С Андреем происходило нечто невообразимое: случайно наткнувшись на обычное, вроде, объявление о продаже дома, он подался всем телом вперед, к развороту газеты, и машинально прочел эти две строчки еще раз: "Продается дом. 60 км от города. Сад, огород, колодец. Рядом лес, река".
"Лес - это хорошо", - подумалось Андрею, и он закрыл от благости глаза. Даже странно: в своей жизни в лесу он был всего пару раз, и то уже давно, еще в пионерском лагере, а представил его в теперь так ясно, - и случайный шум деревьев, и вплетенные в косу ветра запахи, и даже сам вид его, - будто прожил всю жизнь именно у леса, день за днем внимая многоголосому дыханию вечно сумрачной, потаенной чащи.
Закурив у окна, он смерил взглядом унылый вид городского пейзажа. Андрей поразился, - как он умудрился прожить в таком гиблом месте целую жизнь? Звуки города, - вечное громыхание, подвывание и механический, одномерный гул - давно уже были ему ненавистны. Вот простучал колесами трамвай на повороте. Вот где-то прорезалась сирена "скорой помощи". Вот долго и надсадно провыл троллейбус, преодолевая затяжной подъем. Потом в эту бездушную какофонию добавился скрежет грузового лифта в подъезде.
"Решено, - встряхнул Андрей головой, и потянулся к телефону. - К черту!.. Надоело..." - так решил он, поминая этим вызревшим проклятьем все сразу: и постылую работу, и жену, которая ушла от него месяц назад, и, вообще, все, что только было у него в этой жизни. Да и можно ли было назвать прожитые им годы жизнью? Так, метался от одной тоски к другой, от одной бессмыслицы к третьей, а, если приглядеться, то от самого себя и метался: от своей неустроенности, - от непреодолимой, мучительной немоты своих истинных радостей.
Взглянув еще раз в газету, он тут же, словно боясь опоздать, набрал номер. Дозвонился сразу. Женский голос на том конце провода подтвердил, что домик в деревне, действительно, продается. Когда речь зашла о стоимости, то озвучена была странно низкая, прямо-таки смехотворная цена. Это даже смутило Андрея. "Небось, развалюха", - попытался он вообразить, как может выглядеть дом, за который просят так мало. Однако его настойчиво заверили, что вовсе это не развалюха, а крепкий, добротный сруб, которому еще нет и пяти годов. "Мне бы посмотреть, что там за места", - подумав, ответил Андрей, и на следующий день отправился на своем долгожителе "Москвиче" в деревню Нефедково, - на смотрины.
Деревня оказалась крепкой, - по нынешним меркам. Молодежи, конечно, нет и в помине: одни только деды с бабками, да еще такие, что сопляки совсем, - вот тебе и весь народ. Однако здешнее народонаселение Андрея не интересовало. На людей он и в городе насмотрелся, - до тошноты. Ему, главное, природу подавай, чтоб раздолье кругом, просторы. И чтобы все как в объявлении написано: и река, и лес, и прочая благодать. А уж от природы в этих местах Андрей почти скулил от восторга. Чувство ликования вселилось в его душу с первых же минут: то ли уж день такой выдался погожий, то ли сама поездка под настроение вышла, но едва они выбрались за околицу, где им открылись и луг, и речка, и лес вековой, - Андрей тут же объявил: "Беру!"
За пару недель оформили документы на покупку дома, рассчитались, а потом решили отметить окончание хлопотной канители. Первая же стопка сняла со всех лишнее напряжение, после чего Андрей стал подмечать, что бывшие хозяева дома вроде как не в себе: кажется, и рады, что дом продали, да только жмутся отчего-то друг к дружке, будто сказать что хотят, да никак не насмелятся. Женщина, та и вовсе норовит глаза в сторону отвести, а муж ее, Толик, слегка пришибленный мужичок, всю дорогу носом шмыгает, и в кулачишко свой без нужды откашливает. Андрей дождался, когда они остались с этим Толиком с глазу на глаз, и такое ему:
- Слышь, мужик! А вы с женой не намахали меня случаем? Насчет дома-то?
- Как это "намахали"? - округлил тот глаза. - Все по-честному. Документы, и вообще...
- Документы, говоришь? А чего это ты побелел так? А? - подступился к нему Андрей поближе, и прихватил за локоть. - Учти, я в ментовке работаю. Если что, я тебя из-под земли достану. И тебя, и жену твою. Не зарадуешься, - решил он взять пришибленного на понт: ни в какой милиции Андрей, конечно же, не работал.
- Да что вы, в самом деле? - отшатнулся от него мужик, пытаясь вырывать свой локоть. - Денег лишних мы с вас, кажется, не взяли. Место хорошее. Дом крепкий, - зачастил он бойко, но потом вдруг поник, и, снова шмыгнув носом, добавил: - Ну, разве что соседи... немного того...
- Соседи? - повел бровью Андрей. - А что с ними?
- Мутные, - буркнул Толик.
- Алкаши, что ли?
- Если бы... - поморщился мужик. - В том доме, что напротив, - перешел он, отчего-то, на шепот, - вдовица живет, Полина. У нее еще дитя малое. Так вот, в деревне поговаривают, что с Полиной этой не все ладно, - поведал он Андрею, изобразив на своем лице загадочную мину. - Мы, конечно, не потому вам дом продали. Просто нам деньги нужны. А вам бы лучше ухо востро держать. По крайней мере, двери на ночь хорошенько запирайте. А то и ставни на окнах не мешало бы.
