Петров Александр Петрович : другие произведения.

Искатели частья - часть 3

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


3. Из бездны в Небеса

  
  

Моя дорога

  
  
   Мне представляется, что жизнь человека - это движение по дороге. Справа - подножие высокой горы, на вершине которой прекрасный сад. Слева - глубокая грязная сточная канава, которая чем дальше, тем больше углубляется, превращаясь в бездонную пропасть. Мы бредем вверх по этой дороге, ведущей на вершину горы с садом.
  
   Роскошный сад, пронизанный лучами света, привлекает нас, зовет насладиться своей красотой, но он далеко и высоко, и до него брести еще столько дней и ночей. А канава слева близко - только шаг сделай в сторону.
  
   Каждый из нас тащит на спине мешок собственных приобретений, да еще и то, что родители с предками в наследство оставили. От усталости голова туманится миражами, неверными видениями, которые мы принимаем за истину. ...И вот уже дно канавы представляется нам выстланным пуховой периной, на которой так хочется растянуться и забыться сладким сном.
  
   Родители нас воспитывают кнутом и пряником. Бог всю жизнь показывает человеку, как хорошо с Ним и как плохо без Него. Наверное, это суть нашего земного пути. Каждый знает это, но сладкие миражи туманят голову и влекут поддаться обману. Каждый из нас рано или поздно поддается лживым миражам и падает в яму, марается грязью с головы до ног. Кто-то поднимается и взбирается на дорогу, чтобы продолжить свой путь, а кто-то остается барахтаться в зловонной жиже, уговаривая себя, будто это приятней трудного восхождения с тяжелой ношей за спиной.
  
   Кто-то из оступившихся со временем трезвеет и возвращается на дорогу, но есть такие, кто остается там навсегда, бубня под нос: "тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман" - вот так, истина для них становится низкой и презренной, а обман возвышенным. Что ж, Бог даровал человеку свободу выбора и до конца земного пути уважает и охраняет этот дар, позволяя Своим детям свободно выбирать между Ним и врагом человеческим, светом и тьмой, истиной и ложью, блаженством и мучениями, Спасителем и палачом.
  
   Мне также пришлось оступиться на своём пути. И не раз. И я бубнил себе под нос про "низкие истины", оправдывая падение и убеждая себя в том, что грязь - это красиво, а зловоние - изысканный аромат. И я стыдливо отводил взор от зовущего света на горе, там где цветущий сад; и опускал глаза вниз, как свинья, подрывающая корни дуба, который кормит её. Но мне, наверное, здорово повезло, потому что в мешке за моей спиной находились не только одни неизжитые страсти моих предков, но и выстраданный опыт их прародительского Богообщения - золото молитвы, бриллианты милостыни, жемчуга прощения...
  
   Это не обесценивается и не теряется в мутной реке времени, это - принадлежит вечности. Им, родителям и прародителям, и мне, их потомку. А чем еще можно объяснить то чудо воскрешения, которое поднимало меня из грязи, отряхивало и возвращало на твердый камень дороги, по которой следует идти во что бы то ни стало.
  
  

Мир чтения

  
  
   Господин-мэтр-князь Боленов-Оболенский выполнил свое обещание, и я стал обладателем списка книг, которые мне необходимо прочесть. Вообще-то, великий читатель даже перевыполнил обещание...
  
   Дело в том, что в списке имелось много таких книг, достать которые не представлялось возможным по причине их запрета официальной цензурой или ввиду их редкости. Так князь предоставил мне возможность пользоваться его книжным архивом, правда, со многими оговорками. Например, я не имел права передавать книги в чьи-либо руки, даже честного и проверенного человека.
  
   На первый взгляд многие книги попали в список вроде бы случайно и смотрелись там белыми воронами. Но это только на первый взгляд. После прочтения большей части книг, я разглядел ту дорогу, по которой меня вели.
  
   Кроме списка и самих книг князь чуть позже вручил мне еще один интереснейший документ - дневник Читателя. Наряду с выписками из текста книги, там имелись комментарии, которые иной раз превышали по объему цитаты и распространялись весьма далеко. Одна тема особо интересовала князя - поиск иной реальности. Я выписал для себя разрозненные тексты на эту тему и получил нечто очень увлекательное.
  
  
   "Начинается это в раннем детстве, когда ребенку читают сказки. Он легко воспринимает иной мир, где человек способен летать, где какие-то добрые волшебные силы помогают герою победить зло. Ребенок по причине своей чистоты еще помнит явление ангелов и тот бесконечно прекрасный мир, в который он вызван из небытия и откуда послан на землю жить в человеческом теле. Потом на смену сказкам приходят юношеские мечты о совершенном мире, где добро всегда побеждает зло, а любовь превозмогает ненависть.
  
   Конечно же реальная жизнь каждый день доказывает человеку обратное: вокруг зло бесчинствует, нагло заявляет о себе, соблазны окружают человека, и он попадает в эти дьявольские сети, запутывается в них. Зримый окружающий мир торжества зла вступает в сознании человека в конфликт с его мечтами и миром детской сказки. Но человек подсознательно сопротивляется злу и желает вернуть себе ту реальность, где добро побеждает. Но, увы, чистота потеряна, разум человека осквернен грехом, поэтому на пути поиска истины всегда его ожидают соблазнительная ложь и собственные заблуждения.
  
   Следует только взглянуть на те определения, которыми пользуется человек в этом поиске, чтобы понять как мечется его рассудок по лабиринтам лжи. Вот они: астрал, четвертое измерение, параллельные миры, космос, иная реальность, расширение сознания, освобождение, раскрепощение, мир мечты, реальность сна, фантастика и так далее. Куда ведут эти пути? Какие инструменты человек использует для перехода в иную реальность? Алкоголь, наркотики, гипноз, искусство. Есть еще один путь - построение рая на земле. Если посмотреть историю хождения этими путями, в конце каждого без труда обнаружим гибель души.
  
   Значит ли это, что иной реальности не существует? Нет. Совесть наша, подсознательная память, религиозные откровения, наконец, свидетельствуют о том, что она есть и она прекрасна. Почему же на пути к ней нагромождено столько лжи, и откуда она? Дело в том, что кроме ангелов Божиих существуют еще и падшие ангелы тьмы. Их задача состоит в том, чтобы соблазнить как можно больше людей, чтобы после смерти тела, заявить на душу человека своё право: мы его соблазнили, он нам подчинился, он наш, в ад его!
  
   Человеку свойственно отвергать зло и тот мир, в котором зло побеждает. Для него естественно желать иной реальности, которая в миллион раз обширней и прекрасней окружающего мира, ограниченного серостью, болью и смертью. Для человека нормально желать вечной весны, красоты, любви, света, радости! Что же стоит между нами и раем? Ничего кроме гордости. Это она, подлая, отвергает даже саму мысль о том, что мы все глубоко уродливы и нуждаемся в лечении. "Как это я уродлив! - кричит в нас гордыня, - Посмотрите, какой я умный, красивый, талантливый! С какой стати мне лечиться, если я здоров и чувствую себя прекрасно!"
  
   Величайшие святые были полны Божией силы и могущества - эти дары они получили Свыше за свои подвиги поста, молитвы, смирения. Они повелевали стихиями, передвигали горы, останавливали солнце, ходили по воде, переносились в пространстве, видели будущее, воскрешали мертвых! Но послушайте, как они о себе говорили: "где сатана, там и я буду после смерти", "я великий грешник и недостоин рая, но - геенны огненной и страшных мук", "я прах и пепел".
  
   И годами, десятилетиями - непрестанные слезные рыдания о прощении грехов и помиловании! Чтобы вылечить болезнь, нужно её в себе обнаружить и смиренно обратиться за врачебной помощью к Божественному Врачу. А те, кто стыдится признать себя больным и бежит прочь от Врача и Его Больницы-Церкви, - те так и погибают от смертельной болезни, имя которой гордость.
  
   Итак, иная реальность существует и она прекрасна! Так прекрасна, что мы даже и представить себе не можем. Как не может представить себе муравей, что кроме его мизерного мирка есть огромная земля, космос, звезды. Ему не дано видеть и знать этого. Но человек - не муравей, он любимое дитя Бога. И любовь эту великую Бог засвидетельствовал Собственными мучениями на Кресте.
  
   Иная реальность есть, и достичь ее может каждый человек. Нужно лишь отречься от гордости и полюбить смирение. Смирение - вот ключ, открывающий райские врата человеку".
  
  
   Настоящий читатель пласт за пластом открывал мне эту новую реальность. Для начала он предложил мне создать некий мир чтения. Разумеется, он существует лишь в нашем разуме. Читая книгу, мы углубляемся в мир, созданный писателем, мы общаемся с его героями. Разговариваем с ними, подсказываем, противоречим, соглашаемся, смеемся над ними и плачем над их бедами. Эти книжные герои становятся нам ближе и реальнее многих окружающих людей, которые не желают нас понять.
  
   Читая книгу, я заглядывал в дневник Читателя, интересовался его выписками и комментариями. И князь Оболенский открывал мне дверь в иной мир, и мы с ним ходили по улицам городов, по пескам пустыни, по дебрям лесов. Там участвовали в исторических битвах, разговаривали с великими людьми, становились очевидцами замечательных событий.
  
   Мы спорили с Сократом, Платоном и Аристотелем, чуть не подрались с Вольтером, Руссо и Ницше. Слушали Божественную псалтирь царя Давида. Ходили по строящимся стенам храма в Иерусалиме и видели труды Соломона и его мудрый суд. Сидели у ног Иисуса Христа и слушали Его Нагорную проповедь, потом отдыхали в гостеприимном доме Лазаря, и кроткие сестры его Мария и Марфа подносили нам рыбу и печеные хлебы, виноград и смоквы. Вместе с Иоанном Богословом в каменной пещере острова Патмос видели откровения о Страшном Суде и новой земле, и новом небе.
  
   Потом отдыхали в лесной избушке Серафима Саровского и слушали его простые слова, полные света и радости. Перемещались в пустыню и вместе с Антонием Великим шли по горячему песку к Павлу Фивейскому и слушали их беседу. Мерзли на Севастийском озере с сорока мучениками и откапывали в Константинополе из сугроба окоченевшее тело блаженного Андрея, видели его воскрешение и слушали его рассказ о похождении по загробному миру. Стояли у изголовья умирающего Серафима Вырицкого и слушали его последние пророчества о третьей мировой войне, воцарении антихриста в Иерусалиме и коронации Царя в Москве, плакали вместе с ним о последнем предательстве Царя народом, зверствах антихриста и долгожданном Втором пришествии Спасителя.
  
   Но даже самое интересное чтение когда-нибудь кончается. Следом за последней страницей закрывалась книга, а заодно и дверь в мир нашего чтения. Я возвращался в суетный мир земной жизни, где совсем другие законы руководили мной и моим сознанием. Оставалась тонкая ностальгическая печаль и желание вернуться обратно в мир иной, такой дивной реальности.

Да не нужно мне туда!

  
   Среди студентов бытовала поговорка: "Лучше иметь синий диплом и красное лицо, чем красный диплом и синюю морду". Как-то, листая зачетку, я подсчитал, что если на защите диплома получу "отлично", то у меня будет ровно 75% отличных и 25% хороших отметок - а это красный диплом и надбавка к зарплате. Я уже представлял, как открою внукам рубиновый диплом, открою вкладыш и скажу: "Вот, детки, как надо учиться!"
  
   Но на самой защите, во время представления декан сказал, что у меня столько-то отличных, столько-то хороших и, скривившись от презрения, проскрипел: "И одна тройка!" Я сказал, что это ошибка и ни одной тройки у меня нет! Декан смутился и пролепетал, чтобы я после защиты зашел в деканат и разобрался. Защитился я на "отлично". Это не стало неожиданностью: в дипломной работе мы с научным консультантом использовали его открытие, которое он еще не опубликовал, таким образом сделав ему рекламу, а мне - лучший диплом на курсе.
  
   Зайдя в секретариат деканата, я не обнаружил там Ниночки, и понял, почему в моем перечне экзаменационных отметок появилась злополучная тройка - по ошибке новенькой секретарши. Но синий диплом был у меня на руках! И поменять его на красный декан так и не захотел. Уж не знаю почему, но этот ученый муж невзлюбил меня с первого курса. И если бы не покровительство Ниночки, вряд ли закончил бы я институт... Ну и ладно! В конце концов, "синий диплом и красное от румянца лицо" предпочтительней.
  
   Но и этим не завершились мои злоключения. Случился еще один казус, который только спустя несколько лет я расценю, как большую удачу.
  
   Вечером, перед самым распределением, я принимал горячий душ.
  
   Магнитофон крутил "Sheep" ("Овцы") из альбома "Animals" Pink Floyd:
   What do you get for pretending the danger's Какой вам прок притворяться, что опасности
   not real нет?
   Meek and obedient you follow the leader Кроткие и покорные, вы идёте за ведущим вас,
   Down well trodden corridors into по хорошо проторенной дороге
   the valley of steel в стальную долину.
   What a surprise! Какая неожиданность!
   A look of terminal shock in your eyes В твоих глазах - ужас конца,
   Now things are really what they seem Вот теперь всё именно так, как кажется,
   No, this is no bad dream. Нет, это не дурной сон.
  
   Вернувшись распаренным в комнату, обнаружил там грустного Женю. Перед ним стояла трехлитровая банка с прозрачной жидкостью, графин с водой и стакан, наполненный до краёв. Мне очень хотелось пить. Я схватил стакан, немало ни сомневаясь, что он с водой, и жадно выпил до дна. Что-то густое и безвкусное хлынуло в горло, и только осушив стакан, я вдохнул воздуху, и мою гортань до самых легких обожгли пары спирта.
  
   - Девяносто шесть процентов, - полушепотом объяснил бесстрастный Женя. Говорил он медленно, растягивая слова, как авиационную резину. - Гонорар за халтуру.
   - Ты что, предупредить не мог? - в ужасе вскричал я, заливая водой из графина пожар в желудке и гортани.
   - Прости, не успел, - с трагизмом в голосе протянул Женя. - Ты так быстро всё сделал... Не волнуйся, похмелья не будет.
  
   Наутро я встал бодрым, с ясной головой. Одел новый костюм, белую рубашку с галстуком. Выпил стакан воды - и снова стал... пьяным. Таким и заявился в актовый зал на распределение.
  
   Заранее изучив список заявок на выпускников, выбрал я себе теплое местечко старшего инженера в Горьковском НИИ. По списку был я десятым, мест в Горьком было сорок семь. Так что я не волновался. Я уже стоял перед дубовой дверью и ждал вызова, когда ко мне подошел мрачный и решительный Олег. Услышав свою фамилию, я вошел в зал. Следом за мной тяжелой походкой топал закадычный друг.
  
   - Вы куда, молодой человек? - спросила его какая-то женщина "из покупателей". - Здесь принимают по одному.
   - Мы будем работать вместе, - решительно заявил Олег.
  
   К женщине наклонилась соседка и, видимо, объяснила ей, кто такой Олег и почему у него особый социальный статус. Я присел за стул в торце длинного стола, Олег навис надо мной, стоя у меня за спиной. В ближайшем списке с бланком того самого НИИ я увидел свою фамилию, протянул руку и молча ткнул пальцем в неё. Женщина втянула воздух, который я выдохнул, и презрительно отвернулась от меня.
  
   В этот момент декан брезгливо закончил представление моей сомнительной персоны. Наступила гнетущая тишина. Наконец, с места встал лысоватый мужчина в бесформенном сером костюме.
   - А не желают ли молодые люди поработать в Москве?
   - Да не нужно мне туда! - вспылил я, все еще надеясь поймать ускользающий взор соседки со списком вожделенного НИИ. Но женщина отстраненно смотрела на лысого "покупателя", а на меня внимания упорно не обращала. Тут меня в бок ткнул Олег и прошептал: "Юрка, нужно брать". Ладно, думаю, будь что будет, и спросил: - А что там, в Москве?
   - Ну, не совсем в столице... Скорей, в зеленой зоне, в сорока километрах. Но это всего полчаса на электричке. А я представляю весьма уважаемое Общество Слепых. По сути, это всемирная организация с возможностью роста и заграничных командировок.
   - Всё! Берем, - решительно сказал Олег, хлопнув меня по плечу. - Пишите нас обоих. - Потом наклонился и на ухо прошептал: - Нижний от нас никуда не денется. Если не понравится, вернемся и устроимся здесь.
  
