Центральная улица Нижнего под названием "Сверловка" удивила. Обычно ведь как? Идешь по ней, идешь, и обязательно начинают мелькать красивые женские лица. Но летом, увы, такого не случилось. Понятно, девушки разъехались кто на юг, кто на дачу, кто домой в деревню.
Может быть поэтому так здорово было увидеть красавицу Юлию. Я ждал её у входа в Народный театр. Она мне запрещала ходить на спектакли с её участием, поэтому иногда я ждал её выхода не на сцену, а на улицу. И вот она вышла... На лице усталая горькая улыбка, вокруг глаз страдальческие тени. Она сдержанно обняла меня, и мы пошли по опустевшей улице.
- У тебя что-то случилось? - спросил я.
- Да так, - кивнула она, - обычные бытовые дела.
- Слушай, Джульетта, мы с Олегом собираемся на пару недель съездить на море. Может, ты с нами?
- Нет, не могу.
- Ну хоть на три дня. ...И ночи.
Она глубоко задумалась. Устало, с видимым усилием ступала, как больная, и что-то про себя размышляла.
- А ты знаешь, - вспыхнула она озорным взглядом, - на три дня, пожалуй, смогу. А, давай!
Следующим утром наша тройка во главе с коренным Олегом вылетела рейсом Горький-Адлер в сторону Черного моря. Решили первые три дня, пока с нами будет Юля, провести в Сочи. У санатория имени Ворошилова наше такси свернуло в гору и мы поднялись чуть не к подножию телевизионной вышки. Здесь на Бытхе, у Олега в своей квартире жила тетка.
Когда поднимались от асфальтовой дороги к искомой пятиэтажке по лестнице, нам навстречу спускалась женщина. Олег ее остановил и сказал:
- Дорогая товарищ сочинка! Я вижу, какое доброе у вас лицо. Такой человек не сможет отказать усталым жителям севера, приехавшим в ваши благодатные края...
- ...Есть однокомнатная квартира с видом на море. Десять рублей в день.
- Берём! Ведите.
Мы чуть спустились обратно вниз и зашли во второй подъезд пятиэтажки, ближайшей к "тетушкиному" дому. Главную достопримечательность этой квартиры составляла просторная лоджия с двуспальной кроватью. Мы сели втроем и замолкли: отсюда открывался роскошный вид на море. Половину пространства занимало голубое небо в белых облаках, а половину - блистательное манящее ласковое море!
Получив трехдневный задаток, хозяйка выдала нам комплект ключей, и мы пошли к тетушке Олега в соседний дом. Нас встретила полная веселая женщина и сразу подвела к распахнутому окну. Там было еще больше неба и еще больше моря! Чтобы уж совсем тетя Галя нас полюбила, мы сбегали в магазинчик, купили вина "Прибрежного" и "Докторской" колбасы. Ординарное вино, которое местные называли "Брежневское" удивило своим приятным вкусом. А к колбасе тетя Галя предложила аджику собственного приготовления.
На стене висела фотография тети Гали. На ней счастливо улыбалась девушка в военной форме с медалями на рельефной груди. Кому? Чему? Победе, наверное, и будущему мирному счастью, которое обязательно должно было наступить после кроваво-огненного ада, через который довелось им пройти. Переводил я взгляд на нынешнюю пожилую женщину. Она работала поваром в санатории. Летом уставала до изнеможения. Одежду на ней хоть выжимай от пота.
В позапрошлом году она похоронила отца, а перед этим два года "сидела" с ним, наблюдая, как рак безжалостно пожирает его; как стокилограммовый богатырь превращается в тридцатикилограммового скелетика. Следом за отцом уходил ее муж - этот умирал несколько месяцев от цирроза печени. Из гроба, который несли по летней жаре на кладбище на руках, текла черная жидкость. После всего этого добрая и веселая тетка стала выпивать, потом пить, потом спиваться... Мы обжигались аджикой, гасили пламя во рту прохладным вином, болтали о пустяках и неотрывно смотрели то на тетку, то на сверкающее море.
В тот день мы купались на многолюдном центральном пляже. Отведали люля-кебаб в шашлычной на Морвокзале, наблюдая, как швартуется огромный шведский корабль "Викинг стар". Гуляли в праздной толпе по набережной, Платановой аллее, парку "Ривьера". На душе так же сияло и сверкало, как на море!
Когда с мороженым в руках присели отдохнуть на теплый парапет набережной, наши глаза бездумно смотрели, как одноногий мужчина, сняв протез, заходит в море. Потом о чем-то говорили, а потом услышали крик: "Человек тонет!" На поверхности воды у самого волнореза качалась в волнах спина инвалида. Когда спасатели с добровольцами вытащили его на берег, было поздно - мужчина не дышал. Посиневшее тело несчастного поспешно увезли на машине "скорой помощи". Вместе с народом погоревали и двинулись дальше.
От концертного зала "Фестивальный" доносились звуки музыки. Подойдя поближе, мы увидели на террасе солярия танцующие пары и расслышали песню - это Алла Пугачева исполняла песню на стихи Мандельштама:
Ленинград. Ленинград,
Я еще не хочу умирать!..