Андрей, пожалуй, воспринял бы это всерьез, если бы только говорил с человеком, внушавшим хоть какое-то доверие, но уж только не с этим малахольным. Еще раз пригрозив, что "он их всех из-под земли...", Андрей распрощался с хозяевами, а на следующий день отправился с легким сердцем в Нефедково.
Приехав в деревню, он кинулся обживать не новое жилище, - дом, и вправду, оказался на редкость добротным срубом, - а окрестные места, в которые влюбился уже окончательно.
Лето уже успело набрать свою силу. Когда солнце расправлялось по утрам с уступчивой прохладой, и проснувшаяся земля начинала источать из своих отдушин тягучее, пьянящее марево, Андрей просто не находил себе места в четырех стенах. Его душа тут же срывалась в отчаянный, звенящий полет, и пела о нечаянном счастье, находя для этого слова, которые всю жизнь искал, да так и не смог найти Андрей.
А уж стоило ему сделать шаг за порог, в него и вовсе вселялся такой дурман, такая благость, что он тут же уходил из сонного и пропахшего зевотой дома куда глаза глядят, - в самые дальние луга и поля, - и часами валялся там в высокой, разноголосой траве.
В теплых волнах этого заповедного, неизъяснимого счастья он смеживал веки и прислушивался, открывая причудливый мир вокруг, - тот самый мир, о существовании которого он раньше только догадывался. И этот мир, давно обжитый миллионами букашек, бабочек и растений вовсе не бежал его присутствия. Напротив, он радушно заключал его в свои объятия, и Андрею было так хорошо в эти мгновения, как хорошо бывает лишь тому, кто после долгих скитаний на чужбине вернулся, наконец, на свою исконную, внутреннюю родину.
В таком блаженном забытьи Андрей мог бесконечно перебирать разноголосицу звуков вокруг, прислушиваясь то к жуку, который терпеливо копошился у его изголовья, то к мерному шороху травы, но больше всего Андрея тешили птицы. Щурясь на солнце, он часто наблюдал, как прямо над ним, в высоком небе заходится в переливах незнакомая птаха. Эта затейница пела все время, без единой остановки, - можно подумать, что она держалась в вышине неба вовсе не на крыльях, а именно на этой бесконечной, звонкой трели, и стоило ей хоть на миг смолкнуть, она тут же упала бы вниз.
Иногда он долго катался по траве, а после сгребал в охапку высокие травы с мелкими полевыми цветами, и долго-долго, словно родных, тискал их, и шептал что-то в тонкие стебли, и бесконечно целовал их, задыхаясь от нового, открывшегося ему счастья. Стебли трав пускали сок, и Андрей весь день чувствовал после на губах эту легкую, понятную только одному ему горечь.
Как-то раз, когда он лежал на своем любимом месте, - здесь у него быстро появились любимые места, - палящее солнце на небе загородила тень. Андрей открыл глаза. Перед ним кто-то стоял. Лица не разобрать: против солнца угадывался только силуэт. Ясно лишь было, что это ребенок. Мальчик.
- Что ты тут делаешь? - очень серьезно, едва ли не строго спросил он Андрея.
Похоже, этот парень считал себя хозяином в здешних местах, и не желал терпеть чужаков в своих владениях.
- Я?... - Андрей почему-то растерялся, будто его застали за чем-то предосудительным. - Да так... Лежу вот... Отдыхаю...
Он хотел сказать "наслаждаюсь", но после решил, что в разговоре с ребенком это слово не самое подходящее.
Мальчик больше ничего не говорил. Но и не уходил. Пауза затягивалась, вовсе не становясь от этого неловкой.
- Ты здесь живешь? - попытался заговорить с ним Андрей. - Давай знакомиться, - продолжая лежать, он поднял руку, которая встала почти в рост мальчишки.
Андрей хотел сказать ему свое имя, но мальчик, почему-то, бросился наутек. Его тень мгновенно исчезла, и яркие лучи солнца врасплох ударили Андрею по глазам. От неожиданной боли он до рези сомкнул веки, но солнце все равно осталось перед ним. Андрей накрыл лицо сгибом локтя, так что через секунду боль утихла, а солнце стало медленно таять в сгустившейся тьме.
Сладко потянувшись, он встал, и пошел домой: уже пришло время обеда, - об этом настойчиво напоминал уютно урчащий живот. В холодильнике, в глиняной крынке, его дожидалось настоящее деревенское молоко, и, предвкушая во рту его живительную прохладу, Андрей невольно ускорил шаг.
Он уже был у своей калитки, когда почувствовал за спиной чей-то взгляд. Обернулся. Так и есть: из-за жиденького забора, который отделял его дом от соседей, на него пристально, - как это умеют делать лишь дети, - смотрел мальчишка. Андрей почему-то сразу понял, что это был тот самый мальчуган, который несколько минут назад закрыл ему солнце. Андрею захотелось сказать пацаненку что-то веселое, но на ум ничего не пришло, и в итоге он просто подмигнул ему.
Тут из дома вышла молодая женщина, и взяла мальчишку за руку. Увидев Андрея, заговорила, подолгу подбирая самые обычные слова:
- Добрый день. Вы, значит, и есть наш новый сосед?
Андрей лишь невразумительно пожал плечами в ответ.
- Ну что же, давайте знакомиться, - женщина первая справилась с неловкостью, и, подойдя к забору, протянула ему руку. - Меня зовут Полина. А это мой сын, Антон, - опустила она глаза на мальчишку.
