Аннотация: Сыщики идут дорогой самосбывающихся прогнозов. Сумасбродный артист исполняет смертельный номер.
Когда я думаю о чём-то, остальные думают обо всём оставшемся. Я определяю мысли других, сам того не замечая.
Мысли напоминают мне бабочек, бьющихся о лампочку мозга.
Взаимоотношения воды и ветра становились всё натянутее. Линейки капель расчертили открывавшийся вид, как разворот тетради. Автомобили-арестанты цепкими руками фар хватались за мокрую решётку.
Сегодня ко мне подошёл тусклый человек. Он был, как писк комара сквозь толстое одеяло. Неотчётливый, но заполняющий себя. "Может быть, Вы любите жёлтые очки?" - спросил он. В результате мы с ним придумали новый вид живописи. Правда, его можно наблюдать только по ночам. Чертёж электрическими лампочками по стеклу. Главное, чтоб наблюдатель (или объект) перемещался очень быстро. Жаль, нет стекла, запоминающего то, что оно отражало в чьей-то голове хотя бы пару секунд назад...
Однажды я просто шёл по городу, а за мной бежала собачка со вставной металлической челюстью. Если б вы присмотрелись, то поняли пишущую машинку без четырёх литер, приспособленных снизу в виде колёсиков. Идеальный диктофон. Заострённое дуло ветра, клюнувший дождь и камень, брошенный мальчишкой, оставляют пару строк.
Этот поезд был неуправляем. И всё-таки все линии затягивались на его горле. Стучали будильники, вмонтированные в колёса. Может быть, один из них был бомбой когда-то, но уже перешёл на сторону точного времени. В купе залетела оса и села на ногу толстой женщине в купальном костюме. Через секунду превратилась в умывающегося хомяка с аккуратным жалом в центре носа. "Господин Суматоха! - сказала мне дама басом. - Прекратите ваши мишутки!.." Новая модель шариковой ручки имела успех. Она сконструирована, как воздушный шар, наполненный чернилами - и дополненный иглой для получения итоговой кляксы. Текст, написанный такой ручкой, был в принципе нечитаем, хотя бы потому, что в кляксусном языке существует слишком бесконечное улитчество букв-многоножек. К тому же мы прибываем... К сожалению, очень многие не устояли. Они висели, как скомканные красные флаги. Только иногда лениво капали вниз, присматриваясь к пыли или блеску нижестоящих зубов. Я тосковал по своей пишущей машинке. Текст, напечатанный падающей вишней - вот что я упустил. Дорога была круглой и горячей, как только что сваренное щупальце спагетти. Приходилось поневоле играть в канатоходца, осторожно идти по верхнему горбику, обжигая язык ступней. Все старушечьи лавки были облеплены зрителями, затаившими дыхание и пару куриных ножек. Пот пускал слюни, прижимаясь к спине. Зато, когда утром раскусываешь глаза, оказывается, что на твоём лице утренние лучи и ветром сматываемые ветки показывают кино. Тёмные фигурки маршируют по щеке. Они боятся мух, поэтому при приближении тени жужжащего истребителя мечутся по экрану к его краям - в бомбоубежище ушей... "Расскажите мне всё, - голос врача скучал проникновенно. - Ведь Вы, наверное, можете вспомнить ещё что-нибудь... А, главное, что Вы думаете о патиссонах?" Глаза скрючились в червивые зеркальца и вдруг, встав на корточки, притворились табуретом
Когда я попал в самую косточку ночи, увидел, как где-то (ещё в мякоти) барахтались мои преследователи. У одного из них была слишком большая шляпа для того, чтоб быстро идти против ветра. У другого под мышкой торчал всё время падающий градусник. Выводок ртутных цыплят путался под ногами Шляпника и Доктора - они, оступаясь, падали. Стеклянный буфет троллейбуса принял меня за закатившийся за мебель бокал и повёз на следующий праздник.
