сумел незаметно ввернуть проблему похода за второй бутылкой ("Денег не хватает только на первую бутылку, хе-хе!"). Звягинцев с Мельковым отправились в поход до магазина, а Иваныч напутствовал их пожеланием удачи, перечислением списка закусок и обещанием "позвать девчат".
   - Знаю я его "девчат"! - скептически проворчал Александр.
   Они дошли до ближайшего супермаркета, купили водки, вина, газированной воды и нехитрую закуску.
   Когда они вернулись в стены лицея, выяснилось, что праздник завершился. Выпускники и их родители с одинаковым выражением светлой грусти на лицах выходили на улицу и молча разбредались в разные стороны.
   В коридоре друзья встретили Ксюшу Калинину, выпускницу одиннадцатого "а". Ксюша, которая еще года три назад была забавно-серьезной, скромной и очень старательной девочкой, ныне превратилась в красавицу с точеной фигуркой, бездонными зелеными глазами и каскадом длинных каштановых волос.
   - Здрасьте! - сказала она.
   - Эх, Ксенья! - сказал Звягинцев, тщательно растягивая слова. - Осознаешь ли ты, что, быть может, мы видимся в последний раз?
   - Почему это? - удивилась Ксюша.
   - Как почему?! Ты уедешь учиться, а когда выучишься, возможно, решишь и вовсе не возвращаться сюда. И только мы с Дмитрием Сергеевичем будем по-прежнему вести здесь уроки, медленно покрываясь плесенью, старея и спиваясь.
   Ксюша не оценила иронично-печального тона Звягинцева.
   - Ну-у, у вас ведь есть сотовый? Давайте обменяемся номерами. Я буду вам sms'ки присылать, - предложила она.
   "Дура ты, Ксюша!" - хотел сказать Звягинцев, но сдержался, ответив только, что общение при помощи sms'ок - это не общение, а так, баловство одно.
   Они распрощались с Калининой и хотели уже продолжить свой путь к заветному кабинету, когда на них налетела Ксюшина одноклассница, Нелька Никифорова (Никифоровна, как звал ее весь педколлектив), у которой была твердая репутация самой беспутной и глупой девицы среди всех выпускниц этого года.
   - Здравствуй, Неля! - сделав серьезную мину, поздоровался Звягинцев. - Поздравляю с успешным окончанием средней школы!
   - Ты лучше скажи-ка, куда поступать собираешься? - спросил Дмитрий, не дав Никифоровой ответить на поздравление.
   - А никуда! Я замуж выхожу, а у мужа моего будущего свое дело, так что я и без высшего образования неплохо устроюсь.
   - Да? И чем это собралась заниматься? - скептически спросил Мельков.
   - Сотовыми торговать!
   Приятели застыли в тягостном безмолвии.
   - Лучше смотрите, какой у меня кулончик! - сказала Никифоровна, безмерно довольная тем, какой эффект произвели ее слова.
   - Гламурная вещица, - сказал Мельков, разглядывая болтающуюся на Нелькиной шее блестящую безделушку. - Ни дать ни взять фаллический символ!
   Никифорова не знала слово "фаллический", поэтому задумалась: сделали ли ей комплимент или пытались оскорбить. Звягинцев же принял позу театрального декламатора и принялся выдавать заключительные строфы бодлеровской "Падали":
  
   Но помните: и вы, заразу источая,
   Вы трупом ляжете гнилым.
   Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
   Вы, лучезарный серафим.
  
   Никифоровна "загрузилась и зависла". А Звягинцев, глядя ей прямо в глаза, закончил:
  
   Скажите же червям, когда начнут, целуя,
   Вас пожирать во тьме сырой,
   Что тленной красоты навеки сохраню я
   И форму, и бессмертный строй.
  