- Очень приятно, - обрел, наконец, дар речи Андрей, после чего пожал неожиданно прохладную на солнцепеке ладонь Полины, и назвал свое имя. - А с вашим Антошкой мы знакомы. Правда, Антон? - он улыбнулся, и протянул мальчишке руку.
Тот вопросительно посмотрел на маму. Полина кивнула ему, и лишь после этого мальчуган взял обеими ручонками ладонь Андрея, и принялся основательно трясти ее. Полина, наблюдая это усердное рукопожатие, невольно улыбнулась.
Такие улыбки, - спокойные и открытые, - были Андрею внове. В городе улыбаются по-другому. Будто лампочку включают: щелк - и есть улыбка на лице, щелк - и нет. Полина же улыбнулась иначе, - не сразу, не вдруг. За мгновенье до этого у Андрея было предчувствие, что сейчас она обязательно улыбнется. И все получилось именно так, как он представлял себе: черты лица ее неуловимо округлились, и медленно поплыли, увлекая за собой уголки губ. Потом глаза заблестели чуть больше обыкновения, и вот она уже смотрит с такой приятной улыбкой, что не ответить на нее просто невозможно. И Андрей ответил, - улыбнулся. И надолго задержал взгляд на ее пронзительно серых глазах. А потом, словно опомнившись, спешно раскланялся с соседкой и мальчиком, - как-то глупо, по-городскому, - и направился к своему порогу.
Андрей шел, продолжая улыбаться, и чувствовал, что Полина тоже улыбается. Его на каждом шагу подмывало обернуться и посмотреть, - так ли? - да не смог, не решился. Так и зашел к себе в дом, не оглянувшись. А Полина, - верно чувствовал Андрей, - смотрела ему вслед до конца, задумчиво улыбаясь, и поглаживая по голове своего Антошку, что прибился к ее ногам, и затих.
"Что там плел про нее этот Толик? - попытался вспомнить Андрей разговор о Полине с прежним хозяином дома. - Говорил, что с ней не все ладно. Интересно, что именно? Впрочем, какая разница? Что путного мог сказать этот придурок?" - подумал он, и вспомнил, наконец, о молоке.
Остаток дня Андрей провел в хлопотах по хозяйству: покопался немного в огороде, принес на скрипучем коромысле воды из колодца, а после поправил забор.
Той же ночью с ним стало происходить нечто удивительное. Уже с первого дня переезда в Нефедково, он по разным приметам угадывал, что внутри него подспудно кипит непонятная ему самому работа. Что-то необратимо и исподволь менялось в его душе каждый следующий миг, однако в ту ночь в нем и вовсе перевернулось нечто главное, несущее, что и составляло суть его человеческой натуры.
Андрею даже чудилось, что некий эскулап вырвал у него из головы прежнее капище серых и скупых на радость мыслей, и вложил в него уже совсем иной разум, который настойчиво смущал оторопевшую душу смутными и странными предчувствиями.
Теперь он точно знал, что не сможет больше жить в городе. Бескрайние луга и лес по обе стороны маленькой речки, - вот что от рождения было его местом на этой земле. А узнал он об этом только сейчас, прожив в удушливом городе, помеченном клеймом асфальта, почти половину жизни.
Больше всего, - с самого первого дня, - его манил к себе лес. Андрей всегда представлял его именно таким, - с мощным истечением запахов и звуков, с беспрестанным колыханием света и тени, с угрюмым величием дубов у корней, и ветреной бесшабашностью в высоких и тучных кронах.
А еще ему кружили голову ночи. С ним и в городе иногда случалось такое: выйдет, бывало, покурить на балкон перед сном, да так и останется, недвижим, на час или два. И стоял в забытьи, и размышлял о чем-то. А о чем именно, - и сам не вспомнит, когда очнется. Да и не думал он тогда ни о чем, как теперь ему открылось, а просто прислушивался к самому потаенному в душе своей, к ее стонущей, негодующей глубине.
Стряхнув с себя воспоминания о прошлой жизни, Андрей решил покурить перед сном и сейчас, а заодно послушать ход звезд в ночном небе: ему давно уже чудилось, что он слышит, как они тихонько чиркают друг об друга в бесконечно-медленном полете.
Он вышел на крыльцо, сел на ступеньку, и закурил. Огонь зажигалки ослепил его на мгновенье. После того, как пламя погасло, Андрей еще долго видел перед собой лишь острый желтый язычок. Он закрыл глаза, пару раз затянулся, и только потом, запрокинув голову, стал смотреть на звезды. Полностью раствориться в безмятежном пространстве неба ему мешали собаки.
Надо сказать, что псы в Нефедково были явно ненормальными. Даже днем, когда он шагал по улице, они провожали его долгим лаем. А уж ночью, стоило Андрею выйти хотя бы на крыльцо дома, голос тут же подавала собака кого-нибудь из соседей, а затем ее тявканье дружно подхватывали кобели во дворах все дальше и дальше, пока, наконец, всю деревню не охватывал отчаянный собачий переполох. И так - каждый раз. Просто напасть какая-то.
Вот и сейчас, едва он перешагнул порог избы, послышался лай сначала одной, а после всех остальных псин в округе. "Чтоб вам провалиться... - поморщился Андрей. - Ну, какого черта они лают?" - чертыхнулся он, и живо представил себе оскаленные морды местных барбосов, которые самозабвенно захлебывались сейчас в натужном лае. Внутри него вдруг возникло безотчетное желание оторвать башку одной из этих шавок, а еще лучше - всем сразу.
