Петрова Анастасия Владимировна : другие произведения.

Мир под лунами. На пороге будущего

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  МИР ПОД ЛУНАМИ. НА ПОРОГЕ БУДУЩЕГО
  
  Часть первая
  Киара
  
  1.
  - Женька, подъем!
  Женя несогласно замычала, завозилась, отворачиваясь к стене. Мама пощекотала ей пятку. Пришлось проснуться. Мама пританцовывая прошлась по комнате, раздвинула шторы и несколькими движениями навела порядок на столе.
  - Вставай давай, скотина не кормлена, дети не собраны! - мурлыкала она себе под нос старый радиоджингл.
  Женя зевнула.
  - Заколка.
  - А?
  - У тебя платье кораллового цвета. А заколка желтая. Поменяй на красную хотя бы.
  - Я тебя умоляю, кого это волнует! - отмахнулась мама, выходя из комнаты.
  - И каблуки не забудь!
  Вместо ответа щелкнул замок входной двери. Женя еще несколько минут полежала и пошла делать чай.
  Ей до сих пор с трудом верилось, что больше не надо учить, решать задачи, переживать. Экзамены позади, и выпускной, и вся нервотрепка! Через несколько дней, в июле, все начнется заново, но пока... Пока она не желает больше об этом думать! Она пила крепкий чай, глядя с балкона в пустой двор. Было бы здорово запрыгать от радости, но сил уже не осталось. Да и чему радоваться? Впереди еще творческий конкурс, и отец до сих пор не простил, что она отказалась идти на факультет управления, где у него 'все схвачено'. А если она не поступит и туда, куда собралась, он еще больше огорчится.
  Она даже вздрогнула, представив его реакцию. Потом сказала себе: 'Плевать!' - и включила комп. Фейсбук еще больше расстроил: вся компания весело обсуждала сборы в летний поход. Жене даже не хотелось им ничего советовать. До чего обидно, что лучшие друзья закончили школу в прошлом году или закончат в будущем и поэтому спокойно уезжают из города на целую неделю!
  В одном из блогов, в которые Женя регулярно заглядывала, выложили очередную порцию очаровательных картинок эпохи Галантного века. Она не удержалась и набросала на первом попавшемся книжном форзаце изящный силуэт в локонах и летящей длинной юбке, а рядом - еще один, более современный. Фантазия уже искала, какую нужно подобрать ткань и какой выбрать оттенок, какими штрихами придать современной одежде хотя бы намек на изысканность давнего прелестного века. Эти эскизы занимали в ее столе целый ящик, валялись по всей квартире, и мама, когда готовила, часто не глядя клала ложку не в специальную подставку, а на первый попавшийся листок с очередным рисунком. А папа считал женино 'увлечение модой' временной блажью, которая не может и не должна помешать ей учиться на престижном факультете. Женя с ним особо и не спорила. Просто подала документы в другой вуз и твердо сказала, что сейчас ее интересует исключительно дизайн. И что вообще жизнь длинная, мама вон до тридцати лет училась, поэтому переживать нечего - она все успеет. Повозмущавшись пару дней, отец замолчал. А мама, как всегда, не сказала ни слова против. Она не мешала Жене жить по-своему. В благодарность за это Женя никогда, ни разу ничем ее не огорчила. Доверие должно быть взаимным - это они обе поняли еще много лет назад.
  Вечером, прямо перед ужином, зашли одноклассницы. Родители позвали их к столу. Папе общение с юными девицами доставляло особое удовольствие. 'Ну, как поживает ваш высший класс?' - осведомился он. И, слушая ответные смешки, удивлялся: его и это поколение разделяют всего-то двадцать с небольшим лет, и живут они вроде бы в одной стране и на одной улице, - а впечатление, будто с инопланетянами общаешься! Выглядят совсем по-взрослому, а ведут себя как малые дети. Щебечут о чем-то, перебрасываются названиями незнакомых музыкальных групп и фильмов, взрываются внезапными приступами смеха. И еще более удивительно, как Женя преображается, когда рядом ее подруги. Ведь сама такая же - неясно что в голове, то и дело заговаривает на странном языке о не очень понятных вещах, - но стоит появиться рядом другим девушкам, как исчезают ужимки, манеры становятся сдержаннее и даже голос звучит ниже. На своих подруг-ровесниц она посматривает свысока, покровительственно, поэтому, сама того не замечая, в такие минуты становится взрослее их. А когда они уйдут - уткнется 'вконтакт', включит дурацкую музыку и будет с ними же часами обсуждать какой-нибудь неизвестный сериал.
  Высший выпускной класс 84-й гимназии между тем поживал хорошо. Многие ребята подали документы в московские и питерские вузы, кто-то собрался за рубеж. Катя и Даша о своей дальнейшей судьбе не беспокоились, спасибо родителям. Астаховы тоже могли бы не беспокоиться, если бы Женя сама не смешала все карты. Ну, что теперь об этом говорить... Напившись кофе и рассказав о планах на оставшееся лето, девчонки расцеловались с Женей и распрощались.
  - Сборище гламурных идиоток, - проворчал отец, собирая со стола чашки.
  Он всегда так говорил, пообщавшись с Дашей и Катей. Иногда Женя в глубине души бывала с ним согласна, но каждый раз старательно обижалась.
  - Да ты просто не видел настоящих гламурных идиоток, пап!
  - А ты, между прочим, собираешься всю оставшуюся жизнь обшивать таких, как они!
  - Нет, ты что, опять?..
  - Одно радует, - сбавил он тон, - одеваешься ты и правда лучше. А главное - дешевле!
  Женя могла бы рассказать наивному мужчине, чего стоит эта дешевизна. Многочасовые походы по магазинам в поисках тканей и фурнитуры, долгие обсуждения и споры с портнихой, а потом опять поиск аксессуаров, тех мелких деталей, что придают образу завершеность. И сколько ни шей, сколько ни покупай - все равно то и дело оказывается, что надеть нечего!
  Если бы Жене сейчас сказали, что совсем скоро эта забота - одна из главных в ее жизни наравне с ЕГЭ и поступлением в вуз - уже завтра станет неактуальной, она бы не поверила. Каждый день лета был у нее расписан заранее. Творческие испытания, несколько минут волнения перед списком принятых на первый курс, отмечание радостного события с родителями и друзьями и, наконец, отдых перед учебой. Ну, или - разочарование, еще одна папина лекция ('как это было возможно - подать документы всего в один вуз?!'), и - отдых перед осенью, когда он на год возьмет ее к себе в офис 'варить кофе'. В любом случае у судьбы практически не осталось места для маневра. Женя уже исчерпала свою долю безумства, решив наперекор всем пойти в институт дизайна и технологий. Теперь, в какую бы сторону ни повернула ее жизнь в ближайший месяц, казалось, что будущее известно минимум на год вперед.
  И ничто, ничто в этот вечер 29 июня 2016 года не предвещало беды! В следующие несколько месяцев она раз за разом снова и снова возвращалась к последним июньским дням, пытаясь найти скрытые указания на ту страшную перемену, что случилась 30-го числа. Их не было. Коварная судьба, как правило, любит делать намеки, которые становятся понятны только тогда, когда то, на что они указывают, уже свершилось. Но в случае с Женей ее коварство превзошло все мыслимые пределы: она обошлась вообще безо всяких намеков.
  ...Суббота, 30 июня. Обычный летний день, теплый и облачный. С утра Женя сбегала на фитнес-аэробику, потом нарисовала еще один эскиз. Ближе к вечеру поболтала в скайпе с новым знакомым. Парень был симпатичный. На завуалированное предложение прогуляться он отчего-то никак не отреагировал - то ли не понял, то ли не испытывал взаимного интереса, решила Женя. Поэтому в семь вечера она пошла гулять с одноклассницами.
  - Слушай, - говорила она Кате в кафе, глядя в телевизор, где известная спортсменка рекламировала дезодорант. - У нее же абсолютно нет голоса. Они такие красивые, но чаще всего их переозвучивают профессиональные актрисы, потому что голоса непоставленные.
  Кате не было дела до чьих-то голосов.
  - Все-таки ты дурочка, Женька. Как можно с такими баллами поступать на дизайнера? Я думала, мы с тобой будем вместе учиться, на нормальном факультете.
  - А я хочу...
  - Дурочка, - еще раз сказала Катя. - У меня будет хорошая работа, а ты что будешь делать? Платья шить? Ты для этого по три раза в год на олимпиады ездила?
  Женя уже с трудом сдерживалась, чтобы не вспылить. Да когда же ее оставят в покое!
  - Поживем - увидим, - сказала она и надолго замолчала.
  Когда поздно вечером они вышли из кафе, погода заметно испортилась. Катя и Даша не прощаясь свернули в другую сторону - обиделись. Она села в маршрутку, кинула смску маме.
  Поеживаясь, она быстро, почти бегом шагала от остановки к дому. Еще не совсем стемнело, но во дворах сгустился туман, стало холодно и сыро. Женя любила туман. В городах он не бывает настолько густым, чтобы не виднелись электрические огни. Ярко светит фонарь у крайнего подъезда; за этим зданием - ее дом. Женя моргнула, и огни чуть заметно сместились вправо. На голых плечах оседали капельки воды, и от этого было еще холоднее. Внезапный порыв ветра на секунду загородил свет клочьями тумана. Оранжевое пятно фонаря расплылось, растворилось в серой влажной мгле.
  Женя не остановилась, хотя уже ничего не видела вокруг, только вынула наушники из ушей - и была оглушена тишиной. Но в городе не бывает тишины!
  'Ну надо же, как в кино!' Она все еще шла вперед. И вдруг уткнулась носом в стену.
  Впоследствии Евгения не раз раскаивалась, что в это мгновение не сделала шаг назад. Она была убеждена, что если б вернулась хотя бы на несколько метров - а эта мысль сразу пришла ей в голову! - то вновь увидела бы свет фонарей и попала домой. Еще долго после она не была до конца уверена, что мир, где ее так ждали, был ей настоящим домом. Но упрямство и самоуверенность пересилили, и она осталась стоять, где стояла, пытаясь убедить себя, что эта странная каменная стена могла каким-то образом, за несколько часов появиться здесь, во дворе. Через несколько секунд, когда она уже почти нашла этому объяснение, вокруг вдруг посветлело.
  Туман рассеялся, растаял в воздухе - светлом, не вечернем. Женя стояла у огромного серого валуна, касаясь его рукой. Камень был шершавым и холодным. Не веря глазам, она огляделась.
  Было все так же прохладно и сыро. Валун, похожий на серого слона, одиноко лежал посреди луга, окруженного зелеными и начинающими желтеть деревьями - совершенно незнакомыми, нерусскими. Метрах в десяти от себя Женя увидела нескольких сбившихся в кучу людей: женщины в длинных платьях выглядывали из-за спины высокого седобородого старика. В лесу чужими голосами пели птицы, и светлые тучи над лесом тоже были чужие. Она давно это заметила: стоит отъехать от дома на сотню-другую километров, и облака кажутся незнакомыми, и трава - другого цвета... Все кругом было настолько непонятно и нереально, что Женя не сумела ни испугаться, ни удивиться. Вместо этого она глупо порадовалась тому, что на ней тоже длинный сарафан, как и на женщинах, и автоматически отметила при этом, что ее глубокое декольте явно не соответствует здешней моде... Погода была осенняя, и ее начало колотить то ли от холода, то ли от просыпающегося испуга.
  За толпой женщин цепочкой стояли мужчины. В их руках были длинные шесты с блестящими наконечниками - копья? Они кольцом окружили валун и так же, как остальные, не сводили с нее глаз, тихо переговариваясь друг с другом. В отдалении среди деревьев виднелась группа всадников в темных одеждах, с одинаковыми красно-синими щитами, подвешенными к седлам. Все вместе производило впечатление средневекового ритуала, и Женя подумала, что попала на историческую реконструкцию. Но почему же здесь день, когда только что был вечер?
  Женщины вдруг одна за другой попадали на колени, не сводя с нее круглых, будто испуганных глаз. Старик шагнул вперед, ошпарил ее пронзительным взглядом, поклонился, сложив на животе руки, и произнес несколько слов на неизвестном языке. Женя поклонилась ему тоже. Он повел рукой в сторону всадников, предлагая ей пройти к лесу. Сухой неласковый голос ни на секунду не умолкал, пока он вел ее через луг. Там он склонился перед мужчиной, что вышел им навстречу. Женя на всякий случай тоже наклонила голову, в которой крутилась и крутилась вычитанная где-то фраза: 'Ничто не дается так дешево и не ценится так дорого, как вежливость'. Старик взял ее руку и вложил в руку незнакомца. Тот опустился на колено и поцеловал ее пальцы, а потом задержал их в ладони, с удивлением рассматривая яркий маникюр.
  Всадники быстро заговорили на повышенных тонах, один замахнулся хлыстом на стоящего рядом человека в простой одежде. Подъехал на лошади красивый черноволосый мальчик лет одиннадцати-двенадцати, вмешался, затараторил что-то и вдруг уверенно соскочил с лошади, подвел ее к Евгении, почтительно обратившись с небольшой речью к мужчине. Тот задумался на несколько секунд, кивнул - и вежливым жестом предложил Жене сесть верхом. Вот и пригодятся три недавних урока верховой езды! Мужчина придержал стремя, и Женя поднялась в седло. Подбежавшая девушка подала ей шерстяную накидку. Женя с опаской наклонилась за ней. Таких крупных лошадей она никогда не видала. Мужчина вскочил на вороного коня, мальчик подхватил повод, и кавалькада двинулась в путь. Женщины остались позади, затянули песню.
  - Хален, - сказал спутник Жени. Она непонимающе смотрела на него. - Хален! - повторил он с улыбкой и прижал руку к груди.
  - Евгения, - ответила она и тоже прижала ладонь к солнечному сплетению.
  - Егенья... - улыбнулся он, прикипая горячими черными глазами к ее пальцам - а может быть, не к ним? Жене начало недоставать бюстгальтера, который она просто-напросто забыла надеть, собираясь на прогулку.
  Все было настолько буднично и вместе с тем настолько нереально, что Женя, как ни старалась, не могла собраться с мыслями, и те неслись непонятно куда. Глядя на своего спутника, она подумала, что никогда не встречала мужчин, похожих на него. Его движения, посадка в седле, выражение лица - все было незнакомо, ей было не с кем его сравнить. Внезапно он расхохотался, пришпорил коня и умчался вперед.
  Когда Хален вернулся, гостья не казалась ни обиженной, ни растерянной. Она смотрела то под копыта лошади, то на верхушки деревьев и молилась. Или творила заклятья?
  - Будем рассуждать логически, - вслух рассуждала логически Женя. - Есть несколько вариантов. У меня шизофрения, и все это - галлюцинация. Или в чай, который мы пили в кафе, добавили какой-то наркотик, и все это - опять же галлюцинация. Или я просто сплю...
  В подобных случаях советуют ущипнуть себя посильнее. Но на Женю со всех сторон смотрело столько глаз, что она не решилась на такую глупость. Щебетали птицы. Люди вокруг негромко переговаривались. Их языка она никогда прежде не слышала. Копыта коней стучали по выложенной камнем дороге. Лиственные деревья на обочинах были абсолютно незнакомы, но кое-где в глубине леса виднелись низкорослые сосны. Взгляд цеплялся за детали, противоречащие размытой нереальности обычного сна: упавшее, но еще живое золотисто-желтое дерево у дороги, промелькнувшая над лесом зеленохвостая птица, чей-то резкий вскрик позади, свежий ветер, в котором угадывалось соленое дыхание моря... А впереди уже виднелись очертания несовременного, старинного города, окруженного высокой стеной. По всем правилам жанра сейчас появятся эльф, гном и потомок великих королей древности и поведут ее - принцессу - в дальний путь, в волшебную страну... Впрочем, кажется, потомок древних королей уже рядом, у него широкие плечи, яркая улыбка и черный чуб, падающий на глаза. На перевязи - короткий меч, и на смуглых кистях рук белеют старые шрамы.
  Почему она ничего не делает? Нужно бежать, просить помощи, найти кого-то, кто говорит по-русски или на другом знакомом ей языке!
  Бежать? Но куда? Просить помощи? Но никто не делает ей ничего плохого, наоборот, на нее и правда смотрят как на принцессу, разве что пылинки не сдувают! Словно прочитав ее мысли, ведущий лошадь мальчик оглянулся, улыбнулся той же светлой улыбкой, что у Халена.
  В городе, где и не слышали об автомобилях и небоскребах, тысячи людей выстроились вдоль улиц, бросали цветы под копыта ее лошади, кричали и пели что-то радостное. Она во все глаза смотрела по сторонам, но позже ничего не смогла вспомнить об этой первой прогулке по городу. Хален вел галантные речи, не обращая внимания на ее молчание. Внезапно он протянул руку, указывая вперед. Женя оторвала взгляд от его загорелого лица. Перед нею простирался широкий проспект, вымощенный многоугольными плитами. Скромный серый камень домов сменился белым мрамором и красным гранитом. Ровно посреди проспекта располагалась широкая площадь. Она была пуста - выстроившиеся цепочкой люди в синих мундирах удерживали горожан у стен домов. А еще дальше, на вершине холма высился замок. Над каменной стеной возносились три башни. Определить бы стиль, но Женя ничего не понимала в архитектуре. Может быть, такие замки встречаются только в одном-единственном месте на Земле, но она слишком мало о них знает...
  Она уже начала думать о своем доме, как об оставшемся в другом мире. Вдруг не врут истории на ТВ, в которых люди, попав в туман, оказываются в ином времени или в параллельном измерении?
  С шумом, песнями и громкими восклицаниями кавалькада въехала во двор. Замок был стар. С серых стен свисали флаги: синее дерево на красном фоне и под ним синие силуэты остроконечных городских крыш. На высоком крыльце стояли богато одетые женщины. Одна из них, самая молодая, подошла и с улыбкой протянула к Жене руки. Хален спешился и снял ее с лошади. Еще раз поцеловав Жене пальцы и поклонившись, он передал ее подбежавшим женщинам, и ее повели... 'В гарем!' - мрачно решила она. И почти не ошиблась.
  Молодая женщина - ее звали Сериада - отвела Евгению в свой дом, расположенный за центральным зданием замка, знаками и улыбкой объяснила, что несколько его комнат отныне принадлежат ей. Женя нашла ванную и долго простояла у зеркала совершенно без сил и без мыслей, изумленно глядя на свое лицо и не веря уже, что это - она, Женя Астахова. Она закрыла глаза. Открыла. Потрясла головой. Нет, все то же - цветное витражное стекло в узком оконце, масляные лампы вместо электричества, темная - керамическая, что ли? - ванна, странные, в виде цветков, вентили на кране. Ну, хотя бы водопровод есть и горячая вода...
  Она заставила себя вымыть руки и лицо и вышла из комнаты. Сериада и еще несколько женщин и девушек - служанки ее? - не сводили с нее глаз. Евгения решила не ждать у моря погоды и постараться выяснить, где она находится.
  Что делать, если попала в непонятный мир без электричества, автомобилей и интернета, жители которого не понимают ни одного твоего слова? Она попробовала английский язык и французский - безрезультатно. Задумалась ненадолго, а потом вскочила и побежала по дому, ища книги.
  В последующие двадцать минут Женя проявила чудеса фантазии в поисках карты местного мира. Призванные на помощь мужчины в конце концов поняли, чего нужно гостье, и принесли откуда-то карту.
  Если в случае с ванной Жене повезло: как ни странно, в замке имелся водопровод и канализация, - то карта ее мало удовлетворила. Она была напечатана, а не нарисована от руки, но изображение на ней не заслуживало звания целого мира. Этот мир ограничивался одним материком, который, как объяснила Сериада, назывался Матагальпа - Земля людей. В то время, как девушки искали слова и уточняли, правильно ли поняли друг друга, в комнате появилось новое действующее лицо. Низенького полного мужчину преподнесли Жене с таким облегчением, будто он одним своим присутствием мог решить все затруднения. Позже она узнала, что он был школьным учителем. Пока же, безжалостно доведя его до состояния ступора, она сумела выяснить, что солнце здесь следует справа налево. Значит, ей повезло очутиться в южном полушарии? Страна, в которой она имеет честь находиться, называется Ианта и простирается примерно на семьсот километров вдоль северо-восточного побережья континента и километров на шестьсот вглубь его, ограничиваясь с востока и запада крупными реками, а с юга - горами. За ними расположены другие страны. Ей пока не удалось получить ответа на вопрос, что находится за морями, окружающими Матагальпу.
  'Маленький уютный мирок, счастье для авторов фэнтези', - печально подумала Женя, потерла утомленные глаза. За высоким и узким окном наступал голубой вечер. От осенней прохлады помещение спасала круглая трехногая жаровня, на которой алели раскаленные угли. От стен тоже шло тепло. Женя подперла щеку рукой и грустно смотрела на учителя. Она так устала, что глаза закрывались сами собой. Ее собеседник встал из-за стола, поклонился, почтительным голосом произнеся несколько слов, и на цыпочках пошел к двери. Темноволосая служанка помогла гостье дойти до спальни. Евгения рухнула на кровать и сразу заснула мертвым сном.
  ***
  - Я готов жениться хоть завтра, - заявил Хален.
  Было раннее утро, когда в Доме провинций он встретил Ханияра Ранишади. Старик покачал головой.
  - Она слишком юна, ей семнадцать лет, - сказал он.
  - Она прекрасно развита, - возразил царь. - У моих ребят наложницы младше. Возраст не препятствие.
  - Она не знает нашего языка.
  - Научится! Она же олуди, к ней нельзя подходить с обычной меркой.
  Глава иантийских священников пожал плечами.
  - Она в первую очередь женщина, а по возрасту еще почти ребенок. Ты столько ждал, подожди еще немного. Следует отложить свадьбу хотя бы на полгода. Пусть девушка привыкнет. Она пришла из мира, совершенно не похожего на наш, и наши обычаи ее шокируют. Да и ее собственные привычки, как говорят женщины, несколько странны.
  Хален наконец стал серьезным.
  - Такое ощущение, что ты недоволен, Ханияр. В чем дело?
  - Да, я обескуражен, - согласился старик. - Честно говоря, вся эта история с приходом олуди иногда казалась мне сказкой. Теперь я могу тебе в этом признаться. Я убедил тебя не жениться и ждать много лет, хотя сам сомневался, что при нашей с тобой жизни олуди явится. И вот она пришла, а я просто не знаю, что теперь делать...
  - Это я должен переживать, а не ты, - возразил Хален. - Ведь это я упустил несколько прекрасных невест и испортил отношения с Шедизом. Но сегодня я не жалею об этом. Евгения понравилась мне больше, чем любая из наших девушек.
  - Возможно, ты судишь слишком поверхностно... Кто знает, оправдает ли она наши надежды!
  - Мне кажется, у нас теперь нет повода переживать, - сказал подошедший Венгесе, командир царской гвардии. - Осмелюсь напомнить вам, господа, что две тысячи семьсот сорок девять лет назад вместо женщины пришел мальчик, который несколько десятков лет потом не проявлял качеств олуди. Вот тогда переживать стоило. Вначале люди наверняка были очень этим разочарованы, однако он стал великим царем, и от дня его прихода цивилизованные страны ведут свою историю... А девушку народ признает, даже если у нее и не окажется силы олуди. Лишь бы...
  Хален больше не улыбался.
  - Я начинаю понимать, к чему вы оба ведете. Полагаете, она может отказаться стать царицей?
  - Таких случаев прежде не бывало, но... - Как всегда в минуты волнения, Ханияр не мог устоять на месте и принялся расхаживать по галерее. Белые лица мозаичных воинов и дам провожали его со стен внимательными взглядами. - Если бы были правила, которым они обязаны следовать! Олуди не всегда приходят в свой день и не всегда обладают возможностями, отличающими их от простых смертных. Вспомните Нэине, что пришла шестьсот тридцать лет назад, - у нее никаких способностей так и не появилось. Но она, конечно, не отказалась стать женой царя!
  - Как бы ни было, эта женщина пришла из тумана в свой день, - медленно произнес царь. - Я ждал ее много лет и женюсь на ней.
  Венгесе согласно склонил голову. Ханияр ничего не сказал. Осталось объяснить все Евгении.
  
  2.
  Шелест одежды - кто-то подошел к кровати. Потрескивание углей на жаровне. Непривычный запах благовоний. Женя не смогла открыть глаза.
  - Нет, - прошептала она. - Нет, нет! Господи, пожалуйста, верни меня домой! Не оставляй меня здесь!
  Она спрятала голову под подушку, крепко зажмурилась и стиснула зубы, так что даже оглохла на несколько мгновений. Но нежный, почти детский голос Сериады позвал ее, и она со стоном повернулась в постели.
  Девушка была немного старше ее. Ее кожа была матово-бледной, будто она редко выходила на солнце. Пушистые каштановые волосы заплетены во множество косичек и скручены в толстый жгут. Круглое лицо было серьезно, но пухлые губы смыкались так, что казалось, будто она улыбается. Темно-карие бархатные глаза робко смотрели на Женю. Она была хозяйкой этого дома и приняла гостью как родную сестру, но все же с трудом справлялась со своей стеснительностью.
  Женя заставила себя встать и пойти в ванную. Здесь были все удобства, и мыло - правда, коричневое и без запаха, - и деревянная зубная щетка, и зубной порошок - судя по ярко-желтому цвету, сделанный из цветочной пыльцы. Сарафан помялся за ночь. Придется попросить у хозяйки какую-нибудь одежду, хотя вряд ли Жене подойдет хоть что-то из ее вещей - Сериада была почти на голову ниже и чуть полнее.
  Вернувшись в свою спальню, Евгения обнаружила, что служанки уже убрали постель и разложили на ней платья и белье.
  - Это все - мне?
  Сериада поняла и кивнула.
  - Надеюсь, тебе понравится!
  Она с облегчением вздохнула, увидев, как олуди оглядывается в поисках зеркала.
  Женя присела на край кровати и перебирала нижнее белье. В нем не было ничего от функционального минимализма, к которому она привыкла, но ее восхитила красота этих льняных и шелковых панталончиков, бюстгальтеров, сорочек - нежных пастельных оттенков, украшенных вышивкой и кружевом, кокетливых и элегантных. Все это было явно очень дорогое и сделано с любовью.
  Пока она охорашивалась перед зеркалом, примеряя обновки и потешаясь над своим непривычным видом, служанка вкатила в комнату круглый столик с завтраком. Здесь были разные фрукты, среди которых Евгения узнала только яблоки и персики, ореховые пирожные, сыр, яйца - явно не куриные, - горячие травяные настои и чистая вода. Жуя яблоко, Женя с куда меньшим удовольствием разглядывала предложенные ей платья. Здешняя одежда еще вчера привела ее в отчаяние. Глядя на Сериаду и ее прислужниц, гостья думала: трудно вообразить что-либо более подходящее для того, чтобы испортить самую красивую фигуру. Тяжелые и пышные складчатые юбки, объемные, перехваченные широким поясом блузы и наглухо закрытые, длинные в пол, расширяющиеся книзу платья без талии шились из плотных ярких тканей и обильно украшались вышивкой. Эти балахоны требовали соответствующих украшений - очень крупных, даже грубых. Немного облегчала силуэт обувь на толстой платформе. Впрочем, высота пятки не превышала четырех-пяти сантиметров, а каблуки она пока видала только на мужских сапогах.
  - Нужно одеваться, Евгения. Выбирай, что тебе больше нравится? - спросила Сериада.
  На белье надевалось облегающее нижнее платье из отбеленного льна. Потом Евгения покорно подняла руки, и девушки обрядили ее в верхнее платье из блестящей темно-синей парчи с длинными узкими рукавами, зато без малейших намеков на вытачки в талии. Застегнули на спине полтора десятка мелких пуговиц и предложили на выбор насколько пар красивых и удобных туфель. Покончив с туалетом гостьи, Сериада показала ей ларец с драгоценностями. Но с Евгении было уже довольно. Она твердо решила разобраться, куда попала и чего от нее ждут. Для этого она видела только один путь: выучить язык и задавать вопросы. Трудности на этом пути, с которыми она столкнулась вчера, сегодня ее не пугали.
  - Мали! - вспомнила она. - Мали Машад!
  - Он здесь, - кивнула Сериада. - Он давно ждет тебя.
  Она отвела Женю в зал, ставший вчера классной комнатой. У огромного стола, на котором выстроились аккуратные стопки книг и бумаг, стоял Мали Машад - вчерашний учитель. Мали был одним из лучших в столице преподавателей грамоты и истории. Терпеливый и невозмутимый, он так же, как его ученица, был настроен добиться успеха.
  Первая сложность обнаружилась сразу. К своему изумлению Евгения узнала, что письменность иантийцев не имеет фонетической основы, как у европейских языков. Здешнее письмо, идеографическое или иероглифическое - она даже не знала точно, как его охарактеризовать, - сразу поставило ее в тупик. Лишь много позже она сумела в полной мере оценить его достоинства. По всей Матагальпе народы говорили на разных языках, но их объединяла общая письменность, поскольку большая часть знаков обозначала одни и те же понятия, вне зависимости от языка, на котором их произносили. Были и другие знаки для обозначения отдельных слогов, звуков, приставок и суффиксов, а система чисел и вовсе копировала арабскую, разве что цифры выглядели по-другому.
  Но пока Евгения растерянно глядела на круглые значки, похожие на фантастические смайлики. Было ясно, что, возьмись она сейчас за их изучение, и процесс учебы затянется на годы. А ей нужно было говорить, говорить уже сегодня, сейчас! Она объяснила это Мали, и они пришли к решению оставить чтение на потом.
  Повторяя за Мали чужие слова: 'Стол. Стул. Я сижу. Ты сидишь', - Женя думала о своем. Продолжая говорить, учитель потянулся за бумагой, взглянул на гостью и смущенно умолк. Она сосредоточенно смотрела в его лицо, но не слушала.
  'Все же нужно рассуждать здраво. Путешествия во времени и пространстве - сказки! Должно быть более простое объяснение тому, что со мной случилось. Может быть... может быть, это просто розыгрыш? Спектакль, костюмированное представление! Кто-то хочет заставить меня поверить, будто я попала... а куда я, собственно, попала?'
  В который раз за это утро Женя обвела глазами комнату, пытаясь найти предметы, которые могли бы иметь отношение к ее обычной жизни. На стенах из цветного кирпича - пастельных оттенков ковры с едва заметным рисунком, потолок разрисован причудливыми цветами, в которых прячутся птицы. Краски неяркие, нежные - видно, Сериада сама их подбирала. Дневной свет проникает в комнату сквозь узкие и высокие окна, расположенные по три: три ближе к двери, три у противоположной стены. Тяжелые, вросшие в пол шкафы и сундуки сплошь покрыты затейливой резьбой. На столиках красуются масляные лампы самых разных форм и размеров. Сейчас они не горят, но Женя чувствует тонкий аромат налитого в них масла. Она хочет найти в комнате предметы из пластика, но их нет - только керамика, дерево и металл. Кресло, на котором она сидит, покрыто шкурой незнакомого зверя, нежно-кремового цвета с темными подпалинами. Она протягивает руку и трогает отворот верхней одежды Мали, мнет ткань в пальцах. Стопроцентная шерсть, уж в этом она разбирается! Как назвать эту одежду? Камзол? Сюртук? Кафтан? Ни на что не похоже, даже не понять, как скроено. Она поднимает взгляд на его лицо, оглядывается на притихшую в уголке Сериаду и несколько минут переводит глаза с одного на другую. Они не русские, сразу видно, и вряд ли относятся к народам, населяющим Россию. И не немцы, не китайцы, не евреи... Отличие не в чертах лиц, а в их выражении. Женя не может найти слов, чтобы объяснить это даже самой себе. Перед нею люди, выросшие в другой реальности. Совершенно ясно, что ни Сериада, ни Мали никогда не проводили время за компьютером, не смеялись над 'Томом и Джерри' и не жевали попкорн в кинотеатре. Невозможно представить их ставящими контейнер с едой в микроволновку или садящимися за руль автомобиля. Не догадаться, о чем они думают, потому что они думают не так, как она.
  Хорошо, говорит она себе, можно обустроить целый дом и даже целый замок в средневековом стиле, собрать множество вещей, сделанных под старину... Можно подобрать актеров, способных создать убедительный образ. Можно даже устроить так, чтобы все эти актеры относились к нации, говорящей на языке, которого она, Женя, никогда не слышала. Но как быть с ее вчерашней поездкой по городу? Она видела тысячи людей, кричащих приветствия на этом же языке! Тысячи мужчин в камзолах, женщин в длинных платьях и детей в цветастых, ни на что не похожих одеждах! Не дороговат ли спектакль?..
  Женя начала злиться - сколько на неизвестных шутников, столько и на себя. Пока ее мозг упрямо искал решение, рука привычно скользила по бумаге. Она не замечала устремленного на нее взгляда учителя, а если б и заметила, не поняла бы, что он выражает. В ее мире благоговение не встречается.
  'Даже если это все - спектакль, что все-таки сомнительно, это не дает ответа на другой вопрос: как из летнего вечера я мгновенно перенеслась в осенний день?' Может ли быть, чтобы почти сутки выпали из ее памяти? Теоретически такое возможно, но даже в южном полушарии сейчас зима, а не осень! На какой широте в июле льет дождь и опадают пожелтевшие листья?..
  Она вскочила так резко, что учитель вздрогнул всем телом, а Сериада вскрикнула. Подбежала к окну, дернула в сторону ажурную занавеску и прижалась лбом к стеклу. За окном почти ничего не было видно: только глухая стена ближайшего дома в подтеках дождя и притулившийся к ней дрожащий куст, на котором еще держалось несколько мелких красных листьев. Она чувствовала, как голова идет кругом. Вернулась за стол, вперила взгляд в испуганное лицо девушки. Та сложила руки, будто умоляя о чем-то.
  Вспомнилось, что совсем рядом - океан. Она закрыла глаза, представляя карту мира. Южное полушарие, северное побережье... Город из дерева и камня, светлокожие и темноволосые люди... Бразилия? Австралия? Какие-то острова? Бессмыслица. Нет, сегодня ей эту загадку не разрешить, если только ее хозяева не захотят сами все рассказать. Но делать что-то надо! А что, если сбежать из замка, задумалась Женя. Если замок - часть розыгрыша, то за его пределами она встретит людей, говорящих на нормальном языке. Они объяснят, где она находится и как вернуться домой. Но смогут ли они объяснить, как она сюда попала?
  Если ее действительно каким-то образом усыпили по пути из кафе и самолетом доставили сюда, это должно было занять какое-то время. Часов шесть, самое малое. За это время она должна была проголодаться, захотеть в туалет, даже успели бы вырасти волоски на бровях, которые она каждый день старательно выщипывает. Но ничего этого не было. Женя помнит, что было на самом деле: она шла по темным дворам, зябла под мелким дождем, вдруг все исчезло в тумане - и она оказалась у валуна в лесу. Она не теряла сознания. Прошло не несколько часов, а несколько секунд.
  Женя придвинула к себе карту и еще раз недоверчиво посмотрела на континент Матагальпа.
  - Ианта? - спросила она у Мали, указывая пальцем на север материка.
  - Ианта! - ответил тот, вставая и низко кланяясь.
  Она беспомощно оглянулась на Сериаду. Девушка отложила вышивание, легким шагом подбежала к столу, кивнула.
  - Ианта, - сказала она, указывая на карту. - Олуди. Евгения-олуди, - сказала она, дотрагиваясь пухлыми пальчиками до плеча Жени, и поклонилась.
  И вдруг, опустив глаза на тетрадь, засмеялась. Со страницы улыбалось ее собственное лицо. Женя, сама того не заметив, нарисовала портрет Сериады. Этот смех все решил. Женя поняла, что совсем не хочет уходить из теплого замка, где ее так любят, в чужой и холодный город. У нее нет местных денег, она не понимает языка, да и куда ей идти в этом дурацком платье и легких туфельках? Пусть не сегодня, но отгадка непременно найдется! Нужно просто потерпеть и постараться как можно больше узнать об этих странных людях. Она вырвала листок с рисунком, отдала его Сериаде и жестом попросила учителя сесть.
  - Ло нэй. Я сижу. Лори нэ. Ты сидишь.
  ...С устной речью дело сразу пошло на лад. В гимназии Женя изучала английский и французский. Может быть, этот опыт в какой-то мере помог ей и теперь. В тесном общении с местным коллективом не разобраться в языке было невозможно. Это было тяжело, иногда это приводило ее в отчаяние, - но уже через три недели Евгения понимала щебетанье своих служанок и худо-бедно могла объясниться сама.
  Да, чуда не произошло. Каждую ночь, ложась в кровать, Женя надеялась проснуться в своей комнате, на седьмом этаже обычной городской высотки. Каждую ночь она просила бога, судьбу и инопланетян вернуть ее домой. Порой она не могла заснуть, лежала до утра, глядя на тлеющие угли жаровни, и слушала стук дождя за окном. Бывало, вставала посреди урока и уходила в какой-нибудь угол, подальше от всех, чтобы поплакать в одиночестве.
  Хуже всего была полная безысходность. Если б нашелся хоть какой-то способ спасения, Евгения пошла бы на все, лишь бы вернуться домой! Но иантийцы, которые были так добры к ней, ничем не могли помочь. Они понимали ее печаль и сочувствовали. Но, говорили они, она ведь - олуди и теперь всегда будет с ними! Женя долго не могла понять смысл этого слова, слишком беден был еще ее словарь.
  Иногда тоска по дому становилась невыносимой. В иные дни она даже не вставала с кровати. Люди, вещи, запахи - все тогда было ей противно. Она ненавидела этих темноволосых женщин и мужчин, этот старый замок, всю эту странную землю, пленившую ее. И часами лежала, глядя в потолок, чувствуя, как текут по щекам слезы, не отвечая ни на чьи слова. Потом черная тоска отступала, и Евгения, как ни в чем не бывало, продолжала заниматься с учителем и задавала ему тысячи вопросов. Природная любознательность и легкий нрав помогали ей справиться с горем. К тому же, будучи для своих лет достаточной начитанной, - не зря же последние три года принимала участие в олимпиадах по истории - она с интересом изучала здешнюю жизнь и постоянно, насколько это было в ее силах, сравнивала ее с известными ей историческими фактами.
  Ианта не была фикцией. Ее не разыгрывали. Она жила в столице страны, городе Киаре, в царском замке. Его нельзя было назвать дворцом - это была именно крепость, окруженная стеной для защиты, с цитаделью - просторной четырехугольной постройкой из огромных плотно пригнанных друг к другу камней, над которой возвышались две тридцатиметровые башни. Еще одна башня стояла вплотную к стене, и с ее смотровой площадки были видны окрестности на десятки километров. Замок уже давно был переделан для мирных нужд. Это снизило его ценность как военной крепости, но Женя об этом не знала. В цитадели располагался Большой зал, где проходила каждодневная жизнь его обитателей. Здесь круглые сутки было многолюдно и шумно. В одной из башен жил царь. Властелином Ианты оказался ее улыбчивый спутник Хален, а Сериада была его родной сестрой.
  В другой башне трудились царские чиновники. А вокруг Большого зала и двора теснилось несколько больших и малых зданий, построенных в разное время. Здесь была кухня, хозяйственные помещения, конюшня, казарма царских офицеров, жилые дома. За замком нашлось место для спортивных площадок, где офицеры царской гвардии фехтовали, тренировались в метании дротиков и боролись друг с другом, для многочисленных мастерских, складов и домов челяди.
  Придворных в привычном Евгении понимании этого слова у Халена не было. Его министры и чиновники жили в городе и приезжали в замок лишь по делу, а чаще он отправлялся в присутственные места, занимавшие в городе целый квартал. Жены гвардейцев также жили в Киаре. Небольшое светское общество группировалось вокруг Сериады, не так давно лишившейся матери. Было оно исключительно женским: эти жены и дочери достойных мужей прислуживали царевне и одновременно опекали ее. Здесь не принято было оставлять знатную женщину одну хотя бы на несколько минут. Евгения ощутила это на себе: и Сериада, и ее подруги всегда были рядом и выполняли все ее прихоти.
  Однажды утром она опять проснулась в плохом настроении. Ей снилась мама. Женя представила, каково ее родителям сейчас. Сколько прошло времени - месяц? Увидит ли она их когда-нибудь? А если они встретятся, то как скоро это будет для них? Быть может, она вернется в свой мир в ту же секунду, когда исчезла. А может быть, наоборот, там пройдут столетия?
  'Женя, солнышко, вставай!' - голос мамы прозвучал в ушах так отчетливо, что она заплакала навзрыд. На столике у кровати лежала ее сумка - единственное, что напоминало о прошлом. Женя протянула к ней руку, но поняла: все бессмысленно. Эта сумочка из искусственной кожи, и лежавшие в ней разрядившиеся мобильник и плеер, и кошелек с бумажными рублями - ничто не поможет. Она уже насквозь пропахла здешними цветами и кушаньями и даже по-русски наверняка говорит теперь с акцентом. Она не вернется, никогда не вернется домой!
  Когда Сериада вошла в комнату, Евгения монотонно раскачивалась на кровати, прижав к груди подушку. Светлые глаза на угрюмом бледном лице смотрели сквозь царевну. Девушка хотела погладить ее по голове, но Евгения отмахнулась.
  - Не трогай меня!
  - Не нужно плакать, Евгения, - тихо сказала та. - Ты олуди, ты сильная. Вставай. Пойдем гулять.
  Та будто не слышала. Но когда Сериада опять коснулась ее плеча, она крикнула:
  - Уйди! Оставь меня в покое! - и глянула так свирепо, что Сериада, покраснев, отскочила и выбежала из комнаты.
  Евгении стало стыдно. Маленькая царевна не желала ей зла. Она не заслужила упреков. Накинув халат, Женя поднялась с кровати.
  Сериада тихо плакала у окна в соседней комнате. Подходя к ней, Евгения поймала себя на том, что пытается сообразить, как правильнее перевести на русский здешние титулы. Сериада - царевна или принцесса? Ее брат Хален - царь или король? Разницы, по сути, нет никакой, это всего лишь вопрос перевода. А сама она, олуди, - кто?
  Царевна была на два года старше Евгении, но держалась как ее младшая подруга. Женя часто задумывалась, откуда такая робость в дочери царей. Невысокая, изящная, с милым и добрым лицом, она словно бы всегда боялась показаться неловкой и некрасивой. Даже со своими служанками она была смирна и неразговорчива. Неудивительно, что Евгения часто пугала ее своей энергичностью. И еще больше Сериада боялась этих приступов печали или коротких, но грозных истерик, которые иногда устраивала гостья. Порой у нее даже появлялась мысль переехать в другой дом. Но брат попросил ее заботиться о своей невесте, и Сериаде не хватало решимости пойти ему наперекор.
  Евгения несмело протянула к подруге руки. Сериада смахнула слезинку, упрямо не поднимая глаз. Евгения обняла ее, поцеловала в висок.
  - Я не буду так делать. Я плохая. Ты хорошая.
  Девушка всхлипнула в последний раз и тоже поцеловала Евгению. Та попросила:
  - Расскажи мне, что такое олуди?
  Сериада помолчала, подбирая слова.
  - Ты олуди, ты знаешь...
  - Я не знаю. Расскажи.
  - Олуди - это человек, - начала царевна, водя пальцем по стеклу. - Он или она приходит к Вечному камню раз в несколько сотен лет. Последняя до тебя пришла двести шесть лет назад и умерла около семидесяти лет назад.
  - Откуда они приходят?
  - Я не знаю. В этот день всегда туман. Мы стоим у камня и ждем. Тебя не было - и вот ты стоишь перед нами.
  - Почему я пришла?
  Царевна растерянно пожала плечами.
  - Так надо! Олуди не такие, как мы. Олуди Динта умела предсказывать будущее...
  - Она - что?
  - Видела то, что будет. Она сказала, что будет мор... болезнь. И что крусы наконец уйдут с нашей земли. Динта видела это во сне. Другой олуди, мужчина, пришел очень давно, много тысяч лет назад. Тогда люди жили в мире и всем хватало земли и еды. А он научил их убивать и захватывать чужие земли. Понимаешь?
  Евгения задумчиво кивнула. Пророки, завоеватели? Но она-то здесь причем? Она - всего лишь вчерашняя школьница!
  - И что я должна здесь делать? Я не умею видеть будущее и не хочу никого убивать!
  - Ханияр читал нам с Халеном книгу. Там сказано: 'Олуди чует ветер за пять тсанов'. Это значит... ммм... ну, что рано или поздно ты поймешь, что должна делать. Когда станешь царицей и хозяйкой замка, ты увидишь свое будущее. И наше тоже.
  - Когда стану царицей? Что ты говоришь?!
  - Ну да, станешь царицей и женой моего брата. Цари всегда женятся на олуди. Так заведено. А теперь одевайся. Сегодня нет дождя. Надо гулять.
  Вдвоем - царевна в плаще с капюшоном, гостья в длинном шерстяном пальто - девушки спустились с крыльца. Сериада хотела пойти в парк, но Евгения потянула ее на двор.
  Когда не было грустно, ей нравилось пройтись по широкому двору, раскланиваясь с людьми и выслушивая их приветствия. Здесь можно было встретить всех обитателей замка. Дежурные офицеры царской гвардии точили лясы у крыльца, ожидая появления царя. Приезжали и отъезжали экипажи и грузовые фургоны, суетились слуги...
  Сериада не имела привычки прогуливаться по двору. Но Евгении все позволялось. Не успела она появиться из-за угла, а гвардейцы уже кинулись ей навстречу, крича что-то радостное. Отворилась дверь Большого зала, и на крыльцо вышел Хален. Офицеры затормозили и несколько секунд переминались на месте, не в силах решить, что делать: правила этикета одинаково не позволяли и отвернуться от гостьи, и оставить царя без приветствия. Евгения улыбнулась. Рассмеялся и Хален, поняв их затруднение. В конце концов мужчины отвесили гостье несколько низких поклонов и повернулись к царю. Тот уже шел к девушкам. Его сопровождали два офицера дежурного отряда, одетые в форму: песочного цвета рубашки, кожаные брюки и камзолы без рукавов длиною до колен. На перевязях висели мечи и ножи. Рядом с Халеном шел их начальник Венгесе Олейяд, мужчина лет тридцати пяти, с уже седеющими коротко стрижеными волосами и круглым мягким лицом. Его мундир был темно-красным, с красно-синей царской эмблемой на груди.
  - Доброго дня, сестра. Здравствуйте, госпожа Евгения.
  Новость, рассказанная Сериадой, заставила Женю более пристально взглянуть на Халена. Как ни пыталась, она не могла испытывать к нему неприязни. Он был такой... настоящий! Не смазливый гламурный юноша, не эрудированный интеллектуал и не бандит, но настоящий мужчина. Его мускулы были накачаны не в тренажерном зале, а в боях, где от смерти отделяла лишь длина его клинка. Он всегда смотрел на Евгению с восхищением и улыбался, но ей довелось видеть его лицо, когда он не видел ее. Он правил миллионом иантийцев, нес ответственность за каждого из них и ни на день не забывал об этом. Его люди дали бы изрубить себя в куски за него. Что ж, если ей суждено навсегда остаться в этом мире, то нет лучше судьбы, чем стать женой этого человека.
  - Куда направляетесь? - спросил Хален сестру.
  Сериаде понадобилось несколько секунд, чтобы ответить.
  - Госпожа Евгения хочет побывать на кухне. А потом мы пойдем в парк.
  - Пусть будет приятной ваша прогулка.
  Царь двинулся дальше. Венгесе с поклоном уступил дорогу, и девушки проследовали через двор в сторону кухни.
  - Почему ты мало говоришь с ним? Ты на брата даже не посмотрела!
  - Он же был не один, - прошептала Сериада.
  - Ты Венгесе давно знаешь?
  - Всю жизнь. Он еще при нашем отце служил в гвардии.
  - Почему же... как сказать?..
  - Почему я его боюсь? Да нет, не боюсь... - на лице девушки, как всегда, играла легкая улыбка, но Евгения видела под ней сомнения и смущение. - Я вообще стесняюсь разговаривать с мужчинами.
  - Почему? - изумилась Евгения.
  Сериада быстро взглянула на нее и еще ниже опустила голову.
  - Тебе этого не понять. Ты такая красивая, такая смелая. Ничего не боишься. А я всю жизнь прожила в женских комнатах. Я некрасивая, и мне не нравится, когда на меня смотрят.
  Евгения долго пыталась подобрать слова.
  - Ты очень, очень красивая, - сказала она твердо. - Я скоро буду говорить так же хорошо, как ты, и тогда скажу, какая ты красивая. Ты сестра царя. Ты не должна... бояться.
  Сериада засмеялась и пожала ей руку.
  - Знала бы ты, как я рада, что ты пришла в свой день! Теперь мы будем как сестры! Но вот и кухня! Раз ты станешь моей сестрой и женой Халена, тебе нужно знать всех поваров. Я познакомлю тебя с ними.
  Остаток дня прошел бы как обычно, как многие дни до и после этого, если бы не гость. Царевна с девушками вышивала по шелку, прислушиваясь к тому, что рассказывал учитель Евгении. Ее девушки - их так и называли, это было что-то вроде должности - исполняли при Сериаде роль и служанок, и подруг. Все они были из благородных семей, и их родители приложили немало усилий, чтобы устроить им должность при царевне. Это было престижно и к тому же повышало шансы на удачное замужество. В отличие от домоседки Сериады девушки с удовольствием ходили по всему замку, придумывая разнообразные предлоги, чтобы оказаться там, где было много мужчин. С появлением Евгении штат должен был увеличиться по меньшей мере вдвое. Царевна уже пыталась заговаривать с ней на эту тему, но Женя сказала, что пока ей вполне хватает пары девушек для поручений и служанки, которую ей уступила Сериада.
  Царевна подняла голову от вышивания, заслышав стук двери и голоса. В залу вошел священник Ханияр. Девушки все как одна вскочили, склонили головы. Он величаво повел рукой, позволяя им сесть. Евгения поступила в точности как остальные, хотя в отличие от них ни капли не боялась этого строгого старика. Она теперь воспринимала свою жизнь как бесконечный сон и была бы только рада, если б какой-то испуг заставил ее проснуться.
  - Как успехи ученицы? - спросил священник у Мали.
  - Великолепно. Она уже прекрасно говорит и все понимает.
  - Это неправда! - возразила Евгения.
  - Я слышал, вы изъявляли желание побывать в городе, госпожа?
  - Да, я хочу, но Сериада не разрешает.
  - Если вы позволите мне стать вашим спутником сегодня, я с радостью сопровожу вас в прогулке по городу.
  Евгения не сразу поняла, что он сказал, - эта сложная изысканная фраза приличествовала скорее царю или гвардейцам, чем старому священнослужителю. Поняв, она тут же вскочила.
  - Благодарю вас! Поедем сейчас?
  - Хорошо. Оденьтесь.
  Сериада приподнялась было, но Ханияр покачал головой. Тогда царевна велела своей подруге Эвре ехать с госпожой Евгенией.
  Когда за окнами кареты замелькали городские дома, гостья обратила на святого отца напряженный взгляд.
  - Я не хочу в город. Хочу туда, где... откуда я пришла.
  - К Вечному камню? - уточнил он.
  - Да.
  Он высунулся в окно, передавая приказ сопровождавшим карету всадникам. Евгения вздохнула и стала смотреть на город.
  Началась зима. На севере континента это было время ветров и холодных дождей. Глубокие каналы между мостовыми и тротуарами были полны воды. Мокрые полотнища флагов на зданиях тяжело раскачивались под порывами ветра, роняли капли. Евгения не встретила домов выше пяти этажей. Она провожала глазами узкие окна, занавешенные изнутри яркими тканями, блестящие флюгеры на башенках, красивые кованые ограды, разноцветные вывески магазинов и ресторанов.
  - Сколько людей живет в городе?
  - Последняя перепись была пять лет назад. Тогда было шестьдесят тысяч, - отвечал Ханияр.
  - А почему на многих домах красно-синие флаги? Это же цвета Халена?
  - Да, это цвета дома Фарадов. Киара - город Халена, горожане не забывают об этом и гордятся своим повелителем.
  - Что значит - город Халена?
  Ханияр на секунду задержался с ответом, подбирая понятные слова.
  - Он его правитель. Город - его собственность.
  'Наверное, в нашем средневековье было что-то подобное', - подумала Евгения, но не стала уточнять. Чем больше проходило времени, чем дальше она отъезжала от замка, тем меньше интересовала ее Киара и тем сильней билось сердце. Она еще раз выглянула в окно. Было сыро и туманно, как в тот первый день, когда она пришла сюда, и холоднее с тех пор не стало. 'Пожалуйста, умоляю, пожалуйста!' - твердила она про себя. Ханияр не сводил с нее тяжелого взгляда. Наверное, он понимает, что она чувствует сейчас, на что надеется. Но ей было все равно. Она должна попытаться открыть эту дверь с другой стороны!
  Свернули в лес, колеса начали увязать в грязи. Евгения откинулась на сиденье, закрыла глаза. В полумраке, скрипе и тряске тянулись минуты. Вот карета остановилась, и слуга распахнул дверь. Ханияр вышел, протянул руку гостье.
  - Госпожа, ваша обувь, - сказала Эвра.
  Не обращая внимания на грязь, Евгения быстро пошла за священником по тропинке. Она ничего не узнавала вокруг из того, что видела в тот свой первый день здесь. Но вот среди деревьев, еще не полностью потерявших листья, забрезжил просвет, и она еще ускорила шаг. Посреди зеленой, как летом, поляны лежал тот самый камень. Ханияр в своих низких сапожках спокойно соступил с тропы в колючий кустарник, уступая Жене дорогу. Она пошла вперед, хотя уже понимала: все зря. Горячая надежда сменилась растерянностью и унынием.
  Когда до камня оставалось шагов десять, Евгения закрыла глаза и пошла вслепую, все еще надеясь вернуть ни с чем не сравнимое ощущение пустоты, охватившее ее в последние секунды прошлой жизни. Ее рука коснулась холодной поверхности Вечного камня. Она простояла рядом с ним с закрытыми глазами не меньше минуты, и еще две минуты ей понадобилось, чтобы убрать с лица разочарование и убедить себя, что это - еще не конец света.
  Ханияр и Эвра молча пропустили ее вперед и не сказали ни слова, пока все трое не оказались в экипаже. Карета тронулась в обратный путь. Первосвященник вытянул шею, разглядывая что-то в верхушках деревьев. Евгения тоже подняла голову: прямо над деревьями пролетал клин гусей.
  - Задержались что-то, - сказал Ханияр. - Остальные души уже заждались их в океане.
  - Что? - рассеянно переспросила она. - Кто заждался?
  - Лебеди, журавли, соловьи, ласточки - это все океанические птицы, в которых живут души умерших. Они проводят лето на наших озерах и в лесах, а на зиму возвращаются в подводное царство теней.
  Евгения долго молча смотрела на него. Несмотря на глубочайшее разочарование и печаль, этот рассказ произвел на нее сильное впечатление.
  - Расскажите еще! - попросила она. - Вы говорите, птицы - это человеческие души?
  - Не все, а лишь те, которые покидают на зиму нашу землю. Там, в океане, в нескольких сотнях тсанов от берега, лежит подводное царство мертвых, - неторопливо, используя самые простые слова, говорил Ханияр. - После смерти душа человека отправляется туда и живет там до весны, как при жизни, а весной в облике птицы возвращается к нам.
  - В моем мире тоже много птиц, улетающих на зиму. Мы их называем не океаническими, а перелетными. Они проводят лето ближе к полюсам, а когда приходит зима, улетают в другие земли, к экватору, где тепло.
  - Ваш народ не знает про души? Наверное, глупые люди и убивают их?
  - Да, - пришлось признать ей. - А у вас этих птиц нельзя стрелять?
  - Это запрещено во всех цивизованных странах: в Ианте, Матакрусе, Шедизе и на островах Мата-Хорус.
  - А других птиц можно?
  - Споры об этом идут веками. Но нельзя же предположить, чтобы душа человеческая вселилась, к примеру, в тело домашнего гуся или утки. Есть и древнее поверье, будто души правителей обращаются после смерти благородными птицами - орлами, соколами... Поэтому сыновьям царских домов дают имена этих гордых хищников, чтобы после смерти им было легче найти путь. Хален - на древнеиантийском значит ястреб.
  Было что-то изящное и чистое в этой наивной вере. Евгения была восхищена, но вернулась к тому, что сильнее волновало ее сейчас.
  - Вы убеждены, что птицы осенью отправляются в океан? Вернее даже - под океан? Вы говорите об этом сейчас как служитель религии или как ученый человек?
  - Религия не позволяет мне иметь два мнения. Я верю в то, что сказал вам.
  Тщательно подбирая слова, чтобы не обидеть ненароком властного старика с его строгим лицом и пронзительным взглядом, Евгения продолжила:
  - А есть ли другие земли в вашем мире помимо Матагальпы?
  - Нам о них неизвестно.
  - Но вы же знаете, что земля круглая?
  Эвра не удержалась и хихикнула, и Ханияр тоже улыбнулся.
  - Конечно, моя госпожа. Планета круглая, обращается вокруг солнца, как и другие планеты, а вдали от него живут множества иных солнц. Астрономы Мата-Хоруса давно обнаружили и доказали это. В своей извечной погоне за богатством и знаниями они много сотен лет назад обследовали материк, прошли все леса и горы. Они составили подробнейшие карты побережья, провели вычисления и определили размеры планеты и расстояние до солнца и лун.
  - Значит, вы знаете размеры своей планеты. И вы полагаете, что на всем этом огромном пространстве нет ничего кроме вашего небольшого континента? Кто-то же должен был это проверить!
  - В хрониках упоминаются две экспедиции. Первую повел олуди Абим, и было это более тысячи лет назад. Вторую организовали островитяне в две тысячи шестьсот третьем году. Обе они отправились на север. Ни один корабль не вернулся. После второй экспедиции первосвященник Мата-Хоруса запретил кораблям удаляться от берега более чем на сто тсанов. Подводный мир не любит, когда в него вторгаются живые.
  - И с тех пор, вот уже больше ста лет, никто не повторил попытку? - недоверчиво спросила Евгения. Такая покорность просто не укладывалась в ее голове.
  - Вы утверждаете, что за океаном есть другие земли?
  - Я не могу этого утверждать наверняка, но так должно быть!
  Ханияр сделал какой-то знак в воздухе.
  - Мое мнение вам уже известно. Но я знаю также, что все меняется, и темнота оборачивается светом, и на смену старым знаниям приходят новые. Быть может, то, о чем вы говорите сейчас, и будет вашей миссией в нашем мире, олуди.
  Светло-карие, совсем юные глаза спокойно глядели в его глаза. Уже много десятков лет ни одна женщина не смотрела на Ханияра так. Он ни за что не признался бы даже самому себе в том, что очарован. В молодых иантийцах почтительность к старшим воспитывают с первых лет, и ни один юноша, ни одна девушка никогда не посмели бы столь непринужденно общаться с первосвященником. А гостья, пришедшая в свой день из тумана к Вечному камню, вела себя так, будто имела право на все, и оставалась при этом вежливой. 'Да, - думал он, повторяя в уме все, что она сказала, - она не знает еще своей силы, но она станет олуди, сомнений нет'.
  
  3.
  Мали Машад восхищался успехами своей ученицы, хотя сама Евгения не находила особого повода для гордости. Жизнь двадцать первого века требовала от человека умения мгновенно воспринимать информацию, интуитивно разделять главное и второстепенное, решать одновременно несколько задач. Восприятие Жени вынужденно еще больше обострилось в атмосфере, где постоянно требовалось напряжение всех сил, где каждый, казалось, пытался оценить, на что она способна.
  Сумела бы она в своем мире в течение нескольких месяцев выучить новый, совершенно незнакомый язык и объясняться на нем с изысканной вежливостью? Вряд ли. Мали говорил, что никто из его учеников не способен на такое, но она - олуди и может все. Он не раз разъяснял смысл этого слова, и она наконец поняла, что это не почтительное обращение и не титул, а статус, выше которого не бывает в здешнем мире.
  Она перевела это слово на русский как 'богиня', хотя оно обозначало нечто иное, отличное от привычного на ее планете понятия бога или богов. Но в ее словаре не нашлось другого слова, которое в полной мере передавало бы смысл. Олуди были мужчины, а чаще женщины, которые время от времени приходили на эту землю из неизвестных миров. Как правило, они обладали сверхъестественными способностями либо давали миру нечто новое: становились царями, священниками, учителями, начинали или прекращали войны, вводили новые обычаи. Их называли детьми земли. А земля была одна из двух стихий, обожествляемых этими людьми. Земля давала пищу и кров, духи земные заботились о здоровье людей и животных и жестоко мстили, если их по незнанию или глупости обидеть. Другой стихией было небо, к которому служители храмов обращали молитвы, прося удачи и счастливого будущего для страны. Олуди - так, по крайней мере, говорили храмовые книги - объединяли силы земные и небесные и обращали их на благо Ианты, каждого из ее жителей.
  Они приходили два-три раза в тысячелетие. О некоторых, не оставивших заметного следа в истории, помнили только священнослужители; имена других были хорошо известны и навечно поселились в пословицах и легендах. И все олуди появлялись в Ианте, у Вечного камня. Еще две тысячи лет назад ученые каким-то образом рассчитали хронологическую закономерность их прихода и составили график на три с половиной тысячи лет вперед. В нем было по пять-шесть дат на тысячелетие. Чаще всего в назначенный день ничего не происходило, но иногда олуди являлся у Вечного камня в точно назначенный день и час. Так здесь появилась и Евгения. В этот раз церемония была чисто номинальной: почти никто не верил, что олуди придет. Большинство ученых и служителей культа полагали, что ожидать появления олуди следует в 2770-м году, а не в нынешнем 2749-ом. Один Ханияр настаивал на тщательном соблюдении обычаев и сумел убедить царя не жениться до обозначенной даты. Сам Хален с каждым годом все меньше верил в чудесное появление невесты, и в назначенный день его с трудом убедили поехать к Вечному камню. Для гостьи даже не удосужились приготовить достойный экипаж...
  Шестьсот лет назад иантийские цари додумались жениться на женщинах-олуди. Такой брак считался идеальным, а заодно давал царям возможность контролировать способности супруг и разделять их славу. При этом дети от таких браков не появлялись, и потомков олуди в Матагальпе не было.
  Они жили дольше обычных людей и уходили из жизни не так, как простые смертные: одни внезапно исчезали, другие медленно умирали, погружаясь в свои грезы, третьи погибали в затеянных ими же войнах. Их биографии изучались, памяти некоторых из них поклонялись. Именно памяти: как ни искала Евгения, она не нашла данных, что ушедшие олуди становились защитниками определенных групп людей или профессий, как это бывает со святыми на Земле. Из них не делали символа и культа - по крайней мере в Ианте, - их помнили именно как необыкновенных людей, пришедших, чтобы оставить яркий след в истории этого мира, и не обожествляли в привычном землянам понятии.
  Евгении ничего не оставалось, кроме как смириться с навязанной ей ролью, которая была ей непонятна и неприятна. Она никогда не считала себя особенной. В школе она была одной из лучших учениц. Многие друзья и знакомые находили ее красивой, но она придавала этому мало значения. Ей казалось, что все еще впереди, что она только вступает в жизнь и нужно пройти немалый путь для того, чтобы стать по-настоящему красивой и умной. Она часто ловила себя на мысли: 'Как же глупа я была еще вчера! Сегодня я знаю больше, я стала умнее!' - и, обладая пусть пока слабо развитой способностью к самоанализу, полагала, что нужно прожить немало лет и всякое повидать для того, чтобы начать действительно уважать себя.
  К тому же знакомые Жене литература и кинематограф были построены на идее пророчества, предначертания. Герой не верит в свои силы, но он вынужден стать сильным, потому что ему годами твердят, что это его судьба. Он боится совершать поступки, но постоянно слышит о необходимости их совершать, поскольку кто-то когда-то предсказал, что именно для этого он будет рожден. А совершив хоть что-то, он обнаруживает, что это уже было кем-то когда-то предсказано... В этом есть что-то неправильное, нарушающее естественный порядок событий. В реальной жизни так не бывает. К тому же ей не дали времени подготовиться. В прошлой жизни никто не ждал от нее невозможного, ей не делали одолжений, не восхищались больше, чем она заслуживала. А в замке Киары все, от царя до последнего поваренка, преклонялись перед нею и явно считали, что она способна сотворить чудо. Это с первых же минут и на долгие годы легло тяжким грузом на ее плечи.
  И все же постепенно Евгения привыкала к новой жизни. Терзавшая ее черная тоска уступила место печали по каким-то конкретным вещам, оставленным в прошлом. Поразительно, от чего подчас зависит наше душевное здоровье! Евгения потеряла семью и друзей. Лишились смысла те принципы, на которых она воспитывалась с детства. Но больше всего она страдала от отсутствия бытовых мелочей, которые на самом деле и заполняют нашу жизнь. Ей не хватало джинсов и высоких каблуков. Она мечтала о жареной картошке, а мысль о чашке кофе сводила ее с ума. Она просыпалась среди ночи со стоном отчаяния, потому что ей снились бутерброды с колбасой и пиво. Засыпая, она слышала мамин голос на фоне простенькой российской попсы. Она отдала бы все свои новые золотые ожерелья за то, чтобы всего на минуту услышать шум компьютерного кулера или гудение холодильника. Одним словом, она была готова на что угодно, лишь бы вернуть хотя бы напоминание о старой жизни. Но было поздно. Ей пришлось привыкать есть незнакомую еду и носить тяжелые неудобные одежды.
  Побывав однажды с Сериадой в Доме провинций, как называли ведомство, ведущее финансовые дела страны, Евгения наконец увидела там глобус. Она долго смеялась, стоя над ним, - что за глобус всего с одним континентом? Как может существовать астрономия, спросила она у царевны, если не развита география? Ну, не может на планете быть только один континент! Та пожала плечами: ей это было совершенно не интересно. Евгения все же долго изучала глобус. Она определила на глазок, что, если предположить, что размеры планеты совпадают с земными, то площадь континента Матагальпа примерно соответствует Австралии. Правда, он был другой формы - если сравнивать с земными, то больше напоминал Южную Америку. На глобусе, повернутом южным полюсом кверху, континент располагался приблизительно между тридцатым и шестидесятым градусами южной широты. Это объясняло непривычно теплую зиму и цвет кожи жителей этой земли - она была светлой, как у европейцев, но загорелой даже в эти ненастные месяцы. Для тридцатой широты зима даже слишком холодная - ну, какая зима может быть в Египте или во Флориде!
  И все же, как ни удивлялась Евгения Ианте, не любить эту страну было сложно. Земля здесь была богатой и плодородной, славилась своими садами и виноградниками. Иантийцы с раннего возраста в больших количествах потребляли разнообразные вина. В здоровом приморском климате эти напитки не одуряли, а поднимали настроение и придавали сил. На лугах вдоль Гетты паслись табуны крупных коней, бесчисленные стада коров и еще каких-то копытных, похожих на антилоп. Заповедные царские леса были полны дичи. В садах зрели яблоки, груши, персики, цитрусы и другие, не знакомые Евгении фрукты, а с огородных грядок собирали самые разообразные овощи. Иантийцы выращивали несколько сортов съедобных клубней вроде картофеля и бобовые растения. Прибрежные воды в изобилии давали рыбу и морепродукты. А вот хлеба в Ианте не было. Единственный окультуренный злак, овес, шел на корм лошадям, и разве что в более холодных южных районах крестьяне употребляли его в кашах и похлебках.
  Не связанная пока с этим миром никакими обещаниями, Евгения просто познавала его. Учитель рассказывал ей обо всем, что ее интересовало. Она слушала, и перед ней вставала история страны, города, славного рода Фарадов... Она узнала, что замку, служившему домом царской семье, было не менее четырехсот лет. Собственно, вокруг замка и выросла Киара. Когда-то он являлся форпостом приморского княжества. В результате длительных войн и сложных дипломатических трюков разрозненные земли сложились в государство. Определились естественные границы: река Фарада на западе, река Гетта на востоке, мощная горная система на юге. За Фарадой на тысячи квадратных километров простирались влажные тропические леса. Тамошние племена жили своей примитивной жизнью, и жители Ианты вели бесконечные военные действия с ближайшими из них, никогда не заходя вглубь тех земель. По ту сторону Гетты жили крусы - родственный иантийцам сильный народ, давно создавший мощное государство и лишь недавно оставивший попытки покорить соседей. Его столица Рос-Теора - Золотой город - была больше и богаче Киары. Это признавали даже гордые иантийцы, проникнутые к соседям и уважением, и насмешкой. По-спартански суровая Киара с трудом воспринимала утонченную изнеженность Рос-Теоры. Зато у Киары были олуди и древний замок, который не удалось взять ни одному врагу.
  Учитель поднимался с Евгенией на дозорную башню, откуда были видны город, окрестные сады и леса и безбрежный океан. Глубокая бухта позволяла приставать большим кораблям, на которых торговцы с островов Мата-Хорус привозили свои товары, чтобы обменять их на плоды большой земли. Берег был высоким, и это спасало от наводнений и цунами, нередких явлений на побережье. Сеть дорог связывала столицу с шестью провинциями, и круглые сутки, с утра и до утра по этим дорогам катились дорогие экипажи, гремели грузовые обозы и скакали военные отряды.
  Средневековый вид города и замка оказался в некотором роде обманом. Уровень науки в Ианте соответствовал, по прикидкам Евгении, середине девятнадцатого века. Правда, здесь не существовало огнестрельного оружия. Она пока не знала, чем это объяснить. Может быть, дело в отсталости химии на фоне вполне прогрессивных математики и физики? А возможно, небольшая территория континента ограничивает доступ к природным ресурсам...
  Все реже и реже испытывала Евгения презрение и ненависть к этому миру, в котором оказалась заперта. Легкий, веселый характер помог ей переступить через себя и если не быть, то стараться стать доброжелательной к местным жителям. Тем более, что они относились к ней с почтением и исполняли все капризы. Здешняя природа была красива, несмотря на нынешнюю дождливую зиму. Повсюду были сады, виноградники, оливковые рощи, и даже в городе сквозь камень мостовых то и дело пробивались ростки фруктовых деревьев. Нравы царили простые и строгие. Ианта была богатой страной, но, несмотря на свое золото, драгоценные камни и шелка, ее правители были близки к народу и воспитывались в строгости. Они могли бы построить беломраморный дворец и окружить себя многочисленной свитой, но предпочли остаться в скромном замке своих предков. И Хален, как его отец и дед, сам занимался государственными делами, так что члены его Совета - собрания мужчин, занимающих высшие должности в государстве, - выполняли по большей части именно функции советников, оставляя во всех делах за ним последнее слово.
  ***
  Однажды после обеда, едва Мали убрал книги и карандаши, в покои Евгении вошел Хален.
  Она провела в замке больше двух месяцев, и за все это время царь ни разу не побывал в доме, отведенном олуди. Несколько раз он приглашал ее принять участие в торжественных ужинах, по выходным собиравших в Большом зале больших чиновников и военачальников с их женами. Порой они раскланивались при встрече во дворе или в парке и обменивались ничего не значащими приветствиями. Но, зная теперь, что предназначение олуди в Ианте - быть супругой царя, Евгения с нетерпением и страхом ждала, когда же он сам скажет ей об этом.
  Крупных войн на территории страны не было уже полвека, но традиционное одеяние мужчины - это строгий мундир. Евгении нравилось, как здесь одевались мужчины. Она с удовольствием, хотя не без страха окинула взглядом высокую фигуру царя. От Халена пахло лошадьми и кожей - из мягкой матовой темной кожи были его брюки и камзол. Браслеты и кольца из золота и серебра - единственные знаки отличия. Там, откуда пришла Евгения, мужчины не увлекались украшениями. На ее взгляд, Хален в своих браслетах и перстнях выглядел непривычно, но привлекательно.
  - Не соблаговолит ли госпожа Евгения прогуляться со мной? - осведомился он с подчеркнутой вежливостью.
  Евгения уже понимала сложные обороты и училась сама выражаться так же изысканно. Она с улыбкой подала ему руку. Его французская галантность в сочетании с древнегреческой брутальностью возбуждали ее и слегка веселили, как и многое в этом странном мире.
  Она по-прежнему жила в самых богатых покоях женской части замка. Еще не так давно, когда были живы родители Халена, в замке не было четкого деления на мужскую и женскую половины. У них была одна спальня на двоих и несколько общих комнат в башне, где росли дети. Но слуги традиционно жили раздельно, мужчины в западной части замка, женщины в восточной. После смерти старого царя мать Халена переселилась вместе с дочерью сюда, в убранный со старомодной громоздкой роскошью дом. Со временем в окружающих постройках собрались их женщины и слуги. Так и осталось, когда она умерла. Теперь дом старой царицы с его обветшалой монументальной мебелью и узкими окнами принадлежал Евгении в той же мере, что и Сериаде, и нередко, подойдя к окну и отодвинув тяжелую пыльную штору, она поднимала глаза к одной из высоких башен, где жил он, Хален Фарад, владыка Киары, царь иантийский.
  Позади замка был разбит парк. Это была уступка Фарадов современной легкости нравов, просочившейся из соседнего Матакруса. С севера окружающая замок стена высилась над пустырем, который вдали обрывался над океаном, ослепительно радостным летом и таким мрачным сейчас. Барахия, отец Халена, огородил примыкающую к замку часть пустыря еще одной высокой стеной, защищающей от порывов зимнего ветра, покрыл ее слоем доброй земли и создал парк. По его дорожкам, выложенным розовым гранитом, и прогуливались сейчас Евгения и ее спутник. Вдвоем, если не считать свиты, следовавшей в отдалении. Знатные особы в Киаре никогда не остаются в одиночестве, и чем ты знатнее, тем больше людей сопровождает тебя всюду. Младший распорядитель замка, Венгесе и два гвардейца со стороны Халена и ее собственные девушки: одна с теплым плащом, другая с корзинкой, в которой лежали сладости и кувшинчики с напитками, и присоединившаяся к ним просто из интереса третья, - эта толпа на узкой дорожке смотрится комично, подумалось Евгении.
  - Всем ли вы довольны в моем доме, госпожа? - спросил Хален, поворачивая к ней непривычно серьезное лицо.
  Евгения не смела поднять глаз и ответила не сразу, делая вид, что ее больше заботят лужицы на гранитных плитах, через которые они легко перешагивали - он в сапогах, она в туфлях на толстой подошве.
  - Мне не на что жаловаться. Ваше гостеприимство безмерно, хотя я не знаю, чем заслужила его.
  - Говорят, олуди приходят к нам, ничего о нас не зная. Я вижу, что это так.
  Она молча склонила голову.
  - Они приходят, чтобы встать рядом с защитником народа, дать ему веру в свои силы. Будете ли вы мне доброй помощницей? Готовы ли вы стать царицей?
  Не так она представляла себе предложение руки и сердца. Не удивительно, что вместо давно заготовленных слов у нее вырвалось другое:
  - Есть ли у меня выбор?
  Хален, похоже, изумился. Остановившись, он коснулся ее подбородка и поднял ее лицо. Евгения взглянула в его темные глаза. Здешние мужчины не привыкли слышать от женщин отвлеченные вопросы. Женщина в Ианте пользуется уважением, ее называют госпожой дома, она ведет хозяйство и порой распоряжается сотней слуг и десятком имений; но вопросы войны и мира, жизни и будущего решают мужчины.
  - Мне двадцать восемь лет. Цари женятся в двадцать, чтобы успеть родить наследников, ведь никто не знает, что нас ждет через десять, двадцать лет... Так вышло с моими родителями. Я был младшим, третьим сыном, но после мора и холодной зимы выжил лишь я один. Много лет я ждал вас и надеялся, что вы придете в свой день.
  - Я благодарна вам за это. Но в том мире, откуда я пришла, я не олуди. Я обычная девушка, не знатная, не богатая. Во мне нет ничего, что заслуживало бы этого имени.
  Он пожал плечами.
  - Неважно. Ваша прежняя жизнь была лишь тенью, ожиданием настоящего. Придя из тумана у Вечного камня, вы родились заново. То, что было раньше, уже не вернется. Теперь вы наша. Для народа вы значите столько же, сколько я.
  - И поэтому мы должны пожениться?
  - Да.
  Он не счел нужным что-либо добавить к сказанному. Для него все было ясно и предрешено заранее, тем далеким предшественником, что первым догадался жениться на олуди. Это был обычай, освященный веками, а Евгения - третьей женщиной, пришедшей из неизвестной дали, чтобы украсить жизнь иантийцев и постель царя. Под его страстным взглядом все ее вопросы и сомнения показались вдруг мелкими, лишенными смысла, достойными лишь презрения. В эту минуту она впервые по-настоящему поверила, что ее будущее связано с этим миром. Она крепко сжала руку Халена, словно пытаясь придать себе еще большей уверенности. Ей было грустно и страшно. Но в то же время больше всего на свете она желала, чтобы этот сильный мужчина прикоснулся к ней. Она представила, что будет, если она откажется стать его женой, и неизвестность ужаснула ее меньше, чем отчаяние оттого, что его тогда не будет рядом.
  - Я согласна стать вашей женой, Хален Фарад, царь иантийский, - сказала она, и эти слова не показались ей чересчур пышными, но достойными торжественности момента. - Скажите мне лишь...
  Он вдруг преклонил колено прямо на сыром камне и поднес к губам ее руку. Сомнения, вопросы - этим все было решено. Евгения хотела спросить, что значит быть его женой и царицей, будет ли он любить и уважать ее. Увидев гордого царя у своих ног, она поняла, что все это не требует ответа.
  Громкие крики и хлопки в ладоши показали, что свита все поняла. Все тут же окружили Халена и Евгению. Некоторые встали прямо на размокшую землю. Они смеялись, и поздравляли обоих, и желали им счастья.
  - Подождите, друзья мои, - улыбнулся Хален. - Теперь нам надо определиться с днем свадьбы. О многом придется подумать!
  Он распорядился позвать Ханияра и Махмели и предложил Евгении пройти в дом, чтобы обсудить предстоящее торжество.
  В кабинете над Большим залом в ожидании стариков они перекусили. Когда они допивали второй бокал душистого белого вина, одновременно появились оба приглашенных.
  Ханияр пришел прямо из храма, после какого-то обряда, и выглядел очень торжественно в своих белых одеждах, расшитых красным и желтым шелком. Увидев его, Евгения еще раз внутренне пожала плечами. Она пока не могла понять и примириться с этим: в Ианте не знали ни Бога, ни богов, подобных земным языческим богам. Были древние легенды, героические мифы, сказки, приметы, предрассудки. Были храмы, в которых проводились обряды, но эти ритуалы не имели отношения к поклонению божествам. Жертвы здесь приносились не идолам. Иантийцы верили в жаркое летнее солнце и благодатные зимние дожди, в плодородие земли и богатство океана. Они верили, что небом и землей управляют духи - слуги двух стихий. Обитатели верхнего мира дарят человеку душу и помогают на протяжении жизни сохранять ее в чистоте. А духи земли отвечают за ее плодородие и физическое здоровье людей. Иантийцы верили, что их земля - самая щедрая на дары, а их царь - самый сильный и умный человек в мире. И этого им было достаточно. По ночам они поднимали глаза к небу, украшенному россыпью далеких звезд, и его молчаливая красота вызывала в них не благоговейный восторг, а желание петь и танцевать. Они любили солнце и сочиняли в его честь гимны, но им давно уже не приходило в голову приносить ему кровавые жертвы. Для того, чтобы ощутить свою значимость, им вполне хватало своей трехтысячелетней истории, и Евгения пока еще не видела, не осознала, в чем искали и находили себя их духовность, стремление к свету, кроме вознесения молитв абстрактным небесным духам. Быть может, она пришла сюда затем, чтобы показать этим людям Бога? Парадоксально, но она, никогда не верившая в него, не интересовавшаяся религией, теперь чувствовала себя оскорбленной и ограбленной. Ей казалось невероятным, что можно жить в мире, в котором нет ни развитых технологий, ни веры в высшее существо, руководящее каждым из людей.
  Глядя на высокого, сухопарого, седого как снег Ханияра Ранишади, Евгения в очередной раз усомнилась в реальности происходящего. Где она находится? Что это - далекое прошлое, параллельный мир, другая планета? Белые одежды священника были украшены вышивкой. При взгляде на знакомые солярные знаки Евгении пришла в голову новая мысль. Быть может, это выдуманный мир, описанный каким-нибудь земным романистом? Это объясняет, почему она, главная героиня, оказалась сразу в царском дворце и сразу царицей. Такая удача - непременный атрибут литературы подобного сорта; в настоящей жизни вероятность подобного крайне мала, ведь на одного царя приходятся тысячи простых смертных. Суровая реальность выкинула бы ее посреди городской толпы или где-нибудь у деревенского колодца. Правители достаются лишь сказочным принцессам...
  Настойчивое покашливание Махмели заставило Евгению вернуться на землю. Распорядитель дворца уже дважды поклонился ей, но в ответ получал лишь отсутствующий взгляд. Улыбнувшись, девушка с легким поклоном прижала руку к груди.
  - Приветствую вас, господа. Пусть будет удачен для вас этот день. Простите мне мою рассеянность. Мне кажется, сегодня я имею на нее право...
  В общении с местными тузами Евгения беззастенчиво пользовалась формулами, вычитанными в сказках 'Тысячи и одной ночи': употребляла по-восточному пышные приветствия и пожелания и легко выдумывала свои, еще более торжественные. Они в ответ прониклись восхищением. Евгения не знала, какой она предстала в их глазах, и не догадывалась, что один лишь ее вид вызывает в их сердцах успокоительно-радостное чувство оправданных ожиданий. Она выглядела как уроженка этих мест: загорелая и темноволосая, - но была выше и сильнее местных женщин. Ее свободные движения, четкий голос, привычка смотреть прямо в глаза были здесь привилегией высшей аристократии. Самая плотная одежда не могла скрыть движений мускулистого тела. Любая другая женщина была бы осуждена за это, но в отношении Евгении это воспринималось как доказательство силы и грации. Спортивные танцы, плавание, дальние походы, все те занятия, что в прошлой жизни развили ее фигуру и отточили пластику, здесь привели к неожиданным результатам. Евгении достаточно было просто пройти мимо человека, бросив на него один взгляд, чтобы убедить его в своей исключительности. Иантийские девушки в семнадцать лет горячи и любвеобильны, но ребячливы и капризны. Олуди была полна достоинства и выглядела старше своих лет. Когда она улыбалась, ее красота трогала иантийцев до глубины души. Лицо госпожи Евгении вызывало в памяти лучшие образцы древнего портретного искусства. Его привычные черты при внимательном взгляде казались им более выразительными, чем у других женщин. Глаза не темные, а светло-карие, каштановые волосы яркие, с рыжиной. Их смущало выражение, что нередко появлялось на этом лице: отзвук напряженной мысли, поиска ответа на какой-то важный вопрос. В такие минуты ее сумрачные глаза под сдвинутыми четкими линиями бровей становились еще красивее. И, глядя на нее, Хален впервые откровенно задал себе тот вопрос, что подсознательно мучил его уже многие годы: достоин ли он зваться царем? Достоин ли он олуди?
  Махмели был крупный рыжебородый мужчина лет пятидесяти, полный сознания собственной значимости, которое с трудом уживалось с вынужденной подвижностью. Распорядитель - это тот, на ком держится весь замок. Он управляет сотней слуг, согласует все встречи царя, организует все мероприятия. Нити общественной жизни сходятся к его рукам. Эти руки и сейчас держали толстую тетрадь с привязанным к корешку карандашом. Поблагодарив госпожу за доброе пожелание, Махмели раскрыл свой талмуд и выжидательно обратил глаза к Халену.
  - Господа, я позвал вас, чтобы объявить: госпожа Евгения приняла мое предложение, согласилась стать моей женой, - выслушав все приличествующие случаю поздравления, Хален обратился к священнику. - Я плохо помню традиции. Возможно, свадьба с олуди требует каких-то особых ритуалов?
  Руки служителя культа были свободны - все свои знания старик держал в голове. Из-под кустистых белых бровей на Евгению пытливо смотрели его глаза.
  - Свадьба должна быть особенно богатой. Это, пожалуй, единственная необходимость, - сказал он. - Позже я побеседую с госпожой Евгенией. Если я не сделал этого раньше, то лишь потому, что за прошедшее время она уже неоднократно доказала свою царственную природу олуди, и я не видел причин смущать ее своими вопросами. Теперь, думаю, нам стоит обсудить кое-что. Полагаю, вы сможете уделить мне время после окончания совета, моя госпожа?
  Ханияра смущала преувеличенная тревога, с которой смотрела на него девушка. Он не догадывался, что за гримасой она прячет истерический смех. Царственная природа! Кто же мог быть создателем такого гротеска?! Евгения с трудом подавила желание сейчас же, сию минуту сделать что-то неожиданное, непристойное - сплясать канкан на столе, выброситься в окно - что угодно, лишь бы разрушить эти чары. Нет, этого не может быть, это сон.
  Почувствовав ее напряжение, Хален накрыл своей рукой ее судорожно сцепленные пальцы. От прикосновения горячей ладони Евгении стало почти больно, такая она была тяжелая, живая! Он весь был - настоящий, этот загорелый до черноты мужчина, прямой как копье, быстрый как стрела, со своими длинными ресницами, изящно вырезанными губами и черной щетиной, упрямо прорезавшейся на подбородке. Его тепло и запах манили ее как магнит. Она чувствовала, как тело само льнет к нему, и ей то и дело приходилось выпрямлять спину, иначе она упала бы в его объятья. Ни один мужчина прежде не вызывал в ней такого жара. Да и были ли раньше рядом с ней мужчины? Одноклассники, учителя, друзья отца, знакомые по клубам - все они не стоили мизинца Халена. Пусть этот мир выдумка, но Хален - настоящий, иначе не может быть.
  - Давайте определимся с днем свадьбы, - предложила она.
  Махмели листал свою книгу, бормоча что-то под нос.
  - Некоторые провинции уже прислали мне опись подарков, они будут готовы месяца через два-три. Если будем устраивать городские обеды и раздавать вино и пищу, понадобится не меньше трех месяцев на организацию. Столько же нужно для подготовки большого пира в замке. Приданым для госпожи Евгении занимаются двадцать швей и вышивальщиц и пять ювелиров. Они могут и полгода провозиться, если их не поторопить. Свадебное платье будут шить не меньше двух месяцев, а ваш наряд, господин, потребует еще больше времени.
  - Опись подарков? Что это? - спросила Евгения.
  - Каждая провинция готовит подарок царю и царице на день свадьбы. Для губернаторов это возможность проявить себя, какая больше может и не представиться, поэтому они стараются изо всех сил, - объяснил Махмели. - Иногда доходит до абсурда. Помнится, на свадьбу ваших родителей, государь, Дафар прислал десять бочек живой рыбы из горных рек, и это в разгар летнего пекла; пришлось раздать горожанам, пока не испортилась. А хадаряне преподнесли настенную мозаику в пол-тсана длиной. Во всей Киаре такой стены не найти, разве что на крепостную наклеить. Она так и хранится где-то на складах.
  Хален и Евгения смеялись. Махмели предложил:
  - Чтобы все успеть и в последний момент не сбиться с ног, лучше всего назначить свадьбу на раатсар, второй месяц следующего года. К этому времени уже будет по-летнему жарко. Вы сможете съездить в Хадару, в ваш дом у водопада.
  - Четыре месяца? Что вы скажете, госпожа? Выбор дня за вами, - взглядом Хален дал ей понять, что каждый день этих месяцев станет для него мукой.
  - Пусть будет так, - согласилась она.
  Царь наполнил бокалы, поднялся.
  - За мою невесту, - сказал он. - За самую красивую женщину Матагальпы!
  Когда Хален и Махмели покинули комнату, на ходу обсуждая порядок свадебной церемонии, Ханияр обратил к Евгении бесстрастное лицо.
  - Вас что-то гнетет, госпожа моя? Быть может, я могу вам помочь?
  - Во что вы верите? - решилась она.
  - Что вы хотите спросить?
  - В мире, откуда я пришла, есть только один великий олуди. Его никто не видел, но в него все верят. Он создал небо и землю, и он управляет ими. Миллионы людей просят его о помощи. Люди построили огромные храмы, в которых висят его изображения и где ему возносят хвалы. Они верят, что все в жизни зависит от его воли. А кто управляет вашим миром?
  - Если никто не знает, как выглядит олуди, какие же изображения находятся в этих домах? - спросил Ханияр.
  Евгения отмахнулась.
  - Не придирайтесь к словам. Наша вера создала множество символов, которым можно поклоняться. Я хочу знать, что создали вы.
  Ханияр ответил не сразу. Он долго думал, оглаживая узкую бороду.
  - У нас тоже есть символы, - сказал он наконец. - Мы зависим от солнца, от моря, от смены времен года... В истории бывало, что после затмения или засухи люди начинали поклоняться солнцу и даже убивали своих соплеменников, полагая, что это ублаготворит светило и оно больше не будет их наказывать. Думаю, и сегодня есть племена - в западных землях или даже в наших южных провинциях, - которые превозносят силу солнца, лун или гор. Но в цивилизованных странах, где астрономы давно доказали зависимость затмений от взаимного положения солнца и лун, подобных фактов не зафиксировано. Мы верим в силы земли и неба, надеемся на небесную благодать и ждем, что вы, олуди, поможете нам получить ее.
  - Мне так много надо узнать! - вздохнула Евгения. - Я не успокоюсь, пока не узнаю о вашем мире все... А сейчас я готова выслушать ваши наставления.
  Старик поклонился ей.
  - Вы олуди, госпожа, и мне нечему учить вас. Все, чего я хочу, - уверить вас, что мои познания всегда к вашим услугам. Уже темнеет, мне пора в храм. В наших домах веры много портретов олуди. И в них хранятся книги - записи о былых событиях и размышления мудрецов. Приходите и найдите среди них то, что нужно вам.
  С этими словам первосвященник величаво поплыл к двери.
  Вот все и решилось. Она сама определила свою судьбу. Но спокойнее ей не стало. В Халене она не сомневалась - она была в него влюблена. Но удастся ли ей принять эту страну и ее жителей? Ведь это так мало - жизнь без связи с родными, без телевидения и интернета, без автомобилей и электричества... И так много, когда огромная, размером с крупную европейскую державу страна принадлежит тебе!
  