   - Пошли, Димон! - сказал Звягинцев, изо всех сил сдерживая желание расхохотаться: очень уж глупо выглядела Нелька. - Кто виноват, что современные лицеисты не знают мировой классики?
   - Как была Никифоровна дурой, так дурой, наверное, и помрет, - качая головой, вздохнул Мельков. Мировой классики он тоже не знал, но постеснялся признаться.
   В кабинете обнаружился Иваныч с "девчатами" - трудовчикой, Валентиной Петровной Глущенко, женщиной бальзаковского возраста, и физкультурницей Мониной, которая была чуть моложе. Вину и закуске "девочки" чрезвычайно обрадовались. Они за пару минут порезали хлеб, огурцы и колбасу, наделали бутербродов и сервировали стол. Можно было приступать к продолжению банкета.
   - Предлагаю выпить за то, что мы с вами сегодня собрались и так вот хорошо сидим! - сказал Бурков.
   Они выпили. Пить водку после коньяка было противно, и, чтобы проглотить свои тридцать грамм, Звягинцеву пришлось совершить значительное волевое усилие.
   - Яка гадость! - сморщившись, сказал он.
   - Пей давай! - ответил Мельков. - Как говорит народ: первая колом, вторая соколом, остальные мелкими пташечками.
   Потекла неторопливая, малосодержательная, ни к чему не обязывающая беседа. Обсуждали текущие события, рассказывали анекдоты (в основном, несмешные) да еще вспомнили последний педсовет, на котором Сидорова докладывая о жестоком обращении с детьми в стенах лицея, вышла на режим самовозбуждения и, распалившись, треснула по столу кулаком, чуть не проломив столешницу. Пикантность заключалась в том, что под "жестоким обращением" подразумевалось... стучание по столу, практикуемое отдельными учителями в целях поддержания дисциплины.
   Отсмеявшись, они снова выпили. А потом еще и еще.
   - Да-а, жаль, что сейчас запрещены телесные наказания, - задумчиво сказал Димон.
   - Точно, - кивнул Звягинцев. - Представляешь, каждую субботу объявлялась бы торжественная линейка, весь лицей собирался бы в спортзале, Сидорова выходила бы и зачитывала список подлежащих порке. Провинившихся по очереди раскладывали бы на лавке...
   - ... а Иваныч бы порол! - поддержали идею женщины.
   - Ага! - идея понравилась и Буркову. - А Димка бы написал программу, которая каждую неделю выдавала бы имена еще и тех, кого надо пороть не за провинности, а так, в качестве профилактики.
   - Рандомайзом, - вставил Мельков.
   После обсуждения идеи возврата к дореволюционным методам воспитания, воцарилось молчание. Иваныч с Валентиной Петровной ушли в мастерскую покурить, Мельков отправился "в поход до гальюна" а захмелевшая Монина принялась за старое - выпытывать у Звягинцева подробности его личной жизни. Особенно ее интересовало, почему он до сих пор не женат.
   Звягинцев некоторое время раздумывал, сказать ей правду или придумать какую-нибудь причину попроще. Решил сказать правду, наверное, потому, что был уже пьян.
   - Видишь ли, Елена Николаевна, - растягивая слова, сказал он. - Под моей внешней простотой скрывается довольно злохитрая сущность. Не каждая особа женского пола может ее переварить. Далеко не каждая.
   - И в чем же твоя злохитрость?
   Звягинцев замялся. Изливать душу перед Мониной он не собирался.
   - Ну-у, я эгоистичен, довольно циничен и, по большому счету, самодостаточен, - ответил Александр.
   - Это все потому, что ты слишком замкнут! Тебе надо не бояться открывать себя, - резюмировала Монина. Подобно большинству выпускниц физкультурного факультета, она пыталась впихнуть каждого в какие-то одной ей известные жесткие лекала.
   - Когда я пытаюсь открыться, девушки пугаются и убегают, - ответил Звягинцев. Это была чистая правда.
   - С чего бы вдруг?
   - А с того, что у меня, как и у каждого человека, есть светлая половина и темная, - пояснил Звягинцев. - Просто многие стыдятся своей темной половины, скрывают ее и стараются избавиться. А моя темная сторона гораздо больше и глубже светлой, и люблю я ее гораздо сильнее, чем светлую.... В общем, я ищу женщину, которая полюбит во мне именно темную часть моей сущности. До сих пор, как видишь, не нашел. Так-то!
   - Да брось ты! - Монина скривилась.
   Звягинцев пожал плечами, мол, не веришь - не надо. Он пошарил в столе и извлек невесть как там оказавшийся старый истрепанный номер журнала "для девочек", развернул его и углубился в чтение, давая понять, что тема закрыта.
   Мельков тем временем вернулся из сортира и, узрев погруженного в чтение Звягинцева, поинтересовался, что же интересного тот нашел.
   - "Дорогая редакция! - вместо ответа принялся декламировать Александр. - Мне шестнадцать лет, а моему молодому человеку уже двадцать три. Мы вместе уже год, обычного секса у нас пока не было, но он часто просит меня удовлетворить его орально. Скажите, можно ли от этого забеременеть? Таня, г. Клин".
   - Умеешь же ты найти чего-нибудь этакое! - усмехнулся Мельков.