Я повёл его самым хитрым путём: "Вот посмотрите. Романтический прибой обреченно стучится в дверь набережной. Но его до сих пор не впустили". "Судя по всему, никого нет дома". "Это исключено!" "А Вы не предлагали ему попробовать электрический звонок?" Мы спустились к воде и даже продели в неё свои ноги. Её лицевая сторона была тёмной от множества жучков. Изнанку мы оценить не могли. Нырять не хотелось. Впрочем, жучки тоже показали фокус, оказавшись микроскопическими птицами...
Космический корабль, сконструированный под стиральную машину. Мумия толстого зверька с крутящимся хвостом и единственным зубом, употребляемая как швейная машинка. Часы задумывают полночь. Начало опыта по психологии насекомых. Голубая таблетка кирпичом неба падает комарам на голову, выясняя различие в характерах. Один долго и яростно стрижёт воздух в обрезки. Падает - и сразу же с видом опытного карманника засовывает жало в подушку, шарит там еду. За этим делом его стегает смерть. Другой комар с лирическим взглядом пробует своё тельце лапами наощупь и, что-то осознав, погибает. Я закрыл глаза и оглянулся внутри. Было чуть-чуть больно. Хрустнули какие-то трубочки. В соседней комнате мяукнуло котом. Чай кончился...
Тогда солнце новеньким мылом перекатывалось по небу, пуская пену облаков. Сейчас всё это кажется смешным, но именно так для меня начиналась история о человеке, который не любил жуков. Он подошёл ко мне и сказал пару фраз ни о чём. Кажется, о сметане. Его лицо раскраснил ветер, прыгающий прозрачной лягушкой по самым любимым кочкам человеческих щёк. Вдали щёлкали клювы автомобилей. А здесь на печальный рот человека сползла треуголка носа. Тридцать жуков пересекали в разных направлениях эту набережную - и он всех замечал. Потом он представился, хотя это было совершенно излишне: "Макс Корка". Случаю было угодно, чтоб мы подружились. После внезапного отъезда Корки именно у меня остались его записки, адресованные ряду пустых бутылок и хрупкому скелетику селёдки. Итак, всё начиналось на набережной. Где я старательно прогуливался, высунув кончик языка. Первая же мысль пришедшая в голову, касалась исписанной бумаги. У меня давно не было одеяла. Тогда сшил себе комбинезон, утыканный иголками - и, как ёж, стал кататься по старым рукописям. Получилось неплохо, но спать было совершенно невозможно. Иголки щекотали в живот. Хотел продать свой наряд в музей естествознания как модель ежа, но меня обсмеяли... Собственно, главное дело жизни Корки описывается просто. Тут же под ударами речного воздуха за воротник ему упал старый жук. Что долго лежал в солнечных стекляшках и несколько высох. От лёгкого соприкосновения со спиной Макса он рассыпался в порошок птичьего цвета. Корке же возраст жука был неизвестен - таинственное исчезновение падальца было воспринято трагически. Корка решил отчего-то, что жук внедрился в него между лопаток - и ползает по жилам, будто в своих подземных норках. Мысль эта заставляла Макса забывать о кофе и мармеладе, обзванивая опытных жуковедов. Автобусы катились, как витамины природы. Жёлтые и полезные. Болезненные повороты улиц глотали их, причмокивая и вытирая свои губы язычком-пешеходом. После этого всё, скрывавшееся за поворотом, начинало буйно и пухло расти. Так что мне, исцарапанному ранней сединой, было страшно туда заглянуть. Вечером ждал чай - в подушечках пальцев - и пирог из глазных яблок, запечённых в страницах любимого романа. Восемьдесят снов приходило ко мне, путаясь в длинной очереди. Но из-за толкотни в комнате было плохо спать... Перебрасываясь по подушке, Корка размышлял: "Почему не заметно жучьих снов? Может, шпион спит днём?" Тогда неутомимый Макс устроил засаду с лупой в руке. Так сидел он шесть дней, охраняя все подходы к своему телу, но ни с кем не столкнулся. Его охватило какое-то безразличие - он нагнулся, чтоб зашнуровать ботинок. Но сделал слишком резкое движение - и с размаху влетел в одну из шнурочных дырочек. Вокруг пахло сапожным кремом. Корка встал с четверенек, заглянул в ближайшее окно. Открывшаяся сцена поразила его до глубины ногтей. В просторной комнате нахохлились два больших жука. Их даже можно было бы назвать толстенькими, если б не свирепое выражение лиц. Они боролись. В ход шло всё, что попадалось под руку. Язык, лапки, крылья. Из-под чёрных отглаженных пиджаков топорщились помятые кружева. Мелькали пистолеты, падали на пол сломанные усы. Корка ярко закричал и бросился вперёд. Он выбежал на набережную, где и началось наше повествование. Но почувствовав, что идёт по кругу, Макс резко развернулся - потому выпал из моего поля зрения. И так вы бы ничего не узнали о жизни такого колоритного персонажа, если б не его записки, оставленные у меня на прошлом витке. Впрочем, "Автобиография господина Корки Макса" отличается лаконичностью и не может объяснить те невероятные вещи, которые я наблюдал, будучи его приятелем.
