Острый запах синтетической хвои ударил в нос, заползая глубже, обволакивая нёбо и горло. Женя закашлялась до рвотных позывов, схватилась за раковину, сплевывая тягучую мерзкую сладкую отдушку. Она посмотрела на себя, в зеркале стояла бледная девочка с растрепанной косой и затравленным взглядом. Тёмно-карие чуть раскосые глаза, ещё недавно светившиеся радостным самодовольством и имитацией счастья, всё по методике отца, учившего с раннего детства её быть счастливой, превратились в потухшие серые, не видящие ничего, почти слепые. Она бы с радостью не желала видеть ничего, особенно себя, своего перекошенного лица, сведённого обидой и физической болью.
Папа всегда требовал от неё самосознания и самодисциплины. Сейчас бы он заставил Женю взять себя в руки, определить свою проблему и немедленно решить её, нет же никаких существенных проблем у думающего образованного человека, с которыми он бы не справился в два счёта. Это подтверждали десяток книг по психологии, которые она уже успела заучить, но заученные фразы, к месту и не к месту всплывавшие в голове, не помогали, а усиливали монотонный гул, давивший на виски, стучавший глухим молотом в затылке. Женя в испуге покосилась на дверь женского туалета, вдруг отец войдёт сейчас, как он это часто делал дома, вытаскивая её из угла ванной комнаты к братьям, а мама, постоянно улыбаясь, разбирала её поведение на равные кубики, объясняя всем, только не Жене, как она плохо поступает. И почему мама всё время улыбается? Почему у неё всегда такой ласковый сладкий голос, прямо как эта дрянная отдушка.
Женю затошнило сильнее, и она бросилась в кабинку. Здесь стало чуть легче, голова немного прояснилась, и её вывернуло всем, что она смогла запихать в себя утром перед экзаменом в унитаз. Разноцветная масса не хотела уходить в трубы, дружелюбно подмигивая Жене. Стало легче, можно было всё ещё раз обдумать. Она смыла свой грех, за который дома бы точно разобрали бы на молекулы, закрыла крышку и села на унитаз. Гул из головы не ушёл, он стал терпимее, крепко держал за руки и смотрел в глаза, ничего не говоря, но и не отпуская. Она и не хотела сопротивляться ему, он был прав во всём, не говоря ничего, не отводя взгляда. Женя больше не хотела думать, она больше не могла думать, не хотела никого видеть, не хотела себя видеть. Одна мысль звенела во в ней, билась и дрожала от нетерпения - сбежать! Уйти, уплыть, улететь, вознестись, зарыться в землю, уйти на дно и закопаться в иле, чтобы никто и никогда больше не нашёл!
Женя встала, кабинка была очень узкая, даже ей худенькой было немного тесно. Она подумала, как сюда смогла бы влезть Татьяна Ивановна, и засмеялась. Нет, она не ненавидела Татьяну Ивановну, пускай она только что не засчитала ей экзамен... Женя и сама понимала, что не сдала, что ничего не понимает, абсолютно ничего. Абсолютный ноль, где-то она об этом читала, вспомнилась страница из учебника, абзацы, числа, но что они дают? Просто буквы и цифры, ничего больше. Она бы смогла запросто повторить всю страницу не задумываясь, и даже стала шептать это, как заводная кукла, которую чуть-чуть потрясли, освободив заевшую растянутую пружину. Женя заплакала от бессильной злости и досады, переходящей в невыносимую жалость к себе. Она вновь увидела широкое и задумчивое лицо Татьяны Ивановны, её добрые и тревожные глаза, услышала её голос, низкий и глубокий, объяснявший ей то, что Женя поняла недавно, совсем недавно или давно? Она запуталась.
Женя бесшумно ревела, как дома, чтобы никто не услышал, в маленькой квартире нельзя было и вздохнуть без чьего-либо взгляда, встречного вопроса "Что случилось? Ты чувствуешь обиду, агрессию? На сколько балов у тебя протест?".
"Десять! Десять баллов!" - закричала вдруг Женя, её голос зазвенел в пустом туалете. Неужели у неё такой громкий голос? Она улыбнулась и закричала ещё громче: "Ненавижу! Ненавижу всех вас!".
Темная кофта без принта или других украшений была мокрая от слез. Женя расправила кофту, привычным движением приводя себя в порядок, и вытащила из кармана темно-синих джинс складной ножик. Это был любимый папин ножик, со множеством лезвий, красный с белым крестом, напоминавшим швейцарский флаг. Папа постоянно рассказывал, как он и мама, будучи студентами, работали волонтёрами в Германии и Швейцарии, и там он получил в подарок этот ножик. Женя задумалась, почему она взяла именно этот нож? Почему необходимо было взять что-то его с собой?
Из коридора послышались весёлые голоса студентов, Женя напряглась, корпус был пуст, как ей казалось. В этом шуме она услышала голос своего одногруппника, понимая, что обозналась, но обида вонзилась ржавым гвоздем в сердце. В голове зазвучал его смех, жалостливая улыбка и объяснения, что она ещё маленькая, что это её фантазии, а как он лапал эту девку, хватал её за задницу при всех, а эта тварь смеялась, ластилась к нему... Гул в голове усилился, она отчётливо услышала голос отца, хотя никого в туалете не было.
"Что ты делаешь? Евгения, расскажи мне, о чём ты сейчас думаешь?" - он никогда не называл её Женей или Женечкой, только Евгенией с рождения. Так он называл всех детей, а тех, кто отличался, по имени и отчеству. "Ты не о том думаешь. Хочешь быть такой же глупенькой, как все остальные? Ты хочешь стать тупым животным?".
"Хочу! Хочу-хочу-у-у!" - завыла Женя, упав на унитаз. Узкая кабинка содрогнулась, поддержала девочку. Женя уткнулась лицом в стенку, воя всё громче и громче. Никто не слышал её, никто не зашёл в туалет, шумные голоса давно спустились вниз в столовую и покурить, корпус университета был практически пуст.
Женя резко выпрямилась, будто бы от удара током. Решимость сверкнула в потемневших от гнева глазах. Она раскрыла нож, долго смотрела на левую руку, закатала рукава, растрёпанная коса каштановых волос упала на плоскую грудь, к 12 годам у неё так ничего и не появилось, не как у этих девиц, соперничавших друг перед другом, Женя чувствовала себя среди них девочкой, она и была девочкой, чтобы не твердили мама и папа, особенно мама, называвшая Женю уже женщиной, девушкой она была в три года.
