Аннотация: Не судите за ошибки, над ними не работал совершенно.
- Говори! - Иван сдавил плечо нищего так, что хрустнули кости.
От боли у попрошайки выступила на губах пена:
- Да отпусти ты! - зашипел он - Слово же сказать невозможно!
Иван отпустил и демонстративно достал из-за голенища, нож.
- Да спрячь ты, больно нужно мне скрывать от тебя что-то... так, деньжат хотелось, да видно не судьба. На южной окраине, за воротами, у Воровского переулка, кабак стоит. Вся грязь там собирается. Так вот, есть там гадалка Ара, она тебе все и расскажет.
- Что за Ара? - Иван чуть передвинул нож вперед.
Нищий дернулся, покосился на видавшее виды острие.
- Тут я тебе не помощник. Говорят она за цену душу берет или силу жизненную, но там всё её знают, покажут. Хранительница она ихняя, даже воеводы стража без особой нужды и близко не подходит. А коли нужда какая, так снаружи караулят. А твоему делу она поможет, ежели предложить что взамен сможешь.
Иван спрятал нож, глубже на глаза натянул шапку и беззвучно исчез в сгустившейся темноте.
- Хоть бы на чарку дал! - зашипел нищий, потирая плечо.
Незнакомец появился неоткуда, ежели и спросят, то толком и не сможет сказать, как пришел и ушел странный мужчина, задававший вопросы о Камне, о том, кто знать дело может или хотя бы намекнуть.
О Камне рассказывали многое. Одни говорили, что он дает бессмертие, другие, что превращает владельца в раба, третьи, что открывает врата Ада. Его пытались найти многие, почти все из них сгинули, а несчастные, которым повезло выжить влачили столь жалкое существование, что глядя на них, смерть можно было счесть за избавление. В одном сходились все - камень создали Старшие Боги, Младшие украли. Затем была война и Младшие Боги унесли с собой память о месте, где сохранили Камень. Старшие же дали Камню так много силы и жизни, что Он сам решил, что не хочет быть в их власти. И сгинул.
Время шло, с ним ушли Старшие Боги. Сменяли друг-друга цивилизации, уходили в небытие народы. Но однажды Камень проснулся. Ему захотелось жизни. И непреодолимая сила стала притягивать к себе искателей со всего света. Они, словно мотыльки, летели к Камню, а он играл их судьбами и в одну ему известную игру.
Он толкнул хилую дверь придорожного кабака. В лицо ударил смрад жуткой смеси спиртного, потных тел, помоев и невесть чего еще. Гомон и крики, приглушенные стенами, явили себя во всей красе. Этот безымянный кабак, находившийся на самой окраине Радожа, казалось вместил в себя не только вонь и отвращение небольшого городка, но и всю грязь человеческую. Беглый взгляд не смог заметить никого, хоть отдаленно внушавшего доверие. Рожи, хари, хитрые лисьи морды, потаскухи и отсутствие хоть чего-то нормального человеческого, наделяло заведение определенным статусом. Но именно здесь Иван рассчитывал разжиться хоть какой-то информацией.
Неспешным шагом он пробрался к стойке. За ней красовался толстый одноглазый кабатчик:
- Чего добрый человек пожаловал? Не место здесь тебе, шел бы ты по-добру по-здорову.
- А не поздно? - Иван еще со входа заприметил пару глаз во всю таращившихся на его неброский, но вполне добротный наряд.
- Ты смотри, какой прыткий, - хозяин, казалось, остался доволен ответом. - Ну коли так, рассказывай, зачем пожаловал. Выпить, как я смотрю, ты мог и в другом месте!
- Вопросы Аре хочу задать, говорят она знает больше самого княжьего книгочея, - не стал ходить во круг да около посетитель.
Кабатчик взмахнул рукой. Как по-волшебству в заведении повисла тишина. Замолчал даже мычавший под лавкой упившийся в дым убогий.
- А ты случаем, не воеводов клоп? - огромный тесак лег перед Иваном. - Чую я, духом собачьим так и прет, не туда ты зашел, ой не туда.
Гость понял, что сейчас его резать будут. Сдавила грудь тоска - не найти Камень. Жаль, но путь его, видимо, тут и закончится. Не в степи в битве, не в когтях чудищ, а в канаве придорожной с кишками наружу, около вонючего кабака. Он зло улыбнулся, достал два ножа и приготовился подороже продать жизнь. А ни одна рожа сочувственно не смотрит, ему бы таких с десяток, да в помощь, эх, наворотил бы дел! Вон как волки смотрят, привычно, кровушку пролить, что воды попить. Ни своей, ни чужой жизни не жалко. И лишь покрепче сжал ножи.
Хозяин не повел и бровью, почесал тесаком жирную щеку:
- Надо же... Иди... Не нам добыча сегодня светит...
И указал рукой на темный проем, позади стойки.
Иван боязливо покосился вокруг, но посчитал, что тянуть с решением не стоит, и быстро прошел, куда указывали.
В низкой, просторной комнате было тихо. Несколько свечей еле разгоняли тьму и разглядеть стены оказалось невозможным. Стол да два табурета в центре светлого пятна.
- Чего стал? Вонь запускаешь! Двери затворяй.
Из темноты словно вынырнула низкая тень, внушавшая одним видом своим непонятный ужас. Длинные лохмотья придавали фигуре вид жуткий, лишали очертаний и напрочь лишали чего-либо человеческого.
Иван не поворачиваясь нащупал ручку и закрыл дверь.
- Садись! - из рубища мелькнула рука и указала на табурет. - Рассказывай, чего пожаловал.
Посреди почти животного ужаса у Ивана вырвалось:
- А говорят, ты сама всё рассказать можешь! - и тут же заледенело сердце.
Послышался лающий надтреснутый смех:
- А ты смелый, как я погляжу! Болтуну тому, что за меня рассказал человеку незнакомому, язык уже сегодня вырежут. А ты, мил человек, присаживайся. Коли цену предложишь - всё расскажу, и что было и что будет. А нет, так может и узнавать больше ничего и не придется, тут и закончатся дни твои.
- Про Камень узнать хочу! Где искать, куда идти, делать что! Душу огнем жжет, ни о чем думать не могу! - Иван выплеснул все, что рвало душу на части, с того самого дня, как в холодном поту проснулся от сна страшного.
- Да ты садись! Будет тебе и Камень и слово про него.
Фигура вошла в круг света. Из-под седых, спутанных волос, на Ивана глянуло древнее, морщинистое лицо. Длинный нос почти касался губ, впавшие глазницы сверкали недобро, жутким огнем. На пергаментной коже угадывался след от ритуальных рисунков. На бровях и в левой ноздре поблескивали медные, начищенные до блеска серьги.
