...Итак, какое время года тебе по душе? Осень? Осень будет слишком счастливым чувством в твоих глазах. Нет, это будет зима. Тёмное сырое состояние города, с холодными ржавыми соплями на дороге, скользкой разбитой коростой на тротуаре и чёрными скелетами деревьев в опустелых двориках. Зима даже крыс загоняет за стены. Впрочем, этих урбанизированных тварей, всё равно можешь встретить на заснеженных городских помойках. Ты хотел бы прогуляться без крыс? Нет, изволь, ты в Петербурге, а не в каком-нибудь солнечном Мадрасе, и выключить этот мир одним своим желанием, ты не в силах.
Я сбился, и ручка, которую я выронил пятьсот лет назад, вдруг, нашлась.... Мы начнём там, где я закончил когда-то. Мы начнём с твоей родины. Васильевский остров - город в городе. Здесь Европа развалилась на глазах, а России никогда и не было. Хриплые дороги Васильевского - где в дырах в асфальте может поместиться грузовик и никакой Копперфилд ничего не спрячет и не изменит... Единственное место в стране, где улицы не имеют имён, где неродившиеся каналы стонут под глыбой асфальта, где размерные проспекты. Людская тяжесть "Среднего", осиным гнездом метро. Ты чувствуешь дыхание в затылок? Чьи-то влажные руки и скользкие голоса. Ты, ведь, помнишь пышечную на Большом - такая маленькая кафешка и огромные очереди по воскресеньям. Часовое ожидание, и вкус сахарной пудры, тающей на губах, и пышки. Пышки - которые, оказывается, только здесь "пышки". О родной Ленинград, где же моё детство? Теперь в кармане твоих джинс лежат баксы, и ворот твоей кожаной куртки поднят так, что бы влажный холодный ветер ни впился в кожу. И ты заходишь в "Биг Мак", вылупившийся убогой стилизацией напротив метро. И худые русские студенты - продавцы улыбаются натянутыми американскими улыбками. И ты покупаешь очередной "чикен гавнакетс" и тяжелая русская тоска обволакивает мозг, и тень Лопани-реки ложится на сердце. Ты садишься у витрины и смотришь на осиное метро, и стараешься жевать так быстро, что бы скорее покинуть этот пир на весь мир. И в твоём сердце больше ничего нет, словно сердцу сделали аборт, я даже вижу этот блестящий стальной скальпель. Или просто ты устал. Но мы только начали, и возврата назад нет. Посиди на лавке у фонтана на шестой линии, выпей водки, в конце концов! Линию сделали пешеходной зоной, как модно в такой далёкой и такой нереальной Европе. В фонтане нет воды и пивные бутылки валяются на дне. Бутылки, которые не принимают - дурацкий "Миллер" или "Тинькофф", твоя печень наизусть помнит все имена. И только пьяные люди идут по аллее меж лысых деревьев, но теперь ты встанешь и пойдёшь вперёд. Я помню, ты умел ходить. Этот город, как твоё проклятье. Эти стены, как твоя награда. И ты упадёшь в тесном сыром колодце, и узкая клетка неба закружится перед глазами в странной пляске времени. Вставай - тяжелый медлительный трамвай покатится по тихим улочкам Васьки. И разбитые витражи в готических парадных и кривые калеки деревья, лишенные света. Теперь твоя остановка... ты зайдёшь в дом, поднимешься по сбитым ступенькам и позвонишь в последнюю квартиру на пятом этаже. И ты пойдёшь по огромному коридору коммуналки, длинною в жизнь. За узким оконцем в старый дворик пойдёт снег или дождь, или что там ещё? Лишь в запотевшем стакане будет греться чай и кипяточный пар напомнит облака, которые всякий раз запускаешь весной, как летучих змеев. И вы будете слушать музыку крыш и дождя....
Но этот трамвай не может остановиться. И кособокая "шестёрка" покатит дальше, к кольцу. И что-то случится с этим миром, когда выплывут огромные корабли - шестнадцатиэтажки. И "Морская набережная" наполнится детским смехом и шумом волн. У причала будет качаться речной трамвайчик, и летнее солнце встрепенётся в воде залива. И будет ждать Елагин остров и цветные карусели.... Ну зачем ты садишься в снег? Да, причал пуст и серое небо без звёзд. Но неужели ты не веришь, что это может быть. Неужели ты так легко отречёшься от своей памяти? Да, память, удел слабых людей. Но, порой, это единственное, что остаётся у человека. Вставай, мы ещё не всё прошли. И не оборачивайся на светлые окна, там нечего высматривать, впереди будущее!
