Перова Анастасия : другие произведения.

В долготу дней

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История мальчика, у которого открываются дар за даром. То вещие сны, то новые песни, а потом и игра на барабанах… Пора ли убежать прочь из школы с ее любимой физикой и недомолвками с окружающими — или пора браться за ум? Только первая любовь даст ответ.
  ***
  Земля качала, укачивала размеренным стоном засасывающей болотной жижи. Здесь нет дороги, не видно сплетенья ветвей, укрывающих небосвод, но указывающих на добротную, питательную надежность почв. Путеводные звезды отказывались выглядывать из-за облаков, мягко и нежно падали лучи солнца, покоясь на обратной стороне Земли.
  - Где-то внизу, в Австралии или Антарктиде сейчас лето. Пингвины, скатывающиеся на брюхе, падают в ледяные воды, устремляясь на зов рыб, отвечая просьбам напитывающихся силами крепышей-птенцов.
  - На другом снежном поле белые медведи бороздят просторы меж отколотых льдин. Забредают в Гренландию, ищут мхи и лишайники, находят северных оленей.
  - А там и до людских становищ недалеко.
  Так они и шли - в немом разговоре друг с другом. С разных концов раздвигающихся широт, по линиям заданной долготы.
  Земля молчала.
  Не отвечали растущие сосны, устремляющие вверх пушистые стрелы веток. Забывали ответить наливающиеся соком ягоды, ждущие своего часа - быть найденными, открытыми, узнанными. Они не знали, кто забредет в бурелом, кто заблудится, свернет с тропы - чтобы попасть в незнакомый малинник и наесться ярких, таинственных ягод, наугад, досыта.
  Они молчали. И шли. Натыкались на кочки, тяжестью своею удерживающие ноги, привычные к обволакивающей, томной топи, от провала в зябкую ворожбу болотной воды. Они натыкались на камни, сбивали ноги, получали шишки, плевались - и шли дальше.
  - Темнота прореживается светом. А говоришь, молчишь.
  - Что ты, совсем лебеды объелся?
  - Волчьих ягод.
  Земля под ногами обрастала песком, вынесенным океаном, когда-то бороздившим просторы в этих местах. Доисторические волны преграждали путь прокладывающим свой маршрут диплодокам. Песчаный берег таял, отзываясь на клекот вод. Жизнь проползала мимо, кишела в мириадах крошечных существ, роилась и отбрасывалась назад, когда первый хищник решал броситься на очередную жертву.
  - Кровь разбивалась о камни, вода точила замерзший лед. Полюса сдвигались, огненная мантия расставляла материки по местам. Небеса разверзались дождем, небо дарило закаты и рассветы.
  - Человек спал. Человек видел сны. О прозрачных и заблудших на пути, о родной земле и оставленном доме, об отравленных яствах и затопленных кораблях.
  - На небе воздвигались радуги, раздавались мосты. Птичьи стаи расчерчивали направления, жаворонка трели взмывали вверх по весне. Поле ржи откликалось.
  Небесные ангелы разносили вешние воды нежными, пухлыми, новорожденными облаками. Путники не догадывались об этом. Краски небес сливались в новых палитрах, удивляясь и радуясь друг другу, в приветственном возгласе озаряя земные поля и леса, луга. Путники останавливались перед замершим пружинкой солнечным зайчиком и ловили точки, капли тишины замерзшими глазами.
  - Время идет.
  
  ***
  Путеводные нити сталкивались, размыкая пространство на 'да' и 'нет', воздух и глину, берега и каналы, лестницы и мосты. Клювами тревожные птицы размыкали замки, висящие друг у друга на шеях, смыкая круг. Вода отражала бегущие ветра, стоячие облака. Небо молчало - и улыбалось, протягивая капли дождя ломким пальцам древесных ветвей, пересохших от долгой, натужной, перетянутой тишины. Небо дарило воду, делилось светом и отступало ночами, когда к запрудам темноты выходили животные, больше привычные к тени, чем сумраку.
  Свет разливался щедро. Жар исходил от земли, расправлял плечи, ударял в стволы, застывшие в вечном движении вверх.
  Солнце стояло. Его ничто не могло сдвинуть, пошевелить, потревожить.
  Солнце ждало своего часа.
  ...Распахнутых окон в дышащем свежестью и теплотой доме. Хлебного запаха, разлетающегося из этих окон, сзывающего окрестных воробьев и синиц. Бьющей по старой двери детской скакалки, отвыкшей от шкодливого майского ветра за долгую зиму, её безбрежные, пустынные просторы.
  ...Звонкого смеха, заливистого, разбивающего тишину и пустоту в ничего не значащее ничто, в отсутствие страха и молчания, которое давит и мешает жить, не дает двигаться и танцевать на ветру, представляя, что руки - это крылья.
  ...Тепла материнских рук, знающих место для всего в доме: хлебов, остывающих на подоконнике в прохладе цветастых занавесок, бордовой, потертой от детского пота скакалки, передающейся по наследству от дочери к дочери. Для дома, который откроется взгляду, когда солнце сдвинется с мертвой точки своего зенита и кивнёт:
  - Пора.
  
  ***
  Солнце падало. Солнце капало светом на проходящих мимо людей, на проезжающие в спешке забитых, занятых дорог машины, на гуляющих собак и разгуливающих важно белок. Солнце сияло, в темноту дальних пространств вселенной отправляя свои лучи, а здесь, на углах и в закоулках города было весело от его улыбок и трелей синиц, гомона воробьев по утру - нашедшие незанятую бензином лужу, полные бережного весеннего счастья до краев, они радовались начальному теплу, ропоту улицы, от которой и отгородиться-то можно было разве что дворами и детскими площадками с неугомонным гомоном рук, спин и лопаток и выкриками мам, следящих за играющими детьми.
  Солнце излучало тепло, нежно подкрашивало бока проплывающих над землей облаков, неспешно, знавших, что стоит только довериться знакомому ветру, и дорога пойдет в нужную сторону, и никакой самолет не прорежет сияющую белизну их вод.
  Солнце парило, его лучи били по крышам, садам, огородам, будили от зимней спячки затхлую траву и сосновые иголки, березовую кору и апельсиновые склоны гор на далеком юге. Солнце не знало, кому пригодится его подзатыльник, солнечный удар в темечко.
  Солнце светило.
  
  ***
  Мальчик шел по улице. Мальчик не решил еще, что ему делать, пинал камешки, распутывал нити, спутанные в голове, словно с ними поиграл котёнок - накануне вечером, когда он пришел домой из школы с очередным провалом в полную неизвестность, запечатленным в дневнике рукой несправедливо суровой женщины в бордовом костюме.
  - Ну, физика из тебя не выйдет, - угрюмо пробормотал отец.
  - Ну, почему же, он будет стараться, - заметила мать.
  - Славик, иди чай пить, - только и сказала бабушка.
  А Славе было не все равно.
  
  ***
  Слава любил математику и физику, щелкал задачки по алгебре, словно юный бельчонок, схвативший первые мамины запасы орехов на зиму и готовый раздробить зубы о гранит науки. Славик любил быть - в этом состоянии погруженности, когда задача отделяла его от мира вещей, давала ему пространство покоя и сосредоточенности, поиска выхода. Но в этот раз мечты о физике - по мнению отца - его подвели, он неправильно понял задачу, раскрутил ее условия как-то не так, непривычным для мира остальных людей способом и остался с двойкой в дневнике и не сходившимся с правильным ответом решением.
  Славик задумался, что же делать дальше. Задачка не оставляла его в покое, бередила старые раны в его душе, когда еще в первом классе он оступился на физкультуре во время важного зачета по прыжкам в длину и как-то не так оттолкнулся, опозорившись на весь класс своим недошпагатом, когда выучил не то стихотворение и остался белой вороной в классе, полном отличников - и много еще когда.
  Теперь ему было тринадцать лет, и жизнь то и дело не клеилась. То ли из-за прямого длинного носа, про который шутила даже математичка, что по нему можно чертить треугольники на доске, то ли из-за вихров, непослушных и немного кудрявых. А может быть, из-за дурацкой привычки отмалчиваться почти постоянно, на всех уроках - любви к молчанию в принципе, да и отсутствию друзей. Славик был одиночкой и это в себе ценил, но ему слишком очевидно не хватало товарищей, с которыми он мог бы перешагнуть в переходный возраст, делиться происходящим, взрослеть и отделяться от родителей своими первыми шагами в непонятную, ненужную пока еще взрослую жизнь. Ненужную, потому что от нее то и дело сквозило университетскими парами, если не службой в армии, работой, трудовыми днями, доводящими чуть ли не до семейных ужинов и следующих за ними бессонных ночей с младенцами - это Славик прекрасно мог себе представить, даже в свои юные годы. Такой цепочки событий ему не хотелось, даже если он знал, что она неминуемо повиснет у него на шее и что каждый день, учебный день в его восьмом классе, её в общем-то приближает.
  Он уже был нескладным, но до сих пор по-детски симпатичным. Любил джинсы в школе, где нужна была форма - звучит, почти как приговор, если бы его не можно было бы иногда нарушать. И когда Славик выглядел в своих глазах бунтарем, над ним - так же тайком -потешался весь класс. Он не пытался скрываться, не старался и быть на виду, но вся его независимость была отчасти деланой. Ему все-таки хотелось дружить, если не влюбиться. Но всё было не с кем. И даже, наверное, некогда - он много занимался и почти не любил отдыхать, с полной серьёзностью посвящая себя домашним заданиям и учебе.
  Славик долго зрел для чувств. Все детство он просидел с книжками и совсем не научился находить общий язык с людьми. Ему хватало яркого, но скупого на ответные реакции мира литературы, её приключений и словесных картин. Он сидел с книгами, перечитывал по третьему кругу рассказы про животных, придумывал продолжения баталий пиратов в далеких морях. Скакал на коне по узким тропам, тянущимся по краю горных ущелий, зарисовывал бабочек угольными карандашами, танцевал с прекрасными незнакомками в полутёмных ресторанах, полных запахами прибрежного моря. В итоге он почти не разговаривал с людьми, почти не общался со сверстниками. Ему очень большую радость подарили родители: когда родилась маленькая Агриппина, он приучил себя сидеть подолгу и рассказывать что-нибудь из прочитанного или увиденного, чтобы девочке было интересней и не так скучно, как он сам себе надумал. Он сначала, конечно, пробовал просто читать вслух, но Груня оставалась безучастной, а он погружался в мир книги в одиночестве и быстро забывал о сестре. Но когда он рассказывал ей о своём, пусть придуманном, но более близком ему самому, например, о несуществующих предметах с чудаковатыми педагогами или долгой дороге на электричке в гости к воображаемым бабушке и дедушке своего воображаемого друга, то всё менялось: мир переставал быть таким одиноким, в нём появлялись другие, совершенно отличные от занятий домашними заданиями или чтением, цели. И постепенно так забрезжили лица, которые до того прятались в дверных проемах и классах. Он понял, что может быть весёлым и по-доброму смешным для окружающих. Шутки и истории любили во все времена - и он почти научился пользоваться этим.
  Однако на душе у него было тяжело. Он не знал, чем заняться кроме известных ему дел, которые он знал с детства и по школе - а душа просила больших свершений. Подвигов и приключений ему хотелось давно, и вот пришла пора, когда они так и стучатся в дверь, стоит только попросить. Но к нему так и не стучались изменения, которые обычно случаются у мальчиков в это время - хоть бы голос начал ломаться! - и он тихо сопел на уроках алгебры о том, что такие легкие примеры может решить хоть каждый второй двоечник. Он даже не думал о том, что кто-то живет иначе - пока еще не задумывался, но в сердце уже жила мысль о том, что больше так продолжать нельзя.
  Даже по ночам Славик ворочался в постели, и все думал и думал о своей судьбе. Как она жила в нем, намечалась и тоже не давала покоя, требовала его дум и размышлений. А потом и действий. Он не хотел пока ничего решительного, не хотел, например, менять школу или записываться в какую-нибудь серьезную секцию по любимой физике, на книги по которой он тратил все свои карманные деньги и, как ему казалось, в чем-то, в некоторых разделах, уже стал разбирался лучше учителей. Но он и понимал, что необходимость, даже угроза, выбора уже стучится в окно. И ни с кем, кроме бабушки и родителей, не было толком и возможности поговорить, обсудить обстоятельно свое будущее.
  Время. Оно стояло для такого мечтательного в детстве Славика, веселого, предприимчивого на организацию игр для себя и сестрёнки. Он так любил раньше что-то придумывать, даже для них двоих - несмотря на большую разницу в возрасте. Звал и бабушку, жившую с ними, - иногда, чтобы не скучала за вязкой свитеров и весёлых полосатых носков. Они вместе читали и распевали стихи, даже сами придумывали мелодии к ним, - и получалось не хуже известных романсов. Вместе ходили по двору, в надежде найти ветряные мельницы, словно Дон Кихот и верный Санчо Панса. Вместе помогали старшим печь пирожки и лепить пельмени, всегда радуясь сырому тесту и бабушкиному недовольству по поводу сырых яиц в детских желудках. Вместе гуляли по парку, когда было время, а потом занимались поделками из желудевых шапочек или кленовых листьев. Но теперь всё это казалось несерьезным. Словно все время детских игр вышло, пора была принимать решение о будущем, а на это не было то ли сил, то ли упрямства.
  Славик в который раз хотел поговорить с отцом. Но он тушевался, почему-то каждый раз, подходя к нему, он не мог найти в себе сил заговорить, хоть что-то сказать про своё внутреннее одиночество в выборе собственного пути. Предстоящий диалог всё назревал. Он стеснялся и потому, что плохие оценки по физике, на которую он пока только и рассчитывал, появлялись время от времени и портили общую картину, полную уверенности в том, что именно в этом предмете скрывается будущее мальчика.
  И он лежал в постели по ночам и мучался. Ходил в школу и сомневался. Засыпал над домашними заданиями и терялся в снах о том, что он, кто он, где он. Он в который раз спрашивал самого себя, почему так одинок и опять не мог найти ответа. В голову приходили странные мысли, чувства вырывались из-под контроля, и привычное спокойствие подводило.
  А он всё шел и шел по залитым солнцем лужам.
  