  4.
  Зима отступила. Влажный северо-восточный ветер сменился южным, дующим из глубины континента. Скоро он станет обжигающе горячим, высушит пастбища на склонах шедизских гор, заставит обмелеть даже полноводную Гетту. В Киаре белым и розовым цвели сады, и улицы украсились знаменами всех иантийских провинций. Из всех окон свешивались остро пахнущие цветочные гирлянды. Была уже расстелена голубая ковровая дорожка, по которой выйдут к народу царь и его невеста. С раннего утра люди занимали места на городской площади и с любопытством смотрели на стены замка, где виднелись темные силуэты часовых.
  Евгения уже несколько дней жила на успокоительных травяных отварах. Никогда еще ей не приходилось так волноваться. Она переживала бы меньше, если бы ей позволили принять участие в предсвадебных хлопотах. Но по старому обычаю невеста не должна участвовать в приготовлениях. Весь замок уже два месяца готовился к празднованию. Сериада сбилась с ног, подгоняя мастеровых, что готовили приданое для Евгении: портних, вышивальщиц, обувщиков, ювелиров ... А невеста просиживала дни в доме старой царицы, и ее развлекали певицы и танцовщицы. 'Потерпи чуть-чуть, - говорила ей Сериада. - Когда ты станешь царицей, никто не сможет тебе указывать. Будешь делать все, что захочешь!' И Евгения терпела.
  Для нее сшили платья на первый и второй день свадьбы. Она сочла их уродливыми, но так уж тут было принято. Вступать в брак она будет в ярко-красном платье, тяжелом от золотой вышивки. Оно глухо, как футляр, закрывало тело от шеи до пят, оставляя открытыми одни только кисти рук. Предложенное Евгенией скромное декольте было с негодованием отвергнуто как совершенно неприличное. Замужние дамы могут себе позволить носить одежду с короткими, до локтя, рукавами и свободным воротом. Но юная девушка, тем более невеста, тем более - царская невеста должна быть безупречна. К тому же, как добавляли про себя некоторые из окружавших будущую царицу женщин, даже в самой строгой одежде она выглядит чересчур сильной для женщины - просто чрезмерно до неприличия!
  'Ну, погодите! - думала Евгения в ответ на их взгляды. - Вот выйду замуж и изменю эту дурацкую моду!'
  К счастью, наряд знатной дамы хотя бы не требовал прятать волосы. Но женщины весьма своеобразно использовали эту поблажку: свободные локоны вышли из моды еще десятилетие назад, и гвоздем сезона нынче были косицы и жгуты. Некоторых они просто уродовали. Евгения категорически пресекала попытки девушек заплести ей пять или шесть кос и взамен научила их разнообразным французским косам, решив, что с ее стороны и это будет весомым вкладом в местную культуру.
  И вот уже надето платье, в котором она чувствует себя такой неповоротливой. Заплетены в косу и уложены венком волосы. Обуты туфли. Остановив дыхание от усердия, Эвра расправила на ее плечах золотые пластины ожерелья. Евгения даже не ощутила всей этой тяжести. Она пыталась представить себе, как это будет, когда она, под руку с Халеном, выйдет в город, на глаза огромной толпы. Они ждут царицу, а кого увидят? Перепуганную девчонку, путающуюся в складках одежды.
  Она еще раз повернулась к зеркалу. В нем не было испуганной девчонки. Оно показало женщину с горящими глазами на бледном лице и тревожно вздымающейся грудью, которую не могло скрыть даже свадебное платье. За дверью послышались легкие шаги, и в комнату вбежала Сериада, тоже бледная, волнующаяся, но впервые в жизни не думающая о себе. Ее светло-зеленый наряд шелестел и блестел, когда она обошла Евгению кругом, внимательно осмотрев все до мелочей.
  - Амарх уже идет! - выпалила она. - У вас все готово? Пора!
  На мгновение загородив весь дверной проем, вошел кудрявый, пахнущий духами Амарх Хиссан - двоюродный брат Халена, наследник правителя Матакруса. Он специально приехал, чтобы в качестве свидетеля невесты проводить ее к жениху, ожидающему у ворот замка. Ради праздника он надел парадный офицерский мундир из черной кожи. Его серые глаза с неожиданной теплотой взглянули на Евгению, и он подал ей руку.
  - Пора, госпожа моя. Царь ждет.
  У иантийских аристократов было не так уж много свадебных обычаев и обрядов. Уж точно меньше, чем на традиционной русской свадьбе. Свидетель невесты провел ее от дома до ворот и вложил ее руку в руку царя. Халена сопровождали мужчина и женщина, которых Евгения едва знала, - свидетель жениха и так называемая третья свидетельница. Невесте не полагалось ни фаты, ни букета цветов. Хален ободряюще кивнул ей.
  - Улыбайся и маши людям.
  Солнце уже клонилось к западу. Зрители на площади устали от ожидания. Многие уселись прямо на землю. В толпе шныряли продавцы вина и сластей. Но вот ворота замка распахнулись, и показался одетый в белое священник, ведущий на площадь жениха и невесту. За ними следовали свидетели, гвардейцы, министры, губернаторы провинций, все в парадных офицерских мундирах, и их жены и дочери в ярких, как весенние цветы, нарядах.
  Люди вскакивали на ноги, с криками навалились на цепь, что огораживала площадь по периметру, надежно удерживаемая вбитыми в землю столбами. Полицейские с трудом сдерживали натиск толпы. Каждый старался пробиться поближе и рассмотреть олуди в ее красном с золотом платье. Царь, как и его гвардейцы, был в парадной военной форме. Черный костюм сделал его еще выше ростом. Мало кто догадывался, сколько времени и труда ушло на плетение из серебряных цепочек его жилета и на украшение вышивкой плаща, концы которого несли маленькие пажи. Справа от него шла юная, прекрасная невеста. Она улыбалась и махала рукой толпе, а та отвечала приветственными криками и пожеланиями счастья.
  На площади Ханияр Ранишади провел торжественный обряд и громко провозгласил Халена Фарада и Евгению-олуди мужем и женой, взяв с них клятву заботиться о народе и оберегать его от врагов. Свидетели протянули хрустальную чашу с серебряными кольцами, которые они надели на пальцы друг другу. На кольце Халена было выгравировано имя его жены, а на ее кольце - его имя. Царь коснулся губами щек Евгении, и оба они поклонились своему замку - цитадели Фарадов, которую не взял ни один враг.
  На этом публичная церемония была закончена, и супруги проследовали в замок, на протяжении всего пути пригоршнями кидая в толпу мелкие серебряные монеты. Их ждал свадебный ужин. А для народа по всей Киаре были накрыты богатые столы и выкачены бочки с вином.
  По традиции вручение молодоженам подарков и большой праздничный прием с танцами должны были состояться на второй день. А в свадебный вечер их ждал легкий ужин в компании самых близких друзей. В столовой, освещенной пламенем факелов, поднимали бокалы в честь молодых Сериада, Венгесе, несколько министров, гвардейцы и почетный гость Амарх Хиссан. Это был знаменитый воин, прославившийся в боях с дикарями на защите рубежей Ианты. Матакрусу не с кем было вести войны. Династию Хиссанов связывали с самым сильным соседом родственные узы - супруга царя Джаваля приходилась Халену родной теткой. Что касается других государств - Мата-Хоруса, Шедиза и Галафрии, с ними крусы давно заключили мирные договоры. Тем не менее воинственность крусов требовала выхода, и потому их отряды участвовали в обороне границ соседних стран, в тысячах тсанов от собственной столицы.
  Хален любил кузена, но сегодня не успевал уделять ему внимание. Он не мог оторвать глаз от своей красавицы-жены и ждал лишь того момента, когда все тосты будут наконец произнесены и друзья с песнями проводят молодоженов в Царскую башню. Евгения разрумянилась, ее глаза сияли, и она то и дело поворачивала к нему разгоряченное лицо. Накануне свадьбы она с каждым днем становилась все нервнее и озабоченнее. Он видел, как ее мучают сомнения, хотя не понимал их причины. Как и всем иантийцам, ему не приходило в голову, что судьба, приведшая к нему Евгению, этим самым лишила ее другого будущего, быть может, лучшего. Его не интересовало и ее прошлое, поскольку он полагал, что тогда она, как и он, жила ожиданием их встречи. Только в последние дни, видя ее колебания, он начал догадываться, что берет в жены женщину, у которой есть свои мысли и желания. Это почему-то его тревожило. Конечно, Хален знал, что в олуди должны скрываться необыкновенные способности и что они рано или поздно раскроются. Ради этого он на ней и женился. Но теперь он думал об этом с опаской. Какие мысли прячутся за ее глазами? Евгения уже не раз задавала ему вопросы, которые мог бы задать царь царю. Несмотря на молодость, она умела мыслить масштабно и интересовалась вещами, о которых девушки обычно вообще не имеют понятия: правами сословий, принципами налогообложения... Даже спросила однажды о сумме годового дохода царской казны и системе планирования будущих доходов и расходов. Хален не знал, что всего год назад она писала в школе работу по схожей тематике. Интересы Евгении оказались для него полной неожиданностью.
  Нельзя сказать, чтобы такое поведение его сердило. Нет, его восхищало все, что она делала. Но он был вынужден сказать себе: его супруга не из тех женщин, что проводят годы в своих покоях, вышивая скатерти и сплетничая с подругами. Это и радовало его, и пугало.
  Как бы то ни было, в эту минуту перед ним была еще не царица, а всего лишь красивая девушка, ждавшая и боявшаяся предстоящей ночи. В ее глазах он видел смущение. Она с преувеличенным интересом расспрашивала Амарха об обычаях Матакруса. Кузен Халена, как и другие офицеры, праздновавшие вместе с ними, глядел на юную царицу с откровенным восторгом и под столом то и дело пинал брата ногой, не имея другого способа выразить свою зависть. Когда Халену это окончательно надоело, он решительно поднялся. На секунду повисла тишина. Но вот один из офицеров по имени Пеликен затянул песню, которую за открывшимися дверями подхватили десятки голосов. Хален повел жену в Царскую башню, а выстроившиеся вдоль коридора и лестницы люди - слева мужчины, справа женщины - осыпали их лепестками цветов и распевали свадебные гимны.
  В их спальне по обычаю стояли на подоконнике три зажженные лампы, оберегавшие мужа и жену от сглаза, болезней и злых духов. Их золотой свет смешивался с проникавшим в окно белым сиянием лун. Масла в лампы было налито совсем мало, они быстро угасли, и на стене вспыхнул двойной прямоугольник лунного света. Темнота и тишина комнаты контрастировали с шумом замка. В Большом зале продолжали пировать придворные, а во дворе пели и плясали слуги.
  Хален осторожно поцеловал сомкнутые веки. Евгения устала и изнервничалась за долгий день и заснула почти сразу после того, как они разомкнули объятья. От юного тела пахло яблоками. Она отвернулась, словно пытаясь и во сне спрятаться от света. Луны - это единственное, чего она боялась. Хален опустил на ее плечо одеяло, прижался теснее.
  Позже Евгения не могла воскресить в памяти второй день своей свадьбы. К ней подходили десятки незнакомых важных людей, чьих имен она не могла запомнить. Голова раскалывалась от музыки и криков, сопровождавших ее повсюду. Несколько часов они с Халеном провели на площади, принимая подарки. Соседние страны, иантийские провинции, все сословия и кланы прислали делегатов с богатыми дарами. Когда ночью она наконец осталась одна и устало закрыла глаза в ожидании мужа, перед внутренним взором все еще проплывали сверкающие украшения, картины в золоченых рамах, рулоны разноцветных тканей и кож, ковры, кувшины с экзотическими напитками, мечи и щиты, породистые скакуны и охотничьи собаки, элегантные экипажи, - все, чем были богаты земли и люди.
  С площади молодые отправились в Дом провинций, и начался праздник, какого не бывало уже несколько лет. Ей опять пришлось улыбаться и говорить с незнакомыми людьми. Евгению познакомили с рассами - членами Совета, крупнейшими землевладельцами и полноправными хозяевами в своих землях. Они прибыли в Киару с семьями и оруженосцами, и если бы не радостные лица и цветы вокруг, можно было бы подумать, что столица готовится к нападению, столько здесь собралось военных. Они стучали своими сапогами, цеплялись ножнами за юбки дам и потели в парадных золоченых доспехах, надетых поверх кожаных мундиров. Их жены нежно ворковали вокруг Евгении, и зазывали ее в гости, и рекомендовали ей своих служанок. Из всей толпы этой аристократии она запомнила лишь управителя провинции Хадара Рашила Хисарада и его жену Армину. Запомнила, во-первых, потому, что завтра они должны были сопровождать ее и Халена в поездке к водопаду, а во-вторых, потому что Рашил единственный из губернаторов не владел обширными землями в своей провинции, а был потомственным военным Киарского гарнизона. И он, и его жена говорили на чистом местном наречии, как и другие жители столицы, и Евгения хорошо их понимала, чего нельзя было сказать о других гостях, съехавшихся со всех концов страны и из-за рубежа.
  Выезд планировался рано поутру, но, конечно же, и к девяти часам кортеж еще не был готов. Евгении это не касалось: она умела собираться быстро, и даже многократно выросший с последнего школьного похода багаж не смог этого изменить. Но ей пришлось руководить десятком бестолковых слуг, явно мучившихся похмельем, и на это ушло много времени. В конце концов вещи были упакованы и отправлены вперед, а Хален и губернаторская чета сели в экипаж, где царица уже успела соскучиться. Был полдень, десять часов.
  Да, с часами у нее тоже возникли сложности. В Матагальпе не существовало двенадцатеричной системы счисления. По здравом размышлении Евгения пришла к выводу, что в этом нет ничего странного. Европейской цивилизации она досталась то ли от вавилонян, то ли от шумеров, оперировавших сложными числами еще тогда, когда их западные современники считали по пальцам. Сутки в Матагальпе длились двадцать часов. Каждый час делился на пятьдесят частей. Предположив, что длина суток равняется земной (она не могла быть в этом уверенной, но по ее ощущениям это было так), и проведя несложные подсчеты, Евгения определила, что местная минута равнялась 86 земным секундам. Все это долго не могло уложиться в ее голове, и первые недели она каждый раз надолго застывала у часов в недоумении. Хорошо, что они были привычные: с круглым циферблатом и двумя стрелками, - и их было много, почти в каждой комнате.
  Открытый экипаж торжественно прокатился по городу. Иантийцы, будто и не уставшие от двух дней празднества, приветствовали царя и царицу оглушительными криками и песнями. За городской стеной гвардейцы подались назад. Евгения с интересом смотрела по сторонам. Предстояло проехать на юго-запад почти триста тсанов - около четырехсот километров. По словам Халена, если б удалось проводить в дороге восемь часов в день, к завтрашнему вечеру они были бы на месте. Ему было легко говорить: верхом и без женщин он быстро добрался бы до водопада, но со свитой в сто человек трудно придерживаться столь сурового графика.
  Чем дольше смотрела Евгения вокруг, тем большей любовью проникалась к земле, на которую ей довелось ступить. Эта плодородная и ухоженная земля напоминала ей Италию. Не видно было пустырей, свалок, бесхозных углов. Ярко-зеленые луга разделялись линиями аккуратных деревьев и пышных кустарников, с весны до зимы покрытых лиловыми, розовыми и голубыми цветами. Границами частных владений служили романтические замшелые каменные стены, увитые виноградом, или каменные стелы в виде человеческих фигур. То тут, то там вдоль дороги раскинулись обширные сады и виноградники. Иногда дорога скрывалась под тень деревьев. В лесу, насквозь просвеченном солнцем, если хорошо приглядеться, можно было между светло-серых стволов заметить замерших на задних лапах крупных бурых грызунов. Сонные реки несли к океану свои синие воды. Но чем ближе подъезжали к горам, тем быстрее и холоднее становились эти речки.
  Переночевали на постоялом дворе, коих вдоль дорог было множество. Хален знал по именам владельцев всех придорожных заведений, и Евгении казалось, что в каждом из них для него и его людей в постоянной готовности содержатся апартаменты. Рано утром вновь отправились в путь. Хален предложил жене пересесть на лошадь, но она отказалась, не желая задерживать путешествие, ведь она еще неуверенно держалась в седле. После долгих месяцев в замке, где единственным местом для прогулок был небольшой парк, Евгения никак не могла надышаться вольным воздухом. Дорога поднималась вверх, петляя между садами, рощами и прудами. Иногда вдали показывались высокие трубы каких-то крупных строений со столбами дыма. А впереди ждали каменистые возвышенности, за которыми вставали первые отроги гор.
  В конце концов кортеж достиг цели путешествия. Если Евгения надеялась увидеть крупный водопад, то ее ожидания не оправдались. Неширокая речка, стекая с отрогов, достигала края плато, разливалась вширь, обрывалась вниз звенящими струями, образуя круглое озеро не больше двухсот метров в диаметре, и убегала из него дальше на восток. Высокий южный берег зарос лесом, а на противоположном у самой воды начинался ярко-зеленый топкий луг, еще не просохший после зимних дождей. На границе лужайки и леса стоял небольшой коттедж. Это и был царский домик: веранда, большая комната и две спальни наверху. За ним стояло еще несколько жилых и хозяйственных построек. Здесь они распрощались с губернаторской четой, дав обещание заглянуть к ним на обратном пути.
  - Устала? - спросил Хален, входя в верхнюю комнату и привлекая к себе Евгению.
  - Да нет, сколько можно? Теперь мы будем отдыхать изо всех сил! - отвечала она, целуя его.
  Деревянный дом наполнился голосами офицеров. Слуги растапливали плиту на кухне, суетились, разбирая вещи.
  - Они что, все будут жить здесь?
  Халена позабавило выражение ужаса на ее лице.
  - Хочешь, я всех разгоню?
  - И правда, пускай все уйдут! Мы же даже поцеловаться не сможем, чтобы кто-то не помешал! - словно в подтверждение дверь без стука распахнулась, и служанка втащила корзины с одеждой и обувью. Евгения замахала на нее руками, выгоняя прочь. - Вот видишь! Прогони их в деревню!
  - Завтра, - отвечал он, пытаясь расстегнуть ее блузку. - Сегодня нам нужно всех накормить и отблагодарить за приятное путешествие, а вот завтра со спокойной совестью пошлем всех к воронам.
  Тридцать пять гвардейцев встали лагерем в полутсане от дома и по очереди обходили озеро караулом по тропинкам, вдоль которых росли молодые деревца, благодаря чему их любопытные взгляды не тревожили Евгению. В доме остались две пожилые женщины - готовили еду и убирались, а всех своих девушек она выгнала в ближайшую деревню.
  Потянулись дни, каждый из которых потом вспоминался ей, как драгоценная жемчужина в ожерелье. Лето в этом году пришло рано, и уже стояла сильная жара. Хален учил молодую жену верховой езде, брал ее с собой на охоту. Они купались в ледяной воде озера и подолгу лежали голышом на оранжевом песке, жмурясь от солнца. Он восхищался ее силой и ловкостью. Она прекрасно плавала, могла пройти много тсанов быстрым шагом, не устав и не запыхавшись, не боялась пускать коня в галоп, а упав, не плакала, лишь бормотала что-то невнятное на своем языке. Ночью она смело отвечала на его ласки, явно получая от любовных игр столько же удовольствия, сколько и он. Единственное - она редко соглашалась выходить из дома после наступления темноты. Хален любил прогуливаться у притихшей воды, подолгу смотреть, как она плещется в корнях старых сосен, играет отражениями лун. Но его Эви, как он ласково называл ее, неохотно поднимала глаза кверху.
  Она ужаснулась, когда впервые увидела местные луны, и до сих пор не могла смотреть на это зрелище без дрожи. Две луны исполняли над ее головой какой-то хаотический танец. Они медленно вращались по своим осям, точно два огромных булыжника неправильной формы, подвешенных над планетой дьявольской рукой. Их орбиты не были параллельны, и скорости движения различались, и ночь за ночью они выписывали в небе непредсказуемые зигзаги, то проходя через зенит, то едва выглядывая из-за горизонта, словно злобный желтый кошачий глаз, следящий за ней из-за угла. Ближний, Раат, был похож на стручок арахиса и казался одного размера со своей более округлой сестрой Нееоманой. Умом Евгения понимала, что их разделяют десятки, а то и сотни тысяч километров, но все равно каждый раз, когда они проходили близко друг к другу, она испытывала ужас, представляя, как они сталкиваются и огромные осколки летят на землю. У иантийцев, а возможно, и у всех народов Матагальпы было пророчество, будто однажды это столкновение непременно случится и наступит конец света. Евгения с презрением относилась к подобным предсказаниям, но этот сценарий казался ей весьма вероятным.
  Луны вращались вокруг своей планеты по весьма сложным орбитам. На первый взгляд казалось, что взаимное притяжение заставляет их то и дело менять траекторию движения. Но это было не так. Полный цикл их танца составлял тридцать два дня, после чего повторялся заново. Это была длина здешнего месяца. А в месяце было четыре восьмидневные недели. Год начинался в день весеннего равноденствия, состоял из одиннадцати месяцев и еще тринадцати дней, которые ни к какому месяцу не относились, приходились на раннюю весну и звались медвежьими днями, потому что именно в это время маленькие черные лесные медведицы приносили потомство. Каждые четыре года к ним прибавлялись четырнадцатые сутки - здешние астрономы додумались до этого так же, как земные - до 29 февраля.
  Из этого следовало, что год в этом мире равняется земному. Если б Евгения раньше больше интересовалась астрономией, она бы знала созвездия южного полушария и могла бы сравнить их с теми, что предстали перед нею на берегу ледяного озера. Но она помнила лишь, что направление на юг указывал там Южный крест. Здесь тоже был крест, но виднелся он лишь несколько месяцев в году. Был здесь и Млечный путь, но она не могла понять, похож ли он на тот, что она наблюдала раньше.
  В конце концов Евгения решила остановиться на версии, что попала в параллельный мир, где существуют Солнечная система, Земля и люди на ней. Ей очень хотелось определить, до какого момента развитие жизни здесь шло в ногу с ее родным миром. Ведь когда-то и там, и тут все было совершенно одинаково - это очевидно! Люди средиземноморского типа, почти европейская культура, состоящий из привычных звуков язык, одни и те же животные и растения - все это было бы нереально, если б жизнь здесь зародилась независимо от Земли! Но узнать это не представлялось возможным...
  Была еще одна причина, почему Евгения боялась лун. Пусть даже эта планета была копией Земли, но она двигалась по другой орбите, освещалась другими звездами, испытывала влияние других спутников. А значит, здесь, вероятно, была другая напряженность магнитного поля и радиационный фон, и спутники оказывали на живые организмы совсем иной эффект, нежели круглая Луна, под которой Евгения выросла. Это объясняло изменения, происходившие с ней с тех пор, как она сюда попала. Раньше она не знала, что такое головная боль, а теперь мигрень нередко доводила ее до тошноты. Менструальный цикл сбился и пополнился непривычными симптомами. Иногда у нее совершенно пропадал аппетит и она не ела по два-три дня. В другое время, напротив, ей казалось, что она готова съесть что угодно. А главное - она ощущала сильнейший прилив энергии, будто весь жар этого солнца вливался прямо ей в кровь, и гормональные всплески иногда заставляли ее совершать необдуманные, шокирующие местных жителей поступки.
  Евгения и пятнадцати минут не могла усидеть на месте. Она настойчиво училась верховой езде, плавала с Халеном наперегонки через озеро, лазала вместе с ним по скалам у водопада и даже поехала на охоту.
  Еще полгода назад она и таракана не могла прибить. Убийство беззащитных зверушек казалось ей преступлением. Но в здешних лесах, принадлежавших ее мужу, было такое количество антилоп, медведей и сурков, что добыча десятка-другого ничего не меняла. Она узнала, что такое охотничий азарт, когда преследуешь в лесу на маленькой быстроногой лошадке и настигаешь наконец неуловимую антилопу. Или когда сердце начинает колотиться от заливистого лая почуявших сурка собак... Хален подарил ей двух гончих щенков, с которыми она с удовольствием возилась. У нее было две маленьких степных кобылки для охоты и гнедой мерин для парадных выездов - огромный, но добрый и простодушный. Евгения называла его Валенком, хоть он и носил гордое имя Знаменосец. Хален долго смеялся, когда она объяснила значение этого слова, и посоветовал на всякий случай не давать подобных кличек его приближенным.
  Однажды Евгения попросила его научить ее биться на мечах. Халена идея заинтересовала. Гвардейцы выточили два деревянных меча, и он показал ей основные приемы. Закончилось это неожиданно: отведя правой его замах, левой она ловко ударила его в подбородок. Рука у Евгении оказалась тяжелая.
  - Если бы я не видел тебя без одежды, решил бы, что ты мужик, - сказал Хален, потирая челюсть. - Грубо дерешься. Ночью научу тебя бороться.
  И ночью он действительно учил ее борьбе. Они опрокинули кровать, разбили две лампы и чуть не сожгли дом, а еще Евгения едва не сломала ему руку и сама оказалась вся в синяках и ссадинах. Для женщины она была быстра и непредсказуема.
  - Это неправильно и не по традиции, но я пожалуй и правда займусь твоим обучением, - говорил он, обтирая холодной водой ее покрытую ссадинами спину. Она перевернулась, провела руками по его заросшей черным волосом груди, мягко коснулась подбородка, где растекся синяк. Хален поцеловал маленькую ладонь, а потом укусил ее. - Она меня ударила!
  - Тебе же понравилось! - улыбнулась Евгения.
  Он взглянул на нее из-под упавшего на лоб чуба, поправил шкуры, на которых она лежала.
  - Ты необыкновенная. Страшно представить, как бы я жил, если бы ты не пришла к Вечному камню. Но ты понимаешь, что из-за тебя нам стало негде спать?
  - Значит, не будем спать!
  Это тоже стало для нее неожиданностью: оказалось, что секс не просто приятная, но и чрезвычайно увлекательная игра. Хален мог быть нежным любовником, но ей нравилось заводить его, заставить потерять голову. Проснувшись утром, они часто не могли вспомнить, что было ночью, потому что оба теряли контроль над собой. О своих многочисленных прошлых увлечениях Хален теперь вспоминал как о скучном сне. Он впервые встретил женщину, равную ему по силе и страстности. Он был ее первым мужчиной, но не прошло еще и месяца с их свадебной ночи, а он уже понимал: придется сильно постараться, чтобы соответствовать ее запросам.
  Впрочем, были в его супруге и привычные женские качества. Эви умело зашила куртку, которую он порвал на охоте, запутавшись в ветвях. Часто она с удовольствием помогала служанкам готовить ужин.
  Однажды она предложила Халену прогуляться до деревни. А там, пока он беседовал с крестьянами о видах на урожай, Эви исчезла во дворе одного из домов. Когда он уже потерял ее, она вдруг появилась с огромной корзиной в руках, полной трав, и в сопровождении деревенских женщин.
  - Что за сено? - спросил он, когда она дотащила свой груз до коновязи.
  - Лекарственные травы. Завтра эти женщины придут к нам и расскажут, какие травки от каких болячек помогают. Они уже многое мне рассказали, но я ничего не запомнила.
  - Дорогая, в городе есть врачи. Тебе необязательно самой разбираться в лекарствах.
  Евгения подозвала офицера, что все время крутился рядом.
  - Пеликен, будь добр, найди повозку и вели отвезти эту корзину к нам. - Поднявшись в седло, она ответила Халену: - Мне бы хотелось научиться хоть чему-то полезному. Говорят, все олуди обладали какими-либо особыми талантами. В себе я никаких талантов пока не чувствую, но вдруг захотелось заняться травами. Может быть, это и есть зачатки таланта?
  Хален свистнул, подзывая своего пса. Кони шли шагом, то равняясь друг с другом, то уступая один другому дорогу на узкой тропинке. Зеленохвостая птичка слетела с ветки на холку его Морехода, чирикнула и вспорхнула, едва не задев лицо крылом.
  - Любимая, у тебя талантов больше, чем у любой другой женщины. Я согласен развивать их все. И если уж я сам взялся учить тебя драться, то против трав и подавно ничего не скажу.
  И поэтому, когда на следующее утро в царский домик явились пять или шесть крестьянок, он ушел в офицерский лагерь, чтобы не смущать их. Вернувшись после обеда, он застал все ту же картину: Евгения с тетрадкой и карандашом сидела на веранде за заваленным пучками трав столом, в окружении низкорослых хадарянок с черными от загара руками и лицами, которые трясли перед нею своими вениками и наперебой рассказывали что-то. Они замолкли на минуту, чтобы поклониться Халену, но тут же забыли о его существовании. Мужчине, даже царю, здесь было не место. Он ушел в комнату, принялся точить копье и прислушивался к то и дело доносящимся с веранды взрывам смеха. Время от времени женщины принимались тараторить так быстро, что Евгения переставала их понимать. А он понимал: они хвалили ее. Им было приятно, что царица попросила их совета. Послышалось шлепанье босых ног по дощатому полу: кто-то побежал в лес за какими-то особенными листьями. Внезапно Халену стало интересно, на каком языке Евгения записывает рецепты отваров и мазей. Она еще не вполне овладела письменностью и с трудом читала и писала.
  Хален вышел на веранду, положил руку на плечо Эви.
  - Они не слишком быстро говорят? Помочь тебе?
  Жена погладила его пальцы, улыбнулась.
  - Не нужно. Позови, пожалуйста, Эвру, я попрошу ее найти коралловые бусы. Она взяла с собой целый ларец. Как раз подойдут, чтобы одарить этих милых женщин.
  Хален отправился за Эврой. Она писала на смешной смеси иантийских идеограмм с русскими буквами и даже цифры использовала разные.
  Почти все иантийцы умели читать и писать, но статус человека всегда можно было определить по количеству знаков, которые он использовал. Если крестьянам и рабочим хватало сотни символов, то Хален легко оперировал тысячей, а Ханияр, говорят, знал около трех тысяч и понимал даже книги, написанные в далекой Галафрии в стародавние времена. Но они-то изучали их с детства, а Евгении было очень непросто овладеть этим знанием. И еще долгое время она использовала двойную систему записи, иногда полностью переходя на местное письмо, а в других случаях предпочитая русские буквы.
  ...Медовый месяц подошел к концу. Халену пора было возвращаться к своим обязанностям. Путь домой для него должен был быть долгим: помимо визита в столицу Хадары, носившую то же название, он планировал проинспектировать два военных гарнизона на берегу Фарады.
  До города было недалеко. Солнце слепило глаза. Белый камень дороги сверкал под его лучами, как металл. Слева, на западе, низко над землей стоял месяц Нееоманы, малозаметный в жарком мареве, почти прозрачный. Евгения давно обратила внимание, что именно в эти дни, когда дальняя спутница планеты лишь ненадолго показывалась над горизонтом, у нее сильнее всего болела голова. Вот и сейчас она боролась с желанием сойти с коня, скрыться от бьющего в глаза солнечного света в удобном фургоне. Об этом просили ее подруги, но царица пока все же держалась верхом рядом с мужем. Добрый Знаменосец нес ее мягкой иноходью, покачиваясь из стороны в сторону и прислушиваясь к малейшему натяжению повода.
  На пути им то и дело попадались солдаты, а то и целые отряды, передвигающиеся между городками под знаменами своих командиров либо под царским вымпелом. Фарада была пограничной рекой. Здесь, в среднем течении, ее ширина в это время года достигала местами полутсана - около шестисот метров, - но военные утверждали, что это не мешает встретить на иантийских землях шпионов с западных территорий. Мирные жители посмеивались над ними, поскольку хорошо помнили, что последний шпион с левого берега был пойман восемь лет назад. И все же, несмотря на это, побережье на всем своем протяжении - более пятисот тсанов - тщательно охранялось. У истоков реки, там, где граница проходила по земле, стоял мощный гарнизон хадарян. А ближе к устью расположился постоянным лагерем царский полк. Между ними постоянно курсировали гонцы, а всю территорию от самого берега и на пятьдесят тсанов вглубь патрулировали вооруженные отряды.
  - Не совсем понимаю, почему одни полки - твои, а другие - хадарян? Разве они все не подчиняются тебе? - спросила Евгения.
  - Я главнокомандующий всеми военными силами, - согласился Хален. - Но непосредственно мне подчиняются лишь полки, набранные из моих людей, тех, что живут на моей земле. Часть иантийских земель испокон века принадлежит рассам. Ты видела сильнейших из них на нашей свадьбе.
  - Расс - значит сильный. В моем мире их называли лордами или баронами. Крупные землевладельцы. Получается, что они независимы? Они не подчиняются тебе?
  - Разве можно не подчиняться царю? Как офицеры они подчиняются непосредственно мне. Больше никто не имеет права отдавать им приказы. Как граждане страны они исполняют ее законы. Но, будучи владельцами крупных территорий, рассы освобождены от уплаты земельного налога. Вместо этого они обязаны вести торговлю, платить пошлины, обучать военному искусству своих людей и содержать собственные отряды, над которыми я не властен.
  - Но в таком случае твои солдаты обучаются и тренируются отдельно от их воинов. Как это сказывается на качестве подготовки?
  Хален рассмеялся.
  - Надо же, какие неженские вопросы приходят тебе в голову! Мысль верная. Эта проблема была решена еще моим дедом. Ты этого пока не знаешь, но скоро увидишь, что я провожу в Киаре очень мало времени. Моя обязанность как главнокомандующего - проведение по всей стране военных смотров и маневров, в которых принимают участие все полки. Царские и провинциальные солдаты постоянно соревнуются между собой. Конкуренция - это то, что держит их в тонусе. Да и наглые дикари не дают ребятам расслабляться.
  - Вы о них говорите, как о животных...
  - Они и есть животные. Сама подумай, за Фарадой их земли простираются почти на семьсот тсанов до самого океана. А с севера на юг они и вовсе бесконечны. И вся эта земля покрыта непроходимыми лесами! На этой территории можно было бы расположить две Ианты, а живут там сотни мелких племен, которые даже между собой не могут договориться. Те, что поближе к Фараде, еще более-менее цивилизованны, но они не желают вырубить лес, развести стада и кормиться трудом своих рук, как это делают в остальных странах. Они живут охотой и грабежом, переплывая реку и нападая на наши села. Мой дед пробовал пойти на них войной, но заблудился в лесах, увяз в болотах, а их маленькие лучники с вершин деревьев закидывали воинов стрелами... Царь отступился. Потом еще долгие годы они мстили нам. Тогда иантийцы еще брали их в плен и пытались использовать как рабов. Но без толку. Эти дикари не приспособлены ни к какой работе. С полей и заводов они сбегали обратно в лес, да еще успевали прирезать своих хозяев. А в городах они сразу спивались и умирали, либо же умирали просто так, от тоски по своим деревьям, заросшим лишайниками...
  Перед взором Евгении вставали эти маленькие темнокожие люди, похожие на индейцев Амазонки или обитателей экваториальных африканских джунглей. Она как наяву видела их малоподвижные раскрашенные лица... Солнце, казалось, застыло в зените, светя прямо ей в лицо. Голова гудела. Она закрыла глаза, и вокруг поплыли разноцветные круги. Она натянула повод, чтобы повернуть Знаменосца к катящемуся позади фургону. В тот же момент в рядах следовавших за ними гвардейцев зазвучали взволнованные голоса, и один из всадников, зашатавшись, завалился на бок и сполз на землю, поддерживаемый товарищами.
  Хален и Евгения одновременно повернули коней. Спешившись рядом со столпившимися офицерами, она опустилась на колени рядом с упавшим мужчиной. Его тошнило. Он стонал, прикрывая обеими руками живот.
  - Начинаю жалеть, что не взяли с собой врача, - сказал Хален. - Где болит, Йени?
  - Живот... С ночи болит. Думал, пройдет. Но, похоже, до Хадары я не доеду...
  Евгения оторвала его руки, коснулась пальцами тела. Йени застонал.
  - Жар, тошнота, боль внизу живота. Скорее всего аппендицит. Здесь нужен врач, который... который сделает разрез и уберет изнутри гной.
  - Хирург, - подтвердил Хален и поднялся. Приказал офицерам: - Несите его в фургон. Придется двигаться быстрее.
  Девушки помогли уложить офицера на кучу одеял. Возница свистнул, фургон дернулся с места. Сидя в полутьме рядом с Йени, Евгения непроизвольно напрягала все мышцы, словно пытаясь этим защитить его от немилосердных толчков.
  - Не доеду, госпожа, - прохрипел он. Его лицо посерело от боли.
  - Тихо-тихо. Согни ноги. Давай я буду держать тебя за руку, вот так. Доедем. Скоро доедем.
  Голова раскалывалась на части. Ей казалось, что над мужчиной висит черное облако его боли. Она даже повела рукой, пытаясь его развеять. Хотелось остаться одной, не слышать мучающих ее стонов. Но фургон в кортеже был только один, а снова выйти на солнце она была не в состоянии. На какое-то время она словно бы провалилась в забытье, из которого ее вывел луч света. Отдернув ткань, служившую повозке задней стенкой, внутрь заглянул Хален. Евгения перевела взгляд на офицера. Оказалось, он давно уже молчит - спит, и его лицо постепенно приобретает нормальный цвет.
  В Хадаре, в доме губернатора, ждал врач. Евгения пришла в себя и попросилась было присутствовать на операции, но Хален так на нее посмотрел, что она сразу сникла, покорно направилась в отведенную ей комнату.
  - Ну что вы, дорогая, как же можно? Ведь это мужчина, да еще и военный. Кровь, пот, крики... О чем вы только думали? - говорила Армина Хисарада, разливая по крохотным фарфоровым чашечкам чай. - Я прослышала, вы интересуетесь медициной. Это, конечно, прекрасно, - травы, листья, настои и мази... Да, я сама когда-то этим увлекалась. Но резать живое тело - это неженское дело. Попробуйте напиток, я сама заваривала. Очень ароматный, правда? Можете угадать, на каких травах настоян?
  Евгения, одетая в роскошный ночной халат Армины, мелкими глотками пила чай, отдававший валерианой и мятой. Ни настоящего чая, ни кофе в Ианте не было, но травяные настои и отвары пользовались большой популярностью. Хозяйка с чашкой в руке порхала по комнате, то поправляя тюль на окне, то чуть переставляя какую-нибудь статуэтку, коих множество стояло на комодах и столах. Младшая, двенадцатилетняя дочка Хисарадов уютно устроилась в кресле-качалке с вышиванием в руках. Армина похвасталась ее работой, и разговор плавно перетек к приятным темам: новой моде на пышные, перехваченные лентами у локтя рукава и кружевное нижнее белье. С удовлетворением убедившись, что юная царица в женских вопросах разбирается все же лучше, чем в грубых мужских болезнях, хозяйка продемонстрировала ей свои юбки и сорочки и, насладившись похвалами, откланялась. 'Прелестная девушка, - думала она про Евгению. - Несколько взбалмошна, но это у нее по молодости'.
  Хален собирался направиться из Хадары сначала в южный гарнизон, а потом доехать и до северного. Медлить было незачем; он хотел выехать уже завтрашним утром. Рашил отправлялся с ним, а его супруга со своей свитой должна была сопроводить в Киару царицу. В городе царь встретил Ханияра: как всегда в это время года, священник проводил здесь обряды, призывая милость земли и небес на сады и виноградники. Хален воспользовался встречей, чтобы посоветоваться: последняя выходка жены переполнила чашу его терпения, и он не знал, как вести себя дальше.
  Они беседовали в красивом саду Армины. Ханияр не перебивая выслушал его и еще некоторое время молчал, оглаживая бороду длинными пальцами, многие годы не знавшими никакой тяжелой работы.
  - Что ж, не пристало царю учить жену, - сказал он наконец. - Предания говорят нам, что олуди редко ошибаются в своих поступках. Они чуют ветер за пять тсанов - так называли это наши предки. А еще они говорили, что олуди не ходят старыми путями. Евгения, скорее всего, сама не понимает, что толкает ее на столь необычные действия. Но она следует за своей душой, а душа олуди видит свет на сто лет вперед. По крайней мере, так написано в книгах. Я понимаю, что тебя смущает. Наши женщины не отличаются физической активностью. Однако не потому ли, что мы, мужчины, ради собственного удобства убедили их в том, что это неправильно и некрасиво? Я читал, что в древности немало было славных жен, которые правили своими землями твердой рукой и не боялись давать советы мужчинам. К тому же твоя жена учится не только сражаться на мечах, но и лечить людей. Она не боится крови, ее рука тверда. Чем же ты недоволен? Кто знает, что несет нам будущее? Олуди не зря пришла именно в этот год. В нужный момент она даст нам помощь, в чем бы та ни заключалась.
  Хален кивнул, ничего больше не сказал. Пройдя под яблонями, опустившими к земле кудрявые ветви, он вышел во двор, услышал за распахнутыми дверями дома нежный перебор струн. В зале слуги убирали со столов остатки ужина, и Пеликен, примостившись на трехногом табурете, наигрывал на лютне невнятную мелодию. Он не дежурил сегодня и потому был без мундира. Его белая безрукавка, казалось, светилась в темноте.
  - Пойдем со мной, - велел Хален.
  Пеликен был одним из гвардейцев царя - его товарищей по детским играм либо по военной школе, которую проходили в Ианте большинство мужчин. 24 года - возраст зрелого мужчины, но в Пеликене сохранилось немало юношеского задора. Кое-кто в Киаре полагал, что его отцом был сам царь Барахия. У него и правда было что-то общее с Халеном: так же весело смотрели яркие глаза, так же падали на лоб длинные черные волосы. Ни одна юная горничная и ни одна красивая дама не могли чувствовать себя в безопасности рядом с ним. Впрочем, Хален прекрасно знал, что за последние месяцы молодой офицер растерял славу опытного сердцееда. Словно тень он следовал за Евгенией, ловил каждый ее взгляд, бросался исполнять каждое приказание. Он перестал хвастаться любовными похождениями - видно, не хотел, чтобы слухи об этом дошли до юной царицы. Халена это забавляло, а теперь он решил поставить чувства товарища на службу себе.
  - Я даю тебе поручение, Пеликен, - сказал он, останавливаясь в тени старой яблони. Офицер вытянул руки по швам и не сводил с него глаз. - Завтра Евгения вернется в Киару. Отправляйся с ней. Пока меня не будет, ты станешь охранять ее... - Пеликен дернулся, открыл было рот, но Хален погрозил ему. - Будешь ее личным телохранителем. Подбери пару ребят себе в помощь, если нужно. Я начал учить ее обращаться с оружием. Думаю, она захочет продолжить. Научи ее всему, о чем попросит. Только смотри...
  Он снова строго погрозил Пеликену пальцем.
  - Если, не приведи случай, чего себе сломает, я с тебя шкуру спущу!
  Тот уже приплясывал на месте, как борзая на сворке.
  - Все сделаю! Клянусь, что не подведу! Ты же знаешь, госпожа Евгения всем нам дорога, как... совсем как ты, мой господин.
  - Ну, ступай, - смягчился Хален. Тут же перебил сам себя: - И смотри, Пеликен, узнаю, что ты ей песни поешь или морочишь голову своими бреднями, - я с тебя не просто шкуру спущу, а...
  - Не беспокойся, - улыбнулся офицер. - Если ты что такое услышишь, можешь мне сам все кости переломать. Только я к ней не подойду и никого другого не подпущу...
  
  5.
  Теперь жизнь Евгении шла по-новому, и она быстро забыла маленький дом царицы, где прожила зиму. Просыпаясь, она подбегала к окну, распахивала раму. В спальню врывалось дыхание моря. Во дворе под окном суетились люди: слуги катили огромные винные бочки, кухарки пронзительными криками подзывали поварят, гвардейцы устраивали шуточные поединки или плясали, выстроившись в круг... На крыше голубятни, что приютилась у крепостной стены, чистили перья белые голуби. В иные дни именно они будили Евгению: примостившись за окном, стучали клювами в стекло и ворковали, требуя зерна.
  Царская башня была четырехэтажной, и на каждом этаже умещалось всего по одной комнате. Халену больше было ни к чему: он здесь лишь ночевал, проводя весь день в городе или отправляясь в долгие поездки по стране. И Евгения тоже в башне не задерживалась. Большую часть дня она проводила в хозяйственных хлопотах, которые в Ианте и являлись главной обязанностью царицы. После смерти матери Халена эти задачи взял на себя Махмели, но теперь он решительно переложил часть дел на плечи молодой хозяйки. Многое здесь за последние годы расшаталось, и Евгении приходилось нелегко.
  В чем-то ей помог прежний опыт: ведь и раньше по какой-то причине именно на нее возлагали ответственность за проведение самых разных школьных мероприятий, да и в дружеских компаниях, в походах и дальних поездках из всех сверстников именно Евгения неизменно оказывалась лидером. Сама она никогда к этому не стремилась, даже наоборот, предпочла бы остаться на вторых ролях. Но ее характер не мог смириться с разбродом и шатанием, возникающими в любом лишенном командира коллективе, и каждый раз она, сама того не замечая, быстро устанавливала свой порядок.
  Пришлось ей заняться этим и в замке. Махмели физически не мог уследить за всем, и со временем часть слуг начала отлынивать от работы. При том, что челяди в замке было больше чем нужно, на общем положении дел это вроде бы не сказывалось. Однако один вид болтающихся без работы людей приводил Евгению в состояние недовольного возбуждения. Часто эти мужчины и женщины и сами не знали, в чем заключается их функция в большом хозяйстве. Евгения проинспектировала все службы, определила, где людей больше, чем нужно, а где не хватает, и решительно занялась перераспределением сил. Не все слуги были этим довольны. Но авторитет олуди оказался для них несокрушим: стоило ей сдвинуть брови и добавить строгости в голос, как недовольные умолкали и шли туда, куда она их послала. На работу над дисциплиной должен был уйти не один месяц, но уже через несколько недель распорядитель признался, что командовать слугами стало легче, да и приказы его теперь исполнялись быстрей.
  Евгения с удовольствием бывала на кухне, где готовились десятки блюд: более изысканные - для царской семьи, офицеров и гостей, и попроще - для слуг. С не меньшим удовольствием входила она в просторные конюшни, беседовала с конюхами, выезжала своих лошадей, нередко отправляясь на ближайшие пастбища, где откармливался и отращивал шерсть царский скот.
  Правила этикета не позволяли ей посещать казарму, где жили гвардейцы, но все офицеры постоянно находились на ее глазах, и она была хорошо осведомлена об их делах. Нередко ей приходилось прекращать споры, а то и удерживать молодых людей от дуэлей. Иантийские мужчины, при всей галантности и доброжелательности к дамам, друг с другом были порой чересчур агрессивны, только и искали повод для драки. Евгения просто не понимала, что могло на протяжении уже сорока лет удерживать их от объявления войны какой-нибудь из соседних стран.
  Бывала она и в винных подвалах, где тянулись бесконечные ряды темных, запыленных бутылей, а у стен стояли огромные деревянные бочки. Могла часами путешествовать по обширнейшим складам, составлявшим целый городской квартал. Сюда со всей страны свозились предметы, что принимались в качестве налогов: из Хадары - ткани и кожи; из Ферута - дерево и мебель; медь и серебро, стекло и стеклянные изделия - из Дафара... В другом квартале, примыкавшем к замку, в светлых высоких домах дни напролет трудились ткачихи, портные и вышивальщицы. Они работали на царскую семью, но большая часть их продукции шла на продажу, в том числе и в другие страны. Кузнецы, оружейники, ювелиры, ткачи создавали вещи непосредственно для царя; но поскольку сам он никак не мог потребить такое их количество, то они продавались с клеймом царского дома Киары, что означало высшую степень качества.
  Вместе с тем такое мелкое кустарное производство стало уже не более чем отмирающей традицией. Ремесленники Ианты давно создали крупные объединения, в которых труд и сама жизнь шли по раз и навсегда определенным законам. На юге страны, в провинциях Ферут и Дафар, существовали заводы, выпускающие металлы, оружие, стекло, краски, бумагу, а в Хадаре - большие текстильные фабрики. Медные и серебряные рудники, каменноугольные шахты работали в промышленных масштабах. До паровозов здесь еще не додумались, но энергия пара все чаще применялась в промышленности и речном судоходстве. Горы, называемые в Ианте Шедизскими, а в Шедизе Иантийскими, предоставляли людям Матагальпы все основные металлы. Так, если серебро и медь достались Ианте, то железо добывали в Шедизе, а по месту расположения золотых копей проходила граница трех государств: Шедиза, Ианты и Матакруса. Собственно, все войны на протяжении последней тысячи лет сводились именно к определению владельца рудников. Но поскольку месторождения различных металлов находились в сотнях тсанов друг от друга, постольку правителям пришлось в конце концов прийти к соглашению. Золото досталось по преимуществу крусам; однако без железа золото трудно сохранить, а практически все места его добычи оказались на территории Шедиза. Ианта владела медными рудниками, где добывали также и серебро. Сорок лет назад были заключены священные договоры, окончательно определившие рубежи трех стран и систему взаимных расчетов. Они неукоснительно соблюдались всеми правителями, и ни разу за эти годы ни одна сторона не предъявила другой претензий.
  Это объясняло и антипатию иантийцев к жителям северо-запада. Жаркое солнце горячит кровь, агрессия требует выхода. Ссориться с сильными соседями нельзя; религиозных распрей эти люди не знали в принципе; и воинственность нашла естественный выход в ненависти к единственному противнику, с которым можно сражаться. Можно - значит, нужно. И вот тысячи иантийцев посвящали свою жизнь военной службе, считая высшим счастьем в жизни оказаться на несколько месяцев на западной границе и вступить в бой с дикарями. Кроме того, все мужчины, от крестьян и рабочих до богатейших коммерсантов, врачей и юристов, в юности проводят два года в военных лагерях, где получают боевые навыки. Если учесть при этом, что и во всех без исключения школах мальчики ежедневно состязаются друг с другом на спортивных площадках, вывод напрашивается однозначный: Ианта - страна военных.
  Здесь нет дворянства в его европейском варианте, со множеством титулов и привилегий. Крупнейшие наследные землевладельцы командуют собственными полками и считают честью, что подчиняются одному лишь царю. А любой выходец из народа может добиться почестей и богатства, удачно проявив себя на военной службе. Достойнейших царь награждает пастбищами, виноградниками и плантациями тутовых и оливковых деревьев. Если их сыновья тоже рекомендуют себя отличными воинами, земли переходят к ним; если они предпочитают связать свою жизнь с торговлей или чем-то иным, имение возвращается в царский фонд.
  В последние годы, в связи с развитием промышленности, в обществе Ианты рождалась новая формация - владельцев крупных предприятий, производящих сталь, чугун, стекло, кожи, шелковые, льняные и шерстяные ткани, бумагу... Некогда правители позволили своим воинам, купцам и рассам начать новое дело, сулящее немалую выгоду. Теперь дети и внуки этих новаторов богатеют на глазах. Они платят немалые налоги деньгами и продукцией. Государство обеспечивает армию оружием, изготовленным из их металла, и мундирами, сшитыми из их кож. Остаток продукции они продают, оживленно торгуя на внутреннем и внешнем рынках, развивая банковскую систему и выпуская акции новых предприятий.
  Вместе с тем в Ианте существуют и бедняки, и нищие, хотя Евгении пока еще не приходилось слышать о голодных бунтах. Поразмыслив, она поняла, что в здешнем климате практически невозможно умереть от голода или холода. Земля чересчур изобильна. В любой речке можно наловить рыбы на обед и закусить фруктами с деревьев, растущих на каждом углу. Все леса страны (которых осталось не так уж много) принадлежат царю - только это смогло защитить зверей от поголовного истребления. Большая их часть считается заповедной, однако кое-где все же имеют право охотиться все граждане страны. Недостаток дичи восполняется бесчисленными стадами домашних животных и птицы.
  Скорее всего, размышляла Евгения, именно переизбыток природных богатств тормозит прогресс. Здесь выплавляют первоклассную сталь, но не знают огнестрельного оружия; строят сложнейшие мосты и дамбы, но высшие слои общества не разделены на дворян и буржуа. Развитие идет по отличному от Земли пути, и невозможно предугадать, что будет через десять, через сто лет. Она и не пыталась угадывать. Кто она такая, чтобы решать подобные задачи? Вчерашняя школьница, она через год забудет все, что изучала одиннадцать лет. Здесь от нее требовались совсем другие умения.
  Ее жизнь вовсе не была легкой и приятной. По крайней мере первое время, пока она не свыклась с местными законами. А их было предостаточно! Без строгого этикета не обойтись в обществе, разделенном на господ и слуг. Интуитивно Евгения поняла это в первый же день и, не осознавая того, сразу же постаралась встать вровень с господами. Уронить свое достоинство хотя бы в какой-нибудь мелочи значило потерять лицо навсегда. Знатные иантийцы рождаются со знанием этой непреложной истины, а Евгения сначала неосознанно, а затем и намеренно перенимала манеры своих новых друзей.
  К незнакомым людям следует обращаться на 'вы' до тех пор, пока узы дружбы или общего дела не позволят сблизиться. Мужчины и женщины называют друг друга 'мой господин' и 'моя госпожа', и точно так же они обращаются к царю и царице, подчеркивая свое почтение одной лишь интонацией. Не существует никаких 'величеств', 'сиятельств' и 'светлостей', зато есть десяток тонов и полутонов, позволяющих собеседникам сразу же определить свой взаимный статус. Мужчины безупречно внимательны к женщинам, а тем позволяется в ответ проявить легкое кокетство. При встрече мужчина обязательно целует руку дамы, та отвечает наклоном головы. Друг друга рассы приветствуют, поднимая к лицу открытую ладонь, менее знатные склоняются перед более знатными. При этом в отношении подданных к царю существует множество нюансов. Замковый слуга может крикнуть: 'Господин, беги скорей в конюшню, твоя кобыла ожеребилась!' - а первый министр и близкий друг Халена Бронк Калитерад на заседании Совета с холодной учтивостью произнесет: 'Смею просить вас, государь, обратить внимание на этот отчет из Дафара...'
  Евгении больше ни разу в жизни не пришлось мыть полы или самой шить себе одежду. Но она имела право сама чистить денник своего коня, приготовить обед мужу и его друзьям и читать вслух документы государственной важности, пока цирюльник бреет Халену бороду. Она училась обращаться к слугам с покровительственной вежливостью, к знакомым - с приветливым интересом, а к друзьям - с той остроумной легкостью, что выше всего ценилась в среде аристократов. Однако старые привычки оказались упрямы: она продолжала смотреть на каждого прямым открытым взглядом, который очень скоро полюбили все, от десятилетнего мальчика-пажа, державшего за спиной ужинающего царя винный кувшин, до строгого первосвященника Ханияра. И два-три десятка женщин, челядинов, гвардейцев и детей неизменно следовали за царицей, когда она обходила свой большой дом, распоряжалась сотней слуг, составляла меню на двести персон и выслушивала управителей имений своего мужа, приезжавших к ней со всех концов страны.
  ***
  - Ты не думаешь! Думать нужно всегда. Лучше двигайся медленнее, но постоянно оценивай, что происходит!
  Пеликен в очередной раз выбил меч из ее рук. От его удара по щиту левая рука еще гудела. Евгения отшвырнула щит, засучила рукава куртки, но телохранитель сдернул их обратно.
  Хален уехал в порт. Евгения решила потренироваться с Пеликеном. Сегодня они впервые сменили деревянные мечи на стальные, да и щиты взяли тяжелые, прочные, не то что плетенки, с которыми тренировались раньше.
  Евгения давно уже сшила себе наряд для тренировок. Поверх нижнего льняного платья она надевала длинную кожаную юбку с разрезами и такую же куртку. Толстая кожа предохраняла тело от ударов и не сковывала движений. Стоявший напротив Пеликен был в легкомысленной безрукавке, как и всегда: свою форму он надевал только во время дежурства. Это злило Евгению, поскольку означало, что он не принимает ее всерьез несмотря на то, что от деревянного меча ему досталось уже немало царапин и синяков. Но сталь - другое дело, она тяжелее и точнее. Если Евгения его достанет - царапиной не обойдешься... Пока однако ее атаки ничем не закончились. Он легко отбивался да еще находил возможность шутить.
  - Продолжаем. Не бросайся на меня, как леопард на теленка. Следи за руками и корпусом.
  Они повторили, потом еще раз и еще.
  - Ты дышишь, как старая бабка! - кричал Пеликен. - Бабушка, который час? Не пора ли тебе вернуться к вязанию? Попробуй зайти справа. Я открываюсь. Успеешь?
  Он умел разозлить ее с полуслова, обращаясь, как с неуклюжей неумехой. Разъярившись, она безоглядно бросалась в атаку и начинала ошибаться, над чем Пеликен тут же смеялся, и Евгения злилась еще сильнее. Кончилось все печально: она заставила его сделать несколько шагов назад и наступить на забытый щит. Пеликен запнулся, и она в последний миг успела отвести меч, всего лишь зацепив его руку. Это была уже не деревяшка - лезвие распороло кожу, и на белый от старости дощатый пол площадки для фехтования закапала кровь. Оказались перерезаны вены над запястьем, те, что проходят прямо под кожей. Евгения с изумлением увидела, как Пеликен побелел и зашатался. Она приобняла его и скорее повела к скамье. Упав на мраморное сиденье, он прислонился к стене и закрыл глаза.
  - Дай руку!
  Одной рукой она пыталась выпрямить мышцы, словно сведенные судорогой, а другой развязывала шнурок, что перетягивал ее косу. Как назло, на площадке никого не было: в этот полуденный час обитатели замка дремали в прохладном зале или в гамаках, растянутых между деревьями в парке. Даже девушки, неизменно сопровождавшие царицу, куда-то подевались. Кровь все текла и текла, заливая белые штаны Пеликена, шнурок запутался в волосах, а сам он ничем не собирался ей помочь.
  - Ты можешь хотя бы открыть глаза? Это всего лишь твоя кровь! Ты только вчера рассказывал мне, скольких дикарей убил два года назад. Тогда ты тоже на них не смотрел?
  - На свою кровь я смотреть не могу, - процедил Пеликен сквозь зубы.
  Его бритое лицо с кожей нежной, как у девушки, побледнело, и только на скулах алели пятна. Евгении оставалось лишь покрепче пережать руку ниже пореза. От его испуга ей тоже стало не по себе. Рассеянно водя пальцами над раной, она бормотала по-русски, успокаивая сама себя:
  - Кровь, уймись, рана, затянись. Порез ерундовый, главное, чтобы кровь скорее свернулась и закрыла его. Наложим чистую повязку, и через пару дней ты об этом и не вспомнишь...
  Она увидела рядом со скамьей кувшин. Кто-то из подруг перед тренировкой поставил его здесь, чтобы царица могла освежиться холодной водой. Евгения дотянулась до него, полила рану, продолжая уговаривать:
  - Уймись, кровь, уймись! - а потом еще и закрыла ее обеими руками, словно пытаясь остановить кровь силой мысли.
  Пеликен наконец открыл глаза и как-то странно взглянул на нее. Перевел взгляд на руку. Евгения отняла ладони. Линия пореза была совершенно чистая, не кровила, и края ее соединились. Припухлость на глазах спадала, и через минуту на месте глубокого пореза осталась лишь красная царапина. Пеликен вновь прижал к ней ладонь Евгении.
  - Олуди, - прошептал он, - ты лечишь прикосновением.
  Она отмахнулась.
  - Наверное, вода какая-то... особенная. Или на тебе вообще все как на собаке заживает.
  Но многочисленные шрамы на его руках и груди говорили о другом. Пеликен смотрел на нее, и на его лице все явственней проявлялся восторг.
  - Йени говорил, что ты заставила его боль уйти. Мы ему не верили...
  - Йени?
  - Парень, которого прихватило на пути в Хадару. Помнишь? Врач вынул из него пригоршню гноя вместе с куском кишки. Он до сих пор всем рассказывает, что если б не ты, он бы загнулся в дороге.
  - Но что я сделала?
  - Он говорит, ты велела его боли уйти, развеяла ее руками.
  Евгения напрягла память.
  - Не помню, чтобы я что-то такое делала.
  Пеликен осторожно поднял руку.
  - Смотри!
  На месте царапины остался тонкий шрам, и только кожа в этом месте еще розовела - нагрелась под ее ладонями. Евгения пожала плечами.
  - Не говори об этом никому, хорошо?
  - Если ты приказываешь!
  Он вскочил, поклонился. Бледность ушла, и Пеликен снова повеселел. Он поднял щит.
  - Еще одно правило воина: не разбрасывай оружие где попало!
  - Прости меня. Я забыла.
  - И еще одно правило: царицы никогда не просят прощения! - рассмеялся он. - Предлагаю на этом закончить с мечами и перейти к метанию дротиков. Начинай, а я переоденусь.
  Ей давно уже казалось, что в этом мире что-то не то с красками. Метая дротики левой рукой (Евгения была правшой, и левой рукой не могла делать ничего, разве что застегивать пуговицы, а потому старалась развивать обе одинаково), она то и дело оборачивалась на Пеликена. Его силуэт всегда окружал радостно-золотистый ореол здоровья. Сейчас ей почудилось, что он заметно побледнел. Невдалеке прислонилась к чахлому деревцу ее подруга Ашутия - у нее голубое пятно на уровне солнечного сплетения, но, быть может, Евгении это только кажется оттого, что она знает про ее больной желудок?
  Она опустила дротик, велела Пеликену:
  - Пойдем! - и зашагала прочь.
  Во дворе Евгения раскланялась с Махмели и поднялась на стену. Отсюда ей было видно и слышно все, что делалось на территории двора. Какие-то люди, искавшие распорядителя на кухне, увидели его у главного крыльца замка и бросились следом. Заметив их, старик попытался скрыться, но они поймали его прямо на крыльце. Поймали и завели бесконечный разговор о каких-то неоформленных пропусках, о танцорах, что не могут из-за проволочки попасть в замок, об излишней строгости начальника караула. Махмели горячился, размахивал руками.
  - А музыканты, музыканты! По десять раз выходят из замка, а я им пропуска оформляй! Вы понатащили бездельников, а виновата охрана. Ничего не буду делать. Не просите. Пусть сидят ваши трубачи и лютнисты где положено...
  - Пес с ними, с музыкантами, да как же, уважаемый, певицы? У нас с вами был уговор, певицы должны были прибыть вчера... Знаю, что у вас дела, почтенный, у меня тоже дела...
  - К начальнику караула! - кричал распорядитель. - Идите и просите, а я занят. У меня царские гости, нужно устроить... Идите в караульную...
  Но его хватали за руки:
  - Дело деликатное. Вы понимаете, мы же не ковры поставляем и не по-суду, - началось таинственное подмигивание. - Займитесь, уважаемый. Ва┐ши солдаты недостойны...
  Махмели всплеснул руками, и все трое заголосили так звонко, так быстро, что Евгения потеряла нить разговора. Махмели, забыв о делах, доказывал, что караульная служба в данном деле так же компетентна, как и он сам. В его страстный монолог вплелись и злополучные танцоры, которые весь день ходят в город и из города, и всякая шушера, которой место под мостом, и деликатные дела с певицами - с какой стати он должен ими заниматься? Он так разошелся, что в его голосе явственно проявился шедизский акцент, хотя прошло больше тридцати лет с тех пор, как он покинул свою родину.
  Евгения приблизительно понимала, о чем идет речь. Мужчины были представителями Союза музыкантов - организации, объединившей всех профессиональных музыкантов, композиторов, танцовщиков и певцов страны. Они еще на прошлой неделе договорились с Махмели о выступлении в замке танцоров, приехавших из Ферута. Одновременно с этим представители музыкантов предлагали богатым жителям столицы взять на временное содержание молодых певиц. Это предложение заинтересовало некоторых гвардейцев, которые могли позволить себе такую роскошь. Певицы были, пожалуй, единственными представительницами прекрасного пола в Ианте, пользовавшимися относительной свободой нравов. Обычай был столь древний, что никто с ним не боролся. Однако царский распорядитель не желал ничего об этом знать, полагая, что один намек на участие в этом деликатном деле бросит тень на его репутацию, и решительно отсылал собеседников к начальнику замковой стражи Зенгуту.
  Она так пристально вглядывалась в фигуры стоявших на крыльце мужчин, что заболели глаза. И все же она ясно видела мерцающее пурпурное облако раздражения над головой распорядителя, а когда он поворачивался к ней спиной, пунктирная линия его позвоночника пульсировала черным.
  - Хорошее ли здоровье у Махмели? - спросила она своих спутников.
  Пеликен пожал плечами, а Ашутия с готовностью ответила:
  - Он никогда не жалуется на плохое самочувствие. Разве что ворчит иногда, что от беготни и бесконечных хлопот у него спина болит.
  Евгению окликнули: ей пора было принимать работу швей, выполнивших заказ по пошиву постельного белья для гостевых домов. Как была в кожаном костюме, она быстрым шагом вышла за ворота, повернула в квартал мастериц. Между деревянными белеными домиками вились выложенные темным камнем тротуары. Окна были распахнуты настежь, и в их матово-белых стеклах отражалось солнце. Пеликен даже задержался у одного, чтобы взглянуть на свое отражение. Под окнами благоухали пышные клумбы: розы, хризантемы, лилии росли здесь до зимы, сочетая свое разноцветье в сложных узорах. Кое-где между клумбами возвышались раскидистые деревья, укрывавшие помещения от солнца. Из комнат доносилось пение, и у Евгении, как всегда, замерло сердце, настолько красивы были голоса женщин.
  В этих скромных домиках жили швеи и ткачихи. Здесь же они и работали и все как одна привставали от своих станков и машинок и кланялись царице, когда она проходила мимо. Она приветствовала их ласковыми словами и улыбкой.
  - Сюда, госпожа моя, - старшая мастерица провела Евгению в зал, где за длинными столами сидели девушки, и указала на дверь в противоположном углу.
  Здесь стояли ряды швейных машин с ножным приводом, приводивших Евгению в умиление своей схожестью с той, которую она нашла когда-то в детстве на чердаке деревенского дома своей бабушки. В другой половине зала работали вышивальщицы. Все это были женщины разного возраста, от совсем юных до старушек. Их кожа была светлой, ведь они нечасто выходили на солнце. Черные и каштановые волосы уложены в сложные прически и перевиты лентами, глаза радостно улыбаются при виде молодой госпожи. Пеликен, конечно же, задержался в зале. Осматривая кипы шелковых простыней и наволочек в соседней комнате, Евгения слышала, как он шутит и как женщины отвечают ему веселым смехом.
  Среди вышивальщиц выделялась одна девушка. Она была с юга - об этом говорили более светлые, чем у других, русые волосы и серые глаза. Развлекая разговором ее подруг, Пеликен то и дело кидал на нее взгляды, от которых она краснела и бледнела. Евгении пришлось окликнуть своего телохранителя, но и уходя он еще раз обернулся и подмигнул красивой вышивальщице. Евгения не удержалась, принялась поддразнивать его.
  - Ай-ай, Пеликен, а я-то думала, что ты давно уже не смотришь по сторонам!
  Но его непросто было смутить.
  - Мое сердце принадлежит только тебе, госпожа моя. Но как быть с телом?
  - Когда же ты успеваешь ухаживать за девушками? Ты же до ночи от меня не отходишь, да и утром, когда бы я ни встала, ты уже на ногах!
  - И не говори, - вздохнул он. - Спать просто некогда!
  Она рассмеялась. Роль Пеликена в замке чем-то напоминала роль шута. Любимец Халена, избалованный капризный шалопай, он всегда был готов и на шутку, и на подлость. Его мало любили другие гвардейцы: родом из обедневшей семьи, однажды он слишком стремительно выскочил на глаза царю, напомнив тому об общих школьных годах, прочно занял место под солнцем и не намерен был никому его уступать. Он был умен и знал в замке и в Киаре все подводные течения. Его слова всегда были остры, этого языка опасались даже государственные мужи. Царь любил его как младшего брата и все прощал. Большего ловеласа в Киаре нет: Пеликен не пропускал ни одной юбки и не знал, когда нужно остановиться. Даже глубокая влюбленность в царицу не мешала ему, как и прежде, в каждую свободную минуту искать развлечений. Евгения вполне могла себе представить, что ее верный телохранитель не спит ночами, обольщая вышивальщиц, или жен сановников, или каких-нибудь красивых горожанок. А утром, свежий и бодрый, он встречал ее в Большом зале и не отходил весь день.
  Вот как вышло, что она продолжала упражняться с оружием даже тогда, когда интерес к этому у нее почти угас. Будучи офицером царской гвардии, Пеликен обязан был, как и все, каждый год сдавать экзамены на соответствие должности, а также принимать участие в смотрах и состязаниях. Не имея возможности покинуть царицу, он настоял на том, чтобы она занималась вместе с ним. 'Иначе мое место быстренько займет какой-нибудь молокосос, и придется мне ухаживать за рыбачками, ведь жалованья-то не будет!' - говорил Пеликен. Но гораздо больше офицерского жалованья (весьма немалого!) для него значил почет, достающийся на долю царских телохранителей. Все иантийцы, от мальчишек, упражняющихся в школе на деревянных мечах, до сыновей богатейших рассов, мечтали попасть в гвардию Халена. Однако дело это было почти нереальное: каждого из тридцати пяти гвардейцев царь отбирал и назначал сам.
  Хален мог бы рассказать жене, что в настоящем бою от Пеликена и раньше было немного толку. Он бросался в бой сломя голову лишь для того, чтобы доказать самому себе свою храбрость, и товарищам нередко приходилось потом его выручать. При всей своей физической силе и боевых навыках Пеликен все же был придворным, а не воином: знал толк в интригах и хитроумных речах, умел читать между строк, улавливая самые слабые изменения в атмосфере замка. Именно поэтому Хален и назначил его телохранителем Евгении. Сам он не мог проводить с женой много времени, а Пеликен всегда готов дать нужный совет, объяснить то, чего она еще не понимала.
  'Мужские' привычки молодой царицы больше не приводили в ужас придворных дам, но по-прежнему восхищали офицеров. Все они готовы были подбирать за ней дротики и точить ее меч. Она даже добилась неплохих успехов в некоторых военных дисциплинах. Конечно, Евгении и в голову не приходило, что полученные навыки когда-нибудь ей пригодятся. Это был просто способ держать тело в тонусе, к чему она привыкла с малолетства. Мать не могла себе представить, чтобы Женя болталась по дому без дела, и все время после уроков та проводила то на катке, то в бассейне, то на танцполе. Теперь, глядя на размеренную жизнь богатых иантиек, Евгения не испытывала ничего кроме жалости к ним. Единственным, что помогало им растрясти жир, были танцы. Да и то, как водится, веселые пляски в богатых домах были под запретом, и дамы выписывали изысканные фигуры под медленные 'приличные' мелодии.
  Хален не только не мешал жене держать в руках оружие, но и сам многому ее научил. По его заказу замковые оружейники сделали ей прекрасный меч, щит и несколько арбалетов. Солдаты Киарского гарнизона уже привыкли видеть на смотрах царицу рядом с главнокомандующим и приветствовали ее отдельным кличем. Ей это льстило, хотя она никогда не пыталась вмешиваться в мужские дела.
  Вернувшись во двор, Евгения застала там спешивавшихся офицеров из свиты Халена. Самого его не было видно.
  - Он поехал в школу, - сказал, подходя к царице, Венгесе. - Крусский корабль зашел в порт, он везет на Острова дерево - мебель, посуду, игрушки. Хален купил у них для Нисия деревянный кораблик на день рождения. Кстати, о кораблях. Завтра обещают облака. Мы думаем уговорить Халена выйти в море. В городе уже дышать нечем. Поедешь с нами, госпожа?
  - Конечно, поеду! Даже если облака не придут, я уговорю Халена съездить хотя бы в лес, подышать свежим воздухом.
  Вечерело. Евгения отправилась к себе помыться и перекусить. Ашутия застегнула полсотни крохотных пуговок на ее платье и проворно переплетала косу.
  Теперь у царицы было трое подруг. Первой и старшей стала двадцатилетняя Эвра, 'одолженная' Сериадой, дочь одного из чиновников Дома провинций. Это была спокойная, всегда невозмутимая девушка с простыми и ясными чертами смуглого лица. Полной противоположностью ей оказалась Лива. Маленькая, загорелая до черноты, с сотней тонких длинных черных косичек, Лива была - живой огонь. Она просто-напросто заставила свою старую знакомую Эвру привести ее к царице. Она любила лошадей и охоту больше, чем многие мужчины, и быстро стала в замке первой заводилой. Ашутия была третьей и самой младшей, одного возраста с Евгенией. Ее дед и бабка перебрались когда-то на север из далекой Галафрии, и в этой высокой девушке заметно проявилась кровь иного народа. Она была светлокожая, сероглазая, с пепельно-русыми волосами, гордо и молчаливо преданная Евгении, в которой души не чаяла, как и остальные.
  - Что ты подаришь Нисию? - спросила она.
  - Надо будет подумать. И предположить не могу, что женщина может подарить двенадцатилетнему мальчику!
  Нисием звали сына Халена. Его мать была замужем за старейшиной киарских торговцев. Обычная ситуация для царского дома, где юному принцу все дозволяется, а родители потом вынуждены подыскивать мужей его любовницам и заботиться о бастардах. Мальчика воспитывали так, как это принято было в кругу его отчима, однако царь нередко навещал его, делал подарки и следил за школьными успехами. У Халена была и шестилетняя дочь от одной из наложниц. Она жила в замке вместе с матерью, и Евгения успела привязаться к девочке.
  Ничего необычного во всем этом не было. И отец, и дед Халена имели детей на стороне, но наследником все же считался сын царицы. Евгения читала книги Ханияра и знала, что из всех олуди на земле Ианты только одна стала матерью. Да и случилось это так давно, что этой истории вряд ли стоило доверять. И у нее, скорее всего, детей не будет. Еще год назад, до ее прихода, у Нисия было немного шансов на славное будущее, ведь, если бы олуди не появилась у Вечного камня, царь женился бы на обычной женщине, которая родила бы ему законных детей. Но олуди пришла, а значит, если только не случится чудо, лет через восемь-десять Хален объявит Нисия своим наследником.
  Умом Евгения все понимала, но смириться было сложно. Ее волновало не столько присутствие рядом наложниц, с которыми ее муж имел полное право проводить время (она и в прошлой жизни не очень-то верила в моногамию, что уж говорить об этом мире, где по числу и красоте женщин дома определяют статус его хозяина!), сколько все усиливающееся желание родить Халену сына. В этом желании было пока мало материнского инстинкта, зато много честолюбия, много наивной веры в свою исключительность, в доброжелательность своей судьбы. Ей хотелось быть настоящей женой и настоящей царицей, однако неспособность иметь детей становилась, как ей казалось, преградой на этом пути. Именно поэтому она так серьезно относилась к другим своим обязанностям. Даже если она все-таки не даст царству наследника, она обязательно станет хозяйкой замка, настоящей госпожой дома, без которой не решаются никакие дела. Она всегда будет дарить Халену свою любовь. Если есть у нее дар исцеления, как это показалось сегодня Пеликену, и он послужит на благо ее новой родины. Она станет настоящей олуди!
  