   Когда мы вышли из актового зала, следом за нами выскочил лысый "покупатель". Он влез между нами, обнял за плечи и под завистливые вздохи пока еще безработных выпускников, повел по лестнице вниз.
  
   - А почему молодые люди не радуются выпавшей удаче? - спросил он вкрадчиво.
   - Мы еще до конца не оценили свалившееся на нас счастье, - проворчал Олег.
   - Тогда пойдем в ресторан, я вам кое-что объясню. Я остановился в гостинице "Москва". Как вам это место?
   - Не фонтан, но сойдет. - Кивнул Олег, и мы выйдя из института, сели в первое же такси, которое притормозило под рукой "покупателя".
  
  
  
   А через несколько недель мы уже сидели за обшарпанными столами энерго-механического отдела учебно-производственного предприятия Общества Слепых. Напротив сидел бывший "покупатель" - главный инженер УПП Павел Михайлович и, помешивая ложкой в пол-литровой чашке с чаем, доходчиво объяснял нам с Олегом наши обязанности.
  
   - Энерго-механический - это такой отдел, который несет ответственность за все производство. Нет такой области, которую вам не пришлось бы освоить. Технология, ремонт техники и помещений, снабжение даже и, конечно, психология трудового коллектива - вот ваше поле деятельности. При этом нужно иметь в виду, что вы работаете с инвалидами по зрению, - а это люди с чувствительной психикой. Есть у нас тут несколько ветеранов, которые могут и тростью по спине огреть, ежели разозлить. Так что вежливость и терпение, молодые люди. Представьте себе, что и культурной жизнью вам тоже придется заниматься. У нас по традиции очень активные ребята в красном уголке. Таких замечательных людей к нам приглашают - закачаетесь! На десерт имею честь объявить вам, что я выбил для вас персональные надбавки к зарплате. А еще вы, как молодые спецы, уже поставлены в очередь на получение жилья в первой десятке. Так что работайте, ребята, с огоньком, и все у вас будет в наилучшем виде.
  
   Первые полгода мы работали с таким удовольствием, будто не на работу ходили, а на затянувшийся карнавал. Трудящиеся во главе с руководством относились к нам удивительно доброжелательно. Никогда не отказывали в помощи, подсказывали что нужно, предостерегали от ошибок, зазывали на чай. Олег занимался ремонтом станков и конвейера, а на меня взвалили ответственность за развитие производства. Мне приходилось ездить в Москву, на Старую площадь - там располагалось Центральное Правление ВОС. Составлял заявки на оборудование, на капремонт и выбивал деньги, оборудование и материалы.
  
   Жили мы с Олегом - каждый в отдельной комнате общежития. Здание общежития с колоннами, балконами, роскошным залом столовой строили пленные немцы весьма добротно. Там обнаружилась хорошая библиотека с книгами конца девятнадцатого и начала двадцатого века. На нашем "начальственном" этаже проживали инженерно-технические работники, по большей части молодые и неженатые. Они сразу приняли нас в свой коллектив и помогли устроиться с бытом. Городок наш был на удивление уютным и зеленым. Рядом с нашим домом имелось озеро, сосновый лесопарк, магазины и два ресторана. До электрички доходили за десять минут. Но особенно хорошо стало тут летом. После работы мы гуляли в парке, купались в озере, иногда ужинали в ресторане, ездили развеяться в Москву.
  
   Начиная с первого посещения танцплощадки в парке у нас с Олегом появились подружки. С ними проводили мы вечера, ходили в кино, ездили на природу. В Москву мы всегда ездили без девушек, как в Тулу без самоваров.
  
   Однажды после спектакля в театре Сатиры, мы ужинали в новоарбатском "Лабиринте". Олег познакомился с девушкой Аллой из УпДК - Управления по обслуживанию дипломатического корпуса при МИДе. После первого танца он сообщил, что девушка работает в Американском посольстве, владеет двумя языками и наверняка имеет звание офицера спецслужб. А еще он сказал, что Алла напоминает ему Анжелику, она из того же типа "нежных турчанок", которые всегда уносили его во светлые дали. Мне же ничего не оставалось, как пригласить на танец подругу Аллы по имени Евгения. В отличие от хорошо воспитанной и кроткой Аллы, роковая красавица Евгения была себе на уме и с первой минуты стала заявлять о своем превосходстве. Я терпел ради друга.
  
   Потом Олег поехал провожать Аллу в Медведки, а мы с Евгенией оказались на вокзале. Евгения сказала, что ей проехать всего пару остановок до Измайлова, и она выйдет прямо рядом со своим домом. Девушка хоть и держалась, хоть изо всех сил пыталась выглядеть трезвой, но вместо своей электрички села во Владимирскую. Я не стал ей перечить. Во-первых, бесполезно, а во-вторых, почему бы девушке и не посетить одну из жемчужин Золотого Кольца России, подумал я. Сам я с максимальным попаданием в цель сел в свой электропоезд и без особых приключений добрался до дома.
  
   Только спустя несколько месяцев мне довелось узнать, что в лице Евгении я приобрел врага. Это случилось на свадьбе Олега и Аллы. В одном из ресторанов гостиницы "Россия" был накрыт длинный стол. Мы с Олегом, невестой Аллой и свидетельницей Евгенией только что сошли с лимузина "ЗИЛ-114" и расселись за столом. Кроме нас там оказалась компания работников УпДК. Произнес свой свидетельский тост, в котором я выразил соболезнование по поводу лишения друга холостяцкого статуса. Почувствовал себя свободным и стал приглашать на танец дивную американку цвета кофе с молоком с прической Анжелы Дэвис. Там вообще-то были еще и японки, и немки, и даже африканки из Сенегала - словом, обширное поле деятельности для холостяка, воспитанного в духе интернационализма.
  
   В тот самый счастливый миг, когда американка Джой пригласила меня в свой номер этажом выше, передо мной выросла роковая красотка Евгения. Она зашипела, чтобы я немедленно прекратил безобразие, и в качестве аргумента откуда-то из-за спины выудила начальника в сером костюме с протокольной физиономией штатного стукача. Ну а тот мне объяснил, что если я "не прекращу приставать к этой чернозадой шпионке", они вынуждены будут в полном составе удалиться со свадьбы. Скатертью дорожка, сказал я. В тот миг чаяния афроамериканского пролетариата были для меня гораздо важней, чем реноме наших позорных стукачей. Но тут на выручку дипломатическому корпусу подоспел Олег и попросил меня угомониться. В результате я напился и не без помощи той же Евгении провел ночь в вытрезвителе. Так она отомстила мне за свою поездку в жемчужину Золотого Кольца.

Сальватор Дали и снабжение.

  
   После кончины начальника управления в Центральном аппарате ВОС произошли кадровые перемещения. Вакантным оставалось лишь место начальника отдела оборудования. До меня доходили слухи, что за это место ведут лютую битву несколько директоров УПП с тем, чтобы посадить туда "своего человека". Завершилась вся эта эпопея тем, что на это место посадили... меня.
  
   Сидим как-то после тяжелой трудовой вахты с начальником ЭМО Валерием, обсуждаем день прошедший и строим планы на день грядущий. Вдруг - звонок красного директорского телефона без диска. Начальник встает по стойке смирно, прокашливается и с трепетом берет трубку. С придыханием отвечает: "Здесь. Непременно! Немедленно! Уже бежит!", затем поворачивается ко мне: "К директору! Быстро!"
  
   Вхожу к директору. Тот отхлебывает из своей безразмерной чашки коричневую жидкость, хрипло кашляет, указывает подбородком на место моего приземления и говорит:
  
   - С завтрашнего дня ты работаешь начальником отдела оборудования ЦП ВОС. Я пробил это место для своего человека. Ты у нас самый знающий в области новой техники и меньше всего загружен работой.
  
   Я попытался противоречить, но был осажен начальственной рукой.
   - Слушай внимательно. Твоя задача продержаться пару месяцев, пока тебя не сожрут с потрохами местные чинуши. За это время я хочу, чтобы ты полностью укомплектовал оборудованием мое предприятие. Потом вернешься. Обещаю тебе если не повышение в должности, то повышение зарплаты из директорского фонда. Так что не проиграешь ни в чем. Всё, ступай.
  
   Со следующего дня я переселился на Старую площадь. "Местные чинуши" меня встретили настороженно, но уважительно. В первый же день я взял в руки штатное расписание и вызывал каждого подчиненного. Я задавал лишь один вопрос: "Как вы мне можете обосновать необходимость вашего личного участия в работе отдела?" Почти никто не смог ответить то ли от страха быть уволенным, то ли от слухов о моей дружбе с руководством ЦП, которые я не отрицал. Во всяком случае тот факт, что к покойному начальнику управления я входил без уведомления, как к другу - был общеизвестным. Так же здесь были наслышаны, что я ходил к мэру и получил от него то, что хотел.
  
   Прихватив с собой молодого специалиста Эдика, я нагрянул в Главснаб. Там на уровне заместителя начальника был обласкан кокетливой дамой, которой однажды подарил картину Дали, кажется "Леду". Она тогда работала в ЦП и меня запомнила. Поэтому выставила Эдичку за дверь, и мы поговорили с ней вполне по-дружески. Даже слишком по-дружески. Во всяком случае, мою заявку она взяла и обещала ее "отработать" за пару дней. Еще она попросила меня написать копию "Будуара" того же Дали. Я пообещал вручить картину на следующий день после получения фондов в полном объеме. Назвав меня "милым шалунишкой", дама схватила мою заявку в одну руку, и телефонную трубку в другую.
  
   За неделю мне удалось получить все необходимые фонды. "За всё-про-всё" я отдал копию Дали 50х70 см на холсте маслом и ужин с шурпой и мантами в ресторане "Узбекистан". Дальше я разослал испуганных сотрудников по заводам на реализацию фондов, оставив лишь самую забитую Люсю в качестве секретарши.
  
   Как только на складе появлялись нужные мне барабаны, прессы, станки с ЧПУ и прочий дефицит, как на следующий день всё это по срочным нарядам с красной полосой отправлялось в родное УПП. Директор через неделю позвонил и сказал, что он, конечно меня благодарит... Но после хриплого вздоха предположил, что я и месяца там не протяну: слишком явно лоббирую родную фирму. На что я ответил, что задание его выполню, а там как получится. Он вздохнул и пообещал самую крупную премию за историю УПП. Возражать я не стал.
  
   На следующий день меня вызвал к себе заместитель начальника Центрального Правления и дал нагоняй за то, что я неравномерно распределяю фонды ЦП. Я заранее подготовил справку, которая показывала обратное.
   - Просто я выбил дополнительные целевые фонды в Главснабе, - потупив очи, пояснил я.
   - Как тебе удалось? - Вскочил тот с кресла.
   - Используя шедевры Сальватора Дали, обед в "Узбекистане" ценой в сорок четыре рубля и личное знакомство.
   - Так ты того... - Смутился начальник. - Напиши заявку на материальную помощь, если так. Мы компенсируем.
   - Как прикажете, - скромно ответил я.
  
   Кажется первый раунд мне удалось у чинуш выиграть. Интересно, кто это меня пытался подставить? Уж не Эдик ли? Видимо, его ожидание под дверью начальственной дамы и подслушивание смеха под звон хрусталя вызвал в молодом сотруднике приступ зависти и желание отомстить.
  
   Откуда, спрашивается, у меня появились картины великого сюрреалиста Дали?
  
   Однажды послали меня в местную командировку в ЦП на Старую площадь. Побегав по отделам и раздав письма, я решил слегка побаловать себя прогулкой по центру. После обеда в "Шоколаднице", гуляя по Столешникову переулку, зашел в букинистический магазин. Пройдясь по первому этажу, где пылились поэзия с трудами Сталина и труды по литейному делу с беллетристкой, по деревянной лестнице поднялся на второй этаж. Там на стеллажах стояли роскошные глянцевые альбомы. Среди них сразу привлек внимание французский альбом Сальватора Дали. Я взял его в руки, слегка пролистал, увидел иллюстрации "Атомной Леды", "Святой Христос мой на кресте", "Предчувствие гражданской войны"...
  
   Дыхание перехватило, сразу ощутил тонкую вибрацию пальцев и понял, что эту книгу я должен купить во что бы то ни стало. Стоила она 250 рублей - примерно полторы моих зарплаты. Я спросил продавщицу, а что если я верну книгу, сколько я потеряю? Она сказала - 20% комиссионных. Я подсчитал - 50 рублей. Сразу решил купить в ЦУМе десяток цветных слайдовских пленок, сфотографировать иллюстрации и продать каждую за 7-10 рублей. Тогда бы книга окупилась, а у меня остались от нее пару коробок со слайдами бесценных картин. Так я и поступил.
  
   Культурная жизнь нашего УПП держалась на высоте. Я без труда нашел несколько человек, пожелавших купить слайды картин великого Дали. Взял в кассе взаимопомощи 250 рублей и купил альбом. Неделю по вечерам аккуратнейшим образом, чтобы не помять ни единого листочка, я фотографировал книгу. Проявил в фотомастерской, получил слайды и раздал народу. Вернул книгу в "Букинистический", получил в кассе 200 рублей и вместе с прибылью от продажи слайдов вернул в кассу взаимной помощи.
  
   Потом взял франко-русский словарь и перевел подписи под иллюстрациями, которые заранее аккуратно выписал на листок. Распечатал и в виде бесплатного приложения раздал обладателям слайдов. Потом еще устроил в красном уголке показ слайдов под музыку "Пинк флойд". Работники культуры и сотрудники УПП - зрячие и слабовидящие - с восторгом прослушали мою лекцию про Дали и были очень довольны.
  
   Но и это не всё. Как-то раз на Петровке зашел я в салон живописи. Там увидел грунто-ванные холсты по очень низкой цене, наборы масляной краски, растворители и кисти. В то время был какой-то разнобой цен, и тут оставался оазис прежних, еще советских цен. За сущие копейки накупил кучу художественных принадлежностей и на такси отвез домой. Там поставил холст к стене, направил на него слайдоскоп и карандашом набросал контуры картины "Голова Венеры".
  
   На следующий день занялся малярной работой: смешал краски, разбавил их смесью оливкового масла со скипидаром и разукрасил холст, подбирая цвета под те, что на слайде. Через день еще раз. Получилось ровней и сочней. Потом кое-где сажей газовой дал тень, кое-где желтой охрой прибавил света - и вот моя копия засияла, заиграла. Еще несколько раз прошёлся по картине, приближая мою цветовую гамму к той, что светила на экране слайдоскопа. Потом купил литую кооперативную раму под бронзу, одел ею картину и залюбовался. Гости, разглядывая картину, доставали кошельки и предлагали немалые суммы, я же поначалу отказывался менять "высокое искусство" на презренный металл, но потом... потом согласился.
  
   С этого началось мое увлечение копиистикой. Мои картины раскупались по цене 70- 150 рублей. Заказывали мне их сотрудники и соседи, друзья и их знакомые. О Сальваторе Дали тогда мало кто знал, и его сюрреалистические картины были в диковинку. Многих они поражали, очаровывали... Это сочетание виртуозной техники с сочными красками и тщательной прописью деталей - делали фантастические сюжеты из сновидений вполне зримыми и поэтому реальными.
  
   Не помню, чтобы кто-то прошел мимо картины Дали безучастным зевакой. Все останавливались, засматривались, открыв рты. Что говорить, если наш суровый директор купил у меня копию "Тайной вечери" Дали и повесил взамен портрета Ленина в своем кабинете. По его стопам пошли все замы и так же делали мне щедрые заказы. Использовал я их и в качестве взятки чиновникам.
  
   Так, Общество слепых стало самым крупным заказчиком моих копий картин Дали.
  