  ***
  Но уже было время чая. Бабушка царила на кухне, разливала кипяток из огромного чайника, рассчитанного на них всех: младшую сестренку Груню, маму и папу, самого Славика и, конечно, бабушку. Все любили пить чай: это время было словно создано для семейного единения, когда можно неспешно вести разговоры и смотреть друг на друга в конце дня, после долгих трудов, когда уже ясно, как прошел день, и теперь оставалось только вместе провести вечер. Перед предстоящим отдыхом нужно было узнать, как прошло время, что было нового, чему научило старое, как догнало прошлое и что предстояло в будущем, в ближайшие часы надвигающейся тьмы, совсем не пугающей в уютной квартирке.
  За окном зажигаются оранжевым и светло-золотым фонари, стоит густой синий воздух и парят в недостижимой даже городскими высотками вышине бело-сизые облака. Совсем весна, летящий апрель. За окном набухают, медленно и постепенно, прорывают коричневую кожуру зеленые почки, тихонько капает с крыш капель, тают сосульки, всю зиму торжественно и угрожающе украшавшие козырьки. Снег уже тает, и от этого за окном не белые, искрящиеся поля или угловатые снеговики с палочками вместо носов-морковок или ручек-веточек. Уже снова проглядывает земля, кое-где зеленеют прошлогодней травой бурые проталины. В соседнем парке уже вовсю раздается гомон пухлых от коричнепёрой радости воробьев, по дорожкам прогуливаются важные, воркующие голуби.
  Славик сидит на высоком стуле, поджав ноги, крепко держит еще теплую чашку с остывающим чаем в обеих ладонях, и не знает, как проходят, летят часы и дни. Его впервые нагнала мысль о том, что это и есть жизнь: не стойкое, стремительное движение вперед, не погоня за целями и мечтами, детскими грезами, не бултыхание в болотах времён, когда человек застревает между прошлым и будущим и не знает, куда податься в настоящем, на что опереться, а постигает события в течение дня, всю разворачивающуюся сложность и многогранную красоту хитросплетений жизни в какой-то определенный, неожиданный момент. И он, этот момент, дает ему понять, что жизнь соткана из последовательных и вполне связанных мгновений. Что вчера он ходил в школу, а завтра уже вполне готов сдавать экзамены в университет, что скоро ему придется серьезно думать о том, что с ним будет через пять, десять, двадцать лет, а он до сих пор не определился, что именно ему нравится и чего он хочет. Даже не в жизни, а просто так - взять со стола конфету, пойти заниматься физикой (конечно, справляться со злополучной задачей!), встать у окна и украдкой глядеть из-за занавески на опускающуюся на город весну. И все это почти пустое, мимолетное, неуловимое, но не наносное, а естественное, созданное и развитое природой для него, Славика, и для многих таких же мальчиков.
  Что происходит в этот удивительный момент с девочками, Славик еще не знал: может, они раздумывают о том, оставить ли куклы в обмен на приготовление супа вместо мамы или бабушки, или бросают жребий о будущем университете, а может и вовсе гадают по снам с расческой под подушкой - и не заботятся еще ни о супах, ни о будущем. А только глядят на весну, как она подкрадывается к каждому листочку, нераспустившемуся, спящему на веточке, как обнимает звуками капели каждый дом со сколько-нибудь высокой крышей, как люди на тротуарах пританцовывают или подпрыгивают немного, в такт её ходу, и она ловит их мягкими крыльями, обнимает и поднимает над землей, её вечным бегом, к солнцу, теплу и новым взглядам, чистым, словно вымытое перед Пасхой окно.
  Взгляд Славика натыкался на предметы, давно знакомые, любимые и родные. Он видел плошку с сушками, их коричневато-золотистые бока, видел чашки и блюдца, ложки, древесину стола, и все казалось ему расчерченным на заданные поля и плоскости, на гравитационные поля, где притяжение образует любовные, теплые, сталкивающие в лоб линии связей и добра. Вот центр, место, где бабушка оставляет чайник с кипятком, вот сборище древесных колечек, куда мама обычно ставит мисочку со сладостями и банку с мёдом. Всё давно понятно и прижилось, и крепко стоит на ногах в этой системе координат. Он, Славик, конечно, тоже прижился и с тех пор, как занял свое место за столом, знает, как и что, где, когда. Только куда - он не знает.
  
  ***
  Дорога идет и вьется, стремится вниз. Снег уходит к вершинам, поднимается, обходит мшистые валуны с круглой, маленькой галькой, словно занесенной морями - на самом деле, ледником, тающим и бредущим, формирующим горы. Где-то в вышине вьется дымка, летят облака, хмурые и неприхотливые, а на земле, на воде вдали лежит туман или нападающая, моросящая взвесь.
  Дорога вьется.
  Начинается дождь, и серые облака находят землю водами, несомыми ими куда-то в южные страны. Северные почвы, скудные и каменистые, принимают воду, первые капли, тяжелые, набухшие, падают о песок, ударяются, теряются брызгами, еле увлажняющими почвы. Потом дождь разражается, капли поднимают пыль, брызги на седых от мха валунах делают их похожими на маленькие водоемы, в которых и водоросли, и вода вместе покоятся на мягком дне, еще мелкой глубины, когда босым ногам ступать противно, и даже мальки не заплывают.
  Дорога вьется.
  Вдоль дороги начинаются леса, заросли темнеют. Сквозь стволы деревьев, вековых, темных елей со светом в каждой еловой иголочке прошагивает, торопится воздух, ветряной напев. Напитавшиеся солнцем, они отдыхают под дождем. Где-то к просвету дороги выбегает олень, король леса, статный и грациозный. Величественно удаляется обратно, и только белый треугольник хвоста выдает его следы на траве, мокрой от дождя. Где-то там же, в глубине живет и олениха, и оленята. Давно позади весенние игрища, битвы рогами, линька. Поздняя осень готовит к зиме одним дыханием, предчувствием наступающего снега и морозов, снежинок, ткущих тончайший и надежнейший покров над землей и деревьями. Полярные, долгие ночи встают постепенно, их ждут с санками, как северного сияния, чуда из чудес. Но пока время дождя.
  Почти не поют птицы, однако в глухой темноте ухает филин. На сердце тревожно. Понятно, что надо искать укрытие, хоть шалаш строить, хоть на дерево залезать. Тоску нужно бороть быстрым шагом, смелой песней, ясным взглядом. Тогда тьма отступает, бегут обратно в болотные места тени, нет больше заунывного ветра, сдирающего остатки тепла - и нет лучше указателя перед глазами, чем горизонт, то уходящий вдаль, то скрывающийся за очередным поворотом или за горной грядой, нависшим лесом.
  Они идут по разным сторонам горной цепи. У одного - небо и стена леса, лисы и ястребы, у другого - сине-серые воды, гладь пустынна, рыбы на глубине, тревожное молчание каменных стен.
  Они идут, и дорога, словно грозная грозовая туча над серыми скалами и отвесными ущельями, разделяет их пути. Солнце по-прежнему висит над ними, освещая всю землю, бросая теплые, мягкие лучи на всех и на всё, но не так они глядят на мир перед своими глазами. Им не тепло, не свежо от мороза, скорее зябко. Где-то снова идут дожди, надвигаются ливни.
  - Кости ноют.
  - Да мхи зеленеют.
  Так проходит еще один день, еще одна ночь оживляет в путниках старые страхи, ночные сны. А они все идут и идут, словно вдвоем, словно на встречу, которая никогда не состоится, но очень вероятна и долгожданна.
  Где-то далеко теплятся огни, стоят красные домики с белыми крышами. в них не верится ни в медведей, ни в вечность полярной ночи, которой так любят пугать тролли и прочая нечисть. В них пьют черный чай с лакрицей и спорят о книжках, а потом на ночь слушают музыку, поют песни и так встречают каждый день, каждую ночь.
  