  6.
  Ужин перенесли на более позднее время из-за гостей, приехавших с опозданием. Это были очередные матакрусские родичи Халена - семья троюродного племянника царя Джаваля. Камаким Мериан занимал при дворе Хиссанов должность заместителя министра финансов. Он нередко бывал в Киаре, где, как он говорил, можно отдохнуть лучше, чем на озерах Алемара - самой красивой провинции Матакруса.
  Язык крусов незначительно отличался от иантийского. Говоря каждый по-своему, все понимали друг друга. По сравнению с иантийцами гости произносили слова более медленно и манерно, растягивая гласные и проглатывая окончания.
  Евгения не совсем понимала, что интересного находит этот утонченный вельможа в иантийской столице. Ей достаточно было один раз взглянуть на него, чтобы уяснить: замок Киары не может идти ни в какое сравнение с дворцом Рос-Теоры. Манеры Камакима оживляли в памяти имена Людовика XIV и Фридриха Великого. Он не скрывал, что его должность является по сути символической - получал награды он, а работали его помощники. Неудивительно, что он мог себе позволить неспешную прогулку за три сотни тсанов ради охоты в иантийских лесах.
  Намного интереснее Камакима была его супруга. Евгения не могла отвести взгляда от роскошной Айнис, а Сериада была откровенно влюблена в эту восхитительную женщину. Айнис представляла собой образец человека, которому при рождении досталось все: красота, здоровье, ум и чудесный легкий нрав. Но и этим судьба не ограничилась: она безудержно одаривала свою любимицу всем, что только может пожелать женщина.
  Дед Айнис некогда бежал из Галафрии в Шедиз. Из-за каких прегрешений - история умалчивает. Ее отец, занимавший важный пост в одном из шедизских городов, несколько десятилетий спустя также был вынужден стремительно покинуть страну в связи с обвинениями в безбожных поборах и взяточничестве. С комфортом устроившись на схожей должности с другой стороны границы, он ухитрился выдать шестнадцатилетнюю дочь за молодого, но подающего надежды столичного чиновника, дальнего родича царя, приехавшего к нему с инспекцией. Айнис уже тогда кружила головы всем мужчинам подряд. Освоившись в Рос-Теоре, она с толком использовала свои таланты. То и дело получая предложения руки и сердца от самых богатых и знатных мужчин, она, к своей чести, предпочла поднять по карьерной лестнице своего мужа. С помощью собственного ума и обаяния жены Камаким добился успехов при дворе и позволил Айнис наслаждаться богатством и известностью.
  Двадцатичетырехлетняя голубоглазая красавица пленяла всех подряд. В числе ее любовников значились лучшие мужчины государства, включая наследника престола. Она блистала при дворе. Один ее кондитер стоил дороже, чем штат царских поваров. Важные сановники назначали друг другу встречи в ее доме. Каждый уважающий себя человек в Рос-Теоре стремился быть представленным госпоже Айнис Мериан.
  Прекрасная Айнис сумела обаять и Евгению. Широко раскрыв глаза, та рассматривала гостью. Даже в строгом иантийском наряде Айнис была великолепна. Простое белое платье, отороченное по вороту и подолу красным атласом, выгодно подчеркивало белую шею и пышную грудь. Когда Айнис смеялась, русые локоны кокетливо падали на щеки, и она отводила их холеной ручкой, демонстрируя розовые ноготки. Томно раскинувшись в кресле, она ласково смотрела на Евгению, и та чувствовала, что уже любит эту добрую, нежную, волшебную женщину. Двое ее сыновей воспитанно ковыряли ложками десерт, в то время как младшая дочь уже посапывала на коленях Сериады. Айнис беззастенчиво кокетничала со всеми мужчинами за столом, начиная от Халена и заканчивая пажами. Ко всему привыкший супруг не обращал на это внимания, да и Евгению поведение важной дамы не злило, а скорее умиляло. Айнис была как дыхание сладкого восточного ветра в суровых покоях замка. И все же, распрощавшись с новыми родственниками после затянувшегося ужина, Евгения не могла удержаться и не спросить Халена:
  - Она и тебя когда-то окрутила?
  - Где ты слышала такие слова? - рассмеялся он.
  В спальне было темно. Он наощупь снимал с нее одежду.
  - Я хочу знать. Скажи мне правду!
  - Не ревнуйте, госпожа Евгения. Я уже давно только ваш.
  Она прижалась к его груди.
  - Но ты долго жил без меня... Нет, не рассказывай ничего. Ничего не хочу знать!
  Он был бы не против, если б сцена ревности продолжилась. В их любви не было места лжи и недосказанности, но Халену нравилось, когда жена вдруг начинала ревновать его к прошлому. В ней было еще много детской непосредственности, живости - того, что жены его министров называли дикарством. Но он видел, как оно сменяется спокойствием, основанным на чувстве собственного достоинства. Евгения ни перед кем не лебезила и никого не унижала. Даже к Айнис она отнеслась с искренним интересом, хотя редкая женщина была способна долго выносить столь неординарную особу.
  Утро настало теплое. Белые облака сплошным шатром закрыли небо. Флаги на башнях едва шевелились. Можно было безбоязненно выходить в море - такая спокойная и нежаркая погода обычно устанавливалась на несколько дней.
  Маленькое, но гордое суденышко 'Белый гусь' Хален подарил сестре на восемнадцатилетие. На нем могло поместиться всего несколько человек. Венгесе и Камаким не хуже Халена управлялись с парусом - привычный навык людей, живущих на побережье. Четвертым членом экипажа стал вездесущий Пеликен.
  Несмотря на облака, белокожая Айнис настояла, чтобы на корме натянули тент, и с удобством расположилась под ним в плетеном кресле. Рядом с ней устроилась Сериада. Кресло Евгении пустовало: она сразу же ушла на нос. Широкий парус поймал ветер, надулся, и корабль медленно отошел от причала.
  - При таком ветре далеко не заплывем, - сказал Венгесе.
  'Гусь' шел наискось от берега. Город был почти не виден, лишь темнели постройки порта, за которыми едва проглядывали в дымке замковые башни. Левее и правее берег вздымался каменистыми уступами, и над ними вились тучи чаек. Вода мерно плескала в борт.
  - Евгения, идите к нам! - позвал мелодичный голос Айнис.
  Евгения проскользнула под парусом, на секунду коснулась рукой плеча мужа и опустилась в ждавшее ее кресло. Женщины пили мятный ликер, а мужчинам налили настойку покрепче. Сериада протянула рюмку, но царица покачала головой. Непривычную к морской качке, ее слегка мутило. Камаким продолжил беседу, прерванную появлением Евгении.
  - ...Ни о каком производстве там не может быть и речи. Они получают первоклассную шерсть со своих антилоп и растят овес, который продают шедизских торговцам. Им вечно не хватает денег на содержание городов, а про селения я не буду и упоминать - туда просто не добраться, ведь дорог практически нет. Вы тут жалуетесь на своих дикарей. Но, поверьте мне, лучше иметь в соседях дикаря, который ничего от тебя не требует, чем содержать огромнейшие провинции, не дающие никакого дохода.
  - Неудивительно, что они недолюбливают крусов. Им было бы намного приятнее жить по собственным законам, - заметил Венгесе.
  - Без сомнения, - согласился Камаким. - Я всегда считал, что завоевания прежних царей не принесли ничего, кроме головной боли для сегодняшних чиновников. Нам приходится содержать береговые форты на протяжении тысячи семисот тсанов, в которых никто не хочет служить. А набирать солдат из местных жителей бессмысленно: отдай им форт с оружием, и они сразу же объявят его независимым от власти Матакруса. Они только и норовят заявить о своей самостоятельности. Чтобы выбить налоги, мы ежегодно снаряжаем на юг целую военную экспедицию. Когда-то крусы мечтали, что их крепости на завоеванных землях со временем превратятся в цветущие города. Но южане до сих пор относятся к нам как к агрессорам. В общем, огромная территория - это не достоинство, а недостаток.
  Хален спросил:
  - Что с Шедизом? Люди все так же бегут от щедрот царя Процеро? Вы закрыли границу?
  - Закрыли и поставили часовых через каждые десять шагов, - засмеялся Камаким. - Иначе весь Шедиз перебрался бы на наши поля. Что, кстати, было бы неплохо - от шедизцев больше проку, чем от родных провинциалов.
  - А в чем дело, почему они покидают страну? - спросила Евгения.
  Камаким объяснил:
  - Царь Шедиза Процеро Пятый не слишком любит свой народ. Это если мягко сказать. Он так поднял налоги, что количество нищих за последние десять лет выросло в несколько раз, и ввел такие законы, что не успевает строить тюрьмы для тех, кто их нарушил. Министр стран недавно рассказывал в салоне Айнис, что, по данным ведомства, за те же десять лет из Шедиза к нам перебралось более тридцати тысяч человек. А к тебе, Хален, много гостей пожаловало?
  - Тысяч восемь. Если б не преграждающие путь горы, их было бы больше. Но я не жалуюсь. Уезжают из страны самые нищие и самые предприимчивые. Для первых у наших рассов всегда найдется работа, а вторые и в чужой стране умеют устроиться. Конечно, после протеста Процеро мы год назад тоже закрыли границу. На своей земле он тиран, но общие договоры блюдет, так что я не мог оставить без внимания его претензии. Впрочем, похоже, что долго он там не протянет. Что говорят об этом в салоне Айнис?
  - Что неудачные покушения на царя уже стали в Шедизе традиционным развлечением. Как минимум раз в год там головы летят с плеч десятками. Непонятно, почему его до сих пор не отравили собственные слуги. Я слышал, даже им царь платит гроши. А сам, говорят, купается в бассейне из чистого золота.
  - Как вообще вышло, что на этом немаленьком континенте всего четыре страны? - спросила Евгения. - Зачем завоевывать новые земли, которые потом так трудно удержать?
  - В Ианте такой проблемы уже две сотни лет не существует, - возразил Хален. Он сменил Венгесе у руля, и посвежевший ветер развевал рукава его рубахи.
  - Вам было проще, поскольку все иантийцы одного племени и легко договаривались друг с другом, - заметила Айнис. - Крусы же испокон века мечтали расселиться как можно шире. Вы дали нам отпор, с горцами Шедиза связываться себе дороже, вот и покорили кого смогли - пастухов и охотников. И гордимся теперь: самая большая страна в мире! А населения - два миллиона человек на крошечном участке в устье Гетты и двести тысяч - на остальных просторах. Наше благополучие зиждется лишь на священных договорах о дружбе с соседями. Вздумай Шедиз или Ианта пойти на нас войной, и половина страны сразу же отколется.
  - Ну-ну, дорогая, не надо возмущаться, - Камаким поцеловал жену в висок, разлил очередную порцию по серебряным рюмкам. - Эти горячие головы, которых ты привечаешь в нашем доме, оказывают на тебя плохое влияние.
  - Официально заявляю: ни на кого нападать я не намерен! - воскликнул Хален. - В Ианте впервые царит благоденствие, и уж я постараюсь, чтобы так продолжалось как можно дольше. Мирная торговля куда эффективней военных походов. Если будущее окажется к нам благосклонно, возможно, удастся замириться даже с дикарями. У них растут деревья, дающие сок, из которого можно делать непромокаемую обувь и другие удивительные вещи. Мы вынуждены втридорога покупать их у купцов-островитян, хотя могли бы получить намного дешевле. Я бы с удовольствием покупал этот сок у дикарей, раз уж эти деревья не растут на других почвах. Эви, выпей-ка крепкой настойки, и тебе сразу полегчает.
  - Ни в коем случае. Меня тошнит даже от ее запаха!
  - С каких это пор ты стал поборником мира? - удивился Камаким. - Раньше, помню, тебя с границы было не дождаться, а теперь ты дружить с дикарями намерен?
  - Я не против доброй драки, - ответил Хален, поглаживая жену по руке. - И все же считаю, что следует обходиться без нее, если есть такая возможность.
  - Ты повзрослел, государь, - сладко пропела Айнис, обратив на Халена ласковые голубые глаза.
  - Но почему же вы не выходите в океан? - продолжила Евгения. - Ты говоришь, Камаким, что у вас множество фортов на побережье. Значит, есть и флот. Неужели вам не интересно узнать, что находится за горизонтом?
  Он кивнул.
  - Были смельчаки, что отплывали на поиски иных земель. Никто из них не вернулся. Где-то в океане находится подводное царство умерших душ, которые никому не дают проплывать над ним. Возможно, жители островов Мата-Хорус тоже отправляют экспедиции в дальний путь. А уж береговую линию Матагальпы они знают лучше кого-либо другого, недаром товары из Галафрии выгоднее покупать у них. На мой взгляд, госпожа, нам здесь и так всего хватает. Чего еще искать?
  Пожалуй, Камаким прав, думала Евгения, наблюдая, как Венгесе управляет парусом, а Айнис заплетает косы Сериаде. Разница между землянами и жителями Матагальпы обусловлена географией. Землянам - что в глубоком прошлом, что в новое время - постоянно было мало того, что они имели. Их тянул за горизонт голос, говоривший, что где-то есть места лучше, чем их собственные. Так они дошли до самого края земли, расселившись по всем континентам и всем островам. Тот же алчный инстинкт двигал европейцами в эпоху великих географических открытий. Где-то растут деревья, дающие драгоценные пряности, где-то за тридевять земель чужестранцы ткут шелк и выплавляют огромные статуи из золота. Они жаждали завладеть всеми этими богатствами. Матагальпа же никогда не знала ничего, привезенного извне. Здесь не было алмазов, хлопка, жирафов. Появись хоть один жираф - и люди наверняка вырубили бы все леса, чтобы найти еще этих удивительных животных. А поняв, что на континенте таких нет, они выдумали бы легенду о Таинственной Земле Жирафов и непременно отправились ее искать. Но жирафов не было, зато было все, что нужно для привольной и сытой жизни...
  Она с отвращением посмотрела на стол, на котором Пеликен накрывал обед. Она была голодна, но желудку определенно не нравилась качка.
  - Все же попробуйте поесть, - посоветовала Айнис, понявшая ее сомнения.
  Сама она кушала один лишь фруктовый салат - красивая фигура требовала жертв. И тихо внушала Сериаде:
  - И ты, моя радость, не увлекайся сладостями и жирным мясом. Ты прекрасна, и чем скромнее будет твой обед, тем дольше прослужит красота.
  Сериада смутилась, украдкой бросила взгляд на мужчин. Но те, собравшись у руля, рассматривали что-то на берегу, а Пеликен, пододвигавший к столу кресла, притворился глухим.
  Евгения положила себе пол-котлетки и немного овощей, но через пять минут уже уплетала обед за обе щеки. Айнис оказалась права: после сытной еды тошнота прошла, голова прояснилась. И все же что-то омрачало ей настроение. Она посмотрела вокруг. Корабль уже сильно отдалился от берега, увлекаемый западным ветром. Возвращаться придется маневрируя. Для того, чтобы войти в порт, потребуется немало времени. Евгения повернулась к Халену, покойно расположившемуся рядом.
  - Давай повернем к дому.
  - Уже надоело? - удивился он.
  - Дорога обратно займет несколько часов. Мы все еще успеем утомиться.
  - Не нужно! - возразила царевна. - На берегу ждут гвардейцы, мы можем пристать где угодно, и они нас встретят. В море так прохладно и тихо, давайте останемся здесь!
  Прошло еще полчаса. Женщины молчали, наслаждаясь покоем. Мужчины обсуждали, куда отправиться завтра на охоту. Шальная волна ударила в корму, окатила Евгению солеными брызгами. Она еще раз взглянула на Халена, и тот решительно переложил руль. 'Белый гусь' с достоинством описал широкий полукруг и сложным зигзагом пошел к берегу.
  Пристать удалось лишь через несколько часов в двадцати тсанах от Киары - резко усилившийся ветер не только не позволил кораблю приблизиться к порту, но и вынудил Халена продолжить движение на восток. Под начавшимся дождем они бросили якорь у обрывистого берега и долго искали тропу наверх. Половине ожидавших здесь офицеров пришлось остаться у корабля - следить, чтобы его не унесло начинавшейся бурей. Хален взял в седло Сериаду. Оказалось, что изнеженная Айнис прекрасно держится на лошади, хотя дождь и ветер не привели ее в восторг. Нечего было и думать добраться до города в такую погоду. Выехав на дорогу, связывавшую Киару с Готанором, они завернули в ближайший трактир. Теперь уже Евгении пришлось утешать Айнис, которая была в отчаянии из-за растрепавшейся прически и промокшего платья.
  - И все же я рада, дорогая моя, что все слухи о вас оказались правдой, - вздохнула дама, протягивая руки к жаровне. От ее одежды шел пар. Трактирщик отдал женщинам лучшую комнату, выгнав оттуда других постояльцев, а его жена принесла полотенца и сухие плащи. - Вы олуди и наверняка прекраснейшая из всех, что приходили в Ианту!
  - Какие слухи? Обо мне уже ходят слухи?! Но я еще и года здесь не прожила!
  - Олуди чуют ветер за пять тсанов, слышали такую поговорку? Мне всегда казалось, что она имеет иной смысл, но оказывается, ее можно понимать и буквально. Вы почуяли этот ветер за целых сто тсанов, дорогая Эви.
  - Если бы не ты, нас унесло бы в океан, - добавила Сериада. - Почему ты велела повернуть обратно? Что ты почувствовала?
  Евгения молчала. Прося Халена о возвращении в порт, она и не думала о возможном шторме. Просто ей показалось, что пора заканчивать прогулку.
  Она бы больше не вспомнила об этом, как уже забыла о залеченной вчера ране Пеликена, если бы поздно вечером в спальне Хален, раздевшись, не показал ей свои гладкие руки.
  - Я лет с шести был весь в шрамах. А теперь, смотри, даже от самого глубокого рубца не осталось и следа. Помнишь, вот здесь он был.
  Евгения помнила: свинцового оттенка рубец тянулся вдоль левого бедра, эта рана была получена в первой битве с дикарями. Теперь его тоже не было. Кожа стала гладкой, как будто он никогда не держал в руках оружия, не охотился и не лазал по скалам.
  - Ты целительница, моя любимая.
  - Но я ничего не делала для этого!
  - Олуди несет благодать в себе. Что ж, готовься. В скором времени о твоих способностях прослышат все, и в замок начнется паломничество.
  Хален замолчал, увидев, каким расстроенным стало ее лицо.
  - Что с тобой? - он нежно поцеловал ее в губы. - Это твое призвание. Почему ты недовольна?
  - Мне не нравится, что от меня ничего не зависит. Медицина - это наука. Чтобы лечить людей, врачи учатся много лет и до конца жизни продолжают узнавать что-то новое. А про меня будут говорить, что мне достаточно прикоснуться к больному, чтобы излечить его. Так не бывает. Не все болезни лечатся, и наложения рук недостаточно. Если уж это мое призвание, то я должна его развивать - знать о разных болезнях, разбираться в анатомии.
  - Достойные слова, - кивнул он. - Не сомневаюсь, что гильдия врачей пойдет тебе навстречу. Они учат юношей по семь-восемь лет, прежде чем принять в свои ряды, но тебе наверняка понадобится меньше времени, ведь в чем-то ты образованнее их.
  Она прижалась к его горячему плечу, провела по нему губами.
  - А сегодняшний случай? Я, можно сказать, предвидела будущее. Как ты думаешь, это умение тоже со временем разовьется?
  - Не уверен, что хочу этого, - произнес он задумчиво. - Большая мудрость приводит к большому горю... Я предпочел бы не знать своего будущего. Видеть завтрашний день - значит быть обреченным лишь на один вариант событий. Есть от чего впасть в отчаяние... Давай будем считать, что сегодняшнее происшествие было лишь счастливой случайностью.
  Евгения уютно устроилась у него под боком. Он быстро заснул. Она скинула одеяло - рядом с Халеном ей всегда было жарко. Прислушиваясь к его тихому дыханию, она смотрела в темноту, где постепенно вырисовывались очертания резных шкафов. В распахнутое окно вливался запах мокрой земли, освеженной дождем листвы. Вокруг башен носились летучие мыши, и в ушах звенело от их писка.
  Как быстро привыкает ко всему человек, думала Евгения. В это время год назад она решала задачи по высшей математике и гадала, кто из знакомых мальчиков первым пригласит ее в кино. И была уверена, что впереди - институт, знакомство с новыми мальчиками, неспешная учеба. А теперь все это кажется сном. Даже тоска по родителям притихла, отступила под грузом новых впечатлений. Хален заменил ей отца и мать. Не будь его, что было бы с ней? Его немногословная любовь поддерживала и защищала ее, как могучее дерево дает новому побегу возможность расти, прикрывая от жгучего солнца и холодных дождей. Не зря на фамильном гербе Фарадов изображено дерево, осеняющее город густой кроной. В ее прежнем мире не существовало безусловных авторитетов, людей, стоявших выше закона и критики. А здесь если что и сдерживало безудержное преклонение подданных перед царем, то лишь он сам. Евгения вспомнила рассказы Камакима и Айнис о Шурнапале - дворце Рос-Теоры. Хален тоже мог бы построить себе целый город из белого мрамора, под золотыми куполами, и принимать низко кланяющихся послов, сидя на высоком троне. Но сохранило бы это любовь его народа? Он знал, что преклоняются перед царем, но любят - человека. Его простой быт и ежедневный труд приносили больше политических дивидендов, чем любые жесты на публику. Для него правление заключалось не в председательстве на заседаниях Совета и не в подписании указов, а в самостоятельном решении всех вопросов, будь то тяжба между землевладельцами или обвал шахты в далеком руднике. Хален держал руку на пульсе страны, чувствовал каждый удар ее сердца, знал настроение своих подданных, как свое собственное.
  И этот человек любил Евгению. Понимание этого заставляло ее действовать. Не такой она была женщиной, чтобы тихо жить в тени мужа, удовлетворяясь его успехами. Ее прежде по-детски не определенный характер под влиянием мужа и собственного, ко многому обязывающего титула начал формироваться, и то, что ее отец несколько лет назад неделикатно называл 'шилом в заднице', на глазах превращалось в определяющую черту натуры - неспособность удовлетворяться малым. Ей недостаточно было гордиться мужем. Она желала, чтобы и он гордился ею. Это было стремление, принесенное из прошлой жизни, где женщины самоутверждались мужскими методами. Евгения надеялась, что этот мир как-нибудь смирится с ее неженской активностью. В конце концов, непререкаемый авторитет Халена распространяется и на нее.
  Лежа в темноте, накручивая на палец прядь волос, она придумывала речь, которая поможет ей завтра убедить местных эскулапов взять ее в обучение.
  
  7.
  Эскулапы и не думали возражать. На первом курсе медицинской школы Киары было немало женщин. Они изучали свойства различных веществ и учились готовить лекарства, познавали основы анатомии, получали навыки в выхаживании больных. К высотам медицины женщин, конечно, не допускали - и хирургия, и научные исследования были прерогативой мужчин.
  Медицинская школа, называемая Домом Абима по имени олуди, исцелявшего больных и воскрешавшего мертвых, находилась на юго-востоке Киары, в Школьном квартале. Они отправились туда рано утром. Редкие прохожие кланялись и долго смотрели вслед их экипажу, охраняемому вооруженными всадниками. Город неспеша просыпался, оживал после ночи. На красных крышах щебетали птицы. Замерли в утреннем безветрии листья старых платанов. Солнце поливало золотом дороги, сверкало в непросохших после вчерашней грозы лужах. Сокращая путь, возница свернул в жилые кварталы. Здесь были улицы богатых - тихие, тенистые, не скрывавшие за коваными оградами двух- и трехэтажные каменные дома, украшенные мрамором, бронзой и резным деревом. На плоских, чуть скошенных для стока дождевой воды крышах завтракали хозяева, а расположившиеся на террасе внизу музыканты услаждали их музыкой.
  Дальше шли жилища бедноты. Дети играли в узких переулках, куда еще не добралось солнце. В крохотных садиках наливались соком плоды. Слышалась женская перекличка, детский плач. Сквозь дыры в покосившихся заборах царскую карету провожали внимательные глаза.
  Еще дальше от замка жили чиновники и священнослужители. Ближе к городской стене располагались улицы ремесленников с их лавками и мастерскими, и вплотную к ним примыкал Школьный квартал. Сюда горожане отводили сыновей: одних - в общие училища, других - в привилегированные школы, где за определенную плату дети получали не только хорошее образование, но и товарищей из достойных семей. У коммерсантов, военных, мастеровых, челядинов - у всех были школы, которые они считали подходящими для своих детей. В одном из лучших заведений для будущих торговцев учился и сын Халена, но всем было понятно, что после окончания учебы настоящий отец отправит его в высшую офицерскую школу.
  В Доме Абима не только получали образование будущие врачи. Это был настоящий институт, сотрудники которого проводили научные эксперименты, писали и защищали перед коллегами солидные труды и преподавали в школе, где учились их собственные дети. Впрочем, немало здесь было юношей и девушек из других сословий. В обществе Ианты не существовало строгого кастового принципа, и ничто не запрещало молодым людям выбрать себе занятие по душе. Работу научных центров царь оплачивал из собственной казны. Это не ложилось на нее тяжким бременем, поскольку город Киара являлся собственностью царской семьи и его доходами Хален имел право распоряжаться лично.
  Директор Дома Лепсит Себариад встретил их в своем кабинете, полном деревянных, стеклянных, резиновых макетов. Он специализировался на онкологических заболеваниях и болезнях крови и все свободное от административной работы время проводил в городской больнице, а также часто выезжал в провинции. Иантийцы в целом были здоровой нацией, практически не знавшей таких, к примеру, недугов, как аллергия или близорукость, которые у соотечественников Евгении встречались сплошь и рядом. В поисках интересных случаев ученым приходилось выезжать на рудники и заводы, где тяжелые условия жизни и труда работали к их пользе.
  Лепситу было уже больше шестидесяти. Его глаза за увеличивающими стеклами очков смотрели на Евгению почтительно и не без удивления. Он казался переросшим и состарившимся ребенком. Присутствие в этой скромной обители сразу и царя, и царицы сильно смутило его.
  После взаимных приветствий и общих разговоров о погоде и ученических успехах Хален перешел к главному.
  - До вас, возможно, дошли слухи о том, что госпожа Евгения обладает даром исцеления. У нее было пока немного возможностей его продемонстрировать, однако одно из доказательств перед вами, - царь протянул руки, и Лепсит внимательно их осмотрел.
  - Действительно, интересно, - сказал он. - Мне пока еще не приходилось слышать о существовании средства, способного полностью сглаживать рубцы и шрамы. Что вы еще умеете, госпожа?
  - Пока почти ничего, - честно ответила Евгения. - Мне кажется, что иногда я вижу настроение и болезни людей, но мне сложно определить, какие именно это болезни. У вас, к примеру, что-то не в порядке вот здесь, - она смерила врача взглядом и указала рукой. - Могу предположить, что это камни в почках. И вам, конечно же, необходим регулярный массаж, потому что ваши плечи просто вопят от боли!
  - Это правда, после долгого сидения за столом иногда не могу разогнуть спину, - пробормотал Лепсит, и в его круглых глазах начал медленно проявляться испуганный восторг. - Это великий дар, моя госпожа, за который многие мои коллеги отдали бы все свои звания, все доходы! Правда, сам я все же полагаю, что глубокое знание и опыт заслуживают большего уважения, чем данный свыше дар...
  Поняв свою неловкость, он запнулся и покраснел.
  - Именно поэтому я и пришла к вам! - воскликнула Евгения. - Немного толку в бессмысленном тыканье в место болезни. Мое видение бесполезно без знаний. Возьмите меня на первый курс школы, чтобы я представляла себе строение человеческого тела, разбиралась в лекарствах и могла оказать страждущим настоящую помощь.
  Лепсит сделал согласный жест, но тут же на словах перебил себя.
  - Занятия начались месяц назад. Если вам будет угодно за короткий срок нагнать остальных студентов... Или, если пожелаете, преподаватели будут заниматься с вами отдельно. Да, так будет лучше. Я назначу лучших специалистов, которые сделают для вас все, что пожелаете.
  - Я предпочла бы именно такой вариант, - согласилась Евгения. - Боюсь, что другие обязанности лишают меня возможности ежедневно бывать здесь.
  - Завтра же я пришлю к вам нескольких своих сотрудников. Определите график обучения и программу. Я счастлив, что вы обратились ко мне, госпожа.
  Выйдя во двор, Хален и Евгения переглянулись и рассмеялись.
  - Лепсит не слишком вежлив и вовсе не многословен, - сказал Хален. -Надеюсь, тебе это не грозит.
  - Он не мог не пойти мне навстречу. Боюсь только, его подчиненные не будут рады. Я составлю им конкуренцию.
  - Очень на это рассчитываю, - сказал он серьезно.
  - Но почему? Ианта - благословенный край. Здесь уже много лет не было несчастий, не считая той эпидемии пятнадцать лет назад.
  Они остановились у кареты. Хален хозяйским взглядом осмотрел недавно отремонтированное здание института. В лучах солнца блестели серебряные пластины на его поясе, проснувшийся ветер трепал волосы.
  - Ианту действительно зовут благословенной землей, и в первую очередь потому, что именно к нам приходят олуди. Они - залог стабильности, непреходящей удачи. Я читал, что к олуди Динте приезжали люди даже из Галафрии только ради того, чтобы она посмотрела на них. А уж шедизцы чуть ли не всем государством переселились в Киару, чтобы постоянно лицезреть свою любимицу.
  - А я когда-то читала, что в некоторых странах моего мира сотни паломников неделями ждали у ворот дворца появления царя, чтобы просто коснуться его одежд. Они были уверены, что это их вылечит. Наверное, дело в вере.
  - Многие предпочитают обращаться к деревенским знахаркам и колдунам, вместо того чтобы пойти к врачу... Теперь эти люди придут к тебе. Придется нам выстроить у замка павильон для страждущих.
  Евгения испуганно посмотрела на мужа и поняла, что он шутит.
  - Послушай, раз уж мы здесь, давай заглянем к Нисию. Хочу посмотреть, как выглядят детские школы.
  - Прогуляемся пешком, - согласился он.
  Четверо гвардейцев тут же отправились вперед. Остальные ехали в двадцати шагах позади. Евгении уже свыклась с тем, что и ее, и Халена повсюду сопровождают вооруженные люди, но здесь, на узких мирных улицах, по которым они так неспешно шли, свита выглядела неуместно до нелепости.
  - Неужели необходимы здесь эти люди, вооруженные до зубов? - спросила она. - Мы выглядим глупо!
  - Так положено, моя радость. Я ничего не могу с этим поделать.
  - Любой обычай должен чем-то оправдываться, - возразила она. - Что может грозить нам посреди твоего города?!
  - Сегодня - ничего. Но были времена, когда царь даже в собственной спальне не расставался с мечом. К миру идут столетиями, но он слишком хрупок и может быть разбит в любой момент. И потом, ребята должны оправдывать свое звание. Пусть работают.
  Им удалось подавить переполох, который непременно вызвало бы их появление в учебном заведении, если бы на входе Хален не погрозил пальцем охраннику, уже раскрывшему рот для радостного приветствия. Школа напомнила Евгении ее собственные детские годы. Тот же казенный дух витал внутри серых стен, такие же портреты и плакаты висели на них и так же гулко разносились по каменным полам шаги немногочисленных служителей. Занятия в школе только начались после недолгих летних каникул. За закрытыми дверями классов слышалось гудение мальчишеских голосов, громкие объяснения учителей. Здесь учились только мальчики восьми-двенадцати лет. Старшеклассники занимались в соседнем здании. На заднем дворе, разделенном на секции, тренировались в гимнастических и военных упражнениях.
  Хален не хотел никого отвлекать. Он молча отправил прочь прибежавшего директора и с помощью одного из гвардейцев вызвал из класса Нисия.
  Черноволосый мальчик, удивительно похожий на отца, улыбнулся Евгении, как в первый день в лесу, и пожал ей руку. Для своих двенадцати лет он был высок и силен и приветствовал ее как взрослый. Но его глаза загорелись, когда она со словами поздравления протянула свой скромный подарок. Пластиковый брелок для ключей в виде лошадки долгие месяцы пролежал в ее сумочке, прежде чем она вспомнила о нем, узнав о дне рождения Нисия. Это была всего лишь безделушка, но в Ианте таких вещиц никогда не видали, и мальчишка расцвел в улыбке, уже представляя зависть товарищей. Она пригладила растрепанные волосы Нисия.
  - Ну, беги в класс, - велел отец, и мальчик припустился бегом по коридору.
  ***
  Как убедилась Евгения, медицина в Ианте находилась на достойном уровне - насколько это возможно при имеющемся уровне развития химии и отсутствии привычных двадцатому веку лекарственных форм. Теоретическая медицина активно развивалась, и, как оказалось позже, Евгения немало этому поспособствовала. В практическом же применении знаний были и гениальные находки, и неожиданные провалы. Прогрессу мешал присущий иантийцам глубокий традиционализм. В Киаре люди охотно шли в больницы, но в провинциях предпочитали обращаться к знахарям, лечившим с помощью целебных растений и магических обрядов.
  Именно в это время перед Евгенией впервые встал вопрос: должна ли она делиться со своей новой родиной достижениями, сделанными в ее родном мире? Чем дольше она раздумывала над ним, тем более сложной казалась ей эта проблема.
  Вначале ей и не приходило в голову придерживать язык, общаясь с учителями. Лепсит отрядил к ней двух молодых ученых и такого же молодого, подающего большие надежды хирурга. Позже Ханияр высказал ему свое недовольство: по его мнению, обучать царицу должны были надежные, опытные люди. Однако к тому моменту, когда он этим озаботился, Евгения уже привыкла к своим учителям и отказалась их менять. В итоге вышло, что иантийцы получили от нее больше, чем она от них. Они много общались, вместе посещали городскую больницу, проводили операции, принимали роды и, конечно, вели долгие беседы, в которых медики передавали царице свои знания, а она походя делилась своими. Не видя в этом ничего дурного, она могла упомянуть о генах, хромосомах и прочих понятиях, хорошо знакомых ей по российской школе, но неизвестных в Ианте. Ученые друзья оказались единственными, кто внимательно слушал ее воспоминания о прошлой жизни и задавал вопросы. До появления Евгении генетика и многие другие отрасли науки находились здесь в зачаточном состоянии. Конечно, многие явления не требуют доказательств: даже в самом примитивном обществе понимают, что загрязненную рану следует промыть, что частые простуды ведут к осложнениям, а питаться овощами и мясом полезнее, чем орехами и сиропом. Однако, несмотря на наличие мощных микроскопов и отличных инструментов, иантийские ученые еще не постигли причин многих заболеваний. Нередко то, что для Евгении было понятно и привычно, им оказывалось совершенно не знакомо. Старшее поколение врачей, возможно, просто не стало бы ее слушать, тем более, что ее речи были бездоказательны. Но молодежь слушала, и запоминала, и требовала подробностей. Услышав, к примеру, от царицы об одной пациентке: 'Посмотрите, какая она худая и бледная и как раздута у нее шея. Явный переизбыток гормонов. И ей не помешало бы принимать больше витаминов', - врачи немедленно спрашивали, что такое гормоны и витамины. Она рассказывала о строении клетки и принципах ее деления, объяснила, что такое ДНК, и вспомнила, что первый сильный антибиотик был создан на основе обычной плесени. Она дала им химические формулы многих веществ, объяснила отличие вирусов от бактерий и в красках описала функции мозга и нейронов.
  Конечно, ее знания ограничивались школьными учебниками и воспоминаниями о собственных немногочисленных болячках. Но на то и ученые, чтобы, зацепившись за тоненькую ниточку, разрабатывать новые теории. Через несколько лет все трое наставников Евгении получили ученые степени, защитив новаторские работы, появление которых стало поворотным моментом в научной жизни Ианты и Матакруса.
  Возможные последствия своего просветительства она осознала лишь через полгода после знакомства с врачами, когда обнаружила, что в их повседневной речи появилось множество новых терминов - адаптированных к местному языку понятий, которые дала им она, - и что они стали уделять намного больше времени своей научной деятельности. Тогда-то она впервые спросила себя: имеет ли она право передавать этому миру чужой опыт? Матагальпа развивалась по иным законам. Эта цивилизация, ограниченная географически, тем самым вынужденно оказалась ограничена и в историческом разнообразии. Наблюдая за ней, Евгения все более изумлялась Земле, перебравшей за одну только последнюю тысячу лет невообразимое множество сценариев развития общества. Средневековье, Возрождение, Новое время, двадцать первый век. Религиозные войны между христианами и мусульманами, католиками и протестантами, старообрядцами и последователями Никона. Монархии и республики, социализм и фашизм. Великолепная живопись Европы и исламский запрет на изображение живых существ. Христианский гуманизм и целенаправленное уничтожение целых народов... По сравнению с этим бурлящим котлом идей Матагальпа казалась застывшим болотом. Ее письменная история насчитывала три тысячи лет. Три тысячи лет - тридцать веков веры в земных и небесных духов! Тридцать столетий войн на мечах! Евгении хотелось дать аборигенам хорошего пинка. Но вот она нечаянно запустила некий новый процесс, и теперь при мысли о его последствиях у нее замирало сердце. Олуди несет в мир новое знание - об этом ей говорили с самого начала. Но к добру ли это знание? Что оно дало ее родной цивилизации? Сотни новых болезней, повторение религиозных войн и ядерное оружие. Не приведет ли ее откровенность к тому же и Матагальпу?
  'Перестань. Все это глупости, - говорила она себе. - Один человек не в состоянии повернуть историю целого мира. Вот если бы я знала состав пороха, тогда стоило бы переживать!' Она никому и словом не обмолвилась об огнестрельном оружии, автомобилях и самолетах, даже о паровозах и пароходах предпочла не рассказывать, чтобы не спровоцировать изменений в привычном укладе жизни. И все же это очень ее мучило: ведь, раз она олуди, почти богиня, то имеет право на все! Как понять, что ей делать? Как определить, что можно, а что нельзя? Как узнать, в чем же заключается ее миссия на этой земле?!
  Много дней и ночей она провела в главном храме Киары за чтением книг об олуди в поисках ответа на свои вопросы. Потрескивало масло в лампах, из-за дверей доносились песнопения младших священнослужителей. Портреты ее предшественников висели в одном из помещений храма, где взглянуть на них могли все желающие. Но то были копии - а оригиналы, в том числе написанные при жизни некоторых из олуди, находились здесь, в кабинете Ханияра, и, читая тексты, Евгения то и дело поднимала глаза к фигурам, застывшим в богатых золоченых рамах.
  Когда она впервые вошла в этот кабинет, робея при виде полок с толстыми книгами, Ханияр снял с одной из них несколько томов, положил перед нею на стол. Она раскрыла верхний том, коснулась пальцами шершавой бумаги.
  - Лучшие книги об олуди были написаны в Шедизе, - сказал Ханияр. - Ты ведь уже учишь шедизский язык?
  Евгения пожала плечами.
  - Зачем? Чтобы понимать вашу письменность, мне не обязательно знать другие языки.
  Его кустистые брови неодобительно сошлись на переносице. Сверкнуло крохотное зеркало в перстне, когда он задумчиво потер подбородок.
  - А как же ты собираешься читать шедизские стихи? Или романы островитян? Неужели ты до сих пор не знаешь, что каждая знатная дама обязана говорить на языках Шедиза и Мата-Хоруса! Если в замок приедет посол Процеро или посланник Островов, ты опозоришь нас на весь континент. А если однажды на торжественном обеде речь зайдет о новой книге писателя-шедизца - не станешь же ты говорить о ней на иантийском!
  Лицо царицы страдальчески сморщилось.
  - Хален однажды сказал что-то об этом, но я надеялась, что он шутит.
  Ханияр продолжал стоять над ней, как старый возмущенный филин.
  - Это возмутительно. Легкомыслие царя я еще могу понять - ему не до тонкостей этикета, - но поведение Сериады в этом смысле непростительно. Я завтра же побеседую с ней. И пришлю тебе учителя.
  Евгения хмуро смотрела на него снизу вверх. Ей ни капли не хотелось изучать еще два языка.
  - Но послушай, отец мой, это же напрасная трата времени. Ваша прекрасная письменность позволяет мне читать любые книги и понимать все, кроме имен, а с ними я как-нибудь разберусь. Мне льстит, что ты считаешь меня способной на интеллектуальные подвиги, однако вынуждена признаться, что мои возможности не безграничны.
  Осекшись под его непреклонным взглядом, она поняла, что придется подчиниться. А пока Ханияр решительно переставил книги обратно на полку.
  Со временем у нее вошло в привычку, открывая книгу автора-иностранца, мысленно переходить на его язык. И самые подробные сведения об олуди Евгения почерпнула из шедизской литературы в кабинете Ханияра. Чтение было тяжким трудом. Шедизские писатели и слова не могли сказать в простоте. Однажды вечером, после нескольких часов, проведенных за столом, она в изнеможении отодвинула тяжелый фолиант.
  - У нас была сказка о царевне, на которую злая колдунья наслала чары, так что та заснула и проспала сто лет, - сказала она священнику. - За это время вокруг замка вырос густой лес, и когда один царевич попытался до него добраться, колючие кусты изорвали ему одежду в клочья. Я чувствую себя этим царевичем: пока доберешься до смысла, весь ум изранишь. Почему бы тому, кто это писал, не рассказать просто и ясно, как все было? К чему все эти авторские отступления, заводящие в тупик размышления, сравнения, от которых мне хочется плакать? Почему каждый писатель старается по-своему интерпретировать поступки своих героев? Они будто соревнуются между собой, у кого богаче фантазия!
  - Шедизская литература - сложное искусство, - отвечал Ханияр, трудившийся над проповедью, которую ему надлежало прочесть завтра. - Никуда не годится писатель, способный всего лишь рассказать о том, что видел или слышал. Жизнь для них - это сложнейший узор, в котором события - только узловые точки, а вокруг них рисуется картина сбывшихся пророчеств, судьбоносных намеков, философских открытий, и чем дальше отстоит событие во времени, тем шире и ярче эта картина. Ничто не происходит случайно; каждое движение мира было предопределено другими, произошедшими тысячи лет назад, и в свою очередь рождает новые явления, которые можно предугадать, если знать правила судьбы.
  - Получается, они поклоняются судьбе?
  - Они убеждены, что мир полностью пребывает под рукою судьбы, а потому следует знать и чтить ее законы. На этом зиждется и их искусство, и их наука. Неподготовленному разуму сложно оценить красоту этих многослойных картин. Но ты, моя госпожа, сумеешь уловить самые тонкие нюансы их мудрости. Пусть не сейчас, пусть позже... А пока просто читай о деяниях олуди, не обращая внимания на комментарии.
  Ханияр кивнул на одну из картин и вернулся к проповеди. Это был портрет Хасафера, великого царя, третьего из посланников судьбы, пришедших к Вечному камню. Год его прихода стал первым годом новой эпохи. Он совершил невозможное: объединил полсотни царств и княжеств в одно государство и правил им сто десять лет. Сколько крови было им пролито? К чему он стремился? Почему, создав великое царство, на сто восемьдесят восьмом году жизни исчез без следа? Книги не давали ответов на эти вопросы, вернее, давали их столько, что вычислить верный не было возможности. Слишком много прошло времени! Евгения лишь скользнула мимолетным взглядом по портрету и повернулась к следующему. В той древности портретного искусства еще не существовало, висевшая на стене картина была создана много позже. Не определить, не догадаться, откуда пришел этот человек, каким был.
  Следующая темная фигура - Хараан. Темная во всех смыслах, по прозвищу Черная Колдунья. Темно-коричневое, почти черное лицо, толстые губы. Художник не знал о существовании африканской расы, в изображенном им лице эти черты оказались сглажены, но Евгения по словесному описанию в книге понимала, что Хараан пришла из какого-то африканского племени. Она появилась в Матагальпе уже немолодой, в расцвете своей волшебной силы и прожила здесь почти сто лет. Хараан принесла в этот мир одно лишь злое колдовство, и время ее власти звали веком тьмы. Это она научила иантийцев магическим ритуалам, она нашла первые дома духов, она приносила им кровавые жертвы. До сих пор ее именем пугают непослушных детей. Умирала она страшно: вздумала покорить темных духов земли, но они не приняли ее и наслали свое проклятье.
  Вот вечно юная Тха-Нофру; от этого искаженного временем имени все еще веет Египтом, недаром все книги спешат рассказать, как хрупкая красавица пыталась заставить свой народ поклоняться то ли некоему человеку, символизирующему собой солнце, то ли солнечному диску, символизирующему какого-то человека, и еще каким-то несуществующим людям с головами животных... Евгения понимала, в чем дело, но для жителей Матагальпы призывы Тха-Нофру оказались полной бессмыслицей. Олуди отступилась, уединилась в своем городке в центре Ианты, и ее слуги сначала шепотом, а потом открыто рассказывали о творящихся в доме чудесах: летающей мебели, разговаривающих голосом хозяйки деревьях, полупрозрачных тенях, что днем и ночью бродили по комнатам, блуждающих ночных огнях... Олуди не старела, но словно бы становилась все прозрачней, исчезала в каком-то незримом мире... Последние девять лет она провела, зависнув над ложем, - между небом и землей, между жизнью и смертью. Говорили, что сквозь ее тело можно увидеть свет окна, что ее не накрывали одеялом, потому что одеяло проскальзывало сквозь нее, опадая на постель... Она изчезла на глазах своих слуг, так и не выйдя из грез, и навсегда осталась тайной для иантийцев, которые и по сей день вспоминали ее с благоговейной нежностью.
  Шестая олуди - Сорашт была понятна Евгении. Это имя тоже навевало какие-то слабые ассоциации, но, поскольку в школе история древних цивилизаций ей не была интересна, она так и не смогла вспомнить, что же оно напоминало ей. Сорашт выглядела как коренная иантийка и с самого начала приняла иантийскую религию и свою роль. Она стала целительницей, но заставляла людей подолгу добиваться своей благосклонности. Пыталась захватить власть в одном из княжеств и погибла от руки врагов. Та же участь постигла Нэине. Портрет был написан с натуры, и Евгения словно старую знакомую приветствовала эту женщину с тюркскими скулами и необычным для Матагальпы разрезом глаз. У Нэине не было никаких сверхестественных способностей. Это была просто умная, хитрая и честолюбивая женщина, что заставила царя жениться на себе и постоянно толкала его к новым завоеваниям.
  Больше всего Евгению впечатлила история Абима, пришедшего в 1572 году. Было в нем что-то от христианского святого и даже от самого Христа. А еще - от Асклепия; недаром он почитается как величайший целитель. Там, где он проходил, зацветали зимние деревья. Ему достаточно было взглянуть на умирающего, чтобы поставить его на ноги. Он оживлял мертвых, не приемлил смерти, зависти, коварства - зла в любом виде, не ел мяса, питаясь одною травою, и пил лишь чистую воду. Евгения подолгу простаивала у портрета этого прекрасного мужчины, похожего на златокудрого Аполлона. Возможно, художник преувеличил его красоту, но одно он передал совершенно точно - глаза, взыскующие Бога, те же глаза, что глядят с православных икон, полные печали о несовершенствах мира и прощения ему. Люди любили Абима, поклонялись ему, как духам небесным, шли за ним по пятам, молили о любви, которой и без того было достаточно... И терзали, неотступно терзали его. Всю свою недолгую жизнь он скитался, и, куда бы ни пришел, везде люди умоляли его стать их правителем. Он проповедовал подчинение существующей власти, но повсюду рассы и цари ненавидели его, потому что, стоило ему появиться, как народ отворачивался от них, превознося своего олуди. Абим ушел в горы, скрылся от мира, но любящие нашли его и там. В конце концов, разрываемый чужой любовью и ненавистью, он призвал своих последователей отправиться на поиски иных земель, надеясь найти покой вдали от Матагальпы. Священнослужители прокляли его за это, а цари с радостью снарядили флотилию. В 1602 году Абим в сопровождении нескольких сотен человек покинул континент. С тех пор о нем не слышали.
  Не узнать, сыном какого народа, какой эпохи был он. Да и был ли он с Земли? Он воскрешал мертвых и призывал к миру, но о самом себе не сказал ни слова. Он пришел и ушел, как волшебный сон, что переворачивает душу и развеивается, оставляя долгий привкус тоски. Отголоски этой грусти ощущала и Евгения. С трудом она отрывала взгляд от прекрасного лица. Ее терзало чувство вины. Тысяча лет разделяла ее и Абима, но при взгляде в его глаза она чувствовала и себя виноватой в том, что он так и остался непонятым.
  Она делала шаг к последней героине в этой божественной колонне. Динта, ее предшественница, умершая от старости совсем недавно, всего семьдесят лет назад. Вот почему Евгению не ждали: слишком мало прошло времени. Динта была пророчицей. Будущее было ей открыто, как перед Евгенией открыта сейчас эта книга, повествующая о блестяще угаданных событиях, о наложенных проклятиях, которые и не были проклятиями, а всего лишь предвосхищали то, что должно случиться. Читая, царица хмурила брови. Ей было трудно смириться с тем, что будущее предопределено заранее. Почему? Она и сама не знала. Потому ли, что Хален заметил, как ему это неприятно? Или потому, что она сама желала создавать будущее? История Динты к тому же ставила точку в поисках, что вела Евгения, - точку, подтверждающую, что ответа на ее вопросы нет. Девять олуди жили здесь до нее, и ни один не может подсказать ей, как себя вести! Будто бы, попав в Матагальпу, они лишались прошлого, характера и стремлений, что были им присущи на Земле, и начинали жить в соответствии с местными правилами. Анализируя историю олуди, Евгения осознала, сколь долгой и разнообразной была история землян. Столь разнообразной, что в ряду пришельцев не нашлось места европейцу! Ни один олуди не проявил идейности, присущей жителям той цивилизации, которую в мире Евгении называли западной: ни жажды постижения единого бога, ни стремления к техническому прогрессу, ни желания узнать, что лежит за горизонтом, - ни одного из тех качеств, что отличают ее современников! Похоже, она, Евгения, первая и единственная представительница мира, который ничем не похож на Матагальпу. И потому судьба континента в ее руках. Она может перевернуть его, изменить его будущее! Этот процесс уже начался благодаря ее общению с врачами. А если она расскажет иантийцам о поездах, самолетах, нефти, электричестве...
  Нет, иантийцы не станут ее слушать. Они слишком преданы своему давно сложившемуся укладу и с трудом поддаются переменам. Не зря же все технологические новшества в Ианту и Матакрус приносят, практически навязывают островитяне. Вот кто прислушается к олуди и азартно примется воплощать в жизнь ее воспоминания!
  Евгения застонала, закрыла руками лицо. 'Как ты смеешь думать такое?! - спросила она себя. - Ты, пришедшая в Ианту, чтобы быть защитницей ее народа! Ты лишь одна из многих. Не искушай судьбу. Если будет нужно, судьба сама призовет тебя!'
  Никто не даст ей совета. Нет над нею никого, даже призрачного Бога. Как бы она хотела обратиться с просьбой к высшим силам, раз уж олуди оказались не способны помочь! Будь она в такой ситуации на Земле, могла бы просто взмолиться к небесам: 'Господи, подай мне знак, и я сделаю так, как велишь!' Но в Матагальпе не было Бога. Она видела это так же ясно, как собственное отражение в зеркале. Сама мысль о том, чтобы взывать к нему, казалась здесь бессмыслицей. Высшие силы Ианты это духи - верования, распространенные среди народа и в некоторой степени упорядоченные религией. Они даже не были антропоморфными, не имели облика и имени. Но они существовали на самом деле - Евгения столкнулась с ними во время своих путешествий по стране.
  Чем более обширны и упорядочены становились ее знания, тем шире оказывались и возможности. Уже на втором году жизни в Ианте она одним взглядом могла определить недуги стоявшего перед ней человека и его настроение. Она чувствовала присутствие тайных сил в воздухе и земле и, пока еще не понимая как, училась ими управлять. Ей казалось теперь, что духи существовали и на Земле, но лишь воздух Матагальпы открыл ей их. Они не имели телесного облика, не обладали разумом и волей. Она видела их скорее как энергии или поля - светлые и темные, сильные и слабые. В некоторых местах она особенно ясно ощущала их присутствие.
  На западе провинции Киара, в дельте Фарады, были обширные плантации сахарного тростника. Они принадлежали нескольким рассам и соседствовали с царскими землями, на которых трудились мелкие арендаторы. А на морском берегу стоял красивый дом, построенный Халеном для сестры. Сериада любила проводить здесь самое сырое зимнее время года. На этом северном побережье сложился особенный климат. Евгении, впервые приехавшей сюда с Сериадой в середине лета, показалось, что она очутилась на тропическом райском острове. Лазурный океан и зеленый берег разделяла белая полоса пустынного пляжа. Здесь никогда не бывало чужих людей, лишь несколько человек, работавших в царском доме, да и тем было не до прогулок. Дом был окружен яркой зеленью кустов и разноцветьем клумб, которые летом постоянно требовали полива. Узкая дорожка выводила меж кустов на пляж, ступив на который, Евгения зажмурилась. Белый, чистый, ровный песок, несколько высоких деревьев, изогнувших стволы, как пальмы на вспомнившихся ей картинках. Стояла здесь и ажурная беседка, бросающая на песок пятнистую голубую тень, и между двумя деревьями был натянут гамак.
  Сериада не пошла с ними. Для нее летний полдень был слишком жарок. Пока Евгения оглядывалась, Эвра и Лива побежали к воде, на ходу скидывая одежду. Это было одно из редких мест, где женщины вырывались из тисков этикета.
  - Пойдем к нам! - закричала, оборачиваясь, Лива.
  Ее крепкое маленькое тело оказалось почти таким же смуглым, как лицо. Она с визгом забежала в воду. Ашутия, оставшаяся рядом с царицей, сказала:
  - Я взяла для тебя платок, если не захочешь загорать. Но раздеться надо. На этом песке можно суп варить.
  Евгения не загорала уже больше года, с медового месяца, а в море не купалась... она уж и не могла вспомнить, как давно!
  Позже, с трудом расставшись с ласковыми волнами, она накинула на плечи платок и пошла вдоль воды, с наслаждением погружая ступни в раскаленный мелкий песок. Рядом легко шагала Ашутия, на ходу расплетая русую косу и распуская волосы по плечам, чтобы высохли.
  Позади весело кричала Лива, затаскивая Эвру в воду. Солнце опаляло кожу жаром, а теплый ветер мгновенно высушил на ней белесую соленую пленку.
  - А что там? - спросила Евгения, указывая вперед, где среди зарослей виднелись странной формы столбы.
  - Там чьи-то участки, не царские. Вот и охранители стоят.
  Деревья и травы выросли посреди голого пляжа, будто бы притянутые сюда охранителями - каменными стелами с человеческими лицами, выстроившимися цепью от воды до дальнего забора, за которым виднелись какие-то строения. Она уже встречала их раньше. Эти грубые статуи в Ианте отмечали границы владений. Осторожно ступая среди травы и сухих веток, Евгения вошла в рощу. Стих шум волн и крик чаек. Здесь было тепло, влажно и очень тихо: не жужжали насекомые, не пели птицы. Она подошла к одной из статуй, положила ладонь на камень. Он оказался очень холодным.
  - В ближайшей деревне живет старушка, которую местные считают колдуньей, - сказала Ашутия. - Она говорит, что здесь дом духов. Она водит сюда больных и читает заклинания, чтобы быстрей выздоровели. А повар дома рассказывал, как однажды она прокляла человека, который отравил ее собаку. Он прожил потом еще несколько месяцев, пока не пришел сюда зачем-то, вышел из рощи и умер прямо на пляже.
  Евгения кивнула. Она тоже видела, что это дом духов - место, где выходит на поверхность энергия земли. Некоторые люди могли это чувствовать, а некоторые и использовать в своих интересах. Олуди была не одинока в этом в стране, где колдуны и ведуньи пользовались не меньшим уважением, чем священники.
  - Это выдумки, наверное? - вопросительно закончила Ашутия.
  - Вряд ли. Это место похоже на бьющий из-под земли родник. Если долго стоять в его водах, можно или заболеть, или излечиться. Та женщина знает, как обратить эту воду на пользу себе.
  - А если здесь остаться надолго? Если я останусь тут ночевать, что будет?
  - Придешь одна - наверно, ничего не будет. Придешь с разозленной колдуньей - выйдешь состарившейся! - засмеялась Евгения.
  - А если с тобой остаться? Помолодею?
  - Лет через десять проверим!
  Обратно они бежали, обжигая пятки, переговариваясь и смеясь. Не добежав до беседки, Евгения остановилась. Что-то испортило ей настроение, как темное облачко посреди синего неба. Она издалека почуяла, в чем дело.
  Лива, которая еще недавно скакала и веселилась, встретила их в беседке с кислым лицом.
  - Зуб... - протянула она, с мольбой глядя на Евгению.
  - Послушай, ну сколько можно? Вырви его наконец!
  Девушка затрясла головой, скорчила гримасу.
  - Боюсь! Не решусь ни за что!
  - А если тебя среди ночи прихватит? Побежишь ко мне прямо в спальню?
  Прижимая к челюсти руку и шмыгая носом, Лива с надеждой смотрела на госпожу.
  - Вот возможность проверить, - сказала царица Ашутии и поманила всех троих к роще. - Я ничего не буду делать, - говорила она, вводя Ливу под полог листвы. - Просто постою рядом, боль должна пройти сама.
  Лива покорно остановилась у куста. Ашутия сказала:
  - Колдунья при этом произносит заклинания.
  - Ей заклинания нужны, чтобы настроиться и поймать исходящую снизу волну. А я не колдунья, могу обойтись и без них.
  Ашутия не поняла, но не стала переспрашивать. Эвра прислонилась было к охранителю, но сразу же отпрянула от ледяного камня.
  - Мне не помогает, ничего не проходит, - ныла Лива. - Лучше ты приложи руку, госпожа!
  - Жди! И имей в виду, это в последний раз. Вернемся в Киару, пойдем дергать зуб.
  - Ты пойдешь со мной?
  - Придется, иначе ты потеряешь сознание, как только увидишь врача.
  - Ой, не говори! Даже думать об этом не хочу!
  Сквозь завесу узких серебристых листьев Евгения смотрела на океан. В Киаре он был совсем не такой. В Киаре он был лишь частью порта и резервуаром для слива отходов. Здесь же это было необъятно большое живое существо. Оно дышало, весело играло солнечными бликами, любовно облизывало берег. Оно было прекрасно настолько, что невозможно оторвать глаз, а отвернуться - будто совершить преступление. Ей хотелось навсегда сохранить в себе и прозрачно-зеленую воду, и песок, и воздух, и солнце... Эта жадность была бессмысленна. Тысячи, а может, и миллионы лет солнце раскидывало сверкающие блики по волнам, а те разглаживали пляж невзирая на то, что этой красотой некому было любоваться. Пришел человек, но все здесь осталось по-прежнему. Может быть, когда-нибудь люди закуют в камень этот берег, и уничтожат белый песок, и будут бросать в океан свой мусор. Но пройдет еще несколько тысяч лет, и истинные хозяева вновь отвоюют свое. Не стоит даже заглядывать так далеко. На жизнь Евгении этой красоты хватит с избытком. И все же даже отворачиваться от нее ей было жалко.
  Лива сама не заметила, как опять начала улыбаться и шутить. Эвра спросила:
  - Полегчало тебе?
  - Ой! - удивилась она. - А ведь и правда! Больше не болит! Госпожа, зуб не болит!
  - Духи тебе помогли. Теперь можно возвращаться в дом.
  На следующий день к ней пришла та ведунья и попросила поговорить с духами, чтобы они стали к ней благосклоннее. Олуди выполнила ее просьбу: они вместе сходили в рощу и Евгения пошептала, обратив к земле ладони. Она знала, что живущая здесь сила не имеет ушей. Но доброта олуди поддержит колдунью, и та увереннее станет с этой силой обращаться, а именно это и требуется.
  В те годы она часто беседовала с людьми, которые умели обращаться с духами. Эти женщины и мужчины сами подходили к ней в столице и в провинциальных городах, куда она приезжала с мужем или Ханияром. Среди них попадались и шарлатаны, и самонадеянные невежды. Но встречались и те, в ком Евгения действительно чуяла добрую или злую энергетику. Настоящая природа этих сил оставалась ей непонятна, но очень скоро она узнала, что намного могущественнее любого из тех, кто общается с ними уже много лет.
  Однажды в Феруте по дороге в местную больницу она остановилась как вкопанная, ощутив, как кто-то наводит на нее порчу. Мутное смрадное облако злобы надвинулось на нее сбоку. И прежде, чем оглянуться и найти в толпе пославшую его женщину, Евгения увидела ее внутренним взором: высохшую старуху, что решилась проверить мощь олуди. Она остановилась и несколько секунд простояла, закрыв глаза. Затем направилась прямо к колдунье: той не было видно среди зевак, столпившихся на улице, чтобы поглазеть на царицу, но ненависть висела над ней темно-серым столбом.
  Люди поняли, расступились: колдунья была здесь известна, ее боялись, мечтали избавиться и все же шли к ней за помощью. Оставшись одна, старуха не отступила, протянула к Евгении крючковатые пальцы. Ее бледные губы шептали заклинания, и олуди видела, слышала, ощущала всем телом, как окутывает ее мрачное облако проклятия. Но оно было бессильно; она повела рукой, и облако развеялось, а колдунья в ярости затряслась, брызгая слюной. Пеликен преградил ей путь, когда она кинулась к олуди, воздев над головой руки и визжа. Евгения отвела оружие, играя на публику, обратила на старуху материнский добрый взор.
  - Ты! Ты! - кричала колдунья и все никла, никла под спокойным взглядом, пока наконец не упала на землю, принялась кататься в пыли, кусая пальцы.
  Привыкшая к экзальтированности простолюдинов Евгения молча наблюдала за неожиданной соперницей. Ее сила к этому дню была уже столь велика, что она не колеблясь мысленным повелением загасила этот костер злобы, и женщина стихла на земле, продолжая тихо скулить. Не шевельнув и пальцем, Евгения погасила в этом теле все отрицательные эмоции. Оказалось, что кроме них в нем ничего нет. Чтобы оставить о себе в Феруте долгую память, она протянула колдунье руку. Та приняла ее и поднялась. Сжимая горячую сухую кожу на тонкой кости, Евгения на несколько секунд проникла в ее душу, полную страха перед смертью и ненависти к жизни. Этой женщине от рождения было дано мало доброты, а обратившись к магии, она сама убила в себе ее остатки.
  - Ты сильнее меня, - пробормотала старуха, будто все еще не веря, что такое возможно.
  - Ты скопила немало денег. Не делай больше зла, оставь колдовство, и твоя смерть будет легкой. Я вижу это, - сказала ей Евгения.
  Колдунья вырвала руку, заковыляла прочь. В ее насильно очищенном мозгу не было мыслей. Люди расступались, отбегали от нее, а она ничего не замечала, ошеломленная непривычной тишиной внутри себя.
  Сила, которой не было названия, вливалась в олуди вместе с солнечным светом и каждым вдохом. Евгения быстро училась ею управлять. Мир вокруг нее цвел красками, которых больше не видел никто - разве что некоторые из знахарей, что при встрече признавали ее власть и подчинялись ей. Теперь Евгения понимала, что уже во время медового месяца именно эта сила помогла гвардейцу Йени пережить приступ аппендицита. С тех пор каждый день открывал ей что-то новое. Настроение и болезни людей имели свой цвет. Каждого человека в ее глазах окружал сияющий ореол. Сосредоточившись, она могла различить цвет и пульсацию каждого внутреннего органа, почувствовать боль, ощутить запах болезни, ибо каждая болезнь пахла по-своему. Настроение людей звучало в ее ушах нежной музыкой или какофонией нестройных звуков. Иногда она слышала произносимые ими мысли. Но это случалось редко и только при большой степени сосредоточенности; обычно же она просто видела. Просто? Она не смогла бы этого объяснить. Не было ни в иантийском, ни в русском языках таких слов, чтобы передать синтез красок, звуков и запахов, что создавал изумительный по красоте и сложности рисунок ее жизни. Порой это оказывалось неприятно. Нередко ей было трудно справиться с собственными эмоциями, будучи одновременно атакованной переживаниями множества других людей. Но в конце концов она сжилась и с этим. Теперь она понимала, что страшные головные боли, донимавшие ее в первое время, были следствием приспособления организма и психики к новым условиям.
  Пророческие видения посещали ее крайне редко. Бывало, она внезапно становилась невольной свидетельницей событий, происходящих в соседней комнате или за сотню километров и имеющих к ней непосредственное отношение. Она знала, что происходит с Халеном, как бы далеко он ни находился. А случалось, что по какому-то не понятному ей самой наитию она отдавала приказания либо запрещала что-то - и ближайшее будущее показывало, что она была права. Ее люди знали Евгению лучше нее самой. Она желала понимать причины своего поведения, им же это не требовалось - они просто верили.
  И все же она оставалась человеком. Помимо сомнений философского толка ее одолевали естественные человеческие чувства: тоска по родным, зависть, злость, страх за близких. Отпустив мужа в очередную поездку, она порой с отчаянием думала, что ничем не сможет помочь, если с ним что-то случится в пути, - ее сила не действовала на расстоянии. Иногда ей снилась русская зима, и она просыпалась вся в слезах, готовая отдать свои способности за десять минут морозного снежного дня. Глупость и дурость людей порой приводили ее в ярость. И по-прежнему сильной, непреходящей, неменяющейся оставалась любовь к Халену. С годами они срослись будто бы не только душами, но и телами. Он был частью ее сердца, знакомый, родной и всегда притягательный. Как в день свадьбы, у Евгении холодело в груди, когда она слышала его голос. Хален был настолько близок, что она не могла его 'видеть', как других людей. Но зато она его чувствовала. Смогла бы она прочитать его мысли? Возможно; но она никогда не пыталась этого сделать. Он был мужчина и царь, и только с ним ей удавалось быть слабой женщиной, - а ведь даже царице хочется ощутить себя слабой рядом с мужчиной, который защитит и поможет!
  