  
  

Путешествие в страну мажоров

  
   Однажды в конце мая в обеденный перерыв стояли мы с сотрудниками у входа в Контору, подставив лица солнышку. Я стоял дальше всех, может поэтому именно ко мне подошел этот юноша. Он стоял в метре от меня, смотрел в упор и молчал. Я невольно рассматривал его. Лицо красивое, высокий, стройный, спортивный, взгляд прямой, в карих глазах едва уловимая "сумасшедшинка". Это чуть позже он объяснил мне, почему тогда стоял и молчал. Просто волновался и боялся ляпнуть что-нибудь не так.
  
   - Сейчас перерыв закончится. Давай, начинай говорить.
   - Мне работа нужна.
   - Звучит, как в фильме из-за рубежа, где свирепствует безработица.
   - Я дипломник МАДИ, а работать мне приходиться с финнами на реконструкции "Метрополя". Мне нужен нормальный график с девяти до шести, а не ежедневный аврал без выходных.
   - В оборудовании разбираешься?
   - Как любой технарь. Что нужно, пойму, если не пойму, - спрошу.
   - Ладно, пойдем со мной. Есть у меня вакансия на сто семьдесят. Устроит?
   - Я на своем аврале сто пятьдесят получаю. Конечно устроит.
  
   Так появился у меня новый сотрудник Денис. Быстро вошел в курс дела. Работал он безукоризненно. Жил недалеко, в доме рядом с Елисеевским гастрономом. Родители его развелись, каждый жил с новой семьей. А Денису с сестрой оставили две комнаты в коммуналке.
  
   Начиналось странное время. То устраивали засады на тех, кто в рабочее время ходит по магазинам. То вдруг объявили борьбу с пьянством, и за спиртным выросли очереди. Только в Елисее можно было без очереди взять дорогой коньяк и без страха быть пойманным употребить это в комнате у Дениса под яичницу с колбасой. К тому же собеседником Денис был интересным. И жил не как все. Занимался каратэ, мало ел, мало спал, учился на пятерки, работал с удовольствием, часто улыбался, был вежливым, ухаживал за девушкой и не стеснялся признаться, что любит ее и хочет от нее детей.
  
   Однажды мы с ним засиделись в его гостеприимном доме. Вдруг он встал и сказал:
   - Пойдем в гости к мажорам! Увидишь, с кем я общаюсь.
  
   Мы взяли в Елисеевском коньяк, коробку конфет и пошли в дом, на первом этаже которого располагалось кафе "Лира". Прошли мимо бдительной охраны, предъявив удостоверения личности режимного ЦП ВОС, и поднялись на четвертый этаж.
  
   Там в гостиной четырехкомнатной квартиры за длинным столом сидели молодые люди лет около двадцати и скучали. Они были хорошо одеты, лица их имели правильную форму, но какая-то смертная тоска печатью присутствовала на них, искажая, отталкивая взгляд. Магнитофон крутил одну и ту же модную песню Status Quo "In the army now", осоловелая молодежь отхлебывала из высоких стаканов спиртное и вяло подвывала: "О-о-о-у-у-о-о-! Ёр ин зэ арми... Нау!" Димка разговаривал о дипломе с девушкой из своей группы, я заскучал и неожиданно вскочил:
  
   - Господа! Прошу внимания! - Магнитофон выключили. Наступила тишина. - Исполняется гениальное стихотворение Бродского. В этих краях впервые...
  
   И слегка грассируя, нараспев, то усиливая звук, то стихая, стал читать:
  
   Я входил вместо дикого зверя в клетку,
   выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
   жил у моря, играл в рулетку,
   обедал черт знает с кем во фраке.
  
   С высоты ледника я озирал полмира,
   трижды тонул, дважды бывал распорот.
   Бросил страну, что меня вскормила.
   Из забывших меня можно составить город.
  
   Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
   надевал на себя что сызнова входит в моду,
   сеял рожь, покрывал черной толью гумна
   и не пил только сухую воду.
  
   Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
   жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
   Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
   перешел на шепот. Теперь мне сорок.
  
   Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
   Только с горем я чувствую солидарность.
   Но пока мне рот не забили глиной,
   из него раздаваться будет лишь благодарность.
  
   Раздались жидкие хлопки, в основном, девушек. Парни стали смотреть на меня косо. Еще немного и меня отсюда погонят, подумал я. Потом я попросил гитару и на четырех септаккордах спел "Ольховую сережку". Потом выбрал самую красивую девушку и танцевал с ней "медленный". Моя партнерша прильнула ко мне и пьяно шептала на ухо что-то очень ласковое и многообещающее. ...А потом меня похлопали по плечу и попросили "выйти поговорить".
  
   На кухне наглый паренек встал напротив и, глядя прямо в глаза, сказал:
  
   - А не пошли бы вы, господин хороший, в другое место.
   - Меня зовут Юрий Александрович. Называй меня, сынок, по имени-отчеству. Не стесняйся.
   На кухню ворвался Денис, положил руку наглому парню на плечо и обратился ко мне:
   - Юрий Александрович, а не врезать ли ему по глупой башке? - Потом пареньку: - Ты на кого прыгаешь, Яшка? Я за этого человека тебе челюсть раскрошу.
   - Не стоит, Денис, - сказал я. - Если понадобится я не только этого шибздика, но и всю компашку один в горизонталку отправлю. Они все то ли обкуренные, то ли пропитые насквозь.
   - Ладно, парни! - Поднял руку наглый Яша. - Давайте по-мужски.
   -Давай, - сказал я, испытывая к нему невольное уважение. Во всяком случае, он не испугался.
   - Юрий Александрович, я не спорю, вы интересный человек и сразу затмили весь мужской контингент. Но вы понимаете, что девушки все поделены, и нам не нужно конкурентов в вашем лице. Вы здесь чужой.
   - Знаешь, Денис, мне этот парень нравится. Он хотя бы честен и прямолинеен. Хорошо. Я оставлю вас в покое. Тоните дальше в своей трясине.
   - Юра, - сказал Денис, - я с тобой! Мне здесь тоже тошно.
   - До свидания, Яша, - протянул я руку пареньку. - От души желаю тебе найти силы и выбраться из этого болота.
   - До свидания, Юрий Александрович, - серьезно ответил Яша, крепко пожимая мою ладонь. - Я попробую.
  
   Мы с Денисом вышли на Тверской бульвар, присели на грязную лавку, как принято на изголовье, оглядели Пушкинскую площадь, поток машин, несущийся по улице Горького. И тут наше внимание привлекла очередь в кафе "Лира". Чем знаменито это заведение? О нём в своей песне поет Андрей Макаревич:
  
   У дверей заведенья народа скопленье, топтанье и пар.
   Но народа скопленье не имеет значенья: за дверями швейцар.
   Неприступен и важен, стоит он на страже боевым кораблем,
   Ничего он не знает и меня пропускает лишь в погоне за длинным рублем.
  
   А еще в этом кафе сыночки партийных активистов празднуют день рождения Гитлера. Об этом знает не только "золотая молодежь" улицы Горького и прилегающих окрестностей, но и руководство города и милиция. Но ничто не мешает московским фашистам собираться и при закрытых дверях кафе "Лира" отмечать день рождения человека, по приказу которого убивали наших отцов. Не отцов этих мажоров - те всегда в теплых местах при кормушке, а наших - которые защищали Родину.
  
   Мы проверили содержимое карманов, убедились в своей платежеспособности и решительно двинулись под козырек с надписью "Лира". Молодой милиционер, стоявший у самых дверей, на наши красные удостоверения с гербом отреагировал уважительным кивком и приоткрыл стеклянную дверь, впуская внутрь. Мы вошли в прокуренное фойе и сразу поднялись по лестнице на второй этаж. Именно там собирались мажоры. Именно там заняли свободные места и мы. Пока ожидали официанта, Денис всё ругал своё окружение, взглянув на них моими глазами. Я же наблюдал за тем, что творилось вокруг.
  
   А я сегодня один, я человек-невидимка, я сажусь в уголок.
   И сижу словно в ложе, и очень похоже что сейчас будет третий звонок.
   И мое отчужденье назовем наблюденьем
  
   Всё было именно так, как описывал Андрей Макаревич: пьяные мажоры, продажные женщины, товарищи с востока. Только милиция не раздражалась и никого не уводила: они просто подходили с разгоряченным спиртным гостям, вежливо что-то шептали, те им совали в карман деньги, и "блюстители порядка" удалялись.
  
   Мы посидели, поели-попили, станцевали с только что вошедшими девушками, постоянно кого-то высматривающими за твоей спиной и загрустили. Помните, как заканчивается песня Андрея?
  
   А я все верю, что где-то божьей искрою света займется костер.
   Только нет интереса, и бездарную пьесу продолжает тянуть режиссер.
   Только крашеный свет, только дым сигарет у дверей в туалет. Меня нет.
   Я за тысячу лет. Я давно дал обет никогда не являться в такой ситуации.
  
   И мы ушли оттуда. Вернулись в комнату Дениса и продолжили прерванный уходом из дому разговор. Из соседней комнаты, постучавшись, пришла сестра Дениса - Наташа. При своей необычайной красоте, стройности фигуры, отлично сидящим на ней "фирменным" одеждам, привезенным из заграницы - Наташа была кроткой девушкой. Она работала стюардессой на международных линиях. Она любила брата, ухаживала за ним, как мать. А когда он приводил в дом гостей, всегда следила за тем, чтобы на столе имелась закуска, чистые тарелки, скатерть и салфетки. Она почти ничего не говорила, двигалась бесшумно и, убедившись в порядке за столом, удалялась в свою комнату.
  
   В этом доме жила любовь, здесь было хорошо.
  
  

Не счастье, так несчастье

  
   После того, как мне удалось укомплектовать техникой своё УПП, необходимость работать в ЦП вроде бы отпала. Я стал подумывать о возвращении на родное подмосковное предприятие. Но, видимо, это почувствовал не только я... За неделю я получил два приглашения. Первым ко мне подошел главный инженер московского УПП и предложил место начальника ЭМО у себя. При этом он пообещал в течение года вручить мне ключи от московской квартиры. Я пообещал подумать.
  
   Следом за ним меня вызвал к себе начальник управления нашей конторы и так же пообещал квартиру в столице за то, что я останусь на своем рабочем месте и продолжу успешное выбивание фондов из Мосглавснаба. Я пообещал обдумать предложение и ему ответить.
  
   Потом позвонил в свое родное УПП и рассказал директору о том, что мой трехлетний срок в качестве молодого специалиста подходит к концу, значит, и возможность внеочередного получения жилья так же. По этой причине мне стоит поторопиться с решением жилищного вопроса. А так же рассказал о двух полученных предложениях. Директор сначала возмутился тем, что его ценного кадра пытаются переманить, и заверил меня в том, что у него тоже есть возможность прописать меня в московское общежитие и в течение года выбить для меня квартиру. Потом он поговорил с начальником моего управления, "раскрыл свои карты" относительно моей персоны, и они решили, что оба начнут работу по вручению мне ключей от квартиры, а уж потом меня "поделят" между собой, договорятся...
  
   Вообще-то Олег уже привык к моему отсутствию на родном подмосковном УПП. Он стал начальником ЭМО и очень радовался тому, что у него реальное полезное дело. На работе уже знали о высоком положении его папы и, чтобы удержать молодого специалиста, выбили ему комнату в коммуналке и персональную надбавку к зарплате. Но Олег, кажется, был бы доволен и без этих благ. Работу свою он любил.
  
   Я тоже через несколько месяцев стал обладателем квартиры в московском спальном районе со славным олимпийским прошлым. А работал уже и на свое подмосковное УПП, и на центральное правление, получая приличную персональную надбавку к окладу. Но именно в это время и начались перестроечные события в стране, которые её развалили. Этот развал мы почувствовали, когда стали рваться связи и договора с заводами-поставщиками. Когда танки и бронемашины заполнили Старую площадь и сотрясали стены нашего здания во время потешного бунта под названием ГКЧП. В конце концов, когда опустели полки магазинов и выстроились очереди на отоваривание продуктовых карточек.
  
   Вот когда я оценил в полной мере мое везение в день институтского распределения и тот стакан спирта, который принес опальный Женя, а я по неосторожности выпил. Вот уж в самом деле, это был тот случай, когда не счастье, так несчастье ведет нас к успеху. Нас с Олегом практически не затронул дефицит продуктов в магазинах. Во-первых, ВОС своих сотрудников снабжал продуктовыми заказами, а во-вторых, у нас были "свой" мясник в магазине и "своя" директорша столовой, которые получили от меня в подарок портреты своих любимых дочек в стиле Дали. Также слепые сотрудники наших контор снабжали нас билетами на поезда и самолеты. Без очереди.
  
   Я уж не говорю о нашей культурной программе. В учреждениях ВОС имелись ребята, которые приглашали к себе знаменитостей. И те почитали за честь приехать и бесплатно выступить перед инвалидами и нами, пока еще зрячими. Мы слушали песни Муромова и Талькова с братом-телохранителем, юмористические выступления Ширвиндта с Державиным и Константина Райкина. Наверное, на всю жизнь запомнились слова Кости Райкина: "Посмотрели бы вы сейчас на себя моими глазами! Как сияют ваши лица добрым светом. Как вы все красивы! А знаете, друзья, что наша встреча продолжается уже два часа?" Мы глянули на часы и удивились - нам показалось, что прошло минут двадцать, не больше.
  
   После обеспечения меня квартирой, мои начальники меня, наконец, "поделили". Я вернулся на родное УПП, но иногда продолжал ездить по руинам снабженческих фирм и баз, помогая доставать нужные механизмы для отдела оборудования ЦП ВОС.
  
   В те времена стали появляться кооперативы. Мы с Олегом решили попробовать себя в этом деле. Сначала поработали в кооперативе Валеры, бывшего начальника ЭМО. Потом учредили свою фирму, где я стал директором. Решили развивать сразу три направления: компьютеры, торговое посредничество и строительство. Директора нашего УПП мы, как честные люди, поставили в известность. Он сказал, что не против, если это не помешает основной работе.
  

Эпоха перемен

  
   В это время по стране шествовала странная парочка - Перестройка с Гласностью.
  
   В толстых журналах появились ранее запрещенные книги. Из рук в руки передавались книги Солженицына, "Память" Чивилихина, "Десионизация" Емельянова, антимасонская эпопея Григория Климова, pоман Пастеpнака "Доктоp Живаго", статья Нуйкина "Идеалы или интеpесы", pоман Гpоссмана "Жизнь и судьба", пьеса Шатpова "Дальше... дальше... дальше", "Челюсти" Бенчли, "Плаха" Айтматова, "Белые одежды" Дудинцева, "Зубр" Гранина, "И ад следовал за ним" Юрия Любимова...
  
   Мы стояли в длинной очереди в "Октябрь" на фильм Тенгиза Абуладзе "Покаяние". И я никак не мог соединить в себе "дорогу к храму" с местью мертвецу, тело которого выкапывают и устраивают надругательство. Наше христианство уродливо, нам всем нужно учиться верить заново, думал я, уходя из душного кинотеатра.
  
   Началась борьба с пьянством. Нас вызвал начальник и объявил, что теперь пить можно только дома и при закрытых дверях. А если кто из начальников позволит устроить пьянку в отделе или у него будет выявлен выпивший сотрудник, то начальник заплатит штраф в размере своего оклада жалования. Этого испугались!
  
   Пить на работе прекратили, зато занялись спортом и голоданием по книгам Поля Брега. Питались в диетической столовой на Пушкинской улице, и удивительно как быстро, приучили себя к бессолевой диете и голоданию по понедельникам. По утрам стали бегать трусцой, бросали курить. Погода прояснилась и дожди лили только ночами. Лето продолжалось до глубокой осени. Виноград продавался ящиками по копеечной цене.
  
   Сократился травматизм и больничные, удлинилась жизнь, государство потеряло на продаже водки 30 миллиардов рублей, но получило в два раза больше на счета Сбербанка - народ прекращал пропивать деньги и стал копить на мебель, дачи и автомобили.
  
   Как члена комитета комсомола управления меня снабжали дефицитными билетами. Например, мне удалось несколько раз сходить на "Молодую Москву" в здание Политехнического музея и посмотреть на знаменитых актеров, музыкантов, писателей и деятелей науки. Но, пожалуй, самое интересное, что нам с Олегом довелось посетить - это "Рок-панорама-86".
  