Старуха села первая, Иван нехотя примостился рядом. Все внутри кричало - беги, но Камень держал покрепче животного страха и жажды жизни. А гадалка смотрела на него пристально и помимо воли сжималось сердце, рассудок туманился от ужаса, да крупные капли пота потекли со лба.
- Странно... - молвила Ара, - в толк не возьму, зачем тебя Камень зовет?! На кой ты ему? Царей великих зовет с армиями несчетными, чернокнижников да колдунов, что взглядом горы переворачивают... А ты... кто ты, ничтожный? Что в тебе такого, что и тебе Камень душу выворотил? Ни силы, ни смелости, от меня вон душа в пятки ушла, а ведь на пути будет такое, что встреча со мной - чашка киселя к обеду. Шевельну пальцами и нет тебя. А если не я, так погань местная раздерет тебя в два счета. Ну-ка, руки дай!
Иван протянул ей дрожащие ладони. Ара накрыла их высушенными годами, с темными когтями руками.
- А ведь можешь дойти! - сказала она прикрыв глаза - Можешь, сукин сын! Смелости, силы, души крепкой, мастерства какого - ничего в тебе нет, тьфу не человек, а можешь. Никак в толк не возьму что это.
Она тяжело вздохнула, спрятала руки в рубище. Посидела минуту молча, затем поднялась, отошла в темноту. Вернулась держа в руках кувшин да две кружки. Разлила брагу тягучую и подала Ивану.
- Пей и слушай! Цена моя - увидеть хочу, чего от тебя ничтожного Камень желает, почему тебя ко мне привел. Посему отсюда ты живым выйдешь. Да из города тоже, я помогу, а вот дальше... Дам я тебе оберег один, носить его станешь, чтобы я знала что да к чему. Это моя цена. Согласен?
Иван кивнул и тут же спрятал глаза, делая вид, что отхлебывает брагу.
- Так слушай, - Ара ткнула в него кривым, когтистым пальцем. - Что за Камень, откуда взялся, то мне не ведомо, да и сомневаюсь, что кто-то знает об этом много. Но в камне сила великая. Молвят, боги из-за него разругались, да многие в бездну канули. А он себе лежал до поры до времени, мысли свои думал каменные, и вот в нашу пору объявился. Значит нужно ему что-то, ежели даже тебя призвал. Душу он корёбит, заставляет за все забыть. Люди всё бросают и окромя него ни о чем не думают. Ни любовь, ни привязанность, ни сила души - ничего не может Зову его противостоять. Был человек и нет его - раб каменный, вот как ты. Всё ведь бросил, что жизнь наживал? Да не говори ничего и так вижу! Беда великая, чувствую мир наш ждет.
Старуха закашлялась, взяла свою кружку и отпила добрую половину. Глаза доселе тускло блестевшие, разгорелись огнем яростным:
- Предложу тебе мил человек - есть средство одно, могу боль твою облегчить! Возвращайся как ты к семье да детишкам. За камень не забудешь конечно, но легче станет и жить сможешь, абы руки только были заняты. Не нужен он тебе, да и от твоей души и жизни ему много не прибавиться. Как?
Иван почувствовал, что раздирает его на части, что правда есть в словах гадалкиных, что там, недалеко совсем, осталась жизнь его. Не лучше и не хуже чем у других, со своими бедами и радостями, дом, жена, да двое детей. Мастеровой он неплохой, руки-голова на месте. Но тут же перед глазами сон стал, и Камень так за душу взял, что в пору было в петлю полезать. И чем больше он думал, чем больше пытался вернутся в прежнюю жизнь, тем сильнее тянуло к Камню. И не было сил не подчиниться... Слезы потекли по щекам, и голос чужой, сквозь разум и желание домой вернуться, молвил:
- Говори, где Камень искать!
- Где Камень я не знаю - прокаркала гадалка, - а вот куда тебе идти нужно - подскажу. За Травяной Пустошью есть Темное Болото. В самом центре его остров, на острове том живет отшельник, он тебе путь и подскажет. Доберешься ли, не знаю, места там гиблые, окромя трясины, твари разные обитают, да отшельника от мирской суеты берегут. А от тебя и вовсе. Как ты по грудь в воде черной будешь от тварей отбиваться - в толк не возьму, но другого пути нет.
Старуха допила брагу, налила еще. Поднялась, снова отошла в темноту, зажгла свечу и Ивану увидел что дальняя стена вся полками заставлена, с колдовскими зельями. Что-то Ара шептала, посмеивалась, скрежетала, что-то искала. И вскоре вернулась.
- Вот, это тебе оберег мой, - и протянула ему кость в медь вдавленную, на бечевке простенькой, - носи, я о тебе знать всё буду, как уговаривались, да и от мелкой нечисти помогает. Не почует в тебе она порчи Каменной. Корешок вот особый. Как почувствуешь, что тяжко тебе и сила нужна сверх человеческой, ты разжуй его да проглоти - поможет. Только за зря не трать, а только когда совсем нужда прижмет. И совет тебе последний. Говорят, дорожка есть через болото, не то, чтобы тропинка, ноги замочить придется, но по-другому не пройдешь. Я всё сказала, теперь можешь идти.
Иван надел на шею оберег, перемотал в тряпицу корешок, спрятал его за пояс, поклонился гадалке:
- Не представляешь, мать, как домой вернуться хочу, но жизнь моя потеряна. Камень мне нужен, и не успокоюсь пока не найду его. Плох я иль хорош, но судьба моя в нем и не будет покоя душе, пока не встречу либо его, либо смерть свою. А тебе за советы спасибо, не думал, что тут доброго человека встречу, да помощь получу, а там, - Иван указал на дверь - так думал, что и вовсе вот она смертушка.
- Доброго? - кашлянула старуха, - мил человек, это ты тем скажи, кто десятой дорогой меня обходит, да богам молится, чтобы я лишний раз чего не подумала. Свой интерес у меня, а так бы и помогать не стала, оставила бы тебя, да кровушку по капле выпила. Но не мой ты - Камню нужен, а ему перечить не стану, иди с Богом.
- Спасибо, матушка! - еще раз поклонился гадалке Иван и вышел в зал.
Что-то неуловимо изменилось во взглядах посетителей, даже глаза кабатчика стали смотреть по-другому, уважительно что-ли... и тесака не видно.