  8.
  Со дня прихода олуди Евгении прошло три года. Опять настала зима, сухая и теплая. Дожди шли редко. Крестьяне в селениях собирали оливки, делали масло, а города пропахли дымом от многочисленных жаровен, печей и костров.
  Через несколько дней Хален отправлялся на западную границу, где уже больше трех месяцев находился Амарх Хиссан. Его отец царь Джаваль прислал письмо, в котором просил племянника воздействовать на Амарха. Наследника матакрусского царя ждали многочисленные дела на родине, и его любовь к кочевой жизни раздражала отца. У Джаваля не было других детей, и он не желал рисковать единственным наследником даже в вялотекущей войне с дикарями. Хален только и ждал подобного предлога, чтобы выехать к Фараде. Его, как и кузена, манил лес, а больше того - мужское общество. Жена не стала ему перечить, хотя прекрасно понимала, что не родственные узы и не чувство долга влекут его на границу, а мальчишеская страсть к трудностям солдатской жизни.
  Но до отъезда было еще два дня, а сегодня царская чета отправилась на скачки. Хален покинул замок раньше - собирался заехать по пути в Дом провинций.
  Одетая в черное с серебром платье, Евгения оглядывалась в поисках Пеликена. Она нашла его в конюшне, где он проводил экскурсию для матакрусского посланника, привезшего письмо Джаваля. Его звонкий голос доносился из глубины помещения.
  - Вот этого красавца прислал ваш правитель на свадьбу нашего государя. А этот стоял в конюшне богатого торговца. Венгесе увидел его на скачках, где он взял второй приз, и заключил с хозяином пари, что в следующий раз он придет третьим. А скакун пришел первым, и Венгесе отдал купцу пятьсот росит. Недурное пари, хотел бы и я так шикануть, но государь одаривает меня больше вниманием, чем деньгами. А затем конь раз за разом приходил первым, и Венгесе поспорил с хозяином, что на следующих скачках он не выиграет. В случае проигрыша он обещал перековать коня и заплатить за достойную его красоты амуницию. Но он выиграл пари, и купцу пришлось расстаться с красавцем. Правда, за амуницию все равно платил Венгесе... А эта кобыла из Шедиза. Царь Красного дома прислал ее в ответ на дары моего господина. Да, он высоко себя несет, этот царь, но его время прошло, и в Красном доме распри. Придет день... но об этом только шепотом и не здесь.
  - Пеликен, нам пора! - позвала Евгения.
  - Иду, - тут же откликнулся он.
  Она невольно улыбнулась. Как обычно, выходя в свет, Пеликен навесил на себя килограмм золотых украшений. Толстые цепи и широкие браслеты звенели и стучали поверх строгого кожаного мундира, а на растопыренных пальцах переливались кольца с разноцветными камнями. Длинные черные волосы падали на плечи завитыми локонами, подбородок и верхняя губа были тщательно выбриты.
  - Ты похож на куклу из тех, что маленькие девочки причесывают и наряжают в своих детских комнатах, - сказала она.
  Он хмыкнул, покосился на нее, хотел смолчать, но все же не удержался:
  - Видела бы ты, какую куколку я раздел вчера вечером...
  - Ох, Пеликен, когда-нибудь мужья твоих куколок поймают тебя в темной подворотне и все тебе припомнят!
  Он лишь пожал плечами. Слухов о его похождениях было так много, что их не стесняясь обсуждали даже в покоях Сериады. Удивительно, но до сих пор все приключения сходили Пеликену с рук, и это притом, что в числе его жертв называли весьма известных особ.
  Он подсадил Евгению и Эвру в карету, сам сел напротив. Глядя на его сытое холеное лицо, на которое занавесь окна бросала розовый отсвет, Евгения спросила:
  - Почему ты не женишься? Тебе ведь уже двадцать шесть.
  - Если я женюсь, госпожа, мне придется оставить тебя, - ответил он серьезно.
  - А если не женишься, еще через пару лет на тебя будут показывать пальцем, и уже ни один приличный человек не захочет отдать тебе свою дочь.
  Пеликен усмехнулся.
  - Это меня мало волнует. Все, что мне нужно, - защищать тебя и служить Халену. Ну, и видеть рядом побольше новых красивых женских лиц.
  - Вас, неженатых, в гвардии осталось всего двое, ты и Венгесе, - сказала она задумчиво. - А ему ведь уже под сорок... Ему тоже служба дороже личного счастья?
  - Наверное. Мы, гвардейцы, не знаем, о чем думает командир. Он замкнутый человек и ни с кем не делится мыслями.
  Ипподром располагался за городом неподалеку от замка. По старому закону вблизи городских стен нельзя было возводить каменные здания, а только деревянные, чтобы сжечь их в случае осады. Евгения бывала в других городах и везде видела одно и то же: каждое крупное поселение Ианты окружали высокие стены с башнями и металлическими воротами. Люди до сих пор не забыли о войне. Управители городов строго следили за тем, чтобы их обороноспособность сохранялась, как если бы в любой момент прямо под стеной могло начаться сражение. Поэтому и громада ипподрома отстояла от Киары километра на полтора.
  Появился Хален, еще через несколько минут подъехал экипаж Сериады, и вся семья в сопровождении многочисленной свиты степенно вошла под арку.
  Скачки были одним из любимых развлечений иантийцев. Каких только состязаний они не проводили! Но самыми популярными были открывавшиеся сегодня соревнования Большого круга. На ипподроме собралось не меньше десяти тысяч человек. Скаковой круг был длиной полтора тсана и шириной тридцать локтей. Внутри него находились беговой круг и площадка для выездки. Когда Фарады показались в своей ложе, трибуны взревели. Хален поднял руку, приветствуя зрителей, и показал им призы: маленький и большой золотые кубки, инкрустированные изумрудами. Женщины устраивались в креслах, разглаживая складки платьев и туже завязывая свои шерстяные тюрбаны, чтобы защититься от ветра. Вокруг расселись их дамы. Пеликен облокотился на перила справа от царицы, завел беседу со знакомым чиновником, сидевшим в соседней ложе. Венгесе в темно-красном мундире неподвижно стоял за креслом Халена. На трибунах справа и слева сидели аристократы и чиновники, похожие в своих ярких нарядах на стаю павлинов.
  Сегодня скакунов выставлял клуб 'Черный всадник'. Состояли в нем по большей части крупные столичные торговцы, а возглавлял его Нетагор Масурад, которого Хален в шутку называл свои родичем. Отчим Нисия был одним из богатейших людей страны. Ему принадлежало в Ианте больше заводов, а в Киаре больше магазинов и трактиров, чем кому-либо другому, и фаворита нынешних состязаний тоже выставлял он.
  Это было начало Большого круга, первые скачки нового сезона. Заявки на участие подали десять крупных иантийских клубов, четыре мелких, а также клуб-победитель прошлого сезона из Матакруса. В начале круга члены каждого клуба проводили испытания собственных лошадей. Летом победившие скакуны соревновались между собой. И в конце круга, осенью, на заключительных скачках выявлялся победитель. Владелец лучшей лошади получал денежный приз от союза клубов, а также особый приз из рук царя - чашу для вина. Клуб-победитель имел право выставить лошадей в середине Большого круга в Матакрусе. Последние скачки сезона были одним из любимейших праздников в Киаре. Если же победа в них доставалась провинциалам, то и все шесть провинций страны ликовали следующие несколько дней. Вино лилось рекой, сотни телят и гусей подрумянивались на вертелах, установленных прямо на улицах.
  Для того, чтобы привлечь внимание к самым первым в сезоне забегам, Хален много лет назад ввел правило начинать круг с выступления клуба, занявшего в прошлом сезоне второе место. Сам он не всегда мог присутствовать на скачках, но первое и последнее состязание старался не пропускать. Сегодня к тому же выступал клуб, за который традиционно болела царская семья. Поэтому Фарады были в черном с серебром - цветах 'Черного всадника'. Трибуны членов клуба находились напротив царской ложи, и оттуда повелителям беспрестанно махали черными флажками.
  Хален был заядлым болельщиком. Но по традиции царь не может принадлежать ни к какому клубу, выставлять в Большом круге своих скакунов и делать ставки. Он выступал арбитром и спонсором состязаний, преподнося владельцам лошадей-победительниц малые кубки, а в конце круга торжественно вручал хозяину лучшей лошади года большой кубок. Каждый год эти чаши были разными. Их изготовлением заведовал особый мастер.
  В перерыве между забегами в ложу поднялся Нетагор. Высокий, толстый, краснолицый, он степенно поклонился присутствующим. Прищуренные глаза внимательно оглядели малый кубок. Нетагор рассчитывал сегодня получить его. Обсудив с Халеном свои шансы, он еще раз раскланялся и удалился.
  - Говорят, он купил несколько кораблей и намерен заняться торговлей с Островами, - сказал Пеликен.
  - Так и есть, - подтвердил Хален.
  - Видно, ему надело слышать прозвище 'царь харчевен'! Решил подняться выше!
  - Он предприимчивый человек. Посмотрите только, какого коня нашел! - восхитился Венгесе. - Говорят, отдал за него двадцать тысяч росит!
  - Ты поставил на него? - поинтересовался Пеликен.
  - Выигрыш невелик, семь из десяти зрителей уверены в его победе. Я поставил на номер двадцать восемь.
  - Сериада, а ты на кого бы поставила? - Хален повернулся к сестре.
  Царевна пожала плечами.
  - Как бы ты посоветовал?
  Хален с завистью смотрел на своих телохранителей, обсуждавших достоинства коней.
  - Отдал бы что угодно за возможность поставить хотя бы десять монет на самого бесперспективного скакуна. Венгесе, хоть с тобой поспорим на сто росит! Говоришь, выиграет номер двадцать восемь? Тогда я болею за... Назови же номер, Сериада!
  Венгесе обратил к царевне бесстрастный взгляд. Она опустила глаза.
  - Номер тридцать один, - прошептала она. За ревом трибун командир гвардейцев не расслышал, наклонился к ней ближе. - Тридцать первый! - повторила она, взмахнув ресницами.
  - Принято, государь. Двадцать восьмой против тридцать первого, сто росит.
  Очередной удар гонга. Лошади помчались по кругу. Маленькие жокеи в разноцветных куртках приникли к их шеям. Трибуны неистовствовали. Хален и его друзья, наклонившись вперед, впились глазами в лидирующую тройку - номера двадцать пятый, двадцать восьмой и тридцать первый. Глядя на Венгесе, стучавшего кулаком по перилам, Евгения вспомнила свой разговор с Пеликеном. Венгесе не стар, богат, его положение при дворе прочно. Почему же он не женится, ведь в Ианте холостой мужчина получает меньше уважения, чем женатый!
  Вскрикнула Сериада: на самом финише тридцать первый на полкорпуса обошел фаворита! Евгения удивленно оглянулась: ей еще не приходилось видеть, чтобы золовка радовалась так открыто. Лицо царевны раскраснелось, она смеялась и целовала брата. Ей следовало бы выразить сожаление командиру гвардейцев, но царевна даже не повернулась в его сторону.
  И тут до Евгении начало доходить. Она смотрела на Сериаду и с трудом верила своим глазам. Но глаза редко ее обманывали, и оставалось только поразиться, почему они так долго держали ее в неведении! Ибо в эту минуту олуди ясно увидела, как умела видеть только она, что царевна любит Венгесе, любит давно и безнадежно. Вокруг ее изящной полной фигурки вился хоровод страстей: кроваво-красное желание, восхищение цвета раннего рассвета и темно-зеленая, унылая тоска по несбыточному. Этим чувствам было уже много лет. Евгения ругала себя последними словами. За два года она помогла сотням чужих людей, прилагала все силы, чтобы доказать свои новые способности, но ни разу ей не пришло в голову посмотреть на тех, кто был с ней рядом каждый день! Не поворачиваясь к Венгесе, она уже знала все и про него: он тоже любил, тоже желал и тоже смирился с тем, что у этой любви нет будущего.
  За несколько минут Евгения прочла всю их незамысловатую историю. Это была любовь не только без обещаний - даже без слов. Всего один или два раза Сериада и Венгесе имели возможность послать друг другу взгляд, полный тайного смысла. Девушка никогда не оставалась в одиночестве, а он большую часть жизни проводил, стоя рядом с царем. Они знали, что любят, но не сделали ни шага друг другу навстречу...
  Хален что-то спросил, она ответила невпопад. Он внимательно на нее посмотрел. Евгения уже привыкла к такому взгляду - нередко ей приходилось ловить его, когда родные, друзья и слуги ожидали от нее очередного предсказания. Она улыбнулась и изъявила желание принять участие в очередном пари. Ее тормошила Сериада, пришедшая в сильное возбуждение лишь оттого, что Венгесе наклонился к ней и посмотрел в глаза. Для нее и это было огромным счастьем. Евгения присоединилась к разговору, заставила себя забыть о сделанном открытии. Но после окончания скачек она велела Эвре и Пеликену ехать в карете царевны с ее девушками, а Сериаду позвала к себе.
  Сериада уже успокоилась. Всматриваясь в ее круглое личико с приподнятыми будто в улыбке уголками губ, Евгения пыталась понять, как смогла царевна столь надежно спрятать свое чувство.
  - Я все знаю, - сказала она. - Ты любишь Венгесе.
  Сериада вскрикнула, закрыла лицо руками. Евгения обняла ее, отняла руки и сжала их в своих теплых ладонях. Под ее пальцами на запястье девушки часто-часто бился пульс.
  - Ты никому не скажешь? Ты не скажешь... ему?
  - Ему?.. Халену?
  - Не говори ему!
  Сериада впилась глазами в ее глаза, по ее щекам текли слезы.
  - Но почему? - воскликнула Евгения. - Венгесе тоже любит тебя, я это видела! Почему ты не хочешь сказать Халену?
  Царевна покачала головой, смахнула слезу.
  - Так, - решительно сказала Евгения. - Вытри слезы и успокойся. Сейчас пойдем к тебе, и ты мне все расскажешь.
  Пеликен увязался было за ними, но царица вытолкала его прочь. Попросила выйти и девушек, по привычке вошедших вместе с ними в спальню царевны. Оставшись одни, они сели на кровать.
  - Так объясни же, в чем дело? Венгесе богат, он лучший друг Халена. Чего ты боишься?
  - Неужели ты не понимаешь? Он же из бедной семьи, он незнатен, у него даже нет своего дома. А Хален ищет для меня царевича в золотом плаще!
  - Принца на белом коне... - пробормотала Евгения. - Мне кажется, твои страхи безосновательны. Хален вовсе не такой жестокий, чтобы лишить счастья единственную сестру. Хочешь, я с ним поговорю?
  - Нет! - вскричала Сериада. - Не смей этого делать! - Она снова заплакала - горько, безнадежно, упиваясь своим горем. - Пожалуйста, Эви, умоляю тебя, Хален ни о чем не должен знать. Он прогонит Венгесе... это в лучшем случае.
  Евгения кусала губы, напряженно размышляя.
  - А сам Венгесе что думает? Ты говорила с ним?
  Сериада покачала головой.
  - Я знаю, что он меня любит. Однажды Хален велел ему проводить меня в храм, и мы получили возможность поговорить. Правда, я не смогла и рта раскрыть, так испугалась. А он...
  - А он?
  - Он сказал, что его жизнь принадлежит мне.
  - И все? - разочаровано протянула Евгения.
  Сериада обиженно посмотрела на нее.
  - Что еще он мог сказать? Он же не знал тогда, что я... Но я... В общем, мы поняли друг друга.
  - И что вы намерены делать? - насмешливо спросила Евгения. - Так и будете молча мучиться, пока Хален не найдет тебе какого-нибудь царевича в плаще?
  Сериада не ответила. Она рыдала, упав лицом в подушки. Продолжать разговор было бессмысленно. Евгения ушла к себе, решив вечером все же побеседовать с мужем.
  Поднявшись после ужина в спальню, она нашла там только шапку Халена. Взбежав на самый верх башни, она распахнула дверь, ведущую на дозорную площадку. Он был здесь, стоял у парапета. Сильная рука обняла ее, окутало облако любимых запахов - кожи, вина и благовоний. Светились внизу факелы на стене замка, а дальше ничего не было видно - все скрыл моросящий дождь.
  - Знаешь, о чем я подумала? О Сериаде.
  - Ммм? Что-то случилось?
  - В том-то и дело, что ничего не случилось и не случается. Сериаде ведь уже двадцать два года. Давно пора замуж!
  - Это моя постоянная головная боль, - сказал Хален мрачно. - Еще в двенадцать лет ее помолвили с юным Калитерадом, сыном Бронка, начальника Дома провинций. Это единственный брак, который я готов был одобрить. Калитерады - самый древний род в стране, они веками служат царям, это по-настоящему благородная семья. Но пять лет назад парень умер. Погиб по-глупому, на тренировке. Жалко Бронка, у него остались только дочери. С его смертью род прервется. С тех пор я все ломаю голову, но не вижу подходящего жениха.
  - Может быть, - предложила Евгения, - стоит спросить саму Сериаду?
  Хален непонимающе посмотрел на нее.
  - В смысле?
  - Это же ее жизнь. Ей, а не тебе выходить замуж. Возможно, у нее есть свое представление об идеальном женихе! Почему бы тебе не позволить ей выбирать самой?
  - Да что она может выбрать! Она же такая домоседка, из замка не выходит, мужчин не видит! Совсем не знает жизни. Нельзя ей доверять столь важное решение.
  Евгения постаралась как можно деликатнее сформулировать следующий вопрос.
  - Кое-каких мужчин она все же видит и наверняка представляет, каким должен быть ее будущий муж... У тебя же столько друзей и за границей, и по всей стране, и даже здесь, в замке. Неужели ни один из них не достоин ее?
  - Нет, - твердо сказал Хален. - Царевны Ианты достоин только расс, безупречный во всем. А таких нет.
  - Но что же делать? Ты хочешь, чтобы она всю жизнь прожила старой девой?
  Хален сделал знак от сглаза.
  - Даже тебе не стоит так говорить, любимая. Я что-нибудь придумаю. А с чего ты вообще завела этот разговор? Ты что-то видела?
  - Видела, - призналась она. - Видела, что лучшие годы твоей сестры проходят впустую в то время, как где-то наверняка есть человек, который станет ей хорошим мужем. Что тебе важнее, в конце концов, династические капризы или счастье Сериады?
  - Ты рассуждаешь удивительно легкомысленно! - возмутился Хален. - То, что ты называешь династическими капризами, есть обычаи, проверенные веками. В неравном браке Сериада не будет счастлива. Она росла в роскоши, все ее пожелания выполнялись, и я не могу допустить, чтобы ее будущее оказалось хоть чем-то хуже прошлого. Кроме того, нельзя мешать кровь Фарадов непонятно с чьей. Чем упрекать меня в жестокости, ты бы лучше предложила решение.
  - У меня нет решения, раз предложенные варианты тебя не устроили, - смиренно сказала Евгения. - Мне просто по-женски жалко Сериаду. Она ничего не говорит, но я вижу, что она одинока и несчастна.
  - Что ж, значит, будем искать жениха там, где еще не искали. Ведь есть еще острова Мата-Хорус, где немало древних и славных родов. Ну, вот что, пойдем-ка вниз. Ты совсем замерзла!
  Больше они об этом не говорили. Сериада была права: при всей любви и уважении к Венгесе Хален никогда не отдал бы ему свою сестру. В этом деле происхождение значило больше личных заслуг. Командир же царских гвардейцев был из простой семьи. Его отец кормился рыбной ловлей в крохотной деревне на берегу Гетты в провинции Ферут. В десять лет Венгесе сбежал из дома, добрался до Киары и устроился помощником конюха в доме важного чиновника. Его взяли в общую бесплатную школу, окончив которую, он поступил на постоянную службу в царскую армию. Там он подружился со старшим братом Халена, наследником престола, и тот сделал его одним из своих гвардейцев. В году 2734-м эпидемия унесла сотни тысяч жизней. Тогда погибла почти четверть населения страны, и удар пришелся в первую очередь по молодым мужчинам и юношам. Умерли и оба старших царевича. Гвардейцы присягнули на верность Халену. Семь лет назад, после ухода на покой старого командира царь передал эту должность Венгесе.
  Хален любил его, как брата. Но Евгения понимала: узнай он о дерзости своего телохранителя, тому недолго осталось бы жить в замке. Семейные узы и семейная гордость были Халену дороже дружбы. Но он, к счастью, ни о чем не догадывался. Ему и в голову не могло прийти, что между гвардейцем и царевной возможны какие-то отношения. Даже когда они оба одновременно находились рядом с ним, казалось, что они - в разных вселенных. Для Венгесе Сериада была - как думал Хален, вернее, он подумал бы так, если б ему вообще пришло в голову об этом думать, - была всего лишь символом, объектом, который нужно оберегать и защищать, но на который необязательно смотреть. А он для царевны, - как подумал бы царь, - и вовсе не существовал, ведь она, казалось, не замечала мужчин.
  Какие-то вещи, как бы они ни были естественны, проходят мимо нашего взгляда, размышляла Евгения утром. Ее зимний паланкин из белого войлока плавно покачивался на плечах дюжих носильщиков. Как всегда вдоль пути, которым она следовала в больницу, ее то и дело останавливали молчаливые фигуры людей, пришедших в Киару за помощью. Носильщики послушно замирали у каждой группы просителей и терпеливо ждали, пока царица поговорит с ними. Иногда Евгения прикасалась к телам этих женщин, детей, калек и, закрыв глаза, прислушивалась. Некоторым она просто говорила несколько добрых слов. А кому-то велела идти в больницу. Паланкин снова трогался в путь. Евгения возвращалась к своим мыслям. Они с Халеном женаты уже два с половиной года, и за это время не было почти ни одной ночи, если только их не разлучали дела, чтобы они не занимались любовью. Мужу нравится ее пылкость, и он расстраивается и даже обижается, когда она из-за усталости или нездоровья отказывает ему в близости. Но при этом ни Хален, ни сама Евгения ни разу не подумали о том, что другим любовь тоже нужна как воздух. Сериаде двадцать два, она в самом соку. Наверняка она видит по ночам картины, которые днем назвала бы неприличными, наверняка у нее мурашки бегут по коже, когда она смотрит на красивых мужчин или слушает баллады о любви древних царей. Ее замкнутость и боязливость могут лишь спрятать эти чувства, но не в силах их подавить. Почему Евгения раньше не понимала этого? Собственная любовь и многочисленные обязанности заслонили ей простые истины. А Хален? Желая сестре лучшего, он истязает ее. Правильно говорила Айнис: чтобы красота служила долго, нужно ее правильно питать. Любовь - пища не только для души, но и для тела!
  Но Евгения не знала, чем помочь царевне. По зрелом размышлении она пришла к выводу, что Венгесе - действительно не подходящая партия для Сериады. Она далеко и не худшая, имея перед глазами не самый богатый ассортимент мужчин, девушка выбрала, безусловно, лучшего. Что ее привлекло в командире гвардейцев? Он был еще не стар, силен и, пожалуй, красив. Его простое, мягкое лицо с серыми глазами и мыском коротко стриженных темно-русых волос на лбу облагораживалось выражением постоянной сосредоточенности. Несомненно, на чувствах царевны сказалась и его близость с братом, которого Сериада обожала. А главное - его молчаливость, сдержанность, строгое достоинство, которое должно было казаться неопытной девушке таинственным и притягивать как магнит. Для Сериады Венгесе был надежным щитом, защищающим от всех опасностей. Она знала его как доброго человека с внимательными глазами, всегда готового выслушать и помочь. Но Евгения видела Венгесе не только в теплых царских покоях и прекрасно осознавала, что у этого верного пса есть острые клыки. Она никогда не забывала ни хорошего, ни плохого, и потому помнила все: как телохранитель выбил зубы крестьянину, выкатившемуся со своей телегой наперерез скачущему во весь опор царю; как он жестко, отрывисто разговаривал с рассами-полководцами; как равнодушно наблюдал за сломавшей ноги лошадью, бьющейся на земле. Евгения знала, какими холодными могут быть его глаза и пронзительным - голос. Венгесе был солдатом, для которого существует только одна задача: защищать своего господина. Если б ради этого ему понадобилось лично зарезать сотню детей, он сделал бы это не моргнув глазом. Его доброта и тактичность проявлялись лишь тогда, когда требовалось, в остальное же время это был просто солдафон. Нет сомнений, что он любит Сериаду и готов ради нее на подвиги. Но, стань она его женой, Евгения не дала бы гарантии, что столь сильное и чистое чувство сохранится надолго.
  Носильщики остановились в больничном дворе. Шел проливной дождь. Подбежала Лива с раскрытым зонтом. По заведенному порядку Евгения сначала прошла в главное здание больницы. Ее встретила старшая медсестра.
  - Здравствуй, Серима. Как наш последний пациент? Все еще кричит?
  - Успокоился, госпожа. Если вы разрешите, сегодня отправим его домой выздоравливать.
  Рабочий упал со стены строящегося здания и сломал руку и обе ноги. Когда его привезли в больницу, он кричал так, что Серима сразу послала за царицей. Евгению настолько разозлили его матерные вопли, что она сумела сделать то, о чем прежде и не мечтала: отключить сознание буйного пациента. Пока рабочий спал, врачи вправили кости и наложили на сломанные конечности гипс. Подойдя к его койке, Евгения осмотрела переломы. Пока было рано судить о том, правильно ли они заживают. Больному хватило ума молчать, пока царица стояла над ним.
  - Ну что ж, кажется, все нормально. Отправляйте домой. Через месяц напомни мне о нем и вели ему показаться в больнице. А как наша бабушка?
  - Бабушке лучше не стало. Но ведь ей семьдесят лет, госпожа, тут уж многого не сделаешь, - отвечала Серима, проводя Евгению на женскую половину, в палату к больным с онкологией.
  Помимо рака горла старушка страдала от катаракты, гипертонии и отказа почки. Евгения несколько месяцев поддерживала жизнь в ее усталом теле. Взглянув в очередной раз в растерянные глаза, она опустила голову и долго сидела на краешке кровати, поглаживая морщинистую, в пигментных пятнах руку. Силы одной олуди мало для того, чтобы вытянуть больного из темного омута, в который он погружается. Нужна и его собственная воля. У старой женщины ее не было. Евгения могла бы и дальше держать нить, связывавшую ее с жизнью, но она понимала: сейчас нужно позволить природе взять свое. Люди не живут вечно. Она еще не знала, что находится по ту сторону жизни, но уже научилась различать на лицах своих пациентов клеймо, накладываемое загробным миром. Эта призрачная маска уже была на лице женщины, когда Евгения впервые увидела ее. Движимая не только состраданием, но и желанием узнать границу своих возможностей, она отчаянно боролась с болезнью, и иногда ей казалось, что маска смерти исчезает и кровь начинает быстрее течь по старому телу. Но сейчас Евгения наблюдала ее снова: светлую печать, что накладывает смерть на приглянувшихся ей людей. И Евгения отступила. Пожав неответившую руку, она отвернулась от старушки, осмотрела других обитательниц палаты и отправилась дальше.
  После она заглянула в построенный недавно флигель, где лежали 'ее' пациенты - те, что приходили к ней со всех концов страны и оказывались настолько больны, что она не могла справиться за один раз. Евгения сама оплачивала их содержание и работу медперсонала из тех доходов, что приносил ипподром. Хален не без усмешки переписал на нее право управления и распоряжения этим крупным предприятием. Заработанные на азарте деньги послужат здоровью народа - в этом есть какая-то высшая улыбка судьбы, заметил он. Ипподром приносил большую прибыль. С помощью чиновников Дома провинций Евгения готовила проект создания в стране новой сети больниц и школ для детей-сирот и надеялась выпросить у Халена еще несколько крупных предприятий, приносящих стабильных доход.
  Из больницы она направилась в храм, где ей надлежало принять участие в обряде освящения первых даров зимы: только что отжатого оливкового масла и молодого вина прошлогоднего урожая. Хлеба в списке священных даров земли не было. На теплом севере зерновые каши и похлебки считались грубой пищей бедняков, а булок, пирогов и лапши здесь совсем не знали. Зато вино почиталось как драгоценный символ здоровья и силы, а масло использовалось везде, от кулинарии до промышленности.
  Будучи царицей, первой дамой государства, Евгения обязана была участвовать и в религиозных обрядах. Эта ее роль была почти полностью представительской: она молча выполняла указания Ханияра и его помощников и не испытывала желания влиять на своих подданных еще и в этом качестве. И все же храмовые ритуалы задевали какие-то древние языческие струны ее души. Вот и сейчас, исполняя свою роль, она чувствовала, как в самой глубине сознания рождается темный, неясный восторг. Большой зал храма был освещен сотнями ламп и свечей. Они расплывчатыми круглыми пятнами озаряли мраморные стены, и их свет терялся в высоте, среди мозаичных орнаментов. В теплом золотом воздухе был разлит горько-сладкий, бодрящий и одновременно одуряющий запах благовоний. У дальней стены, в темноте за балюстрадой выстроились певцы. Их высокие голоса перекликались, звеня поднимались ввысь и опадали с едва слышным шелестом к каменному полу. Многочисленные прихожане дисциплинированно стояли на отведенном им месте, окружая приподнятую над полом центральную площадку. Блестели глаза, молящие руки вздымались к невидимому куполу и вытягивались параллельно земле ладонями вниз, призывая силы верхнего и нижнего мира к снисхождению и помощи. Ханияр в белом платье, расшитом круглыми серебряными бляхами, поднимал сосуд с вином, и прозрачная жидкость сверкала в огнях ламп. Олуди - темно-красная фигура в высокой короне - золотым ковшом поливала из своей чаши оливковое деревце в кадке, а потом обрызгивала вином толпу, и люди подавались вперед, чтобы на каждого попали животворные капли. Двигаясь в такт пению, Евгения наслаждалась единым дыханием сотен людей, их восторженным благоговением, которое было чуждо ей, но все-таки отзывалось трепетом в сердце, - так громкий голос заставляет звенеть тонкостенный сосуд. Как хотела она уверовать, подобно им! Однако безликие, лишенные человеческого или хотя бы животного образа природные стихии, которым поклонялись иантийцы, не могли еще получить власть над душой человека, пришедшего из иного мира. Олицетворяя в этот момент саму мать-землю, она понимала, что прихожане видят в ней не образ той, кому они возносили молитвы, а всего лишь женщину, которая ближе к матери и чьи призывы та не сможет проигнорировать. Ее высочайший титул не делал ее саму объектом поклонения. Она была рукой божества, но не божеством. Этим людям не приходило в голову, что можно поклоняться стихии в образе человека, и уж тем более их фантазия не способна была изобрести богов, подобных древнегреческим.
  И все же... Произнося слова молитв, очарованная прекрасными голосами певчих, восхищенная величавостью первосвященника, Евгения ощущала непривычное возбуждение, страстное желание отдаться во власть сил, что правили душой ее народа. И долго еще, сняв ритуальные одежды, она будто бы чуяла запах священных благовоний, слышала чудесное пение, призывающее небесную благодать и щедрость земли объединиться для блага человека.
  
  9.
  Хален уехал в свой гарнизон в устье Фарады. Вместе с ним покинули замок Венгесе и тридцать гвардейцев. Остались Пеликен и еще трое - телохранители царицы.
  - Ты знаешь, что моя любовь к тебе безмерна, госпожа, но это несправедливо, - жаловался Пеликен. - Прошло уже четыре года с тех пор, как я последний раз видел врага. У меня прямо руки чешутся схватить меч, бежать в бой!
  - Бери меч и тренируйся, - отвечала Евгения.
  - Никакая тренировка не сравнится со сражением, в котором я могу убить или быть убитым!
  - Муж твоей последней пассии только и ждет, чтобы ты дал ему повод вызвать тебя на поединок. Думаю, достаточно будет поцеловать ей прилюдно руку, и у тебя появится возможность подраться!
  Пеликен смеялся, качал головой. Его товарищи помалкивали, но и им страстно хотелось на границу.
  Шли холодные дожди, зимний ветер гудел на городских улицах, сносил с труб дымки. Корабли редко выходили в море, где один за другим прокатывались мощные штормы. По вечерам в Большом зале выступали танцоры и певцы, которых очень любила царица. Приходила Сериада со своими девушками, они рассаживались в кресла с вышиванием и вязаньем. Евгения подолгу смотрела в пылающее жерло камина и иногда вздрагивала - ей чудился голос мужа у дверей. Сериада тоже молчала, пряча за улыбкой привычную тоску. Потом музыканты расходились, царевна отправлялась к себе, Пеликен отвешивал последний поклон, уходя в город на поиски приключений, а Евгения медленно поднималась наверх и ложилась в постель. По стене, освещенной лунами, мчались двойные тени облаков, и она видела перед собой лицо Халена.
  Он слал письма, в которых рассказывал, что обстановка на границе осложнилась из-за какого-то конфликта, вызвавшего ярость дикарей. Прежде редкие схватки случались теперь то и дело на протяжении нескольких сотен тсанов вдоль иатийского берега, и атаки врагов якобы вынуждали иантийцев переплывать Фараду для ответных ударов. За этими рассказами читалось намерение царя задержаться на границе как можно дольше. Тем временем в Киаре все больше требовалось его присутствие. Пора было созывать Совет для подведения итогов уходящего года. Десятки бумаг пылились в Доме провинций, ожидая подписи царя. Среди них были и распоряжения относительно проекта Евгении - организации больниц и школ. Уже был определен бюджет, выбраны места для строительства новых зданий и заключены договоры на передачу в фонд царицы имеющихся домов, уже подбирался персонал для заведений, но без подписи царя и одобрения Совета дело не могло сдвинуться с мертвой точки. Евгения еженедельно писала мужу, призывая его в столицу. В ответ она получала сначала обстоятельные письма с описанием текущей обстановки на побережье, а потом - лишь короткие отписки. Пеликен с затаенной радостью наблюдал, как после каждой очередной почты лицо царицы становится все мрачнее.
  Когда Хален не вернулся и к празднику Нового года, она окончательно рассердилась.
  - Твоя кольчуга еще не заржавела? Собирайся, мы едем на границу.
  - Слушаюсь!
  Пеликен едва не в припрыжку кинулся в казарму. Евгения передала свои дела Бронку Калитераду. Побывав в последний раз в больнице и обойдя замок, где ничто не могло укрыться от ее хозяйского взора, она отправилась в путь. Ее сопровождали девушки, гвардейцы и пятьдесят солдат Киарского гарнизона.
  Ни одной царице до Евгении и в голову не приходило посещать гарнизоны. Война - грязное и опасное занятие, а у повелительницы страны и в столице хватает дел. Однако солдаты не роптали, а напротив, восхищались своей госпожой. Отъехав от Киары на полсотни тсанов, Евгения покинула карету. В экипаже остались ее служанки и подруги, без которых невозможно отправиться в дальний путь, а сама она скакала верхом, не чувствуя усталости. До царского гарнизона было двести тридцать тсанов. Она торопила спутников. Они были этим не очень-то довольны - никому не хотелось оказаться рядом, когда царь увидит, что жена приехала за ним, как за непослушным мальчишкой. Евгения тоже понимала, что муж не придет в восторг от ее появления. Именно поэтому она и спешила: легче встретиться с разъяренным Халеном лицом к лицу, чем постоянно думать об этом.
  - Я пошлю вперед гонца, моя госпожа! - крикнул Пеликен.
  - Не нужно. Мы появимся без предупреждения.
  - Не советую. Халену это не понравится!
  Евгения пришпорила коня, ускакала вперед. Пеликену пришлось сделать то же самое. Дороги были недавно отремонтированы и безопасны, и он мог позволить своей подопечной на пол-тсана опередить отряд, но сам не отставал ни на шаг. Когда он вновь догнал Знаменосца, Евгения натянула поводья. Она смеялась.
  - Знаю, чего ты боишься. Думаешь, Хален заставит тебя отчитываться за мое плохое поведение.
  - А кого же еще? На тебя он кричать не станет, зато мне достанется на орехи!
  - Я постараюсь тебя выгородить. В конце концов, он же должен понять, что у нас не было иного выхода! Мы просрочили Совет уже на два месяца!
  - Ты сказала 'у нас'? Я польщен. Что же до заседания, нужно издать приказ, уполномочивающий тебя вести Совет в отсутствие царя.
  Евгения усмехнулась.
  - Это не женское дело. Рассы никогда не подчинятся такому приказу.
  - Губернатор Готанора точно не подчинится. Он спит и видит, как бы самому стать заместителем главы Совета.
  - Уверена, Маталан примчится в Киару, как только услышит о моем отъезде, и будет сутками дурить Бронку голову, внося свои бесконечные предложения.
  - Я сказал ему однажды: 'Если ты такой умный, езжай в Рос-Теору, там любят честолюбивых политиков. А нам хватает одного царя'. После этого мне, пожалуй, не стоит больше бывать в Готаноре...
  - Хален сумеет поставить его на место. Если, конечно, мы сумеем вернуть Халена в город.
  На второй день пути сады сменились лугами, потом - плантациями тростника. Северо-западные земли были мало заселены и пустынны. Под сизыми тучами парили крупные хищные птицы. Зима подняла уровень бесчисленных рек и речушек, породила множество новых ручьев, которые теперь, с возвращением летнего солнца, должны были исчезнуть. Но великолепная дорога на высокой насыпи была сухой. Евгения сняла с головы платок, подставляя лицо теплому весеннему ветру. Ее руки в кожаных перчатках уверенно держали повод. Оглядывая просторы, она видела вдали стада, медленно перемещавшиеся по склонам холмов. Облака то спускались к ним, то поднимались высоко в небо. Кое-где стояли крохотные хижины пастухов, и мальчишки с длинными, длинней их самих, посохами в руках бежали наперерез отряду, выкрикивая боевой клич царя. Солдаты не обращали на них внимания, а они замирали с открытыми ртами, провожая глазами всадницу, ведущую за собой мужчин.
  Впервые за долгое время Евгения чувствовала себя свободной от уз, которыми сковала ее жизнь в замке. Ей дышалось легко и хотелось смеяться от беспричинной радости. Она всегда любила путешествовать. Ей нравилось смотреть, как убегает прочь земля под ногами, оставляя далеко позади родной дом и приближая новые, неизведанные края.
  Вечером отряд остановился на ночлег на утрамбованной площадке рядом с дорогой. Такие площадки располагались через каждые двадцать тсанов и предназначались для отдыха путников. А еще до обеда следующего дня отряд достиг цели.
  До устья Фарады отсюда было около шестидесяти тсанов. Царский гарнизон располагался на высоком берегу, свободном от деревьев и кустарников. Просторные шатры и многочисленные палатки выстроились кругами вокруг сложенного из камня центрального здания. На его крыше трепетал вымпел с гербом Фарадов, означавший, что царь находится здесь. Пеликен все же рано утром отослал гонца, и навстречу отряду выехал командир гарнизона Эрия Рашарад. Сузившаяся дорога вела мимо шатров прямо к центральной площади. Свободные от караула и тренировок воины выстроились вдоль дороги, салютуя царице.
  - Сначала - задобрить реку, - напомнил Пеликен.
  Следом за гвардейцами Евгения подъехала к самому берегу, спешилась и спустилась по скользкой тропинке к воде. Пеликен достал из заплечного мешка стальные рюмки, протянул одному из гвардейцев.
  - Подержи, Себария.
  Вынув из мешка фляжку, он разлил по шести стаканчикам водку.
  - Даруй нам удачу в бою и в охоте, - сказал он и вылил содержимое одного из стаканов в воду.
  Мужчины и Евгения повторили за ним эти слова и осушили свои рюмки. Евгения поморщилась. Здешняя водка была не очень крепка, но с непривычки у нее перехватило дыхание. Она слышала об этом обряде ублаготворения реки. Иантийцы почитали Фараду и знали сотни историй о том, как река отнимала удачу в рыбной ловле и охоте на берегах, как она переворачивала лодки, топила купальщиков, позволяла дикарям незамеченными перебираться на правый берег. Поэтому каждый, приезжая к Фараде, спешил в первую очередь выпить с рекой и таким образом заручиться ее дружбой. Не забывал об этом и сам Хален, несмотря на то, что они с рекой были в некотором смысле родичами. Основатель династии Фарадов четыреста лет назад создал здесь сильное княжество, которое его потомки удерживали и расширяли еще полторы сотни лет.
  Исполнив ритуал, царица вернулась в гарнизон. Эрия сдержанно приветствовал ее и провел в штаб. Здесь было тепло и пахло жареным мясом. В единственной комнате стоял большой стол, заваленный картами и бумагами с донесениями разведчиков. Деревянная стенка отделяла часть помещения. За ней стояли две кровати, на которых спали командир и царь. Евгения оглядела топчаны вдоль стен, почти скрытые под одеждой, доспехами и оружием. Это откровенное пренебрежение комфортом было вполне в духе Халена. Жесткий лежак и отсутствие элементарных удобств нравились ему больше дорогих одежд и теплых покоев.
  - Размести женщин, - велела она Пеликену и обратилась к Эрии. - Где царь?
  - Я велю принести обед, - хмуро бросил старый вояка.
  Он вышел за дверь, по площади разнесся его зычный голос. Ему было уже сильно за пятьдесят. Седой, заросший бородой до пояса, он напомнил Евгении постаревшего Илью Муромца. Кольчуга, казалось, срослась с его мощным торсом, а сапоги он последний раз снимал еще летом. Эрия служил в царском гарнизоне Фарады уже лет двадцать. Он знал все деревья на побережье на двести тсанов в каждую сторону, знал по имени каждого своего солдата и терпеть не мог никаких перемен. Неожиданное появление царицы настолько его поразило, что он не сумел даже рассердиться. Когда он вернулся, Евгения подумала, что сейчас, стоя рядом, он похож на старого злобного пса, увидавшего своего хозяина в непривычном, чужом ярком наряде: вроде и рычать хочется, а нельзя. Он был наслышан о ее целительском даре - среди воинов гарнизона было немало тех, к кому прикасались ее волшебные руки, - и эта помощь не помешала бы ему сейчас. С другой стороны, появление царицы среди мужичья, давно отвыкшего от хороших манер, было даже не неприличным - шокирующим! Шокирующим настолько, что полководцу ничего не оставалось, как смириться...
  Еда была самая простая: печеное на углях мясо и сырые овощи. Царица ела молча, давая Эрии время прийти в себя. Появился Пеликен, преспокойно положил себе в тарелку мяса с горкой, налил пива. Воевода грозно засопел, но смолчал. Право обедать в штабе имели только он сам, царь и начальник царской гвардии, а этому столичному хлыщу, видно, никакой закон не писан!
  Евгения открыла было рот, чтобы еще раз осведомиться, где Хален, но тут на нее, как выражался Пеликен, 'нашло'. Перед внутренним взором замелькали картинки. Воспоминания старого командира наложились на них почти связным текстом. Разобравшись в них, она поняла, что положение на побережье еще хуже, чем писал муж. Он сейчас находился далеко от гарнизона, вверх по течению, и Эрия беспокоился о нем.
  Евгения со стуком отложила ложку, сурово глянула на полководца.
  - Рассказывайте, что тут у вас случилось. Что угрожает царю? Почему рядом с ним сейчас никого нет?
  - Позвольте сесть, царица, - прогудел тот. Опустившись грузным телом на табурет, он налил в деревянную кружку пива, положил на стол обветренные, словно бы тоже вырезанные из дуба руки. - Дела у нас и правда не такие бодрые, как думаете вы в Киаре...
  - Хален писал мне, что случился какой-то конфликт с дикарями.
  - Царь все сказал верно, только умолчал о подробностях. А случилось вот что. Четыре месяца назад прислали пополнение. Ребята с юга, молодые, да ранние. Гонору много, мозгов не хватает. Захотелось им... как вам сказать? Женской компании. Закон у нас тут железный: никаких женщин. Они и поспорили меж собой, что приведут дикарок с того берега, - Эрия мотнул головой в сторону стены. Впечатление было такое, будто шевельнулась железная статуя. Его лицо медленно темнело - видно, он до сих пор не мог говорить о случившемся без ярости. - Трое взяли лодку и поплыли через реку.
  - Привезли? - не удержался Пеликен.
  - А вы как думаете?! - разозлился воевода. - Эти, мать твою, идиоты - прошу прощения, царица, - ухитрились похитить четырех женщин, причем среди них были дочь и жена вождя племени. Да не прибрежного племени - они забрались на двадцать тсанов вглубь леса! Со времен основания гарнизона о таком и не слыхивали! Они ж горцы, здешних лесов не знают. Как их мошкара не съела? Лучше б съела... - он шумно вздохнул. Евгения и Пеликен догадывались, что услышат дальше, и все же с трудом сдерживали улыбки, глядя на удрученное лицо командира. - В общем, привезли девок, спрятали в кустах на берегу и несколько дней развлекались. А потом не нашли ничего лучше, как задушить их и кинуть в воду. Хоть бы камни привязали, придурки...
  Эрия употребил гораздо более сильное слово и еще раз извинился перед царицей.
  - Дальше ясно, - сказала она. - Соплеменники их нашли.
  - Нашли, конечно. Нашли бы раньше, если б искали лучше. Ну и началось. Война войной, но такого беспредела еще ни один иантийский солдат себе не позволял! Это ж позор на все страны! Ребят мы расстреляли, но поправить ситуацию это уже не могло. Дикари стали мстить. Царь несколько раз пытался договориться с ними, отправлял послов к их главным вождям. Головы этих послов мы нашли на берегу. Дикари как озверели. Они и раньше не отличались изысканными манерами, а теперь и вовсе спасу нет. И из-за чего? - возмущенно возопил он, поднимая глаза к потолку. - Из-за баб, на которых и глядеть-то страшно!
  Пеликен не выдержал и выбежал за дверь, давясь от смеха. Но Евгении было не смешно.
  - Я вижу, - медленно произнесла она, глядя сквозь Эрию, - Хален был ранен.
  - Когда вышел на воду навстречу вражеским лодкам. Хотел еще раз поговорить. Ничего страшного, стрела задела руку.
  - Она была отравлена!
  Эрия долго молча смотрел на нее.
  - Да, - наконец нехотя признал он. - Но к этому яду мы, кто давно воюет, привычные. Рука его уже зажила. А теперь, коли вы здесь, от раны и следа не останется.
  - Где он сейчас?
  - На десятом посту, это в десяти тсанах вверх по течению. У нас тут посты через каждые пять тсанов. Раньше на пост приходилось по пятьдесят воинов, а теперь по двести. Что ни день люди гибнут. Мы уже едва ли не живой цепью выстроили ребят вдоль берега, но дикари проникают сквозь все заслоны, будто призраки. Они нападают ночью, когда их не видно и не слышно. Летом их хотя бы можно обнаружить по запаху жира, которым они натираются от мошкары. А сейчас они и правда как призраки, целые стаи призраков, невидимые в темноте.
  - Он там слишком долго. Что он делает?
  - Сам хотел бы знать, госпожа моя. Если б не ваше появление, я уже был бы на пути туда.
  - Я поеду с вами.
  - Не может быть и речи, - отрезал воевода. - Здесь чересчур опасно.
  Евгения усмехнулась, положила руку на его широкое плечо.
  - Спорим, я увижу опасность раньше, чем вы. Дайте мне десять минут.
  Вместо Знаменосца ей дали маленькую послушную степную лошадку. И она оделась по-мужски, в кожаные штаны, сапоги и легкую кольчугу, взяла свой меч. Недовольно оглядев ее, Эрия вручил ей маленький круглый щит и пояс с притороченными ножами. Евгения заметила: здесь у каждого воина помимо меча и арбалета было при себе не меньше трех ножей, и все были одеты в темное, чтобы не выделяться в ночи.
  Пятеро всадников выехали вперед. Дальше шли царица с Эрией, за ними четверо ее телохранителей и еще около десятка воинов. Тучи начали темнеть. Когда отряд доберется до поста, уже настанет ночь.
  - Какое у них оружие? - спросила Евгения.
  Эрия ответил:
  - Маленькие мощные луки - их главная сила. Они прячутся в траве или в ветвях деревьев и посылают стрелы одну за другой. А когда дело доходит до рукопашной, приходится иметь дело с мечами. Со стороны посмотришь - короткий тесак, а не меч, но в деле они страшны. И вот еще что. Если вдруг случится заварушка, спрыгивайте с коня. Дикари наловчились кидаться прямо под ноги и резать коням жилы. Они же маленькие, юркие, верхом их не достать. А пока вы будете падать, они и вас успеют полоснуть по горлу. Говорят, вы умеете обращаться с оружием? Надеюсь, мне не представится случая в этом убедиться.
  - Вы недовольны, понимаю, - мягко сказала она. - Но я должна была поехать с вами. Я знаю, что ничего плохого с нами сегодня не случится.
  - Вашими бы устами... - проворчал он.
  - Откуда у них металл?
  - Говорят, далеко за рекой, в самом центре лесов живут более цивилизованные племена. Они умеют добывать железо и выплавляют неплохую сталь. Однако я не исключаю, что это островитяне в обход всех договоров продают им шедизский металл.
  Правый берег был низкий и на несколько полетов стрелы от самой линии воды зарос высокой, в человеческий рост, травой. Здесь не было песка - трава на черной земле уходила глубоко в воду. Деревья не росли, зато противоположный берег вздымался кручей: вековые великаны стояли у самой кромки, вцепившиеся в землю корни кое-где виднелись в отвесных обрывах. Но разглядеть это было непросто - до западного берега было метров шестьсот. Копыта лошадей месили жирную черную грязь. Этой тропой ежедневно проезжали десятки, а то и сотни человек, и все же она непрерывно зарастала, угрожая всадникам высокими стенами осоки, за которыми могли прятаться враги.
  Тяжелый чужой взгляд Евгения почуяла издалека. Картина была четкая: несколько маленьких людей притаились справа от тропы, там, где трава метров на пятнадцать отступила в сторону. Темнокожие, почти голые дикари были незаметны в ней. Они держали свои короткие луки натянутыми и ждали момента, когда отряд иантийцев поравняется с ними.
  Ранними сумерками это случилось с ней впервые. Впоследствии Евгения не могла полностью вспомнить то, что произошло. Когда до засады оставалось метров десять, она крикнула: 'Стойте! Поберегись!' - и бросила лошадь наискосок от тропы. Солдаты натянули поводья. Застучали тетивы, и перед их глазами пронесся рой стрел. Они должны были утыкать царицу и ее лошадь, но случилось чудо, которое потом обсуждали много дней, - все пролетели мимо и упали далеко за тропой. Эрия еще только натянул повод, а Пеликен и остальные, выхватив мечи, уже бежали в заросли.
  Евгения на скаку спрыгнула с седла. Вышколенная лошадь отбежала в сторону и остановилась. Еще две стрелы она приняла на щит. Высокие, полные воды стебли приминались под ее ногами и тут же выпрямлялись. Впереди за этой колышущейся стеной она видела злые глаза на разрисованных лицах. Она не слышала их эмоций. Эти маленькие голые люди были как животные: равнодушные и беспощадные. Они родились с ненавистью к иантийцам и желанием гибели каждому из них. Короткий загнутый, утолщенный на конце меч молнией сверкнул у ее ноги. Вместо того чтобы отскочить, она прыгнула навстречу и рубанула наугад туда, где сквозь траву виднелся чей-то силуэт. Ее меч окрасился кровью. Она шагнула назад, обманным движением сбила с ног и добила второго дикаря и остановилась, разглядывая его. Жители леса определенно относились к другой расе: это было видно по их сложению и разрезу глаз. Вокруг раздавался лязг оружия, пыхтение и тихие проклятия. Евгения выбралась на тропу. Солдаты прочесывали участок в поисках спрятавшихся врагов. Из зарослей вывалился Пеликен. По его клинку стекали темные струйки. Откуда-то издалека раздался зычный окрик Эрии:
  - Где царица? И где ее прихвостень?
  - Здесь мы, здесь! - крикнул Пеликен.
  Воины вернулись к тропе, подзывали разбежавшихся лошадей. Эрия взгромоздился в седло, сверху вниз окинул Евгению тяжелым взглядом.
  - Больше так не делайте. Вас ж могли... Эй, а что это? На вашем мече кровь?
  - Не знаю откуда, - коротко ответила она и стала, подобно остальным, вытирать клинок узкими шершавыми листьями осоки.
  Эрия больше не произнес ни слова до тех пор, пока они не подъехали к посту. Это было небольшое кольцевое укрепление, сложенное из крупных камней, высотой в полтора человеческих роста. Внутри стояли те же солдатские шатры, дымили костры и журчал родник. Трава вокруг стен была выкошена. Навстречу Евгении прихрамывая вышел бледный, бородатый Венгесе. Она уже знала, что произошло.
  - Когда Хален обещал вернуться? - спросила она.
  - Должен был приплыть еще сутки назад. Я жду его сегодня ночью. В темноте проще переплыть реку.
  - Где он? - осведомился Эрия, усаживаясь на камень.
  Венгесе скрестил руки на груди, разглядывая встрепанные волосы и испачканную одежду приехавших.
  - Хален и Амарх позавчера ночью переправились на тот берег. Дикари настолько обнаглели, что перелезли через стену, перерезали целый шатер и утащили оружие. Наши цари решили совершить рейд мщения.
  - И где это, интересно, они собираются искать свои мечи? - проворчал воевода. - Скажи уж прямо: им стало завидно, что те смогли так их провести. Как дети, честное слово!
  Венгесе хмыкнул, выразительно посмотрел на него. Показал кулак Пеликену, беззаботно скалящему зубы.
  - Я был против ее приезда, правда! - затараторил тот. - Согласись, было бы хуже, если б она приехала без меня!
  - Что ты еще видишь, госпожа? - вежливо осведомился начальник гвардейцев. - Хален не ранен?
  - Кажется, они оба здоровы и собираются через несколько часов переплыть реку. Больше ничего не могу сказать.
  - Я выйду их встречать. Хотя в такую темень и непогоду ничего не разберешь. Расскажите-ка, что с вами случилось. Попали в засаду?
  Эрия засопел и отвернулся. Пеликен с удовольствием рассказал о встрече с врагами.
  - Ты правда кого-то убила, госпожа? - невозмутимо поинтересовался Венгесе.
  Евгения пожала плечами.
  - Одного точно. Про другого не уверена, он свалился в какую-то яму, и я не стала его искать.
  - Это удивляет меня меньше, чем странное происшествие со стрелами. Дикари обычно не промахиваются. Как же так вышло, что ни одна стрела в тебя не попала?
  - Сама не знаю, Венгесе. И думаю, что мне стоит задержаться у вас хотя бы на несколько дней. Это даст мне новых сил.
  - Только через мой труп, - коротко сказал Эрия.
  Венгесе его не поддержал.
  - Я не против, моя госпожа. Ты бы подлечила солдат, и мы бы заодно убедились, действительно ли ты неуязвима. А если твоя сила и правда защищает от ранений, то в следующий раз Хален наверняка возьмет тебя с собой за реку.
  Пеликен захохотал во весь голос. Евгения погрозила Венгесе пальцем:
  - Я приехала не для того, чтобы заниматься глупостями. Ваша беззаботность просто преступна! В Киаре полно важных дел, а вы между тем рискуете жизнью, соревнуясь с дикарями, кто ловчее.
  Венгесе смолчал. Он и сам отправился бы в этот рейд, да не пустила раненая нога.
  Царица устроилась на ночь в шатре Халена. Вместо кровати здесь была охапка сухой травы, и, упав на нее, Евгения почувствовала запах его тела. Спать не хотелось, она была слишком возбуждена и зла. Ей не было жаль людей, которых она убила, да и раскаяния она не испытывала. Она заглянула в их души и поняла, что в них почти ничего нет. Это действительно были дикари, и раз уж их за все столетия войны не истребили, значит, и будущее ничем им не грозит. Намного сильнее волновал сам факт того, что она совершила убийство. Перед нею опять вставал тот же вопрос: имеет ли она право решать судьбы жителей этого мира? Но на этот раз Евгения отмахнулась от него, слишком раздраженная поведением мужа, чтобы отвлекаться на что-то еще. У нее просто не было слов, чтобы выразить свою злость. Он не имел права так легкомысленно рисковать своей жизнью! О да, он царь и обязан во всем опережать своих поданных, и в отваге тоже. Но отправиться на вражескую территорию в компании одного лишь (правда, такого же сумасшедшего) Амарха, который, кстати, тоже несет ответственность за себя перед целой страной!.. И ради чего? Чтобы утереть нос дикарям, украв у них несколько мечей!
  Ворочаясь на своей жалкой постели, Евгения вела про себя диалог с мужем. 'И все бы ничего, если бы у тебя был родной брат или взрослый сын, - внушала она ему. - Что будет со страной, если ты погибнешь? Нисий еще слишком мал, у меня нет достаточного авторитета и опыта, чтобы справиться с оравой обнаглевших рассов, которые набросятся на трон. О чем ты думал, когда отправлялся в путь? Тебе давно не двадцать лет, пора быть серьезнее!..'
  Она прекрасно понимала, что никогда не произнесет этих слов вслух, и надеялась лишь, что Хален сумеет все понять по ее лицу.
  Была уже полночь, когда Евгения наконец осознала, что не сможет заснуть. Она выглянула из шатра. У ее ног на медвежьей шкуре, брошенной на землю, спал Пеликен, и во сне сжимая рукоять меча. Ярко горели костры, вокруг вповалку лежали воины. Несколько человек негромко беседовали, сев в кружок и отвернувшись от огня. Ни Эрии, ни Венгесе не было видно. Она осторожно переступила через Пеликена, шагнула в тень и направилась к воротам. Сторожа заметили ее, вскочили. Евгения приложила палец к губам, подняла руку, давая понять, что сейчас вернется. Створка ворот неслышно закрылась за спиной. Она постояла минуту, привыкая к темноте. Шел мелкий дождь, трава оглушительно шелестела. Ночь была - хоть глаз выколи. Но пока Евгения пробиралась вдоль стены, приближаясь к берегу, глаза привыкли к темноте, и скоро она уже различала отдельные камни в стене и далекую черную полосу прибрежных кустов. Отойдя от стены на несколько метров, она снова замерла, прислушиваясь и оглядываясь. Теплая весенняя ночь была полна жизни. Люди озаряли ее огнями своих эмоций. Евгения увидела Венгесе. Он шел вдоль берега вниз по течению, то и дело останавливаясь. Метрах в ста выше видно тусклое пятно - это два или три дикаря на своей крохотной лодчонке переплыли реку и намеревались подобраться к лагерю. Евгения оставила их на сторожей и пошла следом за Венгесе. В шуме травы, ветра и воды не слышно было бы даже разговора, и он никак не мог обнаружить ее шаги. Она внимательно оглядела воду, чуть светящуюся меж черных берегов, и нашла Халена намного выше у противоположного берега, почти на пределе видимости. Она долго стояла и смотрела, как он пересекает реку, борясь с течением. Она не знала, на чем он плывет, чувствовала лишь, что он очень устал, очень голоден, но крайне доволен собой. Рядом с ним был Амарх, излучавший мощный свет, - он был сильнее и не так измотан.
  Поняв, что мужчины наверняка не сумеют пристать прямо у лагеря - течение снесет их ниже, - Евгения пошла за Венгесе. Он тоже стоял в траве, затаившись так, что даже дикари не нашли бы его в темноте. Оглянувшись, Евгения увидела и их: они добрались до стены и испускали красные волны алчности. Наверное, любовались на большие мечи и арбалеты.
  Не дойдя метров трех до гвардейца, Евгения предупредила:
  - Венгесе, это я, опусти оружие.
  Он подпрыгнул от неожиданности, круто повернулся, но взведенный арбалет опустил к земле. Его глаза заметили ее лишь тогда, когда она подошла вплотную.
  - Видишь их?
  - Никого нет. Не кричи так, тут могут быть враги.
  - Враги сейчас глазеют через стену на ваше оружие. Их двое или трое, не больше. А Хален и Амарх уже проделали половину пути. Сейчас ты их увидишь, они должны пристать где-то рядом.
  Венгесе дрожал от возбуждения, что было сродни охотничьему азарту.
  - Где они?
  Она указала рукой.
  - Смотри туда, где вода рябит мелкими волнами.
  Лодка казалась крохотным пятнышком на просторе реки. Венгесе вытянул шею, выглядывая силуэты людей. Евгения вздрогнула: где-то рядом был кто-то еще.
  - Встречай их, я сейчас приду, - шепнула она и растворилась в воздухе прежде, чем он успел возразить.
  Оказалось, метрах в пятидесяти ниже поджидал царя Эрия. Он умел прятаться даже от самого себя. В своих высоких непромокаемых сапогах, с заплетенной в косицу, чтобы не цеплялась за стебли, бородой он выбрал удобную позицию на топком мыске, с которого линия берега просматривалась на добрые три сотни метров, замер как истукан и даже мысли отключил, отчего Евгения его сразу и не заметила. Но лодку он увидел намного раньше Венгесе и теперь ждал, словно собака в стойке, когда та подойдет поближе. Как и командир гвардейцев, - да что греха таить, как и сама царица, - он хотел первым встретить царя, вернувшегося из опасной экспедиции. 'Детский сад. Лагерь для скаутов!' - ворчала про себя Евгения. Но она понимала мужчин. Понимала настолько, что не смогла удержаться от соблазна подкрасться к Эрии, осторожно переступая по чавкающей грязи, и вытащить нож из его кармана. Он ничего не заметил, хотя был, как она видела теперь, очень, очень внимателен и опасен.
  Она вернулась к Венгесе, но не стала подходить к берегу. Затаившись, наблюдала, как лодка с плеском капающей с весел воды ткнулась в кусты. Двое мужчин спрыгнули в воду, с тихой руганью проломились сквозь ветви. Венгесе пожал им руки. Оба они были от корней волос до пяток измазаны черной грязью и кровью. Повязанные на головах платки придавали им сходство с пиратами. У каждого на поясе помимо меча висело два ножа, еще два лежали в карманах штанов на бедре и под коленом, и еще один болтался на груди на шнурке. В руках они держали охапки дикарских закругленных мечей и луков.
  - Пошли скорей в лагерь. Умираю - есть хочу, - сказал Хален.
  Венгесе что-то промычал, беспомощно оглянулся в поисках Евгении. Она насмешливо улыбалась прямо ему в лицо, но он не мог об этом знать. Рядом с мужчинами возник Эрия.
  - От вас шума, как от семьи медведей, - прорычал он. - Надо возвращаться, пока нас не хватились.
  Венгесе благоразумно решил не упоминать вслух о царице, но, пропустив царей вперед, прошептал Эрии:
  - Где Евгения? Ты ее видел?
  - Только не говори мне, что она тоже здесь шатается!
  - Шатается! Я видел ее. Она сказала, что двое или трое дикарей подобрались к самой стене. А потом она исчезла. Что делать?
  Эрия даже остановился.
  - Да в чем дело? - прошипел Хален. - Потеряли что-то?
  - Потеряли, государь, - тяжело сказал полководец. - Жену твою потеряли.
  Хален открыл было рот, но тут темноту разорвал свет из распахнувшихся ворот лагеря и послышались громкие голоса. Хален побежал туда, Амарх устремился за ним. Венгесе остался стоять рядом с неподвижным Эрией. Евгения с трудом удерживалась от смеха, рассматривая их растерянные лица.
  - Если это шум из-за дикарей, то есть шанс, что они не нашли царицу, - сказал воевода.
  - Но возможно, что нашли и убили, а потом полезли на стену. Искать тут в темноте бессмысленно. Пошли в лагерь. Если ее там нет, придется все рассказать и идти с факелами на поиски.
  - Вот почему я не выношу женщин, - мрачно прокомментировал Эрия. - Одни проблемы от них.
  Одного из дикарей подстрелили, когда он слишком высунулся над стеной, облизываясь на мечи, каждый из которых был едва ли не длинней него. Двое других сбежали. Евгения видела, как они убегали на юг. Тут обнаружилось ее отсутствие: Пеликена насторожило, что она не вышла из шатра на шум, он заглянул внутрь, не нашел ее и поднял тревогу. С воплями 'Где царица?!' он бросился навстречу Халену и Амарху. К тому моменту, как те поняли, что случилось, появились Венгесе и Эрия. При виде их хмурых лиц глаза Халена грозно засверкали.
  - С вами я потом разберусь, - пообещал он, - а сейчас все взяли факелы и пошли на поиски.
  Было бы неплохо заставить их побегать, думала Евгения, но, как ни жаль, пора заканчивать представление.
  Она вошла в распахнутые ворота. Хален упер руки в бока, набычился. Она подошла, отвесила шутливый поклон.
  - Понравилась моя шутка? А я так живу уже несколько месяцев, - сказала она ему и окликнула Эрию: - Эй, воевода! Держите свой нож!
  Тот с опаской подошел, взял нож с маленькой ладони так осторожно, как будто она была намазана ядом.
  - Где вы его нашли?
  - В вашем кармане, когда вы стояли на берегу.
  - Вы не женщина. Вы темный дух в человеческом обличье, - решил он. - Можете остаться с нами.
  На Халена было страшно смотреть. Его радость по поводу удачно проведенной операции погасла. Он готов был убить жену за то, что она явилась сюда, устроила эту шутку и выставила их всех дураками. Даже Пеликен не осмелился ничего ему сказать, поспешил скрыться за шатрами. Евгения вернулась на свою травяную лежанку. Хален пришел через час. Он помылся и переоделся, от него пахло вином и мясом. Улегшись, он подгреб Евгению к себе, обхватил тяжелой горячей рукой и тут же заснул, уткнувшись носом ей в волосы.
  На следующий день Хален увел Евгению из лагеря и наедине устроил ей головомойку. Она смиренно выслушала его и тихо спросила, когда они вернутся домой. Он помолчал, вздохнул и поцеловал ее.
  Они задержались еще на несколько дней. Олуди подлечила раненых воинов. Несколько раз по вечерам она выходила к воде, пристально всматривалась в высокий лес на дальнем берегу. Ей чудилось, что кто-то зовет ее оттуда. Ветер с запада доносил до нее зловещий шепот, рычание и дикие вопли. Никто кроме Евгении их не слышал.
  Накануне отъезда, когда они с Халеном возвращались с охоты и опередили товарищей, из травы на них вдруг выскочило чудовище. Хален увидел дикаря в рваных шкурах, с раскрашенным лицом и в ожерелье из клыков и когтей медведя. Но для Евгении это было страшное существо, какой-то гибрид человека и зверя с медвежьей мордой и огромными когтями на покрытых шерстью лапах. Завывая, оно вперевалку бежало к ней. Прежде чем Хален успел поднять меч, а солдаты позади натянуть луки, Евгения с криком вскинула руки, отражая угрозу сгустком своего испуга. Он ударился в чудовище, остановил его и повернул вспять. С человеческим визгом существо кинулось обратно в траву. Воины поспешили было за ним, но Евгения вернула их.
  - Что это было? - спросила она, не успев еще прийти в себя.
  - Их колдун. Колдун рода медведя, судя по шкуре. Мог бы и поновее шкуру надеть, дыра на дыре, даже стыдно, - говорил Хален, держа жену за руку.
  Она взглянула на него расширенными, как у надышавшихся дурного дыма дикарей, зрачками.
  - Я не видела шкуру. Это был медведь, огромный злобный медведь.
  - Почему же ты не дала нам его догнать?
  - Он пришел ко мне. Хотел напугать меня и выгнать отсюда. Они меня боятся, - заключила она, силясь улыбнуться бледными губами.
  - Да они о тебе даже не знают.
  - Знают! Теперь я понимаю: их колдуны все это время разговаривали со мной, заставляли уйти. Я пока еще не готова с ними встретиться. Давай уедем!
  Через несколько дней они в сопровождении Амарха Хиссана въезжали в Киару.
  