   Происходило это "мероприятие" в Центральном Доме туриста в мае 1986 года. Фестиваль организовали Гагаринский райком комсомола и инициативная группа рок-музыкантов. Выступала там в составе группы "Браво" смешная Жанна Агузарова в красном галстуке. Девушка, не смотря на внешность ведьмочки, имела сильный чистый голос и сорвала неплохие аплодисменты. Выбрасывал руку, указывая на сантехника на крыше Гарик Сукачев, потный, в драповом пальто, выкрикивая что есть сил слова песни "Сантехник на крыше". А в это время рядом со мной ёрзал секретарь райкома комсомола и ворчал: "Ну вот, дали им свободу, теперь всё можно, даже нацистские жесты!"
  
   Но самым необычным стало выступление группы "Ария", которая играла наш, доморощенный "тяжелый металл". Мы сидели на втором ряду напротив трех огромных колонок, из которых на нас грянул звуковой набат из протяжных грозовых раскатов. Со сцены полился вонючий дым. Симпатичные ребята из приличных семей, выскочив на сцену в цветных трико, скорчили страшненькие рожицы, забирались на колонки и с грохотом прыгали на деревянный настил сцены. Олег пытался что-то сказать мне после концерта, но я оглох. В ушах пару часов стоял свист, и мы с ним общались жестами.
  
   Потом пошло-поехало: Чернобыль, приход во власть Ельцина, вывод войск из Афганистана, освобождение академика Сахарова, принятие законов о легализации частного предпринимательства и кооперативов, празднование Тысячелетия крещения Руси, события в Карабахе и Степанакерте, пролилась кровь в Грузии, Узбекистане, Абхазии и Южной Осетии, Прибалтике, Молдавии, Азербайджане, "парад суверенитетов" союзных республик, упразднение СЭВ и Варшавского договора, Беловежское соглашение о развале СССР, либерализация цен, ГКЧП...
  
   Народ пьянел от свободы и потихоньку дичал, облака закрыли солнце, люди кочевали от митингов к очередям, но появились ночные магазины, где круглые сутки продавали всё, что хочешь с наценкой.
  
   Мы в 1990-м не успели из отпуска на "Десант в гнездо гласности" в Лужники, где "высадились" Ozzy, Scorpions, Bon Jovi, Skid Row, Cinderella, Motley Crue, Gorky park. Мы пропустили шоу Уотерса на обломках Берлинской стены, в котором приняли участие "Пинк флойд", Брайн Адамс, Синди Лаупер, Шинед О'Коннор, "Scorpions", Берлинский филармонический оркестр, Хор берлинского радио, и даже Военный оркестр Советской Армии. Посмотрели мы это супер-шоу ночью по телевизору.
  
   Но уж после победы над ГКЧП в 1991-м не попасть на "Монстров рока" мы не посмели.
  
   Приехали мы в Тушино после полудня во время "разогрева" публики малоизвестными тогда группами "Pantera" и "The Black Crowes". Толпа народа численностью около миллиона человек почти до краев заполнила летное поле и напоминала бурлящее море, разбитое на сектора цепями милиции и солдат в касках. От нас до сцены было метров триста, но перед нами стояли две стены метров десять высотой: одна телевизионная, показывающая солистов крупным планом, вторая - из черных динамиков. Сила звука была такой, что даже бывалые любители рок-музыки иногда закрывали уши, а некоторые девушки даже падали в обморок. Разгорячилась не только молодежь, но и охрана. Тут и там вспыхивали драки, мелькали резиновые дубинки, выезжали на поле милицейские машины и даже БТР, над нашими головами барражировали вертолеты.
  
   У нас "на галерке", нравы были посвободней. Милиции по близости не было, поэтому жгли костры, танцевали, пили водку, обнажали торсы и махали майками, как солисты на сцене. В основном, ребята вокруг нас вели себя хоть шумно и энергично, хоть и были мокрыми от пота, но держали себя в рамках. А вот чуть дальше, метрах в пятидесяти, обосновались полные уроды. Они ревели матом, корчили страшные рожи, бросали бутылки и горящие поленья из костра вперед, где плотной массой качались волны из голов. Среди нас появлялись раненные с окровавленными головами, их уводили под руки - кого к машинам "скорой помощи", кого домой.
  
   После столь профессионального "разогрева", казалось, нас уже ничем не удивить. Но, как на сцену выбежала четверка "Метаllica", как с первыми громовыми аккордами на сцене взорвался фейерверк - это всех ошеломило. От взрыва я почувствовал удар звуковой волны по голове и груди, уши заложило. Впрочем, гитары Джеймса Хэтфилда и Кирка Хэммета ревели ненамного слабей взрыва на сцене. Скорей, все дальнейшее выступление можно было бы сравнить с одним затяжным взрывом. После той контузии с большим трудом узнал, что же такое поют волосатые парни в черном - это оказалась знаменитая песня.
  
   "Enter Sandman" "Песочный человек"
  
   Say your prayers little one Ты молись, сынок, молись
Don't forget, my son За людей всей земли,
To include everyone Только не молчи, малыш,
   Tuck you in, warm within Грех по ветру развей,
Keep you free from sin Вот уже стучится в дверь
Till the sandman he comes Твой песочный человек.
   Sleep with one eye open Спи в полглаза, милый,
Gripping your pillow tight
Тихо в подушку рыдай.
   Exit light Свет, прощай,
Enter night
Здравствуй, ночь.
Take my hand
Руку дай,
Off to never never land
Мы с тобой уходим прочь.
  
   Когда вышли на сцену "AC/DC", над полем сгустилась ночная тьма. Тем ярче светилась сцена, тем эффектнее взрывались фейерверком десяток пушек. Сила звука, казалось, достигла предела выносливости. Когда Ангус Янг в школьном костюме с шортами небрежно перебирал пальцами по грифу, все подняли головы к небу, ожидая увидеть грозу, но гром этот грянул из стены динамиков. Вокал Брайана Джонсона в черной кепке напомнил мне звучание "Назарета" - вибрирующий хриплый визг на высоких нотах. Как не лучше к этому оглушающему артобстрелу подходила и первая песенка:
  
   "Thunderstruck" "Громом пораженный"
  
   Thunder, thunder, thunder, Гром! Гром!
I was caught
Я попался в ловушку
in the middle of a railroad track
Посреди железнодорожных путей.
I looked round
Я оглянулся
and I knew there was no turn
ing back и понял, что назад дороги нет.
my mind raced and I thought what could I do
Я лихорадочно думал, что делать
and I knew
И я знал,
there was no help, no help from you
! Что от тебя помощи ждать бесполезно!
  
   ... Закончился концерт около десяти вечера. Мы с Олегом вместе с горячей толпой выходили с летного поля по коридору, ограниченному рядами конной милиции. Рядом подпрыгивал парень лет четырнадцати в одних шортах и босиком. Он кричал нам, что приехал из Питера, своих давно потерял и остался без обратных билетов и денег.
  
   А вообще-то их сюда приехало немало - в два поезда едва поместились. Куда идти, он пока не знает, но попробует найти друзей. Причем, казалось, что эти мелочи его только забавляют. Олег протянул беззаботному мальчугану какие-то деньги и свою рубашку, оставшись в куртке на голое тело. Мальчуган небрежно принял подарок и без долгих прощаний растворился в толпе.
  
   Оказалось, станцию метро "Тушинская" закрыли, мы поблуждали по ночному городу, взяли такси и разъехались по домам. Дня три я плохо слышал, голос хрипел, болело все тело, но впечатления от концерта еще несколько месяцев будоражили сознание. Все же это был шок.
  
  
  

Взаимное воспитание

  
   Если женщины думают, что мужчина в счастливом браке будет вести себя, как пай-мальчик, смею заверить, они сильно ошибаются. Должно пройти немало времени, прежде чем бывший холостяк сменит свои старые, многолетние привычки на свежие, семейные. Никто и ничто не могло воспрепятствовать нашим встречам с Олегом, которые чаще всего случались в дни получки. Обычно это происходило "на нейтральной территории": в теплое время года на природе, а в холода - в ресторанах или в общежитии холостяков. И хорошо, если мы укладывались в один вечер, а то ведь случалось, что вечера не хватало, и мы от двух до четырех вечеров проводили вместе.
  
   Жена моего друга иногда теряла терпение и выражала негодование. Несколько дней молчала, выслушивая заунывные объяснения мужа и "прости, дорогая, я больше так не буду". Потом оттаивала, и в дом возвращался мир. Потом наступал день получки, и всё повторялось. Поэтому Алла нащупала более действенный метод, свидетелем которого пришлось стать как-то и мне.
  
   К вечеру второго дня наших с Олегом посиделок я вызвался проводить сильно уставшего друга до дому в Медведках. После длинного звонка дверь открыла невозмутимая Алла, вежливо поздоровалась со мной, визуально определила степень вменяемости супруга, молча выставила на лестничную площадку чемодан Олега и тихо закрыла входную дверь. В народе этот приём называется "выставить мужа за дверь". Мы с другом минут пять туповато пялились на оранжевый предмет багажа, потом Олег глубоко вздохнул, поднял его и понес к лифту. Заночевал он у меня.
  
   Утром Олег напомнил о наступлении выходных, и предложил съездить за грибами. На Курском вокзале сели в первую же уходящую электричку. Молча смотрели по сторонам. Промелькнули бетонные башни окраины, поплыли дачные поселки, пятиэтажки пригородов, дорожные развязки, перелески, поля... Вдруг Олег показал на сосны за окном и предложил выйти здесь.
  
   Сошли мы на незнакомой платформе, спустились по лестнице и сразу вошли в прохладу леса. Узкая асфальтовая дорожка через полчаса привела нас к распахнутым воротам санатория. Вошли внутрь и огляделись. Фасад главного корпуса был обставлен строительными лесами, под забором стояли поддоны с красным кирпичом, растворомешалка, высились горы песка и штабеля мешков с цементом.
  
   Из будки вынырнул огромный дог и, позванивая цепью, с ворчанием подошел к нам. Заглянул в наши помятые лица, понюхал воздух, зашел сзади и деловито хватанул за филейную часть сначала Олега, а потом и меня. Мы запоздало вскрикнули и побежали ко входу в корпус. Там нас встретил заспанный сторож и поинтересовался:
  
   - Укусил?
   - Ага! Обоих, - пожаловались мы, потирая больные места. Двойной слой толстой джинсовой материи не позволил собачим клыкам достать до мяса. Но, судя по боли, синяки все равно останутся.
   - Молодец! - зевая, констатировал сторож. - Не зря суп мясной животное хлебает. Да вы проходите. Мы сейчас завтрак сообразим. - Оглянулся на пса и гаркнул: - Терминатор, место!
  
   В главном корпусе среди строительного беспорядка сторожка выглядела оазисом уюта и покоя. Три застланные кровати, круглый старинный стол под скатертью, шифоньер, полки с книгами, шторы на окнах. А самое главное - устоявшийся запах мясного супа, предназначенного как для сторожа, так и для собаки. У нас заурчало в желудках. Мы не завтракали. Старик поставил чайник, нарезал хлеб, достал из холодильника колбасу, сыр и ставриду холодного копчения. Мы помыли руки и сели за стол.
  
   Старик сначала предложил оплатить угощение, и только, получив запрошенную сумму, принялся резать продукты и наливать в тарелки суп.
  
   Мы позавтракали, получили приглашение "заглядывать на огонек" и продолжили путь. Грибов в лесу не оказалось. Мы вышли в поле и побрели вдоль ручья. На нашем пути попадались деревеньки с покосившимися избами. За черными заборами ковырялись в земле старушки. Они приветствовали нас, звали в гости, просили привезти из города сахарку и жить сколько вздумается. Ну, а если колбаски или сыру - то хоть навечно поселяйся.
  
   Зашли в смешанный лес, там побродили, но бесполезно - благородных грибов не было, только вялые сыроежки и сочные мухоморы. В лесу Олег рассказал, что причиной знакомства с Аллой стал... международный шпионский скандал. Дело в том, что, работая в американском посольстве, Алла понравилась одному морскому пехотинцу, который состоял в охране. Жизнь у этих бравых ребят была незавидная: они почти не выходили за забор посольства. Исключение составляла получасовая утренняя пробежка.
  
   Парень тот, ежедневно встречал стройную красавицу Аллу в белоснежном переднике с опущенными дивными глазами и вспоминал рассказы русской бабушки о необычайной красоте, кротости и верности русских женщин. Как говорится, бабушки плохому не научат... Влюбился морпех в Аллочку насмерть, предлагал ей руку и сердце, любовь до гроба и огромный дом в штате Виржиния. Когда об их отношениях доложили "кому следует", Аллу вызвал начальник и вместо разноса предложил ей принять предложения американского Ромео со всеми вытекающими брачными последствиями. Нашей разведке нужны были свои люди во вражеской среде.
  
   Алла пообещала подумать, а сама стала молить Бога, чтобы Он устроил так, чтобы и работы не потерять, и шпионкой не стать. К тому же Алла имела несчастье любить свою страну, родителей, брата с сестрой, и не представляла себе жизни без них, в далекой чужой стране. Ее молитвы были услышаны. Это она поняла, когда через две недели после разговора с полковником разведки, всех советских сотрудников американского посольства собрали на Пречистенке в здании УпДК.
  
   Им объявили о том, что правительство СССР выслало из страны американских работников советского посольства в США за гнусный шпионаж, на что американское правительство вероломно ответило отказом от советских сотрудников в их осином гнезде - американском посольстве, где наши герои осуществляли свою разведывательную деятельность на благо мира. Так прервался роман морпеха с девушкой Аллой, которая с радостью ответила на ухаживания нашего, родного, русского парня.
  
   Слушая рассказ Олега, я чувствовал, то его уколы ревности, то его восторг перед Аллой, то чувство превосходства над американцем.
  
   Вышли из лесной тени в поле, а тут солнце поднялось в зенит, и наступила настоящая теплынь. Мы набрели на пруд, искупались. Прилегли позагорать на травку. Разбудили нас коровы, которые пришли сюда на водопой. Пришлось уступить место жаждущим и продолжить путь.
  
   Пошли наугад и скоро вышли к кладбищу. На противоположной его окраине стояла небольшая кирпичная церковка. Мы толкнули дверь, она подалась, и мы вошли внутрь. Храм был пуст. Мы осмелели и подошли к самому иконостасу. Олег порывисто встал на колени и начал класть земные поклоны. Я стоял рядом и в упор разглядывал лик Иисуса Христа прямо перед собой. "Господи, помилуй!" - повторял я снова и снова. Ничего более в голову не приходило. Но и после такой туповатой молитвы на душе полегчало. Перед выходом из церкви я оглянулся, встретился взглядом со Спасителем и мысленно произнес: "Помоги мне найти Тебя! Пожалуйста..."
  
   За кладбищем, через перелесок мы обнаружили шоссе. Олег поднял руку. Несколько машин пронеслись мимо, зато следующие две притормозили одна за другой. Олег выбрал "Мерседес", и мы с ветерком понеслись в город. Вышли на Покровке и спустились в подвал.
  
   Здесь некогда располагалась студия художников. В последнее время - иконописная мастерская. Впрочем, толкались тут люди разные. Олег, например, дружил с реставратором храмов, по имени Вольф - бородатым немцем, фанатиком своего дела. Олег уже пару раз выезжал с ним на раскопки фундаментов разрушенных церквей. Они там копали, рисовали эскизы, разыскивали в архивах документацию, имеющую отношение к церквям. Олег привозил из таких командировок старинные иконы, складни, церковную утварь.
  
   Кроме того сюда съезжались православные мужики, обменивались новостями, обсуждали прочитанные писания святых отцов, богословствовали, несколько выпивали. С некоторых пор у меня появилась собственная градация братьев по вере: монахи, мученики, воины, фарисеи, хулиганы и блудные сыны. Сам я себя причислял то к одной группе товарищей, то к другой, тяготея в основном к последнему варианту.
  