Из Радожа Иван вышел под утро. Едва дождавшись первых торговцев на рынке, собрал себе нехитрую снедь и двинулся в путь. До Травяной Пустоши было три дня пути по хоженой дороге. Стража у ворот даже не взглянула на раннего путника с котомкой за плечами, а он даже не оглянулся, чтобы последний раз взглянуть на город.
Утро выдалось теплое. Дорога обещала быть спокойной, навстречу то и дело попадались крестьяне из ближайших деревень, везущие в Радож всё, что можно было продать. Часто его обгоняли верховые, спешащие по своим делам и Иван с тоской подумал, что конь бы ему пригодился как никогда. Странно, ведь кроме рабочей лошадки он никогда в жизни не имел верхового скакуна, но мысли вдруг, из деревенской серости взлетели так, что подумалось ему о выгодах хорошего коня. Но он лишь вздохнул, туже затянул узел на котомке и двинулся вперед.
Ближе к обеду он нагнал караван. Охранники посмотрели на него строго, но одинокий путник без оружия не вызвал у них подозрения и взглядами они лишь пытались показать нанимателю свое рвение. Иван знал, что пройдет пару дней и они поумерят свой пыл больше осматривая окрестности, чем случайных попутчиков.
- Эй, мужик, поди-ка сюда!- пьяный голос требовательно обратился к Ивану, - Да, ты, поди сюда, чего смотришь?
На огромной телеге, запряженной двумя тяжеловозами, восседал купец. Был он небольшого роста, круглый да гладкий. В толстых пальцах одной руки держал бутыль, во второй кусок сыра. Рядом с ним сидела дородная баба в красном кафтане, чем-то недовольная.
- Ты вот, мужик, рассуди нас, - начал купец, - можно ли мне пить с утра? Жена моя вот говорит, что нельзя, челядь вся меня боится и говорит, что можно, а ты вот как думаешь?
- А чего тут думать? Хочется пей, не хочется не пей. Тебя же никто не неволит и ты сам себе хозяин.
- А вот баба моя говорит, что нельзя, - икнул купец.
- Ну так, а коли тебе на её слова ровно, как на ветер, что дуёт, к чему разговор? Пей хоть с утра, хоть к вечеру.
- Вот! - взревел купец, - Вот голова настоящая! Вот кому спасибо скажу, а не вам, разгильдяям и бездельниками!
Он стал еще что-то кричать, размахивая руками и доказывая, что он волен поступать как хочет. А затем, словно очнувшись сказал:
- А садись на телегу, давай вместе выпьем, ты я вижу рассудительный и разговор поддержать можешь!
Иван не стал отказываться, ловко запрыгнул на край телеги, принял из рук купца кувшин, отхлебнул крепкого пива, крякнул от удовольствия:
- Хорошо!
- Вот и я ей говорю, хорошо! А она кричать начинает! У-у-у, вражина, вернуть бы время назад, никогда бы замуж не позвал, - купец сплюнул в сторону жены и пересел поближе к Ивану.
- А ты куда идешь?
- Да мне к Темному Болоту нужно, хочу с отшельником о жизни потолковать, - не стал отпираться Иван, - запутался я совсем, а он, говорят, все ответы знает.
- О, ты смотри, куда тебя понесло! - дохнул ему в лицо перегаром купец, - А ты я смотрю не простой бродяга! И ножичек за голенищем имеешь, может даже не один.
- А ты я смотрю, глазастый! - рассмеялся Иван.
- А как ты хотел? Народ разный по дорогам шастает, не так и просто товар возить, и если такого не видеть, то быть беде. А то что бражку пью, так не пропьешь умение, если меру знать. Я вот сейчас допью и не буду больше. А тебя что, действительно, так прижало, что в болото гиблое лезешь? Ведь слова, что - пустое, а сгинуть можешь и не вернешь, жизнь не калач, на ярмарке не купишь... мало кто оттуда возвращался, а от отшельника так и вовсе.
- А не могу по-другому, иду знаю на что. Тоска смертная в груди засела, совет нужен!
- Так давай я тебе совет дам! - хлопнул Ивана по плечу купец, - всем советам-совет будет! На вот, выпей!
И довольный собой расхохотался.
- Да нет, мил человек, не поможешь. Всю жизнь свою бросил, а теперь вот другой дороги нет...
Иван не успел договорить, как прислали человека, который сообщил, что нагоняет их подорожная стража, и числом не маленьким.
- Вот еще! - наморщился купец, взглянул на Ивана и почесал бороду. - Не за тобой часом?
- Да вроде не воровал, не убивал, - пожал плечами Иван.
- Ну да я тебя не знаю, с меня и спрос мал, - ухмыльнулся купец. - Капитон, ты людей приготовь на всякий случай, да пусть оружие не достают пока не скажу, и если что, ловите вот этого, нам с воеводой ссориться не резон.
Как только подорожная стража нагнала караван, купец ловко спрыгнул с телеги и стал поджидать старшего.
Смешно со стороны смотрелись дородный витязь в кольчуге с клепанными пластинами и шишаке и маленьких толстый купец. Но едва начался разговор, как почувствовал Иван, что не так прост купец, как с виду казался.
- Чем обязан такому вниманию мелкий торгаш? - обратился к стражнику купец, - али чем согрешил перед воеводой?
- Тебе бы все ернчать, Доброжир, - ответил старший стражи, - Вчера, около Травяной пустоши, разграбили да людей погубили у купца Рябушина. С третьей заставы голубя прислали.
- Свят, свят, свят! Это что ж на свете белом творится?! - осенил себя знаком от зла всякого купец. - Коли уж на тракте разбойнички пошаливают, что за дальние веси говорить. А хоть слышно, кто, зачем? Стража у Рябушина была?
- Все сгинуло, Рябушин трясется, как осиновый лист, к воеводе лично на поклон приходил. Сверх меры в три раза заплатил, чтобы разузнали что к чему. Лишний десяток стражи снарядил, да кольчугами с копьями обеспечил. Говорит, что товар должен был богатый прийти, стражи было больше чем людей в телегах, а не уберегли.
- Вот уж не думал, что прохиндей тот может так за один караван переживать, у него их с десяток по миру ходит, не убудет. Видать действительно вез, что-то, раз уж на Пустоши кто рискнул купцово добро тронуть.
- А ты, Доброжир, ничего не слыхивал? У тебя по всей дороге глаза да уши... - спросил стражник.
- Нет, не довелось! - устало отмахнулся купец, - Кабы знал, то содрал бы с Рябушина три шкуры за слово доброе. Но видать люди пришлые работали, раз даже вы ничего не знаете. Спасибо, что предупредили. Теперь своих разгильдяев работать заставлю, а то совсем распоясались.