Юля отказалась танцевать под эту песню, и мы пошли дальше.
Уже в темноте вернулись мы на Бытху, где, усталые, разошлись по квартирам.
На лоджии мы с Юлией сидели на кровати и уплетали персики. Перед нами в вышине сверкали звезды, чуть ниже - серебрилась лунная дорожка и мерцали огни кораблей, светились окна санатория "Магнолия", пансионата "Светлана", гостиницы "Жемчужина".
- Как хорошо-то здесь с тобой, - прошептала она. И вдруг согнулась, положила голову на мое колено и жалобно заплакала.
- Что случилось? - спросил я. В груди все сжалось.
- Он там болеет. Живет на таблетках. А я с молодым красивым парнем сижу на кровати и любуюсь морем.
- Кто он?
- Гениальный актер. Старый, одинокий и больной. Он любит меня. У него больше ничего нет в жизни: только сцена и я, понимаешь?
- Понимаю. У меня и сцены-то нет. Только ты.
- Ты, Юрочка, здоров и молод, у тебя все впереди. А у него что? Одни болезни и зависть коллег по сцене. Ты знаешь, как в театре умеют уничтожать талантливых актеров?
- Представляю себе, - вздохнул я. - Слышала песню Вертинского?
Вы стояли в театре, в углу, за кулисами,
А за Вами, словами звеня,
Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами
Потихоньку ругали меня.
Кто-то злобно шипел: "Молодой, да удаленький!
Вот кто за нос умеет водить".
И тогда Вы сказали: "Послушайте, маленький,
Можно мне Вас тихонько любить?"
- Вот-вот! "Злобно шипят" - это похоже. Что мне делать, Юра? Как мне всё это пережить?
- Знаешь, Джульетта, - сказал я, представляя себе несчастного старого актера. - Если еще и женщины не будут нас жалеть, то мир превратится в огромный психдом. Ты люби его, ты жалей его, успокаивай. А обо мне не думай. Ты же сама говоришь, я молодой и сильный - все выдержу, все стерплю.
- Юрочка, ты не понимаешь: я вас обоих люблю. Его за страдания и талант, а тебя... как девушка парня. Вы оба мне дороги.
- Ты с ним спишь?
- Почему ты спрашиваешь? Хочешь меня обидеть?
- Ни в коем случае. Просто я свою женщину никогда и ни с кем делить не стану. Поэтому, если вы с ним живете, как муж и жена, то я не имею права к тебе прикасаться, как мужчина. Вот такой я деспот.
- Понимаю, - выдохнула она. - Счастливая будет твоя жена. Но ты меня не бросишь? Мне очень нужна твоя крепкая рука.
- Не брошу. Я сейчас в душ и спать. А ты выбирай любую кровать: эту на лоджии или вторую в комнате. Спокойной ночи.
В ванной я встал под струю горячей воды. Они летели и лились, шуршали и тихо стекали - струи горячей воды и мои горькие слезы. Я лежал с открытыми глазами и думал, почему со мной всё так неправильно? Почему девушки, в которых я влюбляюсь, обязательно уходят от меня? Там, на лоджии, завернувшись в байковое одеяло, сидела Юлия и неотрывно глядела в черноту южной ночи. Веселая, красивая девочка, маленькая женщина, любимая и совершенно одинокая. За что нам всё это? Почему?
На следующее утро мы провожали Юлю в аэропорт. Когда ее самолет взмыл в синее небо, Олег сказал:
- Знаешь, в этом отдыхе в Сочи есть что-то пижонское. Давай поедем в Дюрсо - это место для таких, как мы, нищих интеллигентов с романтическим уклоном.
В тот же день, ближе к вечеру, мы сошли с "Икаруса" на берегу моря, уставленного палатками. Олег повел меня мимо этого палаточного лагеря в сторону частных домов. Там уже во втором доме нам предложили свободную веранду с двумя кроватями. Над головами на проволочных рамах густо зеленели широкие листья винограда с тяжелыми гроздьями сизых душистых ягод. В саду кроме летней кухни с дровяной печью стояли фруктовые деревья, в огороде краснели помидоры и возлежали огромные кабачки. И тишина.
Здесь мы прожили счастливые две недели. Купались до синих губ, ловили рыбу, загорали до пузырей. А по вечерам сидели у костра со студентами и преподавателями со всей страны, жарили рыбу, пекли картошку и пели романтические песни про часовых Арбата, огни Маяковки, гостиницу, маленького гнома и - конечно - про горы, лучше которых могут быть только... горы. Иногда по рукам ходила самокрутка местной конопли, маковой соломки, а то и контрабандного "Мальборо" за пять рублей с марихуаной. Но это так, для экзотики, а чаще - обычное крестьянское домашнее вино по цене рубль за бомбу из-под шампанского. За всё время мы с Олегом - он на это обратил особое внимание - не услышали ни единого слова мата.