   В тот злополучный день мне пришлось общаться с явно выраженным хулиганом по имени Никита. Тело и голос его обладали нетипичной для столичного интеллигента мощью. Познакомились мы раньше, но разговорились впервые. Вольф с Олегом уже сели на УАЗик и срочно выехали "в натуру". Все остальные бородачи потихоньку разошлись, а мы с Никитой всё обсуждали письма игумена Никона Воробьева и его теорию о невозможности жить в современном мире по писаниям древних святых отцов. Вышли последними, тщательно захлопнув разбитую дверь времен Гиляровского.
  
   Двигаясь строевым шагом, мой собеседник развил такую непростую тему, что её хватило на три улицы, которые мы последовательно прошли, никак не в силах расстаться. Наконец, он остановился как вкопанный, указал могучей десницей на странное здание, видимо культового назначения, и прогремел раскатистым басом:
  
   - И что ты скажешь по этому поводу?
   - Одно скажу: это не храм Божий, - сказал я, убедившись в отсутствии креста. - Это что-то диаметрально противоположное.
   - ...И будешь прав! - рявкнул собеседник, испугав одинокого прохожего. - Это гнездо сатаны в сердце Третьего Рима!
  
   Перепуганный гражданин, несколько раз оглянувшись на нас, засеменил прочь и свернул за угол дома. Никита что-то гремел насчет "слащавой политкорректности" и невозможности нахождения в центре святого града какого-то языческого капища. А в это время из-за угла дома, где скрылся пугливый дядечка, бесшумно выехала патрульная машина и остановилась точно рядом с нами. Последовала традиционная проверка документов и приглашение проехать в отделение. Там нас с Никитой разъединили и развели по разным кабинетам.
  
   Как только дверь за моей спиной закрылась, я почувствовал удар сзади по затылку и отключился. Через какое-то время очнулся в камере. Судя по черноте, зияющей в окне, стояла ночь. Тело болело с головы до пят. Во рту ощутил распухший язык и железистый привкус крови. Опираясь на стену, встал на ватные ноги, голова кружилась, тошнота волнами подкатывала к горлу. Постучал кулаком в окошко в двери. Снаружи приглушенно зазвенели ключи, дверь открылась. В камеру вошли двое румяных мужиков в расстегнутых на груди кителях.
  
   - Очнулся? Готов к продолжению?
   - Только один вопрос, - прохрипел я. - За что?
   - За оскорбление чести и достоинства мирных граждан.
   - Что-то не припомню, чтобы мы кого-то оскорбляли.
   - Ничего. Ты у нас сейчас всё вспомнишь. Даже то, чего не было.
  
   И снова на меня посыпались бессистемные удары резиновой дубиной по всему телу. Последнее, что промелькнуло в голове перед потерей сознания - это злобный взгляд испуганного прохожего и мой собственный крик палачам: "Псы продажные!"
  
   Наутро после "задержания" нас отпустили. Разумеется, никакого дела на нас не завели. Просто избили и всё. Как только мы свернули за угол, Никита несколько минут "выпускал пар", замысловато ругаясь.
  
   - Давай поговорим, как братья во Христе, - сказал я, дождавшись паузы. - Ты вообще-то в Бога веришь?
   - А ты сомневаешься? - буркнул тот.
   - Если эти продажные костоломы из нас не сумели вышибить веру, то вывод мы обязаны сделать в соответствии со святоотеческим учением. Итак, почему Господь попустил это наше избиение?
   - Ну?..
   - "Всякому падению предшествует приступ гордости". Так?
   - Вроде, - почесал Никита шишку на затылке. Кстати, лица наши почти не пострадали. Всё тело покрывали синяки, но на лицах - ничего. Профессионалы!..
  
   - Значит, виноваты не оскорбленный в своих духовных заблуждениях человечек и не нанятые им продажные псы демократии, а мы и только мы! Нечего было поносить чужую святыню. Пусть эти люди в заблуждении, пусть мы сто раз правы. Но осуждать никого мы не имеем право. Вот какой вывод я предлагаю сделать.
   - Вывод правильный! - загремел он снова, искоса зыркнув на меня. - Только я буду не я, если этих христопродавцев не накажу.
   - ...Чтобы снова получить урок смирения? Только в следующий раз посерьезней?
  
   - Пусть. Готов ответить по всей строгости закона. Любую епитимию понесу. Но только эти вчерашние деревенские пацаны должны узнать, что не всё в нашей стране можно купить за деньги. Я их еще в храм на покаяние приволоку! Они у меня вспомнят, как бабушка их вере отцов учила. Они у меня всё вспомнят! "Даже то, чего не было"... Я их так тряхну, что у них вся генетическая память мигом всплывет из глубин подсознания.
  
   - А я, брат, доволен, что получил этот урок. Честно! И за мужичка того испуганного, и за этих "вчерашних деревенских пацанов" всю жизнь молиться буду. У меня теперь на всю жизнь отпадет желание осуждать и вешать ярлыки на нос. А отмщение и суд целиком отдам Господу Богу. "Мне отмщение и Аз воздам!"
  
   - Каждому своё.
   - А знаешь, что эта надпись висела над входом в Бухенвальд?
   - А еще знаю, что это принцип справедливости римского права, высказанный Цицероном.
   - Рим со своим правом и справедливостью пал. А нам еще стоять до Второго пришествия. А выстоять мы можем только с Божией помощью. А Господь помогает смиренным, а гордых наказывает.
  
   Дальше мы пошли молча, размышляя каждый о своём. До самого метро. А потом разошлись каждый в свою сторону.
  
  
  

Зависть и свобода

  
   "Убьют Меня из зависти", - сказал Господь апостолам. С тех пор, как мы с Олегом стали "кооператорами", нам нередко приходилось испытывать на себе действие этой убийственной страсти.
  
   Дело в том, что дела нашего бизнеса шли не так уж и плохо. Во-первых, Олега нашел его давний друг, полковник спецслужб Михаил Иванович, которому он однажды помогал проникнуть в воровскую среду Нижнего. Полковника отправили на пенсию, и он стал консультантом по безопасности, то есть, иными словами, предоставлял предпринимателям "крышу".
  
   В те времена в новые частные предприятия обязательно приходил бритоголовый качёк в кожаной куртке и предлагал свои услуги по охране за 30% от получаемой прибыли. Отказаться от таких услуг находили смелость далеко не все. Приходил один такой и к нам. Он дал на рассмотрение своего предложения три дня и напоследок предупредил, что отказа не примет.
  
   Вот тут и появился Михаил Иванович. Он сам встретился с братвой на уровне вора в законе. Там сказал, что мы с Олегом находимся под его защитой, и если что с нами случится, он "эту дешевую бандитскую шайку лично завалит". С сотрудниками КГБ, даже если они в отставке, бандиты не связывались. Так мы обрели весьма солидное покровительство. К тому же полковник зарабатывал неплохие деньги и размещал прибыль, как положено, в "разных корзинах". Разузнав о нашем бизнесе, он предложил нам свои деньги в качестве оборотных средств.
  
   К тому времени в нашей фирме уже работали две бригады строителей, шустрый торговый посредник со связями, но самую большую надежду мы возлагали на компьютеры - мы чувствовали, что за ними будущее. Михаил Иванович предоставил нам своего сына Ивана, и тот закупал компьютеры заграницей и возил их на наш склад. Мы их довольно успешно продавали, как частным лицам, так и на предприятия. Часто новенькие "машины", как их называл Иван, стояли без дела на столах начальства: учиться работать на них не хватало ума и времени, зато наличие "современной техники" придавало имиджу владельца высокий статус.
  
   Как-то мы продали моему знакомому главному инженеру московского УПП три компьютера. Видимо, он созвонился с моим подмосковным директором и похвастался, что и ему новое перестроечное веяние не чуждо. Вызвал меня мой директор, долго спрашивал о работе. Убедившись, что поручения выполняются, он стал интересоваться моим компью-терным бизнесом. Я рассказал ему вкратце о схеме поставки "машин", рекламе и сбыте. Директор внимательно слушал, кивая головой.
  
   А потом... Потом он, вперив в мою переносицу тяжелый начальственный взор, спросил:
   - Так сколько же ты зарабатываешь?
   - В прошлый месяц получилось пятнадцать тысяч рублей, - сказал я честно.
   - Сколько? - вскочил директор из-за стола и забегал по кабинету. - А ты знаешь, сколько я зарабатываю? Полторы тысячи! А он, мальчишка, пятнадцать тысяч!
  
   После этого разговора на следующий день я закончил свои дела по УПП и с обеда уехал на заключение договора о поставке компьютеров с одной солидной фирмой. На подобные мероприятия положено было являться лично директору в дорогом французском костюме на черном "мерседесе" и в сопровождении телохранителя. Что я и сделал.
  
   На следующий день утром вызывает меня к себе начальник отдела кадров УПП и требует написать отчет о работе, сделанной в послеобеденное время. Как честный человек, я описал всё, чем занимался, с припиской "в связи с устной договоренностью с директором УПП о моем свободном графике работы". Через полчаса вызвал меня к себе директор, швырнул на стол мой отчет и спросил:
  
   - Что это?
   - Правда, - ответил я, ожидая неприятности, - и ничего, кроме правды.
   - Сколько тебе нужно дней для передачи своих дел и увольнения?
   - Думаю, дня хватит, - со вздохом ответил я
   - Тогда передавай дела заместителю и увольняйся.
   - Слушаюсь.
  
   Вместе со мной с предприятия уволился и Олег. Теперь у нас стало больше времени заниматься бизнесом и личными делами. Олег на купленном участке земли под Бронницами строил дом и поселковый храм-часовню. Я иногда помогал ему, иногда читал церковную литературу, ездил в паломнические поездки по святым местам.
  
   И всё вроде бы у нас было неплохо, только не чувствовал я удовлетворения от моей жизни. Моя вера жила в мозгу и спускаться в сердце не спешила. И это меня тяготило.
  
  

Моя любимая

  
   Сегодня я снова ходил на встречу с тобой. Там, на многолюдных улицах, ты улыбалась мне счастливой улыбкой, смеялась так звонко и беззаботно. Мое бедное сердце сжималось от сладкой боли, которая разливалась по всему телу, по всей душе.
  
   Знаешь, любимая, ты не должна бояться меня обидеть или оскорбить. Говори мне все, что хочешь; все, что придет на ум. Я не обижусь. Ты не сможешь меня опечалить. То, что исходит от тебя, всегда будет нравиться мне, независимо от смысла и содержания. Ты научила меня великому искусству: слышать молчание между твоих слов, читать между строк твои письма и видеть сердцем невидимое глазом.
  
   Самое главное, что ты мне даешь, нельзя ощутить телесными органами чувств. О, это настолько тонко, что и душа иной раз беспомощно умолкает. Быть может, только дух, мой таинственный сокровенный помощник, способен в полной мере оценить это и помогает мне правильно относиться к тебе. Мне кажется, что моё чувство к тебе пронизано этим сияющим духом любви.
  
   Поэтому, будь со мной такой, какая ты есть на самом деле - светлой, доброй, веселой и... беззаботной. Ты не бойся, если нужно, я возьму на себя все твои скорби, всю боль, которую тебе дано понести в этой жизни. Я всегда буду твоим щитом и мечом. А ты... любимая, ты просто живи как хочешь, дыши полной грудью, смотри прямо вперед и говори, и молчи, и смейся и плачь, если нужно. Я разделю твою радость и вытру твои слезы.
  
   Тебе не стоит заботиться о своей внешности. Я знаю, для женщины это так важно. Но мне все равно, как ты выглядишь сегодня. Мне известно, как ты умеешь со вкусом подбирать себе одежду. И, конечно, иной раз ты выглядишь так, что дух захватывает. Но, поверь, и в поношенном халате, и в телогрейке, и в старом пальто ты не меньше дорога мне, чем в роскошном вечернем платье. Знаешь, пожалуй, будь усталой, раздражительной, злой даже... Я пойму и не отвернусь. У женщин гораздо больше, чем у мужчин для этого поводов, вполне простительных, учитывая женскую хрупкость и столь приятную слабость.
  
   Пусть на твоей губе выскочит герпес, пусть прыщи покроют твой лоб или щеки, пусть тушь с ресниц потечет или размажется помада - неважно! Ты и в таком виде будешь мне бесконечно мила и дорога. Может, даже больше, чем в сверкании праздничной красоты. Я готов платком вытирать подтеки туши на твоем лице, мазки помады; лечить мазью герпес на твоей губе и протирать тоником прыщи. Лишь бы ты стояла рядом, и сквозь одежду, кожу, кости и мышцы я чувствовал, как бьется твое сердце, лишь бы изредка наши глаза встречались, а твое дыханье долетало до моей щеки. И не надо тревожиться о свежести дыхания или запахов тела. Все твои запахи я приму и буду вдыхать с удовольствием, как тончайший аромат, потому что это твоё, потому что от тебя.
  
   И не стоит тебе, как всем, бояться старости! Наша любовь с годами, как вино, будет становиться только крепче и слаще. Не волнуйся за свою фигуру. Полнота придется тебе к лицу. Округлость тела добавит тебе женственности. Ты не растолстеешь - нет! - раздобреешь, то есть станешь добрей и мягче. Пусть седина тронет твои волосы - они станут от этого лучше и засияют той немыслимой красотой, в которой блеснет благородное серебро или роскошная платина. Не скрывай морщин - позволь им непрестанно дорисовывать твой портрет тончайшими мазками, доводя его до мудрого совершенства гениального шедевра.
  
   Ты не должна бояться рожать детей. Пусть от беременности опухнет лицо и отекут ноги. Ты не станешь для меня менее красивой, наоборот. Я буду терпеливо переносить твои капризы и перепады настроения. Мы купим тебе красивое просторное платье и мягкую обувь. Тебе будут уступать место в транспорте и в очередях. Ты увидишь, с каким уважением к тебе станут относиться все, даже бывшие недоброжелатели, потому что рожать - это святое. А когда у нас появится ребенок, я обещаю, что по ночам я буду вставать, когда он заплачет. Сам сменю пеленки, дам соску и успокою колыбельной. Я вас с дитём окружу заботой и любовью. Ты у меня станешь самой счастливой мамой с самым желанным ребенком на руках.
  
   Обещаю всегда любить твоих родителей и всех твоих родственников. Ведь они вырастили тебя и с младенчества окружили своей любовью. Я даже не стану ревновать тебя к твоим бывшим возлюбленным. Ты сможешь рассказать мне всё, что вы пережили и почему расстались. Мы-то с тобой никогда не расстанемся. ...Впрочем, если случится такое, и ты полюбишь другого, я не буду стоять на вашем пути. Только знай, любимая, у меня никогда не будет другой женщины, кроме тебя. Если ты оставишь меня, я молча уйду и до последнего дыхания буду ждать твоего возвращения. А когда ты вернешься, ты не услышишь от меня ни слова упрека. Я просто протяну к тебе руки и скажу: "Здравствуй, любимая! Я так соскучился по тебе!" А ты... просто на своём опыте поймешь, что никто и никогда не сможет любить тебя так, как я.
  
   Знаешь, любимая, мы всё выдержим и переживем. Нет ничего, что могло бы умалить и разрушить это великое и святое, чистое и освежающее, нежное и могучее, застенчивое и гремящее на всю вселенную - нашу любовь.
  
   ...Любимая, где же ты?
  
   ...Почему до сих пор я не встретил тебя?
  
  
  

Восхождение на крест

  
   Случилось это в одно из паломничеств, которые я иногда затевал, пытаясь узнать о вере как можно больше. Нас там было не так уж и мало. Моя довольно унылая потрепанная личина вряд ли чем-то выделяла меня из толпы сограждан.
  
   Но тощий монах, проходя мимо, вдруг остановился, поклонился мне и, взяв за руку, сказал:
   - Пойдем со мной, брат.
  
   Этот неожиданный поклон, обращение "брат", ветхий его подрясник - всё это мне так легло на душу, что не задумываясь пошел за ним следом. Мы спустились по крутой лестнице в подклеть храма и сели за пустой пыльный стол. Я смущенно впервые поднял на него глаза. Монах смотрел на меня кротко, с едва заметной улыбкой. Из-под шапочки выбивались грязноватые спутанные волосы и, стянутые на затылке черным шнурком, стекали за шиворот на спину; открытая взору половина лба удивляла чистотой и высотой, борода небрежно путалась и низ её лежал на сложенных на столе руках...
  