  ***
  Где-то в полях качается на ветру океан из засохших стеблей. Он отступает перед застывшим пепелищем, отражается и от черных уже стволов голых деревьев. Осень в своих колыбелях сдирает последние листья, ноет ветер, не жалобно, но протяжно, так что зябко даже мурашкам, бегущим по коже. Хочется плакать и хочется петь, хочется сворачиваться в клубок на самой узкой тропинке, что только можно представить, но ноги требуют спокойного шага, и есть еще силы сдерживать рвущийся из груди воздух.
  Где-то в небе летят птицы. Стаи из черных силуэтов проносятся вдалеке, то под облаками, то теряясь в их кучерявой белизне. Они ныряют в пустое для взгляда пространство, ненадежное в своей обширности и недоступности для бескрылого человека, - и находят физическую опору. Их держит ветер, восходящие потоки воздуха несут их в далекие страны, где юг и тепло, и светит солнце, и качаются финиковые пальмы. Они не видят еще ни южных деревьев, ни теплых морей, но следят за солнцем и внутренним компасом, своим чутьем, которое диктует уверенно и упрямо, куда лететь.
  Птицы распадаются и собираются вновь стаей, легкой, словно большие плавные черепахи в океанах, парящие по течению, или умелые горнолыжники на самой популярной трассе, скользящие по снегу. Где-то курлычет клин журавлей. Движение единое, плавное, и этот труд крыльев, их взмахи, напряжение и расслабление - на много-много дней и ночей, иногда без отдыха и хорошего подкрепления, стараясь избегать опасности, ориентируясь по солнцу и ландшафту днем, звездам - ночью.
  
  ***
  Солнце тоже двигалось по небу. Вставало на рассвете, бледно розовыми лучами озаряло облака у самого горизонта, словно ниточки разноцветные пряло, то розовые, то оранжевые, то золотые. Солнце словно потягивалось, подтягивалось к нашему краю небес, и приветствовало всю землю своим светом. Озаряло самые мелкие листочки с живительной росой, былинки качались на ветру, приветствуя начало нового дня, его управителя. Шло по небесам, без карет и лошадей, глядело на людей, в их поднятые к небу глаза, на леса и поля, реки и озера, моря и океаны. А потом клонилось к вечеру, становилось похожим то ли на блинчик или оладушек, то ли на желток в яичнице-глазунье, в розовато-сиреневом мареве уходя к другому полушарию.
  Ко многим трудам побуждает солнце за день. И много трудов совершает солнце само. И прогревает бегущую волнами воду, и дает тепло всей зелени, попадающейся ему на пути. И все о нем помнят, берегут память о нем, поют ему песни, как о любви и жизни - самые важные, родные.
  
  ***
  Славик остается один на один со столом перед окном, с задачником по физике, с ворохом бумаг на столе и кипой тетрадей. Литература и прочие, вроде биологии и обществознания, предметы, словно учебники, из которых вырос, когда перешел в новый класс, уже оставлены. Он сделал всё, что мог, что было нужно. Наступало святое время - время, которое можно было посвятить задачкам. Он готовился к физике, как юный рыцарь, уже умеющий держаться на коне и лихо запрыгивать в седло. Его заботили нерешенные задачи, и особенно та, с которой он провалился сегодня на уроке. Он все хотел пересмотреть: и свои мысли, и ход решения, и ответ, который получился в итоге.
  Со сделанным заданием это было веселее. Он уже успел прочитать пару глав учебника по географии, выучить то, повторить это, доделать несколько примеров по алгебре, начатых на перемене еще в школе. Теперь пришел час не обыденного, но возвышенного, почти поэтического: физика манила, и ему казалось, что с ней он борется за свое будущее, за те следующие пять лет, что наступают после окончания школы.
  Он много и долго уже занимался именно физикой в любой свой свободный час, зная, что так посвящать время - с университетскими задачниками, с логическими задачками, - может только целеустремленный человек, а им ему и хотелось быть. Ему не хватало при его усердии школы, школьной программы, он искал большего и более трудных путей, просил в этом напутствия старших, но любил оставаться наедине с короткими условиями, приглашающими в большой мир вступительных экзаменов, долгих ночей и одиночестве перед страницами сборников.
  Славик корпел над задачкой довольно долго. Внезапно заметил, что неправильно понял условие. Задача вмиг поменяла лицо и оказалась обычной, довольно заурядной - он щелкнул пальцами, быстро накатал ход решения и остался доволен собой. Как путник, долго взбиравшийся на гору и наконец увидевший у своих ног раскинувшийся вид на город, он решил отнестись к этому случаю по-философски и не расстраиваться из-за потраченного времени. Ведь не впустую уходит время, девающееся на грёзы и мечты, на сны и остывающий чай в руках, который не хочешь допивать сразу, и только тянешь, тянешь время и греешься о чашку. Не теряется и время, потраченное на полувыдуманные самим собой условия, на поиски, на тренировку внимательности.
  Он улыбнулся. Где сквозит счастье, там живет радость. Встает солнце, и человек не боится вставать, делать первые утренние дела, начинать день - он бодрится, веселится, и готовится к делам и заботам дня. Ему всё интересно, мир искрится, радуется вместе с ним - и готов помогать в трудную минуту, не оставить в беде. Есть близкие люди, есть кому улыбнуться, есть кому помочь. Можно не думать о счастье, но радоваться ему каждую минуту: вот уютный дом, вот задачи, которые можешь решить и знаешь, что делать потом, вот книги на столе, вот хорошее, прочное положение для сегодняшней работы и завтрашнего дня, крепкого сна. Есть семья, родные - и только новой, более взрослой и мудрой осмысленности не хватает для того, чтобы быть в своей жизни совсем уж главным, ведущим, принимающим решения.
  А счастье - это просто. Есть минутка посмотреть на зарождающийся, пробивающийся рассвет за окном, когда полоса зари окрашивает немного стены соседних домов, а время на это дает весна после долгой зимы - и радостно на сердце, и есть то чувство вне времени, когда человек приближается к Богу и к таинствам бытия. Есть время открыть книжку на перемене, на уютном белом подоконнике, когда вместо того, чтобы готовиться к школьным занятиям, очередным вопросам и ответам, находится минутка, чтобы остаться наедине со словами, со знакомым запахом страниц, ведущих в незнакомые миры. Есть пара часов, чтобы проехаться на велосипеде по весенним лужам или по проселочной дороге летом - колосья колышутся совсем рядом с ногами, жужжат шмели и порхают бабочки. Есть время, почти ночное, когда приходит к постели бабушка, достает книжку со сказками, совсем как в раннем детстве, и начинает читать, родной голос и привычный сюжет, но сколько в этом покоя и мира перед тем, как отправится в миры, где живут и странствуют сны.
  А радость - это совсем легко. Ручка в руках с синими чернилами, тонко пишет и мысли легко ложатся на бумагу. Собака на поводке у прохожего, знакомой породы, приветливая и ласковая, с золотой шерстью и улыбчивым хвостом. Пятерка в школе, неожиданная и такая заслуженная. Любимая песня в плеере, с которой остаешься наедине, но о которой все всё равно узнают, потому что подпеваешь во весь голос. Радость в словах, сказанных искренне, маме или Богу - о том, что происходит, что на сердце, что хочется и что волнует.
  Славик задумался. Счастлив ли он сейчас? Чего ему не хватает? Хочется ему отвечать на эти вопросы, пока есть время, и не хочет он находить ответы. Раньше взял бы ручку, написал бы письмо себе или кому еще, пришли бы в голову новые мысли о том, что на душе. Но теперь ему совсем не хотелось ничего писать. Он варил в голове свои состояния, и не хотелось ему выходить из них, искать нужные слова, придумывать себе советы. Он решил немного посидеть в своих чувствах, наедине с ними, погрузиться в них, как поэт в ожидании нового стиха, который непременно должен быть написан. Он немного маялся этим, начинал то напевать, то бормотать под нос слова, полные любви и полного осмысленности единения с миром и с тем, что в нем происходит. Славик провел так довольно много времени, в какой-то момент понял, что из такого с виду бесцельного времяпрепровождения можно довольно много понять, но сложно что-то запомнить потом, сделать выводы. Если не писать потом стихотворений или песен, хоть мелодий не сочинять, жалеть будешь.
  Он вернулся к своей радости. В чем сейчас она, так и не понял. Только хорошо ему сидеть на стуле, слегка качаться за столом, заваленном книгами, а перед ним - шторы, тяжелые, загораживающие от наступающей весенней ночи. Где-то в деревне поют уже, может быть, соловьи, уже наверняка распустились первоцветы, сходит всякая зимняя грязь с тела земли - и на душе снова легко и по-весеннему светло. Хочется чуда. Славик ловит себя на этом чувстве.
  - Боженька, дай сил и здоровья родителям и всем людям и пошли мне весточку, хоть одну.
  И вот уже десятый час, мама приходит напомнить о том, что пора ложиться. Славик послушно встает из-за стола, собирает тетради и книги, кладет в рюкзак. Готовится ко сну, и ничего не остается больше - когда мама выключает свет, оставляя ночник, достать из-под подушки книгу и фонарик с тумбочки. Продолжается чтение.
  Продолжается жизнь.
  
  ***
  Ночью Славик оказался в школе. Она была своей, но в то же время казалось чужой. Это был первый раз, когда он попал в здание в ночное время - и он дивился хотя бы поэтому. Он бродил по знакомым коридорам, и в сгущающихся сумерках он видел двери, множество дверей. Перед ним были знакомые и далекие классы, этажи, лестницы. Окна почти не пропускали свет, и он тыкался, тыкался в двери. Ему казалось, кто-то ждет за дверями, и непонятно даже, доброй будет встреча или поджидает опасность. Но двери были заперты, и неизвестно, куда податься. Его нагнало чувство страха, чувство невозможности сделать выбор и где-то спрятаться.
  Что-то пора предпринять. Выбежал во двор, - хорошо хоть, нашел выход из здания - и откуда-то, с крыш раздался голос: 'Куда, решать тебе, но ты должен сделать выбор'.
  И Славик побежал. Он не хотел возвращаться домой, он не помнил дороги. Он понимал, что вокруг - призраки людей, собак, еле уловимые очертания домов и дворов. И ему некуда идти. Но он упрямо бежал и бежал, пока не пошел снег, и он внезапно понял, что он в родном городе. И всегда найдет, чем заняться, куда броситься, куда направить стопы, если устанет. Он нашел во сне лавочку в почти знакомом парке (потому что разве не любой парк - деревья, аллеи да скамейки). Под ногами старые листья, ржавые, рыжие, над головой - набухший от снега полог небес, готовый разразиться замерзшей водой и холодными ветрами, поющими ангелами, трубящими в золотые трубы.
  Мальчик сидел на скамейке и плакал - оттого что задыхался, оттого что бежал, оттого что оказался в этом сне не на привычных, знакомых площадях, а в наполовину искаженной школе, в пустых, но не гостеприимных классах, и почти проснулся от ужаса, от понимания того, что это сон, от чьей-то резкой речи. И он сидел, вытянув ноги, почти как днем, бодрствуя, и ему было горько - оттого что он остался один, оттого что опять что-то не получилось, не пошло, как надо, оттого что он заврался, наверное, перед самим собой. Не случилось во сне ни дома, ни друзей, и глухое, солёное от слез одиночество наступало, давило на глотку, и не давало продыху. Славик впервые в жизни задумался о жизни с её неприглядной стороны, когда остаешься один на один с собой и своим временем, силами, но никому не нужен, никому дела нет до того, кто ты, где ты. И он собрался с силами, растопил в кулаке первые снежинки - и открыл глаза за несколько секунд до того, как зазвучал-запиликал будильник.
  