Дверь сильно толкнули. Я получил возможность видеть то, что внутри. Женщина с сапфировыми жуками в волосах доставала из холодильника нечто, украшенное искрящейся петрушкой. Между её пальцами чувствовался праздник. Комната была светло-зелёного цвета, заполненная красивым воздухом. Потом дверь закрылась. Я ещё постоял немного, размышляя о своих несвежих днях, осторожно развернулся под мечущимся плащом - и пошёл домой. Что-то заставило оглянуться после третьего шага. Оказалось, дверь снова расстегнулась - и открыла уже нечто совершенно иное. Комната была коричневая, кожаная, вся в пыли и почти пустая. Какой-то человек спал в плохо освещённой глубине. Я подошёл поближе, думая о том, что при такой любопытности необходимо заказать бронированные очки. Но ничего не произошло. Кроме пяти минут. Я вежливо закрыл дверь и отправился писать письмо своему лучшему другу, господину Жоржу Ухмылко. "Когда-то в детстве я читал сказку, в которой изо рта героини падали розы и бриллианты. Не правда ли, неожиданный образ? Бедная девушка! У неё, наверное, весь язык был расцарапан шипами. Что касается камней..." - я задумался. Закончил письмо, закрыл глаза и отчалил. Вверху нежно закачался созревший потолок. "Да тут и яблоку негде упасть!" - вскричал Жорж, разбрасывая невидимые плоды своих сновидений. За окном возмужавшим Карлсоном пробежал самолёт. Потом что-то заворочалось в замке - в комнату гордо вошёл Сатанюк. Великолепное хорьковое пальто вошедшего сползло на пол. Он утешал меня как друга: "Невозможно потерять всё! Если ты всё потеряешь, ничего и не будет. А это уже интересно. Впрочем, я не о том. Представь себе, что ты - детектив. Ходишь и расследуешь шумные загадки. Кругом собаки, газеты, люди, а никто не видит, в чём, собственно, дело. Кроме тебя. Ну, всё, собирайся - идём!" Прощупав лестницу, мы разрезали улицу на шесть человек. Остальные выглядели слишком благовоспитанно. Больше всего нам понравилась дама с глазами скрипучего цвета. Она шла очень нервно, подбрасывая розовую руку - из сумочки всё время вылетали какие-то улики. Сначала - средство для уничтожения насекомых. "Ослепительно!" - сказал при этом Сатанюк. Потом - несколько записок, изорванных до состояния крупы - и большая перламутровая пуговица. Следующая находка заставила подумать, что весь мир играет на моей стороне. Это был план с множеством стрелочек, цифр и одним словом "золото". Пока мы смотрели в своё волшебное будущее, дама исчезла. "Это всё - твой видавший виды плащ! - закричал Сатанюк. - В нём ты выглядишь подозрительно". Я вскинул свой нос в небо: "Не видавший, а витавший. И витающий до сих пор". Одежда моя, порванная во многих местах, действительно, производила впечатление чего-то бестелесного. Словно ресницы, взмахнул редеющий воротник - и я убежал налево. Впрочем, не обиделся. Друг это знал - и через некоторое время присоединился. Вечером за чаем говорили о правилах игры. На конфискованном у дамы плане уютно загорала селёдка. Ветер за окном запутывал следы. "Почему расследующих всегда двое? - рассуждал я. - Герою необходимо зеркало. Некий Ватсон, отстающий на несколько шагов, чтобы увидеть всё со стороны". "Ерунда! Ты ведь не профессор логики. Сам подумай, какой из меня Ватсон, когда я своих шнурков не замечаю?!" - хмурый лоб Сатанюка обозначился ещё чётче. Я продолжал мечтательно: "Вот мне сегодня приснился сон о человеке с зеркальной кожей. То есть, ему было достаточно поднести к лицу ладонь, чтоб