   Но глаза!..
  
   Как это они могли совместить мудрость старца и безыскусную ясность младенца? Но взгляд!.. Вы когда-нибудь видели, как из глаз струится свет? ...Вы когда-нибудь чувствовали, как этот невидимый свет окутывает и увлекает вас куда-то ввысь, в неведомые миры, где так хорошо, как на земле не бывает и в мечтах.
  
   Мне захотелось рассказать ему всю свою жизнь, о несчастьях и мечтах, о поисках истины и тупиках, обо всём... Но что-то мне подсказывало бессмысленность этого движения души. Так на тебя смотрит человек, который знает о тебе гораздо больше, чем ты сам. Это мне нужно слушать его, жадно и ненасытно.
  
   - Хочешь исповедаться? - спросил монах.
   - Я не знаю как, - прошептал я.
   - Вставай.
  
   Он встал в углу рядом с аналоем, надел ленту епитрахили, поручни и стал читать молитвы. Меня подхватило плавное течение и понесло вдаль, туда, откуда веяло светом и теплом. Я стоял на коленях, на моей голове, покрытой епитрахилью, лежала его рука, от подрясника пахло землей и цветами. Он спрашивал меня о грехах, я отвечал "грешен" или "нет". Наконец, он прочел разрешительную молитву, поднял меня и попросил приложиться к Кресту и Евангелию. Я коснулся их губами, распрямился и почувствовал себя легким и радостным.
  
   Монах взглянул на меня, улыбнулся и кивнул:
   - Полегчало?
   - Да, спасибо, - ответил я смущенно.
   - А хочешь узнать, что значит быть христианином?
   - Да, - сказал я нерешительно.
   - Ты не бойся, Юра, неволить тебя никто не вправе. Обещаю, если ты не примешь это, то уйдешь отсюда, как будто ничего и не было.
   - Я согласен!
   - Хорошо.
  
   Монах зажег свечи. Затеплил лампаду. Стал на колени перед иконостасом. Я тоже опустился на колени рядом, чуть сзади. Сначала ощутил жесткость каменного пола, потом расслабился, боль утихла, и я превратился в слух. Монах так уютно молился, так естественно и просто, будто жил этим всю жизнь. Прозвучали слова: "Покажи сему рабу Твоему милость Твою неизреченную и снизойди Духом своим Святым".
  
   Я прошептал: "Господи, помилуй". Меня осенило что-то очень приятное, светлое и теплое. Порывом ветерка долетел до меня тонкий цветочный аромат. Наконец, меня подхватило плавное течение и понесло по восходящему потоку вдаль. Где-то сзади-снизу осталась земля, потом и облака, потом меня окутали звезды и черный космос, потом и это улетело прочь. Меня вынесло на огромное облако. Я влетел внутрь и полетел сквозь огонь. Меня обожгло, потом будто от тела отслоилась окалина и слетела прочь. Потом еще и еще. Я стал легким и прозрачным, как привидение.
  
   Наконец, я оказался в черном мраке перед невидимой стеной в абсолютной тишине. Откуда-то издалека доносились молитвы, я повторял их и словно посылал туда, за невидимую преграду. Но и это закончилось. Я стоял один в темноте и молчал, ожидая чего-то очень важного. Вдруг пространство вокруг меня наполнилось раскатами грома и прогремел Голос: "Благословляю!" ... И я рухнул в пропасть. Летел вниз так стремительно и беззвучно, что мне бы испугаться, но нет, страха не было. Скорей, детское любопытство, доверчивое и открытое всему доброму и новому... И вот я остановился.
  
   Будто упал занавес, и распахнулась бесконечность: пространство здесь оказалось настолько безграничным, насколько способен принять разум. Мои руки оказались прикованы к перекладине креста, ноги упирались в нижнюю часть стойки креста. Я попытался подвигать телом, и мне это удалось. Руки сгибались, я мог ими касаться лица, груди. Ноги сгибались, я мог подтянуть их выше. Но потом, как только я переставал прикладывать усилия, руки, ноги и голова занимали привычное положение человека, распятого на кресте. Разобравшись с возможностью движений тела, я вернул свое внимание к окружающему великолепию и стал его рассматривать.
  
   Подо мной чернела бездна. Оттуда доносились крики несчастных людей и звериное рычание. Оттуда иногда поднимались и долетали до меня горячие смрадные ветры. Когда я всматривался вниз, мне открывались адские глубины, наполненные обгоревшими людьми, объятыми ревущим огнем. Когда я хотел увидеть кого-то из своих умерших знакомых, мне показывали его. Я обнаруживал его в муках, извивающегося в языках пламени - и от сострадания сжимался от боли в клубок.
  
   Надо мной сияли небеса. Оттуда лился яркий свет, доносились приятные звуки. Там пели гимны, славили Бога, заливались на разные голоса птицы. Я всматривался в эту блаженную высоту, мне открывались все новые и новые слои света. Люди там сияли отраженным светом, льющимся от единого источника - Бога. Там всё - лица святых, их руки, их песни - устремлялись к центру всего и вся - к Богу.
  
   Между Небесами и преисподней - прямо передо мной расстилалась поверхность земли. Здесь она была и круглой и плоской одновременно. Во всяком случае, я мог видеть как на ладони всё, что происходит в России и в Австралии, в Северной Америке и в Африке. Одинаково резко и четко видел я вершины гор и дно океана, мелкую песчинку пустыни и середину перистого облака, моего знакомого в Москве и неизвестного буддийского монаха на вершине Тибета.
  
   Когда я удовлетворил свое любопытство, у меня в голове возник вопрос: "Что теперь?" За вопросом последовал ответ: "Ты можешь помочь людям. Твоей молитвы ждут Господь и каждый человек, которого ты обнимешь своей любовью. Молись!" - "Как? Я толком и не умею". - "Начни. Молитва дается молящемуся".
  
   И я почти не раздумывая о смысле слов, начал свою первую настоящую молитву. Я славил Бога и благодарил Его за дарование мне такой незаслуженной милости. Я каялся в своих грехах и просил прощения тех людей, которых знал близко. По мере углубления в молитву, мне открывались беды людей малознакомых, но которые как-то повлияли на мою судьбу. Потом передо мной стали проходить те, кого я обидел, и те, кто обижали меня. А потом и вовсе незнакомые мне люди и даже целые народы...
  
   И открылось мне, что каждое молитвенное слово мое чутко слушалось и Небесами, и землей, и адом. Но самое главное - каждое слово молитвы слушал Господь и, я почему-то был уверен, что Ему очень приятны и нужны мои молитвы за людей. Господь любил каждого из них, Он желал каждому спасения и блаженства, Он очень и очень хотел поделиться тем несметным сокровищем блаженной любви, которым владел беспредельно.
  
  
   Это был один из тех чудных дней, когда радость пронизывает тебя насквозь, а воздух наполняется вибрирующим светом, в котором иногда слышится тихая музыка, зовущая вдаль.
  
   Так случается в детстве, когда просыпаешься в первый день летних каникул. И вдруг понимаешь: сегодня вовсе не нужно идти в душную школу. Ты улыбаешься солнцу за окном и думаешь: идти с другом на ближний пляж, но дикий и неухоженный, - или на дальний, но чистый, с музыкой и вышкой для прыжков в воду. А можно еще собраться на рыбалку в затон и наловить ведро карасей. Или, скажем, убежать в парк - полетать на качелях до белых облаков. Или пригласить в кино самую красивую, таинственную девочку, от одного взгляда которой сердце проваливается в глубокую синеву неба, а тебе хочется только одного: бесконечно долго смотреть на неё и любоваться каждым движением тонких пальчиков, каждым взмахом пушистых ресниц. ...Или вот еще, можно взять из холодильника стакан с клубникой, посыпанной сахарным песком, расстелить на балконе одеяло и полежать с интересной книгой, подставив солнцу спину. Но детство ушло, и такое сейчас приходит ой как редко, почти никогда, потому и ценится особенно.
  
   Это был день, когда вчерашние беды растаяли в прошлом, а сегодня ты чувствуешь себя необычайно легко. И тебе кажется, что будущее - это одно только счастье.
  
   Это был день, когда со мной произошло самое большое открытие в моей жизни: смерти нет, а жизнь бесконечна! Открылось это не путём сложных размышлений, но каким-то дивным озарением: я увидел вечность, и она меня поразила невиданной красотой. Я обнаружил там всё, о чем мечтает каждый человек, о чем вдохновенно пишут поэты, чего желают друг другу в день праздника, о чем поют в самых задушевных песнях, о чем шепчут ночью далекие огромные звезды. И этого "всё" там бесконечно много. И это "всё" так прекрасно, как не бывает в нашей обычной жизни. Потому что это - совершенное счастье и бескрайняя любовь.
  
   Я сидел на скрипучем стуле в душной комнате, видел свои руки, ноги, трогал лицо, волосы, уши, ощущал голод. А сердце по-прежнему оставалось там, в беспредельных сияющих красотах вечности, и совсем не хотелось ему возвращаться на землю. Рассудок пытался как-то всё это объяснить, подобрать слова... Я же отмахивался от его навязчивой работы и боялся только одного: растерять то ощущение безумного счастья, которое коснулось и опьянило. Мне было хорошо. Правда же, очень хорошо.
  
   В тот день я ходил по земле, смотрел на небо, на зеркало озерной воды, наблюдал за полетом птиц, ползанием жучков, прыганием лягушек. В лесу трогал деревья, разглядывал цветы, бережно касался ягод, грибов, травы. Жадно вдыхал сладкие запахи лета и слушал пение птиц, шелест листвы, шепот короткого дождя. И всюду, во всём, на всём - на каждой малой былинке и великой огромности просторов и далей - видел отблеск того бескрайнего блаженства, которое незримо продолжало существовать и во мне, и в бесконечной вечности, и на земле. Казалось, вся огромная вселенная была окутана светящимся облаком великой любви.
  
   В тот день я не подрос ни на миллиметр, не обогатился ни на копейку, не стал сильней или умней. Только в сердце моем произошел такой переворот, от которого вся последующая жизнь изменилась полностью и бесповоротно.
  
  
  

Мокрая курица

  
   Случаются дни, которые тянутся бесконечно. Обычно это бывает после бессонной ночи, после чрезвычайно трудного и совсем нежелательного пробуждения. А за окном висит серое небо, из которого сыплется на несчастных прохожих какая-то мерзкая сырая слякоть. Именно в такой день, ближе к вечеру, когда я вконец измотанный понуро брел из какой-то гнусной конторы к себе, в пустую берлогу холостяка, именно в такой день в голову пришла мысль о Юленьке.
  
   Бедная девочка, думал я, где она сейчас, с кем, как живется ей? Случись встретить её, как бы я принял её новую внешность? Может быть, у неё все сложилось, и она сияет от счастья? А что если нет? А если Юля в беде? И смогу ли я простить ей крушение моей мечты? Ведь это она разрушила своей сумасбродной связью со старым актером-ловеласом наш такой красивый роман... Или это я вторгся с детской своей влюбленностью в сложившиеся отношения двух взрослых людей, в отношениях которых я ничего не понимал?
  
   Всё это медленно кружилось в моей тяжелой головушке, терзало меня и не давало покоя. Сверху сыпало мелкими брызгами, мимо брели такие же как я съёженные мокрые прохожие, под ногами на черном асфальте мутно плескались лужи, слева по дороге едва заметно двигались автомобили в грязных потеках, фыркали выхлопными трубами, нервно сигналили... Один джип, обгоняя троллейбус, резко вырулил на тротуар, поехал прямо на пешеходов и чуть не задавил меня, окатив брюки грязной водой. Передо мной мелькнуло перекошенное злобой лицо водителя.
  
   Я еще приходил в себя, когда в толпе встречных пешеходов заметил девушку, от взгляда на которую сердце сдавила боль. Насквозь промокшая, со слипшимися волосами, она брела, глядя под ноги, обхватив себя руками. Но самую большую жалость вызывали грязные сапоги, собравшиеся гармошкой на худеньких лодыжках. И только поравнявшись с девушкой, я узнал в этой мокрой курице Юлю. Да, в этот сырой комок ничтожества превратилась она за те годы, пока мы не виделись.
  
   Мы чуть не столкнулись, встали напротив и долго рассматривали друг друга. Всё такая же девчонка, только вконец измученная и похудевшая, с сизыми кругами вокруг большущих глаз. Она и в печали, она и в мучении оставалась прекрасной и... родной. Наконец, Юля глубоко вздохнула, заплакала и повисла у меня на шее. Мокрая толпа молча обтекала нас, а мы замерли и, обнявшись, медленно раскачивались из стороны в сторону. Наконец, Юля отстранилась и подняла лицо.
  
   - А я только сейчас о тебе вспоминала, - сказала она.
   - Не поверишь, но я тоже, - признался я.
  
   - Правда?.. Юрик, а знаешь, ты по-прежнему самый богатый человек на свете. У тебя есть всё-всё и я. Ты всегда-всегда был со мной. Я вернулась к тебе, слышишь! Я буду стирать твою одежду, буду готовить обеды, рожать детей. - Она всхлипнула. - Только, пожалуйста, никогда меня не оставляй. Хорошо? Если ты брезгуешь мной после этого старика-разбойника, я согласна спать с тобой поврозь. Только позволь быть рядом и видеть, и слышать тебя. Никого в жизни я так не любила, как тебя. Никого у меня не было... Юрочка, ты меня не прогонишь?
  
   - Нет, что ты! - сказал я и еще сильней прижал к себе эту хрупкую тростинку. - Я больше никогда не расстанусь с тобой. Нет у меня на тебя обиды. Ты такая, как есть. И я тебя люблю. Ты моя маленькая женщина. Моя Юлия, Юлечка, девушка-мечта ...
  
   Мы свернули в ближайшее кафе, взяли горячего кофе с пирожными и пытались согреться. Но сырой холод уже не давил на грудь - там, хоть в грудной, но клетке, сердце билось от радости. Минуты замелькали быстро-быстро. Мы затараторили, перебивая друг друга. О, сколько же нам нужно было рассказать о себе, о нас, о нашем одиночестве.
  
   - А меня мой старичок-то!.. - Весело сверкнула она глазами. - Уволил. То вроде помирать надумал, а то вдруг йогой занялся, вступил в какую-то секту... "Путь к себе", что ли?.. Стал деньги зарабатывать, поздоровел как-то сразу. А потом меня турнул и нашел себе помоложе и пофигуристей.
   - Ну и ладно. Не переживай.
   - Да я об одном переживаю, что это раньше не произошло.
   - Значит, нужен был именно этот срок. Ни раньше и не позже.
   - Метафизически, да?
   - Вроде того. И у меня был свой срок для смирения. Я ведь тоже вдоволь измарался в этих "любовях". Так что не мне тебя, Юля, судить.
  
   - А помнишь, ты в поезде мне сказал о том, что человек не может одновременно любить одного и ненавидеть другого? Я ведь эти слова запомнила. Ох, как ты был прав, Юрочка! Этот актерский роман меня рассорил со всеми друзьями, с родителями. Знаешь, как мама ругала меня за то, что я тебя прогнала?
  
   - Ничего, ничего, Юленька, всё это не просто так. Всё это должно было случиться. - Я на секунду задумался и почувствовал, как девушка вся напряглась. - Только, Юля, знаешь... Мне нужно тебе сказать очень важную вещь...
   - А я согласна! - Она вся подалась ко мне.
  
   - Да ты послушай сначала, - сказал я с невольной улыбкой.
   - А я на всё согласна, только чтобы вместе с тобой!
   - Тут такое дело, - мямлил я нерешительно, - в общем, стал я православным.
   - И я тоже православная! Меня в детстве крестили.
   - Этого мало. Я воцерковился. Это значит, что хожу в церковь, исповедуюсь, причащаюсь, пост соблюдаю...
   - И я тоже буду! Ты только научи меня, и мы вместе будем в церковь ходить. Ладно?..
   - Ладно, - сказал я облегченно. Как мне легко стало!
  