  10.
  Хален не забыл о том, что сказала Эви о Сериаде. Однажды он вызвал Нетагора в Дом провинций.
  Он встретил главу торговцев во внутренней галерее, что протянулась вдоль Зала заседаний, отделенная от него рядом тонких колонн. На настенных мозаиках были изображены сцены охоты и битв, пиров и заседаний Совета, а в простенках висели прекрасные карты стран. Свет из окон в концах галереи, проходя сквозь витражные стекла, бросал разноцветные отсветы на белые стены и рождал блики в красно-золотых пластинах ожерелья на груди Нетагора.
  - Торговля с Островами - дело нелегкое, - сказал Хален после взаимных приветствий. - Островитяне предпочитают держать инициативу в своих руках. Непросто было с ними договориться?
  - Они уважают деньги, государь, и я предоставил им все возможные доказательства моей благонадежности, - ответил Нетагор.
  - Ты ведь не так давно вернулся оттуда?
  - И трех месяцев не прошло.
  - Был на Западном острове?
  - Там.
  - Расскажи, какие там новости, чем живут люди. Мы почти ничего не знаем о том, что происходит на Островах, хотя от них до Киары всего-то полторы сотни тсанов по морю.
  - Они не любят распространяться о своих делах, это верно. Островитяне многим похожи на крусов, что живут в Рос-Теоре. Но тем и не снилась такая надменность. Нам сложно их понять, господин мой. У них давно уже нет царей, свою форму правления они называют властью народа и гордятся ею. Но вся разница с нами заключается лишь в том, что они избирают правителя из ограниченного числа аристократов, входящих в Славу Островов, - так называется их Совет. Он правит шесть лет, после чего уступает место другому. В эти годы он пользуется всеми царскими привилегиями. Такого подобострастия и такой роскоши больше нигде не увидишь. На Островах даже мастеровые едят с золотых тарелок. Крестьян у них, как ты знаешь, давно нет - все продукты они закупают на материке. У них даже лесов не осталось. Оба острова - это огромные города, с миллионами домов, и в каждом доме, я уверен, под полом хранятся сокровища. А их инженеры! Это настоящие волшебники! Если бы ты видел их водопроводы! А арочные мосты, перекинутые через каналы, прямые как полет стрелы, заключенные в черный гранит! Здания в десять этажей, украшенные драгоценным деревом, мраморные и бронзовые статуи на улицах, великолепные бани, огромные стадионы, торговые галереи, что тянутся на несколько тсанов... А их публичные дома...
  Смех Халена прервал этот поток воспоминаний.
  - Давай на этом остановимся, друг мой, - предложил царь.
  Нетагор извинился.
  - Что именно ты хочешь узнать, мой господин? Скажи, чем я могу тебе помочь!
  Они дошли до конца коридора, остановились у окна. Царь посмотрел во двор, где в ожидании его прохаживался Венгесе.
  - Я скажу тебе, о чем думаю. Это между нами. Острова Мата-Хорус в давние времена славились храбрыми людьми, что отважно проникали вглубь континента, не боясь ни джунглей, ни горных вершин, ни даже южных заснеженных степей. Было немало благородных родов, чьи представители и сегодня считаются цветом нации. Конечно, они давно уже не берут в руки меч и преуспевают лишь в накоплении богатств, но ведь во многом благодаря им все страны нынче забыли распри и объединились для выгодной торговли. Скажи мне, есть ли среди этих семей такие, с кем мне не стыдно было бы породниться?
  Нетагор важно кивнул, наморщил лоб.
  - Нужно подумать, государь. Я не встречался лично с членами Славы Островов и лишь слышал о них от своих товарищей. Знать там держится очень обособленно, заключает браки только между собой и с недоверием относится к собственному народу. Многие из них не устают напоминать, что ведут свой род от героев, живших пятьсот-шестьсот лет назад. Люди там мелковаты, вроде наших дикарей, но аристократы - высокие и светлокожие, как мы с тобой. Там не обошлось без иантийской крови, что бы они сами не говорили.
  - Сестра моего деда была замужем за островитянином, и до нее не одна женщина из рода Фарадов дала свою кровь этим гордецам, - сказал Хален. - Но это было слишком давно, и сегодня эти династии потеряли свое влияние.
  - Если пожелаешь, когда я в очередной раз отправлюсь на Острова, попробую по своим каналам разузнать, кто из аристократов достоин стать тебе родней.
  - А я отправлю на разведку кого-нибудь, к кому они прислушаются. Это важное дело, Нетагор, и нам придется десять раз все взвесить, прежде чем принять окончательное решение.
  Расставшись с торговцем, царь прошел в кабинет Бронка Калитерада, главы Дома провинций. Тот выслушивал доклад управителя царских земель в Феруте. Хален сел в кресло, задумался. Других вариантов у него не было - посылать в Мата-Хорус нужно Бронка.
  Калитераду было за пятьдесят. В нем, как и в царе, чувствовалась порода. Даже сейчас на него заглядывались женщины, а мужчины завидовали его здоровью. Морщины смогли лишь украсить это благородное лицо со спокойными глазами и ухоженной серебристой бородой. Годы взяли свое, добавив крупному телу лишнего веса и выбелив волосы, но когда Хален смотрел на Бронка, он видел не стареющего чиновника, а воина в расцвете сил, каким тот был еще десять лет назад. Калитерад был из тех немногих харизматичных мужчин, что одинаково выигрышно смотрятся на боевом коне и за письменным столом. Один из самых знатных сыновей Ианты, Бронк начал военную карьеру сразу командиром полка. Быстро поняв, что в отсутствие крупных военных действий невозможно проявить свои таланты на этом поприще, он предпочел искать им применение в других областях. Много лет он исполнял обязанности посла царского дома Фарадов в Шедизе и Матакрусе. Джаваль Хиссан даже предлагал ему должность личного советника, от которой тот гордо отказался. С годами его все больше привлекала административная деятельность, и на посту первого министра он оказался как нельзя кстати. Хален с полным доверием передавал ему полномочия на время своих отлучек из столицы, и ему доставляло особое удовольствие наблюдать, как вытягиваются лица гостей - придворных щеголей из Рос-Теоры, когда эти изнеженные франты, считающие себя лучшими людьми континента, встречали мэтра международной дипломатии.
  Отпустив управителя, Бронк еще несколько минут продолжал просматривать привезенные им бумаги.
  - Похоже, в этом году мы получим за аренду процентов на пять больше, государь. Мы могли бы увеличить жалование солдатам.
  - А можем найти этим деньгам другое применение. У меня есть к тебе поручение, Бронк. Мне жаль, что оно вынужденно огорчит тебя, напомнив о твоей потере. Однако я не вижу никого другого, кто мог бы справиться с делом, которое необходимо выполнить как можно скорее.
  - Слушаю тебя, государь.
  - Я хочу, чтобы ты отправился на Острова. Подходящий предлог мы с тобой придумаем, но истинная цель этой поездки - найти человека, достойного войти в семью Фарадов.
  Бронк откинулся на спинку кресла, соединив перед грудью кончики пальцев.
  - Вот как, - сказал он через минуту. - Ты все же решился на это. Но почему бы не поискать жениха в Матакрусе? Девушке будет легче жить среди людей, чьи обычаи она понимает, да и родные у нее там есть.
  - А Джаваль выдал племянницу за островитянина и считал это своим личным достижением. С тех пор общая сумма контрактов Мата-Хоруса с Рос-Теорой в пять раз превысила торговый оборот Островов с Иантой.
  - С каких пор ты стал считать, у кого из вас больше денег? Поверь мне, Хален, наша страна еще никогда не переживала такого расцвета, как сейчас. У нас доходы на душу населения выше, чем в Матакрусе.
  - Лукавая статистика, - усмехнулся царь. - Там сотни тысяч человек знать не хотят о властях, не имеют ничего кроме хижины и пары гусей и деньги держат в руках не чаще раза в год. Дело не в этом, Бронк. Ты прав, страны в расцвете. Я уверен, что в ближайшие десятилетия нам не грозят конфликты с Матакрусом, тем более, что его наследник мне друг и брат. Поэтому следует использовать возможность породниться с другими нашими партнерами. Пожалуйста, не обвиняй меня в цинизме. Ты знаешь, как я мечтал о браке твоего сына с Сериадой и как горевал о его гибели...
  - Я помню это, мой друг. Твоя поддержка немало помогла мне в те дни, - сказал Бронк. - Значит, выбирая между Шедизом и Мата-Хорусом...
  - О Шедизе и речи быть не может, ты сам понимаешь. Я скорее предпочту, чтобы Сериада осталась старой девой, чем оправлю ее в этот гадюшник. До сих пор не могу забыть, как злился Процеро, когда я отказался жениться на его родственнице, пока не придет время олуди. Я тогда опасался, что дойдет до войны. Он успокоился лишь с приходом Евгении. Нет, от Шедиза надо держаться подальше, как от заразной болезни. А Острова нам выгодны, как не посмотри. Что до обычаев, выходили же за островитян мои прабабки, и ничего, жили долго и счастливо. Думаю, нам и не снилась роскошь, которая ждет сестру в их дворцах. Главное - найти подходящего претендента.
  - А поводом может стать день рождения нынешнего главы их Совета. Нетагор говорил, что он будет праздноваться в начале лета. Я в качестве твоего посланника отвезу подарки и осмотрюсь там.
  - Только смотри, никаких намеков! Они пока не должны догадываться, что мы замышляем.
  ***
  Бронк пробыл на Островах почти месяц. На следующий вечер после возвращения он отправился с докладом к царю.
  Вся семья собралась в уютно обставленных покоях над Большим залом. Хален играл в шашки с Ливой. Евгения, забравшись с ногами в глубокое кресло, читала работу Лепсита Себариада о кроветворных органах. Эвра и Ашутия склонили головы над книгой кулинарных рецептов, а Сериада вышивала платок. Венгесе и Пеликена не было - они ушли к друзьям в город.
  - Девушки, прикройте окно, дует, - сказала царевна.
  Ашутия поднялась с дивана, затворила раму. Ветерок последний раз пошевелил ее светлые волосы и замер. Дверь отворил слуга.
  - Пришел господин Бронк Калитерад.
  Хален с облегчением оторвался от доски, на которой Лива в очередной раз загнала его в угол.
  - Проси.
  Вошел Бронк - высокий, представительный, в темно-синем камзоле. В одной руке он держал несколько маленьких букетов, в другой - темную бутыль. Поцеловав руки дамам и одарив их цветами, он уселся напротив Халена за шашечный столик. Лива, отходя, погрозила царю пальцем.
  - Эта партия опять осталась за мной!
  - Я неважный игрок. Завтра же проведем шашечный турнир и посмотрим, справишься ли ты с такими мастерами, как Зенгут и Венгесе. - Хален пожал руку Бронку, потянулся за бокалами. - Однако ты задержался, дружище! Неужели на Островах дни рождения празднуют целый месяц?
  Бронк рассмеялся.
  - Даже островитяне не способны на такое, хотя таких праздников, как там, я больше нигде не видел.
  Сериада отложила вышивание.
  - Расскажите! Это правда, что по праздникам у них поют фонтаны?
  - Чистая правда. Струи разной высоты шумят по-разному, и когда идешь мимо фонтана, кажется, что слышишь музыку.
  - Что еще там есть такого, чего нет у нас? - спросила Евгения и в знак внимания закрыла книгу.
  - С чего же начать? - задумался Бронк. Его рука с бокалом замерла в воздухе. - Меня встретили в порту, который сам по себе заслуживает отдельного рассказа, и препроводили во дворец. Я думал, это дом правителя Островов Шер-Раата, но оказалось, что этот прекрасный дом из розового камня предназначен для одного меня. Вот когда я порадовался, что взял с собой свиту в пятьдесят человек! Привез бы меньше - островитяне решили бы, что я мелкая придворная пешка. Там позолоченные стены, люстры из хрусталя, украшенная драгоценными камнями ванна, а вокруг - прекрасный парк с редкими деревьями. Но мне не хватит слов, чтобы описать дворец главы Славы Островов, куда я отправился со своими подарками. Я даже засомневался, достаточно ли хороши для него те безделушки, что я привез. Но оказалось, что в их домах почти все привозное. Их мастера создают вещи уникальной красоты, а предпочтением пользуются все же антикварные аналоги с континента. Я захватил оттуда несколько интересных статуэток, при случае покажу тебе, Хален.
  - А нам? - закричали девушки.
  - А вам нельзя на такое смотреть.
  - Надеюсь, ты не начнешь сейчас, как Нетагор, восхвалять их дома свиданий? - спросил Хален.
  - Не бывал, хотя звали. Так вот, меня встретили очень любезно. Шер-Раат и его приближенные вообще добры к тем, кто на них похож. Выглядят они точно так же как мы и не имеют ничего общего с простолюдинами. Те невысокие, крепкие, курчавые и очень темнокожие. Аристократы отличаются от них, как лебедь от воробья. Только одеваются они не так как мы. Женщины ходят почти обнаженными, а мужчины завивают бороду и красят глаза.
  Лива и Эвра переглянулись, громко фыркнули и, не удержавшись, расхохотались.
  - Но это мелочи. Нравы у них достаточно строгие. По крайней мере, я не заметил особой распущенности. Я подружился там с членом Совета Джед-Аром. Ты должен помнить его, государь, он приезжал на твою свадьбу.
  Хален поднял брови, вспоминая.
  - Высокий, с длинной кудрявой бородой, одетый в зеленое? Больше ничего не могу вспомнить. Тогда мне было не до гостей.
  - Джед-Ар моложе всех в Совете - ему всего тридцать один год. Ему принадлежат земли на севере Западного острова, десятки кораблей, которые ходят в Галафрию и Матакрус, два банка, огромный дворец на Западном и несколько домов на Восточном острове. Он из древнего рода, основатель которого в незапамятные времена пересек насквозь леса от самой северной точки Матагальпы до Фарады, а потом проследил течение великой реки Элиус от истока до самого океана, пройдя пешком больше тысячи тсанов. Да, в то время, как иантийцы дрались между собой за каждый холм, островитяне обследовали континент. И это они составили лучшие карты Матагальпы!
  - Как же развлекал вас этот потомок великих первооткрывателей? - поинтересовалась Евгения, протягивая Халену свой бокал.
  - Теперь я знаю пять новых азартных игр. Островитяне на этот счет большие выдумщики. Они любят и умеют развлекаться. Они устраивают великолепные спектакли и строят театры с большими залами для зрителей. У них есть певцы и танцоры, которые пользуются народной любовью. Каждое их выступление собирает тысячи зрителей. Люди часто отправляются в огромные амфитеатры, чтобы посмотреть на травлю быков, или на укрощение диких коней, что привозят с крайнего юга, или на поединки специально обученных воинов. Во всех городах работают общественные бассейны, бани, стадионы, библиотеки. А города эти отделяются друг от друга небольшими лугами, где пасутся прекрасные кони.
  - Островитяне хорошие мореходы. Они отправляют экспедиции в океан на поиск новых земель? - задала Евгения свой извечный вопрос.
  - Они не могут, госпожа моя. Они, как и мы, верят, что под водой за горизонтом лежит страна мертвых, и никогда не решатся оскорбить предков, направив корабли, чтобы те прошли прямо по их душам.
  - Получается, эта страна окружает Острова с трех сторон света, так что весло опустить некуда - обязательно попадешь в какого-нибудь предка? И не страшно им жить в такой компании?
  - Своеобразный у вас юмор, госпожа Евгения.
  - Будьте же логичны, Бронк. Вы имеете дело с реальными людьми и с цифрами, которые не врут. Неужели несмотря на это вы тоже верите, что совсем рядом под водой находится царство мертвых?
  Он отщипнул кусочек пирожного, пожал плечами.
  - Я, конечно же, не верю в это, когда говорю с вами. Но когда Ханияр при большом скоплении народа начинает рассуждать о духах и предках, о прошлом и будущем, - я верю в загробный мир.
  Евгения усмехнулась.
  - Это называется 'двойные стандарты'. Для себя одно, а для всех - другое.
  - Что делать, такова жизнь. Каждый из нас, может, и хотел бы знать, действительно ли души умерших живут под водой, но никто не станет это проверять - иначе на что нужна вера?
  - Эви, оставь уже его в покое со своими мертвецами! - вмешалась Сериада. - Расскажите лучше про этого Джед-Ара, Бронк. Какой у него дом, какая жена? Он сам занимается делами, или все делают помощники, а он отдыхает?
  - Его дом из черного гранита и белого мрамора, с колоннами-охранителями по фасаду, с просторной террасой, широкими окнами и удобными балконами на верхних этажах. На полах там цветастые циновки - от ковров во влажном климате одна морока, - мебель дорогого дерева, много статуэток из драгоценных металлов и прекрасных картин. В одной комнате сделан бассейн с подогревом. Вокруг дома разбит чудесный сад. За ним следит его мать, очень приятная пожилая дама. Джед-Ар не женат.
  - Это в тридцать-то лет?
  - Они вообще не спешат с этим делом. Считают, что мужчина должен заработать торговлей и прочими способами на капитал для семьи, получить жизненный опыт и только тогда вступать в брак.
  - Как это - заработать на капитал семьи? - удивилась Сериада.
  - Видите ли, у них достаточно странные с нашей точки зрения обычаи. Женщины там имеют равные права с мужчинами и даже голосуют на выборах главы Совета. Имущество знатной женщины родители отписывают ей при рождении и затем до ее замужества стараются его преумножить так же, как имущество сыновей. А помимо этого каждый взрослый мужчина и каждая женщина должны со дня своего совершеннолетия копить отдельный капитал, который они в день свадьбы перепишут на свою семью. Таким образом, помимо общего имущества семьи каждый ее член продолжает владеть и управлять собственным капиталом.
  - Зажрались, - констатировал Хален. - При таком отношении к деньгам у них должна быть чудовищная инфляция.
  Бронк развел руками.
  - Должна быть. Некоторые аналитики уже на протяжении десятков лет предрекают обвал системы. Мне не совсем понятно, каким образом островитяне, давно имея дело не с золотом и серебром, а с векселями и акциями, ухитряются сдерживать последствия работы столь сложной финансовой машины.
  - Зато когда их система рухнет, никому из нас мало не покажется, - мрачно предрек Хален. - Надеюсь, я не доживу до этого дня.
  - А будь они порасторопней, давно бы обнаружили где-нибудь земли, в которых есть алмазы, и тогда могли бы меньше этого опасаться, - вздохнула Евгения.
  Бронк спросил:
  - Что такое алмазы?
  - Это драгоценный камень, самое твердое, что есть на планете. Он прозрачен как хрусталь и сверкает как солнце. В моем прежнем мире алмазы стоили дороже золота, дороже всего. Будь у нас помимо золота в качестве обеспечения хотя бы с десяток приличных алмазов, кризисы были бы не так страшны. Если бы мы выходили в океан, все было бы по-другому!
  - В Матагальпе нет алмазов, Эви, значит, они не существуют, - мягко сказал Хален. - Ты наш алмаз, и если, не приведи случай, что-нибудь случится, мне придется рассчитывать на тебя. Но если обвалится финансовая система островитян, ничто нас не спасет, даже алмазы.
  Она еще раз вздохнула, посмотрела на свет сквозь свой бокал с золотисто-коричневым напитком. Иантийцы додумались до коньяка, но даже если они найдут алмаз, то не догадаются его огранить.
  Сериада продолжила расспрашивать Бронка.
  - А на ком же они женятся? Если, как вы говорите, знать держится обособленно, то они все, должно быть, уже давным-давно породнились между собой!
  - По большому счету так и есть. Но они с удовольствием женятся на знатных крусках, не брезгуют даже брать жен из шедизского Красного дома. Впрочем, вырождение им не грозит. Только подумайте, площадь двух островов в десятки раз меньше, чем любая из наших провинций, а живет там больше миллиона человек! Аристократии - несколько тысяч. В Совете вот уже лет тридцать как не было людей со стороны - все представители одних и тех же семей. Отец и дед Джед-Ара не по разу исполняли обязанности правителей государства, да и ему уже сейчас предрекают победу на следующих выборах. Поэтому, государь, я взял на себя смелость пригласить его в Киару с ответным визитом. Он обещал приехать осенью.
  - Прекрасно, - одобрил Хален, разлил остатки коньяка по бокалам. - Давайте выпьем за наших новых друзей!
  - Им ведь даже не о чем будет друг с другом поговорить, - грустно сказала Евгения час спустя, когда они поднялись в спальню и она, сидя у зеркала, расчесывала свои длинные волнистые волосы.
  - Кому? - удивился Хален.
  - Сериаде и этому Джед-Ару.
  - Ах ты моя умница! - восхитился он. - Все поняла с полуслова!
  - Какое уж тут слово! Бронк разве что стихи в его честь не прочел!
  - А Сериада поняла, к чему он клонит, как тебе кажется?
  - Вряд ли. Ты скажешь ей?
  - Пока не решил. Я люблю ее, но совершенно не понимаю. Не могу представить, как она отреагирует, если заранее сказать, что Джед-Ар - ее потенциальный жених. К тому же мне бы не хотелось обнадеживать его раньше времени. Может быть, он окажется неподходящей партией. Бронку, конечно, можно доверять, но все же завтра я выясню у него всю подноготную этого парня, а потом посоветуюсь с Нетагором, который, по-моему, тоже упоминал в своих рассказах его имя. Поэтому пока мы ничего говорить Сериаде не будем. Но позже, перед приездом этого господина стоит ей сказать, как ты думаешь?
  Евгения отложила гребень, повернулась к мужу. Он опустил взгляд с ее лица на глубокий вырез ночной рубашки и через минуту уже забыл, о чем спрашивал.
  ***
  Рекомендации Нетагора Халена удовлетворили, и потому, когда гость с Островов прибыл в Киару, семья приняла его с обычным, не обремененным церемониями радушием.
  Поскольку визит был дружеским, Джед-Ар явился без огромной свиты, что сопровождала его три с половиной года назад, когда он привез подарки Мата-Хоруса на свадьбу царя и олуди. Евгения, как ни старалась, не смогла вспомнить и признать его лица, но Хален без угрызений совести изобразил при встрече дружескую радость. На дворе стояла прекрасная золотая осень. Деревья только начали желтеть. Тучные стада антилоп лениво жевали траву на пастбищах, пока над ними с печальными криками летели в сторону океана первые журавли и гуси. Было так безветренно, что облака с утра до вечера висели на одном и том же месте, будто нарисованные на выцветшей небесной простыне. Хален возил Джед-Ара охотиться и выходил с ним в море на веслах. По вечерам устраивали большие приемы. В столицу уже начали съезжаться на зиму лучшие музыкальные ансамбли, которых привечали Евгения и царевна, и в замке каждый день наслаждались музыкой и танцами.
  Гость был - сама вежливость. Он владел иантийским языком в достаточной мере, чтобы в первые же дни по-дружески доверительно поведать Халену, как отец перед смертью взял с него обет не жениться и не заключать помолвки до тридцати трех лет. 'Батюшка был большим оригиналом. Он нашел свое счастье лишь в третьем браке, с моей матерью, и с тех пор до самой смерти питал уверенность, что лишь к этому возрасту мужчина способен ясно представить, какая жена ему нужна. Я не могу поддержать его в этом убеждении, - по тонким губам Джед-Ара скользнула улыбка, - однако данная в присутствии всех родственников клятва вынуждает меня еще два года оставаться одиноким'.
  Хален был раздосадован тем, как легко гость разгадал его планы, однако с понимающим видом кивнул: ему тоже пришлось ждать жену много лет. Историю с обетом он слышал от Нетагора. Отец Джед-Ара действительно был личностью незаурядной, и даже через много лет после его смерти о годах его правления и семейных историях по Островам ходили легенды. Все же это признание сняло ту неловкость, которую испытывали Хален и Евгения в присутствии гостя.
  К Сериаде Джед-Ар был очень внимателен. Его усилия пропадали даром. Она заливалась краской при каждом его взгляде и упорно не поднимала глаз. Казалось невозможным вытянуть из нее хоть слово. Его это не смущало, и, рассказывая очередную байку о великолепном городе Иль-Бэре, он обращался одновременно и к царице, и к царевне, не забывая одарить снисходительной улыбкой их девушек. Он особенно благоволил к Пеликену, который заслужил его расположение умением стильно одеваться и тонко шутить, и оба они подчас куда-то исчезали по ночам.
  Евгения не могла определить своего отношения к Джед-Ару. Он был представителем совершенно иной культуры и к тому же казался ей чересчур взрослым, серьезным, опасным. Хален и Бронк с пониманием относились к его жеманной речи и привычке не называть вещи своими именами, а красиво ходить вокруг да около. Ее же каждый раз напрягало несоответствие между вкрадчивыми манерами островитянина и брутальностью, которая назойливо била в глаза. Он тщательно, как женщина, следил за своим лицом, и его кожа была нежна, словно у ребенка. Всегда чистые блестящие волосы падали ниже плеч, а борода была разделена на две части и завита мелкими кольцами. Специальный слуга ухаживал за его руками и ногами, красил ногти в красный или черный цвет. Одевался Джед-Ар так роскошно, что царица не удержалась и спросила, где ткут его шелка, подобных которым она не видала в Ианте. Но его тихому голосу удручающе не соответствовал острый, все подмечающий взгляд, а мягкость движений слишком контрастировала с развитой мускулатурой. Под обличьем домашнего кота прятался хищник, и если Евгения поняла это только через несколько дней, то Халену все было ясно с самого начала. И хотя дружба с Джед-Аром у него так и не завязалась, Хален быстро решил, что гость достоин его сестры.
  Наконец настал день отплытия островитянина на родину. Евгения и Сериада вышли во двор проститься. Хален уже сел в карету - он хотел проводить гостя до корабля. Царевна была молчалива, однако Евгения заметила, что она, как и в предыдущие дни, оделась и причесалась более тщательно, чем обычно. Увидев их, Джед-Ар с поклоном приблизился, поцеловал руку царице. Его прищуренные глаза хитро ей улыбнулись.
  - Отныне, госпожа, я буду жить в ожидании в свою очередь принять вас у себя как почетную гостью...
  В его последних словах слышалась недосказанность, предназначенная не столько Евгении, сколько ее спутнице. Сериада поняла это и, не удержавшись, взглянула на Джед-Ара. Он осторожно прикоснулся к ее пухлым пальчикам, поднес их к губам.
  - Мне жаль с вами расставаться. Ваше присутствие украсило нашу мирную жизнь. Я буду счастлива вновь видеть вас - и здесь, в Киаре, и, если будет судьбе угодно, на вашей прекрасной родине, - произнесла Евгения стандартные слова прощания, и он не замедлил подхватить их:
  - Льщу себя надеждой, что у нас еще появятся поводы для встреч!
  Она не выдержала и усмехнулась, глядя в его смуглое веселое лицо. 'Я бы сумела с тобой справиться, - подумала она. - Но бедная Сериада вряд ли найдет подход к такому сложному человеку...'
  Ощущение исходящей от островитянина опасности возбуждало ее. Все эти дни она боролась с желанием включиться в игру, которую он то и дело ей предлагал. У нее и мысли не было изменять Халену, Джед-Ар ей даже не нравился, но его сдерживаемая сила будила в ней азарт, распаляла фантазию. Евгения была рада, что он уезжает. Да и Сериада станет спокойней - в последнее время она была сама не своя.
  Мужчины покинули замок. Выезжавший последним Венгесе оглянулся, будто бы проверяя, не задержался ли во дворе кто-либо из спутников островитянина, и бросил взгляд на царевну. Сложив перед собой руки, опустив подбородок, она проводила его глазами, повернулась к Евгении. Они молча прошли в дом старой царицы и уединились в гостиной.
  - Ты его не боишься, - сказала Сериада со вздохом.
  - А ты боишься?
  - Он чем-то похож на Халена, - произнесла она задумчиво. - Если бы я не знала Халена с рождения, я бы его боялась. Он слишком стремительный и непредсказуемый. Говорит одно, а делает другое. Жестокий мужчина.
  - Ты говоришь о Джед-Аре или о брате?
  - О них обоих.
  - Джед-Ар, возможно, такой. Но Хален?..
  - Ты просто не знаешь, каким он бывает с женщинами. Ты сильная, Эви, очень сильная. Хален понимает, что с тобой шутить нельзя. Как бы тебе объяснить... Раньше, до тебя, он относился к женщинам как к безделушкам: увидит красивую, возьмет в руки, подержит и выкинет. А ты - как перстень с царской печатью, который нужно ценить и беречь. И Джед-Ар такой же. Я для него только безделушка, а на тебя он смотрел, как антилопа на леопарда.
  - Кто же тогда для тебя Венгесе - леопард или антилопа?
  - Нет, он - верный друг, что идет рядом, готовый защищать от любой опасности. Я не умею играть в такие игры, как ты, Эви.
  - Может быть, ты просто не пробовала?
  - И не хочу пробовать!
  - Значит, Джед-Ар тебе совсем не понравился?
  Сериада пожала плечами, потянула за браслет на запястье.
  - Возможно, он понравился бы мне, если б я не была уже влюблена. И я хотела бы увидеть Острова... - произнесла она мечтательно, и ее бархатные глаза обратились к окну, за которым, где-то далеко-далеко, сверкали под солнцем прекрасные города Мата-Хоруса. - Но я всегда буду любить Венгесе.
  Евгению выводила из себя ее меланхолическая покорность.
  - В таком случае, быть может, кто-нибудь из вас все же что-то сделает, как-то разрешит эту ситуацию? Сколько можно обмениваться взглядами и таиться от всего света? Разве тебе не хочется, чтобы он обнял тебя, поцеловал? Когда ты лежишь тут одна ночью, ты не хочешь, чтобы он оказался рядом?
  Царевна вспыхнула и, поколебавшись, призналась:
  - Хочется! Иногда мне снится, что он лежит в моей постели, и его руки касаются меня. Я просыпаюсь оттого, что ощущаю тяжесть его тела и слышу его шепот... А позавчера, - она подняла на Евгению умоляющие глаза, - мне приснился Джед-Ар... И это не было неприятно!
  - Давай скажем себе правду. Выбор у тебя небольшой: либо ждать два года, пока истечет срок обета Джед-Ара, либо - признаться Халену и попросить в мужья Венгесе.
  Но девушка замотала головой.
  - Хален его убьет.
  - Он мужчина! Пусть решает свою судьбу по-мужски!
  - Он несколько раз собирался рассказать Халену. Но я его отговорила.
  - Значит, выйдешь за Джед-Ара?
  Сериада вскочила и принялась ходить по комнате, ломая руки.
  - Не мучай меня, Эви! - взмолилась она. - Из-за твоей красоты тебе все кажется просто, и ты не понимаешь, не можешь понять, каково мне!
  - Действительно, не могу понять! Зачем ты мучаешь и себя, и его? И меня, между прочим, тоже! Рано или поздно Хален обо всем узнает, и тогда он в первую очередь спросит меня, почему я молчала.
  - Тебе он ничего не сделает, - с мазохистским презрением отмахнулась Сериада. - Мы с тобой слишком разные. Ты - как весенний ветер, как солнце, безупречная и уверенная в себе. А я...
  Эти разговоры повторялись неоднократно. Прошло много лет, прежде чем Евгения научилась понимать таких, как ее золовка. Ей действительно были неведомы сомнения женщин, не уверенных в своей привлекательности. Многие из них успешно борются с собой, порой через силу делая шаг навстречу жизни со всеми ее соблазнами и опасностями. Но кто-то так и стоит до старости на ее краешке, сама себя лишая возможности проверить свои силы. Сериаду слишком оберегали, слишком баловали, в ней не воспитали волю, а сама она была слишком пассивна, чтобы решиться хоть на какой-то поступок. Она и Евгения стояли словно бы на разных полюсах: первая умела лишь плыть по воле волн, в то время как вторая смело вела свой корабль туда, куда ей хотелось. Сериаде казалось - будь она красивей, это решило бы все ее проблемы, но в то же время она догадывалась, что Евгения осталась бы для всех красавицей, даже не обладая своей яркой внешностью, и это заставляло ее окончательно опустить руки. При всей любви и такте олуди подавляла ее, затмевала, как солнце затмевает луны при свете дня. Евгения была еще слишком неопытна, чтобы завоевать доверие подруги и убедить ее шагнуть вперед. И она была чересчур занята своими книгами, больницами, детскими домами, общением с министерскими клерками, учеными, святыми отцами, музыкантами, своей любовью к Халену и его детям... Впоследствии она не раз гадала, было ли в ее силах изменить будущее Сериады и надо ли было это делать. Она отпустила ее, как отпускала людей, которых призвали духи. В конце концов все обернулось к лучшему, думала она годы спустя, и судьба без ее помощи выбрала для маленькой царевны самый удачный путь.
  
  11.
  Каждый месяц в Киаре проходили заседания верховного суда, где председательствовал сам царь; на них съезжались истцы и ответчики со всей страны. Тем не менее несколько раз в год Хален проводил выездные заседания в столицах провинций, заодно принимая прошения своих подданных и посещая с инспекцией самые разные учреждения. Совет давно предлагал снять с царя судейские полномочия и учредить должность верховного судьи, как это еще сто лет назад было сделано в Матакрусе. Царские обязанности были весьма многочисленны и обременительны, к тому же он по собственной воле брался за решение вопросов, которые вполне можно было оставить другим. Однако Хален не желал отказываться ни от одного из своих обязательств, которые помогали ему знать все, что происходит в стране, от настроений в кругу высшей знати до происшествий в самых далеких селениях.
  В этот раз он поехал в Дафар, и Евгения поехала с ним. С годами они все меньше времени проводили вместе, потому что она, следуя его примеру, не сидела в столице, а путешествовала по всем провинциям. Дафар никогда ей не нравился, и все же она отправилась туда, отчасти для того, чтобы побыть рядом с мужем, отчасти же по своим надобностям. Как раз в это время, в зените лета, в горах входили в силу несколько видов лекарственных трав, и Евгении хотелось самой их собрать.
  Древний город Дафар стоял меньше чем в сотне тсанов от южной границы страны. Впрочем, само понятие границы здесь было размыто: горные пики к югу от символического, обозначенного парой селений рубежа до сих пор считались ничьей землей. Шедиз был далеко за хребтом, что тянулся с запада на восток на сотни тсанов, а его отдельные вершины поднялись на три тсана ввысь. Все горные дороги из Шедиза в Ианту пролегали восточнее, обходя неприступные высоты, однако сходились они именно у Дафара. Неудивительно, что первые укрепления в этом месте были воздвигнуты еще четыре тысячи лет назад. С тех пор не раз менялись климат, населяющие край народы и само название крепости. Высохли когда-то обильные реки, земля поднялась на несколько сотен метров, и сегодня светлые, сложенные из песчаника и галечника городские постройки возвышались посреди пустой равнины с многочисленными выходами камня. Солнце и ветер высушили скудную растительность плато. Но ниже зеленела обширная долина, окаймленная горами. Все южные пути испокон веков вели с гор в эту долину, и Дафар господствовал над ней, перекрывая выход к побережью и Киаре. Не счесть битв, отгремевших на склонах этих холмов, под которыми нашли последний приют сотни тысяч воинов и мирных землепашцев. Город перестраивался десятки раз, и даже сейчас, в мирное время, старую крепость ремонтировали и укрепляли.
  Евгении каждый раз было тяжело здесь находиться. Ей все казалось, что в этом месте когда-то произошло - или когда-то произойдет - нечто страшное. Не меньше десятка героических легенд было связано с долиной и городом, и любая из них оправдывала то ощущение безысходности, которое она испытывала при взгляде на пустынную равнину, на которой, словно окаменевшие великаны, подымались один за другим белые скальные уступы.
  Хален отбыл в суд. Евгения не захотела оставаться в пыльном городе и велела запрягать экипажи. Скоро открытые двуколки в сопровождении всадников катились вниз, в долину. Каменные дома здесь скромно прятались за раскидистыми деревьями и цветущими кустами. В воздухе пряно пахло смолой. Фермерши поливали свои грядки с овощами, жирные оранжево-серые утки важно шествовали к прудам, а на лугах коровы с длинными загнутыми рогами провожали путников флегматичным взглядом. Издали доносился стук топора. Но вот дорога снова пошла вверх, остались позади деревья и сочная трава, и на склонах гор теперь бродили лишь мохнатые антилопы, да кое-где на пригорке можно было заметить вытянувшегося, словно часовой, сурка. Проехав несколько тсанов, экипажи остановились. Их пришлось оставить на дороге, и компания продолжила подъем пешком по тропам, что бежали вверх среди трав и камней. Кругом не было ни души, лишь откуда-то, будто бы прямо с раскаленного белого неба, доносилась грустная песня пастушьей дудки. Гвардейцы шли в отдалении, и кто-то уже натягивал тетиву на лук в расчете подстрелить горного козла или зайца.
  Нужная трава нашлась у подножия скалы. Евгения сорвала покрытый пушком стебель, растерла его в руках, вдыхая аромат. Велев девушкам собрать травы как можно больше, она пошла дальше, к тому месту, где на пологой подошве скалы, среди юных вечнозеленых деревец виднелись ярко-голубые цветы. Она поднялась еще выше, легко перепрыгивая камни, нарвала охапку цветов, но впереди их лепестки были ярче и привлекательнее. Евгения продолжала медленно подниматься, зажав букет подмышкой и сплетая нежные сочные стебли в венок. Позади раздались оклики. Она махнула девушкам рукой. Подняться выше было нельзя - не позволяли отвесные склоны скалы, заросшие колючим кустарником. Евгения остановилась, вглядываясь в знаки, возникшие перед ней на камне, подошла ближе, обломала несколько веток, расчищая участок скрывавшего расщелину скального выступа. На нем отчетливо виднелись символы, грубо вырубленные или выточенные в камне. Они казались древними, как сама скала, и так же, как она, покрылись слоем рыжего мха. Евгения заглянула в расщелину - воздух там был прохладней и свежее, чем на раскаленном склоне. Рядом бесшумно возник Пеликен. На его голой груди выступили капельки пота, волосы растрепались. Она украсила их венком и жестом велела Пеликену первым вступить в пещеру.
  Это действительно была небольшая сухая пещера. Они прислонились к холодной стене, прижали к ней разгоряченные ладони. Глаза привыкали к полумраку, и вдруг напротив выступили яркие, будто лишь вчера созданные картины. Евгения оттолкнулась от стены, пошла вглубь пещеры, разглядывая рисунки. Ей приходилось видеть такие когда-то давно, по телевизору, - наивное и прекрасное творчество древних людей. Ближе к выходу красная краска почти стерлась, оставив лишь неясные следы, но в глубине грота изображения сохранили четкость, словно бы ожили и задвигались. Здесь были сцены охоты, летящие в прыжке антилопы и преследующие их мужчины с луками и копьями; женские фигурки с торчащими грудями, в высоких головных уборах; люди со странными инструментами в руках; волнистые линии и солярные знаки. Древний художник запечатлел и животных, которые уже давно не водились в этих краях: львов и огромных кабанов, оленей с раскидистыми рогами, хищных птиц и волков. Восхищенно осматривая эту галерею первобытного искусства, Евгения пожалела, что у нее нет фотоаппарата и она не может сделать копию чудесных картин. Кто знает, что случится с ними завтра? Пещеру может разрушить землетрясение, или сами люди из глупости и суеверного страха уничтожат наследие прежних времен...
  Под ногой что-то хрустнуло. Это были угли костра. Вздрогнув и внимательнее присмотревшись, Евгения поняла, что местные жители время от времени бывают здесь. Среди углей можно было различить несколько почерневших костей. Охотники, живущие на горных склонах, приносили здесь жертвы, прося у духов удачи. У стены лежало несколько больших камней, также покрытых рисунками - более свежими и выполненными в иной технике. Евгения присела на корточки, провела пальцами по камню. Она будто бы видела сейчас тех людей, что решились присоединить к предшественникам свой голос, обратиться к духам на языке рисунка. Они и сегодня бродили по склонам гор, не интересуясь жизнью долины: охотники из мелких племен, одетые в шкуры, не знающие, что такое расческа и столовые приборы, проводящие свою жизнь между добычей дичи в ущельях и редкими возвращениями в кособокие хижины, где ждут их пугливые жены. И все же у них было воображение, были память и сложная мифология, которую они постарались передать в рисунках. Евгения была с ней знакома. Большая часть мифологических и религиозных историй давно стала общей для всех племен и провинций Ианты и Матакруса, но в то же время у жителей гор сохранилось немало собственных представлений о жизни и смерти. Вглядываясь в рисунки, она без труда понимала все, что хотел рассказать художник. Вот человеческие фигурки, заключенные в спирали: это те духи, что из-за своей злобы были изгнаны со второго неба - прекрасного края, куда нет входа существам из плоти. Они были так злы, что отяжелели и при падении на землю к ним прилипла грязь. Так из небесного света и праха земного появились первые люди. Вот бегут друг к другу две группы человечков, потрясая копьями и натягивая луки, а ломаная линия над ними изображает горы - это племена сражаются за свои земли. Некоторые фигурки лежат, раскинув руки и ноги, - это погибшие воины, и дальше неизвестный охотник показал, как товарищи кладут на костер их тела и освободившиеся души - двойные круги - по своей дороге подымаются на первое небо, где горы бесконечны, никому не нужно сражаться за территорию и можно охотиться вечно.
  Мотив загробного пути, дороги души присутствовал не только в религии иантийцев и горцев. Намного ярче он проявлялся в дикарских верованиях жителей запада. Бывая на Фараде и непрестанно слыша их призывы и угрозы, Евгения невольно познакомилась с их примитивным, но все же очень красивым отношением к смерти. Дикари вели свое происхождение от животных, с которыми каждый день встречались в лесах. Помимо вождя в каждом их племени большую власть имел колдун, которого называли братом зверя-прародителя. С одним из них, братом медведя, она встретилась в свой первый приезд на Фараду. После смерти души дикарей ступали на тропу предков, по которой уходили в старый край, или страну истинных сновидений, как называли ее шаманы. Они и сами часто бывали в ней, используя для перехода порошок каких-то грибов. Эта страна была почти реальна - Евгения сама пару раз оказывалась в ней, завороженная их чарами.
  Отголоски этих древних верований оставались живы в цивилизованных странах и сегодня. Недаром на континенте и на Островах благородным людям по сей день дают имена птиц, чтобы после смерти они быстрей нашли дорогу в подводное царство теней.
  А вот на камне появилась современность: художник нарисовал самого себя, оставив рядом с фигуркой автограф в виде отпечатка собственной ладони. Он убьет оленя и принесет его к хижине. Рядом с его силуэтом парит спиралевидный круг, обозначающий благосклонного духа, что окажет помощь в охоте. В благодарность за это охотник обещает оставить духу оленью ногу - она изображена под кругом, и, возможно, именно ее остатки лежат сейчас в углях костра.
  Ни предки Халена, ни он сам не трогали жителей гор, не требовали с них уплаты налогов. Их было не так уж много - во всех племенах не насчиталось бы и пяти тысяч человек. Но они охраняли горные пути, сообщали властям провинции о подозрительных путниках и нередко показывали забредшим в их владения жителям равнин хорошие места для охоты. Прежде они казались Евгении грубыми варварами, немногим лучше западных дикарей. Камни с их рисунками восхитили ее больше, чем творчество древних людей. Она тихо отступила к выходу, где сияло солнце и шуршали колючие ветки кустов. Пока в этих горах живут люди, что охотятся с примитивными луками и возносят молитвы древним духам земли, с пещерой ничего не случится.
  Вечером царица продолжила знакомство с местным искусством.
  Губернатор Гамалиран Хариад устроил прием в честь гостей. Все три этажа его дома были ярко освещены, и толпы зевак стояли у ограды в надежде увидеть царя и царицу. Этот дом был построен недавно, по столичному образцу: с высокими и узкими окнами, верандой и плоской крышей, на которой так славно пьется вино летним вечером. Но сейчас гости и домочадцы собрались во внутреннем дворике. После захода солнца стало прохладно, однако нагретый за день камень зданий отдавал тепло, и, если присмотреться, можно было увидеть, как над двором дрожат струи поднимающегося воздуха. Играла музыка, слуги разносили вино, а от столов доносился аппетитный запах жареного мяса и рыбы. Гости сидели на уютных диванчиках и в изящных плетеных креслах, брали еду серебряными вилками и ставили бокалы на маленькие круглые столики. Хозяин дома предложил мужчинам кальяны со смесью ароматных дурманящих трав, а его супруга угостила женщин сладкой настойкой из яблок и чернослива.
  Хален с губернатором лениво продолжали обсуждать дела. У него не было претензий к работе Гамалирана. С шелковичных плантаций весной собрали как никогда много листа. Лесопилки работали круглосуточно, и длинные караваны сосновых, ореховых и дубовых бревен спускались к Гетте, отправлялись по реке на север Матакруса и на Острова, без устали поглощавшие все - дерево, металлы, ткани и драгоценности. В Матакрусе дерево обменивалось на каменный и бурый уголь для металлургических заводов, на которых из привозного шедизского железа выплавляли сталь, - сами шедизцы ценили ее выше своей и с удовольствием покупали. Это породило сложную систему взаимных финансовых обязательств, условий и уступок, в которой хорошо разбирались Хален и Гамалиран, в то время как их жены предпочитали обсудить сравнительную стоимость дафарского шелка и лучшего, тончайшего льна, что ткут на фабриках Матакруса.
  Пеликен и тут не изменил себе, строил глазки дочери Гамалирана, в то время как ее муж обменивался тостами с Венгесе. Но она нашла благодарных слушательниц в лице подруг царицы и рассказывала им бесконечные истории о проделках своих сыновей-сорванцов.
  Евгения любила такие вечера куда больше торжественных столичных приемов. Она чувствовала себя своей в кругу этих людей - давно знакомых, надежных, как сам этот край, где под добрым слоем плодородной почвы скрывалось твердокаменное основание континента. Громко рассмеялся Хален; она повернулась к нему и попыталась посмотреть на него взглядом семнадцатилетней девочки, только что оказавшейся в незнакомой стране. Он изменился за эти годы. Ему было уже тридцать три. Долгое время он не брил усы и бороду, и теперь чисто выбритая кожа на подбородке оказалась светлее верхней части лица. Появились морщинки у глаз, от носа к уголкам губ пролегли тонкие складки. Но все тот же яркий огонь горел в глазах, когда он поднял кубок, посылая Евгении страстный взгляд. На пальце сверкнул царский перстень с рубином. Рядом с ним скромно блестело серебряное обручальное кольцо, на котором было имя жены, записанное пятью знаками слогового письма, - короче его нельзя было отобразить на иантийском языке. На кольце Евгении повторялся лишь один знак - заключенная в круг голова ястреба, ибо Хален носил имя этой гордой птицы.
  Она никогда не пыталась 'читать' своего мужа, как читала желания других людей. Даже не обладая вовсе даром ясновидения, она знала бы, о чем он думает. Со временем они стали меньше говорить друг с другом, но не потому, что говорить было не о чем, а потому, что не нужны стали слова. Евгения знала Халена лучше, чем саму себя. Иногда ей казалось даже, что она понимает глубинные причины его поступков, в которых он сам не отдает себе отчета. Его обостренное чувство долга, стремление везде успеть, все предусмотреть - чем оно вызвано, как не затаенным сомнением в собственных силах? А оно возникло еще в юности, когда один за другим, с разницей в три дня, скончались от болезни два старших брата, и он, тринадцатилетний подросток, остался единственным наследником царя. До того его воспитывали как будущего простого офицера. Родители были к нему не так строги и внимательны, как к старшим сыновьям. Отныне же ему пришлось стать самым строгим судьей и себе, и другим. И хотя с тех пор ни один человек не посмел бы усомниться, достоин ли Хален царства, но сам он, не зная о том, постоянно опасался оказаться в чем-то несостоятельным. Отсюда шло и его лихачество в военных подвигах, и чересчур ответственное отношение ко всем царским обязанностям. Он должен быть лучшим среди своих людей - именно эта цель двигала им. К счастью для него и для страны, Хален обладал врожденным чувством меры и умел сдерживать свои порывы. Будучи самым молодым монархом Матагальпы, он почитался среди остальных царей как жесткий, но осторожный правитель. Он мог рискнуть собственной жизнью, чтобы доказать товарищам свое превосходство, но не стал бы без веского повода рисковать своими полками и мнением народа о себе. У него было достаточно примеров для сравнения. Кровавая деспотия Процеро Шедизского, избыточная роскошь и раздутый чиновничий аппарат Шурнапала - дома Джаваля Матакрусского, непреходящая бедность и отсталость далекой Галафрии - он был хорошо знаком со всеми монархиями Матагальпы и предпочел свой путь. Евгения уважала его за это и любила, любила так, что замирало сердце.
  В девять часов Хален поднялся. Близилась полночь, нужно было выспаться, чтобы с утра с новыми силами взяться за дела. Гамалиран пошел провожать царскую чету. В просторном холле Евгения остановилась у висевшей на стене картины. На масштабном полотне с фотографической точностью был запечатлен момент битвы при Дафаре 2418 года. Она не могла оторвать взгляд, восхищаясь рукой художника, его владением законами перспективы, обилием мелких деталей, которые делали эту работу удивительно достоверной. Ее пафосность искупалась реалистичностью. Сотни выразительных лиц, развевающиеся знамена, блеск оружия, страшные раны, взвивающиеся на дыбы кони - все восхищало Евгению.
  - Кто ее автор? - спросила она.
  - Его имя Галькари, он известный в Дафаре художник, - ответил Гамалиран. - Это одна из лучших его работ, по крайней мере на мой взгляд. Я заплатил за нее десять тысяч росит.
  Евгения изумилась. Ей прежде не приходилось слышать о художниках, чьи картины стоили бы таких денег.
  - Я бы хотела встретиться с ним завтра. Он в городе?
  - Утром я узнаю, моя госпожа. Вы хотите увидеть его работы?
  - Обязательно!
  - В таком случае я устрою вам встречу в его мастерской. Если, конечно, он в городе. Он не сидит на одном месте. Несколько лет назад я заказал ему портрет жены, он взял задаток и исчез на год - уехал в Матакрус учиться у великого художника Сактара Орана. Они не сошлись характерами, разругались, и Галькари пришлось вернуться в Дафар. У него непростой характер, моя госпожа.
  Евгения усмехнулась.
  - По-моему, это означает, что он действительно хороший художник. Буду ждать известий от вас. Спасибо за прекрасный вечер.
  - Вы озарили мой дом свой красотой, госпожа. Я поспешу с утра выполнить вашу просьбу.
  На следующий день Евгения стояла в мастерской Галькари. Он действительно хорошо зарабатывал, раз мог позволить себе две стеклянные стены, обеспечивающие помещение ровным светом. В хаосе мольбертов, подрамников, банок с красками и тряпок двигался высокий нескладный черноголовый человек. Добрую треть его лица занимали брови, а из-под них на царицу неприязненно смотрели круглые черные глаза. Ради нее он оторвался от работы, но не счел нужным переодеться, и Евгения имела счастье любоваться заляпанным всеми красками холщовым балахоном. Галькари был немногословен и надменен. Он показал свои работы, скупо отвечая на вопросы, не выказывая любезности. Среди его картин были как очень хорошие, так и откровенная халтура, сделанная на заказ, - портреты, пейзажи, исторические и мифологические сцены.
  - Над чем вы работаете сейчас?
  - Ничего особенного. Не думаю, что вам это понравится, моя госпожа, - уклончиво ответил художник.
  - Мне любопытно посмотреть. Ваша работа, что находится в доме губернатора, меня восхитила. Она великолепна! Хотелось бы знать, каков диапазон таланта такого художника.
  Галькари принял комплимент и с достоинством поклонился. На его красных губах даже мелькнула улыбка. Он подвел царицу к закрытому мольберту, осторожно снял тонкую ткань.
  Эта картина изображала Сета, персонажа столь же классического, как Вакх у художников эпохи Возрождения. Сет был одним из героев народной мифологии - юный пастух, прекрасный как весеннее утро, прославившийся любовью к девушкам и игрой на флейте, которой он заманивал их на свой луг. Никто уже не помнил, существовал ли Сет на самом деле. Его имя стало символом юности и плотской любви, и художники не уставали тиражировать сюжеты с участием этого хрестоматийного героя. Однако Евгения поняла, почему Галькари опасался, что его картина ей не понравится. Он изобразил юношу, почти мальчика, сидящим на камне посреди луга. Луч света, точно от луны или лампы, освещал его сбоку. Плащ не столько скрывал, сколько подчеркивал красоту обнаженного молодого тела, на темных кудрях кокетливо лежал венок из листьев. В откинутой руке Сет держал блюдо с фруктами, а другую, с чашей красного вина, протягивал к зрителю. На втором плане резвились антилопы и сливались силуэты пляшущих юношей. Лукаво склоненная голова юноши, его загадочная манящая улыбка, тщательно выписанные фрукты и стыдливо размытые фигуры второго плана - все в картине, будто смеясь над классикой сюжета, было пропитано сексуальностью, в которой девушкам не нашлось места.
  Художник не сводил глаз с царицы, и его бледные щеки вспыхнули, когда она высказала свое мнение.
  - Он прекрасен. Это шедевр, по-своему не хуже 'Битвы 2418 года'. Но найдется ли на него покупатель?
  - Найдется ли? Картина еще не окончена, но уже сейчас я получил не меньше пяти предложений на нее. Думаю, что смогу продать ее за пятнадцать тысяч росит.
  - Пятнадцать тысяч росит! - Евгения была потрясена. - Неужели есть люди, готовые заплатить столько за... за этого Сета?!
  Галькари рассмеялся, потер руки.
  - В Дафаре таких немало, моя госпожа. Да и в Киаре такое искусство пользуется популярностью. Может быть, вы захотите его купить? - с усмешкой спросил он.
  Евгения ответила такой же усмешкой.
  - Я бы с радостью, но, боюсь, муж не одобрит.
  Художник, продолжая тихонько посмеиваться, провел царицу в соседнюю комнату и показал свои лучшие работы.
  - Что поделаешь, в наших краях мало настоящих знатоков. Эти картины не оценили по их достоинству, поэтому они хранятся здесь вместо того чтобы украшать дворцы. Я буду счастлив, если вам что-либо приглянется.
  Его беззастенчивая манера говорить о деньгах несколько коробила, однако талант Галькари не подлежал сомнению. Евгения равнодушно прошла мимо полотен, на которых торжественно, подобно земным мадоннам, восседали и вздымали руки олуди прежних времен. На взгляд царицы, Галькари лучше всего удавались батальные сцены, а также изысканные и реалистичные картины городской жизни. Она долго любовалась панорамой городского рынка, что начиналась справа с фигур двух философов, ведущих диспут под зависшим над ними утренним облаком, и заканчивалась слева группой уставших и довольных торговцев, несущих толстые кошельки в освещенный факелами трактир. Это было масштабное полотно, с сотнями действующих лиц. Оно понравилось Евгении своим жизнелюбием и многозначностью.
  - Вот то, что я хочу купить.
  - А как же ваши сестры-олуди? Они вам не понравились? В каждую из них я вложил немало труда.
  - Простые люди нравятся мне гораздо больше. Сколько вы хотите за эту картину?
  - Столько же, сколько за 'Битву под Дафаром', - тринадцать тысяч.
  Евгения подняла брови, но не стала возражать.
  - Пусть будет тринадцать, но с условием. Вы ведь работаете по фреске? Я приглашаю вас в Киару сделать роспись входного коридора на ипподроме.
  Галькари казался заинтересованным.
  - У вас уже есть идея для такой работы?
  - Это полностью на вашем усмотрении.
  - Я буду счастлив прибыть в Киару, как только закончу Сета. И быть может, мы еще встретимся на днях в долине, госпожа. Вы ведь останетесь на праздник?
  Евгения в досаде щелкнула пальцами. Она совсем забыла, что послезавтра начинался веселый праздник Сета. Ей никогда еще не приходилось встречать его в Дафаре. И пусть город ей не нравился, но внизу, в долине, эти праздничные дни должны быть особенно хороши.
  Только иантийцы, которым природа подарила прекрасный климат и взяла на себя основные труды по облагораживанию земли, могли позволить себе в разгар лета неделю праздного веселья. Это было время всенародных гуляний. Горожане семьями выезжали на природу, раскидывали шатры по берегам рек и озер. Крестьяне забрасывали свои мотыги, доставали припасенные несколько лет назад бочонки с вином и закалывали теленка. Даже рабочие и мастеровые прекращали трудиться и вместе со всеми отправлялись пить и плясать. Не везло в дни Сета только полицейским, обязанным удвоить усилия по охране городов и селений от воров, которые, конечно же, не сидели без дела. Это был праздник лета и любви. Многие обрученные подолгу ждали его, чтобы сыграть свадьбу. В любой роще можно было наткнуться на обнимающуюся парочку, и никто в эти дни не смотрел косо на открыто целующихся влюбленных. Во фруктовых садах под Киарой Ханияр со своими помощниками возносил благодарственные молитвы духам земли, приносил им в дар фрукты и ягоды, и по всей стране служители культа делали то же самое, отдавая в жертву земле то, что она щедро дарила людям.
  Хален и Евгения обычно проводили это время в царском домике в Хадаре либо на вилле неподалеку от столицы. Общий праздник был вместе с тем и глубоко личным, семейным торжеством для большинства иантийцев, и пока одни пировали и плясали в большой компании, другие предпочитали уединиться с близкими людьми.
  Было бы прекрасно задержаться здесь хотя бы на первые пару дней, к тому же Евгении казалось, что уезжать из такого красивого места накануне важного события просто невежливо. Наверняка жители Дафара уверены, что царская чета останется праздновать с ними.
  - Возможно, мы и впрямь еще увидимся, - сказала она. - Сегодня я пришлю за картиной. Да, еще кое-что, - вспомнила она. - За долиной, слева от дороги, есть пещера с древними рисунками. Посоветуйте мне художника, который мог бы сделать с них копию.
  - Зачем вам это убожество? - удивился Галькари.
  - Это не убожество, а творчество наших с вами предков. Вы же учились своему мастерству на образцах, оставленных вашими предшественниками. Вся наша живопись в каком-то смысле вышла из этих наскальных рисунков.
  Галькари поцокал языком.
  - О каких предках вы говорите? Те дикари, что оставили примитив в темной пещере, не имеют ни ко мне, ни тем более к вам никакого отношения. И зачем копия? Неужели вы, - он сделал большие глаза и даже театрально закрыл лицо испачканной в краске рукой, так что остались видны одни брови, - неужели вы хотите и эти первобытные каракули перенести на ипподром?
  - Не будем спорить об этом, - сказала царица. - Прошу вас, пошлите кого-нибудь из своих учеников в пещеру с наказом перерисовать все изображения, что там есть, включая и современные рисунки на камнях. Если мы уедем к тому времени, как они будут готовы, перешлите их в Киару через губернатора.
  Галькари молча поклонился, проводил ее к двери.
  Оказалось, у Халена и в мыслях не было уезжать до начала праздника. На следующий день Евгения встретила Сериаду, Айнис и Камакима - они присоединились к Фарадам специально в честь праздника Сета. Через день рано утром шумная кавалькада всадников и украшенные лентами экипажи отправились в загородную резиденцию губернатора. Чтобы дать проезд царскому кортежу, полиции пришлось разгонять толпы горожан, которые тоже спешили покинуть город.
  Губернаторская вилла находилась на противоположном от города склоне долины. С балконов дома долина казалась чашей, края которой обрамляли невысокие, наполовину выветрившиеся горы. Внизу были беспорядочно разбросаны сады, виноградники и луга. Над ними парили орлы, и иногда облака опускались ниже уровня скалы, окутывая долину дымчатым одеялом. Несколько деревьев, уцепившихся корнями за край обрыва, возносили над домом искривленные стволы, и в их кронах круглые сутки шумел ветер. С другой стороны дома простиралась ровная лужайка, а дальше начинался густой лес, поднимавшийся в горы. Через лужайку струился быстрый холодный ручей, обогнув ограду, падал с обрыва вниз и разбивался о камни сверкающими брызгами. Вскоре на темно-зеленой траве расцвели расписные шатры. Их полотнища надувались под ветром, вокруг кивали синими, желтыми, алыми головками цветы.
  Все здесь - гвардейцы, придворные дамы, Гамалиран и члены его семьи - забыли о чинах и рангах и были одинаково беззаботны и веселы. Ничего не было лучше, как упасть в траву и грезить, глядя в небо, где, неподвижно раскинув крылья, чертили круги большие птицы. Веселые голоса постепенно стихали, уступая другим звукам: стрекоту цикад, пению птиц, шуму леса и звону ручья. Потом рядом появлялся кто-нибудь с бокалом, полным игристого белого вина. Евгения то и дело недосчитывалась кого-то из подруг, да и гвардейцев, сколько она ни считала, никогда не оказывалось семнадцать. В замке за один слух об адюльтере между телохранителем Халена (а ведь все они, кроме Пеликена, были женаты!) и дамой из свиты царицы обоих выгнали бы с позором, но здесь даже Венгесе смотрел на творящееся беспутство сквозь пальцы. На фоне всеобщего веселья расслабился и он, и все могли наблюдать необычайно редкое явление - командир гвардейцев улыбался! Рядом была дама его сердца, и иногда, когда Хален скрывался в шатре с женой, он имел возможность коснуться мимолетным поцелуем руки царевны. Как ни были они оба осторожны, за прошедшие годы уже все, кроме царя, догадались об их тайне. Пеликен иногда при госпоже позволял себе едко пошутить на этот счет, но Евгения каждый раз резко его обрывала. Всем хватало ума молчать. Однако в один прекрасный день тайна раскрылась.
  День и правда был прекрасным, и Хален находился в отличном расположении духа. Он только что вышел из шатра, куда его заманила Евгения, оправил одежду и оглянулся в поисках кого-нибудь из адъютантов. Пора было подумывать о возвращении в Дафар и далее в столицу, и он хотел отослать слугам в городе распоряжение начать сборы.
  Гвардейцы играли в мяч у ручья. Девушки азартно болели за них. Гамалиран исполнял роль арбитра, выкрикивая счет. Его дочь и Айнис с мужьями о чем-то беседовали в сторонке. Ни Сериады, ни Венгесе не было видно. Хален настолько привык к постоянному присутствию друга, что сразу пошел его искать. О сестре он не беспокоился: скорее всего она сидит одна-одинешенька, по обыкновению мечтая о чем-то несбыточном. Но, проходя мимо ее шатра, он заметил, как шевельнулась рядом ветка молодого бука, и подошел ближе. Под деревом на брошенной на землю подушке сидела Сериада. Распущенные пушистые темные волосы падали ей на грудь, а маленькие ручки были сжаты в руках Венгесе, смотревшего на нее глазами преданного пса. Они не заметили Халена, а он, уязвленный в самое сердце, отшатнулся и зашагал обратно к своему шатру.
  Евгения еще не оделась и даже не поднялась с покрывал. Когда бледный, разъяренный Хален влетел в шатер и остановился, потрясая сжатыми кулаками, она в тревоге приподнялась на ложе. Дрожащей рукой он налил вина, опрокинул чашу в рот и налил снова.
  - Они у меня узнают! Они узнают, что я об этом думаю! - бормотал он.
  Сразу все поняв, Евгения инстинктивно постаралась переключить внимание мужа на что-нибудь другое.
  - Что случилось, любимый? - спросила она, принимая обольстительную позу.
  Но Хален не заметил ее попытки. Упав на постель рядом с ней, он сжал руками лоб и упрямо повторил:
  - Они у меня узнают! Им не быть вместе! Я накажу Венгесе.
  - Накажешь Венгесе? Что с тобой?
  - Слушай, Эви, я видел их. Его и Сериаду. Они были вместе, он держал ее за руки...
  - Ну и что? - мягко спросила она. - Сейчас праздник, здесь все держатся за руки.
  - Это другое. Это было, как будто... как будто они любят друг друга.
  Он наконец посмотрел на нее, но лицо Евгении сказало ему больше, чем она хотела. Его брови снова сдвинулись.
  - Ты ведь знала! - обвинил он. - Ты знала и не сказала мне!
  Жена отобрала у него кубок, налила себе вина.
  - Они давно любят друг друга, много лет.
  - И ты молчала об этом!
  - Я не могла раскрыть их тайну. Они знают, что тебе не понравится такая новость, но преданы тебе и потому скрывают свои чувства.
  Хален застонал.
  - И как далеко у них зашло? Говори мне правду!
  - Как ты можешь спрашивать об этом? Ты же знаешь Сериаду - она без твоего разрешения не посмеет из собственного дома выйти! Между нею и Венгесе ничего нет, кроме взглядов и фантазий.
  - Но я же видел, как они смотрели друг на друга, - возразил он. - Теперь понятно, почему она оказалась равнодушной к чарам островитянина. Ей хватило ума понять, что я буду опозорен, когда обнаружится, что моя сестра не девственна.
  Евгения толкнула его.
  - Не смей так думать! Она так же девственна, как в свой первый день рождения. Говорю же, они оба слишком боятся тебя, чтобы решиться на такое. Уверена, они даже ни разу не целовались.
  - Мне не нравится, что он крутится около нее, - твердо сказал Хален, стукнул кулаком по колену. - Это нужно прекратить.
  Она взяла его руки, поцеловала обе ладони и сказала как можно спокойнее:
  - Любимый, откажись от этой затеи. Не сердись. Они ни в чем не виноваты перед тобой. В Сериаде нет ничего скверного, она полна любви и не способна на дурные поступки. А Венгесе - один из самых благородных людей в стране, ты же сам много раз это говорил. Он предан тебе всей душой. Если ты велишь, он бросится в огонь или даст изрубить себя в куски. Но кто заменит его рядом с тобой, если ты его прогонишь? Ты действительно готов потерять друга? Подумай, только по-настоящему сильное чувство могло заставить его пойти против твоей воли. Неужели ты убьешь эту любовь и лишишь сестру и лучшего друга счастья?
  Ответом на эту страстную речь был скептический взгляд.
  - Женщины, - вздохнул Хален. - Одно упоминание о любви лишает вас остатков разума. Я не собираюсь выгонять Венгесе. Он действительно мой лучший друг, и он действительно проявил немало такта, скрывая эту нелепую привязанность. Они ему еще понадобятся, когда Сериада отправится на Острова. Я сегодня же напишу Джед-Ару и пообещаю за сестрой такое приданое, что он примчится сюда сломя голову.
  - Как ты можешь? - возмутилась Евгения. - Разве не...
  - Замолчи, Эви. Пора сворачивать лагерь и возвращаться в город. У вас тут у всех на вольном воздухе мозги отказали. Ты, как и твои подружки, думаешь сейчас другим местом.
  - Я просто хочу сказать, что...
  Хален, морщась, поднял руку.
  - Все, Эви, хватит. Мы с тобой однажды это уже обсуждали, и не думай, что твои прелести заставят меня изменить решение. Одевайся и иди скажи Сериаде, чтобы собиралась в дорогу. Можешь не рассказывать ей, что я все знаю. Пусть это будет моим первым подарком на ее свадьбу.
  Он действительно сразу же написал письмо и позвал Венгесе. Тот вошел светлый и радостный, бодро поклонился. Хален протянул ему конверт.
  - Вели сейчас же отправить это письмо.
  - Кому оно предназначено? - осведомился Венгесе.
  - Джед-Ару, повелителю Островов. Я предлагаю ему брак с Сериадой.
  Рука ошеломленного Венгесе остановилась на полпути. Молча он стоял напротив царя. Хален побарабанил пальцами по поясу, хмуро глядя на побледневшего друга.
  - Тебе ясно? - спросил он.
  Венгесе сглотнул, перевел дыхание.
  - Мне ясно, государь, - тихо сказал он. - Позволь мне самому отвезти это письмо в Дафар.
  Держа конверт в вытянутой руке, Венгесе покинул шатер. Это был первый раз, когда он больше чем на сутки оставил Халена. Командир гвардии стойко выдержал бы его гнев, но не смог бы взглянуть в глаза царевне и предпочел, воспользовавшись неприятным предлогом, покинуть ее.
  