взглянуть на себя. В ясный день он один напускал в город стада солнечных зайцев. Этот человек заглянул в обычное зеркало и ничего не увидел. Они отражали друг друга до бесконечности. Пока не лопнули. Так и здесь. У тебя - одни грабители, у меня - другие, а у них самих - только пара сломанных отмычек". В это время утро взломало горизонт и ворвалось, размахивая дулом солнца. Мы снова отправились на ловлю тайн. "Вот смотри - этот человек садится в автомобиль, - шептал я. - Видишь, какая у него линия верхней губы? Злодей! И пиджак - в жёлтый горошек. Он только что прикончил свою тётю". "Нет, не то!" - досадливо отмахивался друг. - Взгляни лучше направо!" "Какая неожиданная девушка! Которая сказала, проходя мимо нас, что-то про замужем за двумя воробьями. Ей можно играть отравительниц. (Сатанюк оживился). Конечно же, она идёт на дело. Видишь, как глаза играют тенью. К тому же, у неё что-то во рту. Украла у подруги перстень". Она оглянулась, но взгляд её не зацепился за своих преследователей. Девушка пересекла улицу и прыгнула в автомобиль пиджачника. Это было уже слишком. "Такси!" - взвизгнул Сатанюк. И упал на сиденье облупленной машинки. Отравительница спокойно шепталась с Горошком, ничуть не оглядываясь назад. "Ну, и куда они сейчас?" - спросил я. "Будут брать банк!" - глаза детективно завиноградились. Автомобиль привёл к маленькому неприятному кафе, где преследуемые съели мороженое с чернилами. Это было авангардное место: нам, несчастным сыщикам, пришлось попробовать варенье из тюленьего жира. Но страдальчески наморщенные лбы были вознаграждены. Один из официантов имел очень маленький нос и огромную бабочку на шее. Хотя он ни разу не подошёл к таинственной паре, я назначил его главным сообщником. О, это волновало! Следующим пунктом была набережная. Но друг, потряся головой, объявил, что фантазия у него кончилась. Тогда мы стали просто гулять. Детективное агентство "Сахарная точка" закрылось на прогулку. Через некоторое время столкнулись со вчерашней женщиной, а ещё потом - с официантом в бабочке. Вид у него был негодный. При этом он кого-то высматривал в толпе. Когда прозвучал выстрел, в реке зашумела рыба. Образовалась огромная безобразная толпа, в центре которой, раскинувшись, лежал Горошек. На виске у него была раздавленная божья коровка. Девушка в ближайших рядах не просматривалась. Дама, потерявшая план, не оглядываясь, уходила вдоль набережной, увитая вырезной тенью от солнечного зонтика. Разумеется, злодея никто не видел. Хотя дымок от выстрела ещё переливался в дневных лучах. Финал этой истории печально-сладок. На вечерней улице, заляпанной брошенными газетами, слышались только два слова: убийство и ограбление. Сатанюк шёл, облизывая трубку, чтоб не упустить реальность. Я вглядывался. И через 8-15 был вознаграждён. Торопливыми ногами навстречу прошли официант и девушка. Конечно, внешность у них была изменена. Официант был в парике лимонного цвета, с чёрными накладными усами. Она была в глухой маске. Но один очень характерный жест выдал счастливчиков. Зайдя в тень, девушка достала изо рта кольцо очередной подруги. "Не будем мешать", - сказал почему-то я. - Не так уж часто фантомам удаётся обмануть обстоятельства. К тому же, мы с тобой сами всё придумали. И не их вина, что это оказалось правдой". Вечер прибирался в городе. "Сахарная точка" в полном составе сидела на траве и курила. Мимо в открытом автомобиле ехала осторожная женщина в поисках любимой пуговицы.