Женя не слышала торопливых и тяжёлых шагов Татьяны Ивановны, не слышала её голоса, спрашивавшего у всех о Жене, она уже ничего не слышала. Рука уверенно сжала нож, очень удобный, как раз под её маленькую ручку, и лезвие полоснуло по руке, сильно, глубоко. Больно было в первый момент, и то, не так уж и больно, её наказывали гораздо больнее. Папа и мама называли это разъяснительной работой. Сёк обычно папа, а мама говорила, что ей это на пользу. Братьев секли чаще и страшнее, мальчишки терпели, с малых лет научившись молчать и терпеть. Женя смотрела, как пульсирует кровь, как она заливает пол, и улыбалась. Стало жарко и легко, только трудно дышать, мало воздуха. Хотелось продышаться, встать и открыть окно, выйти на улицу, подпрыгнуть, закричать! Она чувствовала себя сейчас такой счастливой и свободной, что стала размахивать руками, измазав лицо и волосы кровью. Женя попыталась встать и упала, выбив дверь кабинки.
Ей казалось, что она вышла на улицу, что ласковое июньское солнце приветствует её, играет с ней, и светит прямо в глаза, но это не больно, совсем не неприятно, а тепло и хорошо, и так светло, радостно. Она не слышала, как вбежала в туалет Татьяна Ивановна, как она кричала, звала на помощь. Женя больше ничего не слышала, закрыла глаза, а на губах была счастливая улыбка.
"Господи, Женечка! Ну как же так! Ну зачем! - причитала чуть не плача Татьяна Ивановна. Она оторвала рукав от своего платья и перевязала вену, кровь остановилась. В туалет вбежал другой преподаватель и тут же выскочил. Он вернулся через минуту, с телефоном, вызывая скорую, а другой руке был широкий прозрачный скотч. Им он обмотал запястье, крепко, стянув так, что Женя тихо вскрикнула.
"Живая, всё будет хорошо", - ласково сказал он, немолодой уже лысеющий, совершенно неспортивного вида, "скелет", как прозвали его студенты, он поднял Женя легко, будто бы подушку, и вынес.
Они уложили её внизу на диване возле охраны, Татьяна Ивановна сбегала в столовую и принесла теплый очень сладкий чай. Женя полулежала, находясь в полузабытье, мелкими глотками пила чай, не понимая, что с ней сейчас происходит. Охранник принёс из столовой солонку и посолил чай.
"Так надо, чтобы солевой баланс восстановить. Нас так учили в армии", - сказал он и вернулся на вахту.
Татьяна Ивановна поила Женю чаем, испуганно, с немым вопросом смотря на "скелета". Он грустно улыбался и молчал, изредка отрицательно качая головой.
- Как себя чувствуешь? - голос донёсся из густого липкого тумана, приятный, с легкой хрипотцой. Женя уже знала, что он пришел, она чуяла его по запаху одеколона, но выходить полностью из приятного пустого сна не хотелось, вот длился бы он вечно. - Женя, я же вижу, что ты не спишь.
- И сплю, и не сплю, - Женя улыбнулась и разлепила отяжелевшие веки. Она чувствовала себя какой-то тяжёлой, неповоротливой и медленной, кто-то тайком накачал ноги и руки свинцом, а внутрь залил десять баррелей мазута. А чему равен баррель? Какая плотность мазута? Она засмеялась тому, что не могла это вспомнить, да и зачем ей это знать? - Я чувствую себя тюленем на лёжбище. Не хочу ничего делать, только спать и спать.
Женя кокетливо сощурила глаза и потянулась, привстав с подушки. Ей очень хотелось понравиться ему, без всяких задних мыслей, о которых всё чаще спрашивали и мама и папа, вдалбливая одно и то же, что это лишняя трата энергии и сил, бесполезная трата бесценной жизни. Женю это смешило, но она ничем не выражала этого, посмеиваясь про себя. Всё чаще она стала замечать лицемерие в словах и поступках родителей, откуда же у них шесть детей, и чего это папа каждую ночь пыхтит за ширмой с мамой? Братики ещё маленькие, не понимают, а она знает, даже видела, подсмотрела как-то ночью. Ничего более отвратительного Женя в своей жизни не видела, кошмар о раздавленном на дороге котёнке исчез сам собой.
Женя рассматривала врача, а врач рассматривал её. Эта игра в гляделки была их, личная, с другими пациентами он себя так не вел, Жене казалось, нет, она знала точно, что он относится к ней как к особенной. Врач не был ни красивым, ни отталкивающим, скорее незапоминающимся: среднего роста, среднего телосложения, темно-русые волосы, карие глаза, нос, рот - ничего особенного, не то что, Даня с её группы. И зачем она настояла на том, чтобы ходить вместе со всеми на пары, на семинары? Женя задумалась об этом, вспоминала, как уговаривала отца и мать, как отстаивала свое желание посещать университет вместе со всеми. Сейчас она понимала, что это было вовсе не её желание, в этом не было ничего от неё, как и во всей жизни, всегда, с рождения. Осознание этого холодными пальцами обхватило горло, и Женя стала задыхаться от беззвучного плача. Она забыла где находится, что рядом сидит врач, что он не терапевт, не хирург, а зачем ей хирург? Всё и так зажило, останется шрам, но и чёрт с ним.
- Ты мало ешь, почему? - он взял её руки в ладони и ощутимо сжал, выводя Женю из ступора. Такое случалось часто, она просто начинала плакать, не реагируя ни на что, кроме его рук. Ей нравились его жаркие и сухие ладони, у Жени постоянно мерзли руки, и дома она грела их об экран старого монитора.
- Я не хочу есть, - грустно сказала Женя. - Я стараюсь, честно. У меня не получается! Вы будете меня за это ругать?
- Нет, почему сразу ругать? Будем бороться за твой аппетит. Ты хочешь увидеться с родителями?
- Да, - медленно ответила Женя, но в её глазах дрожал страх, мольба этого не делать. Врач кивнул, что понял, и она прошептала. - Спасибо.
- Хорошо, но ты должна знать, что твой отец требует этого. Также ты должна знать, что пока ты здесь, я решаю кто и когда будет тебя посещать, и я не хочу этого делать без обсуждения с тобой и, тем более, против твоего желания.
- Спасибо, но я пока не готова, - шепотом ответила Женя и добавила еле слышно, на одном выдохе. - Я боюсь... их...