Андрею потребовалось сделать усилие, чтобы вновь поселить в душе благодать, утерянную из-за этого лая. Уже без прежнего настроения - тихой и безмятежной радости - он запрокинул голову вверх, и стал разглядывать ночное небо. В тот же миг его прострелила непонятная, стремительная дрожь. Он машинально завертел головой по сторонам, пытаясь понять, - что случилось?
Ему казалось, что кто-то смотрит на него из темноты, - внимательно и особенно, словно истекая по нему своим взглядом. Настороженным нутром Андрей все острее ощущал на себе этот неотступный, пытливый взгляд, исходящий из дрогнувшей тьмы. Какое-то незнакомое, животное чувство подсказывало, - тот, кто глядит на него, находится рядом.
Да, это был взгляд в упор. Андрею сделалось не по себе. Он не испугался, но что-то горячо вступило ему в спину, и заставило замереть, затаив дыхание.
Через мгновенье Андрею открылось, откуда на него смотрит тьма. Когда он бросил взгляд в сторону соседского двора, - туда, где жила Полина, - в глазах его блеснула острая, яркая вспышка, а сердце отчаянно забилось с неудержимой прытью. Его всего охватило незнакомое прежде возбуждение. Оно уже устремилось у него по горячечной утробе тугими волнами, которые гулко сшибались в такт биения растревоженного сердца.
Андрей сидел в таком оцепенении до тех пор, пока сигарета в руке не обожгла ему пальцы. "У-уфф!" - отдернул он руку, и окурок отлетел далеко в сторону. В ту же секунду Андрей поймал себя на мысли, что ему ненавистен запах табачного дыма. Он нарушал ту гармонию, что царила вокруг: это был городской, едкий запах, - запах шума и суеты, запах телефонных звонков и деловых переговоров: иначе говоря, это был запах из его немилого прошлого, а потому ему здесь не могло быть места.
"Все, бросаю", - смял Андрей пачку с сигаретами, и старательно затоптал дымящийся окурок, словно это была проворная, ядовитая гадина. После он вновь бросил взгляд в сторону соседского дома, и сразу же понял: тот, кто смотрел на него, уже исчез. "Ерунда, - поморщился он, когда наваждение отпустило его. - Показалось".
Всю ту ночь он проворочался с боку на бок, и забылся лишь под утро. Проснулся Андрей разбитым. Его тело затекло, - по ватным рукам и ногам с противной суетой бегали острые, жгучие муравьи. Он посмотрел на будильник, и простонал: получалось, что он спал всего два часа. Андрей встал, зашторил окно, и снова лег.
Снилось ему в последнее время одно и то же, - молодая осина, которую повалила ночная буря. Теперь она лежала, подломив под себя ветви, а ее треснувший ствол торчал в небо зазубренной, высокой стрелой, будто указывая тайному путнику тропинку в небо.
Андрей проспал почти до обеда. Выйдя из дома, и жмурясь на солнце, он направился к умывальнику, что висел на заборе. Ему нравилось умываться на улице: ему теперь, вообще, нравилось все, что делалось не так, как в городе.
Едва он шагнул за порог, в него снова вселилось то самое чувство, что он испытал вчера, сидя на крыльце. За ним явно кто-то наблюдал, и животное чутье, проснувшееся в нем прошлой ночью, настойчиво говорило, что это был именно тот, - вчерашний - взгляд.
Андрей оглянулся вокруг. Первым, - и единственным, - что он увидел, были глаза Полины. Она как раз развешивала белье во дворе. Встретившись взглядами, они оба остановились и замерли. Глядя друг другу в глаза, они почему-то не поздоровались, и не обменялись другим словом. И то верно: если уж случится заговорить кому-то глазами, то языком вторить уже не след. А глаза у Полины в тот миг не молчали. Как говорили, как пели они, глаза ее! Уж смогла, поведала она Андрею взглядом нечто такое, отчего в грудине у него все вверх дном перевернулось, и ходуном заходило.
Неизвестно, сколько длился этот странный разговор: для подобных бесед времени не существует. Наконец, Полина оторвала от Андрея свой взгляд, и направилась в дом, ступая так, как это делает женщина, когда на нее смотрит неслучайный мужчина. Андрей был уверен: она улыбалась в тот миг. Не удержался, окликнул:
- Полина!
Та словно ждала его слова, - тут же обернулась, и на лице ее, действительно, была улыбка. У Андрея пуще прежнего заныло сердце, а меж лопаток устремилась вчерашняя бойкая дрожь. Он хотел еще раз увидеть в глазах Полины то, чем они были преисполнены только что, однако теперь ее взгляд был другим, - затуманился и молчал. Она качнула головой, словно дивясь самой себе, и зашла в дом.
Весь тот день Андрей провел в ожидании ночи. Что-то внутри него настойчиво говорило, - ждать нужно именно ночь. Сегодняшнюю, и самую главную ночь в его жизни.
Все у него шло кувырком через это ожидание: чем бы он ни занялся, все валилось из рук. Нестерпимое, жгучее чувство распаляло его изнутри, и он уже не знал, как еще убить время до вечера.
Андрей чувствовал, что с каждым часом все больше подпадает под власть какой-то сторонней, неодолимой силы. Эта стихия множила свой натиск у него в груди, и когда долгожданная ночь наступила, Андрей уже метался по комнате, словно одержимый.