   - Это ж надо же! - возмутилась Монина. - Да я в их годы на лыжах каталась, а о подобном не думала!
   Звягинцев покатился со смеху: его воображение мгновенно нарисовало образ Одинокой Лыжницы Мониной на фоне кокетничающих с парнями сверстниц. Образ был чертовски комичен.
   - Чего смеемся? Мы тоже хотим! - в кабинет вошли Бурков с Глущенко.
   - Объяснять долго! - махнул рукой Мельков. - Давайте лучше выпьем, а то, пока вы курили, вся водка прокисла.
   Остатки спиртного они выпили просто так, безо всяких тостов.
   Звягинцев посмотрел на часы.
   - Ого! - сказал он. - Девятый час. Пора бы и по домам. Ты, Димон, со мной?
   - Куда это вы? - возмутились женщины. - Вечер только начинается!
   - Сейчас в коридоре боулинг устроим! - предложил Иваныч. - Будем кегли сшибать. На раздевание.
   - Э, нет! - воспротивился Мельков. - Это уж как-нибудь без меня! Саня, я с тобой!
   К тому моменту, как они вышли в гулкий коридор, Иваныч уже успел остаться без одной туфли. Что будет дальше, приятели могли только догадываться.
   Возле самого выхода из здания висел плакат с цитатой Чернышевского "Патриот - это человек, служащий своей родине. А родина - это, прежде всего народ".
   - А если народ в массе своей несколько быдловат? - задумчиво сказал Звягинцев. - Каким будет логическое продолжение данной цитаты? Получится, что патриот - тот, кто служит быдлу? Так что ли?
   - Слишком уж утрированно, - испугался Мельков.
   - Шучу! - успокоил его Звягинцев.
   Они вынырнули в тихий весенний вечер.
   Все вокруг зеленело, благоухало, наполнялось благостью приближающегося лета. На бетонном заборе напротив лицея виднелась свежая надпись "People=shit". Прямо под надписью лежал бомж. От бомжа пахло.
   - До чего ж аллегорично! - умилилась поэтическая натура Звягинцева.
   Мельков согласно покачал головой. Друзья дошли до автобусной остановки и остановились.
   - Да, не тот, не тот стал лицей! - с пьяной грустью сказал Звягинцев.
   - Почему?
   - Не знаю, - Звягинцев покачал головой. - Не могу выразить словами. Понимаешь, когда я только пришел сюда пять лет назад, все было каким-то другим. И сама атмосфера, и люди... Коллектив-то был другой! Посчитай-ка, сколько уж уволилось с тех пор: Лера Чижова, Юлька Гладкова, Инна Юрьевна. Из столпов-то остались лишь Сидорова, да Иваныч, да Вернер... Хотя, если подумать, наверное, это просто мои первые впечатления. Ну, как первая любовь, которая всегда кажется самой светлой, самой чистой и самой большой.
   - Мне трудно судить, - сказал Мельков. - Я работаю меньше твоего. По мне так, все, каким было, таким и остается. Только дети взрослеют и уходят, а на смену им приходят новые.
   Звягинцев засмеялся.
   - Ей-богу, Димон, рассуждаешь, как старец, отдавший лицею минимум четверть века своей жизни!
   - Стареем, Саня, стареем... О, вон, кстати, и "сарай" мой едет!
   Полупустой автобус остановился прямо перед друзьями и алчно раззявил пасть.
   Звягинцев с Мельковым долг трясли друг другу руки и клялись в вечной дружбе (как это обычно делают изрядно выпившие люди). Затем Мельков влез в автобус, а Звягинцев одиноко поплелся домой.
   Одному черту было известно, сколько километров намотал Звягинцев за пять лет ежедневных хождений от лицея до дома. Сколько разных мыслей и эмоций владело им во время этих возвращений! Каждый раз Александр был другим человеком: влюбленным, разочарованным, радостным, страдающим, злым или - как сейчас - равнодушным.
   Именно так, ибо скептично-веселое настроение, владевшее Александром весь сегодняшний день, постепенно улетучивалось, уступая место холодному равнодушию с легкой примесью мизантропии. И чем дальше удалялся Звягинцев от здания лицея, тем большее пространство в его душе занимало отвращение к роду людскому. Когда он подошел, наконец, к своему подъезду, чувство это стало до такой степени невыносимым, что тошнота подступила к горлу. В голове навязчиво, словно навозная муха в квартире, крутилась цитата: "Я знаю ваш секрет - вы меня не любите. Да вы и сами-то мне противны так, что я и смотреть на вас не могу". Понимая, что еще чуть-чуть и его вырвет, Звягинцев опустился на скамейку и несколько минут неподвижно сидел, стараясь глубоко дышать, и силой воли подавляя позывы к рвоте. Блевать возле собственного подъезда ему вовсе не хотелось.
   Александр отдышался. Тошнота отступила, ненависть к человечеству тоже. Но что-то осталось - что-то серое, бесформенное, неопрятное и склизкое - от чего звягинцевская душа стремилась брезгливо отпихнуться и унестись в безмерные дали за пределами бытия. Звягинцев осторожно, словно старик, оторвал зад от лавки и влез на крыльцо. Здесь он вновь остановился, повернулся и, переломив правую руку в локте, показал неприличный жест.
   Кому?
   Всем - человечеству, безразличной вселенной, господу богу, самому себе - после чего поднялся к себе в квартиру и лег спать с твердым намерением уволиться из лицея.
  