  12.
  Когда кортеж въехал в ворота замка, на крыльцо выбежал Нисий. На плече он держал сестру. Нисий был уже красивый семнадцатилетний юноша. Алии сровнялось двенадцать, и она тоже была хороша, словно певчая птичка, - тоненькая и сероглазая, как ее мать, с выбившимися из прически вьющимися пепельно-русыми волосами, светленькая, но легко загоравшая под жарким солнцем. Хален раскинул руки, и она со смехом полетела в его объятья. Евгения тоже поцеловала ее, поздоровалась с Нисием. Их разделяло всего пять лет, и они легко находили общий язык. Последний год парень провел в ферутском гарнизоне, но теперь царь перевел его в Киару. Пора было знакомить его с делами и учить управлять людьми.
  Мать Алии по-прежнему жила в доме наложниц при замке. Она отказалась выйти замуж и проводила время за вышиванием и сплетнями.
  Несмотря на мир в семейной жизни, Хален и не думал отменять этот обязательный для его статуса институт. Обычай был настолько древний и привычный, что люди не поняли бы, если б царь по собственной воле отказался от наложниц. Евгения никогда не пыталась узнать, бывает ли Хален в этом доме. Ей не давали это сделать гордость и страх боли, которую она непременно испытает, узнав, что муж не довольствуется одной ее любовью. Впрочем, она полагала все же, что он верен ей. Как часто бывало, раздумывая об этом, она обнаруживала, что смотрит на ситуацию с двух точек зрения. Субъективно, как самовлюбленная женщина и любящая жена, Евгения не могла не испытывать обиды при мысли, что муж спит с кем-то еще. Но взглянув на ситуацию со стороны, объективно, она признавала: связь с законными наложницами нельзя считать изменой. Любовь любовью, но бывает, что они с Халеном не видятся по месяцу и больше, а он физически не может долго обходиться без женщины. Это ему удается разве что в гарнизоне при Фараде. И, как правило, объективность у нее всегда одерживала верх - она забывала свою ревность.
  Еще несколько лет назад, взявшись наводить в замке свой порядок, она без особых усилий поставила на место четырех царских наложниц, которые были чрезвычайно горды своим привилегированным положением. С тех пор она старалась как можно реже бывать в их жилище и прилагала немало усилий, чтобы не замечать, как время от времени на месте покинувшей гарем женщины, которой Махмели подыскал мужа, появляется новое милое личико. 'Ну, что ж делать, так положено', - говорила она себе и шла дальше. Они вели себя скромно, работали вместе со швеями и вышивальщицами и нередко оказывали царице мелкие услуги. Иногда Евгении приходила в голову мысль, что в стране, где вот уже двести лет нет рабства, владение наложницами является каким-то архаизмом, пережитком давно забытых диких времен. Но не ей было с ним бороться! И она махала рукой, отбрасывая эту мысль.
  Как бы там ни было, а вкус на женщин у Халена был хороший, и дети у него росли всем на загляденье. Несмотря на собственную молодость, у Евгении сердце заходилось от материнского страха при виде Нисия - этого сочетания юности и силы, грации и мужественности. Ей было жаль каждого дня, приближавшего пору его взросления, и в то же время она мечтала увидеть его в расцвете мужества, зрелым офицером, подобным отцу. Он, как и Хален, легко сходился с людьми, умел пользоваться своим обаянием, скрывать антипатии и к делам относился столь же вдумчиво. Несмотря на юные годы и службу, отнимавшую почти все время, он старался при любой возможности бывать рядом с отцом, смотрел, как тот судит, беседует с людьми, решает самые разные вопросы. Нисий с уважением относился к членам Совета, но много внимания уделял и собственным знакомствам, выбирая для дружбы и общения лучших молодых людей страны. Уже сейчас он собирал команду, с которой придется работать в далеком будущем. Их с отцом взгляды не всегда совпадали, нередко они ссорились, не понимая и не желая понять друг друга. Евгения упрекала Халена, что он чересчур давит на парня, не дает ему проявлять себя. Хален шутливо отвечал, что матери положено жалеть детей, а отцу - учить, так что он и дальше будет с сыном суров, зато Евгения имеет полное право его защищать. Она не спорила, находя удовольствие в подчинении мужу, а если иногда коварные духи (на Земле бы сказали - бесенята) и подначивали ее бросить Халену вызов и проверить кто сильнее, они решали это в постели и никогда не выносили свои конфликты за пределы спальни.
  Один из гвардейцев, достигнув пятидесяти лет, вышел на пенсию, и Хален взял на его место Нисия. Юношу теперь называли царевичем. У него появились свои комнаты при замке. Теперь он повсюду сопровождал отца, и вскоре все привыкли видеть за спиной царя рядом с Венгесе молодого офицера.
  Через пару недель после возвращения из Дафара Нисий, встретив Евгению во дворе, потянул ее за собой в конюшню.
  - Ты видела жеребенка, что принесла моя Игрунья? - спросил он.
  - Видала мельком.
  - Хочу тебе его показать. Ты такого больше не увидишь нигде! Белый, как снег на вершинах гор, и такой резвый!
  Игрунья с жеребенком ждали в леваде: кобыла стояла спокойно, а малыш прыгал вокруг, задирая длинные ноги. Он поскакал навстречу людям и попытался, как щенок, забросить передние копыта Евгении на плечи. Смеясь, она едва успела увернуться, и он тут же принялся жевать и дергать ей подол.
  - Красавец! Какой большой уже! И очень бойкий! Как ты его назвал?
  - Я хочу подарить его тебе, Эви, - улыбнулся Нисий.
  Она удивилась, взглянула на него.
  - Ты серьезно? Такого редкого красавца?
  - Твой Знаменосец тоже хорош, но ведь он уже стар. Представь, каким будет этот, когда вырастет. Снежно-белый конь с серебристой гривой. Представь, как ты будешь смотреться на нем!
  - Спасибо, Нисий. Мне нравится твой подарок! Придется теперь проводить в Киаре больше времени, чтобы самой воспитать его. Но как же мы его назовем?
  Он пожал плечами.
  - Тебе решать.
  Евгения примолкла и задумалась. Казалось, она погрузилась в воспоминания о далекой жизни, которую он не мог себе и вообразить. Но вот длинные ресницы поднялись, и глаза нашли резвящегося на траве жеребенка.
  - Его будут звать Ланселот. В моем мире так звали могучего расса, который верно служил одному из сильнейших царей древности. Ланселот! - окликнула она жеребенка, и тот, будто признав имя, сразу примчался на ее зов.
  - Ты не забываешь прошлого, Эви, - сказал ей Нисий, когда они возвращались в Большой зал.
  - Нельзя забывать, - произнесла она серьезно. - Я очень боюсь, что если забуду, то упущу что-нибудь сейчас... Если бы не мое прошлое, то не было бы и настоящего - такого, каким я его создала.
  ***
  Как и предсказывал Хален, его послание возымело эффект: Джед-Ар прислал ответ сразу же. Он к этому времени уже стал главой Славы Островов. Срок его безбрачия истекал через два месяца, и он, поступившись клятвой, поспешил заключить помолвку с иантийской царевной. Узнав об этом, Сериада устроила первый в своей жизни бунт, ворвавшись в кабинет Халена в Доме провинций и сказав свое решительное нет.
  - Чего же ты хочешь? - спросил брат.
  Раскрасневшаяся, запыхавшаяся, девушка в ярости смотрела на него. Она словно бы стала выше ростом, и на ее всегда таком добром лице Хален впервые прочел вызов. Он даже гордился ею в этот момент. Если она сумела пойти наперекор брату, то и мужа при случае сможет поставить на место.
  - Я хочу остаться здесь, с вами. Я вообще не хочу выходить замуж!
  - И что я, по-твоему, скажу Джед-Ару? Он наверняка уже примеряет свадебный костюм.
  - Меня это не касается. Не я придумала эту свадьбу и не желаю в этом участвовать! Ты мог бы спросить меня, прежде чем решать мою судьбу!
  - Дорогая, а ты могла бы хотя бы изредка открывать рот и говорить, чего тебе хочется.
  - Я и говорю! Не пойду за него замуж!
  В ее глазах уже стояли слезы. Хален отбросил перо, выбрался из-за стола.
  - Если ты останешься, то скоро проклянешь меня за то, что я загубил твою молодость. Ты и так потеряла много лет, пока я медлил, - сказал он. Она закрыла глаза и, все еще тяжело дыша, вслушивалась в мягкий, ласкающий голос. - Джед-Ар будет тебе хорошим мужем. До Островов всего два дня плавания. Ты будешь часто приезжать в Киару, а мы станем навещать тебя в твоем дворце в Иль-Бэре. У вас родятся дети...
  - Выдай меня замуж здесь, в Киаре, - сказала она.
  Он не выдержал ее молящего взгляда, отвернулся.
  - Езжай домой и займись свадебным платьем. Джед-Ар приедет через полтора месяца, у нас очень мало времени.
  Он вернулся за стол, развернул бумаги. Сериада молча смотрела на него. Хален боялся, что она заплачет и окончательно его разжалобит. Но вот она шевельнулась. Тихо стукнула затворенная дверь. Где-то в коридоре был Венгесе. В нем Хален не сомневался. Оборотившись к окну, он видел, как командир гвардии проводил царевну до кареты, низко поклонился и быстро, почти бегом, вернулся в дом. Еще почти целых две минуты Сериада изумленно, неверяще смотрела ему вслед. Но вот ее плечи опустились. Она забралась в карету, задернула шторку и поехала прочь.
  Через полтора месяца в замке сыграли свадьбу, а потом еще одну в Иль-Бэре. Джед-Ар получил благородную супругу с капиталом почти в десять миллионов росит, а царская провинция Киара - новые контракты на поставку в Мата-Хорус элитного леса и продуктов и на закупку оборудования для заводов. На Островах своих продуктов не было: всю еду они покупали в Ианте и Матакрусе. Чтобы не оказаться в зависимости от континента, взамен Мата-Хорус развил промышленность и технику. Специалисты-островитяне строили в Матагальпе металлообрабатывающие и стекольные заводы, ставили на них свои паровые машины, далеко обогнавшие технику других стран. Также островитяне, каким-то непостижимым образом задобрив дикарей, закрепились на северо-западной оконечности континента и получали оттуда сок деревьев, из которого делали резину, и фрукты, которые больше нигде не росли и потому очень повсюду ценились. Благодаря новому родству Хален получил возможность покупать и эти товары дешевле, чем раньше.
  Первое время Сериада отчаянно тосковала по дому, живя лишь мечтой о весне, когда установившиеся ветра сделают разделявший Острова и континент пролив максимально безопасным, - муж не соглашался отпустить ее в плавание по непредсказуемому зимнему морю. Но визит на родину пришлось отложить. Ровно через год после бракосочетания Сериада родила сына, а еще через полтора года - девочек-близнецов. Все вышло именно так, как и надеялся Хален: семья и домашние хлопоты полностью завладели душой царевны. Джед-Ар относился к ней уважительно и со временем по-настоящему привязался к к своей изящной, скромной супруге, никогда не повышавшей голоса и придавшей тепла его красивому дому.
  Каждый год, по весне, Евгения отправлялась к ним в гости. Иногда к ней присоединялся Хален. Она с любовью и скрытой завистью следила, как растут ее племянники, и от всей души одаряла их здоровьем. В Киаре дети тоже выросли. Алия стала очаровательной веселой девушкой, и Евгения взяла ее в свою свиту взамен вышедшей замуж и уехавшей в Готанор Ашутии. Эвра и Лива тоже нашли мужей - офицеров из Киарского и Готанорского гарнизонов, но остались при царице и по-прежнему звались 'девушками'. Венгесе, разменяв пятый десяток лет, наконец решил остепениться, женился на девушке из столицы, купил дом в Киаре и получил один выходной день в неделю, который проводил с семьей. Но даже через несколько лет он с явной неохотой сопровождал своего царя в Иль-Бэр и старался не видеться с Сериадой, которая навсегда осталась в его памяти прекрасной несбывшейся мечтой.
  Бронк Калитерад на старости лет вдруг решил вспомнить молодость и сменил царского посла в Шедизе. Его место в Доме провинций занял Рашил Хисарад, вернувшийся в столицу после многих лет губернаторства в Хадаре. Теперь там управлял Нисий, и царь спрашивал с него так же строго, как с других глав провинций. Когда юноше исполнилось двадцать, Хален официально объявил его своим наследником и начал подыскивать ему жену.
  Годы бежали, словно переворачивались страницы книги, исписанной убористым почерком. Жаркое лето сменяла сырая зима, а за ней опять приходила весна, и опять дули с южных гор теплые ветра. Ианта расцветала и богатела. Олуди подарила здоровье тысячам людей. В стране работали два десятка учреждений, занятых воспитанием и обучением сирот, и Евгения назначила пособие семьям, готовым взять детей к себе. Она открыла в столице галерею искусства, продолжала покупать для нее картины и статуи и разыскивать творения прежних веков. Через несколько лет число больниц в стране удвоилось. Припомнив структуру здравоохранения в своем прежнем мире, царица открыла поликлиники, где вели бесплатный прием самые разные специалисты; учредила гранты за медицинские открытия и исследования, которые можно было быстро внедрить в жизнь на благо людей. Она сама пытливо вникала во все детали, от хозяйственных нужд своих заведений до новых методов лечения и теоретических выкладок ученых. Хален был не слишком доволен ее затеями, поскольку ему приходилось оплачивать расходы и выделить в бюджете несколько статей на обещанные царицей выплаты. Он предпочел бы поднять жалование армии или нанять побольше специалистов с Островов для открытия новых, современных заводов. Но и он понимал, что неслыханные идеи его жены, которые многие бюрократы принимали в штыки, со временем принесут и ему лично, и казне, и всей стране большую прибыль, и помогал ей сражаться с чиновниками. Товарищи, стоявшие у руля с ним вместе, считали, что все возможные успехи уже достигнуты и пора бы притормозить. В стране царили мир и благоденствие, а действия олуди подняли престиж Ианты на континенте на небывалую высоту. Давно забыты войны между кланами и между странами; новые дороги связали не только города, но и самые малые и отдаленные селения; что ни год - все выше урожаи. Долгий мир приобретен благодаря сложной системе родства, связавшей дом Фарадов с сильнейшими государствами. Дети выросли и родили своих детей - здоровых, сильных, оберегаемых олуди. Самое время с облегчением вздохнуть и, сложив руки, наслаждаться жизнью, вкушая плоды своих трудов. Именно об этом на каждом собрании Совета намекали рассы царю. Но он продолжал мчаться вперед, и всегда рядом было прекрасное лицо жены, увлекающей его - все дальше, дальше...
  И вот уже первые белые нити появились в густых волосах, и верный Мореход больше не выходит дальше манежа при конюшне, и все пристальней надо следить за дочерью - озорная глазастая девчушка того и гляди натворит дел! Прошедшие годы изменили и любимую. Она выросла в высокую полногрудую красавицу, и когда она в царском платье входит в Большой зал, по нему проносится общий тяжелый вздох, будто само солнце спустилось с неба, чтобы ослепить всех, кто может видеть. Тем, кто не может, она дарит прозрение. Хален сам был свидетелем, как во время разговора с ней обрели дар видеть два слепца. Она справляется почти с любой болезнью, недаром ради одного ее взгляда в Ианту идут люди даже с берегов Моруса, преодолевая тысячи тсанов равнин, стремительных потоков, горных ущелий и хребтов. Она видит человека насквозь, со всеми болячками, худыми и добрыми мыслями. Ее руки несут исцеление. Он, бывало, задумывался, могут ли они поразить бедой. Евгения не использовала свой дар во зло. Потому что не могла или потому что не хотела? Она не рассказывала, но он знал, как однажды на Фараде, куда она в очередной раз приехала размяться и помахать мечом, ее своим тайным колдовством позвали на тот берег женщины-дикарки. Даже они прослышали о ее силе и попросили о помощи, когда сын одного из вождей заболел и не мог ходить. Евгения отправилась к ним. Пеликен пытался преградить ей путь и рассказывал потом царю, как она обездвижила его одним взмахом руки. Он уж не ждал ее, был уверен, что дикари ее прикончат. Но, похоже, никто из мужчин не узнал о том, что на их земле побывала олуди. Она вылечила мальчика и вернулась. Узнав все от Пеликена, Хален не стал ее ругать. Этот дар ему неподвластен; только ей решать, что с ним делать.
  И все же для него Евгения оставалась хрупкой, как статуэтка из тонкого стекла, и слабой, как первый весенний цветок. Она всегда будет на десять лет младше, и его сердце всегда будет замирать при взгляде на нее. Он любил просыпаться рядом с ней и наблюдать, как свет утра играет на ее коже. Он мог часами смотреть, как она озабоченно бегает по замку, разговаривает, ест, как она танцует и пестрые одежды летят за ней следом, открывая красоту сильного тела. Он с улыбкой наблюдал, как она замирает, увидев что-то красивое: здание, лошадь, картину; вытирал со щек слезы, когда она слушала певцов с их древними сагами и речными плачами; сжимал узкие запястья, и теплые ладони касались его лица. Она была как крепкое вино, что бодрит и наполняет силой, но, если он не видел ее много дней, она превращалась в сон-траву, от сока которой люди уходят в грезы и готовы на все ради еще одного глотка. Олуди живут долго, дольше, чем простые смертные, и Хален был рад этому, ибо он не смог бы жить без нее.
  Иногда, когда они сидели где-нибудь на склоне холма, любуясь горящим в полнеба летним закатом, или стояли обнявшись на площадке дозорной башни, он замечал в ее глазах тоску. Это была не та тоска, которой она страдала много лет назад, - по дому, по прежней жизни. И не сомнение в правильности выбранного пути - Хален хорошо помнил выражение лица, которое так пугало его тогда, до свадьбы. Это не было и сожаление о настоящем, о том, что при всей силе так и не далось ей в руки, - о детях. Нет, то была печаль о чем-то, от чего Евгения сознательно отказалась, но продолжала тосковать. Она никогда не рассказывала ему, что для нее значило быть олуди, а он боялся спрашивать, и лишь в такие редкие минуты ему казалось, он ощущает грусть, которая, словно нить, связывала для нее два мира - грубый мир людей и призрачное небесное царство, которое настойчиво звало ее к себе.
  Раздвоенность, необходимость существовать одновременно в двух мирах - видимо, Евгения будет обречена на это до конца своих дней. Долгое время она не могла отказаться - и так никогда не отказалась полностью - от земного прошлого, и первые ее годы в Ианте прошли в сравнении и сопоставлении двух культур. Ходя под новым солнцем, дыша сладко-соленым воздухом древней, но все же такой молодой земли, она постепенно становилась иантийкой, в то время как полагала, будто ей удается по-прежнему взирать на чужой мир сверху вниз. Давно забылся шум миллионных городов. В другой жизни остался русский язык, и даже голос ее изменился, произнося ставшие родными иантийские слова. Лишь во сне она порой вновь видела снег, укутывающий асфальтовые дороги и вереницы автомобилей, и слышала речь людей, что навсегда ушли из ее жизни. Если она теперь грустила, то по своему замку и новым родным, а все ее мечты отныне были связаны с этой щедрой землей, что привольно раскинулась, омываемая теплым океаном и охраняемая горами. Эта новая родина была добрее и изобильнее прежней, она любила Евгению и давала ей все, что только можно пожелать.
  Читая книги Ханияра, написанные его предшественниками, жившими сотни лет назад, Евгения узнавала, что с нею происходит то же, что пережили некогда другие олуди. Может быть, сочетание земной физиологии и здешних природных условий воздействовало на них. А может, дело было в самых глубоких слоях сознания и подсознания - им не дано было этого знать. Но все они под солнцем Матагальпы менялись, открывая в себе возможности, которых не было у остальных жителей обеих планет.
  Потеряв мир своего детства, Евгения одновременно вошла в третий мир, где чувства сливались с предчувствиями и переливались тысячами цветов, имен которых не знал никто кроме нее. В этой стране не было волшебства. Ее материей правили те же строгие законы, что в мире действительности заставляли камни падать на землю, а птиц - летать. Но сама эта материя была иной, прозрачно-тонкой, призрачной как туман и могучей как гроза. Этот тонкий мир не просто открылся глазам Евгении - он позволил ей управлять собой. Его легкое дыхание донеслось до нее еще тогда, когда, измучившись под светом чужого солнца и лун, она впервые протянула руку страдающему человеку и изгнала его боль, думая, что это не больше чем сон. Она открывала этот мир, словно раздвигая ставни на окне, и чем смелее заглядывала в это окно, тем шире оно становилось, заливая ее и все вокруг потоками ослепительного света. За ним сверкали возможности, ради надежды обрести которые многие отдали бы все, что имеют...
  Общаясь с царицей, видя ее неизменную уверенность в себе, иантийцы и не подозревали, какие грезы таятся за спокойным лицом. Они не знали и не узнали никогда, от чего отказалась ради них Евгения. Ибо ей пришлось сделать непростой выбор между царской властью и божественным всевластием, и она сумела отказаться от соблазна.
  Она сделала это не из страха, хотя многих на ее месте испугала бы собственная сила.
  Это началось во сне. Днем она видела людей насквозь и могла лечить их. Этого уже было достаточно, этого было даже много - но оказалось, что мир духов способен одарить ее кое-чем еще. Ей и раньше приходилось летать во сне, и эти видения со временем становились все отчетливее, все реальнее. Она поднималась к облакам, парила над лесами и горами, проносилась над караванами, что неторопливо шествовали по дорогам, заглядывала в окна городских домов. Невидимая, она проходила сквозь стены и слушала разговоры, трогала вещи, которые потом обнаруживала и узнавала, попадая в эти дома наяву. Долгое время она относилась к этим снам как к развлечению и при дневном свете не вспоминала их. Но однажды она проснулась оттого, что постель под нею плыла и пропадала. Голова закружилась, мозг не мог осознать положения тела. Оказалось, Евгения парила над кроватью, и между нею и простыней было около десяти сантиметров пустоты.
  Это повторилось еще раз; тогда она стала спать одна на крыше храма. Его купол - один из самых высоких в городе - опирался на восемь стен. Поздно вечером она поднималась по приставной лестнице на окружающую его площадку и укладывалась на одеяле в его тени. Иногда она засыпала, но чаще часами смотрела в черное небо, на сверкающие лики звезд. И наступал момент, когда оно будто раскрывалось, и звездный свет проливался на нее, открывая свои тайны. Самое сложное было - находиться одновременно в двух мирах, управлять своим телом, видя в то же время вторую призрачную реальность вокруг себя. Люди на земле тогда казались ей беспомощными, презренными существами. Даже муравьи сильнее их, ведь они могут безо всякой помощи подниматься высоко вверх по деревьям и стенам, в то время как людям для этого нужны лестницы. Земля, по которой они ходили, была лишь дном жизни, а сама жизнь кружилась и шумела на километры ввысь, играя ветрами, качая на своих руках птиц, рождая облака. Осознав ее трехмерность, Евгения поняла, что может летать. Для этого требовалось усилие тех мышц, что не существовали в физическом теле, но были развиты в его тонком двойнике. К тому моменту, когда она осознала это, полет уже не казался ей фантастикой, и, впервые оторвавшись от земли и поднявшись на пару метров вдоль купола, она не испытала священного восторга - лишь задумалась, стоит ли экспериментировать в открытом небе. Дождавшись самого глухого часа, когда все заснули и никто не мог увидеть парящего над городом человека, Евгения вновь взлетела над крышей и, вытянув руки, нырнула в пустоту. Остановилось сердце, она провалилась вниз. Но тут же включились неизвестные ранее рефлексы, и тяжелое тело взвилось ввысь. Отсюда все выглядело по-другому, объемным и непривычно освещенным: круглые густые кроны деревьев, тянувшие к ней ветви, стены и крыши домов, далекие дрожащие огни параллельных улиц, отражающие свет поверхности и плотные тени. Это было ни с чем не сравнимое чувство. Ее ничто не держало - она сама держала себя. Неожиданные порывы холодного ветра мотали ее из стороны в сторону, ставшие неуклюжими ноги мешались и мерзли. С окрестных крыш с возмущенным криком взлетели голуби и кружились вокруг нее, не веря своим глазам. Евгения повернула обратно, борясь с ветром и ошалевшими птицами, с трудом ориентируясь в воздушных потоках, кое-как дотянула до храма и неловко упала на крышу с обратной стороны купола. Голуби еще долго кружили над ней, словно убеждая не покушаться больше на их воздушные рубежи.
  Позже она попробовала еще несколько раз. Вспомнив свои сны, она поняла, что могла бы научиться становиться невидимой. Свернувшись комочком на крыше храма, зажмурившись, замерев настолько, что будто бы и переставала существовать, она начинала слышать все голоса и мысли, что витали вокруг, в густой городской массе человеческих эмоций. Протянув руку или просто послав безмолвный сигнал, она сумела бы изменить настроение человека, что скрывался за толстой каменной стеной, заставить его говорить и делать то, что хотелось ей. Окно иного мира распахивалось все шире, маня и дразня нечеловеческой мощью. Но Евгения почти без сожаления захлопнула ставни, и теперь сквозь их щели на нее падало лишь несколько тонких лучей волшебного света. Она сознательно и решительно отказалась от божественной силы, оставив себе лишь крохи. Почему? Тому было несколько причин.
  Нельзя было не принять во внимание опыт предыдущих олуди. Книги бесстрастно описывали совершаемые ими чудеса и подвиги, среди которых были воскрешения мертвых, мгновенные перемещения из города в город, применение в качестве оружия грома и молний и многое другое, что указывало на масштаб божественных возможностей. И столь же бесстрастно книги повествовали о последних днях этих великих, когда они нелепо погибали от непредвиденного коварства врагов либо же, осознав свое отличие от людей, медленно умирали, еще до смерти высыхая подобно мумиям или растворяясь в воздухе. Евгения понимала: тот, другой мир затянул их, заманил своими тайнами и они ушли по его дорогам так далеко, что уже не смогли вернуться. Он и ей обещал сокровища, которые она пока не в состоянии была понять. Именно поэтому они не привлекали ее, а пугали. Ведь были среди олуди и те, что однажды просто исчезли...
  Во-вторых, воспитанная на принципах научного познания, Евгения опасалась пользоваться силами, источника и механизма действия которых она не понимала. В стране ее детства тоже существовали невидимые, но реальные энергии, такие как электрическая или атомная. Все люди, когда-либо ходившие в школу, знали их природу и хотя бы теоретически, в самых общих чертах представляли, как ими управлять. Однако никто не мог познакомить ее с законами тонкого мира, а ведь они требовали не меньшей эрудиции и интеллекта! Пожалуй, ей хватило бы самонадеянности, чтобы попытаться самой открыть и записать эти законы, - но это значило бы рискнуть своей жизнью, а к такому Евгения не была готова. Слишком многое связывало ее с реальным миром, слишком крепки были узы, приковавшие ее к грубой и прекрасной земле Ианты.
  И это была третья причина, по которой Евгения отказалась от божественных способностей. Ей не было еще тридцати лет. Это мало даже для простого смертного, и это всего лишь секунда на часах вечности, по которым живут призрачные силы. Ее мужчина был первым среди людей, самым сильным, красивым и умным, и она любила его почти так же сильно, как себя. У нее была власть над сотнями тысяч жизней, которой она с удовольствием пользовалась и не желала терять. Сильное молодое тело тоже дарило наслаждение. Она радовалась всему, что ее окружало, от вкусной еды до прекрасных летних закатов, озаряющих небо красками не хуже тех, что открывались ее божественному взору. Жизнь еще только начинается, так нужно ли менять плотские радости на высоты духа, которые, возможно, она в силу молодости и малого опыта не сможет постичь? Она еще придет в тот мир позже, когда здесь ей все приестся, когда познает все радости простой человеческой жизни.
  Свет продолжал настойчиво стучаться в ее окно, и иногда она чуточку приоткрывала ставни, чтобы глотнуть волшебного эфира. Но некоторые способности оставались для нее утеряны, пока окно не распахнется во всю ширь. Она не видела будущего, за исключением самых примитивных ситуаций, подобных той, что случилась давным-давно на морской прогулке. Она не могла отныне в подробностях читать чужие мысли, однако образы, рождающиеся у ее собеседников, оставались ей доступны. Она не могла летать, но приобрела способность двигаться абсолютно бесшумно, видеть в полной темноте и отводить глаза наблюдателям. Мускулы и суставы были ей послушны, руки сильны, глаза зорки. Животные слушались ее без слов, и те же уличные голуби, что когда-то восстали против нее в воздухе, теперь слетались к ее ногам и позволяли себя гладить. Это было прекрасно, и Евгения не желала ничего большего. Лишь одно пугало ее: мысль о том, что когда-нибудь может прийти расплата за этот дар, которая будет столь же безмерно жестока, сколь он безмерно велик.
  Но, возможно, расплата уже наступила, думала она, глядя на закат со склона холма и терзаясь оттого, что сама, по собственной воле отказалась от полета, - а ведь могла бы парить сейчас в этом небе наравне с птицами, с безумной скоростью мчаться вслед за уходящим солнцем, купаться в волнах ветра! Многие люди познали эту тоску по несбыточному, но ни с чем не сравнить боль того, кто уже побывал в высоте и знает, каково это - быть свободным лететь куда угодно!
  
  Часть вторая
  Дафар
  
  13.
  - Не хочется мне тебя отпускать. Будь осторожна и во всем полагайся на Бронка, - напутствовал жену Хален, провожая ее в Шедиз.
  Она последний раз пожала его руку. Он захлопнул дверь кареты, махнул кучеру. Проводил угрюмым взглядом телохранителей Евгении. Пеликен ободряюще ему улыбнулся. Застучали подковы, заскрипели колеса. Олуди Евгения в сопровождении своих дам, священников, чиновников Дома провинций, гвардейцев и солдат отправилась в Шедиз.
  После второго приглашения Процеро Халену пришлось признать необходимость поездки в Этаку. Правитель Красного дома - не тот человек, кому можно отказать. К тому же испокон веков шедизцы уважали олуди, даже больше, чем иантийцы, и отказ от визита был бы воспринят ими как оскорбление. Зная Процеро, Хален предпочел бы сопровождать жену, но в приглашении не было о нем ни слова, а значит, в Этаке его не ждали.
  Евгения согласилась на поездку охотно. Нельзя не уважить народ, так преданный олуди! Она знала, что в старые времена шедизские цари, выполняя волю своего народа, даже выкрадывали олуди у соседей. Процеро, отобравший у своих людей все, что они имели, наказывающий их за малейшую провинность, запретивший выезд из страны, не смог справиться с их желанием видеть Евгению. Увязая в болотах, срываясь с горных круч, люди бежали в Ианту, чтобы просить у нее помощи и совета. Они верили, что ее взгляд исцеляет, а одно-единственное слово из ее уст способно изменить их жизнь. Корни этой веры уходили в седую древность, она зародилась еще тогда, когда великий Хасафер покинул побережье и перешел горы, чтобы, возведя Красный дом, основать свое царство.
  Хален опасался, что Процеро, заполучив Евгению, силой оставит ее у себя. 'Старик давно выжил из ума. Он готов на все, чтобы упрочить свою власть. А ты для шедизцев стоишь больше, чем армия и святые отцы вместе взятые', - говорил он, сердито хмурясь. Евгения смеялась, смотрела на него снисходительно: 'Я бы даже хотела, чтобы он так поступил. Это стало бы настоящим приключением!'
  В горах шел снег. Ледяной ветер продувал зимнюю карету насквозь. Девушки кутались в меха, топали ногами, тщетно пытаясь согреться. Прижавшись носом к крохотному оконцу и щурясь от недостатка света, Евгения читала правила дворцового этикета. Общение с первыми лицами Красного дома определялось строгими нормами дипломатического протокола. Каждый шаг, каждое движение сопровождались множеством условностей, но Евгения была этим довольна: они сведут к минимуму вероятность глупых поступков и защитят ее от назойливости придворных.
  За окном промелькнули красные пограничные столбы. Солдаты последнего на юге гарнизона дружно прокричали славу Фарадам.
  - Вижу их знамя, - сказала Лива, выглядывая в окно. - Да, вот и шедизский гарнизон. Нас встречают.
  Не проехав и ста метров, карета вновь остановилась. Заскрипел снег под копытами. Подъехал всадник в высокой меховой шапке. Пеликен поспешил открыть дверь царице. Она знала, что этот мужчина с резкими чертами худого лица - Нурмали, посланник царя, с которым ей полагается быть почтительной, как с самим правителем. Она вышла из экипажа.
  - Моя госпожа, Евгения Фарада, царица иантийская, моя олуди! - обратился он к ней по-иантийски. - От имени и по поручению моего повелителя, царя шедизского Процеро Пятого я, его слуга Нурмали, приветствую вас на нашей земле. Благодарю за великую честь!
  Она ответила на шедизском:
  - И я приветствую славного владыку, царя шедизского Процеро и тебя, уважаемый Нурмали. Отрадно мне знать, что в Этаку меня проводит столь знаменитый воин. Здоров ли господин Процеро? Все ли спокойно в его прекрасном доме?
  - В Красном доме радость и оживление в ожидании вас, моя госпожа. Но здесь холодно, я не смею беседовать с вами на таком ветру. Примите от меня этот скромный дар, и продолжим наш путь.
  По знаку Нурмали его слуги поднесли и передали ему длинную шубу. Темно-коричневый, в черных пятнах мех лоснился и мягко переливался на фоне белого снега. Леопард, поняла и оценила Евгения. Мех дикой кошки из западных лесов, которую она называла этим словом, ценился дороже золота. Нурмали накинул шубу ей на плечи. Сразу стало теплее. Она сжала рукой густой мех у ворота, улыбнулась.
  - Благодарю тебя, мой друг. Мне нравится твой подарок.
  Он скрыл польщенную усмешку и помог олуди сесть в экипаж.
  На следующий день кортеж преодолел последний перевал, и в наступающих сумерках Евгения увидела Шедиз. Здесь был совсем иной климат. Белая заснеженная дорога полого уходила вниз, в черные леса. Воздух был так прозрачен, что видно было, как далеко-далеко, у самого горизонта, один за другим загораются на снегу едва заметные огоньки селений. У Евгении перехватило дыхание. Прижав ладонь к горлу, не в силах успокоить взволнованное сердце, она через открытое окно вдыхала запах зимы. Снег! Снег! Синие сумерки, синяя светлая ночь и бескрайние заснеженные просторы, мерцающие под облачным небом!
  В каждом городке олуди встречали все жители от мала до велика. Они высыпали вдоль дороги, молодые матери поднимали над головой младенцев, старики окликали ее, калеки бросались под ноги коням. Евгения попросила Нурмали достать сани. Она не могла остановиться ни в одном из селений, и не только потому, что это запрещали правила ее пути. Если б она снизошла к одному из этих людей, то не смогла бы отказать остальным, а их были тысячи! И она проезжала мимо, благословляя их обнаженными руками, пока обе кисти не отнялись от холода. Лица проплывали мимо нее вдоль грязной дороги: темные от истощения и испачканные сажей, больные и бледные до синевы, сытые и румяные... И в каждом была иступленная мольба о помощи. Она скользила взглядом по этим лицам, искренне желая, чтобы сбылись все просьбы, которые они кидали ей: просьбы об исцелении от недуга, об избавлении от страха, о деньгах, о детях, о любви, о мести... Шедизские солдаты скакали туда-сюда вдоль обочин, расталкивая скапливавшиеся впереди толпы, награждая ударами плети тех, кто пытался выбежать на дорогу, и безжалостно давя людей копытами своих огромных вороных коней. А она не имела права возмутиться и проезжала мимо, оставляя позади раненых, которых обезумевшая толпа тут же затаптывала до смерти.
  Через бесконечно долгое время этот кошмар все же закончился, и дорога, сделав последний поворот, привела к Этаке. В честь олуди крепостная стена была от зубцов до земли завешена красным полотном, а над нею трепетали на ветру красные с белым оленем знамена дома Процеро. Сам он ждал ее в воротах. Она не сразу различила его среди одетых в мундиры рослых генералов и вельмож - маленького жирного человечка с маслянисто блестящими черными глазками на круглом лице, укутанного в крашеные меха, из-под которых виднелись неожиданно худые и кривые ноги. Протянутая к ней рука тоже была тощая, с раздутыми суставами пальцев, над которыми свободно болтались массивные перстни. Своих рук и ног Евгения давно не чувствовала, шуба уже не согревала, и нос наверняка покраснел на морозе, от которого она отвыкла в Ианте. И потому она с охотой оперлась на эту костлявую руку, приветливо взглянула в беспокойные глаза. Последовал ритуал представлений и славословий, во время которого царь не сводил с ее лица бегающего взгляда, бестолково изучая светлые глаза, темные брови, придававшие этому лицу выражение печальной сосредоточенности, и побледневшие губы, что улыбались ему любезно и равнодушно. На плохом иантийском языке он представил госпоже Евгении своих ближайших слуг и долго рассыпался в благодарностях Нурмали. Евгения терпела, согревала онемевшие пальцы в рукавах шубы, наблюдала, как вслед за словами царя меняются выражения лиц его придворных. Нурмали улыбался, когда остальные смеялись, и ограничивался скупым кивком там, где другие восклицали в восторге. Когда Процеро наконец замолчал, выдав напоследок какую-то плоскую шутку и выжидательно глядя на нее снизу вверх, она сказала по-шедизски:
  - Рада со всеми вами познакомиться, господа. Я давно мечтала побывать в вашей прекрасной стране, и твое приглашение, государь, сделало меня счастливой. Какая красивая у вас зима! Как, должно быть, приятно пройтись по этому городу в такой великолепный день!
  Процеро засуетился, со сладкой учтивостью предложил гостье проследовать ко дворцу. Телохранителям царицы с трудом удавалось держаться рядом - шедизцы окружили ее плотным кольцом и наперебой предлагали посмотреть налево и направо. Заметив, как олуди пытается через их головы разглядеть жмущихся к домам горожан, Процеро велел придворным расступиться. Улицы, по которым он вел Евгению, были перекрыты для экипажей. Несмотря на холод, все окна всех зданий были распахнуты, и отовсюду на процессию падали лепестки живых цветов. Люди кричали славу, тянули к ней руки, едва не выпадая из окон. В начале пути она услышала за спиной голос Бронка, но так и не увидела его. На главной площади подошел управитель города, преподнес кубок горячего вина с пряностями. Евгения с сожалением вернула его наполовину полным. Казалось, улицам не будет конца, но вот из-за трехэтажных жилых домов показались сложенные из крупных каменных блоков древние стены дворца.
  - Красный дом давно ждет вас, моя госпожа, - прошелестел вкрадчивый голос Процеро.
  Громко восхищаясь и каждую минуту задавая вопросы, Евгения проследовала в ворота, под двумя металлическими решетками, через узкий мрачный коридор, где на каменных стенах тускло поблескивали боевые топоры и щиты, прошла по бесчисленным заснеженным дворам, в которых ее приветствовали придворные дамы в темных платьях и смеющиеся, с непокрытыми головами дети, по бесконечным анфиладам гулких сводчатых залов, поднялась и спустилась по пятнадцати крутым лестницам, двадцать или тридцать раз свернула направо и столько же раз налево. Ее спутник наконец остановился у дверей очередного здания, уходящих так высоко, что косяка было не разглядеть.
  - Это ваши покои, госпожа. Сегодня вам нужно отдохнуть. А я буду с нетерпением ждать встречи с вами за завтраком.
  Они раскланялись, и Процеро ушел в сопровождении сразу же замолчавшей свиты. Переступив порог, Евгения оглянулась в надежде увидеть Бронка, но его не было, и она вошла в огромный полутемный зал.
  Красный дом потряс ее и отнял последние силы. Это был не дворец, а муравейник, хаотическое нагромождение зданий, построенных в разное время и в разных архитектурных стилях, соединенных сложной системой переходов. Казалось, рука ребенка-великана неглядя набросала друг на друга кучу кубиков, которые со временем неуклюже срослись, но так и не смогли стать единым целым. Проходя по богато убранным залам, она видела в углах небрежно затертую кровь. Глаза людей на картинах и узоры на коврах провожали ее острыми, как кинжалы, взглядами прятавшихся за ними соглядатаев. За каждой стеной, под полом, над потолком - всюду пролегали тайные ходы, из которых тянуло вековым холодом и пылью. Смерть кружила в каждом помещении, злоба выглядывала из-за каждого угла, недоверие и коварство сплели здесь паутину и управляли жителями этого страшного места. Оно было сотню раз проклято. Ни один человек не мог быть счастлив здесь.
  Добравшись до ближайшего кресла, Евгения медленно опустилась в него, зажала меж колен ледяные пальцы. Ее все еще трясло от холода. Пеликен растерянно обратился к ней:
  - Ты позволишь мне передохнуть несколько минут, прежде чем я найду здешних служителей и определюсь, кого куда поселить?
  Она взглядом указала ему на стены. Он едва заметно кивнул, с облегчением растянулся в соседнем кресле. Рядом рассаживались, негромко переговаривались женщины.
  Ее спальня была размером со стадион. Сквозняки свободно гуляли по ней, шевелили свисающие с далекого потолка клочья пыли, колыхали настенные гобелены. Между гобеленами и стенами на табуретах пристроились шпионы, подглядывали в проделанные в ткани крохотные дырочки. Она не представляла, как будет спать здесь. Переодевалась в ванной, единственном месте, куда не добрались чужие глаза, и легла в постель прямо в теплом халате. На кровати могли бы с удобством устроиться еще три человека, вот только заснуть им вряд ли бы удалось: от малейшего движения широкое ложе скрипело, будто предыдущие хозяева годами плясали на нем. До самого утра Евгения пролежала с открытыми глазами, глядя на прямоугольник далекого окна, за которым трепетал во дворе красный огонек факела. Только на рассвете она заснула, да так крепко, что Эвра с трудом ее добудилась.
  Осунувшийся за ночь Пеликен привычно рассовывал по брючным карманам ножи. Лива покачала головой, фыркнула, и он, очнувшись, с сожалением выложил их обратно на стол. Евгения бросила на него красноречивый взгляд: 'Не бойся ничего, эти люди не решатся меня оскорбить'. 'Но кинжал за пазухой мне не помешал бы', - упрямо ответил он.
  У выхода царицу ждали Нурмали и Бронк. Увидев старого друга, Евгения расцвела в улыбке, и в ее голосе зазвучали душевные ноты, которых Нурмали еще не слышал.
  - Царь ждет вас в малой столовой, - сказал он. - Пройдемте.
  Бронк всю дорогу болтал о пустяках. Евгения то и дело с любопытством оборачивалась на него. В нем не было и следа угрюмой усталости, спутницы всех обитателей Красного дома. В свои шестьдесят он выглядел на десять лет моложе, и его синие глаза искренне смеялись. Евгения вопросительно подняла брови в ответ на веселый взгляд, и Бронк ей подмигнул.
  В Красном доме почти не было тротуаров. Евгения, как и сам хозяин дворца, вынуждена была ходить по узким тропинкам, задами каких-то домов. Подол ее платья задевал доски заборов и окунался в лужи в грязных двориках. Они проходили по очередному двору, между зданием архива и хозяйственной постройкой. Слуги сметали снег с деревянных скамеек, расчищали дорожку в снегу. Бронк сказал:
  - Это мое любимое место во дворце. Эти скамьи - единственные, на которых удобно сидеть, да и прислуга в архиве не такая злая, как везде в Красном доме, не бросается с лаем.
  - Я слышала, что дворец очень древний, что это самое старое здание в мире. Но пока не вижу ни одной по-настоящему древней постройки...
  - Сейчас увидишь. Мы ведь идем в царские покои.
  На круглой площади, куда они в конце концов вышли, не было и следа снега. В центре круга бронзовый олень вытянул шею, вглядываясь в окна царского дома. Он действительно был старым, этот дом, осевшим настолько, что окна нижнего этажа начали уходить в землю. Пристроенные много позже хрупкие балконы поддерживались порфировыми колоннами, и стояли между ними охранители - древние, как сама земля, по пояс погрузившиеся в фундамент, так что от нижних лиц остались одни брови. Проходя мимо, все кланялись им. Внутри Евгению встретило то же запущенное богатство. Дорогие гобелены на стенах не чистились годами. Потолочные камни над люстрами почернели от копоти. Комнаты и коридоры были набиты расставленной как попало мебелью, которой никто не пользовался. Паутина в углах рвалась под тяжестью скопившейся в ней пыли, слуги вымывали и выметали пыль каждый день и все не могли вымести. Евгения увидела здесь даже привидения: по залам проплывали зеленоватые призраки, покорно ожидавшие вместе с живыми придворными выхода царя. При появлении олуди они заволновались, зашелестели, потянулись к ней, словно сонные осенние мотыльки на свет, и вдруг шарахнулись прочь под внезапным движением воздуха. Оглушительно хлопнула дальняя дверь, и, с намерением преградить иантийской царице путь, наперерез ей двинулся высокий крупный человек. Не только призраки, но и кресла, и статуи, казалось, кинулись прочь с его пути. Словно кит в стае рыбешек, он проложил себе путь сквозь людей и мебель, чтобы остановить Евгению посреди зала.
  - Отец Отлери, наследник Дома владык времени, - произнес позади нее бесстрастный голос Нурмали.
  - Я ждала встречи с тобой, отец, - Евгения наклоном головы приветствовала шедизского первосвященника.
  Он прогудел, возвышаясь над ней как охранитель:
  - Безгранична милость судьбы: она позволила мне родиться в эпоху олуди. К этому дню я шел всю жизнь. Сотни раз раскидывал я кости, и гадал на внутренностях животных, и посылал взор к далеким звездам. Все они говорили, что я увижу повелительницу душ, но я, позволь тебе в этом признаться, боялся поверить. Как ничтожен смертный под рукою судьбы! Благодарю, госпожа, что снизошла ко мне. Позволь от имени отцов и братьев приветствовать тебя в Шедизе и выразить надежду, что уже сегодня ты вместе с нами вознесешь благодарственную молитву.
  Евгения кивнула. Священник говорил что-то еще, но из-за царской двери показалась чья-то голова, и Нурмали взволнованно прошептал ей в ухо:
  - Нас ждут. Идемте скорее!
  - Сын мой, не указывай госпоже... - гудел Отлери, но побледневший Нурмали уже тащил Евгению за руку к двери.
  - Мой возлюбленный друг, я уж решил, что ты похитил прекрасную госпожу. Твоя всегдашняя пунктуальность где-то задержалась сегодня? Ты меня расстраиваешь, - выговаривал генералу Процеро, суетясь вокруг Евгении, то отодвигая перед нею стул, то помогая снять шубу, то хватаясь за ножи и вилки на столе, чтобы тут же их отбросить. - Госпожа моя, позволь, я сам налью тебе чаю. Чей это голос слышался там? Отлери прибежал? Оставь его, госпожа, у него будет достаточно времени для бесед с тобой. Пока же ты только моя.
  Он наконец уселся напротив, подался вперед, впился черными и юркими, как тараканы, глазами в ее лицо.
  - Как спалось тебе в моем доме, госпожа?
  - Благодарю тебя, государь, я спала хорошо.
  - Скажи, - он еще больше наклонился вперед, опрокинув серебряный кубок, - скажи о моем дворце. Ты должна знать, должна чувствовать... Здесь столько злых людей! Все ненавидят меня! Все, все... Кроме вот Нурмали, только ему я могу доверять. Если бы не он, меня б десять раз тут зарезали и отравили. Ты видишь это? Видишь эту злобу?
  Белое вино из упавшего кубка впиталось в скатерть. Евгения не знала, что сказать, и молча кивнула, не в силах оторвать глаз от темного пятна. Процеро молитвенно сложил руки.
  - Прошу тебя, госпожа Евгения, молю тебя, очисти мой дом от этой скверны! Проведи обряд, ублаготвори злых духов, что преследуют меня днем и ночью! Обещай, что сделаешь это, обещай! Я не могу есть, не могу спать, боюсь выходить из своих покоев. Всюду враги. Только с Нурмали я могу быть спокоен. Но ему тоже нужно спать, и я боюсь, что однажды он не уследит...
  Нурмали неподвижно стоял за креслом царя, глядя в сторону. Процеро повернул к нему голову, неестественно вздрогнул, будто не ожидал его увидеть.
  Этому дому не помог бы и десяток очистительных церемоний. Не услышав ответа, царь страдальчески скривился, театральным жестом схватился за остатки жидких волос на голове.
  - Умоляю, госпожа моя! Только ты можешь помочь мне! Все, все отдам тебе, все, что пожелаешь в моем царстве! Спаси мою жизнь!
  - Хорошо, я попытаюсь. Но должна признаться, что моих скромных сил может не хватить. Дворец очень старый, он насквозь пропитан человеческими страстями. Чтобы вернуть ему первоначальную чистоту, нужно несколько лет ежедневно читать молитвы.
  - Если б ты гостила здесь столько времени, я был бы счастливейшим из смертных, - сказал Процеро, сразу же успокаиваясь и возвращаясь к еде. - Будь добра, олуди, снизойди к мольбам твоих верных слуг, останься с нами.
  Она с польщенным видом наклонила голову, прижала руку к сердцу.
  - Твоя доброта безмерна, мой друг. Я была бы счастлива в твоей прекрасной стране. Но не забывай, что у меня много обязанностей в Ианте.
  - И муж, - улыбнулся он.
  - И муж, который ждет меня.
  - Как я ему завидую! Говорят, он самый сильный из иантийцев. Еще бы, живя подле олуди! Вся благодать земли и неба снисходит на него ежедневно! Хотел бы я быть на его месте!
  - Все намерения мои отныне связаны с твоим счастьем, мой господин. Я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе.
  Евгения не знала, что за слова срываются с ее языка, говорит она правду или лжет. Хален говорил когда-то, что единственным шансом на лучшую жизнь для Шедиза стала бы смерть Процеро. Но теперь она видела, что даже смерть этого человека ничего не изменит. Он отравил все, что его окружает. Умри он - и завтра на трон взойдет другой такой же правитель. Все так же будут перешептываться злые придворные по пыльным углам, все так же будут ежегодно подниматься налоги, останутся переполненными тюрьмы, и тощие крестьяне продолжат гнуть спину на господ, которые думают лишь о том, как уплатить в казну очередные непомерные сборы да как дожить до конца года, не подвернувшись под мстительную руку собственного господина.
  Золотой вилкой Процеро подхватывал с тарелки драгоценных моллюсков, привезенных с берегов Матакруса. Магические знаки на серебряном кубке должны были защитить его от яда. Евгения видела, что он сам не раз протягивал этот кубок своим министрам и генералам, чтобы через несколько минут с наслаждением наблюдать за их предсмертной агонией. Он присвоил себе чужие миллионы, десятки чужих поместий, сотни чьих-то жен и детей. Уже много лет он не отличал добро от зла и делал только то, чего желало его насквозь прогнившее сердце, а изощренный ум в это время создавал прочную сеть шпионов и наушников, благодаря которой оставалась крепкой его власть. В Шедизе брат доносил на брата и отец на сына; здесь все боялись всех, и каждый со страхом и ненавистью смотрел на Красный дом, где жирный паук держал в лапах все до единой нити своей паутины.
  Процеро громко разглагольствовал о предательстве жителей западных провинций, бунт в которых столь успешно подавил в прошлом году Нурмали. Зеленоватые призраки сгрудились между ним и Евгенией, покачивались перед нею, молили о помощи. Она без аппетита ела сладкую ореховую пасту и раздумывала о том, чем сможет здесь помочь. Главная ее цель была - не искать справедливости, а всего лишь постараться за время визита ничем не прогневать шедизского владыку. Этот заискивающий перед нею червяк может в одну секунду плюнуть ядом, а ей не нужны проблемы с соседями...
  - Что ж, я вынужден отпустить тебя. Отлери, наверное, уже разнес полдворца. Ступай к нему. Пусть мой друг Нурмали охраняет твой покой. Смотри, любезный Нурмали, я полагаюсь на тебя, как на себя самого!
  Отлери действительно рыскал по залу как хищный зверь. Увидев Евгению, он бесцеремонно схватил ее за руку и повел за собой.
  - Мои братья жаждут побеседовать с тобой, госпожа. Сколько лет мы прожили в надежде увидеть тебя! Все давно собрались в Доме владык времени, приготовили доклады. Идем же скорей, скорей!
  Именно этого Евгения больше всего боялась. Шедизская мудрость всегда была ей ненавистна. Она не сумела понять до конца ни одной из написанных шедизскими учеными книг. При мысли о ждущих ее докладах она похолодела. Но делать было нечего, и она позволила усадить себя в паланкин и доставить на другой конец Этаки, в Дом владык времени, как пышно именовали свой институт святые отцы и ученые. Здесь трудились философы, математики, предсказатели, разгадывали в событиях далекого прошлого намеки судьбы, старались по ним определить будущее. Ее встретили приветственными гимнами, с поклонами проводили на почетное место в центре огромного зала. Больше сотни пожилых мужчин в богатых одеждах пожирали ее глазами. К их чести, в этих взглядах не было и намека не похоть. Для них она была чем-то вроде ожившей статуи или героини старых веков, вышедшей из книг, чтобы ответить на их вопросы. Евгения глядела на эти серьезные лица, пряча за улыбкой растерянность. К счастью, Отлери предложил первым делом заслушать доклады.
  - Сегодня у нас наконец, с большим запозданием открывается ежегодное научное заседание, на котором лучшие умы делятся своими мыслями, - сказал он ей. - Узнав, что ты приедешь, мы решили перенести его, чтобы ты смогла послушать и высказать свое мнение.
  И Евгения с умным слушала, время от времени подавляя желание расхохотаться. Шедиз был страной абсурда. За стенами Дома владык времени тысячи людей умирали прямо на улицах от голода и холода. Последнее холодное лето сгубило урожай. Родичи докладчиков сидели в тюрьмах за неуплату налогов или неосторожные слова в адрес правителя. А они проводили годы за письменными столами, сочиняя трактаты, в которых здравого смысла было меньше, чем в детской песенке.
  - Ну пора ли нам разработать еще один способ измерения времени помимо астрономического? - говорил один. - Ведь ясно, что нельзя сравнивать продолжительность жизни, к примеру, мыши с жизнью человеческой. Длительность ее в годах ничтожна; мышь живет два года, а человек - пятьдесят, шестьдесят лет. Но что получится, если измерить жизнь мыши в ударах ее сердца? Крохотный орган сокращается со скоростью, которую нам сложно и вообразить, и по этому показателю мышь не намного отстает от нас. Подумайте также и о том, что планета вращается вокруг себя и вокруг солнца. Скорости эти постоянны, но всегда ли они были постоянны? Что, если тысячу, сто тысяч, миллион лет назад скорость вращения была выше или ниже сегодняшней? Как подходить тогда к измерению прошедшего с тех пор времени? По нашему сегодняшнему времени с тех пор прошел, скажем, миллион лет, но если смотреть оттуда, из той точки, то наше настоящее отстоит от нее на полтора миллиона лет либо же, наоборот, на полмиллиона... Не найти ли нам эталон, неизменный во все времена?
  - Помните поговорку: 'Хочешь хорошей погоды - достань теплую одежду'? Я посвятил два года доказательству действия судьбы на нижайшем, бытовом уровне, - рассказывал другой. - Любой крестьянке известно, что не стоит забывать на крыльце обувь. Оставишь туфли в солнечный день под открытым небом - дождь промочит их насквозь. Я проверил истинность подобных поверий и провел также несколько собственных оригинальных экспериментов, в первую очередь связанных с погодой, с результатами которых хочу ознакомить вас, коллеги. Итак. В начале прошлой зимы я специально не стал убирать осеннюю обувь. Дождался, когда выпал толстый слой снега и ударили первые морозы, и только тогда сложил осеннюю обувь в коробки и убрал в чулан. Как и следовало ожидать, очень скоро - через пять дней - началась оттепель, и обувь пришлось доставать обратно. Весною я провел подобный опыт со своей коляской. Стоило мне ее с вечера помыть, как ночью случался дождь, и на следующий день после первой же поездки коляска оказывалась вся в грязи. И наоборот, если я не мыл ее, дороги просыхали. Проверил я также и поговорку 'Не хвастайся перед судьбой, чтобы судьба не посмеялась'. Действительно, рассказывая заранее подробно о своих планах на ближайшее будущее, вы провоцируете судьбу изменить их. Таким образом, я вынужден прийти к выводу, что...
  Евгения кивала, внимательно глядя на докладчика. 'Какая жалость, что я никому не смогу об этом рассказать в Ианте. Стоит лишь обмолвиться, и эта чушь разлетится по всей стране...' Она оглянулась в поисках Пеликена и успела увидеть, как за ним закрывается дверь. Зная друга, она понимала, что у него уже болит живот от сдерживаемого смеха. Она снова повернулась к трибуне, придала лицу выражение искреннего интереса.
  - Мы давно уже поставили предсказание будущих событий на научную основу. Но задумывался ли кто-нибудь из вас, коллеги, сколько из наших предсказаний совпадает с реальностью? - вопрошал третий докладчик, математик по профессии. - Я взял на себя труд провести исследование. Мною были обработаны материалы по предсказаниям пророков Дома владык времени за последние десять лет. Прежде чем перейти к деталям, скажу сразу: по моим подсчетам, совпадения составляют 71,06 процента. Много это или мало? - он обернулся к царице, будто ждал от нее ответа. Та милостиво повела рукой, позволяя ему продолжать. - Решать вам, господа. Отмечу лишь, что поскольку не во всех случаях совпадение оказывается стопроцентным, то коэффициент полезного действия для труда наших пророков равен 46,32 процента. Позвольте объяснить подробнее...
  Пеликен вернулся, послушал еще минут десять и снова вышел. 'Ох и влетит тебе, когда вернемся в Ианту!' - мстительно думала Евгения.
  Этот доклад вызвал наиболее жаркие споры. Ученые не могли смириться со столь скромным результатом своих трудов. Лысый старичок из третьего ряда слушателей гневно потрясал пальцем: 'Все уже было когда-то, все повторится снова и снова! Потому в любом предсказании изначально заложено как минимум семьдесят процентов успеха!' Евгения, не верившая ни в какие пророчества, подавляла зевоту. 'Интересно, что они станут делать, если их долгожданный Хасафер окажется не похож на нарисованный ими же образ, - сонно думала она. - А он, конечно, будет непохож, ведь они объявят Хасафером первого же пришедшего олуди-мужчину! Хотела бы я посмотреть, как они станут выкручиваться...'
  Через четыре часа все доклады были зачитаны и все вопросы авторам заданы. Евгения хотела есть и еще больше хотела посетить дамскую комнату, но в течение еще целого часа увлеченно обсуждала проблему эталона времени. Еще пятнадцать минут ушло на то, чтобы уговорить Отлери принять участие в обряде очищения Красного дома.
  - Наши ритуалы не похожи на иантийские, - отнекивался он. - Да и как смею я, ничтожный смертный, стоять рядом с тобою во время столь важного обряда?
  - Одна я здесь не справлюсь, твоя несокрушимая вера необходима мне. Ведь сказал же сегодня один мудрый человек: святая воля великого царя Хасафера поставила Красный дом посреди Шедиза, она же сквозь все века до скончания времен будет удерживать его стены. Обратимся же вместе к небу, пусть оно услышит и твой голос, чтобы еще века спустя этот голос отца Отлери подвигнул шедизцев на новые великие дела!
  Она продолжала в том же роде и добилась своего. Покраснев от удовольствия, великан Отлери дал ей свое согласие. На этом Евгения сочла свою сегодняшнюю миссию исполненной и позволила Нурмали отвезти себя во дворец.
  Следующие две недели она принимала просителей и больных в единственной больнице Этаки. Насмотрелась на недуги, которые по ту сторону гор не встречались, увидела столько боли и страданий, сколько в Ианте не набралось бы за десять лет. Поток желающих прикоснуться к олуди не иссякал. Люди шли со всех концов страны. Помещики, военные, чиновники, торговцы, крестьяне, рабочие, рыбаки, нищие, танцоры, проститутки, воры - все стремились повидать олуди, поведать ей о своих бедах и надеждах. Иногда у нее сердце обливалось кровью при взгляде на просителей. С большим трудом сдерживала она желание забрать к себе ребенка, который неизбежно должен был умереть от голода, дать денег больной одинокой женщине. Нет. Нет. Она могла лишь дарить им доброту своего голоса и энергию своих рук. И, странное дело, чем больше сил она отдавала, врачуя больных, возвращая надежду безнадежным, тем сильнее становилась. Шедизские книги оказались правы: олуди, посредник между небом и землей, получал от них бесконечный поток энергии и мог направить его по своему желанию на добрые или злые дела. Здесь, в Этаке, Евгения впервые в полной мере ощутила свою мощь. Она спасала, защищала, лечила, но знала теперь, что может убивать. Стоит ей только пожелать, и толстый хитрый таракан Процеро умрет от остановки сердца. Впервые за несколько лет снова распахнулось волшебное окно, которое она некогда сама закрыла. Но мысль о смерти шедизского царя так и осталась для Евгении игрой фантазии. Она выбрала жизнь, а не смерть, спасение, а не убийство, добро, а не коварство. Она не желала напрямую вмешиваться в судьбу Матагальпы.
  Дни шли за днями, и лишь позже, вернувшись в Киару, Евгения поняла, что каждый из этих дней был для нее мучительной пыткой, о которой больно вспоминать. Каждое утро слушать вкрадчивые речи Процеро, глядеть в его лоснящееся лицо, видеть роящихся вокруг него духов убитых людей, а иногда - видеть свежую кровь под его ногтями. Чем он занимался по ночам в своих комнатах, откуда несло сексом и смертью? Она не желала знать. Ей и без этого хватало смерти вокруг. Обострившимся чутьем она угадывала, кто из дворцовых слуг выполняет при царе обязанности палача. Дважды она приостанавливала шаг, завидев на лице встречного придворного смертную печать. По ночам призраки кружили над ее постелью, умоляли отпустить. И наконец, когда прошло время посещений, Евгения призвала Отлери и объявила царю, что готова совершить обряд очищения.
  Нурмали поспешил вперед, чтобы проверить, все ли участники готовы к проведению ритуала. Евгения и Бронк обычным путем шли к царским покоям. Во дворике у архива Бронк замешкался, сделав вид, что подвернул ногу. Евгения помогла ему дойти до скамейки и присела рядом. За эти две недели им еще ни разу не удалось побеседовать наедине.
  - Должен сказать тебе, Эви, ты прекрасно держишься. Горжусь тобой. Я очень боялся, что ты где-нибудь не выдержишь, сорвешься... Ты ведь, прости меня, так молода и неопытна.
  - Хочешь что-то важное сказать, Бронк? Говори, пока никто не подошел.
  Он покачал головой, повел плечами, оправляя плащ.
  - Об одном прошу: продержись оставшуюся неделю. Ты не можешь знать, что тут творится, Процеро пообещал содрать кожу с любого, кто ляпнет лишнее слово. Но я вижу, что ты все чувствуешь. Не выдай, Эви. Это не наша страна, не наша жизнь. Держись молодцом.
  - Я-то выдержу, Бронк, мне через неделю уезжать. А вот как ты терпишь, да еще получаешь от этого удовольствие?
  Он хохотнул, оглянулся на ожидавших их людей.
  - Всегда любил риск. В опасности я молодею. Пока нас отсюда не погнали, скажи-ка мне еще вот что. Сколько осталось Нурмали?
  Она широко раскрыла глаза.
  - Не поняла? Царь в Нурмали души не чает. По крайней мере, старается всех в этом уверить. Ненавидит его, конечно, но держит при себе.
  - Царь стареет, начал повторяться, - задумчиво произнес Бронк. - До Нурмали у него было два любимчика, которых он подобным же образом превозносил и всюду кричал о своем доверии.
  - Были?
  - Любовь Процеро не бывает долгой. Одного он послал усмирять восстание в западных провинциях. Когда тот не справился, его нашли зарезанным. Другой отпросился на месяц к семье, в загородное имение. И не с того не с сего там повесился, а имение перешло к царю, несмотря на имевшихся законных наследников. Последнюю пару месяцев Красный дом ждет, что будет с генералом Нурмали. Его любят солдаты, и с восстанием он справился отлично. Но Процеро за хорошую работу награждает тем же, чем и за плохую. Эта его внезапная привязанность не к добру. Нурмали бы своими полками командовать, лизоблюд из него никудышный...
  Нурмали показался из-за угла, помахал им, зовя за собой.
  - Я не вижу его смерти, - сказала, поднимаясь, Евгения.
  Больше они с Бронком наедине не говорили.
  Присутствие Процеро мешало. Это было все равно что зашивать рану, из которой торчит скальпель, или сметать снег в метель. Царь сидел в своем пропахшем кровью доме, и Евгения ничего не смогла с ним сделать. Заранее согласовав действия, Евгения и Отлери со своими помощниками разошлись в разные стороны, распевая священные гимны и призывая на Красный дом милость небес. Ни на минуту не замолкая, они трижды обошли всю территорию дворца, окропили храмовым вином дома, дворы, переходы. Остальные ритуалы Евгения оставила на первосвященника, объявив, что его вера достойна этой чести. На самом же деле она просто терпеть не могла долгих религиозных церемоний, не видела в них смысла. Она верила в благосклонность неба, в силу своих рук, и этого ей было достаточно - ритуальные действа пусть творят другие. Несколько часов она простояла, молясь, рядом с бронзовым оленем, пока Отлери еще раз обходил все здания дворца, рисуя магические знаки на стенах и обметая тротуары веником из прутьев дерева гиймиль, что считалось в Шедизе священным. К концу дня пасмурное серое небо будто бы поднялось выше. С северо-запада проникли рассеянные лучи солнца, высветили изнутри сплошной свод облаков. Священнослужители восприняли это как добрый знак и запели гимны с новой силой. Они не видели того, что видела она: багровый дым над царским домом, что висел неподвижно и угрюмо. Евгения протянула к нему руки, велела исчезнуть. Ничего не изменилось. В окне третьего этажа мелькнуло лицо - Процеро все это время внимательно следил за ней. Ее передернуло, и она поскорее перевела взгляд на светлый участок неба. Ей было настолько неприятно соприкасаться с этим злом, что она уступила сразу, не испытывая угрызений совести.
  Под вечер она распрощалась с Отлери и, с трудом держась на ногах от усталости, пошла к себе. Никто ее не сопровождал, один Нурмали следовал в нескольких шагах позади, как всегда, охраняя ее. Небо закрылось, будто тоже устало, и Евгения, лишившаяся сил, еле переставляла ноги. В том самом дворике у архива, где утром нарочно запнулся Бронк, она споткнулась по-настоящему. Тут же рядом появился Нурмали, поддержал под локоть. В молчании они пошли дальше.
  Около отведенного ей дома Евгения остановилась. Дышать во дворце и правда стало легче, но несколько зеленоватых пятен все еще кружились около нее. Она так свыклась с ними, что не замечала в течение дня.
  - Постой, Нурмали, осталось еще одно дело.
  Она подняла руку.
  - Оставьте это место, несчастные души. Ничто не держит вас более. Будьте свободны. Идите с миром. Идите с миром.
  То ли радостный вскрик, то ли звон в ушах. Призраки растворились в темноте. Рядом тяжело дышал Нурмали. Небо на мгновение открылось, и она провалилась в его душу, где железная воля боролась с липким страхом, увидела то, что каждый день, каждый час последних месяцев видел он: довольное блестящее лицо Процеро у мертво повисшего на веревке тела, паука, высасывающего жизнь из очередной жертвы. В следующее мгновенье окно неба распахнулось шире и показало ей истинное будущее. Это было не видение, а знание без образа и без слов, упавшее сверху и тут же исчезнувшее. Евгения крепче сжала запястье своего спутника.
  - Не думай об этом, Нурмали. Не бойся. Ты умрешь в старости, служа другому царю.
  Ничего не отразилось на его застывшем лице, лишь длинные усы будто бы воинственно приподнялись. Нурмали низко поклонился, по-военному четко развернулся и зашагал прочь.
  
  14.
  Евгения сидела на дозорной площадке замка, бездумно глядя вдаль. Каменная скамья была жестка, но ей не хотелось вставать и вообще шевелиться.
  Утром она обнаружила в пирожном муху, рассердилась и отправилась на кухню разбираться. Стоя между огромными столами, в окружении дымящихся кастрюль, она вдруг поняла, что не была здесь почти год. Она попыталась припомнить, когда в последний раз обходила замок с хозяйским осмотром, и не смогла. Махмели и начальники служб приходили к ней за устными распоряжениями или приносили приказы на подпись, да и то им нужно было сильно постараться, чтобы застать царицу на месте. Евгения молча сунула тарелку с пирожным в руки старшему повару, выдохнула и уже спокойным голосом спросила, как идут дела. Оглядевшись на кухне, велев заменить два старых котла и нанять еще пятерых поварят, она направилась на склады, устроила разнос заведующему, с наслаждением поругалась с прибежавшим Махмели, потребовала отчета по документам и наконец удалилась в сиянии славы.
  - Вот что делают угрызения совести! - смеялся Пеликен.
  Он был уже не тот лихой парень, что когда-то первым бросался исполнять пожелания юной царицы. Он заматерел и отяжелел, перестал носить белые безрукавки и отрастил узкую бородку, придавшую его лицу солидность. Но его смех был все так же заразителен, и шутки все так же метки, когда он шел рядом с Евгенией, комментируя каждое ее действие и передразнивая встречавшихся придворных и челядинов.
  - Я так закрутилась, что совсем забыла о замке, а ведь он - моя первая обязанность, - сокрушалась Евгения. - Ты погляди только, на складе целых двадцать полок пусты, а по документам на них должна быть плитка! Боюсь представить, что меня ждет, если зайти в винные подвалы, - там поди половины старых бочек нет!
  - Конечно, нет. Махмели распорядился отправить две бочки в Готанор.
  - Что ты говоришь! А почему я не знаю об этом?
  - Госпожа моя, на что тебе эти бочки? Тебе ли вести учет такой мелочи?
  - Я прекрасно помню, что год назад в подвале оставалось всего три бочонка с коньяком, да и тот всего семилетней выдержки. Махмели тогда клялся, что на днях должны подвезти несколько фургонов с алкоголем. Давай-ка интереса ради сходим и проверим...
  - Ну уж нет, - Пеликен решительно потянул ее за юбку. - Ты так напугала бедного распорядителя, что он сегодня же разберется со всеми пробелами в документации. Пойдем лучше накричим на конюших.
  Они обошли все конюшни. Евгения прокатилась на своем Ланселоте. Умный белый конь потряхивал гривой и высоко поднимал копыта, гордясь всадницей.
  И вот она, облокотившись на каменный парапет, смотрит вдаль. Стоит раннее лето 2758 года, трава и листья еще молоды и светлы, а воздух настолько прозрачен, что она может различить орла, парящего чуть ли не в тсане над землей. Она протянула руку, позвала его, и он камнем ринулся вниз, расправил, тормозя, крылья в нескольких десятках метров над башней и сел рядом, уставив на нее желтые глаза. Многие не выносят безжалостного взгляда хищных птиц и зверей, но Евгении нравилось, когда пронзительные зрачки оценивающе смотрели ей в лицо. Крепкие когти орла оставили в старом камне царапины, и крошка осыпалась на скамью.
  - Хорошо ли там, наверху? - спросила она. - Быть может, я скоро присоединюсь к тебе.
  Орел раскрыл клюв, но не издал ни звука. Потоптавшись на парапете, он снова взмахнул крыльями, обдав Евгению теплой воздушной волной, и взмыл в небо. Она посмотрела вниз, во двор, куда въезжали курьеры с почтой.
  Жизнь напоминала бесконечную спираль, что каждый год вращалась по одному и тому же кругу, обрастая при этом все новыми событиями. График ее занятий определился еще много лет назад и с тех пор все усложнялся, на большую спираль накручивалось несколько малых, так что Евгении иногда казалось - за обилием дел она больше не видит ни прошлого, ни будущего. Эвра, исполнявшая при царице роль секретаря, постоянно носила при себе календарь, в котором были отмечены даты всех визитов. Первый месяц года, начинающийся после дня весеннего равноденствия, Евгения проводила в Хадаре, ожидая с границы Халена, а иногда сама отправлялась на берег Фарады, лечила раны воинов, полученные в боях с дикарями, и нередко сама бралась за меч во время их стремительных набегов. В месяце раатсаре она следовала за Ханияром, проводя вместе с ним обряды и участвуя в весенних молениях, а затем гостила у Сериады либо принимала ее в Киаре. Затем занималась больницами, устраивала большие приемы, посещала скачки и разбирала накопившиеся бумаги. Три следующих месяца были расписаны между провинциями, где Евгению ждали дети, педагоги, врачи и больные. Осенью она снова ненадолго возвращалась в замок, а потом повторяла весь маршрут. Она не колеблясь отправлялась в далекие селенья, заходила в нищие хижины, делила с крестьянами скудную похлебку и расспрашивала об их простых бедах. Она любила встречаться с художниками, певцами, композиторами, и с ее легкой руки зимы в Киаре стали насыщены музыкой, пусть даже сама царица бывала в отъезде. По вечерам, окончив труды, Евгения много читала, читала все подряд: отчеты подчиненных, старинные легенды и сказки, великолепные приключенческие романы о подвигах островитян, открывавших земли континента, научные работы. Она успевала и потренироваться с Пеликеном, и поболтать с Алией о юношах и танцах. А жизнь между тем бежала, спешила куда-то, утекала, как песок сквозь пальцы... И нет времени остановиться, вдохнуть полной грудью, задуматься о том, куда же она так спешит, к какой цели стремится?..
  Она не видела Халена уже больше двух месяцев, хотя не раз за это время их разделяла всего пара десятков тсанов. Весной он был в гостях у Амарха, в гарнизоне на правом берегу Гетты в провинции Дароа. Они проводили смотры своих полков, председательствовали на играх, в которых крусы состязались с иантийцами в борьбе, метании копья и стрельбе из луков, а по ночам весело пировали. Потом пришли известия о начавшейся в Галафрии войне. Это было очень далеко, на южной границе Матакруса, на берегах Моруса. Соскучившийся по настоящим схваткам Амарх поспешил туда, клятвенно пообещав отцу, что лишь проследит за неприкосновенностью границы и вернется в столицу, где его ждали многочисленные дела. Хален, вернувшись в Ианту, надолго задержался в провинции Ферут. Потом случилась крупная заварушка в Готаноре. Два расса не поделили владения, год сражались друг с другом в суде. В конце концов пролилась кровь. Царь вызвал в Ферут представителей обоих кланов; в пути случилось еще две смерти. Царь был разгневан: подобного в стране не было много лет. Он побывал в Готаноре, чтобы лично определить виновного, с которого все началось. Затем прислал письмо Нисий, прося совета: молодому губернатору было непросто справляться с большой провинцией, - Хален отправился к нему... Он и сейчас был в Хадаре, обещал приехать на следующей неделе.
  Евгения спускалась вниз, намеренно сдерживая шаг. Возможно, прав Рашил, который говорит, что царь уже не в том возрасте, чтобы носиться по стране, как конь по скаковому кругу. Эта кровная вражда в Готаноре - вопиющий случай, из ряда вон, но даже ради него не стоило самому ехать туда. Пожалуй, пришла пора остановиться, оглядеться и сесть на трон, который все-таки стоит здесь, в Киаре. Пускай отныне спешат другие.
  Гонцы, отдыхавшие за столом в Большом зале, завидя царицу поспешили к ней.
  - Меня прислал Бронк Калитерад, госпожа, с секретной почтой.
  - А я из Рос-Теоры. Велено немедля переслать письмо повелителю.
  - Хорошо. Отдыхайте.
  Евгения опять поднялась в верхние комнаты. Письмо из Матакруса отчего-то внушало ей тревогу. Она прочтет это письмо сама, прежде чем отправить его Халену. Но сначала следовало ознакомиться с посланием Бронка.
  В комнате, где ровно пять лет назад Бронк рассказывал Сериаде о красотах Островов, находились сейчас Эвра и Лива. Первая что-то писала за столом, вторая играла с молодым гончим псом. Евгения села в кресло, сломала печать на конверте. В сложной обстановке Этаки Бронк по-прежнему чувствовал себя как рыба в воде. Царь Процеро был все еще жив, хотя ненависть к нему собственного народа, казалось, давно перешла все границы. Калитерад писал, что Процеро давно не выходит из своих покоев и кое-кто даже подозревает, что его давным-давно прикончили немногие приближенные рассы. Но сам Бронк так не считал. Шедиз полон озлобленных военных, готовых броситься на первого встречного. Как на беду, Галафрия вступила в войну с кочевниками - обитателями бескрайних южных степей. Там, по слухам, появился новый вождь, которому мало своих земель. Это еще больше накалило обстановку в Шедизе. То тут, то там вспыхивают междоусобицы, даже в Этаке никто не может быть спокойным за свою свободу и жизнь. 'Я нахожусь в непростом положении, - писал Бронк. - С одной стороны, мне следовало бы усилить охрану, так как здесь даже полномочный посол дружественной державы не может рассчитывать на безопасность; с другой стороны, увеличение моего военного сопровождения может спровоцировать недовольство местной офицерской клики, и я не уверен, что мне удастся их улестить. Все идет к тому, что в самое ближайшее время здесь случится бунт. Царь сам загнал себя в ловушку, сам воспитал зверей, которые теперь готовы его загрызть, если еще не загрызли. Есть как минимум три военачальника, готовых бороться за власть. Нас ожидают интересные события. Я пока остаюсь в Этаке, но при первых же признаках грозы переберусь поближе к границе. В столице у меня достаточно глаз и ушей, так что недостаток информации нам в любом случае не грозит...'
  Евгения отложила письмо. Проблемы шедизцев ее мало волновали, гораздо больше она переживала за Бронка, который, похоже, считал наблюдение за тамошними событиями смыслом своей жизни. Она, его жизнь, стоит куда больше, чем весь Шедиз с его ошалевшими от деспотии солдатами, думала царица, разрезая второй конверт. В этом письме, подписанном начальником канцелярии Шурнапала Пасесертом Трантианом, было всего несколько строк, но они прозвучали, словно гром с ясного неба. Евгения замерла, широко раскрытыми глазами снова и снова перечитывая невероятную, ужасную новость. В комнате по-прежнему было тихо, лишь весело взвизгивала собака, но девушки, хорошо знавшие свою госпожу, тотчас почувствовали, что что-то не так. Лива отпустила пса. Он продолжал ластиться к ней, она оттолкнула его. Эвра отложила бумаги.
  - Что случилось, госпожа?
  - Это... это... Несчастье, - наконец выговорила Евгения. - Амарх погиб.
  Лива вскрикнула. Эвра продолжала смотреть на царицу, крутя в пальцах перо.
  - Амарх погиб, - повторила Евгения. - Убит на границе с Галафрией... - она посмотрела на дату, - меньше месяца назад. Бронк, написавший свое письмо шесть дней назад, еще не знал об этом.
  Она трясущимися руками затолкала обе бумаги обратно в конверты, нагрела на свече чашечку с сургучом, капнула на срезы и приложила свою печатку. Затем она ринулась вниз, в караульную, и велела начальнику стражи Зенгуту немедленно отправить письма в Хадару.
  Амарх Хиссан! Ему было... теперь уже было! - сорок два года. Могучий воин, отважный и ловкий, не боявшийся ничего на свете! У него остался всего один сын - в просвещенной Рос-Теоре цари не рискуют обзаводиться кучей наследников, - но тому нет еще и двенадцати лет. А царю Джавалю уже за семьдесят, он очень болен и утомлен полувековым царствованием...
  - Ну что ж, - сказал Пеликен, когда Евгения принесла в казарму эту горькую новость. - Амарха жаль, очень жаль. Пусть станет он первым воином в подводном царстве теней! Однако у него есть наследник. Царь Джаваль протянет еще лет пять, как раз до того времени, когда мальчика можно будет возвести на трон. Может быть, царь проживет еще дольше - теперь, когда Амарх не будет без конца расстраивать его своими выходками.
  - Однако никто не поручится за политику молодого государя, - возразила Евгения. - Он слишком юн, чтобы править сам, а в Шурнапале полно ушлых вельмож, готовых давать советы себе во благо. Я знаю жену Амарха - она не способна управлять даже собственным домом, не говоря уж об огромной стране. Теперь никто не поручится за спокойное будущее.
  - А ты, моя госпожа, не можешь приглядеться как следует - вдруг увидишь, что там, за чертой настоящего? Иногда у тебя получается.
  Она покачала головой.
  - Нет, Пеликен, не могу. Будущее скрыто от меня.
  - Будем ждать Халена, - заключил он. - Царь решит, что делать. Но войне быть, это точно.
  Евгения испуганно посмотрела на него. Ей не пришло это в голову сразу, но он был прав. Матакрус не прощает оскорблений. А поскольку дом Фарадов связан с Хиссанами узами родства, Хален, несомненно, присоединится к ним в походе мести.
  Царь прибыл через несколько дней. Он был бледен, под глазами появились мешки. Амарх был не только его братом - другом и товарищем по битвам. Сразу после получения печального известия он отправил в Рос-Теору письмо с соболезнованиями и предложением визита, а также просил рассказать подробности случившегося. Но к тому моменту, как пришел ответ от Джаваля, в Киаре уже получили послание Бронка. А несколько часов спустя в замок прибыл придворный из Красного дома, привезший сообщение самого Процеро.
  'С теплых берегов океана южные степи кажутся нам далекими, как луны, - писал Бронк, - но отсюда, из Этаки, до границы с Галафрией всего двести тсанов. Это страна равнин и медленных рек. Люди здесь живут бедно, ловят рыбу, растят овес, который, впрочем, никогда не дает хорошего урожая, да бьют птицу и зверя в холмах. У Галафрии нет ясно определенных рубежей с юга, и на земли галафрийцев постоянно забредают кочевники из степей, что тянутся на тысячу тсанов до самой южной оконечности континента, где, говорят, даже летом холодно. Зимой там лежит глубокий снег, осенью и весной колеснице не проехать по грязи, и только летом земля становится проходима. Там пасутся конские табуны в тысячи голов и такие же стада оленей. Там живут сотни дикарских племен, большинство их названий даже галафрийцы никогда не слыхали. Они знакомы лишь с ближайшими из них, - теми, что летом нападают на их земли и уводят рабов, а зимой приходят в поисках пищи. Эти люди не похожи на нас даже больше, чем дикари северо-запада. У них светлые глаза и волосы белые, будто седые, даже у детей.
  Кочевникам всегда хватало своих земель, они не любят леса и возвышенности, и последние крупные столкновения здесь происходили еще при их дедах. Но теперь все изменилось. Два года назад в степях появился новый вождь. Он объединил племена, живущие на юге, и повел их на север. Тысячи кочевников гибли, сопротивляясь этой волне, но другие тысячи вставали под его знамена. Я говорю образно: никаких знамен у этих дикарей нет, но немногие уцелевшие галафрийцы, сумевшие добраться до Шедиза, вспоминают, что степняки несли на палках оскаленные волчьи головы. Они захватили Галафрию за несколько недель; все селения сожжены, мужчины убиты, женщины и дети отправлены рабами на южные стоянки. Первые отряды степняков как раз добрались до правого берега Моруса, когда Амарх появился на левом берегу. Эти дикари впервые в жизни увидели воинов в сверкающих доспехах, с прекрасным оружием. Ими овладела алчность, они кинулись в воду. Амарх встретил их своим мечом и был убит. Офицеры с трудом отбили его тело и отправили в столицу, а сами остались на берегу, рискуя быть уничтоженными, поскольку из глубины Галафрии прибывали все новые отряды. Сейчас туда подтянулись несколько южных полков Матакруса. Степнякам пока не до новых сражений - они подсчитывают добычу.
  Но это лишь половина новостей, государь. Из Красного дома пришел приказ: напасть на врага первыми, пока враг сам не напал на Шедиз. Процеро рассудил так же хитро, как всегда: его хорошо вооруженные и злые воины справятся с кочевниками, но половина их падет в этой войне, а со второй половиной ему легче будет управиться. Он поставил войска под руку своего лучшего полководца Нурмали - главного претендента на трон. Сегодня они выходят в поход. Думаю, к тому дню, как ты получишь это письмо, на холмах Галафрии опять будет жарко. Я буду держать тебя в курсе всех событий и останусь в Этаке, пока ситуация не прояснится'.
  Секретарь Рашила Хисарада прочитал это письмо на заседании Совета. За полукруглым, подковой, столом в Зале заседаний Дома провинций собрались все девять членов Совета, не считая отсутствующего Бронка: по правую руку царя - первый министр Рашил, по левую - Ханияр, далее - губернаторы провинций и двое крупнейших землевладельцев, чьи предки, как и Калитерады, издавна входили в Совет на правах самых богатых людей страны. За стеной позади царского кресла, отделенные ажурной решеткой, находились Евгения, Венгесе и еще несколько человек - отсюда им было слышно каждое слово, произнесенное в зале, но сами они не стесняли своим присутствием чтенов Совета.
  - Царь Процеро также прислал письмо, - сказал Хален, веля секретарю прочесть и его.
  Владыка Красного дома пересказывал то же, что поведал Бронк, практически ничего не добавив к подробностям происшедшего. Он выражал свои соболезнования Халену и обещал лично отомстить за смерть своего 'брата и друга, наследника престола великого и славного Матакруса'. Процеро настойчиво просил правителя Ианты оставить право мести шедизцам. Он сообщил, что обратился с такой же просьбой к Джавалю Хиссану, и несколько раз повторил в своем письме, что воспринимает случившееся как личную трагедию, чувствует свою вину и потому намерен жестоко покарать преступников.
  Секретарь зачитал также короткое сообщение от царя Джаваля: тот объявил себя опекуном несовершеннолетнего внука и просил олуди Евгению посетить Рос-Теору, чтобы укрепить его здоровье, пошатнувшееся после страшной вести.
  - Через несколько дней царица отправится в Шурнапал. Я бы тоже хотел побывать у Джаваля, посоветоваться. Но сначала, думаю, нужно дождаться новых известий из Шедиза и Матакруса.
  - Будем ли мы посылать помощь Матакрусу в случае, если он не прислушается к просьбе Процеро и объявит карательный поход? - спросил Маталан Кафрад, губернатор Готанора.
  - А такой поход непременно состоится, - подтвердил Рашил. - Царь Джаваль любит, чтобы его называли добрейшим и справедливейшим государем, но все мы знаем, что Шурнапал отвечает на пощечину сокрушительным ударом. Сегодня такой удар достался ему - неужели кто-то из вас думает, что он не ответит?
  Хален сказал:
  - Я жду ответа из Рос-Теоры. Если Шедиз действительно, как пишет Бронк, уже выдвинул свои полки навстречу воинству дикарей, то война на этом и закончится. Армия разгромит кочевников либо отгонит их обратно на юг. Если этот вождь попадет в плен - тогда можно будет говорить о мести.
  - Может ли такое быть, что дикари окажутся сильнее и сами захватят Шедиз? - спросил Нисий.
  - Это вряд ли, - ответил царь. - Шедиз - горная страна, а кочевники непривычны к гористой местности, они не умеют там воевать да и просто не захотят лезть в горы. Эта кампания интересует меня прежде всего как очередная задумка хитроумного Процеро. Полагаю, сейчас, когда большая часть войска и военачальников пребывает далеко от Этаки, он поспешит расправиться с оставшимися врагами. О, это старый лис, он любое событие сумеет использовать себе на пользу. Именно поэтому он и отказался от нашей поддержки - ему нужно отослать подальше и уложить в землю побольше солдат и офицеров. Я готов дать отрубить себе руку за возможность отомстить, но будем объективны: к тому времени, как наши отряды доберутся до Галафрии, там все будет кончено. Кочевники уже получили все, что им нужно. Они возьмут добытые в бою ценности и ускачут обратно в свои степи. Шедизцы - отличные воины, не чета галафрийцам. Степнякам с ними не справиться. Поэтому я не считаю целесообразным гоняться за ними по диким просторам за тысячи тсанов от дома.
  - Но отказ от мщения унизит нас, государь, - не согласился Маталан. - Как мы будем выглядеть в глазах крусов?
  - И как смогу я уважать себя - это ты хочешь сказать? Если бы Амарх погиб в бою с воинами какого-либо царя или даже с галафрийскими разбойниками - я бы нашел и убил каждого из них. Но пытаться сражаться цивилизованно с ордой пастухов и охотников на другом конце континента - все равно что судить и приговорить к законному наказанию искусавший тебя рой пчел. Ты же знаешь, Маталан, вы все знаете, - Хален ткнул пальцем в разложенную на столе карту, - южане ничем не лучше наших дикарей. Это варвары без понятия о воинской чести. Я не желаю посылать своих солдат в бессмысленную драку.
  - А если царь Джаваль пошлет своих?
  - В таком случае с ними отправится наш отряд. Я прошу вас, господа, задержаться в Киаре дней на десять. Думаю, за это время что-то решится и в Шедизе, и в Рос-Теоре.
  На этом заседание Совета было объявлено закрытым.
  