   К нашему столику подошел подвыпивший парень со стаканом пива в руке и уставился с наглой улыбкой на Юлю. Она прижалась ко мне плечом и опустила глаза. Мне это так понравилось!.. Я встал, заслоняя девушку, направил указательный палец в левый глаз противника и смачно, с расстановкой произнес одну из тех фраз, которой научился в "Колизее" - и юноша как-то подозрительно быстро исчез. Когда я сел, Юля еще крепче прижалась ко мне и прошептала: "Спасибо!" Наверное, в этот миг ко мне пришло четкое осознание того, что рядом со мной не просто девушка, не какая-нибудь знакомая, но жена Богомданная. Именно та женщина, за которую я несу ответственность, обязан защищать, с которой мне жить до конца дней. И жить счастливо!..
  
   За окном по-прежнему сыпала серая дождевая пыль, едва тащились по дороге грязные автомобили, бежали домой мокрые прохожие... А у меня на душе стояла та самая солнечная погода, когда я, не чуя ног, спешил на первое свидание с девушкой Юлией. И сверкало солнце, и мелькали там и тут радуги, и птицы ошалело щебетали, и безумно пахли розы, а я такой молодой в светло-голубых джинсах и гипюровом белом батнике с развевающимися волосами до плеч... И Юля - вся в луче солнечного света, легкая и неземная...
  
   Нынешняя Юля чувствовала свою вину передо мной, я так же бесконечно виноват перед ней. Нам обоим необходимо исправиться. Мы были готовы на любые уступки друг другу, только чтобы оставаться вместе. Но сколько же нужно было хлебнуть горечи, чтобы понять такую простую истину: любовь - это когда человек жертвует собой ради любимого.
  
   "Горечь, горечь, вечный привкус на губах твоих, о, Русь!"
  
   Мы вдоволь испили этой горечи. Но мы вернулись друг к другу, и теперь каждый миг выстраданной любви, постоянных уступок и бесконечного терпения ради счастья другого станет сладостным. Ведь только после горечи можно понять, что такое сладость. Только после мрака одиночества можно оценить свет взаимной любви.
  
  

После

  
   После разговора с монахом, в глазах которого я увидел сияние Царства Небесного, будто отдельные разбросанные повсюду кусочки смальты вдруг чудесным образом сложились в цельную мозаику. Пожалуй, эта мозаичная картина больше всего походила на огромную панораму, уходящую верхней частью в Небеса, устремленную своим вечным движением ввысь, в те бескрайние светлые дали, куда с самого первого моего вскрика и первого дня жизни звал меня мой Бог.
  
   - Спеши! У тебя мало времени, - сказал мне монах.
   - Я скоро умру?
   - Да, очень скоро. Но пусть тебя это не останавливает. Ты можешь и должен успеть очень много.
  
   ...И время полетело с немыслимой скоростью. Недели, месяцы, годы - стали мелькать, как мгновения. Я спешил... не торопясь. И многое успевал, не задумываясь над тем, сколько мне осталось. Монашеское "мало времени" означает вовсе не то, что вкладывают в это понятие мирские люди. Когда я включился в работу по вымаливанию людей из бездны, мне стало понятно, что на это нужно не день и не месяц, но годы непрестанного подвига.
  
   Люди по большей части находятся в безумии, они всеми силами гонят от себя мысли о смерти и посмертном суде Божием. Но я, с тех пор, как открылась мне панорама будущей вечности, уже не мог позволить себе забыть о своей ответственности ни на один миг. Это жило во мне постоянной болью и непрестанной радостью. Я не ждал в этой земной жизни благодарности от людей, за которых молился. Чаще всего от них я получал издевательства и оскорбления. Только Господь поддерживал меня по молитвам монаха, в глазах которого я увидел вечный свет Царствия Небесного.
  
   Иной раз, чаще после ночной молитвы, время прекращало секундное тик-так, ежечасное бом-бом, в последний раз громыхало суточным двенадцатикратным боем и затихало. Наступала вечность и захватывала меня, и направляла меня в поток. Я плыл по этому струящемуся потоку счастья, золотистому, полному ароматного радужного света, в котором радостно купались и другие люди, братья мои и сестры. И всегда в такие моменты приходила мысль, как сходит откровение на детей Божиих: "Если есть поток счастья, то существует и Источник его, Который до времени скрыт от чувственного созерцания земных людей. Но Он существует, Он ведет нас по жизни, и именно туда, где состоится эта встреча Творца с детьми Его".
  
   И тогда я открывал дверь моего дома и говорил: "Войди, Господи, и стань самым желанным гостем!"
   И тогда я открывал дверь моих глаз и говорил: "Войди и сюда, Господи, и ослепи меня сиянием славы Твоей!"
   И тогда я открывал дверь моего разума и говорил: "Войди и сюда, Господи, и просвети мой ум светом Твоего Евангелия!"
   И тогда я открывал двери сердца своего и говорил: "Приди сюда, Господи, ибо здесь дом Твой, который Ты сам сотворил и оставил мне для Своего посещения!"
  
  
  
  

Свет над темной водой

  
   Мы сидели на берегу лесного озера, обжигались печеной картошкой, хрустели огурцами, пили крепкий чай из термоса. Предзакатная тишина была наполнена жужжанием пчёл, шепотом леса, замершего в предчувствии наступающей ночи, робким посвистыванием далеких птиц. Вокруг стоял просторный смешанный лес, за нашими спинами темнел кустарник, чуть дальше - ельник, правее вдоль берега - осока. Косые лучи солнца, не достигая поверхности озерной глади, падали на низкую траву, рассеивая над темной водой золотистое сияние.
  
   Юля взяла меня за руку и прошептала: "а помнишь?" - и мы опять унеслись в ту теплую июньскую ночь на овчинные шкуры. Её рука выскользнула из моей, я не обратил внимания на шорох одежды, на легкий всплеск воды, на круги, на миг возмутившие зеркало озера. Юля великолепно плавала, при этом не теряла осторожности. В ту минуту я забыл о том, что каждый вечер возвращаясь домой, я чувствовал легкий запах спиртного, которым она обдавала меня при поцелуе.
  
   Я постоянно был занят: работой, общением с православными братьями, которые учили меня жить по-новому, встречами с Олегом, чтением из святых отцов, молитвой. Конечно же, моей жене доставались от моего времени буквально минуты в неделю. У нее не было здесь подруг, да она их и не искала. Мне казалось, что она привыкает к новой жизни в новом месте, ей нужно забыть прежнюю боль унижений, залечить покоем раны. С видимым удовольствием занималась она домом, читала и бродила по улицам с фотоаппаратом. А в последнее время стала покупать мартини и позволяла себе пару бокалов.
  
   Два-три раза в неделю я ходил в храм, и мне очень хорошо было там. Три раза и Юля просилась со мной, но она чувствовала себя в церкви плохо, кружилась голова, нападали страх и тоска, иной раз душили слезы; и она панически боялась подойти к священнику на исповедь. Мне пришлось переживать нечто подобное, поэтому я не тащил ее за руку, насильно, а только сугубо молился за неё и заказывал, где только можно, обедни, молебны, сорокоусты. Сам же я проживал ту радостную пору становления веры, которую называют неофитством. Мне казалось, что чудеса сыплются на меня, как из рога изобилия, вера горела мощным пламенем, молитва приносила неописуемую радость и любовь.
  
   Как-то ночью я остановился вниманием на первых словах из Книги Бытия: "В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою". Я вышел на балкон, поднял глаза к черному небу с яркими звездами, вдохнул свежий воздух, напоенный запахами свежей листвы и травы, глубоко задумался. Мне представилось тогда, что это я сам был безвидной и пустой землей, а Дух Божий носился надо мной и веселил меня незаслуженным светом Своим. Еще не скоро стану я тем, что "Увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма". Я видел в себе бездну неизжитых страстей, легко грешил, но и легко каялся. И как любой человек, переживающий счастливую пору обновления жизни, представлял себе, что это навсегда, и малодушно гнал от себя мысли о грядущих испытаниях на устойчивость веры. Я просто был счастлив...
  
   Наконец, сладкие воспоминания отпустили, я оглянулся - Юли рядом не оказалось. Встал, обошел кусты, скользнул взглядом по её одежде, подошел к воде... Мозг будто пронзила огненная стрела ужаса, ноги подкосились, и я сел на траву. Время остановилось. Меня обступила совершенная тишина. Тело словно парализовало. И только свет над черной водой парил и пронизывал меня насквозь. Передо мной вставали картины и казались мне более явными и живыми, чем окружающая меня реальность. Свет струился по моему телу, по моим артериям, опьяняющей волной пронизывал мозг и стекал в сердце.
  
   Мама несла меня на руках в ясли и очень торопилась, а я кряхтел от волнения, которое передавалось мне. Бегал босиком по теплой влажной траве и заходил по колено в шипящую морскую пену. Выходил в летнюю ночь во двор и чувствовал, как нежные невидимые руки обнимают и ласкают мою кожу теплым ароматным дыханием ветерка. Я шлепал по лужам под струями дождя и лежал в шалаше, пережидая нежданный ливень, а вокруг стрелял гром, и кривые огненные стрелы били по мокрой полегшей траве. С замиранием сердца следил за красным поплавком, прыгающим по воде и уходящим в бурую глубину. Поднимался в гору и с высоты птичьего полета взирал на крохотные крыши домов, игрушечные деревья и серебристый ручей реки, а потом поднимал глаза к белым клубящимся облакам в пронзительно синем небе.
  
   Вдруг ощутил острую боль потери - Юли нет со мной. Я снова потерял эту непонятую до конца, хрупкую, маленькую женщину. Ох, если бы это оказалось страшным сном, и я проснусь и увижу Юлию рядом, безмятежно спящую на пестрых простынях, посапывающую с полуоткрытым ртом, вздрагивающую от сновидений. Если бы сейчас этот дорогой мне человек, ставший моей половиной, вдруг легонько ударил бы меня рукой по плечу и сказал: "вставай, пора собираться домой, уже темнеет"...
  
   Как бы я обрадовался! Каждую минуту рядом с ней я чувствовал бы мгновением счастья. Я стал бы делать всё по-другому: осыпал бы ее цветами, носил на руках, приносил кофе в постель, сам готовил бы обеды, дарил смешные ненужные подарки, а перед сном читал бы ей сказки и пел колыбельную. Ведь моя маленькая Юлия - это вечный ребенок, хрупкий цветок, одинокая раненая птица, белоснежное облако в фиолетовом холоде неба... Она - как этот неясный тающий золотистый свет над черной озерной водой.
  
   Разве можно обижаться на такую маленькую женщину, почти девочку, заплутавшегося ребенка, потерявшего мать с отцом, со слезами, стоящими в огромных, наивных глазах! Разве можно её обижать, отказывать детским просьбам, подшучивать над её несбыточными мечтами? Да кто я вообще такой, чтобы портить ей настроение своим занудным ворчанием! Мне оказана великая честь жить рядом с ней, слушать её голос, дышать одним воздухом и видеть, как она ходит, сидит, двигается, качает головой, расчесывает волосы, пьет молоко и вздрагивает во сне. Я бы с великим удовольствием ходил с ней в кино, возил на море, да просто гулял бы с ней среди усталых людей и слушал бы ее истории, большую часть которых она выдумывает прямо сейчас. Я прощал бы ей всё, абсолютно всё. Я бы научился быть заботливым мужем, верным другом - да кем угодно! Только бы сейчас... Только бы в этот миг она подошла ко мне и, хлопнув по плечу, сказала хоть что-то.
  
   Почему? Ну, почему так легко мы расстаемся и теряем самых близких? Почему так богаты обещаниями, но бедны их исполнением? Почему не ценим каждую минуту общения с ними? Зачем именно с самыми близкими, любимыми, данными нам Богом людьми мы так невнимательны и холодны! Почему эта серая плесень привычки, болотная тина обыденности так быстро и легко проникает в отношения с самыми дорогими людьми?
  
   Я не упал в воду и не утонул, не погрузился в темную воду отчаяния. Таинственный свет, летающий золотистым облаком над поверхностью омута, чудесным образом согревал меня и останавливал на той грани, за которой бездонной пропастью чернеет мрак погибели. Это сияние над темной водой удержало меня от беды.
  
   Меня снова понесло в годы, дни, минуты нашей юности. Там скрывалась тайна, которую не сумел разгадать за всю свою сознательную жизнь. Я видел, как проживают годы бездетности родители Юли, какую радость принесло им появление на свет долгожданного ребенка. Они, конечно, баловали малышку, оберегали от любой неприятности - ведь девочка росла такой худенькой, болезненной и ранимой. Еще в отрочестве, похожая на гадкого утенка, она убегала от грубого окружения сверстников в светлый мир девичьих мечтаний. Там, она становилась прекрасной принцессой, которой никто не смел грубить, ни только ударить, а коснуться краешка платья никто не смел.
  
   Потом девочка выросла и поняла, что превратилась если не в лебедь, то в цветок, пусть хрупкий, но красивый. Девочка поняла, что и она может стать любимой, и к ней может прийти то призрачное счастье, которое согревало в потаённых девичьих мечтах. Она вошла во взрослую жизнь с распахнутыми настежь глазами, с горячим сердцем, открытым любви. И разве её вина в том, что ей удавалось неплохо играть на сцене, и разве она виновата, что не знала, как коварны могут быть мужчины, отравленные ядом славы и успехом у женщин. Ей тогда и в голову не могло прийти, что её первую, чистую девичью любовь любимый мужчина способен превратить в пошлую интрижку. Что пожилому ловеласу может польстить её чистота и свежесть, наивность и доверчивость...
  
   А тут и я появился - такой же наивный романтик, только с гордым самолюбием, уже вкусивший сладкого яда побед и девичьего обожания. Бедная девочка! Ей долго пришлось пить горечь разочарования. Как только сумела она выдержать-то всё это. И вот мы встречаемся снова. Нет, не встречаемся, нас Господь сводит в одну точку вселенной, чтобы дать еще один шанс исправить нашу жизнь. Вроде бы мы тянемся друг к другу, вроде бы снова вспыхивает то дивное чувство из детской мечты... Только не умеем удержать, не способны надолго утвердиться в той высоте чувств, которой от нас ждет Бог. Мы "сползаем" в темную пучину самолюбия, разменивая богатый дар любви на медные пятаки обид, мизерных предательств, незаметных отречений. Каждый замыкается в скорлупу собственного самолюбия, а божественный дар любви медленно умирает где-то совсем рядом.
  
   Сколько я просидел на траве у кромки озера? Может быть, несколько минут, а может, и полжизни... Душа моя рыдала в печали - и, покоилась в оцепенении рассудительных воспоминаний, звала утонуть в темной воде омута - и летела в струях рассеянного света надежды, обрекала на смертельное одиночество - и давала возможность опомниться и остановить падение во тьму. И вдруг я ощутил, как нечаянной радостью пульсировала где-то в глубине моей души Иисусова молитва...
  
   Сумерки незаметно опускалась на засыпающий лес. Легкий светящийся туман поднимался над темной озерной водой и проникал прохладой под легкую одежду. И я даже не удивился, даже не вздрогнул, когда из кустов вспорхнула птица и сонно вскрикнула. Тогда и легла на моё плечо легкая прохладная рука. Тогда и услышал я слова, которые уже не раз звучали во мне:
  
   - Вставай, любимый, уже темнеет.
   - Хорошо, - произнес я автоматически. - Я готов.
   - Сейчас только оденусь, соберу сумку и пойдем домой. А?
   - Да, конечно... - эхом отозвался мой голос.
   - Зря ты не искупался. Вода такая теплая. И этот странный свет над темной водой! Красиво.
   - Очень красиво.
  
   Я медленно осторожно повернулся и убедился, что на этот раз разговариваю не с самим собой, а с настоящей женщиной - живой, любимой и, кажется, любящей меня. И снова я любовался её руками, собирающими вещи, и удивлялся, как моя Юлия красива и как дорога мне эта маленькая женщина.
  