Женя смотрела на психиатра, не понимая, услышал он это или нет. Первое желание во всем признаться сменилось паникой, и теперь у неё дрожали губы, а глаза вновь застилали слёзы. Она открыла уже рот, чтобы начать оправдываться, сказать, как она на самом деле должна любить своих родителей, но из груди вырвался лишь глубокий вздох.
- Не будем спешить, - без тени сомнений сказал психиатр, и это был не уверенный голос отца, заставлявший её делать всё, что он сказал, верить в то, что она делает, как робот, как заводная кукла выполнять команды, беспрекословно делать, делать, делать, делать и делать себя умнее. Сидя на кровати в окружении безмолвных мальчишек и девчонок, каждый из них попал сюда не просто так, она всё яснее понимала, что ничего не знает, ничего не понимает и боится понять почему она здесь, зачем она сделала то, что сделала? Спокойная уверенность этого человека, умевшего одним словом, жестом вселить в неё не уверенность, вовсе нет, а спокойствие, чувство, ощущение, недоступное многие годы - никогда, неизвестное и забытое, что-то меняло внутри неё, распрямляло, освобождало. Наверное, так действовали препараты, они же что-то добавляют в капельницы? - Мы с тобой договоримся так, запоминай, ты будешь хорошо есть, тебя же не тошнит от еды?
- Нет, больше не тошнит. Вы сняли тот препарат? - Женя лукаво улыбнулась и спрятала лицо за одеялом.
- И препарат мы тот сняли, и другой сняли. Ты сейчас уже без препаратов. Капельницы тебе нужны, там витамины и прочее. Ты же заметила, что сны стали возвращаться?
- Да, что-то возвращается, - кивнула Женя. - Но не те кошмары, их больше не было!
Она радостно хихикнула и широко заулыбалась, обнажая ровные матовые зубы. Врач одобрительно кивнул, он с первого же дня их знакомства просил её чаще улыбаться.
- А что тебе снится?
- Река и такой высокий откос, песчаный. Он длинный, на всё русло, а я на другом берегу и хочу туда, хотя и понимаю, что не доплыву, а если и доплыву, то не взберусь на него, слишком высоко и угол острый, - ответила Женя и, подумав, добавила. - А ещё солнце и небо. Оно такое огромное и тёплое, а на небе ни облачка, такое голубое, а если дальше смотреть, то оно глубокое, синее. Я чушь несу, да?
- Вовсе нет. Я думаю, что через пару недель ты увидишь и речку и откос. Он будет не такой отвесный, но тоже ничего. Ты умная, и, я уверен, понимаешь, что отпустить тебя домой мы не можем. То, что ты совершила, требует лечения, но не здесь, не в этих стенах. Я вижу, что это была ошибка, твой побег, но ты не туда бежала.
- Да, я это понимаю, - кивнула Женя и побледнела. - Но куда же мне бежать?
- Пока никуда бежать не надо. Мы поговорим с тобой об этом позже и не здесь. Сходим на речку, ты когда-нибудь ловила рыбу?
- Нет, никогда. Наверное, это очень скучно!
- Вовсе нет, смотря какая компания. Итак, мы договорились? Ты будешь всё съедать?
- Я буду стараться, - ответила Женя, но, увидев недовольство в глазах врача, уверенно воскликнула. - Я съем всё!
Через две недели Женю перевели из терапевтического отделения в общее, как она сама это называла. Она жила в большой комнате, где вместе с ней жили ещё двенадцать девочек, все приблизительно одного возраста. Жизнь в отделении была неплохой, если не считать строгого распорядка дня и необходимости глотать разные таблетки, некоторые из них нравились Жене, ярко-оранжевые, зелёные, как конфеты. Она не помнила, чтобы когда-нибудь так долго гуляла и играла, пускай и игры незатейливые, без развивающего эффекта или наработки рабочих навыков, они ей нравились больше. Все девочки ладили друг с другом, но дружеских отношений не завязывалось, в каждой чувствовалась некая отчуждённость и скрытая замкнутость. Женя относила это насчёт препаратов, ощущая себя гораздо более живой, чем все остальные. У некоторых девочек все запястья были в уродливых шрамах, поэтому тонкий шрам Жени часто терялся на их фоне.
Иногда Жене хотелось помочь кому-нибудь, когда одна из девочек начинала плакать, она подходила к ней, обнимала, пыталась успокоить. Сама Женя перестала плакать, совсем не хотелось, ни капельки. Она редко думала о родителях, скучая по братьям и мечтая, как здорово было бы всем вместе и с этими грустными девочками поиграть в мяч на улице, побегать наперегонки, поиграть в жмурки, Жене очень нравилась эта игра, и она была готова играть в неё целый день. Все игры разыгрывала воспитательница, так её называла Женя, хотя остальные девочки за глаза называли эту молодую высокую женщину надзирателем. Так оно и было, Женщина следила за ними, но и играла, придумывала каждый день что-нибудь новое, раздавала задания, чтобы никто не сидел без дела. Женя это испытала на себе, как безделье уничтожает её изнутри, заставляет заново переживать всё, укорять, уничтожать себя, доводить до тихой затаённой истерики, не думая и не желая ничего, кроме побега, и всё равно куда, лишь бы никто и никогда не нашёл её. Женя боролась с собой, куски из заученных книг медленно срастались, образуя размытую картину понимания. Как бы обрадовался её врач, если бы узнал, как она сама себя лечит, одергивает, наставляет! Или не обрадовался? Женя ничего не рассказывала, боясь, что её поймут неверно и пропишут дополнительные лекарства, посильнее этих.
Она не знала и не могла знать, что с неё сняли все препараты, а психиатр, разговаривая с ней, видел всю внутреннюю борьбу, как эта умная и несчастная девочка получше любого психолога разбирается в себе, строит для себя новую жизнь, жизнь взрослого разумного и прагматичного человека. И это радовало и огорчало одновременно, ему хотелось, чтобы Женя почувствовала радость детства, радость совершать глупости, радость познания без цели, радость дружбы, первой любви со сверстником, может, и не сразу взаимной, глупой, детской. Он следил за тем, что она читает, удивляясь тому, с какой жадностью Женя поглощала подростковую литературу, особенно фэнтези и детективы. Все книги, что присылали её родители, так и остались в пакетах на дне нижнего ящика тумбочки, а там было что почитать: "Курс квантовой физики для студентов ВТУЗОВ" или "Психология толпы и недоразвитость общества прогресса", или "Учебник по введению в космологию" и "Чёрные дыры, расчёты и прогнозирование конца Вселенной". Там было много ещё чего, чтобы он сам никогда бы не взялся изучать, а её отец, он уже знал его почерк, писал длинные письма, где указывал, приказывал Жене изучить эти книги в смешные сроки, настаивая на том, что после лечения её ждут новые экзамены, которые она должна сдавать. Письма всегда подписывались и отцом, и матерью. Но он видел, что писал всё отец.