- Дозоры удвоить и на две лиги по всем сторонам пустить, чтобы я о любой собаке знал, что подойти захочет! - рявкнул купец, угрюмому, громадному старшему охраны.
Тот, ни сказав ни слова, развернул коня и поскакал выполнять распоряжение.
- Помощь какая нужна? Быть может тебе парочку моих людей в помощь дать, они на месте посмотрят, понюхают, глядишь полезны будут? - от хмеля Доброжира не осталось и следа.
- Не нужно, воевода и сыскарей и нюхальщиков вперед нас отправил, а вот коли знаешь чего, так скажи!
Купец лишь пожал плечами:
- И рад бы утаить, да нечего.
- Тогда доброй вам дороги, некогда задерживаться! - стражник скомандовал построение и отряд рванул в сторону Пустоши.
- Вот это новости! - обратился и к жене, и к Ивану купец, - Дела неважные раз на тракте, да еще на Пустоши Рябушинскую охрану перебили, да обоз взяли... Плохи дела, плохи. А ты, как тебя там, Иван, не желаешь, ко мне наняться? Много денег не дам, но тебе как раз с нами по пути, а мне лишний меч сейчас не помешает, вишь что на дорогах случается.
Иван поскреб затылок:
- Да не то чтобы хотелось, да всё ж спокойнее, чем одному. Только вот и меча то у меня нет и особо к нему не приучен. Мне бы копьё, им сподручнее, как вилами, править.
- Хочешь копье? Дадим копье! Никодим!..
Обоз проглатывал версты одну за одной. Остаток дня и ночь прошли спокойно. Иван исправно нес службу и развлекал разговорами купца. К вечеру второго дня прибыли к месту, где был разграблен обоз. Трупы к тому времени успели убрать, но то тут, то там виднелась запекшаяся кровь, и воронье потчевалось остатками товара, да мертвыми псами. Не осталось ни одной целой телеги, все были побиты-разворочены, словно кто-то срывал злость на ни в чем не повинных досках.
- Ишь как потрудились ироды! И не пожалели силушки! Что скажешь, Иван? - гаркнул Доброжир.
- А что тут сказать? Я такое в первый раз вижу, к разбоям да грабежам не приучен. Так, пару раз нож доставать приходилось...
- Эх, серость... Вот, смотри, примечай, может пригодится когда, - поднял палец кверху купец. Вот тут, кому-то кишки выпустили, тут боролись и рвали друг-друга... ты смотри и запоминай. Вишь какие следы от сапог кованых? А это лапти люда обозного... Да... рубились тут на славу.
- Или рубили... - к ним подошел невысокий человек. - Смею представится, меня Вторка зовут, воеводы дознавателем числюсь, вы, так полагаю - Доброжир?
- Он самый, - недобро прищурился купец. - А что тебе нужно, воеводов пёс?
- Хотел бы узнать, может чего рассказать есть?
- Еще не родилась та челядь, которая мне вопросы задавать будет! - чванливо подпер руки в боки Доброжир. - Что, начальства повыше не нашлось?
- Имеется, Ваше купечество, начальство и повыше. Да только сейчас все поисками заняты, не так то просто посреди дня белого обоз весь на корню погубить, да пропасть. Вот и трудится начальство, дабы обидчиков Воеводы нашего изловить, да наказать как следует.
- Ты бы тем же лучше занимался.
- Да я телом не вышел, ни меч держать не могу, ни копье. Толку то с меня? - усмехнулся дознаватель. - А тут на месте мож чего путнего и вынюхаю. Ну раз вы чего хорошего не знаете, то пойду я.
- Пойди-пойди, нечего честным людям глаза морочить!
Доброжир подождал, пока дознаватель удалиться и шепнул Ивану:
- Знаешь чего, мил человек, надобно бы нам с места сниматься, да затемно к заставе успеть, что на границе Пустоши и Темного Болота. Все, когда с десяток молодцов еще при страже будут, то спокойнее...
Обоз, незамедлительно снялся с места, под настойчивые крики возниц и купца.
К вечеру прибыли на заставу. Выставили телеги кругом, сняли добро и разместились станом внутри. Почти к самой ночи потянуло с болота сыростью.
- Вот твоё болото треклятое, Иван. До утра ты со мной, а потом катись на все четыре стороны. Вижу, что неймется тебе, да ты погодь, не спеши. До утра ты мне еще службу должен.
- Отдам всё, как полагается! - Иван развел руками. - Коли обещал, то выполню.
- Вот то-то выполняй! Ох, чую на душе не спокойно! Эй, поди-ка мне Никодима позови! - крикнул обозному мальчишке купец. - Не добрая ночь впереди.
Когда пришел Никодим, Доброжир усадил его около костра, и строго приказал:
- Чует сердце моё недоброе, ты давай, людей своих предупреди, да коней приготовь, чтобы если что уйти смогли! Огней побольше за телегами зажги, да разведчиков направь. Где-то поблизости шастают люди недобрые. Не хотел бы я, чтобы моя жизнь тут закончилась!
Никодим так не сказал ни слова, только кивнул и занялся указаниями.
- Золотой мужик! - вздохнул купец. - Повезло мне с ним. А ты, Иван, слушай. Вот через тот пролесок, выйдешь прямо к Темному Болоту. А там вправо забирай, пока на лачугу древнюю не набредешь, от нее и идет брод к самому островку в сердце болота. Ты на меня так не смотри, был я у отшельника, задавал ему вопросы. Да и Ара мне шепнула, что в пути нагонит меня нужный человечек, которому помочь надобно.
- То-то я и думаю, чего это ты, купец знатный, стал звать прохожего одинокого! - усмехнулся Иван. - Да еще пиво ему предлагать. Что ж, спасибо тебе Доброжир, помог ты мне очень.
- С тебя причитается! Подарок гадалкин не снимай, на том и сочтемся. А сейчас иди спать, да копье далеко не отставляй. Чую может сегодня ночью пригодится. На болото ночью не лезь, гиблое дело, сгинешь дела не начав. Всё иди, и не говори ничего, а то до утра засидимся! - купец тяжело поднялся на ноги и направился к другому костру.
А под конец ночи началось. Лишь только рухнул первый дозорный, пронзенный стрелой, как разорвалась ночь криками-воплями дикими, накрыло лагерь облако из стрел. И всё перемешалось. Кричали люди, ржали кони, собаки выли на смерть. Костры взметнулись до небес, когда поставленные Никодимом люди, плеснули в них горючую смесь. Как ни были ловки и уверены в себе нападавшие, стражники Никодима знали своё дело. В степь полетели зажженные стрелы. Их света хватило, чтобы разглядеть, что нападают такие же люди, а не демоны, и началась битва.