  15.
  События, происходящие на расстоянии почти тысячи тсанов, Евгению не интересовали, и она поспешила в Матакрус.
  Прекрасная, широкая, практически прямая дорога соединяла две столицы, длина ее не превышала трехсот пятидесяти тсанов. Погода стояла чудесная, и Евгения велела не спешить, - в Рос-Теоре следовало появиться подобающим ее статусу образом. Только на третий день они достигли моста через Гетту, за которым уже видны были белые стены матакрусской столицы.
  Евгении не приходилось бывать в этом городе, но она много раз видела его во сне и сейчас узнавала его благородные очертания.
  Среди зеленых полей, где Гетта резко сворачивает на север, ниже того места, где светлые воды нескольких притоков сливаются с ее мутным потоком, стоит Рос-Теора - Золотой город, чьи купола издавна вселяли радость в сердца усталых путников. Это всегда был великий город. Окружающие его стены ослепительно белы и невозможно высоки, его многочисленные воины бесстрашны, и десять ворот его окованы сверкающей бронзой. В этот город мечтают попасть все торговцы мира, поэты и мудрецы спешат на поклон его царю, и нет на свете города прекрасней!
  С вершин холмов Рос-Теора кажется огромной и сияющей, покоряя воображение впервые увидевших ее и заставляя видевших прежде восторгаться вновь. Как не изумляться путнику, когда он попадает на речную пристань, где воды не видно из-за множества кораблей, лодок и плотов, или когда его взгляду открывается протянувшийся на много полетов стрелы базар, полный запахов сластей, благовоний, свежих фруктов, кож и рыбы, и конский рынок, где можно купить лошадей, привезенных со всех концов обитаемого мира! Но главное сокровище Рос-Теоры находится чуть дальше, и любой прохожий вызовется сам проводить чужеземца до площади, чтобы со снисходительной улыбкой наблюдать, как у того бессильно отвалится челюсть и распахнутся глаза. В солнечный день на золотые купола города нельзя смотреть, так они сверкают. Но еще ярче сияют купола и шпили Шурнапала - Белого дома, царского дворца. Белоснежные стены окружают его, множество башен выглядывают из-за них, и видны за ними разноцветные крыши волшебных домов.
  Горожанин смотрит на Шурнапал с благоговейной гордостью, житель дальней земли спешит пасть ниц перед ним; и никто без разрешения за подписью главного царского распорядителя Бахтира не может попасть во дворец. Поэтому так притягательна его красота - она скры┐вает множество тайн и чудес.
  Среди величаво-суровых, чопорно-напыщенных и строгих столичных дворцов - в Иль-Бэре, Киаре, Этаке - дворец Рос-Теоры яркостью своих красок и легкостью нравов завоевал славу наилучшего места для повес и поэтов, для ищущих истину мудрецов и для честолюбцев, жаждущих богатства и почестей. В мире, поклоняющемся царям-воинам, царям-убийцам, Шурнапал был сказкой, казался подобным драгоценному камню, упавшему меж черных булыжников. Сюда стремились и здесь находили покой лучшие поэты, ваятели, философы. Небо милостиво взирало на Рос-Теору. Еще пятьдесят лет назад Матакрус звался страной копий. Но царь Джаваль, повелев уничтожить сцены битв на стенах Большого зала, провозгласил: 'Да будет Рос-Теора обителью красоты, ибо в красоте, а не в жестокости правда!' Его слова золотыми буквами внесли в летописи: 'Дед мой служил в храме и построил их великое множество; отец мой снискал славу немеркнущую среди стран, держащих копья. Но довольно Рос-Теоре быть столицей смерти и злобы! Ибо там, где они разрушают, красота созидает. Здесь стояли статуи воинов - я поставлю статуи женщин, ибо женщина - прекраснейшее из творений неба и земли. Здесь украшали стены атаками и победами - я украшу их цветами и звездами. Здесь кричали трубы и били барабаны - я сочиню музыку мира и любви. Мы не вечны, и города наши когда-нибудь будут разрушены, но память о Рос-Теоре не умрет. Да будет она городом красоты!'
  Небо и земля приветствовали его слова - не прошло и десяти лет, как слава Золотого города достигла пределов мира. Еще нигде в Матагальпе не было такого почтения к прекрасному. Золотые статуэтки из Матакруса стоили баснословных денег - не за металл, а за совершенство линий. На пирах царили женщины, не скрывавшие красоты своих тел; наряду с происхождением, богатством и доблестью в человеке ценились внешняя красота и образованность. И всем этим правил господин, которого даже злейший враг называл справедливейшим. Посреди им созданного рая он один, пожалуй, оставался скромен в желаниях, ибо видел, что от красоты недалеко до безвкусия, а от свободы - до развращенности.
  Матакрус официально вел свою историю от царствования полулегендарного Золотого Змея, правителя северо-восточных земель Матагальпы и основателя города. За прошедшие с того времени четыре тысячелетия сменялись династии, Матакрус покорял соседние земли и сам попадал под власть Ианты и Шедиза. Царская династия Хиссанов была тридцать четвертой. Джаваль Хиссан, Джаваль справедливейший, правил вот уже скоро полвека. Процветала торговля. Острова и Ианта прислушивались к советам мудрого круса. Слава Рос-Теоры гремела на весь мир. Все в этом городе поражало: и искусно разбитые сады, и своеобразный архитектурный стиль. Чудесный архитектор и художник Сактар Оран жил в столице, обласканный царем. Он создавал резные воздушные дворцы, храмы с тонкими колоннами, с куполами, парящими над легкими арками. Такого не видали чопорные строители прошлого, связанные узами традиций. В Шурнапале, построенном сотни лет назад, новомодное изящество сочеталось с тяжеловесной стариной. Этот контраст был по-своему притягателен. Царь Джаваль, хотя и гордился своим хорошим вкусом, не соглашался с призывами старожилов дворца поддерживать стилевое однообразие, и тем оставалось лишь ворча наблюдать, как их древние приземистые дома обрастают башенками-иглами, арочными воротами, хрупкими пристройками, бал┐кончиками и верандами... Они жаловались, что за каких-то двадцать лет дворец превратился в подобие садовой беседки, что в новых домах страшно жить из-за постоянного опасения, как бы не рухнул потолок, и что скоро не останется ни одного здания, которое своим видом могло бы напомнить о славной истории царского рода.
  Евгения читала о чудесной архитектуре Рос-Теоры, слышала множество рассказов и видела ее во сне, но, въезжая в Иантийские врата столицы, она с трудом сдерживалась, чтобы не изумляться вслух подобно своим женщинам, приникшим к окнам кареты. Она бывала в Иль-Бэре - богатейшем городе мира, но даже он не был столь прекрасен! Здесь все сияло, сверкало и искрилось, так что больно было глазам, - дома, витые ограды, хитроумные фонтаны, деревья с золотыми и серебряными листьями, скульптуры, отлитые будто бы из чистого золота!
  У ворот кортеж царицы встретил посланник Шурнапала с многочисленной свитой. Он поехал рядом, рассказывая Евгении о городе и дворце.
  - Смотрите, - вдруг сказал он и протянул руку.
  Евгения высунулась из окна. Все что угодно ожидала она увидеть, но увидела - и не успела закрыть рот прежде, чем коварный провожатый повернул к ней лицо. Она замерла восхищенная, околдованная. Словно сотни звонких труб запели в небесах, так оглушила ее красота дворца. Белые круглые башни увенчивались сверкающими куполами. Окружавшая дворец стена была такой толщины, что три колесницы в ряд могли проехать по ней, и такой белизны, что при солнечном свете невозможно было на нее смотреть. Огромные ворота, толщиной в человеческую руку, сияли начищенной бронзой. Справа и слева от них зеле┐нел парк. 'Царь, владеющий таким чудом, не может быть суровым человеком', - подумала Евгения.
  Ворота охранялись пятью десятками воинов. Еще две сотни солдат расхаживали по стенам. У ворот провожатый велел кучеру натянуть поводья. Он объяснил, что в Шурнапале нельзя передвигаться в экипажах и верхом. Царицу и ее приближенных ждали паланкины, а слуги должны быть добираться до отведенного ей дома пешком.
  Удерживая рукой занавеску, она смотрела на улицы дворца. Здесь она не бывала даже в своих снах. Паланкины двигались по тенистому тротуару, а справа и слева стояли дома. Они были построены с одинаковой красотой, хотя ни один из них не был похож на другие, и расположены беспорядочно, без намека на симметрию. Улицы плутали между ними, то сужались так, что паланкины приходилось нести один за другим, то расширялись до размеров небольшой площади. По тротуарам прогуливались нарядные женщины и мужчины с кошками, собачками и птицами на руках, навстречу царице двигались разноцветные паланкины. Наконец носильщики остановились на очередной площади. Ступив на землю, Евгения посмотрела под ноги. На каждой белой плите было изображение солнца со свившейся в спираль змеей внутри. Она огляделась. Слева стоял красивый большой дом; справа через дорогу, за рядом кипарисов высилось внушительное строгое здание с широкой галереей и арочными окнами по фасаду. А прямо перед нею был дом царя. Этот величественный дворец, украшенный барельефами и фресками, с высокими окнами по первому этажу и просторной террасой на третьем говорил сам за себя. В нем мог жить только правитель.
  - Пойдемте, - провожатый указал на дом слева, - это дом царицы, вы будете жить у нее.
  Не успела Евгения подняться на крыльцо и войти в полутемный зал, как следом вбежал распорядитель Шурнапала. Его звали Бахтир, и он был похож на своего коллегу Махмели, будто младший брат. Учтиво поприветствовав госпожу Евгению, он попросил позволения заняться размещением ее свиты.
  Вышла царица Райхана в окружении своих дам. Это была полная женщина шестидесяти четырех лет. Ее волосы под драгоценным платком совсем побелели от горя, и на лице видны были следы многодневной усталости. Она приходилась Халену родной теткой. Сдержанная, молчаливая, Райхана держала в строгости семью и слуг. Отношения ее с сыном всегда были напряженными: она категорически не одобряла его частых отлучек из столицы, путешествий в Ианту и воинских подвигов. Его супруга и сын жили здесь же, в Шурнапале, и всевидящее око царицы следило за ними столь же сурово, как и за собственными дамами. Но Евгения видела, что сегодня царице уже нет дела до соблюдения приличий. Черное горе поселилось в ее душе с того дня, как пришло страшное известие. Почтительно поздоровавшись и коснувшись поцелуем дряблой щеки, олуди с сочувствием взглянула в потухшие глаза. Не подходи, не трогай меня! - сказали они. Евгения могла бы облегчить страдания матери, но та, зная это, дала понять, что не хочет расставаться со своим горем.
  - Сейчас я пытаюсь вспомнить... И к своему стыду понимаю, что, кажется, никогда не говорила сыну, что люблю его...
  В тишине столовой оглушительно громко тикали настенные часы. Служанки в мягкой обуви неслышно меняли тарелки, подливали чаю. Дневной свет скрывали плотные шторы, в воздухе стоял густой запах роз. Райхана сидела рядом с Евгенией в углу длинного стола, задумчиво водила пальцами по скатерти.
  - Горше всего, что я никогда уже не скажу ему, как он был мне дорог. Почему я не делала этого раньше? Мне все казалось, что это неважно, ведь я в любой момент могу это сказать. Кто мог знать, что однажды станет слишком поздно?
  Сколько раз Евгения сталкивалась с этим сожалением! Сколь часто сокрушалась, что добрые правдивые слова впервые звучат лишь на похоронах, когда тому, кому они предназначены, уже все равно. Время не избавляет от этого: даже мудрая царица стала жертвой своей гордыни. Евгении нечего было ей сказать, ибо мать желала теперь муками совести искупить вину перед сыном. Ему это уже не было нужно, но мать не думала об этом. Всю жизнь душа в себе радость, любовь, веселье, она отныне лелеяла свою скорбь, самовлюбленно полагая, что это послужит ей оправданьем.
  - Но довольно плакать! - Райхана потерла усталые глаза. - Я очень прошу вас, дорогая Евгения, помочь Джавалю. Я вынесу свое горе, но он... Для него это стало еще большим ударом, чем для меня. Вот уже две недели, как он не встает с постели. Прошу вас, пойдемте к нему прямо сейчас. Он так ждал вашего приезда!
  Царица повела Евгению на третий этаж. Ее спальня соединялась со спальней царя коротким коридором. В просторной комнате царил тот же полумрак, что и в покоях царицы. Пахло лекарствами. Маленький старик в огромной кровати приподнял высохшую руку, приветствуя гостью. Джавалю было больше семидесяти лет. Еще месяц назад это был бодрый для своих лет мужчина, но смерть Амарха лишила его последних физических и душевных сил.
  - Как я рад видеть тебя, дочка. Жаль, что поводом для приезда стало столь трагическое событие. Садись рядом, возьми меня за руку.
  - Я скорблю вместе с вами, отец мой. Я очень любила Амарха. Он был великий воин и царь.
  Глаза Джаваля - некогда карие, а теперь мутной старческой желтизны - близоруко изучали ее лицо.
  - Разве ты не могла увидеть его смерть заранее? - прозвучал мягкий упрек.
  Евгения опустила голову.
  - Будущее не открывается мне.
  - А если б и открылось, ты все равно не смогла бы его предотвратить. Так лучше. Твои плечи слишком молоды для столь тяжкого груза, - он сжал ее руку, его тихому голосу вернулась твердость. - Но я слышал, что близкую смерть ты видишь очень хорошо. Посмотри на меня. Скажи мне правду, как бы страшна она не была.
  - У вас есть еще не меньше года, государь, а может быть, и много больше. А я поставлю вас на ноги за пару недель, если вы сами этого захотите.
  Он с глубоким вздохом откинулся на подушки.
  - Год! Ты и не представляешь, дочь, какой подарок сделала, пообещав так много. Целый год! Это больше, чем я смел мечтать.
  - И вам еще придется заняться делами, - напомнила жена. - В ближайшее время Шедиз доставит нам немало хлопот.
  Джаваль нахмурил брови. Гримаса, когда-то приводившая в трепет придворных, выглядела жалко на осунувшемся лице, на которое старость уже прочно наложила свою печать.
  - Будь прокляты эти варвары. Про них уже давно забыли в цивилизованном мире! Ничего я сейчас не желаю так страстно, как победы Процеро!
  - Об этом вы будете думать позже. Сейчас позвольте, я осмотрю вас и определю, за что взяться в первую очередь.
  Райхана тихо вышла из комнаты. Евгения долго обследовала вялое тело и беседовала с царским врачом. С возрастными изменениями бороться сложно, а в организме царя не осталось уже ни одного органа, не тронутого временем. Сердце задыхалось, тромбы в мозге грозили инсультом, работа кишечника почти замерла. Желудок, почки, печень, позвоночник - все молило об отдыхе.
  Евгения провела в Шурнапале больше месяца. Она почти не видела дворца, нигде не бывала, сидя долгие часы в покоях Джаваля, не смогла даже встретиться с Айнис. Ее присутствие благотворно действовало на старика. Уже через три дня он сел в постели, и в его глазах появился прежний блеск. Олуди последовательно восстанавливала работу организма, вливала в него животворную энергию. Райхана тоже приободрилась, глядя, как с каждым днем на лице мужа все ярче играют краски жизни. Через три недели царь впервые после похорон Амарха провел традиционный прием, собрав и поприветствовав министров и придворных, занимающих важнейшие посты. Это мероприятие его утомило, и Евгения запретила массовые визиты посетителей. Государственные дела тем не менее требовали его участия, и ей пришлось смириться с тем, что ежедневно царь три-четыре часа посвящал беседам с министрами и работе с бумагами. Она покидала его только на ночь, присутствуя при всех визитах и прислушиваясь к ведущимся беседам.
  В день, когда она сочла, что силы правителя достаточно восстановились, и позволила ему вернуться к обычному образу жизни, из Шедиза пришли новые вести. Джаваль рассудил так же, как Хален: организовывать карательную экспедицию в разоренную Галафрию бессмысленно. Охраняющие южную границу отряды крусов, горя яростью, в первые же дни после гибели Амарха перебили более тысячи кочевников на берегах Моруса. Отмщение можно было считать наполовину состоявшимся. Потом степняки отступили, сосредоточивая силы против другого врага. Джаваль уступил просьбам Процеро и велел своим людям не вступать больше в бои. Если другой согласен за них таскать каштаны из огня - пусть таскает. Он выразил лишь одно пожелание: в случае пленения вождя дикарей его должны отправить в Рос-Теору. Из северных провинций к Морусу были переброшены несколько полков, ожидавших только приказа, чтобы присоединиться к шедизцам. Посол Матакруса в Этаке Моос Намаан каждый день слал известия о ходе кампании. До Этаки было более тысячи тсанов, и сменяющие друг друга на длинном пути курьеры довозили письма с отставанием более чем на десять дней.
  Сначала посол сообщал, что армия под командованием Нурмали, встретив у границы варварское воинство, не вступила сразу с ним в бой, и два огромных войска мирно встали друг напротив друга на территории Галафрии. Это еще можно было как-то понять. Джаваль велел своим военачальникам присоединиться к шедизцам и подтолкнуть их, если неделю спустя сражение так и не начнется. Кочевников на выбранной для битвы равнине было почти пятьдесят тысяч, не считая еще нескольких тысяч, рассеянных по всей Галафрии, и начинать военные действия без поддержки Шедиза крусы, понятное дело, не спешили. А Нурмали меж тем тянул время и просил их об отсрочке. Еще неделю спустя пришло известие о том, что шедизский полководец ведет тайные переговоры с вождем степняков. А еще через пару дней Моос из Этаки и командир армии из Галафрии одновременно поведали об измене: воины Нурмали перешли на сторону варваров, и восьмидесятитысячная армия вступила на шедизские земли. Города и крепости были взяты без боя. Следующее письмо рассказало о начале осады Этаки. Процеро велел защищать город. И, наконец, последний курьер привез известия, в которые было невозможно поверить: город и царский дворец взяты, царь убит, стяг варварского вождя развевается на развалинах крепости!
  Скоро в Рос-Теору приехал Хален.
  Отмахнувшись от предлагавшего услуги Бахтира и растолкав растерянных охранников, он вошел в приемный зал, где Джаваль и Райхана спорили, нужно ли созывать экстренное заседание Совета или стоит подождать до завтра. Бледная, взволнованная Евгения повернулась к Халену. Он кивнул ей, коротко поклонился хозяевам, сел на низенькую тахту, сбросив на пол подушки. По его лицу стекал пот, костюм был весь в пыли.
  - Я велел Бронку сразу скакать к вам. Надеюсь, завтра он будет здесь.
  - Бронк покинул Этаку? - быстро спросил Джаваль.
  - В последнем письме предупредил, что выезжает на следующий день. Я послал в Дафар сообщение ему, чтобы незамедлительно отправился в Рос-Теору.
  Утолив жажду и торопливо пережевывая ужин, Хален рассказывал о последних событиях в Киаре.
  Среди ночи в замок прибыл посланец Бронка из Этаки. Он едва держался на ногах, проскакав весь путь без отдыха. Хален принял его в спальне, где никто не мог подслушать их разговор.
  - Мой господин, Этака взята!
  - Она что же, и двух суток не продержалась?
  Осушив подряд три чашки воды, гонец замотал головой.
  - У города не было ни единого шанса. По всей стране гарнизоны отказались от присяги и перешли на сторону Нурмали и степного вождя. Этаку осадило стотысячное войско. Степняки привезли к стенам невиданное оружие, стреляющее металлическими шарами. Эти шары разнесли стены. Но воинам даже не пришлось лезть в образовавшиеся бреши: город открыли изнутри. Приближенные Процеро зарезали его. Говорят, там и хоронить было нечего. Дикарского вождя с триумфом проводили во дворец и объявили царем. Степняки и шедизцы называют его олуди.
  Хален сложил на груди руки, ссутулился.
  - Что это за оружие?
  - Не знаю, господин. Нас там не было, незадолго до осады мы перебрались из столицы в городок ближе к иантийской границе и получали известия с некоторой задержкой.
  Гонец утомленно закрыл глаза, прислонился к стене. Его руки дрожали, грудь судорожно вздымалась, будто он все еще мчался верхом.
  - Я не привез вам письма от Бронка. Это счастье, что я вообще смог выбраться из Шедиза. Там сейчас режут всех иностранцев подряд, а если б у меня нашли письмо... Бронк просит вас немедля выслать ему верительную грамоту, подтверждающую его полномочия вести переговоры с новым правительством.
  - Он полагает, что кто-то из этих дикарей потребует с него такую грамоту?
  - Он говорит, Нурмали скорее всего будет и впредь соблюдать протокол, да и новый вождь не такой уж дикарь, как мы думали. Бронк рассчитывает встретиться с ними, вот для чего ему нужна грамота.
  - Хорошо, - сказал Хален. - Ступай в казарму, поспи. Завтра утром я отправлю кого-нибудь в Шедиз с грамотой.
  - Нет, мой господин, ехать должен я! Я знаю тайные горные тропы, что позволят обойти патрули, знаю верных нам людей.
  - Пусть будет так. Иди отдыхать.
  Утром курьер поскакал обратно на юг. А вскорости Бронк прислал сообщение, что встретился с вождем и выезжает в Киару. Хален решил немедля встретиться с Джавалем - обсуждать случившееся и искать выход следовало вместе.
  Назавтра приехал Бронк. Он несся сломя голову, проделал длинный путь в несколько дней, но выглядел подтянутым и бодрым. Трудности всегда шли ему на пользу. Казалось даже, что на его лице, обрамленном серебристо-белой бородой, стало меньше морщин.
  Джаваль собрал всех в своем кабинете, выгнал слуг. Он хотел выслушать Калитерада без лишних ушей. Бронк спокойно сидел у стола, помешивая ложечкой чай. Хален заложил руки за спину, с хмурым лицом замер напротив него. Евгения старалась быть такой же неподвижно-серьезной, как Райхана, но забывалась и принималась ходить по комнате, пока старая царица не дергала ее за рукав. Тогда Евгения садилась рядом с ней, но через несколько минут опять вскакивала. Джаваль, казалось, дремал в своем кресле, перебирая четки и время от времени бросая на Калитерада острый взгляд.
  - Процеро не мог предвидеть такого. Никто не мог, - сказал Бронк. - Можно было бы предположить, что Нурмали объединится с пришельцами и попытается сам захватить власть. Но ведь случилось иное - он завоевал Этаку для другого человека. А шедизцы настолько устали от кровавого режима Красного дома, что с радостью поддержали захватчиков, лишь бы избавиться от ненавистного Процеро. Сейчас в стране более пятидесяти тысяч степняков и столько же собственных солдат. И одно небо знает, сколько еще воинов осталось в Галафрии.
  - Эти земли постигла та же участь, что и Галафрию, - сказал Хален.
  Но Бронк поднял руку, отрицая его слова.
  - Ничего подобного. Ни одного города, ни одной деревни не было разграблено. Мы думали, что имеем дело с дикой ордой, которая налетает, убивает, забирает ценности и спешит обратно в свои степи, но это не так. Я никогда не слышал, чтобы у степных отрядов было хотя бы подобие порядка, но вождь навел в своих полках железную дисциплину. Поскольку шедизцы встали на его сторону, он запретил грабежи. Несколько отрядов, ослушавшихся приказа, он сразу покарал смертью. Степняки стоят лагерями по всей стране в ожидании его команд. Местные гарнизоны также несут службу в прежнем режиме.
  - Чего же он хочет? - резко спросил Хален. - Вы видели его?
  - Да, как ни странно, он принял меня и Мооса очень быстро, а мы-то уже приготовились ждать аудиенции несколько месяцев.
  - Каков он? Чего хочет?
  Бронк нахмурился, постучал пальцами по столу.
  - Он олуди, без сомнения.
  Хален метнул взгляд на Евгению, спросил нетерпеливо:
  - Как он выглядит? Как разговаривает? Почему вы решили, что он - олуди?
  - Издали его можно принять за степняка - такие же, как у них, длинные белые волосы, заплетенные в косу. Даже одевается он до сих пор по-дикарски. Когда я встретил его, на нем была безрукавка из оленьей шкуры и бесшумная кожаная обувь, какую носят охотники. Но его лицо... Это олуди, без сомнения, - повторил Бронк, и его прямые брови поднялись, будто в восхищении. - У степняков нет таких лиц. Я видел такие разве что на старых портретах героев прежних времен. У него голова орла или сокола, с гордым профилем, с мудрыми черными глазами. Нельзя определить, сколько ему лет, - у него тело тридцатилетнего воина, но когда я говорил с ним, мне чудилось, что говорю с человеком старше себя. Он обладает поистине священным обаянием. Увидев его, я понял, почему Нурмали отказался от претензий на трон и встал под его знамена. Он... он... - Бронк обвел глазами присутствующих и растерянно закончил: - Это истинный царь!
  В тишине Хален хрустнул пальцами.
  - Как его имя?
  - Он носит дикарское имя - Алекс.
  Евгения вскочила. В здешних языках не было сочетания звуков 'к-с', и в устах Бронка это прозвучало как 'Алекос'. Но даже в таком виде слово пробудило что-то в ее памяти, и она почувствовала, что ненавидит этого Алекса, объявившего себя олуди.
  - Откуда он вообще взялся?! - крикнула она.
  - Я спросил об этом у его слуг. Он появился на юге степей, вблизи океана. Никто не знает, родился ли и вырос ли он там. Его воины верят, что он пришел на их землю так же, как вы, моя госпожа, пришли в Ианту, появившись однажды у Вечного камня. Он возник из ниоткуда и начал объединять племена. Люди пошли за ним, видя его силу. А когда под ним было уже полсотни племен и тысячи копий, он повел их на север. Те, кто пытался сопротивляться, были повержены. Но таких было мало - эти дикари, похоже, только и ждали вождя, способного объединить их и дать общую цель...
  Джаваль сказал наконец то, что уже долгое время просилось всем на язык:
  - И вот этот вождь играючи завоевал Галафрию и Шедиз, да еще походя лишил мою страну наследника престола. Чего ждать от него дальше?
  - Я спросил его об этом, - с поклоном ответствовал Бронк. - Он был очень любезен. Он передает вам, государь, и вам, мой господин, свои соболезнования и извинения за гибель Амарха. По его словам, все виновные в этом уже приняли смерть от руки ваших воинов, и ему осталось лишь в знак уважения к вам казнить командира той части его войска, что оказалась в авангарде и вступила в бой с крусами. Он очень сожалеет о том, что оскорбил величайшую державу мира, и готов заплатить за это - скажите лишь чем. В ближайшее время он пришлет официальные извинения. Он также заверил меня, что не намерен дальше воевать, Матакрусу и Ианте не о чем беспокоиться. Его войско покорило Шедиз, но горы пугают степняков, и они не желают идти дальше. Кроме того, он напомнил, что обе страны практически лежат в руинах, и его задача на ближайшие годы - восстановить экономику и ободрить население.
  - Экономику? Он знает такое слово?
  - Это человек большого опыта. Язык Шедиза не родной ему, но он овладел им за несколько недель и легко жонглирует понятиями, о которых его полудикие соратники не имеют и малейшего представления. Я уверен, в делах он разбирается не хуже нас с вами. Если бы я не знал, что этот человек вышел из пустыни, то решил бы, что ему уже приходилось царствовать и повелевать миллионами. Несмотря на простой наряд, он держится с достоинством, какое встречается только в царских домах. И он... - Бронк тяжело вздохнул. На его лице появилось незнакомое, загадочное выражение, будто он томился от недостатка слов. - О небо, как передать то, что я чувствовал, находясь рядом с ним! Как от моей повелительницы Евгении исходит благодать, которую ощущаешь всей кожей, так и рядом с ним я чувствовал трепет и... Нет, это не благодать, и я уверен, что он не может исцелять, но... Но... Он читал мои мысли, заранее знал все, что я скажу. Его глаза видели меня насквозь, а голос зачаровывал. О да, шедизцы пойдут за ним так же охотно, как пошли кочевники. Я почти поверил тогда, что он не хочет продолжать войну, но теперь... Он слишком силен, чтобы удовлетвориться Шедизом!
  Райхана нервно дернулась.
  - Даже Процеро, этот мясник, был доволен тем, что имеет!
  - Процеро, моя госпожа, боялся всего на свете и был слишком привязан к своим богатствам, это и мешало ему мечтать о большем. А Алекос равнодушен к золоту. Он мыслит шире. Боюсь, что мы обрели беспокойного соседа.
  - Ваш человек рассказывал о неизвестном оружии огромной разрушительной силы, - напомнил Хален.
  Бронк пожал плечами.
  - Я его не видел и, как ни старался, ничего не смог выведать. Но зато я видел стены Этаки, разбитые в одном месте будто тараном невиданной силы, снесенную верхушку башни, огромные бреши в укреплениях. Горожане говорят, на месте разрушений нашли металлические шары размером с человеческую голову. Гвардейцы Алекоса собрали их и увезли.
  - Это пушки, - сказала Евгения. Все взгляды повернулись к ней. Она объяснила: - Это машины... Грубо говоря, трубы из металла. В них закладывают взрывающуюся смесь и тяжелый шар. Когда смесь поджигают, взрывная сила выталкивает шар и он наносит тяжелые поражения встретившемуся на пути препятствию. В моем мире такие применялись в военных действиях.
  - Мы о таком никогда не слышали... - растерянно пробормотал Джаваль.
  - Раз этому человеку известно огнестрельное оружие, он очень опасен. С таким вооружением он возьмет любую крепость. Остается надеяться, что пушки и порох он принес с собой из другого мира, - если он действительно олуди, - и что он не знает, как изготовить порох. Если же знает... - она нахмурилась, ее лицо ожесточилось, - нам нечего будет ему противопоставить.
  Хален играл своим кинжалом, не подымая глаз. Джаваль глубоко задумался. Бронк же, Евгения чувствовала, трепетал как гончая, почуявшая добычу. Всю жизнь он мечтал сразиться с достойным врагом, и вот враг пришел - пришел тогда, когда в его руках еще осталась сила, а ум как прежде остер. Бронк скрывал сам от себя свою радость, уже мечтая вновь встретиться с этим вождем, поразившим его воображение.
  Ее муж, напротив, был зол и встревожен. Он не обратил внимания на предупреждение Евгении, ее рассказ о пушках не произвел на него впечатления, а воспоминания шедизцев он счел преувеличенными. Он раздумывал над тем, что совсем рядом, отделенные горными перевалами, находятся сто тысяч опьяненных быстрым успехом воинов. Всех сокровищ, накопленных погибшим Процеро, не хватит, чтобы удовлетворить их алчность. Обещания их вождя - лишь уловка, призванная тянуть время, пока он будет разрабатывать план дальнейшей кампании и формировать новую армию. И он еще имеет наглость приносить царям официальные извинения!
  Все это Хален высказал Джавалю. Почувствовав волнение старика, Евгения присела на подлокотник его кресла, положила руку на плечо. Она хотела успокоить его, но ей нечем было поделиться - в ней самой спокойствия не было. Она закрыла глаза и постаралась выровнять дыхание, прислушиваясь к негромким голосам мужчин.
  Хален требовал немедля объявить войну незаконному царю и совместными силами напасть на Шедиз. Стремительность обещала успех. Пускай вождь договорился с полководцами, но солдаты вряд ли рады сомнительному товариществу с дикарями. Вторжение сильной и организованной армии с севера посеет панику в войсках, многие шедизцы откажутся сражаться в одних рядах с чужаками. Этот Алекос опасен, его необходимо как можно скорее уничтожить и заодно проучить степняков, чтобы они на долгие годы забыли дорогу в цивилизованные земли.
  Джаваль во всем соглашался с племянником, но напомнил, что решение о начале военной кампании должно быть утверждено Советом. Этот Совет был не чета иантийскому. Если Халену практически всегда удавалось подавлять возражения своих советников и проводить собственные решения, то правитель Матакруса не имел определяющего голоса в высшем правящем органе страны. Для принятия решения требовалось одобрение двух третей членов Совета, причем Джаваль на правах царя обладал тремя голосами, а советников помимо него было восемнадцать.
  Заседание Совета продлилось три дня. Присутствовавший на нем Хален скрипел зубами от злости. Ему позволили выступить, но он не смог повлиять на резолюцию, которую счел оскорблением памяти Амарха и себе лично.
  Совет пятнадцатью голосами против шести отказался от объявления войны. После долгих прений были определены следующие меры. Было решено еще усилить военные гарнизоны на границах с Шедизом и Галафрией и привести войска в состояние боевой готовности. Царь Матакруса обратится к Островам с официальной просьбой о помощи в случае нападения. Численность регулярной армии Мата-Хоруса была не так уж велика - всего около тридцати тысяч копий, - и этим воинам было далеко до иантийцев и крусов, но когда враги исчисляются сотней тысяч, будешь рад любой поддержке со стороны. В Матакрусе войска было около шестидесяти тысяч, но полки были рассеяны по южным территориям и побережью, любое ослабление военного присутствия в этих провинциях грозило бунтом местного населения, так что помощь островитян оказывалась необходима. Никто из правителей северных стран и представить себе не мог, что столь неожиданно может возникнуть опасность вступить в войну с сильным врагом. Вождь сказал, что кочевники не полезут в горы. Что ж, может быть, и так, но граница с Матакрусом проходит по равнине. На карте это линия в четыреста тсанов длиной между истоками Моруса и Гетты, а в реальности - призрачный рубеж, обозначенный военными постами, стоящими в последних отрогах Шедизских гор, лугах, лесах, по краям болот, на берегах мелких рек. Чтобы надежно защитить его, потребуется целая армия!
  Бронк должен возвратиться в Этаку и приложить все усилия к слежке за Алекосом. Среди его осведомителей были и слуги дворца, и крестьяне, и солдаты. Он проследит за новым царем и постарается предугадать его действия.
  Опасаясь за торговлю и желая сохранить все достижения последних лет, Совет Матакруса принял решение признать законным воцарение нового правителя, тем более, что у Процеро не осталось близких родственников и, следовательно, претендентов на трон. Совет согласился также подтвердить священные договоры, если новый царь действительно, как обещал, не захочет ничего менять в системе обмена металлами и прочими ценностями.
  Получается, Матакрус малодушно отказался от мщения за убийство Амарха, лишь бы сохранить доходы казны и стабильность на собственной территории. Старый Джаваль Хиссан уже не имел прежнего авторитета среди своих людей - решение Совета доказало это в полной мере. Хален был удручен. Тщетно он старался убедить членов Совета, что промедление грозит обеим странам большими бедами в будущем. Высокие чины не желали рисковать без достаточного повода, а смерть наследника они таким поводом не считали. Это были не воины - чиновники, и их заботило не соблюдение офицерских традиций, а собственное благополучие. Военный конфликт непременно спровоцировал бы волнения в южных провинциях, чего, по их мнению, нельзя было допустить. Хален впервые столкнулся с этой стороной власти в Матакрусе, и она ему очень не понравилась. Он не желал бы встретиться с подобным сопротивлением на родине и поспешил сделать выводы. Как бы то ни было, он покинул Рос-Теору проигравшим.
  
  16.
  Евгении не пришлось внушать мужу мысль о необходимости смены стиля управления. Переворот в одном соседнем государстве и боязливая политика другого сильно повлияли на Халена.
  От нового правителя Красного дома он не ждал ничего хорошего. Не мог простить ему смерти брата, несмотря на неоднократно принесенные извинения и богатые дары, которые тот прислал в знак дружбы и уважения. Бронку при дворе Этаки приходилось проявлять чудеса дипломатии, чтобы нивелировать холодность своего господина. Впрочем, он редко встречался с новым царем. Тот подобно вихрю носился по объединенной стране, наводя порядок, строя новые города, переселяя людей с места на место десятками тысяч. Большинство кочевников ушли в степь, но часть осела в Галафрии. Что касается шедизцев, Бронк писал, что они души не чают в новом правителе, воздают ему почести как олуди и ради него готовы терпеть и кочевников, и что угодно. Военачальники и высокие чиновники забыли свои распри и изо всех сил помогают строить сильное государство. Дошло до того, что в первые же месяцы после воцарения Алекоса в страну начали возвращаться покинувшие ее много лет назад жители.
  Да, время шло, а новоявленный правитель не доставлял соседям никаких хлопот. Его послы при дворах Киары и Рос-Теоры - по происхождению коренные шедизцы - были вежливы и неназойливы. Он соблюдал договоры и не напрашивался на дружбу. С Бронком он был неизменно приветлив и пару раз даже спрашивал у него совета по поводу проводимых реформ. В своих письмах Бронк старался придерживаться нейтрального тона, но Халену было ясно, что он симпатизирует правителю Шедиза.
  Евгению дела южных стран нисколько не увлекали. Государственная стратегия не входила в сферу ее интересов. Ей вполне хватало ежедневных задач, которые она должна была решать. Среди людей, приходивших к ней за помощью, встречались шедизцы, но она никогда не спрашивала их о том, как изменилась их жизнь при новом повелителе, и о нем не спрашивала тоже. Его имя и туманная информация о примененных им пушках ненадолго привели ее в сильнейшее волнение, однозначно указав место, откуда он пришел. Однако она не захотела слушать и предпочла не будить лиха, пока спит тихо.
  Она с радостью забыла бы об этом человеке навсегда, но Хален не забывал. Однажды он прямо спросил ее:
  - Как ты думаешь, этот Алекос действительно олуди?
  Стояла глухая зимняя ночь. За окном бесновался ветер, дождь стучал в закрытые ставни. В их спальне было совсем темно. Хален не различал во тьме ее лица, но она очень хорошо видела его хмурую задумчивость. После этого вопроса настал ее черед задуматься.
  - У меня есть только два аргумента в его пользу: его имя и слухи о его оружии. В моем мире это имя было распространено последние две с лишним тысячи лет. Последствия осады тоже очень говорящие. Пушки нанесли бы стенам точно такие поражения, как описывал Бронк. Впрочем, мы с тобой не видели этих стен, а перепуганные жители Этаки могли что-то напутать или преувеличить.
  Он положил себе на грудь ее руку. Некоторое время она слышала его тихое дыхание в темноте.
  - Два аргумента за. А против - тот факт, что ни в одной хронике, ни в одной книге не зафиксировано одновременного появления двух олуди. К тому же олуди всегда приходили к Вечному камню. Не бывало такого, чтобы кто-то появился в другой стране.
  - Какие у нас основания считать его олуди? Слова Бронка? Они не истина в последней инстанции. Этот человек ведет себя как царь, как очень хороший царь, но ничего достойного олуди он пока не сотворил.
  - Как царь... Да, ты права, - прошептал он.
  Евгения начинала понимать, что его гнетет, - все то же старое стремление быть лучше всех, быть первейшим и сильнейшим.
  - Я могла бы съездить туда, - сказала она.
  Хален приподнялся, удивленно воззрился на нее в темноте. Она неохотно повторила:
  - Как у олуди, у меня есть право на знакомство с Алекосом. Эта встреча позволит мне узнать, кто он, откуда пришел. Может быть, я смогу проникнуть в его планы...
  Хален перебил:
  - Даже будь у тебя повод для такой встречи, я ни за что не отпустил бы тебя. С ума сходил от беспокойства, когда ты гостила у Процеро, а этот человек в сто раз хуже него.
  - Риск оправдан, если он дает шанс больше узнать об Алекосе.
  - Я не отпустил бы тебя, даже если б он прислал приглашение, - повторил Хален. - Но он не пришлет. А мы уж тем более не станем зазывать его в гости!
  Евгения вздохнула с облегчением. Одна мысль о встрече с царем Шедиза приводила ее в трепет.
  - Он у власти уже полтора года, - напомнил Хален, - и все еще не женат. Бронк говорит, он не пропускает ни одной юбки, не брезгует и мальчиками. Впрочем, в Шедизе это обычное явление. Детей он еще не успел наделать. Скоро ему понадобится наследник, если только он действительно собирается строить крепкое государство.
  - Ты в этом сомневаешься?
  - Я не знаю, что думать. Он до сих пор кажется мне авантюристом-однодневкой. Возможно, это оттого, что на первых порах ему столь явно сопутствовала удача. Расскажи-ка подробней про эти пушки. Как они устроены? Мы можем сделать такие?
  Евгения рассмеялась.
  - Ох, Хален... Я в Ианте уже столько лет, давно забыла все, что когда-то знала. Остались лишь неясные воспоминания. Для пушек нужна специальная смесь... порошок из нескольких веществ, соединенных в определенных пропорциях, который взрывается, если его поджечь. Я понятия не имею, из чего он состоит. В Ианте и Матакрусе таких составов нет. Конечно, можно дать специалистам задание поэкспериментировать. Но сколько пройдет времени, прежде чем они создадут смесь, подходящую для подобного оружия? Для него также нужен особый сплав, потому что не каждый металл выдержит такие нагрузки. Это целая индустрия, которой в Матагальпе просто не существует. Вспомни, ты велел Бронку найти эти орудия или хотя бы их следы, но он не нашел ничего.
  - Если б у меня было такое оружие, я бы тоже поспешил в мирное время запрятать его подальше.
  - Так ты все же ждешь атаки со стороны Шедиза?
  - Не знаю, - вздохнул он. - Поводов для волнения вроде бы нет. А в одном я даже благодарен Алекосу - гибель Процеро избавила меня от необходимости женить Нисия на какой-нибудь из его дальних родственниц. Но что-то подсказывает мне, что наш сосед еще преподнесет сюрпризы. А что говорит твоя интуиция, олуди?
  Она поудобнее устроилась в его объятиях и пробормотала, закрыв глаза:
  - Она говорит, что не желает больше ничего слышать об этом человеке. Давай спать!
  Хален поцеловал ее в ухо. Его борода щекотала ей шею. Евгения спокойно заснула в кольце сильных рук. Вера ее в мужа была безгранична и не омрачалась никакими сомнениями. Пока он рядом - ей ничего не грозит, а значит, и в стране все будет хорошо. В этом заключении не было большой логики, но ведь она выводила его не умом, а той самой интуицией, на которую так рассчитывал Хален.
  Он стал больше времени проводить в Киаре. Провел реформу судебной системы, назначив верховного судью, и предпочитал отныне вызывать губернаторов к себе, вместо того чтобы ездить по провинциям. Но во все гарнизоны он выезжал, и очень часто: устраивал бесконечные смотры и состязания, даже дважды провел всеобщие военные сборы, оторвав от работы всех мужчин страны, способных носить оружие. В былые времена царь Процеро, ревниво следивший за соседями, непременно выразил бы возмущение подобными действиями, усмотрев в них покушение на собственную безопасность. Царь Алекос проигнорировал их. Бронк писал, что ему было не до того: он все свое время посвящал новым стройкам. Похоже, строительство оказалось самым сильным его увлечением. Он лично создавал проекты жилых домов, заводов, мостов и требовал, чтобы все это возводилось по всей стране в кратчайшие сроки. Джаваль и Хален с юмором обсуждали это в личной переписке, а Калитерад строчил длиннейшие описания новостроек, присылал рисунки и даже стихи, которые благодарные шедизцы посвящали своему царю-созидателю.
  - Ты веришь, что он олуди? - не удержавшись, спросила Евгения Ханияра.
  И неожиданно услышала в ответ:
  - Да.
  Она изумленно уставилась на старика. Они находились в его кабинете при храме. Стоя за высоким столом, Ханияр подписывал бумаги с распоряжениями. Отложив перо, он поднял голову.
  - Но как же так, - заикаясь от изумления, проговорила Евгения. - Он пришел не вовремя и не так, как все порядочные олуди!
  - В книге 'Циферблат судьбы' есть такие слова: 'Олуди не ходят старыми путями'. Беда мудрецов в том, что они требуют от жизни точного следования ими же придуманным образцам, чего она никак не может им дать. Шедизцы в этом смысле оказались прозорливее нас. Они, как и мы, ждали прихода следующего олуди в тридцать втором веке. Причем, заметь, в отличие от нас они ждут не кого-то, а возвращения олуди и великого царя Хасафера - того самого, от прихода которого страны ведут отсчет своей истории. И несмотря на неправильные время и место, они поверили, что Алекос и есть тот, кого они ждали.
  - Ты утверждаешь, что он - тот самый олуди, что почти три тысячи лет назад впервые объединил страны?
  - Этого я не могу утверждать и думаю, что даже он сам никогда не сможет предоставить этому доказательства. Но он олуди. Да.
  - Почему же? - спросила она в отчаянии.
  - Подумай сама, Евгения. Твой кругозор шире, чем у остальных, и ты без труда прозреваешь даже скрытую истину. Просто заставь себя думать.
  Евгения молча смотрела на него, и, вздохнув, Ханияр принялся расхаживать по залу.
  - Он появился в степях в пятьдесят пятом году. Всего через два года он завоевал Галафрию. Два года для объединения сотни вечно воюющих друг с другом племен - это невероятный срок. А с каким оружием он это сделал? Все эти века степняки не могли продвинуться дальше на север отнюдь не из-за страха перед горами, а из-за того, что их мечи и копья не могли сравниться с нашей сталью. Значит, Алекос дал им новое оружие. Те же пушки - ты ведь сама говорила, что для них требуется особый металл. Конечно, можно предположить, что они - изобретение Мата-Хоруса, но даже среди островитян не найдется таких дураков, чтобы дать подобное оружие варварам. Я думаю, Алекос принес их секрет оттуда, откуда пришел сам. Смотрим дальше. Всего за полтора года его правления в Шедизе выросли новые заводы, поднялся уровень жизни, так что даже обиженные прежней властью эмигранты спешат вернуться под его руку. Это о многом должно говорить тебе, ведь ты и сама сделала за последние годы больше, чем Хален и Барахия вместе взятые.
  Ханияр остановился, пристально взглянул на Евгению. Она не могла говорить и сделала ему знак продолжать.
  - Быстрота, стремление созидать - раз, - сказал он. - Его обращение с людьми - два. В самом начале он убирает со своего пути Амарха. Неважно, было то нападение спланировано им заранее или оказалось счастливой случайностью, в любом случае оно показало, что судьба и небо - на его стороне. Процеро посылает ему навстречу Нурмали, который давно мечтает о власти. Я уверен, Нурмали отправился в этот поход, надеясь разгромить врага, обрести доверие солдат и, вернувшись в Этаку, попытаться силой захватить власть. И что происходит? После встречи с Алекосом он преклоняет колено, приносит ему присягу и помогает завоевать трон, на который метил сам! Это было полтора года назад. Что мы слышали о Нурмали за это время? Только то, что он верно служит новому господину, не помышляя более о единоличной власти. Бронк! - воскликнул Ханияр так неожиданно, что Евгения вздрогнула. - Я в жизни не слышал, чтобы Бронк говорил о ком-либо в таком тоне. Он видел столько правителей, столько притворства, но он верит, что Алекос - олуди!
  - Все это не доказательства, - дрожащим голосом сказала Евгения.
  - А что для тебя - доказательства?
  - У меня есть моя сила. Я могу видеть и слышать. Могу исцелять. Он - не может!
  - Об этом нам доподлинно неизвестно, - возразил Ханияр. - И не забудь, что не все олуди обладали этим даром.
  Она покачала головой.
  - И что же теперь, Ханияр? К чему ты ведешь?
  - Нам нужно быть готовыми к чему угодно...
  Она стукнула кулаком по столу, гневно выпрямилась.
  - Ну уж нет. Я - олуди. Я - богиня. Не для того я столько лет работала не покладая рук, чтобы теперь услышать, что мне нужно быть к чему-то готовой. Все будет так, как я захочу!
  Священник улыбнулся, подошел и обнял ее.
  - Ты несешь благословение всему, к чему прикасаешься. Рука неба сопровождает тебя во всем, и потому ты не ведаешь неудач. Я буду молиться, чтобы так было и впредь.
  В его последних словах ей послышалось предостережение, но она не пожелала прислушаться.
  ***
  Зимой 2759 года в замке праздновали еще одну свадьбу. Нисий женился на Лунде - дочке Торжиса Эгвада, губернатора Ферута. Хален мог найти для сына невесту знатнее, но Нисий, знавший девушку еще по службе своей в Ферутском гарнизоне, не желал никакую другую, и отец в конце концов уступил. Он подарил молодым домик у водопада и строил для них большой дом в Киаре.
  А весной 2760 года Бронк без предупреждения приехал в Киару. Евгения, только-только вернувшаяся из Иль-Бэра, занималась лечением Халена, который подхватил лихорадку на болотах близ Фарады, где провел последний месяц. Дикари уже давно вели себя мирно - насколько это слово вообще к ним применимо. Их вылазки становились все более редкими, и царь, заскучав на берегу, отправился на болота охотиться, где и заболел.
  Болезнь была несерьезна, рядом с олуди невозможно было всерьез занедужить. Евгения заварила горькой коры, заставила мужа пить этот отвар несколько раз в день и пообещала, что если он не будет отходить от нее дальше чем на десять шагов, то через два дня поправится.
  Хален с чашкой горького питья в руках сидел на скамье в углу площадки, давая советы жене, которая фехтовала на мечах с Венгесе. Тренировалась она теперь редко и без особого интереса, однако Венгесе все же приходилось тяжело.
  - Она будто знает каждый мой выпад заранее, а двигается так быстро, что глаз не успевает за ней, не говоря уж о теле, - признался он, вытирая пот со лба. - Я не могу застать ее врасплох!
  Забывшись, Хален протянул ему свою чашку, Венгесе глотнул, закашлялся, пролил лекарство на пол.
  - Что за зелье!
  - Прости, дружище. Из головы вылетело! - улыбнулся Хален.
  Он с удовольствием посмотрел на свою царицу. Она беседовала с беременной Ливой, опустив к земле руку с мечом, стройная и сильная, в кожаном платье без рукавов, что так славно облегало ее высокую грудь, свободно сборило на тонкой, как у юной девушки, талии. Она была лишь немного ниже Венгесе, и мечи их весили одинаково, но она поднимала свой уверенно, как заправский воин. Почуяв его взгляд, Евгения повернулась к мужу. Безупречный овал лица, длинные четкие брови взлетают к вискам, как крылья ласточки, и в обращенном к мужчинам взгляде - извечная любовь. Но, как всегда, что-то в ее нежном и гордом лице опять полоснуло его по сердцу болью. Было в нем что-то трогательное, беззащитное, как отзвук давно ушедшего или еще не пришедшего страдания, напоминания о той тоске, которая крепче брачных уз привязывала ее к нему. Это сочетание силы и хрупкости заставляло его оберегать ее от всех возможных бед, как ребенка, - точно так же, как Сериаду и Алию.
  Евгения вдруг насторожилась, на ее лице появилась тревога. Она обернулась к ограде. Хален тоже повернул голову и увидел неторопливо шествующего к ним Бронка. Скрипнула калитка, застучали по доскам каблуки. Бронк похудел и почернел, сразу напомнив Халену, каким был много лет назад, после гибели сына. Мундир болтался на его плечах, но сапоги были начищены и седые волосы тщательно уложены. Он поклонился царю и царице, пожал руку Венгесе.
  - Бронк, дружище! Я рад тебя видеть. Но что случилось, почему ты вот так, без предупреждения?
  Хален улыбнулся было, но улыбка быстро сползла с его лица.
  - Та-а-ак... - протянул он. - Дай я угадаю. Твой любимый царь шедизский, похоже, чем-то тебе не угодил. Я же говорил, что он еще заставит нас понервничать. Рассказывай!
  - Позвольте присесть, государь, - Бронк опустился на скамью рядом, с наслаждением вытянул ноги. Хален дал ему свою чашку, и он, не поморщившись, выпил темный отвар. - Лекарство от лихорадки? Именно то, что мне нужно, ибо я сгораю от стыда. Я вынужден просить вас отстранить меня от государственных дел, мой повелитель.
  - Да рассказывай же!
  - Меня и Мооса Намаана выставили из Шедиза. Оба посольства закрыты, нам дали двадцать часов на то, чтобы покинуть страну. Думаю, в эту минуту войска Алекоса уже вторглись далеко на территорию Матакруса.
  Хален побагровел до синевы, так что Евгения испуганно вскрикнула. Почти сразу же он побледнел - опять же до синевы, вскочил и в бешенстве потряс кулаками над головой Бронка. Присутствие женщин не помешало ему выругаться от всей души.
  - ...мать! - еще раз в ярости крикнул он. - Чтоб мне пропасть, я даже рад этому! Не говорил ли я этим идиотам, что они дождутся беды?
  Бронк, опустив голову, выждал, пока вспышка гнева спадет.
  - Выслушайте меня, государь. Нас очень ловко обвели вокруг пальца. Я думал, что знаю все, что происходит в стране, а оказалось, ни знал ничего.
  - Подожди, - перебил царь. - Венгесе, вели немедленно привести Корсали!
  Талант рассказчика не изменил Бронку и сейчас. Хален вновь сел, Лива велела слугам принести плетеную скамью для царицы. Венгесе, отдав распоряжение немедленно пригласить в замок шедизского посла, вернулся еще до того, как Бронк закончил свою историю.
  Просьба, а точнее, приказ явиться в Красный дом поступил утром, когда посол только заканчивал свой туалет. Это его насторожило: царь Алекос никогда не приглашал его. Наоборот, это ему приходилось каждый раз подолгу добиваться аудиенции у неуловимого шедизского владыки. Последний раз одернув перед зеркалом мундир, он в сопровождении секретарей отправился во дворец.
  Красный дом сильно изменился за два года после смерти Процеро. От царского дома остался лишь фасад с порфировыми колоннами. Алекос не нуждался в предметах роскоши, которыми окружал себя его предшественник. Исчезли ковры, статуи, драгоценные люстры, мягкие диваны. Голые покои дворца напоминали теперь казарму. Правда, оружие на их стенах восхищало Бронка. Что ни говори, у Алекоса был вкус к красивым вещам, пусть и выражался он всего лишь в любви к мечам, топорам и щитам.
  Царь принял его в малом зале. Он давно уже не носил оленью шкуру. Но чем дольше Бронк общался с ним, тем сильнее ему казалось, что тот надел на себя личину леопарда - хитрого, беспринципного леопарда, что притворяется честным малым, но не дает себе труда скрывать презрение ко всем, кто его окружает. Это открытие даже льстило достойному мужу, поскольку он догадывался, что таинственный вождь не перед каждым открывает свое истинное лицо. Бронк никогда не писал о своих подозрениях Халену, потому что ему было абсолютно нечем их подкрепить. Каждая встреча с шедизским царем оставляла у него ощущение обмана, насмешки благодаря какому-нибудь одному-единственному взгляду Алекоса или вдруг, на пару мгновений, изменившемуся тону голоса. Это невозможно было объяснить словами: в разгар серьезной беседы правитель мог неожиданно широко улыбнуться в ответ на тонкий вопрос, будто откидывался занавес, за которым скрывалось... Что? Бронк не знал этого до сих пор. И сейчас царь встретил его той же самой улыбкой, которая так радовала Бронка и так его настораживала.
  - Приветствую тебя, друг мой. Благодарю за то, что откликнулся так быстро. Впрочем, у тебя, скорее всего, не было выбора.
  Как всегда, Калитерад не мог отвести от него взгляда. Алекос был высок, с развитым телом прирожденного воина. Кожаная туника без рукавов не скрывала, а лишь подчеркивала мощную мускулатуру - чересчур мощную для царя. Можно подумать, что он каждый день берет приступом баррикады и сражается с толпами врагов. Его тело было молодо, да и на лице не виднелось ни одной морщины, и все же, глядя в это хищное, гордое орлиное лицо, Бронк каждый раз будто бы видел себя, каким он отражается в зеркале. На лице этого человека, признанного его подданными олуди, читалось аристократическое высокомерие и легкая насмешка. Казалось, жизнь его забавляет, как она часто забавляла самого мудрого старого Бронка, считавшего, что он уже видел все на свете и его ничем нельзя удивить. Бронк давно ничего не боялся. Благородство и гордость, часто сопровождавшие облеченных властью людей в этом мире, были присущи ему от рождения, и он просто не мог опасаться попасть в неудобное положение. Для него не существовало неудобных или неприличных положений - он научился чуять их и избегать еще в молодости. Этот загадочный человек, что сейчас с добродушно-лукавым видом смотрел на него, был точно таким же, мало того - он считал себя мудрее старого Бронка! Это заводило старика и вызывало острую симпатию. Бронк никогда не предал бы интересы своей страны, он любил Халена как родного сына, но не мог не восхищаться правителем Этаки. Глядя в глубокие черные глаза, он ответил:
  - Я всегда счастлив говорить с тобой, повелитель. Чем же вызвана столь поспешная встреча?
  - Я только что объявил войну Матакрусу. Твой коллега вышел отсюда несколько минут назад. Ему было велено сегодня же покинуть страну. С тем же приказом я обращаюсь к тебе. Я закрываю посольства Матакруса и Ианты. Тебе и твоим сотрудникам дается двадцать часов на то, чтобы выехать за пределы Шедиза.
  Бронк гордился собой. Ни один мускул не дрогнул на его лице при этом ошеломляющем известии. Алекос одобрительно улыбнулся, когда посол с изысканной вежливостью произнес:
  - Будет ли мне позволено осведомиться о причинах столь неожиданных действий?
  - Эти действия неожиданны и поспешны лишь для вас. Операция готовилась уже много месяцев.
  - Каковы же твои цели?
  - Моя цель - весь континент.
  Бронк поднял брови.
  - Очень смелое заявление. Я передам его моему царю.
  - Передай, что его черед придет после Матакруса. У него еще есть время подготовиться.
  - Последний вопрос, государь. Понадобился ли тебе хоть какой-то предлог для объявления войны сильнейшей державе Матагальпы?
  Алекос еще раз улыбнулся. Его выразительное лицо сияло довольством.
  - Никакого. Война объявлена, потому что я намерен покорить весь континент и создать великую империю.
  В этом мире не знали такого слова, но Бронк его понял. Еще ни одному правителю со времен олуди Хасафера не приходила в голову безумная мысль объединить страны под общим руководством. Сама идея эта показалась Бронку бессмысленной. Но вид Алекоса исключал версии его безумия или глупости. Стоя перед ним и глядя ему в глаза, Калитерад поверил: этот человек действительно собирается завоевать весь мир. Сейчас Бронк уже не понимал себя, но в ту минуту он готов был аплодировать храбрецу, бросившему вызов сразу двум опаснейшим противникам.
  Он коротко поклонился.
  - Я буду счастлив встретиться с тобой на поле боя, государь.
  - Льщу себя надеждой, что твои ожидания сбудутся. Желаю удачи.
  Бронк еще раз изумленно посмотрел на этого необыкновенного человека и уверенным шагом покинул зал. Но, сев в свой экипаж, он безвольно обмяк, чувствуя, как трясутся руки и останавливается сердце.
  Через десять часов весь штат посольства выехал в сторону Ианты.
  Возбуждение, охватившее Калитерада в последние часы его пребывания в Этаке, прошло, и теперь он был растерян.
  - Я уверен, он не лгал, говоря, что нападение на Матакрус было спланировано заранее. В конце концов, что я знаю о Шедизе? Он запустил несколько заводов якобы для выпуска строительных материалов, но вполне может быть, что на них производится оружие. Охраняют их так, что птица мимо не пролетит, у наших агентов не было ни малейшей возможности хоть что-то о них узнать. Множество предприятий появилось в Галафрии. Островитяне клянутся, что не имеют с ним дела, однако, кто знает, вдруг кто-то из их специалистов работает на этих заводах! Многие тысячи кочевников вернулись в свои степи, но по его призыву они могут появиться в Матакрусе. Пользуясь внезапностью, он способен быстро захватить южные провинции. Там даже не нужно будет оставлять солдат - все его сто двадцать тысяч пройдут через эти земли прямо к Гетте!
  - Немедленно объявляем мобилизацию, - сказал Хален. - Его нужно остановить раньше, чем он достигнет Гетты.
  Прибыл начальник киарской полиции вместе с растерянным шедизским послом, который явно ничего не знал и оказался шокирован последними событиями больше всех. Халену не оставалось ничего иного, как отправить его прочь. Рашил заикнулся было об аресте, но царь лишь пожал плечами. Если кто из иантийских шедизцев и знал о планах Алекоса, так не Корсали, и тот определенно не шевельнет и пальцем для освобождения своего посла.
  Мужчины пришли в сильнейшее волнение. Назревала война - первая настоящая война за пятьдесят лет! Бронк немедля отправился в Дом провинций составлять план кампании. Нужно было вызвать в столицу членов Совета, отдать приказ о мобилизации и списаться с Шурнапалом. Даже Пеликен попросил у Евгении разрешения присоединиться к царю, надеясь оказаться хоть чем-то полезным.
  Она поднялась в свои покои. Навстречу выбежала Эвра.
  - Можно мне в город? Нужно рассказать родителям обо всем, что случилось!
  Евгения махнула рукой. Необходимость заниматься будничными женскими делами в то время, как свершались большие события, привела ее в состояние нервозной растерянности. Все ее мысли сейчас были заняты одним: Хален уезжает на войну! Он ни словом не намекнул, что намерен возглавить поход, но это было ясно, как день. Примчалась Алия, затараторила с порога - для нее последние известия были лишь развлечением, рассеявшим скуку будней.
  - Помоги-ка лучше снять платье, - попросила царица.
  Девушка стянула с нее кожаное платье, крикнула Ливу, спрашивая, наполнена ли ванна.
  - Отец поедет туда? Он будет сражаться? И все гвардейцы поедут с ним?
  - Думаю, что так. Но это будет еще не завтра.
  - Наверное, Нисий заедет к нам... - протянула Алия.
  Евгения перебила:
  - Его Хален точно не возьмет с собой! Я не позволю!
  Во дворе слышались громкие крики. В одной рубашке Евгения подошла к окну, посмотрела вниз. Свободные от дежурства гвардейцы радовались предстоящему походу, колотя в щиты и горланя боевые песни. Кто-то уже бросился в казарму за доспехами, будто боялся не успеть. Слуги собирались группами по углам. Даже стражники на стене, обязанные обходить каждый свой участок, - и те покинули посты, столпились в караулке, обсуждая новости. Когда царица спустя четверть часа спустилась в Большой зал, к ней со всех сторон устремились люди. Вдвоем с Махмели ей с трудом удалось навести порядок.
  - Да, поход будет, - объявила она. Слуги и офицеры загалдели было, но она подняла руку, призывая к тишине. - Поэтому у всех нас сейчас много дел. Хвастаться не совершенными пока подвигами будете потом. Вы, - она обратилась к гвардейцам, - ступайте собираться. Позаботьтесь о лошадях. Не мне вас учить. Поварам - запасать продукты в дорогу. Пойдемте, Махмели, нам нужно многое успеть.
  Пехота выступила уже через два дня. Хален задержался, дожидаясь приезда в Киару всех членов Совета. Впрочем, те лишь одобрили озвученные им решения. Царь возглавил уходящее войско. Первый министр Рашил Хисарад снова принял на себя обязанности управителя страны. Бронк был назначен командующим оставшимися в Ианте военными силами. Полки Киары, Дафара и Готанора должны были соединиться в верховьях Гетты, перейти ее на кораблях и задержать продвижение армии противника к густонаселенным и богатым северным провинциям Матакруса, а также защитить иантийские рубежи.
  У городских стен Ханияр и Евгения торжественно проводили воинов, благословив их и совершив все положенные обряды. Хален наклонился к жене с прощальным поцелуем, ободряюще улыбнулся. Теперь, когда больше не нужно сомневаться и гадать о правильности выбранного пути, он тоже радовался будущим битвам. Душой он уже был в Матакрусе. Подняв руку в прощальном жесте, она смотрела, как стройные ряды всадников уходят по Ферутской дороге, и по щекам ее текли слезы. Прошли солдаты, проскрипели колеса фургонов, и в поднявшейся пыли долго еще бежали за войском городские мальчишки. Ханияр ополоснул руки в серебряном тазике, что поднес младший служка, чихнул - пыль добралась и до холма, на котором они стояли.
  - С годами ты становишься все чувствительней, Эви, а ведь должно бы быть наоборот.
  - Это естественная женская грусть. Нам не понять мужчин, что с радостью спешат навстречу смерти. Они все были такие веселые, Ханияр! Их сердца пели от счастья, будто каждому заранее пообещали победу в битве и высокую награду! Неужели только женщины видят, что многие из них не вернутся домой?
  - Пойдем в город. Здесь слишком жарко, а я уже не в том возрасте, чтобы часами стоять на солнцепеке, - он приобнял ее, жестом велел служке оставаться позади. - Мне понятна твоя печаль. Женщина стремится сохранить то, что имеет. Так уж она создана, - сохранять мир, и семью, и будущее, каким она его представляет. Но мужчине мало того что есть, его цель - всегда стремиться к новому. А новое неизменно несет разрушение прежнего уклада...
  - Все это кажется таким понятным, когда просто думаешь об этом, - сказала она, глядя под ноги, на затоптанные подошвами множества сапог цветы. - Но когда будущее ломится в мою дверь и не спрашивает о том, чего я хочу, - все твои, Ханияр, рассуждения совсем иначе воспринимаются. Я бы предпочла ничего не менять, ни к чему не стремиться, лишь бы Халену ничто не угрожало.
  - Может быть, мы слишком расслабились, забыли о том, что жизнь это война. И этот вождь послан нам как предупреждение...
  - Неправда! Жизнь есть стремление к миру. Разве последние годы не доказали это? Посмотри вокруг! - она обернулась, указывая на поля и сады. - Люди сыты, они уверены в завтрашнем дне. Твои храмы не дождутся в дни войны таких подношений, как сейчас. Когда-нибудь сегодняшнее время назовут золотым веком Ианты. А война - это постоянный страх, выгоду от которого получают единицы мерзавцев. И ты говоришь, что в этом - смысл жизни?
  - Ты сказала: когда-нибудь наше время назовут золотым веком. Ты и сама знаешь, что ему не длиться долго. Для того, чтобы жизнь всегда оставалась такой, как сейчас, нужно сначала изменить суть человека. Возможно ли это? Сомневаюсь. Во всяком случае, я вряд ли доживу до того дня, когда мужчины начнут думать о войне так, как ты.
  - Зачем ты это говоришь? - Евгения схватила Ханияра за руку, впилась глазами в глаза. - Ты что же, думаешь, что наше время прошло? Наши воины падут в битве с врагом, и на земли Ианты придут дикие орды? Ты это ждешь?
  Они дошли до городской стены. Ханияр коснулся рукой надежного камня.
  - Надеюсь, этого не случится, - сказал он. - Я буду молиться денно и нощно, прося небеса о помощи и защите. Но мы только люди, и ты тоже, Евгения. Твои слезы - знак того, что ты осознала свое бессилие перед судьбой. И в том, что это произошло так поздно, тоже вина последних счастливых лет. До сих пор тебе все удавалось, ни разу не пришлось смиряться с тем, что тебе неугодно. Но судьба беспощадна к олуди так же, как к простым смертным. Скоро ты это поймешь.
  - Как ты жесток!
  - Напротив, я стараюсь поддержать тебя и облегчить неприятные открытия, которые тебя ждут в будущем. Жестока сама жизнь, а мы почти забыли об этом.
  Она вытерла слезы, оглянулась, подзывая Пеликена. Ей с трудом удалось подавить чисто женское желание обидеться. Ханияр нередко на правах наставника говорил ей малоприятные вещи и со стариковским высокомерием учил жизни. Чаще всего Евгения почтительно выслушивала его наставления и поступала по-своему. Но сегодня его слова были особенно обидны. 'Потому что они правдивы', - сказала она себе. Но она не имела права сомневаться, не имела права опускать руки, особенно теперь, оставшись одна. Она тряхнула головой и постаралась отбросить пугающие мысли.
  