И вот, наконец, он понял, - пора! Андрей вылетел на крыльцо, - не вышел, а именно вылетел, крепко приложившись плечом о косяк двери, - и сразу наткнулся во тьме на ее взгляд. В том, что это был взгляд Полины, он уже не сомневался. Он не видел ее, но она точно была здесь, близко, - в нескольких шагах.
Андрей замер в ожидании, и через миг почувствовал, как во тьме, в том самом месте, где у забора между их домами не хватало двух досок, шевельнулась трава, а потом показался знакомый силуэт. Его захлестнула такая радость, что он тут же, - со странным воем, - кинулся навстречу Полине, и уже в следующий миг был у нее в объятиях.
Полина целовала его. Ох, как она целовала.... Никто и никогда не целовал так Андрея. Он чувствовал терпкую горчинку, что оставляла она языком на его губах, но еще больше Андрея пьянило ее шаткое дыхание, - так дышит ветер, когда весело и неровно гуляет по верхушкам деревьев в ночном лесу.
Андрей чувствовал, что Полину переполняет внутренний жар, и что она вот-вот потеряется в чувствах. Он задрал голову, испустил торжествующий вопль, - что за чертовщина? - а потом подхватил соседушку на руки, и кинулся со своей трепетной ношей в дом.
Полная Луна ярко освещала комнату через открытое окно. Андрей опустил Полину на диван, который будто плыл во тьме под ее холодным, медленным светом. Он проглотил ком в горле, и, как сумасшедший, кинулся рвать на ней одежды.
Тоже странно: обычно Андрей был куда деликатнее во время прелюдий. Но то было раньше, а теперь он едва не рычал от удовольствия, когда наблюдал, как из треснувшего платья сначала выпала тугая, обильная грудь, а потом оголился нежный, млечный животик, по которому бегали зримые, мелкие судороги, отдаваясь тихим стоном в дрожащем дыхании Полины. Потом свет Луны упал на ее переполненные спелостью бедра, и теперь вся она лежала перед ним обнаженная, и объятая внутренним трепетом.
Андрей полностью подпал под власть этой непостижимой женщины. Увидев его замешательство, Полина улыбнулась, - одними глазами, так что уголки ее губ лишь чуть тронулись вверх. Потом потянулась к Андрею. Ее грудь ожила от такого движения, и медленно, словно капля тягучего меда перетекла набок. Полина провела рукой по плечу Андрея, сопровождая нежное скольжение пальцев скольжением взгляда, и притянула к себе.
С одеждой Андрея она поступила так же, как и он с ее платьем: разорвала на нем рубашку, так что пуговицы горохом разлетелись по полу. И вот они в объятьях друг друга, - ослепленные счастьем, оглушенные страстью, ведомые той непреклонной силой, что уже взяла верх над обоими, и стремительно повлекла за собой туда, где всегда есть место двоим, если только эти двое полны друг другом, если только оба избраны непостижимым и таинственным роком, имя которому - любовь: святая или грешная, выстраданная или дарованная, но всегда сокрушающая душу, тело и разум стихия.
Андрей не узнавал себя. У него было достаточно опыта с женщинами, однако все, чему научила его предыдущая жизнь, решительно не могло быть пущено в дело сейчас, с Полиной. Что-то ему подсказывало, - не нужно ничего изобретать: достаточно лишь прислушаться к языку тела, на котором говорила природа, - и в нем, и в Полине, - и стараться вторить ему. К удивлению Андрея, это оказалось радостно и легко. Ему даже чудилось, что язык этот он знал очень давно, с самого рождения, просто до сих пор говорил на каком-то другом, мертвом наречии.
Как могло случиться, что он долгие годы мыкал горе на немилой сердцу чужбине, и только теперь, благодаря случаю, вернулся вдруг на свою родину, и речь, которая от рождения звучала в нем лишь украдкой и тихим шепотом, сейчас вырвалась наружу с неистовой, сумасшедшей силой? Он торопился наговориться, наслушаться, и до конца уверовать в свое нечаянное, долгожданное счастье. Потрясение от этого открытия было для Андрея столь сильным, что из глаз его покатились слезы.
Полина ловила эти странные слезы губами, которые все острее пахли луговыми цветами и травами. Если она отстранялась от него на миг, переводя дыхание, он видел, как свет Луны подсвечивает на ее лице непостижимую, и ставшую уже родной, улыбку.
Его блуждающий взгляд все время возвращался к ее груди. Переполненная тугой женской плотью, она сходилась в неестественно мощный, долгий сосок с крупными мурашками вокруг темного подножия. Андрею нестерпимо захотелось сейчас же поймать его губами и поцеловать. Полина почувствовала это, - круто закинула голову, выгнула спину дугой, и чуть подалась навстречу губам Андрея. Он лизнул ее грудь, которая отозвалась под языком неожиданной прохладой, а после обнял темную ягодку губами, и крепко прихватил ее зубами, поддавшись внезапному и необъяснимому порыву. Полина остро вскрикнула, и впилась в его спину ногтями. Через миг она снова обмякла, и тихая истома вырвалась из нее с долгим грудным стоном.
Андрей уже ничего не слышал, и не видел вокруг. Все перемешалось перед его глазами в стремительную, горячечную круговерть: и дыхание Полины, - рваное, почти навзрыд, - и тяжелые, оглушительные удары в висках, и свет Луны, который забирал их в свою таинственную глубину, и стрелы поющего наслаждения, пронзавшие нутро при каждом новом движении.