Примерно раз в три дня мы ездили через перевал в Абрау - подобрать книг для чтения и покататься на ялике по озеру. Раз даже в Новороссийск съездили, правда долго там находиться не могли - уж больно много там было машин и заводов.
Однажды мы оделись в белые рубашки, взяли прочитанные книги и встали в очередь на автобус. Первым подошел ПАЗик со второго отделения, взял на борт половину пассажиров из очереди и уехал. Мы стояли с народом, млели от жары и с завистью поглядывали на резвящихся в прохладной воде. Наконец, к нам подошел знакомый профессор из Воронежа и предложил занять два свободных места в его "москвиче". Мы не без колебаний сели в душный салон, пропахший потом и бензином и уехали в Абрау.
В библиотеке взяли трагедии Шекспира и роман Сомерсета Моема. Съели по порции шашлыка со знаменитым марочным каберне и пошли на лодочную стоянку. Взяли ялик и поплыли на самый центр озера. Разделись, забросили нехитрую снасть - лески с крючком и грузилом, и погрузились в тишину. Поверхность озера казалась зеркалом, в котором отражались сине-черные горы, белые облака и ленивые чайки. Я читал "Гамлета", а Олег следил за поклевкой.
Наконец, мы закончили читать трагедию, поймали десяток карасей с ладонь и решили сойти на берег. Здесь нас ожидала еще одна охота - на раков. Для этой цели мы взяли с собой фонарик. Разрезали карася, разбросали кусочки мяса вдоль берега и по первым сумеркам ходили по колено в воде, светили фонарем и вытаскивали из воды серо-зеленых кусачих раков. Когда с богатой добычей подходили к автобусной остановке, мы обнаружили, что многие женщины в поселке ходят в черных платках. Спросили о причине траура у людей на стоянке.
Оказалось тот "Икарус", который пришел в десять утра и забрал всех желающих из Дюрсо - не вписался в поворот и упал в пропасть. Падал он на заднюю часть корпуса - именно там обычно мы с Олегом устраивались у окна. Половина пассажиров погибла, остальные - с тяжелыми переломами и увечьями попали в больницу. У меня по спине пробежали волны холода, Олег тоже побледнел. Если бы не профессор со своим "москвичом", мы попали бы в эту мясорубку.
- Тебе не кажется, что смерть как-то уж слишком близко ходит рядом с нами, - сказал Олег, с трудом разжимая посиневшие губы. - Может, нам домой пора?
- Похоже на то, - кивнул я.
- Знаешь, Юра, кажется, я впервые в жизни с огромным удовольствием буду собирать картошку на родных российских просторах.
- Аналогично.
Вам взлёт!
В первый день учебного года в деканате меня ожидала радостная новость. Объявила её наша всеобщая любовь и "мать родная" - очаровательная секретарша Ниночка. Она даже встала, вышла из-за стола и, улыбаясь, как Софи Лорен, торжественно провозгласила: за отличные успехи в учебе, донорстве и художественной самодеятельности меня наградили почетным местом в общежитии. А еще - тут девушка даже подпрыгнула - еще: повышенной стипендией в пятьдесят пять целковых!
Я сбегал в бухгалтерию, получил стипендию за три месяца, потом сбегал в гастроном и купил торт "Киевский" (за три рубля семьдесят копеек, самый дорогой и красивый, с хрустящей прослойкой безе и мармеладными розами) и вручил этот шедевр кулинарии Ниночке. Она хлопала в ладошки и радовалась так, будто это лично её осчастливили и осыпали бесценными дарами.
Общежитие!.. О, сколько раз я проходил мимо этого здания с архитектурными "излишествами" с трепетом в сердце! Каким волнением наполнялась грудь, когда я, навещая друзей, входил под его священный кров! Это сооружение в стиле барачного барокко пятидесятых годов двадцатого века представлялось мне то королевским замком, то коммуной хиппи, то студенческим раем с суровым цербером-вахтером у тяжелых дубовых врат.
И вот, наконец, я энергичной походкой вхожу в общежитие на законном основании. Комната на шесть человек на втором этаже - бывшая рекреация, отгороженная фанерной перегородкой от коридора, - мне показалась чем-то средним между местом на сочинском пляже под тентом на лежаке и камерой в Бутырке. Там сидели пьяные мужики в майках, пили портвейн "777", закусывали деревенским салом и курили "Север" с "Примой". Следом за мной зашли еще двое, и нас стало шестеро - комплект. И вот мы уже сидим вместе за столом, пьем за знакомство, скидываемся "на еще портвейн и еще колбасу" и медленно, но верно становимся друзьями.
Да, я не ошибся: общежитие было именно тем местом вселенной, где домашние мальчики становились мужчинами, где разнородные отдельно взятые человеки воссоединялись в мощную общину студенческого братства. Там ты не умрешь с голоду и от одиночества, там каждому найдется друг и не один, там даже самому тупоумному объяснят, что такое эпюр Монжа, дифференциал и предел текучести. Там даже глухие играют на гитарах, а безголосые поют баллады "Биттлз", слагают стихи пятистопным ямбом и учатся грамотно ухаживать за дамой. Там девушки легко меняют байковые халаты на белые джинсы в обтяжку, холодных самодовольных красавчиков - на прыщеватых, но крайне душевных юношей с радужной перспективой в скромном взоре ясных глаз. Там нет неинтересных, нелюбимых и бесталанных. Это полигон для выращивания будущих гениев! ...Ну, в крайнем случае, - скромных руководителей производства.