Женя с трудом читала эти письма, сидела бледная в его кабинете, глаза снова начинали бегать, плечи слегка подрагивать, а ноги лишившись управления, били пятками о ножки стула. Сначала Женя отвечала, писала, что всё обязательно прочитает, что она очень по ним скучает и хочет домой, и он видел, как она презирает себя за это враньё. В один из дней он предложил Жене не отвечать, не писать ничего, если она не хочет. Она не обязана так часто писать, отец приносил письма каждый день, по нескольку часов ругаясь в приёмной главврача, что его не пускают к дочери, один раз даже подрался с охранником. Женя не хотела его видеть, как не хотела разговаривать с матерью, и очень радовалась, когда с письмом передавались записки от братьев и фотографии, распечатанные на старом цветном принтере, неизменно полосящим вверху и внизу листа.
Женя подошла к кабинету и замерла, оглядываясь, не следят ли за ней. В коридоре было пусто и тихо, только шелестела листва и по полу медленно полз неторопливый тёплый августовский ветер. Её вот уже второй раз отпустили одну на разговор с лечащим врачом, без сопровождения, конвоя, как шутили некоторые девочки из палаты. Она постучала, пришла как всегда секунда в секунду, и открыла дверь, не дожидаясь приглашения.
- А, Женечка, входи-входи, - врач встал из-за стола и приветливо подошел к ней. Он взял Женю за руки и пристально посмотрел в глаза, она смутилась. - Садись. Как твои дела, рассказывай.
Она села на стул и удивлённо огляделась. Весь кабинет был заставлен коробками с игрушками, как будто кто-то решил превратить эту комнату в магазин игрушек. Здесь были куклы от Барби до ведьмочек, плюшевые зверята, конструкторы. Электронные игрушки, роботы, мячи и много ещё всего, что Женя видела впервые и не знала, что это существует. Отдельно, как бы в центре, перед всеми, стояли коробки с пазлами, развивающие игры, логические игрушки и головоломки. Глядя на них Женя погрустнела, врач заметил это и что-то записал в электронной карте.
В комнату вошла невысокая женщина в длинном летнем платье, рукава доходили до кистей, ткань белая, с мелкими неброскими цветочками, и в целом её худоба и осанка вместе с приталенным платьем без выреза на груди придавали ей несовременный старомодный вид. Она улыбнулась Жене, девочке понравилась её заколка, державшая светло-русые волосы в идеальном порядке на затылке, и Женя улыбнулась в ответ, машинально потрогав свою голову. Женя старалась прятать волосы, затягивая их в тугие клубки, закалывая тугую косу на затылке, чтобы не видеть их. Ей не разрешали постричься, хотя она не раз просила об этом.
- Меня зовут Маргарита. Я побуду с тобой и Александром Михайловичем, ты же не против? - спросила женщина Женю и нежно, как старую знакомую, погладила девочку по напряжённым плечам. Женя кивнула и расслабилась, смотря ей прямо в глаза. Женщина не была красивой, скорее наоборот, черты лица были неправильными, нос слишком торчал, а губы были слишком тонкими, но глаза показались Жене удивительными, никто ещё не смотрел на неё так... а как? Она не могла понять, разобрать и нахмурилась.
- Не думай ни о чём. Лучше скажи, что тебе больше нравится?
- Из игрушек? - угадала Женя.
- Верно, чтобы ты хотела взять себе? Давай, выберем, а?
- А я смогу это взять? - сильно удивилась Женя, в палате почти ни у кого не было своих игрушек, только у некоторых девочек были куклы, которых они никому не давали, прижимая к груди, пряча от других.
- Конечно, но надо выбрать что-то определённое. Чтобы тебе хотелось? - голос Маргариты был негромким, со скрежечущей хрипотцой, как бывает у людей, получивших травму горла. Женя подумала, что наверное у неё что-то с горлом, раз уж она носит платье летом с высоким горлом, не хватало ещё лёгкого шарфа. Она хотела и боялась разглядывать её, увидеть шрам или что-нибудь ещё.
Маргарита подняла Женю и подвела к игрушечному великолепию. Женя всегда мечтала о куклах Барби, ведьмочки и другие не так волновали её, как эти красотки в прекрасных платьях. Первое желание было схватить самую красивую, с длинными золотыми волосами, но что-то остановило Женю. Она застыла на месте, не видя ни конструкторов, ни машинок, ни плюшевых и резиновых зверей, куклы тоже уплывали куда-то вдаль. Она смотрела на одиноко лежащую тряпичную куклу, сшитую умело, немного походившую на Женю. У куклы были каштановые волосы, завязанные в косу с ленточкой, большие карие глаза, лицо круглое, улыбающееся, в этом они были разные.
- А можно, вот её? - спросила Женя, подойдя к кукле и взяв в руки. Она машинально, не осознавая, что делает, прижала куклу к себе, а в глазах вспыхнули крупные слезы.
- Конечно, она твоя, - Маргарита улыбнулась, и по её улыбке Женя поняла, что они ожидали такого решения. - Может хочешь что-нибудь ещё? Посмотри, ты можешь взять всё, что захочешь.
- Нет, больше ничего не хочу, - замотала головой Женя, разглядывая куклу, тряпичная девочка улыбалась солнечной улыбкой, Женя улыбалась ей в ответ. - Вот только если... но нет, не надо.
Женя замахала руками, отгоняя от себя возникшее вдруг желание.
- Скажи, чтобы ты хотела? Не стесняйся. Я вот до сих пор люблю кукол, теперь я их шью, - сказала Маргарита.
- Ух-ты! - восхищённо воскликнула Женя. - Я бы тоже хотела научиться. А можно мне иголку и нитки, а ещё немного разных тканей. Можно, да?