Нежная и бессвязная блажь Полины, - все ее всхлипы и стоны, - стали сливаться в единый, протяжный гул. Андрей вслушивался в него, и ощущал, что вся его плоть неистово сжимается в раскаленное пушечное ядро, которое медленно и неумолимо скатывается в низ живота.
В тот миг, когда он с ревом сильного зверя исторг из себя это ядро, для него померкло все, - и стоны Полины, и бешеный стук сердца, и загадочный свет Луны. Андрея оборвал свой рев на самой безумной ноте, - его поверг в животный трепет немыслимой силы внутренний толчок. Казалось, что в потрохах у него разверзлась горячая бездна, которая поглотила все его мысли, желания и чувства. Насытившись, эта бездна тут же выплюнула его сметенное нутро из огненной пасти. Освобожденная плоть хлынула в опустошенную утробу Андрея, и он вновь обрел свое тело, находясь уже на грани сознания. Потом - все повторилось. Еще один обжигающий толчок. Еще одна бездна. Еще одно помешательство. Еще... Еще...Еще...
Ночь вспыхнула, и обернулась для Андрея стремительным, безумным полетом. На него обрушились мириады неведомых звуков и запахов, и это пространство новых чувств стремительно разрасталось.
Что-то внутри Андрея все время настаивало: радостное сумасшествие и лавина восторга, который он испытывал, едва ли связано с тем, что он занимался любовью с Полиной. Именно так. Ведь это лишь он, Андрей, "занимался любовью", а Полина творила с ним что-то свое, иное. Кажется, она вершила над ним не только колдовство любви, а нечто еще, - непостижимое, потустороннее, и именно от этого у Андрея мелко дрожало распятое нутро, а разум беспомощно метался в хаосе смут и предчувствий.
Наконец, он пришел в себя, и открыл глаза. Еще секунду назад это было немыслимо: его веки набрались такой тяжести, что он просто надорвался бы, пытаясь поднять их. Теперь же кипящая кровь почти схлынула: Андрей открыл глаза, и сквозь мутную пелену увидел Полину.
Увидел, и... обмер. Перед ним лежала огромная, почти во весь диван волчица! Андрей закрыл глаза и потряс головой, чтобы избавиться от подобного наваждения, но когда открыл их снова, увидел все то же самое: матерая волчица лежала на спине, и с глухим рычанием билась мордой о раскиданные у изголовья подушки. Похоже, для нее блаженство еще не кончилось: глаза волчицы были закрыты, но находились в постоянном движении. Она все время подвывала, и скалила свою черную пасть, свесив через скулу долгий язык, приподнятый на острых клыках.
От неожиданности Андрей скатился кубарем на пол, и замер. До него не сразу дошло, что он оказался на четвереньках. А после случилось и вовсе невообразимое: Андрей понял, что стоит не на четвереньках вовсе, а... на широких волчьих лапах!
Удивительно, но и теперь он не испугался, словно подобное происходило с ним много раз и до этого.
До него донеслось кроткое, терпеливое рычание: это был голос Полины, - уже не человеческий, а другой, настоящий ее голос. Он бросил на нее изумленный взгляд. Его Полина, - молодая, отчаянная волчица, - уже не лежала, а стояла на широко расставленных лапах, и внимательно смотрела ему в глаза. Андрей сразу узнал этот взгляд, - именно так на него смотрела тьма прошлой ночью.
Он уже поймал себя на том, что не просто глядит на волчицу, а любуется ею. Полина в волчьем обличии сразу показалась ему совершенно неотразимым существом. Андрей двинулся к ней, но она вдруг ловко крутнулась, и расчетливым прыжком выскочила в окно, мелькнув напоследок пятном-звездочкой между лопаток. Андрей зарычал, и махнул за ней следом.
Он бежал по проселочной дороге, и дивился тому, с какой скоростью мелькают мимо дома с темными окнами. С самого начала его стремительный бег сопровождался отчаянным переполохом деревенских собак. Разбуженные лаем люди, наверное, думали, что их верные псы рвутся с цепей, чтобы разорвать в клочья какого-то полночного вора.
Но Андрею было дано понять этот скулеж по-иному: отныне в нем открылся могучий и грозный зверь, а потому он знал, что тявкали шавки вовсе не от храбрости своей, а, наоборот, от смертельного, всепожирающего ужаса, что вселил он в их жалкие песьи души. А еще он знал, что теперь между ними - война. Навсегда!
Андрей не видел впереди Полины, но ему того и не требовалось: ее неповторимый запах, в волнах которого он пластался в длинных прыжках по сонной траве, указывал ему путь даже во тьме. Он мог точно сказать, что вот здесь Полина остановилась, обернулась, и вновь кинулась бежать. Вот здесь упала в траву и закувыркалась с радостным визгом.
Андрей стремительно нагонял ее, наслаждаясь недоступным ему ранее чувством полета. Именно так: у него было доподлинное ощущение того, что он не бежит, а именно летит в звенящей сверчками ночи, а где-то впереди так же стремительно летит его подруга.
Последние дома уже остались за спиной, и теперь Андрей бежал по заливному лугу, рассекая грудью податливые волны травы. Скоро запах Полины привел его к лесу, и он с радостью нырнул в его дебри. В кромешной тьме Андрей умудрялся прыгать между деревьями, не сбавляя хода: эта забава веселила его, и походила на детскую игру, которую он знал с малых лет, и в которую не мог поиграть в детстве, потому что был тогда не волчонком, а обычным мальчиком.