Первые недели после картошки представляли собой учебно-алкогольный запой. Наконец, деньги у всех кончились, долги выросли до критической отметки, здоровье упало ниже уровня земли - и мы решили изменить свою непутевую жизнь в правильную сторону. Мы одновременно взялись и за учебу и за работу. Утром аккуратно посещали лекции и занятия, днем аврально делали домашние задания, а вечером надевали телогрейки и рабочей походкой вразвалку топали на ближайший завод. Там нас ждал свой лобби - один из старшекурсников, который и раздавал наряды.
По несчастью ближайшее промышленное предприятие оказалось винзаводом. Самое престижное место работы находилось в разливочном цехе и на складе готовой продукции. Но туда попадали в основном старшекурсники. Нам чаще всего доставались погрузо-разгрузочные работы на железной дороге или на заводском наружном холодном складе. Но где бы ты ни работал, по окончании смены в твоих карманах и в желудке весело плескалось вино. И за этот спорт на свежем воздухе с премиальным вином мы еще получали за укороченную смену в пять-шесть часов целых семь рублей пятьдесят копеек! Ну, не счастье ли это!
Ближе к весне мне удалось перезнакомиться и подружиться чуть ли не со всеми жителями общежития и рабочим коллективом винзавода. Конечно, этому способствовало постоянное наличие у меня запасов вина и мое довольно крепкое здоровье. Коллоквиумы, курсовые проекты, зачеты и экзамены чаще всего проходили так. Мы садились от преподавателей как можно дальше, чтобы ненароком не отравить их ядовитым перегаром изо рта. Преподаватели так же старались дышать в сторону, чтобы ненароком не отравить ядовитым перегаром студентов. Мы знали, "что они знают, что мы знаем", но интеллигентно не подавали вида - это считалось неприличным. Так мы проявляли друг о друге трогательную заботу. Так мы выживали сами и позволяли жить другим.
Как-то еще в детстве мама приучила меня к двум особым дням недели: рыбному и молочному. Считалось, что эти "разгрузочные" дни благоприятно сказываются на здоровье и душевном состоянии. Так же по привычке, я соблюдал эти дни и в своей студенческой жизни. Молочным днем я встречался с Юлей, а в рыбный день - с Олегом.
Как это случалось и раньше, мои отношения с красивой девушкой плавно перешли из состояния горячей влюбленности в спокойную дружбу. Я ей сочувствовал, она это принимала и выражала мне сердечную благодарность. Иногда девушка позволяла себе эмоциональный всплеск, горячо прижималась ко мне, но я восстанавливал безопасную дистанцию и возвращал взаимоотношениям дружескую высоту. Может быть поэтому, а может по какой-то другой неизвестной мне причине, только мы с Юлей медленно, но неуклонно отдалялись друг от друга.
Олег же, в отличие от меня переживал свежий роман. Однажды он завалился ко мне в общежитие. Как он прошел мимо вахтера пьяным, до сих пор остается загадкой. Но он не только прошел и пронес в нашу комнату целую сумку коньяку с тушенкой, но еще всех напоил, а меня вытащил из-за стола и увёл к себе домой. Там Олег рассказал жуткую историю своей трагической любви.
Оказывается, он вместе с московским другом отца, подполковником КГБ, "пошел на дело". Особист затащил его на воровскую малину в качестве знатока игры в тысячу. Это такой, упрощенный вариант преферанса для заключенных и студентов технических вузов. Олег сидел за карточным столом и в паре с подполковником играл в тысячу за государственный счет по-крупному. К концу вечера воры проиграли все наличные деньги и предложили сыграть ва-банк на девушку. Когда девушка вошла в прокуренную комнату, уставленную антикварной мебелью, и встала под свет люстры венецианского хрусталя, Олег понял, что умрет, но отыграет эту красавицу. Отыграл. Потом последовала драка на ножах, потом бегство на "волге" с форсированным двигателем по ночному городу от бандитского "мерседеса". Закончилось всё ко всеобщему удовольствию без жертв. И даже с благодарностью от руководства КГБ. Но самый важный боевой трофей получил Олег - девушку необычайной красоты.
Как-то в рыбный день и я удостоился чести быть представленным роковой красавице. Как сказать... В ту пору моей шальной юности, мне уже довелось немало видеть и общаться с красивыми девушками: и в школе, и в институте, и в обществе Олега. Да что там! Как уверял Олег, Сверловка еще со времен великого академика Ландау славится на весь мир самым высоким процентом красивых женщин на душу населения. По словам Олега, эта сакральная цифра в иные дни достигает 69-72%! Преувеличивал патриот города, как всегда. Сидел я на той скамейке, на которой любвеобильный академик вычислял свой процент - никогда у меня он не превышал 40%. Правда, и это неплохо. Так я не об этом.