  ***
  Славик лежал с открытыми глазами, ждал маму, ждал пока она включит свет и полумрак комнаты озарит её улыбка. И вот она пришла. Пол седьмого утра. Пора вставать и идти в школу. Снова начинается день, снова долгая дорога и бесконечные занятия, чтобы потом снова вернуться домой, поделать уроки - и снова в постель. Но мама улыбается, и он понимает, что всё не так бессмысленно и бесполезно.
  За завтраком он ковырялся в тарелке с кукурузными хлопьями с молоком, рассматривая Груню, как она сидит, поджав и так еще короткие ножки, машет ручонками и беззаботно расплескивает свой, налитый уже мамой чай. Бабушке он только что рассказал, намекая, свой сон, и та нахмурено стала ему растолковывать, что жизнь не похожа на чужую книгу в толстом переплете.
  - Мы не можем знать, куда повернет наша дорога в каждой новой главе, каждый божий день может случиться что-то непредвиденное, и хорошее, и неожиданное, и плохое, хоть не дурное. Наше дело идти, но и думать о каждом повороте, о каждом намерении - доброе оно или злое. Нельзя плыть, когда есть крылья за спиной.
  И Славик - тоже хмуро - сопел, слушал бабушку, кивал головой и всё думал о том, что жизнь начинается не вот-вот, а уже много лет назад, и он всё идёт, идёт, и дороге нет конца. И куда приведёт его жизнь - каким он будет, - неясно. Но бабушка объясняла сон, и становилось легче легкого идти потом по дороге, перепрыгивая и огибая лужи. Прямо до школьного забора, чернеющего, словно прилетевшие на еще белые поля грачи.
  Снова пора на уроки, на этот раз в не призрачные кабинеты и к невыдуманным одноклассникам.
  
  ***
  Где-то в северных странах, на вершинах забытых гор тают ледники. Голубые на свету воды, замерзшие, камню прозрачному-лунному подобные, капают мерно, тихо, обретают новую жизнь в зеленых от горных пород водах озер и фьордов. Где-то бродят волки, дороги их пересекают уверенные лыжники, не боящиеся хищников - выживают все. Где-то гораздо южнее, в университетах и на заседаниях комиссий, люди с напряженными лбами говорят о потеплении, изменении экосистемы и необходимости борьбы за планету. Совсем далеко, через океан, в Нью-Йорке, на заседаниях ООН спорят о том, что делать, какие меры предпринимать, чтобы спасти общий дом.
  Мудрые вороны в Исландии каркают тревожно. Стоят маленькие домики, не боятся вулканов, стоят маленькие заборы, не боятся диких зверей. Мирно пасутся овцы и упрямые северные лошадки. Летают морские птицы, кричат у берегов, зеленых от мха на серых камнях. Отдыхают тюлени, ждут прибой.
  А где-то, в середине мира, растущий ясень - который викинги когда-то давно прозвали Иггдрасиль - несет все ветра, говорит с мирами шорохом, еле заметным скрипом коры, чувствующей нарастание колец. Дерево чует корни, помнит листву, по нему пробегает белка. И просыпается.
  Дерево просыпается. Листья колышутся на ветру и поют песни о лете. Дерево каждым своим листком отправляет в мир добрые слова, и добрые пути ложатся перед теми, кто их получает.
  
  ***
  За окном класса солнце, небо и облака, ветвь не достает до рамы, но почти стучится. Литература и очередные вопросы, на которые нужно знать ответы, иначе можно ответить неправильно. Все давно привыкли и давно подготовились.
  Пока Славик сидит на уроке и барабанит пальцами мелодии, похожие на удары тамтамов северных племен, за окном слышится шорох. Мелодия идет размеренно, клеится в памяти к фотооткрыткам из Исландии, которые привозил папа. Мрачный шорох встраивается в него - и только поэтому Славик его замечает.
  Облако наплывает на город - большое, злое, волком пытается съесть солнце.
  Славик кричит внутри. Все легенды Рашнарёка всплывают в его возбужденном сознании, пока он сидит на уроке и тихо уплывает в северные широты, холодные моря.
  - Тереньтев, к доске, - раздается голос где-то вдали.
  Славик не слышит учительницу. Не слышит мир, пока на его глазах облако-волк кружит вокруг солнца, пытаясь проглотить. К Славику оборачиваются, тормошат почти, а он всё не смотрит на происходящее перед ним, в трансе от ужасного зрелища окровавленной морды, которую он разглядел на апрельском небе.
  До окна дотягивается веточка вербы. Пушистый серенький барашек весит больше, чем все небеса, решил Славик. Стихотворение у доски он так и не прочитал в тот день позора и мрачного удивления от самого себя, пришедшего, как всегда, постфактум. Он всё знал, всё позабыл. Ни у кого не было больше сил его тащить к ответу, но все точно переглядывались и смеялись. От жгучего стыда он позабыл и про то, что находится посреди люда, его бросило в жар и он предпочел совсем не замечать происходящего.
  Литература затянулась. Он опять остался в глухом одиночестве, отрезанный от ребят, от происходящего. Грустно. Славик стал грызть ручку и мечтать. Когда-нибудь он уйдет в экстернат и сдаст все стихотворения родной земли и этого мира, а также все предметы, все домашние задания - но не будет больше так болезненно переживать свои провалы, мечтательность и весь укор учительницы, падающий на плечи. Мальчику, сидящему на предпоследней парте в ряду у окна, хотелось жить по полной.
  Шорох повторился. На глазах Славика к окну присела, почти стучась в гости в класс, добрая, желтоклювая чайка, не понятно, что забывшая в центре города. Чайка сидит, не улетает, тихонько кивает умной головой.
  Славик притих. Он думал про чайку, про её вести. И это отвлекало его от всех проблем, которые сулила двойка в журнале, загубленная репутация и весна, которая тревожила и звала расти. Расти над собой, к новым высотам, новым пониманиям, открытиям, новым словам о мире. Он хотел бы научиться заботиться о том, что происходит, а не просто сидеть и мечтать у окна, но пока не промечтаешь все, не получится ведь и начать действовать, чтобы воплотить свои мечты. Это было совсем не бездействие и не лень, но он то ли не знал, как лучше, то ли не мог еще понять, что хочет. Это его мучило. Он начал подозревать, что это заметно, вспомнил свой сон про школу - как ему некуда даже идти, как тревожно на душе. Славик поёжился.
  - Надо жить. Просто жить.
  Он улыбнулся сам себе. И разрешил простить себе все провалы.
  И пока продолжить мечтать.
  
  ***
  На улице стоит теплая, молочная каша из воздуха, набухшего от клочков тумана, воды, испаряющейся, теплой. Она висит над улицами и дворами и напитывает собой пространство, между домами не видно людей и машин, но ветви еще полны сил словно перешептываться между собой и говорить о том, как хорошо им в этот, выдавшийся теплым апрель. Птицы тоже сидят на ветвях, словно застряли в каком-то сонном аэропорту, где диспетчеры и капитаны отказываются поднимать судна в воздух из-за погодных условий. Не видно людей, кажется, все предпочитают сидеть дома в такую воздушную слякоть.
  Груня гуляет с бабушкой после занятий французским с группой трех других дошколят, мерно и тяжело вздыхает у очередной лужи, куда бабушка точно не даст наступить, и тихо вспоминает новые французские глаголы, выученные на уроке. Бабушка не ругается, также молча смотрит за девочкой, грустит о прошедших годах, когда гулять по городам и сёлам было безопасней, даже если и бабушки, и внуки не были вооружены последними моделями мобильных телефонов. Они вдвоем и прекрасно понимают друг друга, по-женски, пусть одной за шестьдесят, а другой - не исполнилось шести. На обеих сапожки и плащи, они готовы к любой погоде, любому весеннему капризу природы.
  Зазвонил телефон. Мама тревожно проговорила, отчитывая бабушку, что они задерживаются и давно пора идти домой, где их ждут к полднику.
  - Девочка замерзнет в такую сырость!
  - Мы скоро, скоро!
  Бабушка тайком разрешает Груне снять надоевшую за зиму шапку и ведёт внучку в булочную, где всегда на прилавках горы вкусных, свежих, тающих во рту сдобных булочек.
  - Ох, Агриппина-Агриппина, только маме с папой не рассказывай!
  И девочка послушно запихивает в рот еще один кусочек сдобы, улыбается. Бабушка чуть не плачет, вспоминая тяготы зубрёжки спряжения французских глаголов в её четыре года. Они сидят в булочной и им хорошо вдвоем, так, что они позабыли даже про традиционный чай всей семьей.
  Небо проясняется.
  
  ***
  Славик снова садится мечтать, уже дома. Ему в голову приходит разное. Сначала - быть с героями любимых книг, Жуля Верна или Марка Твена, но это всегда похоже на то, словно бродишь по пустыне чужих воспоминаний. В голову пришло - запускать воздушных змеев, вслед за книжкой 'Бегущий за ветром', но он подумал, что он-то не в Кабуле. Ему становится скучно совсем скоро, и он начинает придумывать собственные мечты.
  Таинственные и очень напряженные полёты в космос. Отважный астронавт выходит на орбиту чинить космическую станцию, а потом возвращается в неё, как домой, в привычную обстановку невесомости, чтобы снова сажать маленький зелёный горошек и следить за поведением мух-дрозофил. По вечерам, придуманным земными часами, можно следить за солнцем и любоваться Землёй, ее атмосферой и городами, циклонами и торнадо над Америкой. Красота, никому не доступная, величественная и уверенно летящая в невесомости!
  Инженер, придумывающий собственный летательный аппарат. Бороздить просторы вместе с птицами, и не замечать времени, и не отличаться от них. Быть среди воздушных коридоров и издали наблюдать за скоростными авиалайнерами, спокойно плывущими по небу. Махать украдкой людям - и снова быть с птицами, горделивыми в своих путях: то на север, то на юг, зимовать, и петь, и плясать дивные танцы.
  Писатель, который всё пишет и пишет книги, и к нему приходят в голову сюжеты - один за другим. Пара месяцев, полгода - и он снова готов встречаться с читателями, рассказывать про свое детство и писательские подвиги. Он то выдумывает стишки, то балует читателей собственными иллюстрациями на полях. А потом бросает всё и уходит в писательский затвор, пишет самый прекрасный роман из всех, написанных им на земле, и ни за что не бросает писать даже потом - просто уходит от светской жизни, от знакомых и пустых разговоров. Он сидит один и философствует над бумагой, думает о жизни и размышляет о чистой поэзии её.
  Мечтатель, юный студент, поэт. Он заболевает и надолго остается дома, освобожденный от экзаменов и беготни с зачетами. Он не готовится отвечать, он сам много спрашивает. Пишет поэмы и оды по ночам, когда не удается заснуть от переполняющих голову стихов, их ритмов и рифм, смыслы приходят сами.
  Наконец, Славик. Земной и уверенно стоящий на ногах. Любящий читать, ценящий поэзию в оригинале и умеющий сам иногда слагать песни и стихотворения - стоит только стать постарше. Студент, находящий первую подработку. Способный уже жить самостоятельно, быть, когда надо важным и степенным, даже завести собаку. А потом и вовсе влюбиться всерьез, непременно жениться, слушать, как бьется сердце у сына. И радовать, и радоваться.
  Или ну его пока! Самое время просто сбежать из школы, бросить рюкзак, начиненный учебниками, и с одной сумкой отправиться куда-нибудь к морю. В Индию, к теплому океану - или к нашему, Черному морю, в Крым или куда-нибудь к Сочи... Просто сесть на поезд и умчаться в теплые дали. Забыть про нависшие контрольные, задачки и хмурые взгляды одноклассников, недовольство учителей - и смотреть на восходы и закаты. Солнце у моря такое красивое, такое шумливое, бьется у берегов и торжественно вдали. Сидишь на берегу, с мороженым - без куртки ходишь, отдыхаешь от всего. И стихи сразу в голову придут красивые, новые, легкие. И станет Славик в свои тринадцать знаменитым поэтом, вокруг него будут ходить легенды - как он бросил привычную городскую жизнь и устремился к природе, горам и морю, стал стихоплетом, прямо там, на поезде, что увезет его к пляжам и гальке, морским волнам и легкому ветерку. А мама не станет волноваться... Или страшно одному?
  Замечтался.
  