  

ПРИМЕЧАНИЯ

   ПРОВЕРКА-АУДИТ
   Рассказ написан в июле 2002 году.
  
   Голдинг Уильям (1913 - 1993) - английский писатель, лауреат Нобелевской премии (1983). Автор всемирно известных романов-притч "Повелитель мух" (1954), "Наследники" (1955), "Шпиль" (1964), "Зримая тьма" (1979), "Ритуалы плавания" (1980), а также стихов, пьес и публицистических статей.
  
   "What have I become..." - "Чем теперь я стал, мой нежный друг? Все, кого я знал, в конце концов, покинули меня" (англ.) - отрывок из песни "Hurt" гр. NINE INCH NAILS, основанной в 1988 году музыкантом-мультиинструменталистом Трентом Резнором.
  
   "Вот злонравия достойные плоды" - цитата из пьесы Д. И. Фонвизина "Недоросль" (1782).
  
   НОРМАЛЬНОЕ ЯВЛЕНИЕ
   Рассказ написан осенью 2003 года.
  
   "Только два выхода у честных ребят..." - отрывок из песни Егора Летова (гр. ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА) "Харакири" (1988).
  
   "А снег все идет, а снег все идет..." - отрывок из песни того же Егора Летова "Русское поле экспериментов" (1988).
  
   ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК
   Рассказ написан летом 2005 года.
  
   "Hark! I was not, I have become..."(англ.) - "Внемлите! Я был никем, я становлюсь - в экстазе, в мести и в крови - из слова - плотью, из человека - богом" - строки из песни гр. BEHEMOTH "Horns ov Baphomet" (2002).
  
   "Сам себе Спаситель" - намек на фразу из "Сатанинской библии" А. Ш. ЛаВея: "Скажи сердцу своему: я сам себе Спаситель!"
  
   Blessings upon the throne of tyranny (англ.) - "Благословения с трона тирании!" - Звягинцев произносит название одной из песен гр. DIMMU BORGIR.
  
   "Но помните: и вы, заразу источая..." - Звягинцев цитирует стихотворение Шарля Бодлера "Падаль" (пер. В. Левика).
  
   "People=shit"(англ.) - "Люди=дерьму" - название песни гр. SLIPKNOT.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"