Петренко Сергей С. Попутчик

Сергей Петренко

Попутчик

...Мне кажется, мой дом уже не дом.
Смотри, как им светло - они играют в жизнь свою
На стенке за стеклом.

Мне кажется, я узнаю себя
В том мальчике, читающем стихи;
Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь,
И кровь течет с руки.

Но кажется, что это лишь игра
С той стороны зеркального стекла...*

"...Я выдумал себе друга и мог по желанию заставить его появиться во сне. Во сне мы постоянно играли во всякие игры в огороженном дворе. Однажды я решил узнать, что находится снаружи двора, за стеной. Я подсадил своего друга и он влез на стену. Тогда я спросил: "Видишь, что там?" Он улыбнулся, ответил: "Да!" и спрыгнул на ту сторону. Больше я никогда его не видел и больше не мог вызвать во сне ни его самого, ни тот двор.

Прочитав, я испытал острейшее чувство тоски, отсылающее к чему-то, чего я забыл. Будто я забыл что-то очень-очень важное, и как только вспомню, оно ко мне вернётся. Что-то вроде забытого собственного имени, но не имя.

Я прокручивал в голове историю снова и снова и так и эдак, чтобы понять, какой элемент в ней самый важный, что вызывает наибольший отклик. Но каждое новое чтение затирало ощущение тоски по забытому, вплоть до того что история перестала вызывать хоть какие-то ассоциации. Это не было похоже на ускользающий после пробуждения сон. Сон улетучивается из памяти, когда переключаешь внимание на реальность. Но если после пробуждения многократно прокрутить в голове сюжет, то напротив, укрепишь воспоминание и сон, возможно, доживёт в памяти до завтрака, а то и вообще, запомнится надолго. Тут же всё наоборот, чем больше я пытался воссоздать ощущение, тем больше его затирал" **

Все чего-нибудь стоящие сны похожи на поезда. К сожалению, нам редко удаётся перейти в другой вагон, ещё реже случается так, что ты догонишь поезд, от которого отстал. А встретить снова пассажира, с которым однажды удалось разговориться при вечно убегающем свете огней...

Разумеется, это был ночной поезд. На станции было темно и лил дождь. Весь оставшийся мир разбился на желтоватые осколки света, мерцающие тут и там, в лужах и каплях, стёклах и чьих-то безразличных глазах за ними.

Ночь дышала звуками, такими, как будто из разных концов света сюда провели слуховые трубы, и сама станция была местом, где кто-то огромный слушал, что происходит на Земле, а потом ему всё надоело, он ушёл, а звуки катились и катились по трубам, сталкиваясь и обидчиво растекаясь туманом и мгой.

Женщина продала билет. Кажется, эта женщина в пещере за щелью неприступного окна никогда не спала. Она не была сонной, она была безразличной, и её безразличие лишало её необходимости спать. Ещё она была вечной.

Вечность имеет такое свойство - ты всегда знаешь о нём, когда встречаешь. Это не требует пояснений.

Я знал, что когда войду в вагон, дождь превратится в ливень. Страшный ливень, в котором нельзя выжить дольше нескольких секунд - он растворяет всё, что попадает в его власть. Даже я боялся этого ливня, хотя и понимал, что успею. Двери стали закрываться, ливень нахлынул всей силой, и шум его смешался с натужным усилием поезда, набирающего ход.

И наступила тишина.

Особенная, движущаяся тишина, которую образуют миллионы звуков, складывающихся вместе. Пока ты в этом коконе - тишина несёт тебя, надёжно: может быть, эта тишина и есть поезд.

Проснувшись среди ночи, лишённый этой тишины, оглушённый пустотными звуками замершего поезда, ты несколько мгновений пребываешь в панике - кажется, рельсы под вагоном кончились, и поезд падает в эту пустоту.

Миры, мелькавшие мимо, превращаются в одно-единственное, ослепительное пятно. Оно кажется до ужаса неживым. За окном перемещаются тени и ожившие куклы. Когда поезд двинется дальше, куклы замрут, а затем их размоет гибельный ливень, и всё снова вернётся в пустоту.

Кто-то говорит сам с собою металлическим голосом, и я вдруг на мгновение снова вижу за щелью в камне вечную женщину, ту же самую - она всегда та же самая, потому что она одна и та же во всех мирах.

На одной из станций я выходил, чтобы убедиться, что мир существует. Станция была похожа на комнату в брошенном доме, с запахом сырого дерева и штукатурки, я перемещался из одной комнаты в другую, листая набухшие от влаги книги с чёрно-белыми картинками мушкетёров и дикарей; открывал двери буфетов, давясь заплесневелой пылью; расталкивал одеяла на верёвках и ботинки, которые бестолковые жильцы, разуваясь, оставляли под ногами.

Долго задерживаться не следовало: комнаты будто тянулись ко мне, и начинали преследовать тени, и чем больше теней скользило за тобою вслед, тем быстрее приходилось возвращаться - возможно, потому, что каждая такая тень тащила за собою свою собственную комнату, загромождая путь.

Наконец, поезд снова начинал движение, и я останавливался в дверях, чтобы холодный ветер смыл с лица остатки теней и запахов комнат. Я пробирался на своё место и готовился погрузиться в тишину и неподвижность, но что-то происходило не так, как будто в этой тишине и в этой неподвижности оставалась одна лишняя туго натянутая струна.