  ***
  Где-то в Чили, на Огненной земле горы возвышаются над тихими водами. Мрачные ущелья, нависающие пропасти, громадные камни, словно очерченные кубы застывшей тучи - вот, что они видят во снах, стоит прикрыть глаза, дать отдохнуть душе. Сердце бьется, ум твердит слова молитвы - они просыпаются и идут дальше.
  - Где-то в полях расцветает мать-и-мачеха.
  - Где-то из берлоги медведица выводит медвежат после зимы.
  Они продолжают идти, а дорога все так же стелется перед ними, равнодушная и холодная. Она только и умеет, что звать вперед и ложиться под ногами, приводить к северным водопадам и большим валунам, указующим путь.
  Они продолжают идти, и небо над головами проясняется. Серость, затянувшая небо от горизонта до горизонта, уступает место голубизне, ясно очерченной облаками, немного кучерявыми, немного перистыми. Так они понимают, что скоро земля их отпустит.
  Так они продолжают идти. Горы под ногами становятся камнями, придорожными и серыми, то валунами, то галькой, постепенно сходят на нет. Появляются поля, и колышутся на ветру колосья. Мыши-полёвки пробегают мимо, сердитые: то на охоту за зернами, то просто на прогулку. Важные вороны неспешно вышагивают вразвалку.
  Жизнь тоже идет - своим чередом.
  
  ***
  Школу Славик в общем-то любил. Он только недавно, в этом году перешел именно в эту, новую, с углубленным изучением некоторых предметов в профильных классах. Ему сначала - пока не начались занятия в сентябре - всё нравилось. И то, что можно углубленно заниматься физикой и алгеброй, раз он поступил в физико-математический класс, и то, что одноклассники у него будут новые, а сам он - взрослее, а значит, им легче будет найти общий язык из-за того, что все они прошли отбор и интересуются чем-то большим, чем сверстники, и то, что теперь наконец-то надо ездить через полгорода - и одному, без мамы или бабушки. Ему нравилась свобода, которая грядёт, и почти взрослая самостоятельность, которую ему вот-вот доверят. Он всё лето провел в ожиданиях и планах, уже даже не в оторванных от мира мечтах. То он сидит на первом ряду среди лучших учеников, то он блистает знаниями у доски, то гуляет после уроков с самыми прекрасными, интересными и, главное, новыми друзьями.
  Но все эти представления и иллюзии не прошли проверку на прочность.
  Первого сентября всё не заладилось сразу - Славик стал опаздывать с утра, растерялся от того, что мама поздно, как ему стало казаться, разбудила его. С бабушкой ехать в школу он не захотел, было некому больше его проводить, а одному почему-то стало страшно. И вот он быстро дожевывал завтрак, одной ногой в ботинке, схватил ранец со вчера купленным только дневником на этот учебный год и побежал. Сначала на остановку. Троллейбус, потом метро, давка, купил цветы и дальше - в школу.
  Начал накрапывать мелкий дождик. Небо не было ясным. И Славик, когда прибежал на линейку, подумал было, что ничего не пропустил - но всё как-то не заладилось и тут. Все здоровались друг с другом, говорили что-то про лето, что-то про учителей и новый учебный год. А он никак не мог встроиться, с трудом нашел свой класс, и со всеми здороваясь, так и не смог обозначить, что он, Славик - новенький. И ему тоже хочется общаться и знакомиться. Так он и простоял, с цветами, хмурый, как сентябрьское небо. Потом все стали расходиться по кабинетам, он слился с толпой - и досталось ему место на предпоследней парте. Никто к нему не подсел, и даже особо никто не стал знакомиться после того, как учительница представила его классу. Ему было грустно практически до скуки, то и дело накатывало уныние, тяжелыми и липкими волнами, и он порой едва сдерживал горькие слезы обиды. Не так он себе этот день представлял. Не так.
  Зарядили осенние дожди. Длинные, тягучие, мрачные, такие, что не разглядеть соседнего дома толком, а про небо и вовсе молчать приходится - сплошная стена воды. Выходить из дому тяжело, хороший хозяин и собаку гулять не выпустит, а Славику каждое утро вставать рано и ехать - да и долго ехать - в школу. Готовить уроки и домашние задания - да, но вот гулять или заниматься чем-то, что раньше было интересным, - вроде самостоятельно учить французский, который они с Груней стали изучать, чтобы вместе потом петь песни Шарля Азнавура и Джо Дассена, - времени нет. Даже просто посидеть с младшей сестрёнкой и бабушкой, хоть вечерами - не успевает.
  Мама говорит, это не просто ответственность или взросление - а проверка на прочность и испытание. Но долго так протянуть Славик не может. Он устал за сентябрь, как еще никогда за свою жизнь. Читал в метро, в дороге - и перестал в первую же неделю, как все, стал дремать с наушниками, боясь проехать свою остановку. Делал домашку на коленке, начиная еще на переменах - все равно не с кем общаться, - и всё равно не успевал. Ложился в кровать и не успевал заснуть, как выдыхался уже во сне.
  А в школе тем временем начались проблемы. Конечно, не с учителями пока - Славик все-таки был умным и успевал довольно неплохо. Но вот с одноклассниками не заладилось. Его то задирали, то обзывали. Причем, как казалось Славику, на пустом месте. Одним утром началась драка, после неудачной ссоры. Славика задирали как ботаника, незнакомого и с виду неприступного. Его окружили другие подростки, в открытую смеялись. Славик не дал себя обидеть, в битве отделался царапиной, но решил, что точно стоит заняться самообороной более серьезно.
  
  ***
  Раз одноклассникам он казался недостаточно своим, а одиночество давило, в какой-то момент Славик решил сменить тактику и открыто предлагать дружбу. На этом настояла мама. Он думал долго, выбирал, присматривался. Ему приглянулся один Вова - тихий, смышленый с виду. Они немного поговорили о книгах, но даже не перешли к урокам, как Славик понял, что не то, чтобы разговор не идет, а даже поддерживать приятельские отношения с Вовой он не сможет. Тот оказался чересчур задавалистым, немного снобом и даже циничным. Славик решил держаться от него подальше и отошел.
  На следующем уроке была алгебра, контрольная. Рядом со Славиком оказалась Даша, и нехитро на него глядя, попросила помочь решить трудный пример. Что-то у нее не сходилось. Славик довольно быстро решил свой вариант, как и всегда, поэтому согласился глянуть на ее условия. Только принялся решать что-то соседке, как подошедшая незаметно учительница заметила чужой вариант у него в руках. Славика жестко отругали. Он, как это обычно бывало, немного обиделся, немного расстроился - помочь ведь только хотел. Но потом, уже за ужином обсуждая произошедшее с родителями, понял, что не надо никому помогать, особенно так открыто. Он даже начал раскаиваться. И решил больше ни к кому не пытаться подойти со своей дружбой или хорошим отношением. Закрылся в себе и обратился к нехитрым и одиноким вопросам собственного существования.
  Но время шло. Осень с её тоской прошла, начались снегопады и метели декабря. Славик внутренне подтянулся за то время, что ходил в новую школу, стал уверенней в себе. Он быстро понял, что не стоит ориентироваться на окружающих - особенно если есть занятия для души, для самого себя. Он опять занимался практически тем же, что и до перехода в новую школу - сидел один, читал много. Так потихоньку и смирился с происходящим, летние грезы о новой и счастливой жизни забылись сами собой. Ему казалось, что и не нужны ему друзья, что он тихо выучится всему, что должен, а потом поступит в университет, конечно. И вот там, да, непременно, жизнь точно будет иной. Ну ведь должно что-то поменяться, когда из школьника превращаешься в студента. Начинаешь получать стипендию, опять ездишь с одного конца города в другой - а может, и вовсе, уезжаешь от родителей в другой город. Или в другую страну... Славик тосковал, как перелетные птицы, когда они вынуждены оставаться на родной земле дольше, чем им диктует внутренний инстинкт. Ему казалось, что время давно подходит, а он все не готов. И подготовкой, по крайней мере, внутренней - он занялся.
  В школе ситуация тоже утихомирилась, на Славика перестали косо глядеть. Пусть он и попал в ряды изгоев, его, тем не менее, уважали - начали уважать. Он исправил первые плохие оценки, почти выбился в ряды отличников. Это само собой отвадило от него ребят, которые до того приставали к новичку, и он сам прекратил ожидать подвоха от окружающих.
  Словно падающие снежинки, протекали дни - один за другим. Пришел Новый год, с ним рождественские каникулы. Он сидел и смотрел, как за окном кружится и вьется пурга, а потом, когда все утихомиривается, прилетают снегири. Подарки и книги, снеговики с Груней и, конечно, санки всей семьей. Горки - это всегда радость.
  Так прошли каникулы, а там и январь, февраль. Зима была снежной, уроки - не слишком тяжелыми, и жизнь налаживалась. Определенно налаживалась.
  
  ***
  Зима - такое время, когда хочется сидеть дома, сиднем. Вечером, а темнеет рано, заниматься только своими делами: девочкам вышивать или вязать, мальчикам - мастерить что-нибудь. Конечно, компьютеры никто не отменял, но в настоящую снежную зиму кто станет смотреть фильмы или играть, если надо идти на улицу кататься на санках, лепить снеговиков или дома делать что-то своими руками - и обязательно разговаривать со старшими поколениями. Так никто не одинок. Так передается опыт. Так дети учатся у взрослых и стариков, учатся справляться с внутренними морозами и становиться самостоятельными. Так вечера проходят без скуки и внутреннего томления, а в постоянном труде, который и не дается сложно, и радует, и приводит - как новый опыт - к своим плодам.
  Трудно зимой бывает тем, кто одинок. Трудно пережить зиму с ее отсутствием солнца, с морозом на щеках и снегом на капюшонах, с необходимостью продолжать работать и учиться - и понимать при этом, что до лета далеко. И если нет верного друга, если не с кем поговорить о важном, о том, что накопилось в душе, не на кого посмотреть с улыбкой - то тяжелей.
  И когда человек одинок, он словно покрывается снегом по самую макушку. Становится, что снеговик, только с носом, а не с морковкой. Все пыхтит-кряхтит, тяжело ему. Другое дело - в семье. Есть и кому завтрак накрыть, обед приготовить, за ужином поговорить. Постель подоткнуть, книжку добрую подарить - и так вместе дожить до весны.
  