- Ты хочешь сшить для неё новое платье? - улыбалась Маргарита, доставая из шкафа пакет. Женя закивала, радуясь, что не надо объяснять. Она очень стеснялась, папа с мамой говорили, что она уже давно переросла кукол и другие игрушки, а Жене плакать хотелось от радости. - Здесь есть много всего, я положила туда примеры выкроек, лоскуты разных тканей. Сначала тебе стоит научиться шить по выкройкам, а потом сможешь сама придумывать.
Женя взяла пакет и заглянула в него. Чего там только не было, хотелось всё это разложить и разбирать, разглядывать. Женя вдруг поняла, что давно уже хотела этого, из головы тут же улетучились куски книг по психологии, которые она старательно вытаскивала из глубин памяти перед разговором с врачом, чтобы он не застал её врасплох - всё стёрлось, пропало.
- Спасибо! Большое спасибо! - радостно воскликнула Женя, смотря на Маргариту и врача блестящим от слёз взглядом.
- Садись, - спокойно и от этого будто бы строго сказал психиатр. Женя села. - Завтра ты поедешь с Маргаритой в интернат. - Не бойся, это непростой интернат, не тот, что обычно показывают по телевизору. Там много детей, ты понимаешь, что все они не просто так попали туда. Лечение у тебя продолжится, но без препаратов. Я знаю, что ты до сих пор думаешь, что мы даем тебе препараты, но это не так. Ты принимаешь витамины и немного экстрактов растений, не более, чем обыкновенный городской житель.
- А долго я пробуду в интернате? - спросила Женя, когда он замолчал, видя, что она хочет задать вопрос.
- Несколько месяцев или больше. Многое зависит от тебя. Более того, если ты захочешь, то сможешь там остаться столько, сколько пожелаешь. Ты не сумасшедшая и не страдаешь психическими заболеваниями. Твои родители дали согласие, если захочешь, они смогут приехать к тебе.
- Я пока не готова, - неожиданно спокойно и твёрдо ответила Женя, она удивилась этому и засмеялась, не понимая, почему.
- Простите, я веду себя, как дурочка.
- Вовсе нет, ты дурочек не видела, - заметил психиатр. - С завтрашнего дня твой лечащий врач Маргарита Юрьевна Кошкина или просто Маргарита, она не любит ни званий, ни отчеств, хотя перед нами действительный кандидат наук.
- И учёный, - ехидно улыбнулась Маргарита.
- И учёный, - подтвердил психиатр. - Я приеду к тебе, но не скоро, здесь много работы.
- Саша обычно приезжает к нам в свой отпуск, - сказала Маргарита, сев напротив Жени у левого края стола. - Он привозит к нам всю свою семью, ты знала , что у него четверо детей?
- И все дочки, - хмыкнул психиатр.
- Старшая уже учится в ВУЗе, на психиатра, между прочим, - засмеялась Маргарита.
- Ты ещё всю мою жизнь расскажи, - нахмурился психиатр.
- Расскажите, мне интересно, - Женя широко раскрыла глаза, она всегда так смотрела, когда ей было очень интересно.
- Может быть потом. И в моей жизни нет ничего интересного, - сказал психиатр, и Женя впервые увидела, как он смутился.
-Ты не раз просила меня отвести тебя к парикмахеру. Что бы ты хотела сделать?
- Обрезать косу, - без раздумья ответила Женя.
- А почему? У тебя красивые волосы? - удивилась Маргарита.
- Её надо отрезать, - она вся в крови, - прошептала Женя и спрятала глаза. Вот сейчас её запрут здесь, как умалишённую, и зачем она сказала правду?
Поезд шёл чуть больше суток. Жене досталась верхняя левая полка, и почти всю дорогу она с жадностью смотрела в окно, лежа наверху. Всё купе было их, из больницы забрали ещё двух девочек из другой палаты, они спорили всю дорогу о чём-то, Женя не вслушивалась. Иногда все вместе играли в дурака или кинга, Маргарита научила всех хитрым правилам. Женя постоянно проигрывала и это совершенно её не расстраивало, вот если бы знал папа, как бы он был не доволен! Женя должна была на несколько ходов вперед угадывать игру, чуть ли не с первого кона всё просчитывать, а она ни о чём не думала во время игры, ей просто нравилось играть.
На багажных полках лежали сумки, у Жени одна из самых больших, родители собрали много вещей, а ещё больше напихали книг, которые Женя хотела выбросить на вокзале, но Маргарита не разрешила. Наверное, она была права, уговорив Женю позже решить, что она будет читать, а если не захочет, так всегда можно было бы отдать эти книги в их библиотеку. Оказывается при интернате была небольшая библиотека, в которой в основном, помимо учебников и заезженной классики, были книги детей, которые они прочитали здесь, которые присылали им родные. В интернате была и школа, Женя решила, что будет в неё ходить, несмотря на то, что в шкафу дома лежал её аттестат об окончании среднеобразовательной школы, который она получила в десять лет. Потом был университет и... об этом она не хотела вспоминать, тем более возвращаться в университет. И зачем она училась на этом факультете? Разве ей так была интересна психология? Вовсе нет, Женя, находясь в дороге, в безвременье и вне строго очерченного пространства города, заточения каменных домов и основ общественной морали, требующей беспрекословного подчинения воле родителей, поняла, что ненавидит психологию, ненавидит свою учёбу в ВУЗе, этих студентов, которые сейчас виделись ей обыкновенными людьми, не глупее и не умнее её, никакими, как и все вокруг. Но главное, что пугало её, она ненавидела себя во всём этом, безвольную, безропотную куклу, и дорога, с мелькавшими за окном деревьями, столбами, короткими станциями, маленькими городами, успокаивала, подмигивала, что всё не так плохо, забудь и всё!
Интернат располагался в двух зданиях недалеко от конюшни за городом. Они долго ехали на автобусе, всё дальше углубляясь в степь, и Жене это очень нравилось, совершенно не хотелось жить в городе. В основном везде была степь, небольшой лес возле реки, в которой было уже холодно купаться, и всё - степь да степь кругом.
Школа при интернате работала круглый год, каникул не было, так как дети то приезжали, то уезжали, сменяя друг друга. Женя сидела вместе со всеми за партой, проходя сжатую программу шестого класса. Вроде бы она всё это уже знала и даже сдала, но сидение в классе, общение с другими детьми, ответы у доски и прочая рутина школьной жизни были для Жени новым, неизведанным и прекрасным. Она даже успела подраться с одной девчонкой, решившей, что она засматривается на её парня, который и не знал, что у них отношения. И это было неважно - Женя ожила, распрямилась, а мальчишеская стрижка, с которой она покинула город, придавала ей более чем воинственный и отчаянный вид.
