Все дороги в пригороде запружены машинами (ну не кибитками же!) беженцев. Все едут, уходят, убегают из города, ибо в надвигающейся ядерной войне города падут первыми. И вот мы с подругой тоже бежим из. И вдруг подруга артачится и хочет вернуться в город. - Заколку оставила? Она же не бабочка из бриллиантов? Фен забыла? Что забыла - растеряха? Возвращаясь в старый город, мы заходим на огонёк в лавку старьёвщика, еврея - конечно, он не поддался всеобщей панике: он слишком дряхл и хочет приять смерть без суеты. Мы заходим в лавку. А время поджимает. Вот зеркало - 18 век - веницейское! В нём, как рыбы в аквариуме, плавают людские образы. Кажется, что из 18-ого века. Вот девица в буклях и в платье Екатерины 2 заглянула в зеркало.
Подруга: Нет, я первой заметила птицу, чучело птицы.
Еврей: Это - археоптерикс!
Я: А откуда перья: зелёные, розовые, оранжевые - откуда эта попугайская пестрядь? Неужели это чучело настоящего археоптерикса?
Еврей кивает кивает кивает, как китайский болванчик. - Эй, вы, как вас там, Сруль Мельхиорович - да вы, небось, знаете, владеете тайной бегства во времени? Сруль кивает. - Спасите нас, а то ведь время наше иссякло, ядерный гром грянет с минуты на минуту!!
Исход
Жителей Лондона оповещают, что ядерная война уже началась, и, что русские стратегические ракеты уже в пути. Омега уже в полёте, ей осталось пролететь 45 минут. И, разумеется, все эти толпы хлынули из города, да, а что же я вижу? На Пикадилли на огромном жидкокристаллическом экране: русские ракеты летят, как журавлиный караван, стая уток, гусиный клин. Устинова в гневе, как филин насупившего седые брови. Константина Устиновича Черненко угроза, приведённая в исполнение: "Британья, Британья, пустим пучок ракет, и пойдёт ко дну ваша Британья". А каков Лондон из себя? Серый, обшарпанный, малоэтажный. И хлынули такие же серые толпы. И мы видим все дороги и выходы там: на север, юг, восток, запад. Все дороги запружены и прёт сплошная серая масса, как рвота по пищеварительному тракту. Кто-то там какой-то скарб тащит. И сплошная людская масса: толпы. И сами они в серой гамме. Серые лица, как асфальт, как булыжники. Лица, как булыжники, насупленные от горя и от страха смерти, от угнетённого инстинкта самосохранения. И они идут. И тут появляется девочка. Девчушка. А ей в обратную сторону. А как она попадёт, куда ей надо? Только по ним. Она же такая лёгкая. Она к тому же бежит как бегущая по волнам. Только она не волнам, а по головам. Так говорил Заратустра, охлобыстая вёслами по черепам волн: "Как я благодарен вам, мои враги, вы несёте меня к желанному берегу!" Эта девчушка бегущая по волнам такая легкоступая и касание для их лбов почти неосязаемо. Она спешит, как бегущая против ветра, как эльф почтальон в волшебном городе Танфер, борющаяся с ветром с упорством морского волка. И вот она бежит - в обратную сторону, ведь население уходит, а она делает что-то противоположное. А зачем она бежит в город, который обречён стать воронкой от ядерного взрыва? И как она бежит? Как балерина. Как Галина Уланова, и, ещё походя делая реверансы налево и направо, то ли собирая, то ли сажая что-то; как у жан-мари бурсико в "ночь пожирателей рекламы" Сеющая, щедро забирая зерно из наплечной кошмы. Или падчерица собирает подснежники в лукошко. Нет, она бежит целеустремлённо, она бежит не задерживаясь. Если бы я был Папой Римским, то из меня бы получилась неплохая балерина, чтобы изобразить врождённую грацию. А что она посеяла? Да куклу забыла. Ей куклу подарил старый кукольных дел мастер в шлафроке чёрно-жёлтом линялом растянутом как чулок с седыми кудрями, вьющимися из под колпака, когда однажды ночью она забрела к нему в лавку. Деревянный солдат, вырезанный из податливой липы, в синем мундире и кивере, в белых лосинах и чёрных сапогах, с ранцем на спине, сидя на нём как в седле, девочка летала по ночам, или ей это грезилось, по сказочным мирам. А девочка страдала какой-то аномалией сна, и, днями ходила вялая и словно варёная с нетерпением дожидаясь ночи, чтобы отправиться в очередное приключение на спине солдата в страну грёз. Аптекарь Плиний ей прописал мазь из глаз дракона, чтобы унять ночные кошмары, но девочка втирала её в глаза куклы, иногда в родителей. Щелкунчик ей был необходим для путешествий, как марсианским колонистам кукла Кенди с набором миниатюризированных вещей, когда они, зажевав Чузи, улетали на Землю. Чузи для девочки вырабатывала железа слёз, а слёзы выжимал мальчик, который гулял с другой. Девочка была не такой уж дурой, поднимаясь на шестнадцатый этаж своего кондоминиума, предстоящей зимой не будет житья, уж лучше встретить новый год\ свет в компании любимой куклы. Девочка взяла на руки своего инвалида, прижала к груди и вышла на бетонный балкон с оградкой из железной арматуры. Пошла последняя минута матча. Щелкунчик разжал челюсти и вымолвил: "Не бойся, ястобой!" Девочка запела: Я спасена, я свободна, я стану венком из ромашек и васильков на оградке у могилы героя. В небе вспыхнуло второе солнце, и, то что было девочкой и куклой мигнуло вспышкой и через 4 года и 3 месяца достигло окрестностей Проксимы Центавра.