  ***
  На праздник Восьмого марта Славик вместе с Груней и мамой поехали отдыхать, раз в этом году выпало целых три выходных дня. Выбрали всей семьей Норвегию, близкую и такую загадочную, с троллями и фьордами, водопадами и островами. Папа провожал в аэропорт ранним утром. Всегда по душе Славику такие ночные сборы, когда за подъемом сразу следует дорога, в неизвестность. На рассвете, а то и раньше.
  Самолет до Осло - и они в стране 'пути на Север', в которой по горам ходят высокие, бородатые викинги и покоряют ледники и горные плато, ведь давно прошли времена набегов на более южные земли. Так казалось Славику, когда он выходил из самолета. Но на деле все оказалось совсем по-другому, по крайней мере, в столице, куда они только и успели попасть. По улицам ходили арабы и азиаты, даже реклама встречалась не на норвежском языке, а на арабском. Зато все очень хорошо говорили на английском, что обрадовало и принесло облегчение - норвежский с его хрипами и незнакомыми словами настораживал, совсем не было времени подготовиться к поездке, изучая язык.
  И они втроем ходили по улицам столицы, любовались водами фьорда, ездили по разным местам. Смотрели на Хольменколлен, лыжный трамплин и самую высокую обзорную точку города с очень уютным маленьким музеем, посвященным лыжам. Побывали в музее кораблей викингов, с остовами древних лодок, мрачным и черными от времени, в парке скульптур Вигеланда, с незамысловатой и оттого совершенно не похожей на русскую или западноевропейскую скульптурой, были и в ратуше, где можно было посмотреть на картины и познакомиться с норвежской живописью. Там каждый год вручают Нобелевскую премию мира, узнал Славик - и задумался о мире во всем мире, о войнах и людях, которые с ними борются. Еще смотрели на Королевский дворец и вообще много гуляли, дивясь более тёплой, чем дома, в России, погоде.
  Норвежцы больше всего запомнились Славику за эту короткую поездку. Приветливые, готовые помочь - и все в одинаковых парках и почти спортивной одежде. Мальчику улыбалась эта горная страна их лицами, и он решил обязательно вернуться сюда вновь - когда найдется больше времени и сил. Походить по горам самому, посмотреть на фьорды и ледники, другие, маленькие и тихие, но, без сомнения, очень красивые города.
  
  ***
  Раскинулись степи. Маки и полевые цветы - редкое украшение. Горы на горизонте - далекая цель. Солнце стоит ровно, стелется земля под ногами, и не видно ей конца и края.
  Они идут. С ногами цвета пыльной земли, они идут. Каждый по одиночке, каждый в своих мыслях, каждый в ожидании глотка воды, колодца, крова над головой, временного пристанища.
  И солнце не заходит для них, пока степь не будет пройдена.
  
  ***
  Славик уже сидит дома, за столом, возвышается над стулом и немного качается взад-вперед. Он говорит с отцом о будущем, и мать, перебивая, говорит об IT и криптографии. Отец более настойчив, он вспоминает, что Славику нравится физика - по ней есть пятерки, есть и мечты, связанные с самим предметом. Славик сам поддакивает: он никогда не тратил времени ни на что, больше, чем на физику. Всем нравится работа физика, может, даже астронома. Он скромно молчит о космосе и космонавтике, но глаза горят огнем. Он вспоминает свои мечтания, часы, проведенные, качаясь на стуле за столом.
  И тут Славик вздрагивает от неожиданности собственного осознания себя. Его манит и литература. Он вспоминает, что долгое время хотел принять участие в олимпиаде, ему всегда нравились сочинения и на уроках он никогда не боялся вводить смелые мысли в канву текста. Он признается родителям, что хочет стать великим, а сделать это может, только опираясь на достижения древних, поэтов и писателей. Обсуждать больше не хочет никакие университеты, никакие физические опыты и закон Ома.
  Оставив родителей в недоумении, он уходит за штору писать стихи. В уютном мире тяжелой, плотной ткани он уединен, полон решимости написать первые в жизни строки в рифму.
  И у него все выходит. Славик смотрит на исписанный листок и не верит глазам.
  
  ***
  Как на древней ткани былого мира
  Рождались строки, красиво было:
  Текла в сердце песня, и звал поэтом
  Меня улыбчивый день с куплетом.
  
  А мне что - я шел и слагал все песни,
  Что пелись на сердце, в устах им если
  Плясать и словом моим раздаваться.
  Куда мне с ними в этом тягаться?..
  
  Я песню спою, не пропал мой голос.
  Мне в этом - поможет мой Бог,
  
  Остальное - хронос.
  
  ***
  Славик просыпается посреди ночи, у него в глазах соленые слезы от шума бурного прибоя, который ему снился. Ночник успокаивает, словно спасательный круг, и Славик засыпает вновь. В следующем сне он снова бродит где-то и ощущает только землю под ногами, такую надёжную и любимую. Она держит его и уводит в места, печальные и тихие, где склоняются до земли ивы, в сумраке течет река. Он во сне отчего-то вспоминает книгу про приключения Крота и Дядюшки Рэта, написанную в прошлом веке Кеннетом Грэмом, и ему также красиво и торжественно высоко на душе, как в историях про мирные заводи английской реки.
  
  ***
  За завтраком бабушка привычно и терпеливо выслушивает рассказ Славика про то, что он видел во сне. Он говорит про море и темноту. Бабушка отвечает, уверенно и привычно, что сон о многом может рассказать. У мальчика много сил, много крепости в ногах и смекалки, но он неправильно себя поставил перед целью, неправильно применяет силы, и в подсознании бушующие силы гонят его дальше, к открытым пространствам стихии и вечера, сгущающихся в небе туч и бурных вод.
  Славик слушает внимательно, но нехотя. Ковырять ложкой кашу пока не хочется, и он барабанит ложкой о тарелку какую-то дивную, бодрую утреннюю мелодию, пока еще слышную только ему, Славику. Ударом под дых вспоминает школу и урок по литературе, где пальцами отбиваемая дробь кончилась волком Фенриром позором не отвеченного стихотворения.
  Мама тоже вздрагивает, будто чувствуя мечты и видения сына. Он, понурившись, нахмурившись, сидит над тарелкой и погружается в мелодию.
  - Слава, а не думал ли ты о барабанах? Может, в секцию записаться с нового учебного года?
  Славик хочет отшутиться, что поздно - и жизнь уже не та, и что там о музыке, когда об университетах пора думать. Но потом вспоминает, что до сентября еще надо много всего прожить - и контрольные в школе, и три долгих месяца летних каникул. Он пока молчит, но уже серьезно. Мысль о музыке и стихах начинает его обживать, с ней становится уютно и надежно, даже весело, легко на душе.
  И Славик начинает подбирать слова к своей первой в жизни песне.
  
  ***
  Почему бы я жил одиноко,
  Как молодой орел на горных кручах?
  
  О чем пело бы сердце моё,
  Когда я летал бы от скалы к скале?
  
  Как на равнине солнечный зайчик,
  Бежала ли бы добыча ко мне?
  
  Когда на родные горы нападает сумрак,
  Темнеют небеса, и только заря в огне,
  
  Отчего на сердце стучит мне голос,
  Словно Богом он раздается во мне?
  
  - Не теряй полёта, только в небе ясен,
  Ты лети, лети, не боясь огня.
  
  А раздавшись в небе орлиным кличем,
  Будешь ты искать, находить себя.
  
  И я петь начну, буду ввысь парящим,
  Стану прочь бросать серость, стылость, сор,
  
  И когда начнется дождь, воду разносящий,
  Стану я бросаться - в тишину озёр.
  
  Искренность придёт, как подруга детства,
  Где любовь моя, как мне знать ответ?
  
  Я тебя найду, если веришь в сродство
  Наших детских лет и кручистость век.
  
  ***
  Школа, желтые стены. Давно привычная и надоевшая уже обшарпанность раздевалки для мальчиков - и вот Славик в зале, в форме, и готов к самому тяжелому уроку на свете. Физкультура. Сколько копий тут было сломано, сколько ног покалечено...
  Но вот все играют в волейбол, смеются внутри мячу - физрук слишком строгий, а Славик сидит на скамейке. Он в запасных на несуществующей битве несуществующих команд, то ли слишком сутулый, то ли слишком медлительный. Славик неудачно прыгает и плохо подает мяч, это знают все, и уже даже как-то не особенно стыдно. Все привыкли - и даже Славик.
  Он сидит и думает о физике, литературе и физре, и ему страшно оттого, что в его голове уместились такие разные предметы. На физкультуре хотелось бы быть первым: атлетом, рослым, удачливым и умелым. Прям чтобы все восторженно смотрели... Гонять мяч, высоко прыгать, быстро бегать не только стометровку. На литре - писать не только сочинения на заданные темы, но и щеголять отрывками из собственных произведений. На физике - решать задачи и быть совсем оторванным ботаником, чтобы кто угодно мог понять, что он, Славик, - гений. Например, создатель своей собственной теории о происхождении Вселенной, лет до пятнадцати или, на худой конец, двадцати, это точно удастся.
  Славик сидит и скучает, и уносится далеко-далеко в своих мечтах. Потом ойкает: все его блуждания по занятиям слишком уж напоминают недавний сон про школу и закрытые классы с одноклассниками, которые уже определились с выбором жизненного пути. А Славик все сидит на скамейке запасных вместо того, чтобы для начала определиться с тем, чем ему лучше заниматься хотя бы в ближайшие полчаса. Он мучается, немного ёрзает. Шорты и спортивная майка напоминают ему о том, что он на физкультуре - бросил взгляд на себя, и стало понятнее, что происходит вокруг.
  Тут на сердце ему приходит строчка из стихотворения, явно хорошего и ритмичного: 'как бы я был, что бы я делал'. Или это песня? Славик морщится: под рукой нет телефона, чтобы записать хотя бы начало. И его пронзает мысль о том, что стихи - это его. Выше всех искусств, и соглашается наконец с мамой - внутренне, - что писать их хочется. Он даже сможет. Могли же Пушкин, Лермонтов, Тютчев?.. И он обязательно найдется в этом море слов, русских слов, родных слов - станет пристальнее относиться к речи. Он найдет свои собственные ритмы, рифмы, он будет говорить с миром на его языке - языке песен.
  
  ***
  На деревьях набухают капли. Потом появляются, набухают, раскрываются почки, из них тянутся к солнцу листья, первые, мохнатые, похожие на нежнейший салат. Лужи зовут чумазых воробьев - купаться и пить воду. Снег сходит хотя бы от первой радости небесных и земных, солнца и ночных звезд. Всё готовится к лету, готовится цвести и раздаваться по округе пряными, добрыми, чудными запахами. Свежо на улице. Ветер гоняет от прохожего к прохожему, словно возвещая близость южных стран и гор, приветствующих весенние, стремящиеся, наполненные грозами и очистительными ливнями облака.
  Собаки на улице лают, виляют мохнатыми, добродушными хвостами, радость наполняет пешеходов и водителей от вида земли, прощающейся со снегом. Коты орут истошно и дерутся по ночам, и от этого не спится целым домам. Горожане устремляются на дачи, к оставленной когда-то давно зимовать земле, с кустами черной смородины и черемухи вдоль заборов. Всё зеленеет, да так ярко и открыто, что забываются все зимние ели и метели, даже новогодние подарки превращаются в оставленный хлам, который давно переросли.
  Май переходит к июню, переваливает весна на лето. Мальчики и девочки с его первым днем, днем защиты детей покидают школы, пыльные классы, и устремляются на улицы. Взрослые берут отпуска, достают из шкафов легкую одежду и цветастые платья, следят внимательнее за поливом цветов, и даже кактусам достается сверх меры воды.
  А в домах селится летнее солнце, играет с утра солнечными зайчиками, прыгает по стенам и без помощи вилок и ножей для масла за завтраком. Тепло становится на душе от возни беззаботной, детской, летней. Нет больше уроков и занятий, остается только список книг, рекомендованных для чтения на лето, да друзья, еще не разъехавшиеся по лагерям и дачам.
  