Если в момент огромной задумчивости скатить зрачок с мёртвой точки, то откроется удивительный люк. Жаль, что в него уже нечем заглянуть. Ночь напоминает мне шоколадного зайца. И то, и другое - прекрасно на язык и на глаз. Ночью всё кажется многозначительным и небесполезным. Но шоколадный заяц внутри пустой. Так и ночь. Прокусишь её - и окажешься в белесой пустоте дня.
Жаль, ни одному конструктору не пришло в голову использовать силу насекомых. Если пространство воздушного шара наполнить не газом, а летучими жуками и бабочками, то кто знает, в каком направлении полетит цивилизация. Мои глаза никогда не кипят пузырями слёз. Хотя вероятные птицы побеждают невероятных. Наверное, на мне надеты хитрые очки. Кое-что я вижу чётко, но некоторые вещи расплываются. Мои глаза каждый день принимают душ из изображений предметов. Я бы хотел навести резкость на отдельные части мира, но мне это не дано. А на спинках жуков вижу каждое пятнышко...
"Господа! Нелепость - это болезнь! Зачем нам этот номер?" - кричал чей-то нечистоплотный голос. Под дверью, опустив паруса век, стоял я и помогал говорящему рукой. Издали могло показаться, что дирижировал оркестром, расположившимся в оркестровой яме моего мозга.
Солнце уже начинало прокат лучей - асфальт сверкал, как ложка в руках у повара. Среди моих ресниц, в числе прочего, показалось лицо кассирши. Я нащупал глазами реальность, мурлыкнул ей приветствие - и нырнул в чистые воды утра.
Лучше всего наблюдать за котами. Нежные, щекотливые. Но сегодня показывают собак. Я не в обиде. Тёмно-красному пуделю хозяйка бросает палку. Зверёк послушно бежит, но, возвращаясь, приносит в зубах улыбку.
Я говорю, завязывая слова: "Какая нелепая спина у этого тополя". Хозяйка пуделя вздрагивает: "А как Вы узнали, что он стоит к вам спиной?" "Ну, что Вы, мадам? Если бы он стоял не спиной, то, конечно, поклонился бы при встрече. К тому же, у него спина белая. Взгляните". Дама достаёт пенсне, внимательно рассматривает. Но почему-то не тополиный затылок, а моё лицо: "Да. Я и сама теперь вижу. Совершенно нелепая спина! А я Вас узнала. Это - Вы. Так ведь?"
Боюсь, что хихикнул довольно глупо - и скрылся за углом. Там в моё плечо сразу уткнулось несколько щуплых кошек. "Хо-хо! Вот вы где! У меня для вас есть прекрасное развлечение. По моим щекам бежит 22 слезы. Ставьте на быстрейшую - и вы выиграете. Господа, делайте ваши ставки! Гонки продолжаются! Лично мои надежды - вот на эту розовую. В ней так мило отражается идущий вдалеке трамвай".
Мы с шумом и мяуканьем выбежали на бульвар. И пуделиная дама, и тот человек в утреннем цирке произнесли это слово: нелепость. Хотя, в случае с дамой, я начал первый. Но это неважно. О, если б я был премьер-министром! Ввёл бы Министерство Нелепости - и был бы прав.
Голуби неуклюже забирались в чердачные окна, как тараканы в щели, если ночью включить свет. Кошки облизывались. На афишной тумбе висело моё свежее лицо, раскрашенное под клоуна: "Поэт Артваз прыгнет из-под купола цирка! Сегодня вечером!" Внизу был набран мелкий поясняющий текст: "Ах, поэты, безумцы-нелепцы! Для них даже риск..." Дальше было уже оборвано. И совсем внизу уцелели крошечные буквы: "Прыжок будет исполнен со страховочным тросом".