   - Я тебя буду любить всегда, - прошептал я, проглотив комок в горле. - Никогда!.. Слышишь? Никогда я тебя не оставлю.
   - Хорошо, Юра, - грустно улыбнулась она. - Только в следующий раз, чтобы это услышать, не заставляй меня так долго сидеть в воде, а потом еще в кустах. Я замерзла...
   - Ах ты, негодница! Да ты знаешь, что я сейчас пережил?
   - Знаю, дорогой. Я это переживаю почти каждый день. Это называется - умирать от любви.
  
  

Прощай, друг!

  
   С некоторых пор у нас с Олегом появились серьезные разногласия. После моего "восхождения на крест" по молитвам монаха, я стал посещать церковные службы. И уже не представлял себе жизни без исповеди и причастия. К тому же мне монах "вменил" молитвенное правило, которое я старался выполнять неукоснительно. Это стало моей главной работой. Это был мой крест.
  
   Олег же решил для себя, что строить храм гораздо важнее, чем посещать его и участвовать в общей молитве. А уж "выворачивать свою душу на исповеди перед попом" - это вообще в его голове не укладывалось. Когда я часами говорил ему о своей новой жизни в Церкви, будто черные шоры падали на его глаза и уши. Он "слушал, но не слышал, смотрел, но не видел".
  
   Мы продолжали встречаться, теперь уже парами. Наши жены шли за нами и говорили о чем-то своём, женском. Мы же с Олегом то вспоминали прошлое, то спорили, то ссорились, чтобы снова помириться. Тогда мы старались не пропускать американские и международные выставки. Выстаивали длинные очереди, чтобы в огромных павильонах ВДНХ или Красной Пресни бродить от стенда к стенду, удивляясь новинкам техники, современным технологиям, роботам, лазерам... Набирали пачки проспектов, говорили по-английски с фирмачами и вдыхали непередаваемый запах дорогих сигар и духов.
  
   Только вот относились мы ко всему этому по-разному. Олег не скрывал восторга и жадного интереса к западным новинкам. Он даже в горячке позволял себе такое: "Нет, Юрка, только страны с протестантскими традициями способны на такой технологический и культурный прорыв! Ведь у них как! Если ты не успешный бизнесмен, значит, Бог тебя наказал за лень или там за пьянство". Мой восторг западными новинками был не столь ярким и довольно быстро исчезал, как только мы покидали стены выставочного павильона. В памяти оставались насмешливые взгляды высокомерных фирмачей и язвительные усмешки в наш адрес. Я чувствовал, что всё это не моё, чужое...
  
   Всё-таки именно встречаясь со старыми друзьями, я осознавал, что внутри меня происходит переоценка прежних ценностей. Я незаметно и непрестанно менялся. Впервые заметил это, когда мы с Юлей в гостях у Аллы и Олега слушали записи музыки, которая раньше вызывала такой бурный восторг. Олег возбуждался, вскакивал, размахивал руками, кричал: "Помнишь, как мы отрывались под это!" Да, я помнил, и еще как помнил!.. Только вот сейчас прежние музыкальные композиции, грохочущие из мощных акустических систем аудиоцентра высшего качества "Hi Fi" - сейчас эти звуковые канонады чаще всего вызывали во мне раздражение и тоску. Страсти, бушевавшие в мире рока, имели происхождение отнюдь не божественное. Мне довелось видеть и слышать их в аду, где так же кричали несчастные, вился едкий дым и вспыхивали кроваво-красные всполохи. Чтобы успокоиться после таких прослушиваний, мне приходилось часами наедине молиться, чтобы восстановить столь дорогой мир в душе.
  
   На практике познавал я слова Спасителя: "Не мир пришел Я принести, но меч (у Луки - "...но разделение" Лк 12, 51), ибо Я пришел разделить человека с отцом его..." (Мф 10, 34-35), а друга Олега со мной, продолжал я мысленно. В чем причина? В том ли, что он был более осведомленным, более мужественным, красивым, волевым?.. Но ведь Олег всегда так щедро делился со мной, опекал меня как старший брат. "Причина только в одном - в гордости, она отвращает нас от Бога", - объяснил священник, к которому я обращался с этим вопросом. Вроде бы ясно сказано, только на душе не стало спокойней. Я видел свою беспомощность и только одно оставалось мне - молитва за друга и крепкая надежда на милость Божию.
  
   Однажды он приехал ко мне на новеньком "Опеле" и буркнул, что меня ждет Алла для разговора. Я удивился. Дело в том, что чаще всего Алла видела во мне собутыльника мужа, поэтому относилась ко мне не очень уважительно, а я её слегка побаивался. Как-то я передал ей через Олега церковные книги, но читала ли она их, не знал. А тут - "Алла приглашает тебя в гости".
  
   Они тогда купили себе новую квартиру в хорошем зеленом районе. Мы с Олегом поднялись на двадцать второй этаж бетонной башни и вошли в просторную трехкомнатную квартиру. В большой столовой был накрыт роскошный стол. Я еще больше удивился. Алла встретила меня неожиданно радостно и усадила за стол на почетное место. Видя мой ступор, хозяюшка подняла бокал и сказала:
  
   - Я хочу выпить за здоровье человека, который открыл мне новую жизнь. Я очень тебе благодарна, Юра.
  
   А потом она рассказала, как в один разнесчастный день она поняла, что жизнь её кончилась. Олег где-то пьянствовал, сын гулял с друзьями, с работы в УпдК её уволили. Алла бродила по пустой квартире и размышляла, как лучше ей покончить с собой: повеситься, вскрыть вены или прыгнуть с двадцать второго этажа. ...И тут в гостиной на каминной полке она увидела книги, которые я ей передал. Она открыла одну из них, стала читать... И вдруг её озарило! Есть другая жизнь! В ней деньги, слава, бытовая и семейная устроенность ничего не стоят. В этой другой жизни Господь Бог дает человеку Свое Блаженство. Дарит свет, радость, истину и надежду тем самым "труждающимся и обремененным", которой она и была. Алла стала ходить в храм, устроилась там помогать по хозяйству, познакомилась с замечательными людьми, которых "весь мир не стоит". И вот она пригласила меня, чтобы поблагодарить за это.
  
   Олег молчал, уткнувшись в тарелку. Потом молча отвез меня домой, и мы с ним простились. Как оказалось навсегда...
  
   Через неделю позвонила Алла и сказал, что Олег погиб в автокатастрофе: в борт его машины на полной скорости въехал бетоновоз. У Олега был перелом позвоночника в основании черепа - и мгновенная смерть. За день до этого он участвовал в освящении престола своего храма-часовни. Освятили его в честь родителей преподобного Сергия Радонежского - праведных Кирилла и Марии. А закончил Олег свой земной путь в день памяти своего любимого святого - Сергия Радонежского. Отпевал Олега по полному чину строителя храма иеромонах из свято-Троицкой Лавры по имени Сергий.
  
   Если бы не моя вера в милость Божию, если бы не эта цепочка мистических "совпадений"... Не знаю, выжил бы я или нет. Олег унес с собой целую эпоху моей жизни. Такого одиночества и такого сиротства я не испытывал никогда в жизни. В те печальные дни только молитва за упокой друга спасала меня от черного отчаяния. Только земные поклоны до боли в спине, только милостыня всем, кто берет...
  
   Сразу после Олега стали умирать мои родственники и знакомые. Я хоронил их и чувствовал, как одиночество сжимает свое холодное жесткое кольцо вокруг. Как пусто становится в этой жизни без людей, которые делились со мной теплом своей души. Которым от тебя ничего не нужно было, кроме любви и дружбы.
  
   Вокруг меня оставались люди, появлялись новые знакомые, но они были совсем не те, что раньше. В душе нынешних моих близких было гораздо меньше любви и больше расчета. Деньги и слава вытесняли из наших душ чистую любовь и бескорыстную дружбу. И кем бы я стал тогда, если не моя вера...
  
  

Печаль великого гроссмейстера.

  
   Однажды, бессонной ночью, когда на черном небе за окном вспыхивали зарницы далекой грозы, когда граница между сном и явью исчезла... Я отчетливо увидел следующее.
  
  
  
   Это случилось за несколько дней до начала Третьей мировой войны.
  
   В Москву прилетел некий господин, которого встречали с особым почтением. Это выражалось не в личной встрече первых руководителей государства, ни почетным караулом, а покорным исполнением воли высокого гостя. Он вел себя так, будто именно он и был хозяином положения.
  
   У трапа самолета его приезд для вечерних новостей снимали только правитель-ственные каналы телевидения. Господин сверкнул белозубой улыбкой, взмахнул рукой и, не дойдя до шеренги высших чиновников, скрылся в черном лимузине, стоявшем у трапа самолета.
  
   - С приездом, господин Великий Гроссмейстер, - воскликнул сидевший в машине седой мужчина в черном костюме.
   - Просто Гроссмейстер, - бросил тот, глядя в окно. - А то получается "масло масляное".
   - Но, по-моему, это будет звучать излишне демократично.
   - Вы имеете в виду тех шутов, которые двигают игрушечные фигурки по клетчатой доске? ...И считают, что заняты чем-то серьезным? Полноте! Мы-то с вами знаем, что гроссмейстер может быть только один на весь мир.
   - Совершенно с вами согласен. Как чисто вы говорите по-русски!..
   - Я на всех языках говорю чисто. Мы поедем, наконец?
   - Но мы еще не знаем, куда? Вы не выбрали апартаменты, которые вам подойдут. Мы заказали для вас три номера.
   - Пусть все три останутся за мной. А сейчас едем в первый по списку.
   - Вот, господин Гроссмейстер, предлагаемая вам программа...
   - Никакой программы, - сказал тот, даже не глянув на протянутый буклет. - Я буду встречаться с теми и тогда, когда мне это будет удобно и желательно. Они мне будут еще навязывать свое мнение!..
   - Нет, что вы! Ни в коем случае, - засуетился встречающий. - Но как же сегодняшняя встреча с самим? - он поднял глаза кверху, где сквозь голубое стекло люка белели кучевые облака. - Для вас специально оставлено окно в три с четвертью часа.
   - Когда скажу, тогда и примет, - пробурчал гость. - Невелика шишка.
  
   Остальное время до самой гостиницы "Балчуг" в салоне лимузина царила тишина. Гость не без любопытства смотрел в окно, не на здания, - на людей.
  
   В свой президентский номер он вошел один, бросил через плечо встречающему господину "свободен" и захлопнул за собой дверь. Сел в кресло, из кармана достал трубку телефона, нажал кнопку и сказал: "Через час едем в бункер". Этот час он просидел в кресле с закрытыми глазами.
  
   Бункер находился на глубине сорока метров и представлял собой бетонное сооружение, построенное для управления страной на случай ядерной войны. Гроссмейстер расположился в центре зала управления. Перед ним на огромной стене светились десятки экранов.
  
   - Начнем, - сказал он худощавому помощнику Дэну из компьютерных гениев. Тот сел за пульт и положил длинные пальцы пианиста на клавиатуру. На экранах стали сменяться картины. Замелькали лица знаменитых людей, программы новостей, шоу-программы, кинофильмы, реклама.
  
   Гроссмейстер сидел в кресле, сложив руки на трости с золотой головой льва и с полусонным выражением лица смотрел на экраны. Иногда он поднимал руку, и Дэн ставил метку на картине. Через час-полтора важный зритель попросил повторить помеченные кадры, к которым он проявил интерес.
  
   - Эти что делают? - спрашивал он.
   - Жрут, - пояснял Дэн. - Это кулинарное шоу.
   - А эти?
   - Это юбилей. Тут принято льстить и засыпать подарками.
   - Это что?
   - Вручение призов фестиваля.
   - За что? Я не помню ни одного талантливого фильма за последние десять лет.
   - Но они служат вам верой и правдой! За это им честь и слава.
   - А эти счетоводы что делят?
   - Заседание антикризисного комитета. Они деньги раздают. Нашим, конечно.
  
   "Одни уроды и жулики. Ну хоть бы одно умное лицо!" - бурчал под нос Гроссмейстер.
  
   - Ну-ка, дай тот ролик с главным храмом. Там что-то необычное было...
  
   Все мониторы стали одним огромным экраном. Сначала долго показывали руководство со свечами в руках, потом роскошные фрески и золотой иконостас. Но вот Гроссмейстер напрягся и впился в экран глазами. Дэн замедлил показ. Великий зритель разглядывал лица людей в храме.
   - Теперь тоже, только в других храмах.
  
   Снова на экране появились лица простых людей: бородатых мужчин, женщин в платочках, детей, стариков... Гроссмейстер вглядывался в них, как Черчилль на обходе русских солдат почетного караула в Москве.
  
   "Почему эти-то за мной не идут? Какие светлые лица! Какие глубокие глаза! - Бормотал он под нос. - ...Ну почему мне достаются одни уроды с рылами вырожденцев, с бегающими поросячьими глазками?"
  
  
   В кармане пиджака Гроссмейстера запищал телефон. Он достал его, взглянул на экран дисплея и удивленно вскинул брови. Поднес трубочку к уху и замер, приоткрыв рот.
   - Но как вы узнали? Впрочем, что это я... Простите. Да. Конечно. Немедленно буду.
  
   Гроссмейстер надел парик, поработал над гримом лица, оделся в поношенный плащ, нахлобучил кепку и вышел из номера.
  
   За столиком неприметного кафе в одном из центральных московских переулков сидел один единственный посетитель. Гроссмейстер подошел к сидящему, слегка поклонился и, получив разрешение, присел на свободный стул.
  
   - Или у вас самая невидимая в мире охрана, или ее вообще нет, - сказал Гроссмейстер мягким голосом.
   - Ты знаешь, кто меня охраняет, и насколько эффективно, - сказал хозяин.
   - Однако вы здесь инкогнито, - слегка улыбнулся гость.
  
   Хозяин взглянул в глаза Гроссмейстеру. Тот, будто обжегшись лучом лазера, опустил глаза и часто заморгал.
   - Не забывайся. Привык иметь дело с холопами.
   - Простите.
   - Приехал кошельком трясти и собирать урожай? Ты же знаешь, что твои деньги ничего не стоят.
   - Они пока работают...
   - Да, верно, натворил ты у нас бед.
   - Все в рамках дозволенного.
   - Скажи... Как ты там себя называешь сейчас?.. Гроссмейстер? Шут гороховый! Скажи, неужели тебе не противно падаль подбирать?
   - В смысле?
   - Падаль - это то, что падает. В животном мире это трупы, в человеческом обществе - падшие люди.
   - Но ведь люди! Божьи создания!
   - Те, кто Божьи, никогда за тобой не пойдут. Оглянись. Ты видишь людей. Сколько из них тех, кто молится Богу? Они незаметны, они это делают сокровенно, при закрытых дверях, ночами. Они не лезут на экраны вашего телевидения.
  
   Гроссмейстер выпрямил спину, вцепился в край стола, побледнел.
   - Видимо, тяжко тебе тут приходится, - сказал хозяин. - Храмы, наверное, за версту обходишь?
   - Не все. Впрочем, вы правы. С каждым часом мне хуже. Пора улетать.
   - Да уж. Скоро праздник. Будет крестный ход. Можешь и окочурится.
   - Простите, позвольте мне откланяться.
   - Прежде чем ты дашь дёру, изволь проявить вежливость. Некрасиво обращаться к человеку, не называя его.
   - Простите, ваше величество!
   - Вот так уже лучше, господин падальщик. Ладно, беги, лукавый предтеча. Беги, актер погорелого театра. А то ведь на подходе разочарованная обманутая публика. Могут тебе и личность попортить. Слышишь "гром победы раздавайся"?
   - Я больше не могу, ваше величество! Отпустите! Прошу...
   - Свободен.
   - Слушаюсь и повинуюсь.
   Тот, кто называл себя Гроссмейстером, встал и, согнувшись, будто от боли в животе, быстрым шагом удалился.
   Хозяин смотрел ему вслед и шептал:
   - Сколько людей соблазнил! Ну ничего, многие скоро очнутся от этого наркотического сна. Последнее слово будет за нами. Помоги мне, Господи.
  
  
   ...Вдруг я понял, что стою рядом с Государем. Он поднял на меня глаза и сказал: "Знаю, вы ждете моего прихода к власти. Не волнуйся, я приду, когда будет на то воля Божия, когда вы будете готовы меня принять, как желанного гостя и хозяина. Прошу ваших молитв".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   40
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"