  ***
  Славик играет на барабанах. За неимением в деревне педагогов он накачал себе из Интернета уроков и теперь учится практически самостоятельно. Он поначалу барабанил на каждом срубе дерева, найденном на территории участка или всего поселка, и соседям так надоело, что привычные к воспитанию родители в очередной внеочередной раз, без всяких праздников, подарили сыну мечту - барабан. Это, конечно, не барабанная установка, совсем нет, а нечто южное, африканское.
  Обтянутый кожей, коричневый, блестящий барабан стал верным другом Славика. Он начинает каждое утро с разминки пальцев и ладоней, отбивает жаркие южные ритмы, придуманные самостоятельно, и только потом, в течение дня учится по дробям, как правильно. И как положено, как придумано кем-то еще. Музыка течет из-под пальцев, льется, раздается по комнатам и по садам и кустам. Ему не скучно жить. Ему некогда задаваться вопросами, 'куда идти' или 'что потом'. Музыка подарила ему время, время вне времени, когда он остается наедине с тем, что нравится, что несет любовь и движение, ток по телу и мыслям. А мысли несут с собой песни - и Славик отдается им.
  Он начал петь, и с каждым летним днем, каждым рассветным криком петуха ему все лучше и лучше удается извлекать из себя то, что хочется услышать, что хочется создать, все лучше и лучше он командует легкими, выжимая из себя звуки, еще не изученные по нотам и тонам.
  Славик пишет песни - уже больше, охотнее, легче, чем стихи. Он напевает себе под нос дурацкие, веселые мелодии, мурчит-бурчит слова и ему дышится вольно. Он еще не знает, что будет делать, когда вернется в город, но знает, в какой институт пойдет.
  Ему исполняется четырнадцать. И он радуется уверенности, которую приносит возраст, его очередной год. Бабушка вместе с Груней и родителями дарят ему настоящий телескоп, чтобы смотреть на звезды - и он теперь проводит полночи за наблюдениями за ночным небом, таким бездонным и чистым в деревне. Созвездия медленно движутся, словно танцуют, по большому пологу иссиня-черных небес, и это вызывает в памяти картины древнего и могучего: пещер, шкур убитых животных и первых костров, у которых можно греться и рассказывать истории на первых, допотопных языках. Где-то по участку бродит рыжий кот в поисках мышей и кротов - и по его довольному мяуканью, сменяющемуся на мурлыкание, можно понять, что это счастье. Ну, или что-то, очень близкое к нему.
  
  ***
  В один прекрасный день, запомнившийся Славику голубизной неба, разбавленной молочной белизной облаков, в поселок, где они проводили лето, вернулась и одна соседская семья. Это была девочка, ровесница Славика, лет двенадцати-тринадцати на вид, и её бабушка с дедушкой. Они жили чуть ли не через забор, так близко, что Славику с Груней приходилось наблюдать, как девочка заставляет престарелую бабушку играть в бадминтон. Та сопротивлялась, возмущалась, что у девочки в деревне до сих пор нет друзей и пора бы ей найти кого-нибудь.
  Груня выслушивала все тирады и твердо топнула ножкой.
  - Пошли, Слава, знакомиться.
  Славику ничего не оставалось, как, внутренне обрадовавшись от облегчения, которое ему принесла инициатива сестры, пойти вместе с ней к соседям в гости. Их напоили чаем с тульскими пряниками, а девочка, оказавшаяся Варварой, рассказала немного о себе и предложила дружить всем вместе. В довершение всего, она оказалась владелицей замечательной собаки по кличке Джой, рыжего ирландского сеттера, и маленькой Груне это казалось особенно прекрасным и заманчивым. Гулять с собакой было такой радостью, особенно после душного города.
  Началась новая пора. Славику приходилось заботиться уже о двух юных дамах, гулять с ними к речке, рассказывать истории и следить за собакой, чтобы не убежала далеко в поля. Больше всего он любил, конечно, играть для своих спутниц на барабанах и показывать новый телескоп, но девочкам почему-то больше нравился бадминтон втроем. Они радостно вопили при каждом отбитом воланчике и подпрыгивали в нетерпении, пока Славик делал вид, что путает бадминтон с теннисом, и примеривался к очередной подаче.
  Дни шли тихо и мирно, лето перевалило за середину. Скоро уже нельзя будет купаться, зато в лесу начнут появляться грибы и ягоды, и тогда, конечно, родные обязательно запретят им ходить с корзинками и банками - пойдут в лес сами. Можно будет потом сидеть, перемазанными черникой или с земляникой в твороге, свежем и деревенском, болтать ногами и радоваться детству. Им не оставалось времени на школьную литературу, и Славик молча радовался тому, что успел все прочитать еще до того, как ему купили барабан - и до того, как в начале июля приехала Варя.
  А Варя беззаботно рассказывала про три недели в летнем лагере. Она познакомилась с кучей новых друзей, со многими обещала дружить и потом, после возвращения домой, к школе и будням в городе. Они вместе ходили в небольшие, дневные походы по горам, купались в море, танцевали по вечерам и смотрели старые фильмы в кинотеатре под открытым небом. Славик медленно и натужно влюблялся в её описания жизни, в белое платьишко с воланами, в плавную и грудную, низкую речь. А потом и не заметил, как влюбился в неё саму, в каштановые волнистые волосы и светло-карие глаза, мягкую улыбку. Ему словно долгое время - всю жизнь - чего-то не хватало, он не мог понять смысл происходящих с ним внутренних метаний, вопросов, растущих в душе, а потом вдруг все бури утихли сами собой, и он нашел покой. Он словно угомонился, и всё внимание, все заботы, проблемы переключились с того, что не в порядке, что мешает, что отвлекает от жизни в её непосредственности, на то, что он влюблен. На самое светлое, прекрасное, первое чувство, полное своих опасностей и тревог.
  Славик стал мечтательным. Раньше он просто любил мечтать, но теперь он уже не мог скрывать свою погруженность в размышления и странные грезы. То ему казалось, что он великий музыкант, солист группы - и Варя ходит на все его концерты, ездит вместе с гастролями по стране, а потом и по миру. То он думал, что хорошо было бы поступить в один университет, даже не важно, какой - и учиться вместе, быть вместе. Ведь, если подумать, всего пара-тройка лет, и им действительно придется сдавать экзамены и принимать окончательное решение, в какой вуз подавать документы. То просто сидел и думал, как хорошо будет, когда настанет утро, и после завтрака они с Груней пойдут в гости к соседям, и будут играть с Варей, болтать обо всем и радоваться тому, как хорошо и весело на душе.
  И любили они вместе бродить по поселку. Но прогулки втроем с маленькой сестренкой стало понемногу тяготить Славика, он не чувствовал себя наедине со своей возлюбленной, и ему хотелось как-то исправить ситуацию. Первые попытки как-то отделиться от Груни окончились неудачей. То Славик намекал, что ей хорошо бы остаться дома, отдохнуть с бабушкой, то просил одной прогуляться до магазина, пока они вдвоем с Варей прогуляются до речки - и, конечно, никто из взрослых такому разделению не обрадовался, Груню одну никто не хотел отпускать.
  Они снова и снова ходили втроем по деревне - Славик и Варя и маленькая Груня. Смотрели на прудик по дороге в одну сторону, любовались разнопёрыми петухами и белоснежными курами, серыми, шипелявыми гусями, заборами и домами, разноцветными, нарядными, у кого с наличниками, а у кого с балконом. Славик рассказывал истории, шутил, девочки серьезно слушали и кивали. Он был самым взрослым и чувствовал себя ответственным за то, что случается с доверенной ему компанией.
  
  ***
  Как-то ночью ему приснилось, что он идет по дороге у дома, еще не темно, но горят садовые фонари. И на дорожку перед ним прилетает чайка, серокрылая, белая. Она тревожно щелкает клювом, и быстро-быстро передвигаясь направляется к дому, словно обгоняя Славика. Он мнется пару секунд, потом хочет догнать птицу, но она улетает. 'Не заходит в дом - так ведь это хорошая примета!', - думает Славик. И просыпается на этой мысли. Потом долго ворочается в кровати: он никогда не видел во сне чаек, но интуитивно понимал, что птица во сне - добрые вести. Это всегда ощущается, как важное.
  Он еле дождался утра, чтобы за завтраком обсудить с бабушкой то, что к нему ночью прилетела чайка. Пока бабушка объясняла, что морская птица - добрый друг, Славик вдруг вспомнил, как весной ему то ли пригрезилась, то ли взаправду прилетела на уроке литературы чайка. Он заулыбался, раскраснелся - знает что-то птица.
  А мама, внимательным взглядом следившая за мальчиком, позвала его - на разговор.
  - Славик, что с тобой? Ты все последние дни ходишь, мечтаешь, на все косяки натыкаешься... Мы с бабушкой заметили всё.
  Славик такого 'всё', от которого можно ожидать, что угодно, не выдержал. Не ожидал вопросов, но честно рассказал маме, что влюблён. Рассказал про Варю, но уже не с точки зрения того, как здорово они гуляют с Груней, а как он заметил её красоту и влюбился по уши, как в первом классе, когда нечаянно зацепил парту и заметил на себе взгляд девчушки, до того им незамеченной. Тогда всё тем и кончилось, но сейчас все серьезно - так верит и думает Славик.
  Мама улыбнулась. В чем-то выбор сына одобрила, о чем-то промолчала. А Груню отправила с бабушкой на речку - бельё полоскать.
  
  ***
  Так и получилось, что Славик остался с Варварой наедине. Они долго гуляли, уже не по деревне, а по старому парку рядом. Стояли золотые липы, качались на ветру березы, кусты черемухи, уже отцветшие, давали тень более мелким кустикам. Тот тут, то там - шапки золотого шара, - цветы гнутся на ветру, словно маленькие львята с желтыми перышками, и на душе радостно, легко.
  Славик впервые взял Варю за руку - просто дотронулся, и ладонь осталась в ладони. Они шли долго, рядом друг с другом, и время тянулось долго, словно незнакомая река, и быстро, и медлительно, и опасно в то же время. Они немного неуверенно снова начали говорить.
  - Слава, ты мне нравишься, я...
  - Ты мне тоже, очень.
  - Я хотела бы, чтобы мы были друзьями.
  Славик не ожидал такого поворота событий: он уже собирался признаваться в любви. И тут такие слова, после которых не получится сразу подобрать нужные, чтобы о чувствах говорить. Друзьями - конечно, хорошо, но лучше ведь сразу признаваться, что любишь... Славик не знал-не знал, что и делать, как вдруг выпалил:
  - Давай встречаться!
  И Варя покраснела. Поглядела на него, потом на кусты и снующих туда-сюда бабочек, охнула и проговорила:
  - Давай.
  