Иван не спал, и едва степь огласилась первыми криками, едва полыхнуло пламя костров, он уже был на ногах и помогал какому-то стражнику поднимать к возу сбитые доски. Копье привычно легло в руку и он ухмыльнулся, вспомнив фразу: "Оно сподручнее, словно вилами работать".
Тело охватило какое-то радостное возбуждение, сердце выпрыгивало из груди, дикая смесь животной радости и страха переполняли его и туманили рассудок.
Он выставил копье перед собой, словно рогатину и стал ждать. Иван был уверен, что именно в этот проход между телегами кто-то полезет. И не ошибся. Черная фигура легко вскочила на доски и увлеченно размахивая мечом попыталась проникнуть в круг. Иван в тот момент удивился сам себе. Совсем по-крестьянски, снизу вверх, неумело он ткнул в фигуру копьем. Попал. Наконечник легко вошел в живот и, скорее всего пробил позвоночник, так как нападавший не издал ни звука, а мешком завалился на бок и больше не шевельнулся. Иван закричал, в голове все смешалось окончательно, то был крик ярости. Кровь предков, боровшихся за жизнь взыграла в нем, а остальное было как в тумане.
Где-то справа, страшный, молчаливый, словно само неумолимое проведение рубил Никодим. Двуручный меч взлетал в его руках неутомимо и враги падали после каждого взмаха. Не помогало ничего. Их оружие разлеталось в щепки, сталь не выдерживала, а руки, ноги и головы словно никогда и не принадлежали их телам, с такой легкостью рассекал их меч Никодима.
В глубине обороны, в самом центре круга крутился Доброжир. Купец не собирался умирать, он крутился юлой, прятался от стрел и... из лука одну за одной отправлял посланниц смерти. Грязная ругать слетала с его уст, когда промахивался, жутко хохотал, когда стрела настигала цель.
Но разбойники знали свое дело и ряды защитников редели. Оборона, не смотря на все старания Никодима, была прорвана, и то тут, то там враги уже пробирались вглубь лагеря. Начал пылать сложенный валом обозный товар. Поле боя превратилось в пылающий круг, искры кружились в воздухе, треск горящих досок словно дополнял, понятную лишь избранным, музыку криков боли, страха, ярости и злости. Иван видел, как недалеко от него, стражнику не повезло - на него напали сразу двое, он какое-то время пытался отбиваться, но очень скоро меч вошел ему в грудь, а следующий удар пришелся по горлу и оборвал жизнь. Нападавших было много, слишком...
Второй противник Ивана оказался куда расторопнее. И неуклюжий выпад, направленный в грудь он легко отбил легким движением. По какому-то наитию Иван отшатнулся назад. Это спасло ему жизнь - соперник круговым движением едва не снес ему голову. Он рубил и рубил, а Ивана понимал что жив только потому, что не давал подойти к себе на достаточную для последнего удара дистанцию. Но враг наседал, он был одного роста с Иваном, но чувствовалась выучка и закалка набегов и грабежей. Меч он пускал в ход не первый раз. Руки гудели от удара меча по древку, но Иван сжимал его, понимая, что если упустит, то не доберется до камня никогда. Так долго продолжаться не могло, и вскоре копье не выдержало града ударов - древко переломилось и Иван оказался один на один с врагом, сжимая в руке лишь палку.
Наверное сама жизнь заставила Ивана отбросить бесполезное древко и схватить ножи. Противник рассмеялся, сунул меч в ножны, отвесил шутливый поклон и в его руках Иван увидел два ножа. "Не повезло", - мелькнуло в голове.
- Не повезло тебе! - эхом отозвался противник. - Это я люблю!
И стрелой кинулся вперед. Иван, борясь за жизнь, исподволь восхищался мастерством врага. Лезвия мелькали в его руках, словно живые, они искали иванову плоть, хотели крови и треска разрезаемых сухожилий. Нападавший играл с ним, вот он ловко поднырнул под удар Ивана и легонько резанул его по животу. Рубаха мгновенно окрасилась черной в свете костров кровью. Иван только охнул, прижав порез рукой. Раны на руках появлялись с каждой следующей атакой, а Иван так ни разу и не смог хотя бы дотянуться до врага. Когда противник сменил хватку, Иван, с неизбежностью понял, что пришло его время. Но видимо боги решили иначе. На помощь пришел купец. В то единственное мгновенье, когда разбойник остановился, чтобы сменить хват и ухмыльнуться, стрела вошла ему в глаз, оборвав любые намерения в жизни.
- Да не стой ты колом! - проорал Драгожир - Хватай копье и беги сюда!
Дважды повторять не пришлось, Иван кинулся меж пылающих костров и повозок, шарахнулся в сторону от живого факела, еще переступающего ногам. Разобрать, свой или чужой, было совершенно невозможно. Горел человек - горел и жутко кричал, заглушая шум боя. А потом упал на колени, затих, рухнул лицом вниз и огонь покинул его, оставив лишь мертвую дымящуюся плоть.
Спотыкаясь и чуть не падая Иван пробрался к купцу. Слева от того возвышался Никодим. Он так же спокойно осматривал поле боя, где мертвых уже было больше чем живых, как любил смотреть на рассвет.
- Вот же сволочи! - кряхтел Драгожир. - Это где видано?! На заставу, обоз, в двух переходах от Радожа! Да кто они такие?!
Где-то вдалеке послышалось гиканье и свист.
- Наши или по наши души?! - купец бессильно опустил лук.
И действительно, через несколько мгновений, в гущу боя ворвался конный дозор стражей. Итог сражения был определен. Те нападавшие, кто мог - скрылись в степи, обреченные сражались до последнего.
- Живого оставьте! - громогласно рявкнул Никодим и бросился на помощь уцелевшим защитникам обоза.
Купец плюхнулся задом на тюк, отбросил лук, снял шапку и тяжело вздохнул.
- Вот так, Иван! Было добро и нет его. Людей жалко, за зря пропали. Не было у меня ничего ценного. Да и любой уважающий себя разбойник в округе, знает, что денег с товаром я не вожу. Что ж за напасть такая.
Иван лишь устало развел рукам и кривясь от боли опустился на землю:
- А мне почем знать? Жив чудом остался и то ладно! Спасибо тебе купец!
- Ты обещанное Аре помни, вот и сочтемся! Ох, да ты я смотрю в дырках весь!
- Обойдется, уж получше некоторых! - Иван кивнул на затихающий бой.
- Вот и ладно, сейчас чуть успокоится, мы тебя мазями намажем да перевяжем.