Осторожно, словно вор, опускающий пальцы в ваш карман, сзади подкрался автобус. Из него выскочил директор. "Господин Артваз!" - завопил он. Дальнейшее интереса не представляло. Впрочем, на пути к цирку я встретил ту самую даму и, молча распушив пальцы, вручил ей пригласительный билет на сегодняшний вечер. Её вышколенные брови слегка задрожали - всё, связанное с ней, прошло мимо... Цирк был прекрасен. Точнее, я в цирке был прекрасен. Они намазали мне лицо белой пудрой. Глаза убрали совсем. Только рот сделали ярко-красным. Так из грустного немолодого барона-поэта получилось стремительное вампирическое существо. К каждому пальцу было привязано по десятиметровой красной ленте, чтоб во время прыжка ленты развевались вверху. На ногах были туфли с потайными фонтанчиками. Когда каблуки касались земли, из дырочек на носках начинали бить струйки. Туфли пока приходилось носить в руках. Со мной даже не репетировали. Им это казалось так просто: "С верёвкой на поясе. На самом-то деле - никакого риска!.." Мой рот - это большой красный паук. "Смотрите, он высосал кровь со всего лица", - сказал я двум акробаткам. С дрессировщиком дождевых червей я поговорил о сложностях работы с ленточными. Он сочувственно разглядывал приклеенные к ногтям кончики красной материи. Сами ленты, пока ещё смотанные, лежали в двух особых сумочках. Сделался третий звонок. Это цирк, как большая машина, нажимал на свой клаксон, предупреждая о приближении. Я уступил дорогу - пошёл поразмыслить в буфет. Со всех стен щурилось моё лицо. Зал глухо клацал зубами. Конечно, это аплодисменты. В буфете было пусто. Все убежали посмотреть на поэта. На одной из тарелок развалились куски мяса. Над ними висела табличка: "Холодное жаркое". Прекрасное название для поэмы! Дальше дрожали груди сладкого. Мухи ходили по ним босиком. Некоторые трудились, прокладывая рельсы на север - в сторону кассы. Шоколадное пирожное здесь называлось "Пустяки". Попробовал бы одно, если б не пальцы-куколки, из которых в прыжке должны будут родиться прекрасные бабочки. Мои мысли уходили. Так воду засасывает в ванне. Слегка подвывая. Я просто боялся. Потом кружево мушиных крыльев и крема слегка завибрировало. По буфетной лестнице тяжело затопал кто-то большой. Лицо у директора было красное, а губы - белые, хотя его не гримировали. Видимо, в его случае всё было совсем наоборот, по сравнению со мной. Жирный паук лица выпил весь цвет из маленькой стрекозы губ. Директор потащил меня наверх какими-то переходами, лестницами - через малюсенькую железную дверь вытолкнул на ту самую площадку. На моём горле скрестились лезвия прожекторов. Директорский голос из-за двери шипел ругательства. Публика затаилась, конферансье молчал. Но где же тут выдают верёвки? Чёрт костьми!.. "Я весь в лучах, как кот - в мышах! И дни, урча, внизу лежат! Я вижу всю, мой час, как люк! Зрачков изюм в арены клюв!" - вынужден был продекламировать я. В затылок стукнулась металлическая застёжка страховочного троса. Публика осуществила вопль разочарования. Взять - и повеситься. Очень любезный номер... Я занёс пятку над пустотой, словно хотел раздавить гигантское призрачное насекомое, сидящее на арене. Директор за дверью дышал и проклинал мои верхние зубы. Когда он дошёл до нижних, я не без изящества опустил свою ногу - обратно на площадку. Внизу запрыгали два клоуна, смешно подбадривая меня и споря, какого цвета у меня шея. Это был хороший трюк. Решили из романтического номера сделать комический. Я закрывал глаза, приседал, считал до трёх. Клоуны занялись друг другом. Директор затих. Я принимал героические позы, но прожекторы как-то вяло сползли вниз. Клоунов сменили муравьеды и акробаты. Акробатов - лошади. Все забыли обо мне. Я свернулся кошкой и затаился. Когда представленье закончилось, света в зале почти не стало. Внизу лежали три цветка и несколько блёсток. Дверь, ведущая вниз, была закрыта. Внезапная мысль о буфете и один шаг решили дело в пользу. Я прозвенел над ареной с развевающимися ногтями, быстро отцепил верёвку, оборвал ленты, снял ботинки и направился в буфет. К "Холодному жаркому" и паре "Пустяков".