  ***
  Бабушка с Груней уже на речке, полоскают белье. Вода холодная, бежит стремительно, но Груне весело - она давно позабыла в городе, что значит жизнь на природе, а бабушке радостно вспомнить молодость. Белое белье, которое потом можно накрахмалить, чтобы совсем почувствовать жизнь, какой она была в прошлом веке, быстрая вода - ломит руки. Девочка устала.
  Бабушка вспоминает, чтобы развлечь внучку, другую речку, около другой деревни, годы своей молодости. Как она с подружками собиралась и прихорашивалась, идя на танцы в деревенский клуб. Была самой красивой, и напевала, кружась в задорных, веселых вальсах, и фокстротах, и танго, краковяк под гармошку... И не думала тогда о женихах, просто радовалась юности и её пылу.
  Как она девочкой, уже после войны, ходила в школу по десять километров, через лес и узенький дощатый мостик через речку, просто потому что ближе школы не было. Но учиться нравилось, и поэтому она и не задумывалась, что далеко. Только не по себе одной иногда бывало - но тогда бабушка подружилась с другими ребятами, и они стали ходить вместе. Играли в прятки по дороге, доедали хлеб с молоком, который мамы давали им с собой.
  Как бабушка, совсем еще маленькой, во времена Великой отечественной войны ходила выкапывать полусгнившую картошку в огороде - совсем есть нечего было иногда, и это тоже она помнит, - и было страшно из-за бомбежек. Опасно. Немцы, фашисты были рядом, под Москвой.
  Груня едва может себе представить войну и юную бабушку, свою ровесницу. Ей то ли хочется плакать, то ли - гордиться бабушкой и запомнить всё-всё-всё из её рассказов.
  А вода все течет и течет, и не видно рыб на глубине. Солнце отражается в реке, кувшинки на той стороне, у самого берега, приветливо полыхают желтыми и белыми огоньками. Раздаются трели птиц.
  Лето и не думает уходить.
  
  ***
  Дорога разрастается, ширится, вьется к небу. Сонные тучи расступаются, улетают к горизонту, становятся далёкими в вышине, голубой и легкой, даже невесомой.
  Они идут. Их пути смыкаются на очередном перекрестке, когда все ноги стоптаны, а руки содраны, когда не остается ни слов, ни приветствий друг другу - только сдержанные объятия.
  И тогда они узнают друг друга. По одичалому, но живому взгляду в глазах, по скупой слезе в уголках, где начинаются морщины. По ухмылке, проскальзывающей, словно дикая лань далеко впереди на горной тропе, когда близкий обвал прошел стороной.
  И тогда они понимают, как долго шли. И тогда они почти что считают километры за спиной. Позади остаются болотные тропы и пустынные степи, горные гряды и тревожные птицы над головой. Позади - сомнения и страхи, боязнь оступиться и оказаться подо льдом. Позади - страшные сны. Одиночество. И тихая перекличка друг с другом. Теперь они вместе.
  И они продолжают свой путь.
  Но уже вдвоем.
  
  ***
  Солнце катится по небу, укрывает золотистым отблеском летние лужи, полные мягкой, коричневатой грязи, теплой и приятной босым стопам. Прыгают маленькие лягушата, все в одну сторону, низко летают ласточки - видимо, к дождю. Солнце попадает за тучу, она разражается дождем. Гремит гром, и песчаная дорога к реке покрывается непроходимыми лужами, полными грязи и разбухшего песка - к восторгу местных ребятишек.
  В лесу бродят олени и лоси. Растут кусты ежевики и малины, наливаются ягоды - красные капельки и черно-синие огоньки. После дождя вырастают белые и подберезовики, сыроежки и рыжие лисички. Стоит влажный, густой запах хвои в бору, и где-то натыкаются друг на друга грибники в высоких резиновых сапогах и с рациями, чтобы не потеряться.
  
  ***
  Варя и Слава сидят на бревнах около поленницы, им весело хотя бы от этой близости к деревьям, хорошему, доброму запаху леса, со смолой и её душистым, чуть липким ароматом. Солнышко греет, где-то чирикают птицы, невдалеке роятся пчелы - красота. Славик завел свой самый трудный разговор в жизни - о будущем. Он рассказал обо всем, что думал: и о любимой физике, которой занимался годами, еще до того, как она началась в школе, о том, как перешел в новую - и как не прижился. О том, наконец, как кинулся к поэзии, стал писать стихи, а потом и вовсе, вместе с барабанами, стал петь, петь свои собственные песни. И теперь он не знает - не может быть уверен - чем заниматься. Жалко терять физику, ведь он столько сил на нее потратил, жалко не заниматься музыкой, ведь она столько радости приносит. Варя сидит, кивает и слушает, слушает. Потом говорит ему самую важную вещь в мире - веселая, красивая Варя.
  - Знаешь, я ведь тоже на физфак мечтала поступить.
  И весь мир Славика, до того дошедшего в своих мечтах уже до мировых гастролей со своей будущей группой и, конечно, с Варей, если она согласится, разрушился. Пал перед такой любовью, с её полнотой не проговоренного согласия, незаметного друг для друга, но ведущего своим путём. Он в жизни не думал, что бывают такие совпадения. Хотелось улыбаться на весь мир и больше не предаваться глупостям вроде фантазий о собственных выступлениях перед публикой. Тут даже не требовалось убеждать себя, что быть актером, пусть и певцом, практически пустое занятие. Уж лучше книжки писать в свободное от работы время - ведь хотел же он писать книжки.
  И они с Варей принялись обсуждать, кому что больше в физике нравится, какие разделы по душе и что именно они хотят выбрать в будущем, какую специализацию.
  Это было славное время, когда можно было быть вдвоем и не волноваться совсем о проблемах, о взрослых, о школе, о том, что делать и чем заниматься - только вдвоем грезить о том, что придёт, если стараться самим и добиваться своего. И дни пошли немного иначе, пока они были рядом, радостные и влюблённые.
  И в какой-то из дней, августовских и теплых, Славик решил, что он готов.
  - Варвара, я люблю тебя.
  И он был счастлив услышать ответ.
  - Я тебя тоже очень.
  И Славик, смущаясь и робея, в первый раз целует девочку.
  
  ***
  На дворе август. Маленькие зверята ютятся в норках, вырытых их мамами. Пройдет месяц, и они подрастут, мех отрастет окончательно, пусть еще не побуреет к зиме. Глаза прорежутся, ушки начнут воспринимать звуки этого мира и вместе с носами постепенно отвыкать от материнской утробы.
  Тихо начнут матери лисы или рыси приучать лисят и рысят охотиться, зайчихи зайчат - бегать от лис, а птицы, конечно, станут подбадривать своих птенцов во время первых полетов.
  
  ***
  Дни становятся короче, ночи - холоднее. Солнышко светит еще тепло, греет всю землю и воду в реках, озерах, морях. Зелень уже не такая буйная, но урожай спеет. Цветут в садах астры, словно маленькие сиреневые звезды в зеленых облачках листвы. Пора детям и их бабушкам, сидящим в деревне, собираться в город после летних каникул, возвращаться к родителям, готовиться к школе, потихоньку вспоминать городской быт и убираться в квартирах, немного запущенных и опустевших без детей за лето.
  Славик ходит каждый день на речку, в одиночестве сидит на берегу. Он пишет музыку: за лето выучил ноты и теперь способен записывать на телефон простые мелодии. Изредка то на этом, то на другом берегу появляется какой-нибудь рыбак. Он мирно и тихо садится рыбачить, ставит удочку, а то и несколько, и старается не шуметь. Славик же мешать тоже не любит, но музыка - иногда занятие громкое, особенно с учетом того, что из инструментов у Славика - барабан, а шум речки ему нужен, как вдохновляющий и подбадривающий фон.
  - Ничего, я дольше вашего тут сижу, - бурчит он про себя, обращаясь к рыбакам, чтобы как-то оправдать собственный грохот и шум, не всегда удобный перед посторонними, еще и занятыми таким важным и молчаливым делом, как рыбалка.
  Потом он возвращается домой, и после обеда они идут играть с Груней и Варей в бадминтон или пойдут в деревенский магазин за мороженым. Дни идут медленно и немного затихая, словно понимают, что скоро им придет пора окончится и ребята должны будут разъехаться.
  Они не прощаются, но Славик опять грустит. Вечер, бабушка обсуждает с мамой какой-то фильм и здоровье соседок. Опять делать нечего, приходится слушать про обычную жизнь. Сбегать из дома больше не нужноо, теперь и тут весело. Но Слава томится, ему хочется поскорей в город, поскорей в университет, поскорей жить самому... Так ему кажется, снова и снова наступает он на грабли - что будущее лучше, чем привычное настоящее. Он чуть не плачет от бессилия что-то в себе менять: его снова зовёт старый зов путешествий и дорог, песен и стихов. Но физика и Варя - суровые реалии его сегодняшнего дня - перевешивают. И он снова и снова улыбается, сжимает кулаки и говорит себе, что сможет сочетать и физика, и лирика своей чуткой и трудолюбивой натурой.
  Славик в исступлении чувств снова, как когда-то в детстве, начинает молиться. Он искренно просил у Бога счастья когда-то, и теперь, когда он, как, кажется, обрел почву под ногами: у него есть любимое дело, многомерное и приносящее радость, творчество, есть девушка, каникулы и лето в деревне - радуйся всему! - он опять растерян. Опять внутреннее одиночество нарастает. Растут вопросы, словно грибы-рыжики-опята или мхи-лишайники после дождя, а ответы дать некому.
  И звучит в его голове молитва:
  - Боженька, дай мне сил догадаться, как мне быть в этом моем дне! Как мне идти, на что мне смотреть, куда направить стопы мои, чтобы ко добру?
  Славик молчит. Ему на сердце приходит новая песня, про небо и звезды над головой, про моря и океаны у ног. Только самому себе он не видит места в ней. Словно пусто. И он снова молится:
  - Боженька, дай мне сил, чтобы я песни пел хорошие, чтоб к людям они летели и добро несли. Чтоб помогали идти по жизни, с Богом идти.
  Он плачет тихо. Ему легче, на душе покой. Он верит, что обязательно напишет свои самые главные строки, и они будут о любви и о свете, что обязательно увидит высокие горы и синий Тихий океан, что станет физиком, как оказалось благодаря встрече с Варей и её словам.
  ...Смотрит в окно Груня. Ей не терпится подрасти и писать стихи, как брат, так ей кажется. Она полна смутных, поэтичных и философских, предчувствий - но она смиряется и берет свою вышивку, чтобы вечер кончился хорошо и можно было со спокойной душой идти ложиться спать. Пара лошадей устремляются в поля, рыжая и белая в яблоках. Груня вышивает крестиком и её мысли плавно перерастают в мечты и грёзы.
  Солнечный шар садится за лес, а где-то в Америках уже, догоняя, идёт день, утро.
  
  ***
  Дети росли. А солнце и не замедляло свой шаг. В долготу дней.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"