- А ты что за меня так трусишься, Доброжир? За себя забыл, как за сына родного переживаешь!
- Ара просила, чтобы ты к отшельнику живой добрался. У меня к ней должок неоплаченный имеется, вот и расстилаюсь перед тобой. Она, того... силой большой владеет, и отказывать ей не с руки. Зачем ей жизнь твоя понадобилась, мне то не ведомо, да и у тебя, думаю желания возвратиться да поспрашивать, особенного не имеется.
* * *
К Темному Болоту подошли засветло. Огромное, смрадное, поросшее всем чем только можно, оно походило на творенье сошедшей с ума лесной колдуньи. Проплешины, зыбкие полыньи, заросли кустов, кочки, пузырящиеся котлованы, островки поросшие соснами и тучи мошкары.
- Я такого никогда не видовал! - Фома, только развел руками. - Уж сколько исходил болот, все они законам своим подчиняются, даже те, которые пройти нельзя! А это... ну не может на одном болоте ивняк рядом с соснами и серной ямой быть!
- Тебе виднее! - Иван присел на поваленный ствол. - Скажи лучше, как нам до острова добраться и есть ли он? Там вон смотри, то ли туман какой, то ли испарения, не видать ничего.
- Гиблое место, может того... назад?
- У меня здесь погибель сидит! - поводил по груди рукой Иван. - Сожрет меня изнутри, если вперед не пойду. Огнем жжёт. А коли иду туда - легче. Словно отпускает. Даже думать ни о чем не могу. Иду и всё. И сейчас знаю - не поговорю с дедом - сгину, не в болоте, так в чистом поле, не от меча, так от тоски смертной. Я тебя неволить не стану. Ты мне подскажи только, что да как, я и сам справлюсь.
Провожатый только улыбнулся:
- Справишься? Да эту топь одному вовек не пройти! Я дела до конца довожу. Скажу так, может до острова не полезу, отсижусь где-нибудь на кочке да под сосенкой, но тебя проведу. Боюсь я его, но оно как вызов мне, чувствую, что там я должен быть. Давай-ка лучше место для ночлега найдем. Да и подготовится нужно. А завтра - с богами да к острову твоему, будь оно неладно!
Подходящее место нашли довольно быстро. Небольшой сухой овражек защищал и от ветра и от посторонних глаз, и находился совсем недалеко на пригорка. Фома отправил Ивана собирать хворост для костра, а сам пошел резать лаги и болотоступы.
На удачу, все необходимое росло рядом и в большом количестве. Сначала провожатый степенно выбрал две молодые, прямехонькие березки, длинные, так чтобы метра по два были. Срубил их, очистил от веток и осмотрев еще разок остался доволен. Дальше на поиски он затратил гораздо больше времени, и довольно хмыкнул только тогда, когда нашел сухие, легкие, прямые стволы длиннее березовых больше чем в два раза. Все это добро он перенес к овражку. И пока Иван заготавливал сухие ветки, Фома успел сплести из ивовых веток по паре болотоступов для себя и товарища.
Поужинали репой и сыром купцовым. Довольно крякнув, Фома, сказал:
- А теперь слушай Иван. До острова далеко, версты с две. Да не моргай ты так, это по земле раз-два и на месте, а по такому болоту можно и за день не справится. Я пойду первым, ты за мной. И полегче я, да и болота знаю. Коли я провалюсь, не дергайся и ко мне не кидайся. Дело я говорить буду, а ты без спешки выполнять. Ежели тебя потянет - не кричи, не рвись, я вытащу. А будешь дергаться - только быстрее кикиморам местным себя на погибель отдашь. Запоминай, ежели со мной что станется. В открытую воду, да на ядовитую зелень - ни ногой - там и останешься. Дорогу запоминай, да ближе к соснам держись, если будут попадаться. А как до отшельника доберешься, то и полюбопытствуй у него, пусть дорожку хоженую подскажет. Он то всё знает, а коли сразу не погубит, то и потом не станет. Много еще чего рассказать нужно, да не запомнишь, а если и запомнишь, то вмиг из головы вылетит, как трясина потянет. Ну да ничего, дадут боги - увидим из завтрашний рассвет и еще много следующих. А сейчас спать давай, силы немеряно нужно, чтобы по болоту ходить. Так что как солнце встанет, так и двинем.
Ночь прошла спокойно, порошки да травы, что Фома в костер бросил, комарьё отогнали, а больше никто не беспокоил.
Иван проснулся не свет ни заря. Чувствовал, как манит его Камень, как душу рвет, как сны навевает да мысли затуманивает. Хотелось ему Фому разбудить и идти, да только понимал, что по темноте в болото лезть - погибель верная. Но сам успокоиться не мог и ходил вокруг овражка, как зверь загнанный. Думал о жизни своей прошлой, о том, что стал забывать её, и не только работу да праздники, а страшное самое - родных своих. Стер Камень из мыслей жены образ, еле держались в памяти сын и дочка. Но забывал. Страшился того, но забывал. А потом почувствовал, что зовет его кто-то, и сил нет противиться. Повернулся, осмотрелся, увидел свет. Синий, нереальный, призрачный. От болота шел и звал к себе. И сила такая у зова была, сроду Каменной. Окунулся Иван в тот туман и пошел. Шаг, другой, все легче и легче ноги несли, почти бежал он, а потом и бежал. Сил хватило только у самой воды остановиться. И предстал ему Камень во всей своей красе. Громадное синее сердце - граням количество неисчислимое, да сполохи-искорки вокруг красные. И сила такая от него исходила, что не мог взгляд отвести, нечеловеческая, не живая и не мертвая. Чужая, полная жизни своей чёрной. Давай, Иван! Сделай шаг, пройди путь, вот он Я, хочу чтобы взял ты МЕНЯ и остались мы вдвоем. А и не звал бы Камень, шагнул бы сам! Душа в клочья, а больше ничего и не нужно - вот он конец страданиям. Только не нашел следующий шаг земли твердой - по грудь в воду, по колено в жижу тягучую и вниз. И вроде тянет Камень и силы дает, а трясина сильнее. Все ниже и ниже в глубину холодную. А Камень то ближе стал, вот он руку протяни. Жижа вонючая около шеи плещется. Радуется, жениха своего ждет-обнимает! Закричать бы, да силы нет - сжимает Темное Болото грудь, своего требует. А что своё, то оно не отпускает, с ним навечно остается. Черные болотные воды губы разомкнуть пытаются, соединиться с Иваном хотят, внутрь просятся - пусти Иван! ПУСТИ!!! Мой ты! Уже и глаза болото целует-заливает - своим зрением одаривает, безжизненностью вечно-холодной, слизью извечной и водой темной. И вниз, вниз! Мой ты, Иван! Хлюпнула вода над темечком последний раз, лишь ладонь скрюченная, бледная, мертвая, с черными жилами, к Камню тянется. Дернулся Иван всем телом без надежды, хлынули воды в грудь для крика открытую...