Когда мы с Олегом подошли к ресторану "Нижегородский" и вошли в просторный зал, я был готов к тому, что увижу нечто сверхдиковинное. Но не увидел ничего: девушки за столом не было.
- А ты как думал! - улыбнулся Олег, поправляя прибор трясущимися руками. - Воспитанная девушка никогда не приходит вовремя. У нас с тобой еще целых семь минут, чтобы успокоиться и морально приготовиться к встрече с дивом!
Столик был заказан заранее, поэтому ждать официанта нам не пришлось. Олег сразу налил нам по стакану водки, выпил и только после этого унял вибрацию конечностей. Он еще забрасывал в рот остатки салата, как я увидел её. У меня не было сомнения, что эта девушка - именно та, из-за которой Олег пошел ва-банк, на воровской нож и бегство от бандитской погони. Ради такой девушки любой пошёл бы на всё!
Она двигалась плавной невесомой походкой. Нежная белозубая улыбка сияла на ангельском лице. Одета она была с первого взгляда скромно и со вкусом, и только приглядевшись, можно было понять, что это бежевое платье привезено из Парижа и стоит безумные деньги. Но что тряпки! Что деньги и всё на них покупаемое! Я видел живое совершенство, и оно благосклонно кивнуло мне очаровательной головкой. Мы с Олегом стояли на вытяжку. Я был в шоке и не мог сказать ни слова.
- Анжелика, - пропела она. Она на самом деле будто пела чудным неземным голосом. И протянула мне... руку. И я, урод-уродом, коснулся руки этого божества, но сказать хоть что-нибудь в ответ так и не смог. Видя наш ступор, девушка изящно махнула ручкой и снова пропела: - Мальчики, садитесь, пожалуйста. Уже можно.
К нам подскочил официант и налил даме шампанского, положил ей на тарелку салата и еще чего-то. Я ждал, что Олег оттолкнет наглеца. Я понимал, что трактирщик здесь только из-за неё, чтобы хоть как-то к ней приблизиться и хоть что-то для неё сделать, чтобы она обратила внимание и на его персону. Но Олег молча смотрел на девушку и, казалось, ничего больше на свете не замечал. Потом мы что-то пили и ели, о чем-то говорили. Лика показывала фотографии, где они с Олегом бегали по острову и жарили шашлыки. Там Лика была в купальнике. И что бы она ни делала, с какого ракурса её бы не фотографировали - девушка всюду выглядела великолепно. Под конец этого замечательного вечера Лика сумела полностью развеять мой ступор и стала другом. Я искренно радовался за Олега, хоть и предполагал, что неприятностей с ней придется хлебнуть немало.
Следом за гордой птичкой
"Веселие Руси в питии еси", - любил говаривать Олег. Мне же эти слова казались чем-то вроде подмены. Или измены. Мне представилась возможность убедиться в том лично, пропустив одно событие через сердце.
Это случилось в тяжелые дни зачетной сессии, когда волей-неволей приходилось сдавать все свои "хвосты", чтобы получить вожделенный зачет. Мало того, что нагрузка по учебе была максимальная, а здоровье в связи с морозами и длительным винопитием помаленьку начинало сдавать. А тут еще это несчастье.
Уж не знаю почему, но наблюдая за Анжеликой, я постоянно ощущал безотчетную жалость к ней. Подспудно ожидал от неё неприятностей, и судя по степени её красоты, немалые. Поэтому когда однажды ночью к нам в комнату ворвался Олег и перебудил всё население, я уже заранее знал: сейчас он скажет что-то о Лике, и это вряд ли будет приятным.
- Анжелику украли, - сообщил он, присев на край моей кровати, не обращая внимания на ворчание сокамерников.
- Постой, что значит украли? - задал я идиотский вопрос, тряся головой, просыпаясь. - Она же не вещь какая, чтобы её вот так взять и унести.
- Она уже три дня не приходит и не звонит. Она мне оставила ключи от своей квартиры. Я там был. Её нет. Ни записки, ни вещей, ни-че-го.
- Ну и что, - хлопнул его по плечу, - Может, решила девушка съездить к маме домой на родную Смоленщину.
- Если бы! - захрипел Олег, оглядываясь. - Мне с полчаса назад звонили бандиты, у которых я её отбил. Я проверил телефон через милицию. Звонили из Сочи, из номера гостиницы "Жемчужина". Пахан тот сказал, что, мол, попользовался и будет с меня. Сказал, что если я с моим кагэбэшником буду её искать, то они ей горло перережут, но нам не отдадут. Представляешь, раскрыли моего контрразведчика, гады!
- Слушай, Олег, друг мой! А, может, это и к лучшему? Ну не наша эта птичка! Не из нашей стаи. Чужая. Понимаешь?
- Да пошел ты! - Вскочил он. Но я положил руку на плечо и усадил обратно.