Вдруг лес расступился, и Андрей выскочил на залитую светом Луны поляну. В центре ее, упрятавшись в траву, лежала Полина. Как только он появился, волчица вскочила, издала радостный визг, и широко расставила лапы, - точно так же, как на его диване. На секунду они замерли, а после бросились навстречу друг другу, сшиблись в верхней точке полета, и полетели кубарем в траву.
Андрей прихватил Полину за холку, и с рычанием удовольствия потрепал ее. Нежно-нежно. Волчица зашлась восторженным визгом, извернулась, и ткнулась ему в шею носом. Андрей едва не взвыл от восторга, уловив не себе ее терпкое, с горчинкой дыхание. От этой горечи у него перекатывались жилы под шкурой, а кровоток переполнял жаром нутро.
Они предавались этим нежным забавам до тех пор, пока Андрей вновь не настиг Полину в одном из прыжков. Приняв на себя его тяжесть, она притихла в ожидании: время для волчьих игр кончилось, пришла пора другого таинства, - волчьей любви.
Андрей не представлял, как именно происходит подобное у волков, но это его ничуть не тревожило. Он уже открыл, что тело волка куда лучше подходит для занятий любовью, чем плоское и неподатливое тело человека. Его с головой захлестнули новые впечатления, - сколько уже он испытал их сегодня!
Их рычание и движения вскоре слились в одну торжествующую песнь.
Прислушиваясь к ней, Андрей сделал поразительное открытие: оказывается, лунный свет имеет свой, ни с чем не сравнимый голос. Самые высокие и чарующие ноты в их серенаду счастья вплетал именно он, волнующий и торжественный свет Луны, которая обрела отныне над ними безграничную, превечную власть.
Скоро Полину стали сотрясать изнутри могучие удары, от которых у волчицы подломились разом все четыре лапы, - потом выпрямились, и снова подломились. Андрею показалось, что в черном колодце неба Луна рассыпалась на сотни осколков, и они брызнули ему в лицо. Все его тело перетянули горячие судороги, - о, это была несказанная, сладкая мука. Внутри брюха будто ходил раскаленный поршень-шатун: он то сжимал его плоть до сухого треска, то, напротив, растягивал его жилы до мелкой, волнующей дрожи. На пике каждого хода Андрея все сильнее затягивало в омут беспамятства и блаженства.
Когда все закончилось, Полина вылезла из-под него на полусогнутых лапах, и без сил повалилась набок. Андрея упал с нею рядом, и ткнулся носом в ее живот. Они долго лежали так, полностью опустошенные, и, одновременно, переполненные тем, что произошло между ними этой невероятной ночью. Время от времени волк и его подруга вздрагивали, будто прислушиваясь к своему нечаянному счастью.
Наконец, Полина поднялась, и задрала голову к небу. Андрей разглядывал ее силуэт на фоне Луны, и чувствовал, как шерсть на его загривке становится дыбом. Он знал, что теперь случится, хотя никогда еще этого с ним не случалось.
Сначала Полина издала негромкий звук. Казалось, она пробует свой густой от возбуждения голос. А после, - уж вволю, - завыла.
Андрей тут же вскочил, повинуясь зову крови, и устремил свой взгляд на Луну.
Он долго молчал, прислушиваясь к каждому звуку. Ему была близка и понятна эта волчья песнь: Полина ведала миру, что теперь она счастлива.
В душе Андрея вдруг открылось нечто, что было намного больше ее дрогнувших пределов. Это требовало особого, - обрядового - выхода. Он задрал голову кверху, набрал полную грудь воздуха, и издал низкий, протяжный вой. Их с Полиной голоса тут же слились в один. Это было так же естественно, как слияние двух полноводных рек, когда нельзя уже сказать, где и чья вода в образовавшемся потоке, - и повсюду окрест был слышен их тягучий, раскатистый зов, который, кажется, поверг в долгий трепет саму ночь, сгустившуюся над ними отверстым зевом тьмы.
Андрей вел их песню: его голос был сильнее и глубже. Вместе с голосом Полины он выливался в безупречную, бравурную гармонию, - гармонию с ночным лесом, с фарфором Луны и с гулом ветра в вершинах деревьев. Это был грозный, торжествующий гимн двух свободных волков, это была искренняя, свирепая ода ночи, от звуков которой у самого Андрея стыла кровь в жилах, и не хватало дыхания.
Вдруг они разом, будто сговорившись, смолкли, и приблизились друг к другу. Полина кротко потерлась о его шею, а затем отвернулась, и направилась в сторону деревни: начинало светать, - а это уже не их время.
Теперь Андрей чувствовал, как много сил отняла у него эта ночь. Опустив голову до земли, он двинулся за Полиной в полном изнеможении. Лапы едва слушались его, и заплетались на каждом шагу. Скоро непреклонный голос внутри него подсказал, что место волка - впереди. Догнав подругу, Андрей перемахнул через Полину, нежно задев ее холку хвостом, и побежал первым.
Деревня встретила их тем же лаем собак, каким провожала. Андрея уже мутило от чувства брезгливости, - так люто ненавидел он этих тварей.
Они прошли огородами к своим домам, и коротко попрощались: Полина положила свою голову на спину Андрея, и они простояли так, уже недолго. Потом разом разошлись, - по-волчьи: без оглядки, без присущей людям недосказанности, и без привычного человеку чувства вины, - и по поводу, и без.