Иногда, когда Женя оставалась одна и гуляла вдоль реки, забредала в лес, подолгу блуждая по звериным тропам, и странно, она ни разу не заблудилась, она много думала. Например о том, почему Маргариту она сразу стала называть по имени, а своего психиатра до сих пор про себя никак не называла. За всё время нахождения в больнице она ни разу не назвала его по имени, и нет, она не забыла его, конечно же не забыла. Что-то мешало ей назвать его по имени, что-то похожее на страх, перемешанный с уважением и щенячьей преданностью, так она видела себя со стороны, смеялась над собой, но без издёвки, по-доброму. Гуляя одна, проветривая голову, выветривая дурь, как точно назвал это один мальчишка, Димка, но о нём она подумает позже, Женя научилась относиться к себе по-доброму, по-дружески, обретая нового друга, самого верного и самого уязвимого - себя. Всё это и было лечением: свобода воли, свобода мысли, свобода выбора, когда никто не заставляет, не давит, не висит над душой круглые сутки. Конечно же жизнь здесь не была в полной мере вольной и беззаботной, нет. Приходилось встраиваться в строгий режим дня, выползать утром на зарядку, когда безумно хотелось спать, съедать всё, что давали в столовой, а кормили просто и вкусно, Женя скоро запросто съедала всё, организм радовался такому обилию еды. Лекарств и уколов не было, не было и долгих разговоров в кабинетах, всё проходило как-то само собой, легко и даже весело, и Женя перестала замечать "контрольные тестирования" воспитателей-надзирателей, длившиеся редко дольше десяти минут и со стороны напоминавшие больше дружеский разговор на прогулке. Особенно Жене нравилось, как Маргарита, как бы случайно, поймает её где-нибудь, и они поболтают о всяких мелочах, Женя похвастается новой задумкой платья для куклы, а Маргарита, по секрету, покажет ей фото новой куклы, ещё недоделанной, но всегда имевшей свой неповторимый облик. Случалось, что кто-то психовал, начинал драться, и никто не вязал буяна, уводили мирно. Крепко держа. Димка рассказывал, что там их колют малой дозой, чтобы мозги на место ввернуть.
А о Димке она думала на уроках, нечасто, когда становилось скучно. Они познакомились на работах в конюшне, те дети, кто хотел, мог поработать на конюшне, ухаживать и кормить лошадей, учиться верховой езде, когда было время, большую часть дня они проводили за работой. Кто-то из детей наотрез отказывался там работать, возмущаясь, что детский труд запрещён и вообще они работать бесплатно не будут, а Женя с радостью ходила туда, была б её воля, она бы каждый день здесь работала с лошадьми, даже одна, одной, наверное, было бы ещё лучше.
Димка подошел к ней тогда, когда её оглушил в первый раз запах конюшни, состоявший из острого вкуса навоза, запаха здоровых и сильных животных, перемешанного с застоявшейся водой и теплом десятков живых тел. Женя стояла на входе, в комбинезоне, их выдавали в интернате, резиновых сапогах, слишком больших для неё, но меньше не было, длинных, по локоть, резиновых перчатках и кепке с лопатой в руках, и не могла сдвинуться с места, впитывая в себя новые запахи, новую незнакомую жизнь. Что-то брезгливое поднималось в ней поначалу, но это чувство было смыто волной восторга, неподдельного, живого, как эти животные, фыркавшие, мотавшие головами и бьющие копытами, учуявшие чужака, слабого, поэтому надо сразу же показать свою силу.
"Привет, я Дима", - Димка, не церемонясь, пожал ей руку. На нём был такой же комбинезон, только больше, и сапоги были почти впору. Димка был гораздо выше и шире, нехудой, плотный, нельзя сказать, что толстый, с большим улыбающимся лицом и копной темно-русых волос, отливавших на ярком солнце легкой рыжиной.
Женя тогда нахмурилась, ей не понравилось, что он схватил её за руку. Она состроила недовольную гримасу, а Димка, пожав плечами, достал из нагрудного кармана пачку сигарет и закурил. Курил он по-детски, Женя сразу засекла это, что он больше дымил не втяг. Он тоже заметил, что она ехидно следит за ним, и стал курить в тяг, по-настоящему, отчего быстро закашлялся.
"Тебя как зовут?" - спросил он, убирая сигарету, потом докурит, в интернате курить было нельзя, а сигареты ему присылал брат, контрабандой, пряча в пачках печенья, как он рассказывал ей потом. Здесь у каждого были свои секретики, немного свободы из дома. Жене было это непонятно, она видела здесь полную свободу, в первую очередь от дома, от родных, от людей. Димка думал также, но рассуждал другими понятиями, у каждого были свои проблемы, свои враги в голове, как называл это Димка.
"АА ты всегда хватаешь за руки?" - недовольно спросила Женя, продолжая разыгрывать рассерженную особу.
"Нет, я вообще стараюсь ни с кем не разговаривать. Просто ты очень красивая, я захотел познакомиться", - ответил Димка и побледнел от смущения, позже она узнает, что он решил всегда говорить правду и ни разу, по крайней мере с ней, не нарушил данного себе слова.
"А почему ты решил, что я девчонка? Может я парень, просто худой и женоподобный?" - спросила Женя, придав своему голосу комичности, неумело пытаясь говорить ниже.
"У мальчишек не может быть таких красивых глаз", - ответил он и отвернулся, злясь на себя и на неё, она заметила это в его серо-голубых глазах, когда уже сама с силой развернула к себе. Тоже вздумал встать к ней спиной!
Женя и не заметила, как они подружились. Димка был старше на два года, но этого совершенно не чувствовалось. Про себя он сказал коротко и жестоко - суицидник-рецидивист. Женя молчала, а он и не спрашивал. Без слов, взглядами и движением мысли они сразу договорились не пытать друг друга вопросами, если кто захочет, то расскажет сам. Димка научил Женю ухаживать за лошадьми, как убирать навоз, мыть и кормить их. Жене казалось, что он груб и жесток с ними, но, получив пару раз копытом, она поняла, что он прав. Проявив силу, она заставила этих животных уважать себя и слушаться. Димка уже умел ездить верхом, он жил в интернате больше года и не собирался уезжать. На вопросы Жени кто за это платит, он пожимал плечами, давая понять, что не всё ли равно?