- Олег, а давай мы ее забудем, а тебе нормальную девушку найдем, добрую, ясноглазую, скромную. А не воровскую. Да ведь жить с такими как Лика - это как на пороховой бочке сидеть и ждать, когда рванет. Причем, рванет-то обязательно, вопрос только - когда? Ты меня понимаешь, друг? Радуйся, что им не пришлось тебе ножичком животик распарывать. Это вполне в жанре такой криминальной мелодрамы.
- Ты всё сказал? - Он снова встал. Лицо его окаменело. Он казался неживым.
- По большей части...
- Пойду, - прогудел он чужим голосом и вышел из комнаты.
"Теперь и он пропадет", - почему-то подумал я и пошел закрывать за ним дверь.
Так и вышло. Олег ушел в черный запой. Иногда я видел его на лекциях. Тех самых, когда в больших аудиториях собирается весь поток. Он ходил и сидел с каменным белым лицом, никого не замечая.
Потом наступили черные дни. Как сорвавшись с цепи, все начали пить в "вчёрную". На консультации перед экзаменами часто мы с Женькой и с сокамерниками приходили малотрезвыми. Что с нами случилось?.. Будто всех накрыла невидимая мутная волна отчаяния. Новогодние праздники стали апофеозом безумия. Мы перемешали шампанское с водкой и вином. Почти ничем не закусывали. Творили что-то невообразимое.
Забрались по козырьку в соседнее женское общежитие. Вахтер вызвал милицию. Нас увезли в отделение и бросили вначале в обезьянник, потом в КПЗ на голый дощатый пол. Потом бравые блюстители порядка вызвали нас на собеседование и предложили скинуться по рублику и выпить ради Нового года. Мы и с ними напились. Потом перед рассветом нас освободили, пообещав не сообщать в институт. Сообщили. Ниночка изъяла грозную бумагу из почты и подарила нам на память, чтобы "мы прекратили безобразничать".
После освобождения из застенков мы снова напились "За свободу!".
... В ту ночь я провалился в черную дыру и долго летел в бездонную пропасть. Жестко упал плашмя, но как ни странно не разбился. Лежал на мокром холодном камне и дрожал от холода и страха. Всей спиной и затылком я чувствовал чей-то испепеляющий злобный взгляд, но повернуться и посмотреть на того, кто там надо мной стоял, не было сил. Вдруг меня схватили за плечи чьи-то цепкие ручищи и стали трясти. Это продолжалось мучительно долго. Вдруг все вокруг озарилось синими молниями, раздался гром. Нет, это был не гром, как во время грозы, а голос - страшный и беспощадный: "Этот, что ли, хочет от нас вырваться? Ха-ха-ха! Да бросьте вы! Он наш! Вы посмотрите на него - с ног до головы черный!"
Я еще больше испугался и что было сил заорал: "Господи, помоги!" - и тьма в миг рассеялась и я проснулся весь мокрый на своей скрипучей кровати в прокуренной комнате общежития.
В ушах все еще стоял грохочущий злобный бас. Потом его сменил более мягкий и даже вкрадчивый голос: "И когда вся стая полетела зимовать на юг, одна маленькая, но гордая птичка сказала: "Лично я полечу прямо на солнце". Она стала подниматься все выше и выше, но очень скоро опалила свои крылья и упала на самое дно самого глубокого ущелья".
"Приснится же такая муть!" - только и смог произнести, тряся тяжелой головой. Но страх снова рухнуть на дно той черной пропасти остался, и пить я перестал.
Самоубийца в открытом космосе
Жили вроде бы весело, но иногда и у нас появлялось желание оторваться от земной суеты и взлететь ввысь. Не последнюю роль в таких событиях играл "Космос" - кафе на "Сверловке". Оно официально закрывалось в девять вечера, но там подолгу еще горел притушенный свет и звучала музыка. Это нелегальное состояние точки общепита называлось "Открытый космос". Во всяком случае, мы с Олегом, бывало, уходили оттуда и под утро. Кафе находилось в географическом центре академической части Нижегородского района, поэтому сюда стекались студенты и преподаватели со всех ВУЗов города.
Хозяйкой там за стойкой бара возвышалась монументальная Тамара, которую за глаза называли "Валентиной Терешковой". Ассистировала ей уборщица баба Ганя, которую иногда прозывали "Руслановой" - за веселые частушки и бойкий нрав. Чаще всего звучала частушка пацифистская, наверное, ввиду активного миролюбия певицы. Пелась она проникновенно, тонким голоском, с закатыванием глаз к пластиковому звездному небу: "С не-е-еба звё-о-о-о-оздочка упа-а-а-ала прямо ми-и-илому в штаны. Пусть бы всё-о-о-о там оторва-а-а-ало, только б не-е-е-е было войны!" После её исполнения обязательно находился сердобольный посетитель, который с рыданием в голосе, бия кулаком в тощую грудь, надрывно произносил: "Нет, только русская баба способна на такое! Отказать себе в самом большом удовольствии в заботе о мире во всем мире!"