Мы снова у метро, можешь зайти перекусить в бесчисленные "фаст фуды", понатыканные здесь эпохой капитала. Из-за стекла видна тощая Смоленка, в устье которой стоит храм рок-н-ролла, храм Битлз. Ну не стоит, но будет стоять. И даже если его никогда и не будет, всё равно, это единственное место, где музыка Free As A Bird будет свободна от стен, звуков и чужих рук. Ты видишь его белоснежные воздушные шпили? Он, словно, парит над заливом. Ты выпил слишком много водки. Ты знаешь, но это сгубило многих героев. Лови мотор, мы отправляемся дальше. Мы легко перемахнём серую, разбитую льдом, безмолвную Неву. Минуем Петроградскую сторону, и вот, мы на Каменном. Да! Кажется весь город - это острова. В городе столько воды и от неё не отречься, и, кажется, что в венах твоих не кровь.... Кажется в жилах твоих тяжёлая невская вода....
Вода
Я так привык к этому чувству, когда лодку несёт ещё по инерции, и держишь руку за краем фальшборта, и пальцы обволакивает её тяжёлое холодное дыхание. И почему-то, вдруг, со злости начинаешь табанить, и всё вспенивается, и снова рвёшься вперёд. Это чувство такое простое и привычное, как для других - есть или пить.... Я никогда не пил воду с весла, я никогда не зализывал свои раны. Но я всегда знал, что вода на стёклах и стенах, что вода в воздухе - это дыханье этого злого чудовища.
В детстве я никогда не сомневался, что в каждом городе должно быть много воды, дороги это сотни мостов, а дома это продолжение берегов. Но потом, вдруг, оказалось, что это совсем не так, что города могут быть сухими и огромными, маленькими и пыльными. И что в городе может быть только одна мелкая иссохшая речушка, в мутной болотной воде, которой, плещутся дети жарким летом. И они вырастают в ней и живут с этим всю оставшуюся жизнь.
Осень срывает все макияжи, город осыпается сухими жизнями. Это как огромный джазовый оркестр, падают жёлтые листки в воду. Чёрные деревья тускнеют и склоняют свои ветки. Осенний узкий канал из Большой Невки в Крестовку, который мы громко называли "Венеция" наполняется гаснущими жизнями тысяч жёлтых листьев. На берегу тихо, одиноко стоит старый разрушенный дом, и не дом, а так... несколько стен и сквозные раны окон. Небо заменило крышу, а холодный влажный ветер - домашний уют. Ты шагай... и забудь. Время лечит, хотя ты так устал от вранья....
На берегу Малой Невки у Каменоостровского проспекта стоят сфинксы. Они все изрисованы памятными надписями. Но их зацарапанный женские лица всё так же суровы и спокойны, как три тысячи лет назад. И этот ленинградский Египет, как отголосок вечности, как её доказательство. И бьются злые волны о гранит, и грохочут танки-трамваи на мосту и жужжат машины по проспекту, и плачет сирена "скорой", опаздывающей на жизнь. Но сфинксы стоят, и, кажется, город никогда не утонет, как не надрывалась бы волна. Город занесёт песком, и он останется навсегда.... Но не доплыл к тебе Харон, утопил своё весло, мы покидаем Стикс до новых времён. Впереди весна, позади беснующаяся Невка.
родина
Ты слишком многого хотел, мой любимый враг. Меня тошнит от достопримечательностей Петербурга, я ненавижу слова, в которых 22 буквы. Пусть холеные мужички в пиджаках и чёрных шарфиках машут руками и поклоняются чуду-юду на Дворцовой. Пусть глаза наполняют город, как яд в моём пустом стакане. Мы отправимся подальше. Туда, где, наверное, лет через сто всё будет совсем по-другому, и ты не вспомнишь мои слова. И никто не вспомнит тебя. Но, может, от этой недолговечности, я так и спешу.... Но снова падаю. Мы в Невском районе. В рабочем квартале весна.... Здесь взгляды - ножи, здесь руки из железа, и выпирают из-под кожи стальные вены, здесь в припухших глазах алкоголь, и на губах вечная усмешка. Здесь тащат город-крест на измотанных плечах, и нет конца серым хрущёвкам. Не смотри так на меня. Это ничего не изменит. И держись на ногах, мы на Ново-Александровской улице. Я вижу, ты слишком слаб! Но мы бежим дальше. И ты будешь бежать! Вот и лысая гора, старый поросший жухлой тысячелетней травой холм. Здесь ведьмы-ночи каждую ночь проливают кровь-закат над нашим районом. И ты пытаешься залезть, но эта гора слишком высока для тебя. Ты как старый снег, подыхающий под желторотым весенним солнцем, кривляешься и боишься жара. Любовь с тобой великий пакостник!