Они стали вместе гулять вдоль реки и ходить в лес. Он показал ей логово волка, заброшенное, запрятанную поляну, где росла брусника и уводил в такие дебри, куда Женя одна боялась ходить. С ним было легко общаться, он, когда был в настроении, много рассказывал разных историй, то, что вычитал в книгах, видел в фильмах. А когда был не в настроении, то говорила Женя, не ожидая от себя, что будет так много болтать и даже совершенно ни о чём, нести всякие глупости, провоцируя его на возражения и протест. Несколько раз на тайных тропах они встречали Маргариту с другими ребятами, тогда Женя поняла, почему Димка называл всё вокруг общей тайной.
Пришли холода, выпал первый снег в конце октября, и Женя решилась встретиться с родителями. Димка не то, чтобы уговаривал её это делать, он объяснял, что вечно бегать не удастся, и это не так страшно, как она себе представляет. Потом, когда придёшь в себя, то поймешь, насколько это было глупо и смешно, но сначала испугаешься, так он говорил, рассказывая про себя и не раскрывая всего, что было за этой небрежностью и естественной легкостью старожила.
Отец изменился настолько, что Женя его сразу не узнала. Он тоже долго смотрел на неё, особенно на мальчишескую причёску и слегка округлившиеся и расширившиеся плечи после работы в конюшне. Женя подросла, окрепла, прибавила в весе, перестав быть худющей ботанкой, как её за глаза называли в универе. Она сильно изменилась, а главное, изменился её взгляд, она увидела, как это разозлило отца. Он сбрил бороду, сменил дурацкие штаны с непомерно большими карманами на серые брюки и коричневый свитер, помолодев лет на десять. Он сейчас был такой же, как на фотографиях, где он и мама были студентами, веселыми и молодыми. Если бы не взгляд, всё тот же, настойчивый, внимательный и колкий. Строгость была во всём, даже в улыбке, способной обмануть кого угодно, если не знать человека. Маргарита шепнула Жене что здесь она решает сама, Женя, а не её отец. Сказала, что бояться нормально, нормально и странно как раз не бояться, и пусть она подумает, перед тем как на что-то соглашаться или не соглашаться, время есть, оно есть всегда.
Разговор начался хорошо, Женя очень обрадовалась, как отец с интересом слушал её рассказ о лошадях, об учёбе в школе, которую он постоянно называл повторением и тратой времени, не снимая с лица дружелюбной улыбки. Постепенно он стал давить, расспрашивать, требовать, почему она забросила настоящую учёбу, её настоящую жизнь. Женя не сразу это поняла, в здании он был приветлив и сдержан, но когда они вышли прогуляться до конюшни, он раскрылся, лопнули все ремни, все тросы, что сдерживали его, и перед ней возник тот же отец, которому она и слова сказать не смела поперёк.
У неё закружилась голова, а он не отпускал её, схватил за локоть и говорил, говорил, говорил... пошёл мелкий и колючий дождь, быстро перешедший в снег. Женя замёрзла, а потом ей стало так жарко, что забила судорога. Она вдруг вспомнила, как её дома не пускали в туалет, пока она не выучит главу, как она, уже не совсем маленькая девочка, описалась, какой это был позор. А потом, когда она ответила что-то, что уже не помнила, не знала и не понимала ни тогда, ни сейчас, всю ночь стирала свою одежду, а заодно и штанишки братьев, ползунки и целую гору белья, пока руки не покрылись волдырями и не распухли от порошка и горячей воды. Стиральная машинка была сломана вот уже какой месяц, а на новую денег не было, отец всё ждал какого-то гранта, она не помнила.
Отец потащил Женю, она не поняла куда, но, видимо, где-то его ждала машина. Она вырвалась и убежала, сбив его с дороги, запутав след, в лес, в спасительные заросли, глухие места, куда она забиралась только с Димкой. И спряталась там, в логове волчицы, брошенном много лет назад. Здесь было сухо и теплее, чем под колким мелким дождем.
Димка нашел Женю и отвел в интернат. Отца не было, шептались, что он чуть ли не подрался с Маргаритой, прибежали ребята с конюшни разнимать. Его больше здесь не было, он уехал, а Женю все бил озноб, переходящий в судороги. Она лежала на кровати, под тремя одеялами и стучала зубами. Девочки в комнате сидели рядом, волновались, хотели помочь и не знали, что делать. Женя не отвечала на вопросы, а тихо и протяжно выла, захлебываясь от слез.
К утру она заболела. С температурой 41 её отвезли в больницу, где она провела три белые бесцветные недели. Каждый день приезжала либо Маргарита, либо другие воспитатели-надзиратели вместе с подружками, Димкой. Она особенно любила, когда приезжал он, просто сидел возле койки и молчал, держа за руку. И она молчала, радуясь тому, что можно просто помолчать. Она вспоминала, как, решившись, показала ему свою куклу, какие она сшила для неё наряды, а Димка не смеялся, не улыбался иронически. Он внимательно рассматривал кукольные платьица, находил изъяны, предлагал другие варианты, как и что украсить. Жене стало казаться, что он и сам не прочь поиграть в куклы, и Димка этого совсем не стеснялся.
И вот любимая кукла лежит рядом, укрытая одеялом в полупустой палате. Сколько стоило трудов, чтобы разрешили её принести. От куклы до сих пор пахло каким-то дезинфектором, Димка решил, что карболкой, начитавшись книг про медиков XIX века.
Когда она вернулась, началась настоящая зима. В комнате на тумбочке её ждали стопки писем из дома, особенно много от отца и матери, где он и, почему-то, она извинялась за резкую реакцию отца, с листа, исписанного ровным и красивым почерком ссыпались уверения, что такое никогда больше не повторится. Она бросила эти письма в нижний ящик, к не распакованным книгам.
Другие письма были от братьев, их она зачитала до дыр. Старший, Максим, отправлял эти короткие послания в тайне от родителей и просил писать на адрес его друга Даньки, Женя помнила этого несносного хулигана, вечно носившегося по детской площадке. Братья скучали по ней, писали, как им хочется, чтобы она вернулась, но все в один голос просили её не возвращаться. Малыши уже подросли настолько, что их, как и остальных, заключили в волшебную тюрьму познания, выковывая из доверчивого и любящего всех, особенно родителей, ребёнка машину по поглощению знаний, вершину достижений гения родителей. Женя много плакала, не зная, как им помочь, зная, что никак не сможет им помочь.