Баба Ганя за небольшие комиссионные подрабатывала еще и официанткой, поэтому всегда находилась в гуще народных масс и знала всё обо всех. У нее можно было за полстакана портвейна получить консультацию по любому вопросу. Например, как вытащить из КПЗ друга-студента, попавшего туда в нетрезвом виде? Или, скажем, где достать джинсы "Вранглер" по цене не выше ста рублей? Или, к примеру, с кем за недорого разделить одиночество долгой зимней ночи? Иногда баба Ганя слишком увлекалась разговором с каким-нибудь душевным студентом. Тогда в "Космосе" раздавался звук, подобный рокоту взлетающего ракетоносителя - Тамара звала подчиненную. В таком случае баба Ганя полушепотом пела, как бы извиняясь: "Звезды Млечного пути запели страдания!" - и вприпрыжку неслась к стойке.
У нее на субподряде работал старик по прозвищу Рафинад. Он как-то очень по-научному выгонял самогон из сахара-рафинада, осаждал сивушные масла марганцовкой, добавлял ваниль, сахар и растворимый индийский кофе - в результате получалось "виски" под названием "Байконур". Соотношение цена-качество напитка ценили не только студенты и люмпен-интеллигенты, но и линейная милиция, которая заглядывала погреться зимой или освежиться летом. Цена за стандартную поллитровую емкость из-под газировки "Байкал" колебалась от рубля до трех в зависимости от времени суток. Так что в кафе почти на каждом столе бутылка с наклейкой "Байкал" мирно соседствовала с кофе и омлетом.
...Девушка сидела напротив и говорила.
Еще она выпивала, закусывала, курила и смотрела по сторонам.
Я ей не верил.
Она меня тихо ненавидела, как, впрочем, и всех остальных. Мой друг так и не пришел. Это с ним случалось все чаще. Олег находился в запое, продолжая медленное самоуничтожение вполне сознательно. В душе моей чернел открытый космос. Вот уже с неделю, ближе к ночи во мне открывалась зияющая пустота, требующая заполнения. Это примерно, как голод, только не в желудке, а где-то в области сердца. С этим нужно было что-то делать.
Вдруг она сказала:
- Я решила покончить с собой. - Она спокойно смотрела в мои зрачки и ожидала реакции. Я смотрел в ее переносицу и недоверчиво молчал.
- Первая попытка не удалась. Вот, смотри, - она подняла рукав. На запястье левой руки краснел свежий шрам от пореза.
- Это убедительно, - кивнул я. - А причина?
- Он был самым красивым и умным мужчиной в мире. Я смотрела на него, как на Бога. А он меня прогнал и ушел к моей подруге.
- Более-менее ясно. Ну что ж, если ты так решила, значит, тебе все равно?
- Что все равно?
- То, что будет между этим твоим решением и последней минутой жизни?
- В общем, да... - Она опустила глаза и задумалась.
- Тогда давай сделаем напоследок что-нибудь полезное.
- Например?
- Это мы придумаем. А если не придумаем, то само случится.
- Хорошо. Давай. - Она впервые взглянула на меня без презрения.
Мы встали и вышли в ночь. Навстречу шагали редкие прохожие. Смеялись пьяные компании, одинокие понуро плелись, опустив лица. По дороге безучастно пролетали автомобили, такси и частные извозчики медленно катили, высматривая потенциальных клиентов. На лилово-сером небе поблескивали тусклые звезды. Пахло духами, сигаретным дымом и пригорелым мясом.
- Сейчас что-то будет, - сказал я, чувствуя мелкую вибрацию в солнечном сплетении. - Обязательно что-нибудь произойдет.
- Посмотрим, - хрипло отозвалась девушка.
Мы обогнули площадь Горького и свернули в переулок. Слева от нас тянулась пустынная дорога, справа - частные дома с заборами. Вибрация ожидания нарастала. Мы превратились в пару чутких ушей, прослушивающих окружающее пространство слева и справа, сзади и спереди, снизу и сверху. Но пока ничего, кроме собственных шагов и приглушенного шума телевизоров за маленькими окнами, - не слышали.
Мы были готовы ко всему. Мы искали и ждали чего-то, что обязано было произойти. И все-таки, когда к нам из подворотни бросилась женщина и закричала, - мы с девушкой вздрогнули.
- Ребята, помогите! Он умирает.
- Кто? Куда идти? - спросил я, схватив ее за плечо, будто опасался потерять.
- Сюда, за угол. - Она вывернулась из моего захвата, сама вцепилась в мой рукав и потянула к ветхому мещанскому особнячку. На лестнице, у самой двери, она обернулась и, выпучив глаза, попятилась: - Простите меня, я ужас как боюсь смерти и покойников. Дальше вы, ребятки, сами идите. Умоляю, помогите ему! - И почти мгновенно исчезла в темноте.
Звонка здесь не было, в дверь, обитую ветхим дерматином, стучать бесполезно. Я резко вдохнул, медленно выдохнул и, взяв девушку за холодную руку, вошел в дом. В сени из комнаты через полуоткрытую дверь лился мягкий розовый свет. В комнате, освещенной лампочкой под красным кисейным абажуром, пахло лекарствами. В углу на кровати с никелированными спинками полулежал старик.