- Да проснись ты, Иван!!! - орал в лицо ему Фома, - Проснись!!!
Выхватил Иван себя из объятий сна. Но Болото не отпускало - тело скрутил спазм, скрючил, судорогой по всему телу прошел. Пальцы землю царапали, голова запрокинулась, изо рта мутная жижа болотная полилась. А потом задышал, рвано, дико, сплевывая жижу и глазами невидящими в небо уперевшись.
Три дня выхаживал Фома Ивана, три дня поил его ключевой водой. Три дня слепыми глазами смотрел Иван в небо. То синее, словно Камень, то чёрное, как Болото. С утра выносил проводник тело недвижимое под Око Бога Огненного, и питалось тело, смертью отмеченное, лучами силы, тепла и жизни. И набиралась кожа белая с черными жилами силы солнечной, и приходило в себя тело человеческое. С каждым часом дышал ровнее Иван и на второй день, к вечеру, перестало его рвать жижей болотной. И с каждым часом всё белее становился проводник. Темно-русые волосы блекли, белели и к зениту третьего дня стал Фома седым. Трижды в день, ближе к вечеру диким криком кричал Иван, трижды в день, ближе к вечеру молился истово Фома всем Богам, которых знал и которых не ведал никогда. Трижды в день, после криков страшных, хотелось проводнику бежать куда глаза глядят от человека страшного, на сухой земле, во сне, в Черном Болоте захлебнувшимся. И трижды в день оставался проводник рядом, не в силах бросить человека в страшной беде. А к вечерней зорьке третьего дня на свет костра набрел человек старый в белой рубахе и домотканых штанах, с корзиной ягод.
- Здравствуйте, люди добрые! - поприветствовал он Фому. И недоверчиво глянув на Ивана, добавил. - Если, добрые.
У Фомы не оставалось сил, ни удивиться, ни испугаться. Он лишь тяжело взглянул на старика.
- Проходи, отец, у костра присаживайся. Привечать тебя нечем, уж как второй день припасы закончились. А товарищ мой, занедужал от воздуха болотного, третий день в бреду бьется, да на воде держится. Но хорошему человеку рад буду. Как звать то тебя и каким ветром занесло?
- Вот спасибо! Звать меня Благомир. Собирал ягоды в лесу, да заигрался по старости, счет времени потерял. Ночью бродить опасно, а одному ночевать рядом с Темным Болотом не с руки. А тут смотрю дымок и костерок вдали виднеются, вот и подошел. За приглашение - спасибо, и отблагодарить вас есть чем. Вот смотри - тут чуть репы вареной, лучок, да каравая четвертинка. Угощайся!
Старичок протянул Фоме небольшое лукошко. Тот кивну, руку к сердцу приложил:
- Уж не знаю, как тебя благодарить, отец. Может от смерти спасаешь.
Аккуратно, трясущимися руками, Фома развернул припасы, преломил хлеб на три части, одну отдал деду, одну сам съел, а одну бережно завернул.
- Может придет в себя, друг мой, оставим ему.
- А что с ним сталось? - спросил старик.
- Даже не знаю, - устало ответил проводник. - Проснулся я от того, что метался он во сне, дышать почти перестал и руки все куда-то тянул. Я его разбудить пытался, да всё бестолку. Только сел он, как одержимый, да черная жижа изо рта полилась. А теперь вот... да кричал еще, что делать с ним теперь и не знаю.
- Ох, страшное ты рассказываешь, Фома! - сказал Благомир, вытирая крошки с бороды. - Так уж и кричит? Так уж жижа черная? Ай-яй-яй! Совсем плохи дела. И ты не бросил его, другой бы убег давно.
Проводник исподлобья глянул на старика:
- Убегал...
- В наших краях сказывают, что морок болотный не победить, что забирает оно себе в слуги тех, кто посильнее, чтобы служили ему вечно. Сколько уж тут народу сгинуло!
- Ну, а как же ты не убоялся к болоту подходить?
- А зачем я ему старый нужен? - резонно спросил старик, перебирая ягоды. Те, которые казались ему верными, он складывал в плошку глиняную. Работал он не спешно, под разговор. И чувствовалась в его движениях уверенность жизненная, размеренность и знание. Одну к одной, эту в лукошко назад, эти две в плошку.
Через время, посчитав количество ягод достаточными, старик растолок их, налил чуть воды и поставил на огонь. Бросил туда еще травинок сухих из мешочка, пошептал что-то и ждать стал. Варево своё он неспешно помешивал да пристально в огонь глядел. Фома и вовсе заворожено на всё это глядел, да гадал, что за старик странный. Но было ему с ним легко и спокойно, доверял ему открытой душей, сам не знал почему.
Много ли времени прошло, проводник и не заметил. Да и задремал, у костра, в приятной человеческой тишине, после трудных дней. Разбудил его старик:
- На вот, Фома, выпей, отдохни, тебе легче станет. Ивана я уже напоил, и если будет на то воля Богов, придет в себя к утру.
Фома и не противился. С благодарностью принял плошку, выпил тягучее, с привкусом трав варево, улыбнулся и провалился в спокойный сон.
- Эй! Фома! Проснись!!! Проснись сукин сын!!! - купец тормошил проводника, хлестал его по щекам.
Фома открыл глаза и недоуменно смотрел по сторонам.
- Где Иван?!! - ревел Доброжир. - Утоп?!!
- Да вот вчера, старик... Иван тут спал, легче ему стало... Благомир...
- Какой старик? Ты что, червь смердячий, Ивана прозевал?!!
- Не дави на него! - каркающий голос враз отрезвил купца. - Ты на него глянь, седой весь. Дело своё Болото, да Камень сделали...
В своих лохмотьях Ара выглядела не менее зловеще и при свете солнца.
- Оберег на нем, вот и ладно, да дальше поглядим. А этого, - она указала клюкой на Фому, - домой отправьте, хватит с него.
* * *
Чувства возвращались медленно. Словно выплывал Иван из тягучей пучины, словно заново учился слышать, глаза открывать, телом владеть. Сначала серым-серо вокруг было, потом луч солнечный на веках ощутил. Дверь скрипнула, посуда загремела. Запахи травяные почувствовал, голоса тихие услышал. Тело легким казалось, так хорошо было, что и словами не передать.