А дальше улица врезается в печатную фабрику, и Нева кормит её пиковые карты и экспортные календари. Метро дышит собачей шавермой и дешёвым пивом. На перекрёстке стоит православный ларёк и продаёт крестики, напротив газетный - нолики. И хмурится русский язычник, перекрестившись и плюнув через левое крыло. На трамвайную остановку тянется колонна с завода, вся в чёрной коже, дышит едким перегаром и матерится. Чуть дальше, у трамвайного парка, окутанная пышными зелёными тополями, маленькая часовенка Куличья Пасха. Парит под чистым синим небом. И плевать на свинцовый дым из труб заводов. И молится за их души....
Запахи
Это как тяжёлый сон на груди, как болезненный пульс в голове, как усталые руки после снега, как весёлая смерть за окном.... Ты не Зюскинд, мой любезный друг, к сожалению. И нет у тебя тех слов, что бы описать весь этот воспалённый мир. Жизнь рождается в муках, и дикие запахи обволакивают её. Чем пахнет весна? Даже твой извечный насморк не скроет этой обонятельной лихорадки. Она пахнет рычащей гарью, отработанным бензином в облаке выхлопов машин. Чёрными прошлогодними листьями и собачьим дерьмом, освобожденными снегом. Она пахнет свинцовыми лужами и чёрными камнями, из которых построен город. Женским ароматом, распустившимся больным цветком у автобусного ларька на Цимбалина, где жёлтый венерический диспансер и чуть дальше стеклянный уродец "Кристалл".... И чёрным снегом, останки, которого доживают на этом свете последнюю жизнь. И голыми солнечными помойками, и мокрыми, залитыми три тысячи лет назад, костровищами. Пахнет разбитым асфальтом, и, вскинувшими руки, молодыми деревцами. Пахнет тёплым ветром и солнцем. Пахнет жизнью.
Ночь
Высохла пьяная весна. Расстелил услужливый швейцар накрахмаленные скатерти - белые ночи. Наполнился стакан иностранцами и чужаками. Город зазвенел и разлился разговорами о каких-то деньгах, которых я никогда не видел..... Усохли улицы, жаркое небо, отдав всё, что могло отдать, поблёкло. Залился закат на прощанье, как глаза старика - водкой, на Петроградской стороне. Он стоит у одинокого ларька и соскребает с ладоней мелочь. Он думает, как быстротечна жизнь, и вот он стар и беспомощен и нет денег, нет родных, только стены и остались. А когда-то он был художником и поэтом, потому что здесь все художники и поэты. Во всяком случае, ты можешь так думать. А пока, давай возьмём в этом ларьке водку, и разопьём это ядовитое зелье во дворике. Узкие ровные улочки мечтают на перекрестках, и, кажется, что каждый такой перекрёсток - это начало. Но это оттого, что ты ещё молод и можешь помечать с ними. Моргают под стук сердца светофоры. И в окнах горит свет. Во дворе, как дома - старая, покрытая письменами скамейка, поколотый каменный слоник и чёрный скелет качелей. И старые стены, и парадные и оконца кажутся игрушечными. Будто нас уменьшили и пустили бродить по старой-старой, но искусной игрушке. И до высокого белого неба никогда не дотянуться. Тебе не хватит роста, а мне сил. Это не время суток. Суток нет, и время, всего лишь, карточная игра. Это состояние... болезни. Жара иссушает небо, выпивает все звёзды и мы остаёмся с этим.... Тишиной и дневной усталостью на плечах. Все спят и тебе пора....
*****
Ты всё ещё слышишь мой хриплый голос? Я столько говорил, но, едва ли, ты понял меня. И уже падай - не падай. И все слова - расстрел холостыми. Только ради чего ты пошёл на это? Мне не нужны твои пафосные ответы и судорожные вскидывания рук. Но, кажется, ты просто не можешь по-другому.... Да, мы рождены в этом ленинградском времени, а остальное - всё не важно.
И пусть город не тот, и стены его всего лишь, подкреплённая стальными балками бутафория, за окнами которой лишь дождь, пусть за парадными улицами скрываются хромые эркеры, грозящие упасть нам на головы, надломленные над деревянными скелетами подпорок, и валяются перевёрнутые машины, и в пустую уже крутятся их колёса. Пусть вечных сфинксов давно снесли с берегов Малой Невки, и я давно слеп и глух.... И пусть, я не могу отличить православных богов от мусульманских, права от веры. Пусть всё это мои иллюзии, но я останусь с ним.
Да! Мы, увы, смертны. Но в час, когда нас не станет, я завещаю тебе, город, то - чем жил....