Бывают же красивые пожилые люди! Сквозь глубокие морщины, пепельную седину и ржавые пигментные пятна желтоватой кожи проступала красота. Он показал на стулья и жестом пригласил подсесть поближе к нему.
- Вы простите ради Бога мою соседку, - сказал он полушепотом. - Хоть и готовился я к этому событию половину жизни, а все равно чувствую внезапность. Такая долгожданная неожиданность. Как вас зовут, молодые люди?
- Юрий.
- Надя.
- А мое имя Василий, отчество Павлович. Мне, ребята, нужна ваша помощь. Не беспокойтесь, у меня есть возможность неплохо вам заплатить за вашу услугу. Так что в накладе не останетесь.
- А что нужно делать? - спросил я.
- Вот адрес священника, - протянул он листок бумаги. - Возьмите такси и привезите его ко мне. А вот деньги на такси. Когда привезете отца Феодора, такси не отпускайте. Дайте таксисту деньги и просите подождать часа два.
Надежда осталась с умирающим. Я дошел быстрым шагом до площади, поймал такси и съездил за священником. Проживал он в обычном панельном доме. Одет был так же обычно, в костюм и плащ. Только бородка и глаза выдавали его профессию. Хоть я его и разбудил, собрался он быстро, подхватил портфель, и мы спустились на лифте вниз. Сели в машину и доехали до стариковского дома.
Когда мы вошли в дом и снимали верхнюю одежду, из комнаты доносились голоса старика и Нади - они говорили о кладбище и памятнике. Девушка все аккуратно записывала в блокнот. Священник попросил нас перейти на кухню: умирающий должен в последний раз исповедать свои грехи за всю жизнь.
На кухне Надя поставила чайник.
- Слушай, Юра, он мне дает кучу денег, чтобы я устроила похороны и установила надгробье с крестом. И еще он тебе деньги даст. Вот дедуля! А еще он мне сказал, что торопиться мне туда не стоит. Ну, ты понимаешь - куда... Нужно успеть в земной жизни сделать добрые дела. Нужно помогать людям. Слушала его и поняла, что я истеричка, эгоистка и полная дура. Когда мы с тобой получим деньги, я не буду тратить их на шмотки и разную ерунду. Я очень хорошо подумаю, на какие добрые дела их потратить. Понимаешь?
- Да! Именно. Он тут рассказал о своей жизни. И мне моя показалась каким-то полным бредом. Василий Павлович сказал, что у меня есть возможность жить по-хорошему. Да еще и денег дает, чтобы я изменилась. Вот какой человек! А?
Вошел отец Феодор и сказал:
- Замечательный человек! Как он исповедовался! Я такого покаяния перед смертью ни разу не слышал. Пойдемте, ребята, к нему. Теперь можно.
Мы вошли в комнату. Здесь горели свечи и пахло медом и хвойным ладаном. Старик лежал на высоких подушках и устало улыбался. Мы подсели к нему. Он смотрел с любовью, как отец на детей. Что-то очень значительное происходило в этой комнате. Я не мог обозначить этого словами, только чувствовал нечто вроде торжественного волнения.
- Наденька, Юра, - сказал он тихо. Придите в Церковь. Полюбите ее - это дорога в рай. В лоне Церкви, с Христом в сердце - не страшно умирать. Я верю, что Бог простил меня и после смерти по Своей милости даст мне упокоение в раю. Детки, я прожил большую жизнь, и много в ней было разных событий. Но сейчас, перед смертью, понимаешь, что жил я только тогда, когда служил Богу: стоял в церкви на литургии, исповедовался, причащался, раздавал милостыню, утешал больных и обиженных, бескорыстно помогал людям. Всё остальное - не важно и ничего не стоит. Поверьте умирающему старику: жизнь только там, где Христос.
Он замолк, прикрыл глаза. Священник держал его сухонькую руку и сосредоточенно молился. Мы с Надей молча во все глаза смотрели на них. Через несколько минут отец Феодор глубоко вздохнул, положил руку Василия Павловича ему на грудь и спокойно сказал:
- Преставился раб Божий Василий. Царствие ему Небесное.
После отпевания священник сел в такси и уехал домой. Мы с Надей остались с покойником одни. Пожалуй, впервые в жизни я не боялся мертвеца. Смерть верующего человека не принесла с собой обычные в таких случаях страх и тоску. Мы с Надей понимали, что человек этот не умер, не погиб, а перешел в иной мир, гораздо лучший земного.
Надежда поблагодарила меня за этот вечер, за эту ночь, за то, что я не дал ей наложить на себя руки. Она по просьбе покойного будет заниматься похоронами и до поминок сорокового дня останется жить здесь, в доме покойного.
- Желание покончить жизнь самоубийством исчезло? - спросил я девушку.
- Теперь у меня, Юрик, одно желание - умереть так же красиво, как Василий Павлович и встретиться с ним в раю.