- Ага, вижу в себя пришел! - услыхал Иван совсем рядом голос человеческий. - Горазд ты, Иван, на боку отлеживаться. Открывай, открывай глаза, делать нечего.
Иван послушно открыл глаза и увидел рядом с собой девушку молодую, почти девочку. Озорно она ему подмигнула, косой длинной махнула и чашу подала.
- Вот, выпей, враз спать перехочется.
Она обхватила его тонкой ладонью за шею и легко приподняла-усадила. Словно не девица была в поре юной, а носильщик с мельницы, мешки привыкший многопудовые ворочать.
- Отравить небось хочешь? - Иван не узнал своего голоса.
Девица рассмеялась:
- Да после жижи болотной, что ты наглотался, тебя ничем не отравишь! Пей!
Иван послушно выпил горькое варево. В голове враз просветлело и вспоминать он начал.
- Фома где? А ты кто? Где я? Камень...
- Ты погляди, какой прыткий! - рассмеялась девица, - Не зря видать подарки от Ары носишь. Я - Миланья, в гостях ты у меня. Вот гуляла по бережку, косы заплетала, смотрю человек в беде, болезнью мучается. Решила помочь.
Иван опустил ноги с полатей, почувствовал, как сила начинает по телу струиться, потянулся, оглянулся да и залюбовался девицей.
Была она роста невысокого, да стану тонкого, косы русые чуть ли не до полу, лицом свежа и пригожа, в платье длинном, с зелеными узорами. Губы алые, глаза голубые бездонные. Зим не больше пятнадцати в жизни свой видела.
- Ты смотри, да не засматривайся! - озорно подмигнула ему Миланья. - Только смерть отпустила, а он уже и руки распустить норовит.
Тряхнул Иван головой и словно очнулся. Огляделся вокруг. Светлица большая была, ухоженная, стол, полки, утварь разная, да трав на стенах развешано несметное количество. Сами стены добротные, сруб знатный, некоторые бревна и не обхватить. Паклей да мхом забиты по-хозяйски. В таком доме никакая стужа не страшна.
- А где родители твои? И как я тут оказался?
- Все тебе расскажи да покажи! Ты лучше за себя ответ держи. Как тебя в Гиблое Болото занесло, чего ищешь?
- Да заблудился я, - начал было Иван, - как напали разбойники на обоз, так я побежал. Сколько бежал не знаю, около болота оказался да заплутал.
- Эй, Иван! Горазд ты брехать! Фома вон рассказывал, что вы к отшельнику в гости собирались. Правда?
Ухмыльнулся Иван:
- Вот ведь незадача какая! То не узнаешь ничего, то на блюдечке приносят! И все вокруг, за отшельника знают, один я, что слепой котенок мыкаюсь.
- Так не мыкайся, рассказывай как есть, может чем помогу.
- Постарше есть кто, кроме тебя девица?
- А я что? Негожа тебе? Вон как зеньки таращил! Теперь постарше подавай! - и рассмеялась громко, заливисто.
Светло и чисто на душе у Ивана стало, хоть на минуту, но почувствовал он жизнь без тяги к Камню.
- Отчего же! Очень даже приглянулась ты мне, но дела у меня такие, что вот только посмотрел разок, да и хватит. Коли уж и ты всё знаешь, то с отшельником мне поговорить надобно. Очень! Так надобно, что душу чуть не отдал. Ты скажи, если знаешь чего за него. Благодарен буду.
Прищурилась девица:
- Может и скажу... Вечером... Внучка я его, придет твой отшельник, после захода солнца и поговорите. А пока вокруг можешь осмотреться, пообвыкнуться, а мне по хозяйству заниматься надо, раз тебе кто постарше нужен.
Миланья повернулась и почти выбежала из горницы, хлопнув дверью напоследок.
- Вот егоза! Замуж тебя, Миланья, отдавать нужно, больно язык острый! - рассмеялся Иван.
Долго он засиживаться не стал, походил по горнице, заглянул в слюдяные окошки, полюбовался на шитьё, на мгновенье вспомнил дом и вышел на улицу.
Сруб стоял посреди добротного двора, справа виднелся ряд сараев, перед домом свободно паслись козы, слева колодец-журавель, да грядки зеленели. Протяжно замычала корова и Иван почувствовал, что не прочь бы здесь остаться навсегда. Тепло и ласково светило солнышко, щебетали птицы, пахло разнотравье. Чуть поодаль дома, среди сосен нашел Иван ручеек и от нечего делать, чтобы время к вечеру скоротать, пошел по нему. Только два раза свернул ручеек, только деревья заслонили дом, как увидел он перед собой болото. Забилось сердце гулко, голова закружилась, вспомнил видение Каменное. С тяжелым сердцем пошел Иван по берегу. Островок оказался небольшим, густолесьем поросший, только с одной стороны небольшой ширины пространство свободное было, да тропка к дому петляла.
- Вот как, оказывается. Из ведения Каменного через забытье да прямо в гости к отшельнику, у которого еще и внучка есть. И двор вполне себе жилой да пригожий. Загадок больше чем ответов на них. Или я в бреду еще? - подумал Иван. - Может и в бреду, девица-Миланья причудилась, Фома пропал. Нечисто.
- Вижу, осмотрелся ты уже, Иван, понял что к чему. Пошли есть тогда, душа горемычная! - голос Миланьи, мог быть, как оказалось, и глубоким, задумчивым, не по годам взрослым.
Угощала девица молоком парным да караваем сдобным. Ели молча, исподлобья кидая взгляды друг на друга. Лишь однажды Ивану показалось, что улыбается украдкой Миланья, да когда отворачивается - посмеивается.
Так за делами да переглядками настала ночь. Иван изо всех сил старался не спросить у девушки, когда же появится её дед, места себе не находил, на пороге караулил. Камень с новой силой стал звать его, душу бередить, требовать неведомого.
Миланья к темноте изменилась. Блики от лучин да костра, около порога зажженного, бросали на её лицо таки тени причудливые, что казалась она старше, мудрее, глаза глубокими, словно омуты стали. Но Иван того не замечал, а мучился ожиданием. Сел на завалинку, и во все глаза глядел.
- Что, заждался поди? - голос старика, как ни вглядывался в темноту Иван, заставил его вздрогнуть. - А меня ли?
Иван встал, с надеждой глянул на Благомира.
- Помоги, отшельник! Расскажи за Камень! Где искать его, что это за сила страшная, что не могу себя узнать? Жил человеком, жизни радовался, а теперь смотри во что превратился! Раньше землю пахал, теперь ножи вместо детей, жену целовал - теперь любого убить готов, кто на пути станет.