Как бы осторожно я ни старался двигаться, я задевал её. Наконец, после долгих и мучительных попыток выбрать правильное место, я замер - и тогда струна лопнула: кто-то ходил по вагону, трогал окна и перегородки, я слышал, как скрипят его туфли и шелестит кожа, когда ладонь скользит по воздуху, пробуя его, перебирая и притягивая.

Очнулся я от странного сна: как будто Проводник прошёл мимо моей полки, потянулся к окну и открыл, впуская наружность. Я закаменел от возмущения, жажды кричать и пинать этого подлеца...

Я проснулся. Я не хотел открывать глаза, хорошо зная эти отравленные сны. Банальные кошмары, обрываясь, могли принести облегчение, но эти оставляли обиду, неизводимую, как споры плесени. Раз за разом я искал способ переиграть их - и не находил. Обидчик не покушался на мою жизнь, он лишь демонстрировал власть над моею беспомощностью.

Сны стали разбиваться на мельтешащие фрагменты - я рвал их, лихорадочно, как ищут потерявшийся документ в карманах дырявой куртки. Теперь они походили на фотографии, которые высыпались кучей, я хватал одну за другой, размытые, серые, пересвеченные, с пятнами вместо картинок.

Самое мерзкое было то, что я не мог винить никого, кроме себя. Фотографировать надо уметь, кто виноват, что я щёлкал своим древним фотоаппаратом со сбитым фокусом и чёрно-белой плёнкой, не позаботившись о нужном освещении?

Сколько кадров истрачено зря... Сколько превратилось в расплывающиеся серые пятна.

В следующий раз я очнулся от ощущения, будто кто-то сидит на полке напротив. Этого не могло быть, потому что вагон только что был пустым, и ни один нормальный пассажир в пустом вагоне не займёт место в купе, где уже кто-то расположился. Чтобы избавиться от неприятного привкуса, я закрывал глаза и видел тень фонаря на стенке купе - очевидно, её я и принимал за навязчивого попутчика.

Поезд начинал двигаться, и тень колебалась, листала книгу, шевеля губами. Она говорила мне, что по вагонам можно перемещаться в двух направлениях, хотя я знал, что даже в одном направлении никто не ходит в этом поезде.

Это не так, говорила тень. Вставай, пошли, побродим по вагонам, пока ещё можно, пока спят проводники, сейчас, даже если нас увидят, никто не станет злиться, все решат, что это сон.

Я не соглашался, сонная истома одолевала, ужасно не хотелось шевелиться, и кроме того, я знал, что едва предприму усилие - сон порвётся, точнее, нарушится равновесие между его тоненькими плёночками, я окажусь где-то либо там, либо здесь, и снова буду подвластен кому-то неприятному, увязавшемуся за мной из сырых коридоров вокзала.

Сейчас она рассердится, обидится и исчезнет, думал я, и обморочный ужас накрывал меня так, что я широко распахивал глаза. Она сидела на месте молча, теперь она смотрела не на меня, а в окно, туда, где мелькали окна каких-то зданий, мне казалось, что на окнах удивительно много цветных занавесок, потому что свет, пробивавшийся через стекло, напоминал картинки из детской книги. Картинки были нарисованы на её лице.

Я мог читать всё, что она раньше говорила вслух.

То, что она говорила, наполняло меня жутью, потому что она хотела, чтобы мы побежали против движения поезда, а это было нельзя.

Но с нею можно, говорила она.

Помнишь, говорила она, тебе было три года, и ты шёл с мамой через чужие дворы и огороды, такие загадочные, что это было невыносимо - так много магии сразу, но всё только начиналось, и дальше были другие улицы, и дома становились странными, большими, как сказочные замки, про которые ты, впрочем, тогда ещё даже не знал, что они такое, потому что сказки, которые ты успел услышать, были совсем другие, про маленьких мальчиков, которых хотела съесть ведьма; про петушка, которого утащила лиса...

Я знал, что это правда, и мне было почему-то легко и приятно, что она так просто берёт из моей памяти всё, что захочет; мне было радостно, что кто-то может войти в меня так свободно, и я без страха показал бы ей даже самые тёмные и тайные вещи. Она понимала и это, шутливо сталкивая черноту в сторону.

...Ты была

Смелей и легче птичьего крыла,

По лестнице, как головокруженье,

Через ступень сбегала и вела

Сквозь влажную сирень в свои владенья

С той стороны зеркального стекла.......

А в хрустале пульсировали реки,

Дымились горы, брезжили моря,

И ты держала сферу на ладони

Хрустальную, и ты спала на троне.......

Нас повело неведомо куда.

Пред нами расступались, как миражи,

Построенные чудом города,

Сама ложилась мята нам под ноги,

И птицам с нами было по дороге,

И рыбы подымались по реке,

И небо развернулось пред глазами...***

* (Б. Гребенщиков)

** (mozgosteb.livejournal.com)

*** (А. Тарковский)

Оставить комментарий © Copyright Петренко Сергей С Размещен: 29/08/2020, изменен: 29/08/2020. 11k. Статистика. Рассказ: Лирика Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Фрагмент предполагаемого большего

Петренко Сергей С : другие произведения.

Попутчик