Почти в обед Андрей проснулся от незнакомой боли в спине. Едва открыв глаза, он сразу вспомнил о невероятной прошедшей ночи. Ему еще подумалось: "может, это мне всего лишь приснилось?" Однако тут же Андрей нащупал у себя на боку свежие царапины, которые свидетельствовали о другом, - сумасшествие ночи было не сном, и не сладостным бредом. Оно было реальностью, которая отныне всегда будет с ним.
"Я - волк, - неожиданно и вслух признался себе Андрей, и признание это вдруг потешило его душу. - Я - волк!.. Волк!!.." - закрыв глаза, он бесконечно повторял это короткое, упругое слово. Андрей почти выл от растущего, безудержного восторга, который сопровождал его второе и истинное рождение.
Вволю натешившись этой радостью, он поднялся с дивана, и отправился умываться.
Шагнув за порог, Андрей увидел сынишку Полины, - тот возился у крыльца ее дома. Кажется, он пытался смастерить себе удочку.
- Привет, Антон! На рыбалку, что ли, собрался? - крикнул ему Андрей.
- Да, - подтвердил тот, и с важностью показал Андрею длинное, кривое удилище
- Погоди, сейчас умоюсь, и помогу тебе, - пообещал Андрей, и принялся с наслаждением плескать себе в лицо пригоршни воды.
На шум вышла Полина.
- Мам! Мам! - кинулся к ней Антон. - Дядя Андрей сказал, что сделает мне удочку. Я теперь сома поймаю. Во-о-от такого, - раскинул он ручонки, насколько хватало размаха в плечах.
- Ну, брат, такого ты, пожалуй, не вытащишь, - засомневался Андрей.
- Вытащу! - заспорил Антон, да так отчаянно, что снова замахал руками.
- Доброе утро! - обратился, наконец, Андрей к Полине, дождавшись, когда ее сынишка немного успокоится, и даст ему такую возможность.
Сначала он хотел сказать Полине "здравствуй", однако после передумал обращаться на "ты" в присутствии ее сына, потому что находился на счет него в каком-то странном и недобром предчувствии. Открывшееся в нем чутье настойчиво твердило - этот вихрастый мальчишки таит в себе скрытую угрозу. Что именно, было не ясно: новые инстинкты Андрея еще не окрепли, а потому не до конца избавились от вынужденной слепоты и немоты, в которой пребывали так много лет.
- Доброе утро! - ответила ему Полина, и с чуть заметным поклоном добавила: - Приглашаем вас на обед. По-соседски. Сегодня щи зеленые будут.
- Спасибо за приглашение, - откликнулся Андрей. - Если щи, да к тому же зеленые, то я непременно приду.
Он чувствовал, что сдержанный тон Полина взяла опять же из-за своего сына. Озадаченный таким поворотом, Андрей перевел взгляд на мальчишку, и попытался понять, - в чем же дело? Почти сразу он почувствовал между собой и маленьким Антоном непреодолимое отчуждение. Именно так! Гнетущее, словно до черноты сгоревший лес, отчуждение. "Что бы это значило?" - нахмурился Андрей, окончательно запутавшийся в этой чертовщине, и поманил к себе мальчишку:
- Ну-ка, неси свои снасти. Сейчас мы тебе такую удочку наладим, что ты всех китов из речки перетаскаешь.
Не только матерые волки, но и любой волчонок от рождения знает, что прятаться от опасности - это занятие, недостойное благородного зверя. Так поступают лишь собаки. А волки избавляются от любой напасти иначе: они идут ей навстречу. Сначала - чтобы приглядеться, а затем - чтобы сойтись с ней в отчаянной и решительной схватке. Вот и Андрей решил приблизиться к этой неясной, но все более осязаемой угрозе, которая таилась то ли в улыбке, то ли широко распахнутых глазах непоседливого мальчишки. Пока лишь приблизится, а там - видно будет.
Андрей дал Антошке посидеть за рулем своего "Москвича", разрешил посигналить, а затем они плюнули на руки, и принялись за снасти. Дело не заладилось сразу. У парня, как выяснилось, не было ничего, чтобы сделать удочку, - кроме кривого удилища. Лески, например, в наличии было всего полтора метра. Но самым потешным было то, что Антон собирался сделать удочку, не имея для этого даже крючка.
- Вот что, - похлопал его Андрей по воробьиному плечику, - раз уж я обещал, то будет тебе удочка. Завтра поеду в райцентр, куплю в магазине леску и крючки, а когда смастерим подходящие снасти, пойдем с тобой на рыбалку. И у каждого будет своя удочка. А пока беги домой к маме, и помогай ей варить щи.
Андрей вернулся в дом, и скоро услышал на крыльце шаги. Это была Полина. Она задержалась на миг у порога, а после подошла, и со смутой в глазах положила на плечо Андрея руку. Кажется, ей хотелось что-то сказать, но, наткнувшись взглядом на распахнутое окно, из которого они выпрыгнули прошлой ночью, Полина оступилась в дыхании, и опустила свой взгляд.
Так, без единого слова, она постояла в тихой задумчивости, а затем села на край дивана и закрыла лицо руками. Андрей подошел к ней, сел на пол, и поцеловал ей колени. Потом уронил на них свою трудную голову. Слова не шли. Да и что могли сказать они друг другу в тот миг, если все, что так нестерпимо жгло и переполняло их души, можно было выразить лишь пронзительным волчьим воем? Да и то, если завыть вдвоем.