Она проснулась от еле слышного стука. Женя прислушалась, стук повторился снова, потом ещё раз и ещё. Кто-то осторожно бросал камешки в окно возле её кровати. Она бесшумно слезла и выглянула. В свете луны под окном стоял Димка, он сразу же увидел её и помахал. Женя радостно замахала в ответ и поспешила одеваться. В темноте она пару раз упала, две девочки проснулись, увидели, что она собирается на улицу, в самый мороз и ночью, но не стали никому сообщать, так уж было среди всех заведено, не стучать, и на тебя не настучат.
Женя вышла из корпуса, Димка сунул ей в руку пирожок с ужина, и они пошли. Женя еле успевала за ним, жуя пирожок с картошкой, всё-таки он знал, всегда знал, что ей хочется. Они приближались к конюшне.
На входе их встретила веселая зоотехник, крупная мужикоподобная женщина с добрым веснушчатым лицом и огромными руками.
-Успели? - только и выдохнул запыхавшийся Димка.
- В самый раз, только-только началось.
- Наденьте-ка халаты, а то заляпаетесь, - сказала женщина, протягивая им безразмерные синие халаты. Женя смогла обернуться в него два раза.
Они надели перчатки и вошли в конюшню. В дальнем стойле, отгороженном от всех, лежала кобыла. Она рожала, надсадно ржала, ища людей, боясь. Женю поразили крупные слезы из больших глаз лошади, и совершенно человеческий взгляд, полный боли, мольбы и бесконечного счастья.
Женя делала всё, что говорила зоотехник. Они вместе помогали лошади родить, жеребенок не хотел нормально выходить. Женя не боялась, осознание страха, что всё могло быть иначе, что мать могла погибнуть или жеребенок не встать пришли к ней позже, когда они были далеко, на реке.
Жеребенок долго не вставал, а потом, будто бы кто-то нажал кнопку, поднялся, тоненько заржал. Женя только что вытащила послед, впитывая в себя резкий запах животного, запах совершенно новый и неповторимый, запах новой жизни. Когда жеребенок заржал, а лошадь ответила ему, все засмеялись, а Женя заплакала от радости. Лицо горело, голова кружилась от радости и счастья.
Когда мать приняла детеныша, зоотехник отправила их спать. Димка повел Женю к замерзшей реке. Они шли молча, держась за руки, Женя чувствовала, что он, как и она, подрагивает от возбуждения и радости. Встав на вершине покатого откоса, Димка достал сигареты и стал прикуривать, руки его дрожали.
- Прекрати! - Женя забрала у него сигарету и выбросила. - Ты мне нравишься и так, без этого выпендрежа.
Она обняла его и поцеловала, быстро и неумело. Она целовалась впервые, как и он. Они стояли обнявшись, не решаясь на второй поцелуй, пока Димка не выдавил из себя.
- Я люблю тебя... давно уже, с первой встречи, помнишь там, в конюшне?
- Помню, - Женя засмеялась, часто заморгав, желая, чтобы он поцеловал её, Димка с трудом, но догадался.
Они не заметили, как к ним подошла Маргарита и старший воспитатель-надзиратель, старший по возрасту, Мурату Саматовичу было уже за семьдесят лет.
- Не замёрзли? - весело спросила их Маргарита.
- Маргарита Юрьевна, это я всё устроил. Женька ни при чем, я вытащил её из корпуса, - затараторил Димка, почему-то заслонив собой Женю.
- Не надо, я сама! - звонко воскликнула Женя, отодвигая его.
- Да никто не собирается вас наказывать, - сказал Мурат Саматович. - Нате-ка, держите чай.
Он налил им в кружки из термоса чай, а Маргарита вложила каждому по булке.
Мурат Саматович налил чай и ей, и себе. Они стояли на берегу и пили чай, рассматривая друг друга. Первым заговорил Мурат Саматович.
- Да, редко удается на роды посмотреть. Вроде бы все просто, а нет, что-то происходит, вспыхивает в воздухе. Женя, ты же заметила это, верно? По глазам вижу, что заметила.
- Да! - радостно крикнула Женя. Все засмеялись, Маргарита нечаянно сдвинула шарф, и Женя увидела, наконец, что внизу горла был страшный шрам, который она прятала за воротом водолазки или строгих платьев. - Ой, что это?
- Шрам, - спокойно, без тени смущения ответила Маргарита.
- Это память об одном мальчике, - пояснил Мурат. - полоснул Риту по горлу, совсем плохой стал.
- Он не виноват. Он очень болен, и его болезнь не его вина, - сказала Маргарита.
- Меня много раз и били и резали пациенты, когда я работала в психбольнице. И здесь тоже, но я никого не виню. К сожалению, не всем мы можем помочь, часто ошибаемся, думаем, что сможем. Вот вы другое дело, вам уже пора уезжать отсюда.
- Но я не хочу домой, - прошептала Женя, но быстро взяла себя в руки. - Я знаю, что скоро должна вернуться, но я пока не готова.
- Я уезжаю в конце декабря и больше не вернусь, - вздохнул Димка. - Никак не решался тебе сказать.
- Дурачок, мы же не расстаемся навсегда - ты от меня никуда не денешься! Я никогда не забуду этой ночи. Мы же все её не забудем, верно? - Женя посмотрела на всех счастливым взглядом.
- Конечно, нет. А вы, молодые, ещё вернетесь к нам, смените стариков. Но только вместе, не будьте как Рита, она о себе забыла, а ведь ещё вполне молодая, - сказал Мурат Саматович.
Ох, Мурат Саматович, ну вы и фантазер! - засмеялась скрипящим кашлем Маргарита.
- А разве таких, как мы берут? - удивился Димка.
- Каких таких? - нахмурилась Маргарита и щелкнула Димку по носу. - Ну ты и дурачок!
Все посмотрели на застывшую во льдах реку, как ветер поднимает клубы свежего рассыпчатого снега, как трещит на морозе воздух. Снег в лунном свете казался то синим, то чёрным, то серебристым, а в какой-то момент Женя чуть не ослепла от его белизны и крепко зажмурилась, сильно сжав ладонь Димки.
Да-а, протянул Мурат Саматович. - Ведь река, она же, как человек. Сковал лед, затянула жизнь в капкан, держит, владеет, а подо льдом река течёт, живёт! Дай срок, и сломает лед!