  17.
  Замок и прежде оставался без хозяина, но никогда еще царица не чувствовала себя такой одинокой. Уехали Хален, Венгесе и офицеры. Пеликен и трое ее гвардейцев ходили хмурые. Бронк не появлялся в Киаре - у него было много дел в гарнизонах. Евгению окружали одни женщины, нередко утомлявшие ее своим многословием. Она с трудом улыбалась в ответ на бесконечные монологи Армины Хисарады и щебетанье Алии. Лива, будучи на последних месяцах беременности, проводила мужа в Матакрус и уехала к его родителям в Готанор. Муж Эвры был в Феруте, в полку Эгвада, двухлетний сын жил в Киаре у бабушки с дедушкой, и Эвра пообещала, что никуда не уедет от госпожи.
  Евгения мечтала повидать Айнис, но время дружеских визитов прошло. У Камакима было множество обязанностей по службе, да и Айнис не рискнула бы покинуть Рос-Теору сейчас, когда обстановка в Шурнапале немногим отличалась от полей сражений. Она слала письма, в которых рассказывала какую-то чепуху о детях и погоде. Вероятно, почта влиятельных людей Матакруса кем-то отслеживается, решила Евгения. Это было неудивительно - после смерти Амарха и памятного Совета двухлетней давности власть в Шурнапале переходила из рук в руки. Различные партии вели между собой борьбу, а авторитета царя Джаваля хватало лишь на то, чтобы отдавать формальные приказы. Он почти не выходил из своих покоев и отказался от помощи олуди. Каждое заседание Совета превращалось в бесконечное выяснение старых и новых обид, государственные дела не решались. Члены Совета не смогли даже назначить главнокомандующего армией, обороняющей от захватчиков южные территории, поскольку каждая партия выдвигала своего кандидата.
  - Ставлю тысячу росит на то, что и добравшись до линии фронта военачальники будут биться друг с другом вместо того, чтобы воевать с врагами, - говорил Рашил Хисарад.
  В день годовщины смерти свекрови Евгения решила побывать на кладбище. Уже выехав из города она вдруг сообразила, что такая поездка в то время, как иантийские войска еще находятся в пути, может оказаться плохой приметой. В последнее время она была настолько удручена, что расстроилась при этой мысли, - а ведь еще несколько месяцев назад восприняла бы ее как глупость! Среди простых людей махровым цветом цвели самые дикие суеверия, и наверняка кто-то не преминет испугаться такому совпадению. Евгения лучше, чем кто-либо другой, знала цену приметам. Большинство из них ничего не стоили, будучи порождением народной фантазии, но к некоторым даже она относилась с вниманием. Впрочем, сегодняшнее посещение кладбища означало лишь, что ее плохому настроению требовалась подпитка со стороны.
  Кладбище располагалось к западу от города. Ветерок играл ветвями деревьев, растущих меж рядов белых могильных плит. Евгения зашла в кладбищенскую оранжерею и нарезала фиолетовых ирисов, которые принято возлагать на могилу. Притихшая Алия несла корзину с дарами. В сопровождении Пеликена женщины прошли по осененной персиковыми деревьями аллее к семейному кладбищу Фарадов. Саркофаги членов царской семьи покоились не под скромными плитами - над каждым был возведен маленький, но роскошный склеп с портретом и именем того, чьи останки лежали под ним. Остановившись у склепа матери Халена, Евгения положила цветы на козырек крыши и, протянув к земле руки, прочитала молитву. Алия шепотом повторила за ней слова, достала дары, которые иантийцы приносили своим предкам: мясо, оливковое масло, мед и вино. Вокруг стояла тишина, лишь шумел ветер в листве, да робко подавала голос невидимая птица. Евгения опустилась на скамью, закрыла глаза.
  - Здесь так грустно! Давай поедем домой! - попросила Алия.
  Евгения поднесла палец к губам.
  - Ш-ш-ш. Садись рядом и просто помолчи.
  Девушка послушно присела, перебирая руками складки платья. Пеликен облокотился на ограду.
  - Тебе не страшно здесь? - спросила Алия, окидывая кладбище широко распахнутыми серыми глазами.
  - Здесь нечего бояться.
  - Духи мертвых...
  - Они ушли в свое подводное царство. Здесь ничего нет кроме деревьев и птиц.
  Девушка поежилась.
  - А как там? Ты видела? Знаешь?
  - Хотела бы знать, - улыбнулась Евгения.
  Алия сделала знак против темных духов, оглянулась словно в поисках поддержки на Пеликена.
  - Ну, иди к нему, - приказала царица. - Ты мне мешаешь.
  Однако, оставшись одна, она продолжала бездумно глядеть на игру теней на барельефах склепа. Ей никогда не требовалась мыслительная работа для того, чтобы понять себя. Она просто смотрела вокруг, ни о чем не думая, а в душе в это время становилось чисто, будто свежий воздух и птичьи трели выгнали из нее все лишнее. Глупый страх Алии развеял печаль Евгении, и она наконец поняла, что же так угнетало ее последние дни. Ей не давало дышать сознание, что больше от нее ничего не зависит. Она видит настоящее, может прозреть прошлое, но будущее ей неподвластно. Она не может ни предвидеть грядущие события, ни тем более повлиять на них. Ханияр был прав: Евгения впервые оказалась беспомощна и не умела с этим смириться. При мысли о новом смелом олуди ее охватывала паника, и еще больший испуг вызывало предположение, что эта паника и есть - предчувствие надвигающегося хаоса. А больше всего злило то, что она не могла быть уверена в собственных ощущениях. 'Я ни в чем не уверена!' - твердила она, и от этих слов опускались руки. Сколько раз Хален говорил, что в трудные времена она станет для него опорой! И вот эти времена на пороге, а она растеряна. Попытаться разбудить свою силу, чтобы иметь оружие против врага? Евгения покачала головой. Невозможно. Это потребует много времени, а кроме того, получив дар предвидения, она утратит что-то более важное. Нет, важнее всего - остаться собой, не дать иному миру себя захватить, потому что тогда она уже не сможет оказать Халену помощь.
  Вот оно, самое главное! Поняв и приняв, что свои возможности ограничивает лишь она сама, Евгения почувствовала, как на нее снисходит покой. Есть вещи важнее войны и важнее будущего, ибо они и есть будущее. Олуди живет для Ианты, и пока она остается здесь, Ианте ничего не грозит.
  Она оглянулась. Пеликен все так же стоял у ограды, постукивая хлыстом по колену. Алия, присев на травку, высвистывала птицу, что пряталась в кроне ближайшего дерева. Когда Евгения окликнула, она, сама как птичка, легко вспорхнула и подбежала к ней - невысокая, тоненькая, с пепельно-русыми курчавыми волосами, окружившими головку сияющим в лучах солнца ореолом.
  На обратном пути царица наконец обратила внимание на Пеликена. Он сопровождал коляску верхом, на его лице застыло брезгливое выражение скуки. Евгения внимательно рассматривала мешки под потухшими глазами, небрежно закатанные рукава рубахи, заметно округлившееся брюшко. И это - Пеликен, самый веселый из царских телохранителей? Он давно уже ни на что не жаловался вслух - правила этикета не позволяли ему выражать госпоже свое недовольство, - но он и не пытался скрыть его, зная, что олуди читает всю правду в душах подданных. Почетная обязанность охранять царицу со временем обернулась для него и трех его товарищей неприятностями. Проводя все время подле нее, они не имели возможности участвовать в жизни мужского военного общества Киары. Они утратили боевые навыки и сноровку, прежние товарищи теперь сторонились их. После начала войны Пеликен стал переживать еще сильнее. Его место, как и место всех уважающих себя царских офицеров, было в армии, а он вместо этого сопровождал царицу по кладбищам и скучал в замке. Сытая жизнь его избаловала: он разленился и не выходил тренироваться на плац даже тогда, когда была возможность. Некогда крепкие мышцы заплыли жиром, лицо обрюзгло от ночных попоек в столичных кабаках.
  Евгения любила Пеликена и не мыслила жизни без него подобно тому, как Хален не смог бы обходиться без Венгесе. Сколько раз она выручала его из опасных переделок, в которые он с донжуанским легкомыслием то и дело попадал! А сколько раз они спасали друг другу жизнь на Фараде! Глядя сейчас на своего верного друга, она ощутила беспощадность времени, отнимающего у лучших людей здоровье и красоту. Какой это был блестящий офицер десять лет назад! Каким огнем сверкали его черные глаза, и как таяли женщины от его улыбки! Хален хохотал над его шутками, а Ханияр грозился услать Пеликена на вечную службу к Фараде за насмешки над святыми отцами. А что теперь? Он так и не женился, товарищи по службе утратили к нему уважение, и соблазнять молодых женщин становится все сложнее. Евгении стало его жалко, она признала свою вину и решила принять меры к восстановлению пошатнувшегося статуса своего телохранителя. В тот же день она написала Халену с просьбой позволить Пеликену и его товарищам присоединиться к войску, и Рашил отослал это письмо вместе с остальной корреспонденцией.
  ***
  Проводя больше времени в Киаре, Евгения получила возможность заняться делами, на которые ей прежде не хватало времени, в том числе и развлекаться. Она посещала все скачки Большого круга, занялась рекламированием своей художественной галереи и даже организовала что-то вроде конгресса живописцев и скульпторов, послав лучшим из них приглашение встретиться в столице и поговорить о тенденциях современного искусства. На ее призыв откликнулись около десятка человек, в том числе и Галькари. Приехал и Сактар Оран, признанный величайшим художником всех времен, строитель Шурнапала и создатель прекрасных статуй и картин. Правда, протянув ему руку при встрече, Евгения уже начала жалеть о его приезде. Само присутствие этого надменного старика подавило половину коллег, а вторую половину привело в ярость. Даже она не сумела найти с ним общий язык и только поражалась, как это он уживался с царем Джавалем. Авторитет царицы заставлял гостей держаться в рамках приличия, однако она поняла, что художники - не те люди, коих можно объединить ради какой-либо цели.
  Каждый день она посещала конюшню, сама седлала своего любимого коня Ланселота, подаренного Нисием, и отправлялась в луга. Не брезговала она и убирать его денник, и чистить белую шкуру, расчесывать серебристую гриву. Ланселот был самый умный конь, какого только знала Евгения. Казалось, он чувствует желания хозяйки, слушается ее мысли. Он обладал чувством юмора и любил подшутить - например, неслышно шагать за ней следом, когда она, ни о чем не подозревая, идет по коридору конюшни, и вдруг оглушительно фыркнуть над ухом и счастливо наблюдать, как хозяйка подскакивает и ругается. Во время охоты Ланселот, казалось, испытывал такой же азарт, как люди и собаки, а больше всего на свете любил он скакать во весь опор со всадницей на спине, пригнувшейся к его шее и шепчущей нежные слова. Евгения воспитывала его для себя и получила надежного друга - не менее надежного, чем Пеликен.
  Через три месяца наконец пришло разрешение царя четырем телохранителям Евгении присоединиться к войску в Матакрусе. Гвардейцы на радостях перебрали крепкого вина и клялись царице в вечной любви. А потом она смеялась, глядя на то, как Пеликен тщетно пытается застегнуть на животе боевой мундир. Проводив их, она ненадолго снова ощутила грусть, но не поддалась ей. Остающийся всегда грустит больше, чем уезжающий...
  Теперь в замке остались одни женщины. Наступила осень - пора религиозных обрядов, праздников сбора урожая и веселых пиров. Жены офицеров нередко собирались в Большом зале, звали музыкантов и устраивали вечеринки, на которых танцы и сплетни соседствовали с показами мод. Отсутствие мужчин лишь обострило тягу их супруг к красивым вещам, и они могли часами обсуждать друг с другом фасоны платьев и перебирать украшения. Но Евгения больше была не в состоянии выносить эту скуку. Она попросила Ханияра взять ее в Готанор, где он возносил благодарность стихиям за урожай. Он обрадовался: присутствие олуди всегда добавляло торжественности церемониям, да и пожертвований бывало больше.
  Готанор был самый молодой из крупных иантийских городов. Когда-то он располагался в устье Гетты и был смыт разлившимися речными водами. После этого царь Барахия отстроил город на новом месте - на высоком берегу в сотне тсанов от устья. Его жители, казалось, были моложе жителей остальных городов и определенно веселее. Они приветствовали царицу песнями и танцами и все - от губернатора Маталана до последнего нищего - пришли к храму на церемонию освящения первых даров осени.
  Маталана Евгения не любила. 'Каждой бочке затычка', - говорил про него Пеликен. Он тоже был молод - ровесник Халена - и очень самолюбив. Он бывал в столице намного чаще остальных управителей и постоянно порывался давать советы царю и министрам, уверенный, что без его веского слова ни один вопрос не решится. Хорошо, что он не лезет в религию, а то с его подачи пришлось бы переписать многие книги, - с облегчением думала Евгения.
  Она уже не помнила, что когда-то иантийская религия вызывала у нее недоумение. Мировоззрение жителей Матагальпы теперь казалось ей естественным и единственно верным. В сознании простого иантийца управляющие его жизнью существа делились на низших духов земли и высшие небесные силы. Первые даруют людям пищу и крышу над головой, оберегают от болезней, но они же и вредят, мешают, наказывают за многие ошибки. Они мстительны и мнительны, их следует ублажать. С ними прекрасно умеют обращаться колдуны. Если сгорел дом, если пала корова или кто-то из членов семьи сломал ногу, нужно идти к колдуну с подарками для него и для духов. Служители храмов с куда большим почтением относятся к небесным покровителям. Тем нет дела до мелких человеческих бед. Они осеняют всю землю своим благословением, а уж если проклянут, то сломанной конечностью не отделаешься. Люди верили, что старый Готанор был стерт с лица земли по воле небес за какое-то большое преступление, совершенное его жителями.
  В таком разделении функций не было противопоставления добра и зла. Образ дьявола был этому миру неизвестен. Даже священники, чей взгляд на стихии был намного утонченнее, не поняли бы христианского стремления отделить черное от белого, невинность от греха. Это был мир прагматиков, а не идеалистов, и даже самые возвышенные натуры не спорили с тем, что прожить жизнь без грехов и ошибок невозможно. Да и само понятие греха означало преступление против человечности, а не против непонятных и расплывчатых высших законов. Грешить следовало по возможности меньше. В то же время священные религиозные тексты отдавали наивысшую дань уважения людям, прошедшим через горнило самых разных испытаний, познавших вкус преступления и раскаяния, потерь и потрясений. Евгения поняла это только сейчас, перечитывая в четвертый или пятый раз храмовые книги. Поняла - и внутренне похолодела. Нет, она не желала такого опыта! Теперь ей стало ясно, к чему подготавливали ее намеки Ханияра, и она решительно не хотела страдать и нести потери. Ей казалось, она и так достаточно потеряла в последнее время: Сериаду, Айнис, Халена, Пеликена... У нее никогда не будет детей - разве этой жертвы недостаточно небу?
  Она со стуком захлопнула книгу, так что проходивший мимо служитель вздрогнул и удивленно на нее покосился. Терраса храма, расположенная между двумя залами, была наполовину освещена бледным осенним солнцем. Царица сидела за круглым столом с чашкой крепкого травяного чая. Мимо нее сновали служители в коричневых одеждах. Все же есть в этой религии и забавные моменты, подумала она, разглядывая этих серьезных, погруженных в себя мужчин. Иантийским священникам нельзя вступать в брак, но можно иметь внебрачные отношения с женщинами. Объяснение звучало, на взгляд Евгении, беспомощно. Священнослужитель якобы обязан принести жертву небу, отказавшись от семейного счастья и продолжения рода. Но поскольку вместе с тем он должен познать жизнь во всех ее проявлениях - иначе как он сможет учить и помогать своим прихожанам? - то сексуальные связи ему не заказаны. На деле столь глупый запрет нередко оборачивался ситуациями, граничащими с абсурдом. Важные храмовые служители содержали по десятку наложниц - больше, чем царь. Другие долгие годы сожительствовали с одной женщиной, являвшейся, по сути, настоящей женой, которая вела хозяйство и рожала детей. Отец не мог официально признать их, но любил от этого не меньше. По закону имущество служителей культа после смерти отходило к их храму, а женщины и дети таким образом оставались ни с чем. Это вынуждало святых отцов идти на воровство и взяточничество. Иерархи смотрели на подобные проступки сквозь пальцы, да и население привыкло, и только остряки вроде Пеликена время от времени оскорбляли священников жестокими шутками и намеками.
  Тот же служитель с поклоном подошел к царице, протянул золоченый поднос, на котором лежало письмо. Это было послание от Халена. Она взглянула на дату - письмо было отправлено больше двух недель назад. Евгения улыбнулась, вспомнив как сон телеграф, телефон, радио. Существовало ли все это на самом деле? Придет ли день, когда жена в Готаноре сможет услышать голос мужа, находящегося за сотни тсанов, а сводки с фронта будут поступать прямо во время сражения? Быть может, когда-нибудь такой день настанет, но пока сообщение было затруднено огромными расстояниями, плохими дорогами и погодными условиями. Гостя в доме Маталана, Евгения наблюдала, как, склонившись над картами, он отмечает передвижение войск, подолгу спорит со своими подчиненными о том, как должно поступить и куда направиться трем армиям. Конные курьеры довозили вести иногда с трех-, а то и четырехнедельным опозданием, и рассуждения губернатора были по сути лишены смысла. В то время, как он разноцветными булавками отмечал на карте занятые войсками позиции, всем было ясно, что ситуация скорее всего уже несколько раз поменялась.
  Хален мало рассказывал жене о положении дел, предпочитая скупо описывать подробности жизни в лагере. Он писал, что Пеликен, добравшись до штаба, сразу попросился на передовую, и что всем воинам, включая его самого, приходится привыкать к грубым кашам, а также к чересчур холодным ночам. В основном же его письма касались дел Ианты: он просил Евгению стать верной помощницей Ханияра, чтобы успокоить народ, и поддерживать Нисия, который был сильно удручен, что отец не взял его в поход.
  Прочитав письмо, Евгения велела подать карету и поехала в дом Маталана. Вся почта царя направлялась в Киару, в Дом провинций, и помощник министра Хисарада решал, какие из писем следует скопировать и отправить губернаторам. Маталан показал царице пришедший вместе с письмом Халена отчет о последних событиях в Матакрусе.
  У Алекоса было сразу две армии. В то время, как шедизские полки только выступили в поход, направляясь на север, множество отрядов кочевников из Галафрии и южных степей перешли Морус и рассыпались, атакуя южные форты крусов.
  Сердце Матакруса, вокруг которого когда-то шло объединение страны, находилось на севере. Здесь проживала большая часть населения, здесь были крупные города и возделанные земли. Сюда веками стекались богатства и люди, в то время как присоединенные позже южные территории оставались малонаселены. Люди понемногу отнимали у леса землю под поля и пастбища, выращивали овощи и овес, разводили скот. Крусы принесли сюда культуру, но все признаки цивилизации так и остались похороненными за стенами их крепостей. Пастухи и крестьяне продолжали заниматься своим делом и спустя сотни лет по-прежнему считали покоривших их северян чужаками. Правительство не предпринимало серьезных мер для развития этих провинций, разве что ссылало сюда, подальше от столицы, неугодных лиц. Военные гарнизоны поддерживали порядок и закон в радиусе нескольких десятков тсанов, в то время как вокруг шла та же жизнь, что и тысячи лет перед тем: крестьяне растили овощи себе на еду и на продажу в Шедиз, пастухи стригли антилоп. И те, и другие страдали от своих же одноплеменников, ушедших в леса и живущих разбоем. Дорог было мало, да и те после дождливой зимы каждый раз требовали ремонта. Недаром Камаким жаловался когда-то Халену, что завоевания прежних лет принесли казне не новые источники дохода, а одни расходы. Солдаты скучали в фортах, выбираясь из них лишь раз в год - собирать налоги с местных жителей. Денег у последних было мало, и они платили тем же овсом, овощами, шерстью и мясом. И обязательно раз в несколько лет то здесь, то там жители отказывались снабжать казну и работать на крусов, и начинались бунты, более или менее успешно усмиряемые армией.
  Появившиеся степняки понравились им сначала еще меньше крусов. Для коренного населения и те, и другие были ненавистными захватчиками, отнимавшими последнее. Целые селения снимались с насиженных мест, уходили в леса и начинали партизанскую войну против агрессоров. Однако варварскому царю нельзя было отказать в находчивости. Всего через несколько недель этой войны на два фронта он пошел на компромисс, предложив аборигенам равную долю добычи в захваченных фортах. Это сразу изменило расстановку сил. Один за другим лесные отряды и села переходили на сторону завоевателя, чтобы использовать возможность отомстить старым врагам. Воины степей, не привыкшие вести боевые действия в лесах и болотах, после недолгого ворчания приняли поддержку местных жителей и отдавали им часть награбленного.
  Тем временем шедизцы под командованием Алекоса прорывались на север. Пока оставленные на произвол случая, отрезанные второй вражеской армией от центра южные гарнизоны в одиночку боролись с кочевниками, хорошо обученные и дисциплинированные солдаты Шедиза вели бои со столь же подготовленным противником - лучшими полками крусов, посланными с севера. Иантийцы защищали выход к Гетте. Линия фронта, обороняемая крусами, растянулась от великой реки в сторону океана на двести с лишним тсанов. Сейчас, спустя четыре месяца после начала войны, она практически не сдвинулась к северу. Крусы, хорошо знакомые с местностью, успешно отбивали атаки шедизцев, используя каждую речку, каждый холм. Они строили в лесах засеки и охраняли немногочисленные дороги, ведущие в центр страны. Надеясь хоть где-то прорвать линию обороны, Алекос посылал свои отряды все дальше на восток, но все было бесполезно - ему не удавалось отвоевать ни тсана.
  Позиции иантийских войск редко подвергались атакам. Здесь, в верховьях Гетты, отряды Халена надежно укрепились среди скал, с небольшими потерями отражая попытки противника прорваться сквозь последние горные отроги к равнинам. Он мог удерживать свой участок бесконечно долго и ждал лишь решения командования крусов, чтобы перейти в наступление. Однако такое решение все еще не было принято, и, как заметил Маталан, объясняя царице расположение войск, оно скорее всего будет принято очень нескоро, если только крусы не разберутся между собой, кто среди них самый главный. Каждый из трех военачальников, которых их партии объявили командующими всеми военными силами, повелевал лишь своими полками, поскольку части, возглавляемые двумя другими командирами, отказывались подчиняться чужим приказам. Это вносило в оборону элемент непредсказуемости и мешало совместным действиям.
  - Если Алекос не дурак, он смекнет, как можно воспользоваться подобной рассогласованностью, - сказал Маталан. - Стоит ему вырваться из лесов, и остановить его будет намного сложнее. Я готовлю подробный анализ ситуации по всему фронту и хочу посоветовать нашему царю требовать немедленного назначения единого главнокомандующего. Послезавтра этот отчет будет готов. Если будете писать царю, моя госпожа, я отправлю ваше письмо вместе со своим. Жаль, что мои обязанности не позволяют мне отправиться в Матакрус. Уверен, я принес бы там пользу.
  Евгения без усмешки поблагодарила губернатора и выразила надежду, что больше никому из рассов не придется участвовать в войне. Он задумчиво подергал своим крупным носом и проводил ее к двери. Ее покои располагались в другом крыле дома, отделенные от рабочих комнат губернатора крытой галереей, которая шла вдоль внутреннего двора. Здесь бил небольшой фонтан, и в круглом бассейне плясали в воде сухие листья и хвоинки. Слуга сметал в кучу листву, но низенькие деревца, защищающие помещения первого этажа от солнца, все роняли и роняли ее, будто смеясь над шаркающей по цветной плитке метлой. В журчании воды Евгении послышался вдруг человеческий голос. Она замедлила шаг и прислушалась, вглядываясь в прозрачную коричневую глубину бассейна. Это был голос царя Джаваля, низкий, слабый и печальный. Он еще раз произнес фразу, которую она не разобрала, и растворился в шепоте струй. Она быстро подняла глаза к крыше дома, загораживающей горизонт, но мысленно была сейчас в Рос-Теоре. Вместе с прощальным приветом в осеннем воздухе растворилось, пропало что-то очень важное, - жизнь человека, который был связан с олуди родственными и дружескими узами. Ей еще не приходилось чувствовать смерть того, кто был по-настоящему дорог ее сердцу. Она ощутила, как что-то исчезло, - будто внезапно бесследно пропала возносившаяся к небу башня и ошарашенный воздух, помедлив, сомкнулся в том месте, где она только что была. Через минуту это ощущение ушло, и снова журчал фонтан и шуршала под метлой сухая листва. Евгения вернулась в кабинет губернатора, чтобы объявить ему, что царь Джаваль Хиссан умер.
  
  18.
  Необычайно холодной зимой 2760 года полчища захватчиков прорвались к центральным провинциям Матакруса. Из отрывочных сообщений и переполненных эмоциями писем, приходящих из ставки Халена и из Рос-Теоры, обитатели замка и служащие Дома провинций не сразу сложили общую картину комбинации, которую царь Алекос провел с присущей ему наглостью. Он попросил официальных переговоров с одним из крусских военачальников, заявив, что считает главнокомандующим только его. Части этого командира защищали наиболее отдаленные от реки участки фронта. Пока стороны обговаривали предстоящую встречу и готовили пышный прием, в нескольких десятках тсанов западнее к шедизцам под прикрытием леса подтянулись отряды кочевников. В то время, как командование крусов выслушивало льстивые речи Алекоса и принюхивалось к аппетитным запахам, долетавшим с накрытых столов, вражеские войска нанесли удар. Оставшиеся без руководства воины не смогли долго продержаться и отступили, а потом и побежали на запад, под крыло другого начальника. Последовала череда жестоких сражений по всей линии фронта. Крусы старались не пустить шедизцев в центр страны, но пока они бились, покинувшие разграбленные южные форты кочевники через брешь растекались по равнинам, и в конце концов крусы были вынуждены отступить, чтобы не оказаться в ловушке. Лошади врага были привычны к морозам, да и сами степняки и шедизцы легко переносили минусовые температуры, с которыми жители этих земель сталкивались редко. Под прицелом оказались земли в среднем течении Гетты: застывшие луга с побуревшей травой, скованные льдом реки и озера, вымерзшие сады, богатые города, куда поспешили скрыться жители окрестных сел и деревень. Но эти земли не знали войн уже почти сто лет, и некоторые, даже крупные поселения не имели надежных стен. Многие, поняв это, старались добраться до наиболее укрепленных городов. Население охватила паника. Сотни подвод, карет, пешеходов наводнили дороги, по которым маршировали военные отряды, направлявшиеся навстречу врагу. Кто-то со всем скарбом и домочадцами бежал в Рос-Теору, кто-то пытался перебраться за реку в Ианту. После смерти Джаваля Хиссана в Шурнапале было назначено временное правительство, поскольку наследник, его внук, еще не достиг совершеннолетия. Оно распорядилось закрыть границу и призвало жителей Матакруса с оружием в руках защищать свою страну. Хален поддержал этот запрет. Сам он продолжал сражаться, отстаивая территории близ Гетты. Но война переходила в следующую стадию, когда местное население, опасаясь потерять свое имущество, несло все, что можно было унести, под защиту крепостей, и армия обороняла не землю, а эти крепости. Алчущие золота чужаки осаждали город за городом и упорно рвались к столице.
  ***
  На бескрайних просторах Матакруса можно было воевать бесконечно. Недаром сами крусы потратили несколько сотен лет на расширение границ страны. Прошла весна, прошло нестерпимо жаркое лето, и опять наступила осень - сырая, холодная и бесконечно долгая. Линия фронта растянулась с запада на восток от Гетты до океана, на триста с лишним тсанов. Бои шли с переменным успехом, и нельзя было понять, на чьей стороне перевес.
  Ландшафт провинции Дароа ничем не отличался от иантийской провинции Ферут, что соседствовала с нею за рекой. Вдоль Гетты тянулись параллельные гряды холмов, порезанные поперек невысокими каменными стенами, разделявшими владения фермеров и обширные угодья рассов. Мокли под дождем голые черные сады; каменные и деревянные дома стояли с выбитыми дверями, и редко где остались жители, которым некуда было уходить. Деревни были разорены, рощи вырублены на костры, дороги разбиты и разворочены, и некому было их ремонтировать. Всюду царило запустение, ощущение грязи еще усиливалось под мрачным светом зимнего неба и непрекращающейся моросью. Новые хозяева этих мест, шедизцы, относились ко всему этому равнодушно - на то и война. Несколько полков Алекоса заняли селения: офицеры расположились в домах, солдаты раскинули палатки в садах и на полях. Лучший дом в округе, единственный достойный правителя, был непригоден для жилья: уезжая, владельцы подожгли его. Он глядел с дороги провалами окон с черными языками копоти, давая понять, что внутри не осталось ничего, кроме пепла.
  Поэтому царь приказал поставить свой походный шатер на вершине самого большого холма. Рядом с ним, словно добровольные стражи, стояли несколько каменных статуй. Впервые увидев такие еще в Галафрии, Алекос не удивился. Похожие встречались ему еще в прошлой жизни. Похожие - но все же не такие. В камне была вырублена фигура в два человеческих роста высотой, с обозначенными плечами и головой, где круглились грубо вырезанные глаза и рот. Опущенные руки лежали на плечах другой точно такой же фигуры, в два раза меньше, а та держала еще меньшую, и так несколько раз; нижняя из них была немногим больше ладони. Каждая одинаково смотрела вперед и вверх, раскрыв рот будто в молчаливом призыве. Это был очень древний символ, распространенный по всему континенту. В Шедизе и Галафрии они стояли в святилищах и назывались Плачущими. Они должны были вечно призывать к поставившим их людям милость небес. В Матакрусе и Ианте эта их функция - как знал Алекос, давно не первая, за древностью истинное значение оказалось утрачено - уже забылась. Здесь они служили всего лишь пограничными знаками, обозначавшими рубежи крупных владений. На холме, где расположилась ставка главнокомандующего, статуи были поставлены не так давно, наверное, лет двадцать назад. Солнце, ветер и дождь еще не оставили на них следов. Товарищи Алекоса засомневались было - для них Плачущие были священны, - но он, оглянув холм, спокойно заметил, что это место пусто и духи никогда не собирались здесь. Они успокоились, зная, что он разбирается в таких вещах лучше святых отцов. Он и правда, хотя и был теперь лишен умения видеть и слышать, мог по косвенным признакам отличить место, облюбованное высшими силами. Недаром в светлом и чистом Красном доме ему сразу не понравились царские покои с их пылью и паутиной, которые невозможно было вывести. Будучи символическим наследником Процеро и соблюдая традиции страны, Алекос не мог отказаться там жить, хотя и старался как можно реже бывать в мрачных комнатах, в которых ему постоянно мерещился запах крови. Не в последнюю очередь именно благодаря этому шедизцы почитали своего нового царя как великого героя - они ведь были убеждены, что душа Процеро не покинула его дома, и боялись ее почти так же сильно, как прежде самого Процеро.
  Сам Алекос относился к верованиям своих новых товарищей с презрением, хотя и тщательно это скрывал. Впрочем, он презирал любые религии вообще. Религия же шедизцев была, на его взгляд, абсурдной смесью диких поверий, старых легенд и извращенного стремления интеллекта подняться к вершинам духа. Они знали и чтили историю олуди даже больше, чем иантийцы, к которым эти олуди приходили. Наибольшим авторитетом обладал для них тот олуди, что по преданию две тысячи семьсот с лишним лет назад объединил княжества в государство, ставшее прообразом сегодняшних стран. В Шедизе была легенда, утверждавшая, что олуди и великий царь правил своей страной именно оттуда, где сейчас стоит Этака, и что именно он заложил город на месте дома духов. Недаром и по сей день стены царского дворца поддерживают Плачущие - древние, как земля под их подножием, со стершимися от старости лицами! Легенда предсказывала, что рано или поздно олуди вернется. Как это всегда бывает, мудрецы привязали время этого возвращения к действующему календарю и ждали прихода сына земли на рубеже каждой очередной круглой даты. Последние поколения священников и мыслителей сошлись на том, что великий царь явится в тридцать втором веке, то есть не раньше, чем через четыреста лет. Вместе с тем другие расчеты в списках их иантийских коллег ясно указывали ближайшие к настоящему даты появления олуди: 2749 год, когда пришла Евгения, или 2770-й. Но в делах религии логика не действует, и те же люди, что могли месяцами обсуждать друг с другом вероятность появления своего кумира через двадцать лет вместо ими же обещанных четырехсот, уверенно приняли Алекоса, пришедшего не в срок и даже при жизни олуди Евгении. Слишком долго они ждали великого царя, слишком много времени и чувства отдали изучению его полусказочной биографии. В кровавое царствование Процеро появление олуди показалось и первым лицам государства, и простым людям обещанием избавления, новой лучшей жизни.
  Шедизцы всегда были больше привязаны к прошлому, чем к настоящему, любовь к истории была у них в крови. 'Все уже было когда-то, все повторится снова' - таков был философский девиз их существования. И все новое они принимали с покорной готовностью именно потому, что знали: оно лишь очередное повторение старых образцов. Для любого события, для любого правителя они находили предшественников в прошлом и в явившемся могучем воине с радостью узнали вернувшийся, оживший миф. Отсутствие четкого предсказания о времени его прихода вопреки логике стало еще одним подтверждением того, что он и есть тот, кого они ждали.
  Алекос, как и Евгения (о которой он много знал, но мало думал), долго не мог подобрать понятия для перевода слова 'олуди', которым его назвали. Он перебирал в памяти слова полутора десятков известных ему языков. Герой, титан, полубог - ничего не подходило. Титаны и полубоги возможны лишь там, где есть боги, а в этом удивительном мире их не было! Конечно, рассуждал он, и в его прошлой жизни боги являлись совсем не тем, чем их считали люди. Не зря последние годы в том мире ему казалось, что существует только один бог - он сам. Но все же известные ему народы, от кровожадных жителей земель, что лежат далеко за западным океаном, до просвещенных римлян, верят в существование всемогущих существ, которые правят миром. Отчего же в Матагальпе ничего о них неизвестно? Но у него было мало времени для размышлений, и он отбросил эти мысли, решив вернуться к ним позже, когда цель будет достигнута.
  Итак, не дитя и не предтеча богов, и не герой, ибо герои смертны, а олуди живут долго и часто неподвластны возрастным изменениям. Шедизцы называли его также 'сын земли'. Земля и небо были их властителями в таком виде, в каком представали взору, а отнюдь не в человеческом образе и не в символах. Люди Матагальпы поклонялись земле как она есть, с горами, озерами и лесами, дарующей пищу при жизни и принимающей их прах после смерти. Олуди - олицетворение сил земли, он - все лучшее, что она предлагает людям, как сын ее он имеет право карать и миловать, и все, что он делает, - благо. Кроме того, уже одним своим существованием он сближает землю с небом, становится проводником, благодаря которому людей достигает благословение стихий. Разобравшись в этом, Алекос решил не мудрствовать и считать себя богом, тем более, что ему всегда этого хотелось.
  Имелось, правда, одно несоответствие. При появлении его в этом мире божественные способности, обретением которых он некогда так гордился, оказались утрачены. С тех пор прошло уже шесть лет, а они все не возвращались. Видно, это наказание тех, кто забросил его сюда. Но Алекос нимало не жалел о том. Наложенная ими кара позволила ему впервые понять, сколь крепок в нем дух человеческий. Оказалось, достаточно одного жизненного опыта - опыта трехсот с лишним лет! - чтобы покорить мир. Несмотря на то, что он больше не мог читать в сердцах людей и отдавать им мысленные приказания, он продолжал видеть их насквозь. Человеческая психология одинакова везде; помня свои прежние знания, открытия и ошибки, он умело управлял своими новыми подданными. Прошло больше ста лет с тех пор, как он последний раз брал в руки оружие, и все же ни один воин Матагальпы не был сильнее и быстрее его. Думая об этом, Алекос каждый раз с удовольствием вспоминал первую схватку с аборигенами - вооруженными до зубов охотниками, что, позарившись на пояс, напали на него безоружного, едва очнувшегося, замерзающего в зимней степи. Через десять минут после того, как они приблизились, у него было пять мечей и три копья, и двое оставшихся в живых степняков лежали лицами в снегу у его ног, готовые смиренно принять смерть. Их оружие никуда не годилось - низкосортный мягкий металл. Через год он дал им другое, и тогда к нему со всех сторон пошли воины, прося принять их под свою руку. Беловолосые, как он сам, дикие степняки не знали богов-олуди, они поклонялись океану, тучам и лунам и проводили жизнь в непрекращающихся войнах с соседними племенами, будто изо всех сил стараясь истребить сами себя. Позже Алекос говорил о них своим друзьям-шедизцам: 'Это отчаянные воины. Их вера удачно велит им искать ранней смерти, и потому они будут нам верными товарищами на пути в северные страны'.
  Сейчас в ставке подле него не было ни одного степняка, однако он время от времени отправлялся туда, где они сражались, чтобы поддержать их боевой дух. Они преклонялись перед ним так же истово, как перед волнами морскими, несущими жизнь и смерть, каждое его слово было для них законом. Впрочем, то же касалось и шедизцев. Даже умный и подозрительный Нурмали, один из благороднейших сынов страны, признал свое ничтожество перед олуди и беспрекословно исполнял приказания. Алекос меж тем ценил его именно за ум и инициативность и не раз давал ему это понять.
  Пригнувшись, Нурмали вошел в шатер, сел на деревянную лавку к столу. Алекос поднял на него глаза, продолжая говорить сидящему рядом Кафуру:
  - ...закончится, как только мы возьмем Камалонд. Но смотри, Кафур, приказы приказами, а следить за сохранностью складов твоя работа. В Камалонде провизии хватит всем, а если не хватит - с тебя спрошу.
  - Когда мы возьмем Камалонд? - вместо ответа спросил главный интендант.
  - Когда мы возьмем Камалонд, Нурмали? - переспросил царь у своего полководца.
  Тот положил на стол костлявые руки, со скрытой усмешкой взглянул на Кафура. Кафур Рам, из семьи галафрийцев, поселившихся в Шедизе в конце прошлого века, был так же умен, образован и честолюбив, как сам Нурмали, и так же смел, но по какой-то прихоти судьбы ему всегда доставались при армии должности, как говорят солдаты, поближе к котлу. В этой кампании царь Алекос назначил его ответственным за обеспечение войска провизией, фуражом, оружием, одеждой и прочим. Назначение это ограничило Кафуру возможность присутствовать рядом с царем, к чему он так стремился. Однако Алекос, как всегда, рассудил верно: не было в его огромной армии человека, более серьезно относящегося ко всему, что поддерживает в воинах физическую силу и боевой дух. И сегодня, на военном совете, место Кафура было рядом с остальными начальниками.
  - Они прибыли, государь, - сказал Нурмали. - Желаешь посмотреть?
  Алекос тут же поднялся. За ним вышли из шатра его полководцы, адъютанты и оруженосцы. На холмы только что опустилась неласковая осенняя ночь. Небо очистилось, и запад еще зеленел, а из ложбин поднимался туман, так что местность перед их глазами превратилась в черные полосы холмистых гряд, разделенные белыми реками тумана в низинах. Алекос повернул голову налево, где на фоне светлеющего последние минуты неба усталые лошади втаскивали на холм огромные закрытые кожаными чехлами орудия. Офицер последний раз прикрикнул на солдат, управляющих лошадьми, и опустился на колено, приветствуя повелителя.
  - Снимите чехол, - велел тот.
  Солдаты тут же принялись стаскивать чехол с пушки, и вот она предстала перед царем и его свитой во всей красе: ее литой, длинный и широкий - руками не обхватить - ствол оказался повернут на север, по направлению к Рос-Теоре. Рядом с нею покоились на специально сконструированных металлических повозках еще две пушки, а внизу слышалось движение и ругань - там тащили еще и еще. Алекос похлопал орудие по темному боку. С улыбкой он оглянулся, отыскивая в толпе Гарли.
  - Заряды готовы?
  - Так точно, мой господин, - ответствовал силач Гарли, командующий полками западных шедизцев и ответственный за артиллерию.
  Они подошли к царю все трое: Гарли, Нурмали и Кафур, глядя на него с веселым ожиданием. Усы Нурмали, обычно понуро обвисшие, воинственно встопорщились. Следом приблизился юноша-оруженосец, несший плащ царя.
  - Вот и ответ на твой вопрос, Кафур. Объявляю на завтра наступление. Теперь, с этими друзьями, - царь еще раз коснулся рукой пушки, - мы пойдем вперед без задержек.
  - Чем они отличаются от тех маленьких, с которыми мы прежде воевали? - спросил интендант.
  - В ядра, которыми они стреляют, засыпан порох. Я еще в Шедизе потратил полтора года на испытания, и видишь, сколько времени прошло, прежде чем эти пушки наконец присоединились к нашему походу.
  Кафур посмотрел на орудия и, видимо, хотел спросить об опасности того, что ядро взорвется еще в стволе. Но в армии Алекоса не принято было сомневаться в словах царя, и он промолчал. Алекос усмехнулся, видя его сомнения.
  - Итак, завтра выступаем на Камалонд. Легори, подготовь приказ и разошли всем частям.
  Оруженосец поклонился, прижав к груди плащ. Пятнадцатилетний крепкий юноша по шедизскому обычаю исполнял при царе обязанности секретаря, оруженосца и любовника. Он тут же вернулся в шатер и занялся бумагами. Через несколько минут вошел государь в сопровождении троих своих вернейших военачальников. Гарли вынул из-за пазухи плоскую фляжку и крохотные позолоченные рюмки. В колеблющемся свете ламп жестко улыбающееся лицо царя казалось прихотливо изменчивым, оранжевые отблески плясали на впалых щеках, а глаза постоянно оставались в тени. По привычке все трое, сами того не замечая, следили за каждым его движением, отмечая малейшую смену выражения лица. Суровые воины, прошедшие при Процеро огонь, воду и медные трубы, они боялись нового господина не меньше, чем старого. Но вместо ненависти в их сердцах жила горячая любовь и даже, пожалуй, едва ли не женская влюбленность, так что всем троим стоило немалых усилий без ревности обращаться с юным секретарем, что на правах близкого к государю человека оставил свои бумаги и поднял рюмку вместе с ними.
  - Говорят, на лугах у Камалонда еще год назад паслись лучшие в Матакрусе кони, - сказал Гарли. - Надеюсь, они нас дождутся!
  - Рано или поздно все кони и все богатства будут наши. Если только крусы не переправят их в Ианту, - заметил Кафур.
  Нурмали сказал:
  - Об Ианте, мой господин. Ходят слухи, что Хален собирается покинуть страну. Сейчас он уже почти отрезан от союзника, и помощь из Рос-Теоры все не приходит.
  - Надо его додавить, чтобы погрузился на корабли и отправился восвояси. А лучше добить. Если бы не иантийцы, война не затянулась бы так надолго. Постарайтесь, чтоб их уплыло как можно меньше.
  - Будет сделано. Там рядом несколько тысяч степняков третью неделю возятся с двумя городишками, вот их и отправлю.
  - Позволь спросить, государь, - обратился Гарли, стряхивая пылинку со своего щегольского мундира. - Дойдем мы до Рос-Теоры, но ведь там - вдова царя и малолетний наследник. А она, как говорят, не из тех, что любезно уступают место. Что будешь делать? Казнишь их?
  Алекос задумался.
  - Не хотелось бы, - произнес он наконец. - Казнить женщину и ребенка - это мне чести не прибавит. Но не стоит пока об этом думать. Глядишь, небо и земля мне улыбнутся, как всегда. Может быть, и с помощью кого-то из людей, - заключил он с улыбкой.
  Начальники переглянулись и засмеялись.
  Их отношение к Алекосу до сих пор, и через три года после первой встречи, оставалось в начальной стадии - когда восхищение перекрывает все недостатки человека, на которого оно обращено. Он знал, что так будет до окончания войны, если она не затянется, и еще какое-то время потом. Он знал также, что все заканчивается, особенно дружба, и придет время, когда эти люди, сегодня не чающие в нем души, станут обижаться и интриговать. Кто-то примется плести заговоры, кто-то просто предпочтет тихо уйти. Это его не расстраивало: он привык к человеческому непостоянству очень давно. Одетое в броню сердце одинаково снисходительно относилось и к любви, и к ненависти. Люди ценили его в первую очередь за то, что он не был бессмысленно жесток, как Процеро и многие правители до того. И боялись, чувствуя за самоуверенным спокойствием презрение, которому все равно, казнить или миловать. Он распоряжался своими войсками с твердостью высокомерного правителя, которому нет дела до человеческих слабостей, и ввел жесткие законы, карающие смертью за малейшее нарушение дисциплины. Каждый из сотни тысяч воинов должен быть покорен царю и не смеет взмахнуть мечом без приказания - так велел Алекос. Он почти никогда не повышал голоса, не гневался, не угрожал. Но ему стоило только сдвинуть брови, и волна исходящей от него агрессии подавляла любой протест. Военачальники, с которыми он был приветлив, тоже чувствовали, что для него они, как и простые солдаты, всего лишь ресурсы, нерассуждающая сила, которую он по своему желанию направляет в нужную сторону. Они его любили, но не понимали, и каждый из них не мог не задумываться над тем, каким же будет грядущее царствование олуди Алекоса. Даже сейчас, когда шли бои, он много времени уделял вовсе не командирским занятиям: увлеченно экспериментировал с порохом, заряжая им ядра и выстреливая из пушек, проверяя дальность полета и разрывную силу снарядов, и на его лице при этом был написан восторг ученого, а не воина. Металл, из которого были отлиты пушки и ядра, тоже был его собственным изобретением. В то время, как Бронк Калитерад писал в Ианту об увлечении Алекоса строительством, тот на самом деле проводил месяцы на секретном заводе в Галафрии, пытаясь создать сплав для более совершенного оружия. В конце концов это ему удалось, как всего через год после появления в степи удалось раздобыть все вещества, необходимые для производства стали, и разом поднять свою первую армию на новый уровень. Гарли и Кафур не поняли еще, но Нурмали догадывался, что такого рода изыскания Алекосу милее битв, и что, ведя уже полтора года кровопролитную войну, в душе он мечтает о мире, который даст возможность полностью погрузиться в научные занятия.
  Опрокинув в рот еще одну рюмку, Кафур сказал:
  - Позволь покинуть тебя, государь. Мне сегодня не спать - надо все подготовить к выступлению. Завтра я выдвинусь раньше всех, чтобы осмотреться на местности.
  - Ступай, - кивнул Алекос. - Ступайте и вы, господа. Передайте солдатам, чтоб потерпели еще немного, - в Камалонде у них будет и мясо, и овес для лошадей, и женщины.
  Камалонд оказался готов к осаде. Его стены укрепили еще год назад, сожгли деревянные дома, что стояли снаружи стен. В округе на пятьдесят тсанов не осталось ни скотины, ни погребов с запасами. Хозяйственные крусы унесли в город все, что было можно. Солдат Алекоса это только разозлило. Полки выстроились ровными рядами, ожидая появления царя, но то и дело кто-то выезжал из рядов, словно угрожая городу, и среди людей разносилась веселая ругань.
  Когда царь подъехал к городу, навстречу выдвинулся на маленькой рыжей лошадке такой же миниатюрный черноволосый островитянин. Это был Али-Хазар, первый помощник Алекоса по артиллерийским делам. Пушки еще были в пути, а маленький человечек уже выбрал места для их установки и держал в руках чертежи и расчеты для предстоящего обстрела. Царь встретил его милостивой улыбкой, и адъютантам пришлось отодвинуться, пропуская лошадку ближе к вороному Капитану. Они взошли на ближайший пригорок, остановились, глядя то в бумаги, то на стены и тихо переговариваясь. Свита, состоящая из молодых рассов-адъютантов, мальчиков-пажей и командиров полков, что должны были первыми ударить по городу, топталась в грязи на дороге, не сводя завистливого взгляда с детского лица островитянина, на котором густая короткая борода смотрелась как приклеенная. Тот размахивал руками, указывая точки, где предлагал расположить орудия и где сила их действия оказалась бы максимальной. Алекос внимательно слушал, изредка переспрашивал. В бойницах башен виднелись головы крусов, с любопытством наблюдавших за врагом. Они видели полки, окружившие город полукольцом. Те, что стояли дальше от города, разложили костры, на которых подогревали остатки еды. Ближние стояли как окаменевшие, чувствуя присутствие повелителя. Виден был и сам царь, на крупном вороном коне, в шлеме с белым султаном. И, самое главное, крусы увидели пушки, о которых были наслышаны. Одна за другой они показывались из-за растущих у размокшей дороги кустов, каждую тащила восьмерка лошадей. Маленькая рыжая кобылка сорвалась с пригорка, пролетела по черной траве рядом с дорогой к пушкам. Подъехал офицер в блестящей кольчуге поверх мундира. Гарли выслушал островитянина и махнул мечом в стороны, куда тут же начали разъезжаться орудия.
  ...В это самое время в сотне тсанов западнее последние иантийцы поднимались на корабли, часть которых уже направлялась к левому берегу, увозя войско Халена домой. Правительство Матакруса бросило все силы на защиту центральных и северных провинций и не оказало помощи иантийцам, которые пытались отстоять земли у Гетты и были уже вплотную прижаты к реке степняками. Хален был вынужден покинуть Матакрус. Он любил эту страну и по сей день оставался верен ей, несмотря на предательство равнодушных правителей. Он сожалел о Джавале, чье сердце не выдержало выпавших на долю страны испытаний. И сейчас, когда территория, еще не занятая врагами, начала стремительно сокращаться, Хален всей душой сопереживал крусам. Сопереживал, но уже не мог ничего сделать. Оставалось позаботиться о собственной безопасности, за которую теперь даже оптимист не дал бы и старого медяка.
  Глядя с кормы на берег, где уже виднелись вдали подъезжающие вражеские всадники, он сказал Венгесе:
  - Если не случится чудо, Рос-Теора падет.
  Чудо случилось, но не то, на которое рассчитывал Хален. В Камалонде заготовили кучи камней и длинные копья, чтобы сбрасывать врагов со стен, и грели смолу в железных бочках, и надеялись на глубокий ров с жидкой грязью, который по приказу предусмотрительного управителя города рыли целый год. Под градом стрел шедизцы попытались перебросить через ров деревья, но эта попытка не удалась и оставила у рва почти сотню раненых и убитых.
  - Не будем терять людей, - сказал Алекос Гарли и Али-Хазару. - Пусть лучше погибнут сражаясь в городе, чем здесь. Заряжайте пушки.
  Раздался грохот. С гулом и свистом взрезая воздух, пронеслось первое ядро, перелетело стену, упало в ближайшем к ней жилом квартале и взорвалось. В ту же минуту еще два орудия снесли бойницы поверху стены. Разлетевшиеся камни и осколки металла покалечили столько же людей, сколько пало у рва. С воем и воплями защитники бросились прочь.
  - Стоять! - взревел городской управитель Матесс. - Пятьдесят человек на укрепление ворот! Остальным стоять!
  К воротам бросились не пятьдесят, а сто пятьдесят человек в надежде, что ядра их не достанут. Еще один взрыв послышался далеко слева от ворот, потом справа. Из жилых кварталов уже поднимался черный дым. Вдруг вся стена задрожала, и находившиеся рядом надолго оглохли: ядро врезалось в середину стены, не пробило ее насквозь, но привело людей в еще большую панику. Матесс велел лучникам не допускать шедизцев до рва; но удары и взрывы следовали один за другим, разнося все вокруг, сотнями убивая и калеча людей, не давая прицелиться.
  Через несколько часов, которые защитникам крепости показались вечностью, одно из ядер на излете выбило внешние ворота и взорвалось на площадке перед внутренними, разворотив камни и металл. Взрыв швырнул остатки баррикады на людей. Пока они приходили в себя и собирали уцелевших, враги ворвались в город. Два орудия продолжали обстреливать другой участок стены, и вскоре в образовавшуюся брешь вбегали шедизские солдаты.
  Еще через два часа по всему городу шла резня и горели дома. По улицам метался Кафур с помощниками, следя, чтобы продукты из горящих зданий были вывезены на склады, которые ему удалось отстоять от огня и около которых была выставлена надежная охрана. На одной из нетронутых башен городской стены Легори с товарищами поднимал стяг Алекоса со скалящимся волком на красном фоне.
  
  19.
  Ей снился снег. Крупные хлопья кружились и плясали в воздухе, свивались в спирали и разлетались под порывами ветра, танцуя опадали на квадратные плиты двора. Метель заволокла город, и все реже виднелись меж пляшущих снежинок красные крыши. Шаги часового оставили на стене темную полоску следов. Створы замковых ворот дрогнули и начали медленно открываться. 'Остановите их! Не дайте им войти!' - закричала она. Но замок был пуст, и часовой не отозвался. Взметнувшийся снежный вихрь замел его следы. 'Не пускайте!' - снова крикнула она и хотела кинуться из своей комнаты в башне вниз, чтобы собственной рукой наложить засов поперек тяжелых дверей. Но, как это бывает во сне, ноги будто налились свинцом, и она не смогла двинуться с места. В полной тишине в щели ворот показался темный силуэт, цепкие пальцы потянули створ, и воин в шлеме с белым султаном шагнул на пустынный двор. Из-под шлема на грудь спускались длинные белые волосы. Его щит был залеплен снегом.
  Евгения проснулась, села на постели, тяжело дыша. Голубое утро рассеивалось под белым светом дня; Хален уже давно покинул спальню. Она встала и замерла, не веря глазам: за оконным стеклом, будто продолжение сна, кружился снег. Первый снег в Ианте за долгие-долгие годы. На календаре была уже весна, но природа, словно желая сказать: 'Смотрите, пришел новый олуди!' - обратилась против людей.
  Не чувствуя холода, Евгения остановилась посреди двора, вдохнула забытый запах снега, взяла целую пригоршню и лизнула его, ошеломленно узнавая нежный вкус холода. Он рассыпался у нее в руках, остатки растаяли, и она прижала к горящим щекам мокрые ладони. Сердце колотилось, как колотилось оно все последние дни, с тех пор как Хален решил вернуться в Матакрус. Но теперь, стоя на квадратных, укрытых белым одеялом плитах двора, она снова ощутила спокойствие обреченности. Точка невозврата пройдена, и им всем остается идти туда, куда ведет судьба, и делать то, что она велит.
  - Делай, что должен, и пусть будет то, что должно случиться, - произнес, подойдя к ней, Хален.
  На его похудевшем обветренном лице резче обозначились морщины. В коротко остриженных волосах было много седины. Она с печалью и гордостью смотрела на него, и ее правая рука сжалась в кулак, словно на рукояти меча.
  - Я не встретил этого человека там, у Гетты. Надеюсь, нам все же удастся увидеться теперь. И если он олуди, он окажется сильней.
  - Никогда этого не будет, пока есть я! - пылко сказала она. - Мой меч и моя любовь защитят тебя!
  Ее окликнул Махмели, и потому она не увидела взгляд, которым посмотрел на нее муж. Ничто не изменилось в нем при этом, и, разговаривая с распорядителем, Евгения чувствовала в Халене все ту же спокойную готовность к предстоящим испытаниям. Он хотел отстоять свою землю или погибнуть, защищая ее последний клочок. Того же хотела и она. Она не станет жить без него; он не только ее муж, но и ее царь, и в этом мире не может быть сразу двух олуди. Посреди разговора с Махмели она неожиданно горько рассмеялась. Старик запнулся, удивленно посмотрел на нее. Его лицо вдруг исказилось, будто он собрался заплакать. Махнув рукой, распорядитель вперевалку зашагал прочь.
  Со смотровой башни спустился Венгесе. Его почти полностью облысевшая голова была покрыта платком. В этом платке, с седой треугольной бородой и кривым ножом на ремне Венгесе был похож на лихого разбойника.
  - Они входят в порт, - сказал он.
  Несколько дней назад, несмотря на плохую погоду, Хален отправил к сестре на Острова Алию. А сегодня оттуда прибыли несколько кораблей. Слава Островов направила на помощь Ианте и Матакрусу шесть тысяч воинов. Поднявшись на башню, Евгения увидела, как три корабля входят в порт. Остальные шли на восток, к устью Гетты.
  На последнем Совете было решено не медлить. Пока есть возможность сразиться с врагом на чужой территории, ее надо использовать. Хален намеревался, не щадя людей, разбить армию Алекоса и бить до тех пор, пока не падет последний солдат. Это следовало сделать еще несколько лет назад, когда никому не известный вождь захватил Красный дом. Как корил себя Хален за то, что не решился тогда один, без поддержки Матакруса, выступить против Шедиза! Быть может, девять из десяти иантийских солдат полегли бы в этой войне, но сейчас она, эта война, не стояла бы на пороге страны!
  Десять тысяч царских воинов, столько же солдат рассов и шесть тысяч островитян должны были выступить к Рос-Теоре, вокруг которой все крепче сжималось кольцо вражеских сил. Готовились сняться с места и другие войска. Пехота: копейщики, лучники и арбалетчики, мечники, - и тяжело вооруженные всадники уже направлялись к мосту через Гетту, который пока не был захвачен Алекосом. Воины Мата-Хоруса должны были высадиться в устье Гетты, а если позволит уровень воды в реке, то и подняться по ней, сколько будет возможно. Обговорив это с командиром союзников, зашедшим в порт, Хален вернулся в замок, чтобы проститься с женой.
  Стоя на городской стене, Евгения смотрела на последние не ушедшие отряды, ожидавшие царя. Подняв руки, она воззвала к небу, прося им защиты и победы, и видела, как из белых туч через ее руки на стоящих внизу людей струятся потоки удачи. Да, удача будет с ними!
  Хален и Нисий - царевич тоже шел в этот поход - поднимались к ней. Бронк успел раньше них. Он подходил, натягивая и застегивая перчатки, - все еще сильный, с легкой улыбкой на лице, и его отполированные доспехи сверкали, точно зеркало. После снегопада резко потеплело, и сапоги Бронка разбрызгивали лужицы растаявшего снега. Взглянув в его синие глаза, Евгения закусила губу: она увидела, что он не вернется из-под Рос-Теоры.
  - Спасибо тебе, моя госпожа. Я прямо чувствовал, как от тебя исходит свет. Твоя молитва принесет нам успех.
  Она вслушивалась в его красивый, до сих пор, несмотря на годы, звучный голос и заставила себя улыбнуться, чтобы он не увидел отчаяния на ее лице.
  - Тебе ведь уже не двадцать и даже не сорок, Бронк. Нужно ли тебе это? Разве ты мало воевал? Да ни один из этих воинов, даже сам царь не воевал столько, сколько ты, - и в Матакрусе, и в Шедизе, и у Фарады, и здесь, в Доме провинций! Зачем тебе этот весенний поход по слякоти? В Киаре ты будешь полезнее! Ты так нужен мне!
  - Я обещал Алекосу, что мы с ним увидимся на поле боя. Может быть, мне не представится другой возможности сдержать обещание.
  Их глаза встретились, и Евгения не смогла удержать улыбку на губах - они задрожали. Бронк понял. Понял - и сам улыбнулся.
  - Я хочу встретить смерть так, как всегда мечтал, - с мечом в руке, - сказал он, сжал ее похолодевшие пальцы своими руками в перчатках. - Спасибо тебе, Евгения. Я верю, что ты принесешь нам удачу!
  Подошли Хален и Нисий, и Евгения повернулась к ним. Оба были светлы и радостны в этот миг - одинаково черноволосые, черноглазые, и улыбнулись ей одинаково ласковой яркой улыбкой, как всегда...
  - Молись за нас, - сказал Хален. - Каждый день. А если я не вернусь...
  Она перебила:
  - Ты вернешься. Вы вернетесь.
  Бронк отсалютовал ей на прощанье. Высунувшись в бойницу, Евгения смотрела, как они уходят, и душа ее летела впереди них, увлекая, обещая победу.
  Пеликен по собственной воле остался в Киаре. Доказав себе и товарищам, что он остался воином и царским офицером, он вернулся к своим обязанностям. Евгения понимала, что, в отличие от Халена, от нее самой, он не ждет многого от этого похода и потому хочет быть рядом с ней на случай, если война придет на холмы Ианты.
  Весна наступила, едва последний солдат покинул пределы провинции Киара. Снег исчез без следа, дожди прекратились, и уже через несколько дней на деревьях появились листья. Из океана возвращались птицы. Люди с благоговением провожали глазами низко летящих гусей и журавлей, песнями встречали лебедей, грациозно опускающихся на пруды и реки. Но среди весенних гимнов все чаще слышались боевые напевы. И в деревнях, и в городах мужчины доставали оружие: мечи, топоры, копья, луки... Нередко оно переходило по наследству через много поколений и сегодняшним владельцам еще не приходилось им пользоваться, кроме как на недавних учениях. Чей-то арсенал заметно устарел. Старинные мечи были в полтора раза шире и тяжелее нынешних, щиты громоздки, стрелы сгнили... Недаром до своего отъезда Бронк приложил немало сил, следя, чтобы все взрослые мужчины получили с царских складов новое оружие, и обязал рассов сделать то же для своих людей. И все они сами делали стрелы, точили мечи и наконечники копий, шили доспехи из толстой кожи, в то время как женщины спешили достать как можно больше соленого и вяленого мяса и рыбы, насушить фруктов, - ведь кто знает, удастся ли собрать следующий урожай!
  Но пока все работы шли как прежде. Крестьяне все так же ухаживали за плантациями тутовника, готовили поля под лен, обихаживали сады и виноградники, многие из которых погибли в последние зимы. В городах дымили трубы, медь, серебро, сталь и чугун по-прежнему сплавлялись по Гетте в Готанор, хотя капитаны кораблей нередко видели зарево пожаров на правом берегу и принимали на борт людей, что на лодках и самодельных плотах бежали в Ианту, подчас всего с одним узелком вещей. Лишь несколько лет назад вот так же жители Шедиза, спасаясь от репрессий царя Процеро, пробирались на север по горным тропам, рискуя жизнью обходили пограничные посты иантийцев или пытались подкупить их служащих, лишь бы покинуть свою жестокую родину. Многие из них после смерти Процеро вернулись в Шедиз и теперь верно служили новому повелителю, завоевывая для него Матакрус. Они не колеблясь пошли бы за ним и в ту страну, которая когда-то дала им приют. Самые старые воины признавались, что ни у кого не видели такого блеска в глазах, как у шедизцев, с которыми они скрестили мечи в Матакрусе. Те бросались в бой с криком: 'За Алекоса!', боготворили своего царя, не знавшего поражений, завоевавшего большую часть огромной и сильной страны, создавшего волшебные орудия, которые, неся ужас, отдавали вражеские крепости им в руки. Богатейшие города крусов лежали в руинах; тысячи обозов с сокровищами отправлялись в Этаку, и если бы не приказ царя передавать свою долю добычи солдатам специальной части, занимающейся переправкой завоеванного в Шедиз, его воины увязли бы в награбленных драгоценностях. Но этого не произошло и не могло произойти. Пока солдаты сражаются, тюки и ящики с их долей добычи, все подписанные и пронумерованные, будут ждать их в Этаке. Царь Алекос заботился о своих людях. Он держал свои обещания. Его интенданты создавали продовольственные склады в каждом завоеванном городе. У солдат и офицеров всегда было оружие, одежда и еда. А впереди маячил сказочный Золотой город, полный богатств и красивых женщин!
  Но Рос-Теора не сдавалась. Работы по укреплению города были начаты сразу же, как только стало известно о вторжении неприятеля на территорию страны. Стены, которыми крусы так гордились, на тот момент не смогли бы их защитить. Чем больше город, тем труднее его оборонять, а в Рос-Теоре жило более двухсот тысяч человек, ее улицы разбежались далеко за пределы стен. Теперь все это было разобрано и сровнено с землей, стены укреплены. Крусы и иантийцы создали пять полос защиты. Степная конница останавливалась перед рвами, полными жидкой грязи. Пехота билась у укреплений, обстреливаемая из возведенных повсюду деревянных башен. Великий город был окружен кольцами фортов, башен, траншей. Здания, оказавшиеся внутри этой зоны, были разобраны, и на долгие тсаны вытянулись каменные и деревянные баррикады. Если нападающим удавалось прорвать одну линию обороны, их встречала следующая, и было понятно, что за нею будут еще и еще.
  Отряд шедизцев на трех кораблях, взятых в одном из захваченных речных городов, попытался отбить Иантийский мост. Это была отчаянно смелая операция, которая даже в случае удачи ни к чему бы не привела: между шедизцами и столицей Матакруса все равно встали бы тысячи воинов противника. Но им не удалось подняться на мост. С иатийского берега отчалили корабли и после продолжительного боя потопили суда смельчаков. Царь Алекос объявил, что не сожалеет об их гибели. Так будет с каждым, кто осмелится выступить без его приказа.
  О смерти Бронка Евгения узнала раньше мужа. Она часто вспоминала, что когда-то не почувствовала гибель Амарха... Но не его ли душа спустилась к ней в облике орла в тот день, когда пришло известие о нем? В этот раз она увидела смерть старого друга ночью накануне его последнего боя, во сне: сребробородый, могучий, он лежал на носилках, которые уносил в море погребальный плот, и его лицо было, как и при жизни, спокойно... Над водою звучал бесконечно длинный речной плач, что поют благородные женщины, провожая мужа в последний путь. 'Следом за закатом утекают реки и уносят тебя навсегда. Я тебя простила, отпускаю, и с тобой отныне вода. Я тебя просила оглянуться, я молила: глаза открой! Знаю, тебе будет не вернуться, тебя больше нет со мной. Полечу по небу над рекою, где вступает в море хрупкий плот. Сложу крылья, тихо глаза закрою и паду беззвучно на тонкий лед. Следом за закатом уплываешь, сложив руки-крылья на груди. Я к тебе вернулась - отпускаешь. Я теперь мертва. Подожди!'
  Хален послал Алекосу вызов, как велела старинная общая для всех стран традиция: правители могут решить исход войны в поединке, и люди погибшего должны отступить. Но Алекос не принял этот вызов, ведь приславший его не был царем Матакруса. Хален защищал подступы к мосту; Алекос бился дальше, к востоку от Рос-Теоры. Он всегда принимал участие в важных боях, первым устремлялся навстречу врагу, оставляя за собою горы трупов. Бронк был намного ближе к нему, вверенные ему полки обороняли два городка - спутника столицы, и он тоже вызвал царя Алекоса на бой и получил согласие. Хален узнал об этом, когда все уже кончилось.
  Сразиться решили в тот же день, к вечеру, на поле близ городка Лима. Сотни офицеров и солдат с обеих сторон стали свидетелями этой дуэли.
  Они приветствовали друг друга как равные и оказали все знаки почтения, какие благородные рассы оказывают друг другу перед поединком. Бронк Калидерад не был монархом; он не имел права обещать за свое войско. Он мог лишь предложить свою жизнь противнику, убить его или погибнуть сам. Бронк вышел на поле радостный и тихий. В глазах его светилось одобрение, когда он пожал руку своему врагу - лучшему врагу, какого он мог себе пожелать. Они принесли друг другу клятвы. 'Если я погибну, мои воины не станут мстить за мою смерть, - сказал Бронк. - Если же я убью тебя, твое тело принадлежит твоим людям'. 'Я слышал, в своей стране ты первый после своего повелителя. Потому обещаю тебе: если ты падешь от моей руки, я буду вечно чтить твою память, - ответил Алекос, и ветер с полей развевал его светлые волосы. - А случится так, что ты окажешься сильней, - месть моих людей никогда не настигнет тебя'.
  Солнце склонялось к земле, уходило в кроваво-красные облака. Узкая речушка петляла по полю, в ее излучине стояли друг напротив друга два высоких, сильных мужа в богатых доспехах, и в воздухе разносился бодрящий аромат раздавленной травы - их офицеры и рядовые в молчании ждали исхода поединка. Солнечные блики играли на длинных мечах, на украшающих щиты металлических полосах, на шлемах и кольчугах. Меч царя пробил доспех Бронка на третьей минуте боя. Он жил еще несколько минут и успел проститься с Алекосом, хотя никто не слышал, о чем они говорили перед тем, как тот закрыл ему глаза. Царь велел иантийцам достойно похоронить его и обещал поставить памятник на месте боя, когда война закончится.
  Хален примчался, когда тело Бронка Калитерада уже лежало на погребальном корабле. Его отправили в Киару по реке и через море - так провожают лишь храбрейших воинов. К оскорблениям, нанесенным Алекосом иантийскому царю, добавилось еще одно. Даже три: тот не принял его вызов, но вышел биться с его другом, которого убил. И в довершение ко всему после данной Бронком клятвы Хален не мог напасть на Алекоса, чтобы отомстить.
  Впервые Евгения получила от мужа, пусть и на бумаге, полные злобы упреки. Как могла она не предупредить его о скорой гибели лучшего из сыновей страны, горько вопрошал он. Как посмела утаить, что его друг в душе своей настолько был предан врагу, что предпочел принять неотвратимую смерть от его руки вместо того, чтобы сражаться рядом со своим царем?! Что еще она скрывает? 'Вы вернетесь', - сказала она на прощанье им троим, и вот один из трех пал и вернется теперь не в свой дом в Киаре, а на кладбище... Чего ему ждать теперь, каких известий? Она не раз рассказывала ему, как читала смерть на лицах больных, так почему она не предупреждает его, своего царя, о предстоящих потерях?!
  Евгения плакала и молилась. В ее душе вновь царило смятение: горе сплеталось с ненавистью. Никого еще она не ненавидела так сильно, как Алекоса. Ей вообще не приходилось прежде испытывать это разрушающее душу чувство, которое сейчас жгло ее раскаленным железом. Она желала ему медленной мучительной смерти, и руки сами тянулись к земле, чтобы темные духи услышали это пожелание и взялись его выполнить. Но она не сделала этого, помня, что небо было благосклонно к ней, когда уходило войско. 'Верь мне, победа будет за тобой! - писала она мужу, и слезы капали на бумагу, но то были уже слезы любви и надежды. - Небеса были с нами, когда вы втроем стояли передо мной на стене Киары, а воины наши шагали в Рос-Теору. Я видела тогда, что Бронк скоро оставит нас, но как я могла сказать тебе об этом? Это бы тебя убило... Он шел навстречу своей судьбе, он всегда мечтал уйти из жизни красиво. Ничем он не предал тебя; один из лучших сыновей Ианты, он хотел использовать шанс одержать в войне решающую победу. И быть может, он - ее последняя жертва. Пусть я не вижу будущего, хотя могу видеть в нем смерть, но я знаю, я верю, что скоро ты уничтожишь наших врагов. Моя сила с тобой, а она никогда мне не изменяла. Иантийцы не могут проиграть, пока с ними их олуди. Помни об этом и иди к своей победе!'
  Все усилия захватчиков оставались безуспешными. Они атаковали укрепления крусов снова и снова, но им удалось взять только два кольца из пяти. Им нужен был мост; но до него нельзя было добраться, не разгромив десять тысяч иантийцев. И все же Алекос пошел на это. Матагальпа никогда не знала сражений, подобных тому, что разыгралось у Рос-Теоры летом 2762 года. Все свои силы - а они все еще были неисчислимы - он бросил на штурм узкой полосы между ведущим в Ианту мостом и городской стеной. Одновременно с этим к левому иантийскому берегу направились все крупные суда, что были взяты в прибрежных матакрусских городах, с тысячами солдат на борту. И так распорядилась судьба, что именно на этот день была назначена операция - удар в тыл силам Алекоса. Пока по обе стороны моста кипел бой, несколькими тсанами выше вторая армия иантийцев переправилась через Гетту. Командовал ею Эрия Рашарад.
  Сражение длилось четыре дня. Четыре дня воздух гудел и содрогался от лязга металла, криков ярости и стонов боли, пения горнов, звонко разносящихся приказов, оглушительных пушечных выстрелов, треска рушащихся в огне укреплений. Четыре дня парили над берегом Гетты стервятники, слетевшиеся, казалось, со всего континента, - для всех хватило пищи. Четыре дня оба царя не выпускали из рук оружия, успевая и отдавать распоряжения, и убивать. Все мужчины Рос-Теоры, все, кто мог биться, от нищих, что ночевали под городской стеной, до первых вельмож, были здесь, у моста, и те, кому не хватило копий и мечей, держали в руках вилы и булыжники.
  Мост был уже забыт, разбиты шедизцы, пытавшиеся взять его с иантийского берега. Судьба мира решалась в этой битве, и что значил мост в Ианту, когда сам ее царь в любую минуту этих бесконечных дней мог погибнуть у стен Золотого города!
  Однако сила Алекоса была в численности его войска и в маневренности степных конников. На третий день, когда всеобщее внимание сосредоточилось на подступах к мосту, кочевники попытались прорваться к восточным воротам столицы, где у полос обороны осталась едва ли четверть от прежнего числа защитников. Потеряв половину в пути, они пробились к самому городу. Все погибли под обстрелом со стен, но дело свое они сделали: оставшиеся в столице ощутили, как земля закачалась под их ногами. Не помогли укрепления, не помогла помощь союзников - враги проникли в сердце страны! В них рос страх. Они боялись за свою жизнь и богатства, но еще больше боялись удачливого олуди, которому явно помогало само небо.
  На пятый день бой затих сам собой. Поля, сады, рощи были завалены телами погибших, а у выживших не было сил ни хоронить товарищей, ни снимать доспехи с трупов неприятеля. Остатки армий - несколько тысяч из сотен тысяч - сходились к стенам Рос-Теоры. Мост был пуст, и Хален с пятью гвардейцами, единственными оставшимися в живых из тридцати, стоял на нем. Неподалеку собралось командование крусов. Самые уважаемые люди города присоединились к ним.
  Перед рядами противника появился парламентерский отряд. Шедизские фицеры приближались, подняв свои щиты над головами. Они сообщили, что царь Алекос желает говорить с защитниками города. Он подошел следом, так не смыв с себя грязь и пот. Покореженный шлем нес оруженосец, волосы царя слиплись от крови, и сапоги оставляли влажные следы на камне дороги. В нескольких шагах позади встал Нурмали, его первый военачальник, высокий и худой, едва державшийся на ногах от усталости.
  Два царя впервые видели друг друга. Крусы сами не заметили, как подошли к Халену и его людям, будто надеясь, что те защитят их от надменного взгляда олуди. Его лицо было бледным под слоем грязи, но глаза горели неукротимым огнем, таким же, какой встретил его в глазах иантийского царя. Он тихим, но твердым голосом произнес:
  - Мы продолжим бой, если вы сейчас не сдадите город.
  - Мы продолжим бой, - сказал Хален.
  Алекос коротко взглянул на него и повернулся к отцам города.
  - Я не стану разрушать Рос-Теору и не трону ни одной монеты из тех, что вы храните за стенами. Мне не нужны руины. Мне нужно великое государство.
  Крусы смешались, начали переглядываться. Также незаметно для себя они отодвинулись от Халена и тихо заговорили между собой.
  - В Рос-Теоре никогда не будет править захватчик. Это ваша страна! - воскликнул Хален, теряя терпение. - Он убил вашего царя и его наследника, он убьет и мальчика, которому сейчас принадлежит ваш трон!
  - Это их трон, - сказал Алекос. - Не тебе решать его судьбу.
  - Они мои родичи. Я проливал за них кровь, так же как Амарх воевал за меня. И я готов сделать это снова и снова, столько, сколько понадобится, чтобы добить тебя, проклятый варвар! Я вызываю тебя на бой! Решим это сейчас. Пусть наши мечи скажут, кому достанется город!
  Их взгляды скрестились, как тяжелые клинки, но Алекос не поддался.
  - Я не могу сражаться с тобой здесь. Они твои родичи, это правда, но это не твоя страна и не твой трон. По законам всех стран царь может вызвать противника на бой, лишь когда защищает свою землю.
  Хален заскрежетал зубами, вытащил наполовину меч из ножен.
  - Да какая разница?! Ты принял вызов Бронка, прими же и мой!
  - Бронк был достойнейшим из людей, - сказал Алекос, и его светлые брови сошлись над переносицей. - Еще в Шедизе я готов был предложить ему должность советника, но знал, что он всегда будет верен тебе. Когда он позвал меня на поединок, я был огорчен этим, но не мог оскорбить его отказом. И ты, правитель Ианты, прости меня сейчас. Мы обязательно встретимся с тобой, на твоей земле или на моей, но не сегодня, - он снова повернул голову к ростеорцам, его голос окреп. - Я обещаю, что не трону вас и ваши дома. Мертвые будут похоронены, разрушенные города отстроены заново. Мои воины заберут свою добычу, но богатства Матакруса неистощимы, и мы восстановим все, что было утрачено. Мне нужна сильная страна и верный народ, и я постараюсь сделать все, чтобы крусы поверили в меня.
  Хален засмеялся бы, если б мог.
  - Ианте ты тоже пообещаешь отстроить разрушенные города?
  - Мы должны посоветоваться, - поспешно сказал Пасесерт Трантиан, глава канцелярии Шурнапала.
  - Я жду ответа до полуночи, - сказал Алекос и отошел прежде, чем Хален успел что-либо добавить.
  Халена трясло от ярости. Каждое слово этого выскочки, каждый жест были продуманы заранее! Он разыграл эту сцену как по нотам, вселив в сердца крусов одновременно неуверенность и надежду. И ушел он так быстро лишь для того, чтобы не оскорбить Халена еще раз, став свидетелем разговора, что последовал сразу же.
  Пасесерт вышел вперед, низко склонился перед царем и поцеловал ему руку.
  - Не могу передать, сколь велика наша благодарность тебе, мой господин. После смерти Амарха и Джаваля Хиссанов ты стал нам опорой, и мы никогда не забудем этого. Но царь Алекос прав - решать дальнейшую судьбу Матакруса должны мы. И мы не дадим тебе погибнуть, продолжив бой. Позволь нам обсудить предложение царя Алекоса и принять решение, которое послужит к пользе страны.
  Хален пошатнулся. Венгесе, весь перебинтованный, опирающийся на трость, поддержал его. Царь закрыл рукой глаза и долго стоял молча, не в силах взглянуть на этих людей, не в силах вообще смотреть вокруг. Если бы белые стены Рос-Теоры сейчас развалились по камешку, это поразило бы его меньше, чем предательство тех, за кого сражались и погибли тысячи его воинов.
  - Он не обманывает своих людей, - сказал кто-то в толпе крусов, - если мы будем с ним, он не обманет и нас.
  Варварский вождь выиграл еще одну битву. Хален повернулся и зашагал прочь.
  
  20.
  И в третий раз он покидал Матакрус, потерпев поражение. Горечь, царившая в его душе, была безмерна. Он искал, чем прогневал небеса, и не мог понять. Он сделал все, чтобы стать для своей страны лучшим из правителей; все помыслы, всю свою жизнь, каждую минуту ее он отдавал Ианте. И кто сделал больше, чем он, для того чтобы сохранить мир на континенте? Отчего же это мир обрушился в одночасье, грозя погрести его, Халена Фарада, владыку Киары, царя иантийского, под обломками? Слишком быстро, слишком безжалостно пришла беда. Когда он вспоминал все успехи последних лет, ему казалось, что он спит и видит кошмар. Но как проснуться?
  Он слишком устал, чтобы ехать верхом, и смотрел сейчас на зеленеющие виноградники из окна кареты. Вспомнил последнее письмо Евгении, в котором она обещала победу... О нет, она не виновата, что ее обещания не сбылись. Коса нашла на камень. Сила олуди Алекоса оказалась превыше ее возможностей. Видно, небо любит его больше... А значит, Ианта падет перед ним так же, как Галафрия, и Шедиз, и Матакрус. Но никогда народ Фарадов не встанет на колени, как встали другие! Да сих пор Алекосу помогала череда счастливых совпадений: шедизцы ненавидели своего царя, крусы своего потеряли. Что ж, пусть увидит людей, которыми правят настоящий воин и его олуди! Быть может, на своей земле она сможет защититься от него?
  Он увидел ее лицо, как будто она была рядом. Ни одна женщина не сделала для Ианты больше, чем Евгения, и все же оно, ее лицо, всегда обещало что-то еще. Он любил эту тайну. Любил и боялся, чувствуя, что раскроется она не благодаря ему... Что с нею случится, с его царицей? Чего ждут ее сумрачные глаза? Если новый олуди превосходит ее, он ее убьет... Не в этом ли тайна?..
  Он остановился в Претсе, городке на границе провинций Ферут и Готанор. Ехать в Киару не было смысла. Если Алекос ударит, то очень скоро. Мужчины на землях, через которые шло войско, приветствовали его с оружием в руках и кричали, что готовы сражаться. Женщины стояли у обочин молчаливые, размышляя о том, что им предстоит скоро, - грабежи, насилие, пожары... Но никто не бежал, не пытался спрятаться от надвигающейся войны. Иантийцы - не крусы!
  В Претсе уже ждали члены Совета. Евгении с ними не было - она находилась у Фарады. Узнав об отъезде Эрии, дикари как с цепи сорвались: целыми армиями на лодочных флотилиях переплывали реку, нападали на гарнизоны и селения. Помощник Рашарада, исполнявший его обязанности, носился по побережью, отражая набеги, и царица поспешила ему на помощь. Хален не стал посылать за ней. Пускай она олуди, пускай владеет мечом, но она его жена, и чем дальше она от Гетты сейчас, тем лучше.
  Очень скоро в Претс одна за другой пришли две печальные новости. Когда крусы сдали Рос-Теору, царица Райхана покончила с собой, приняв яд. А через несколько дней нашли мертвым и наследника. Решили, что он тоже отравился. Алекос со своим ближайшим окружением накануне его гибели находился не в городе - будто бы специально, чтобы его не обвинили в этом убийстве. Он велел с почестями похоронить обоих и поселился в Шурнапале, в доме Джаваля.
  - Я подготовил план обороны, - деловито сказал Маталан, разворачивая карту и придавливая ее к столу книгами.
  Городской глава отдал Совету в распоряжение здание управы. Совет собрался в кабинете, сдвинув несколько столов, за которыми в другие дни работали клерки. Хален уселся в жесткое кресло, баюкал раненную левую руку. Он запретил Венгесе себя сопровождать - тот едва держался на ногах от слабости. Напротив сел Нисий. Его лицо было оживленным, даже веселым. Больше всего его сейчас волновало, скоро ли приедет жена. Лунда оказалась упрямой и своевольной. Забеременев, она отказалась переезжать в столицу, поближе к олуди, несмотря на все уговоры Евгении. За что и поплатилась: узнав, что муж отправляется на войну, она так переволновалась, что потеряла своего первенца. Но даже это не заставило Нисия вернуться. Он был молод и, похоже, не осознавал всей серьезности положения... А может быть, подумал Хален, он так же, как многие воины, все еще не верит, что Ианте пришел конец. Для него эта война - лишь череда битв, в которых он доказывает свою доблесть. Жаль, очень жаль, что у Нисия все еще нет сына!
  - Государь! Взгляни на карту. Если они не пойдут через мост, то ожидать их высадки можно здесь и здесь.
  Хален попытался сосредоточиться на том, что говорили Маталан и Гамалиран.
  - Сколько у Алекоса осталось войска? Тысяч тридцать? - спросил последний. - У нас не наберется и двадцати тысяч профессиональных воинов, но все рассы Дафара встанут в строй, и каждый ведет с собой от пятидесяти до нескольких сотен человек. Всего по стране соберем около пятидесяти тысяч. Они уже готовы, осталось определить, куда им идти.
  Хален кивнул.
  - В верховья Гетты они не полезут. Ждать их нужно в районе Ферута. Здесь прекрасный берег, удобный для высадки. Или у моста.
  - Нельзя забывать и о флоте! - напомнил Маталан. - С этого нахала станется, он не побоится напасть на Киару с моря!
  - Ну, это вряд ли, - возразил Торжис Эгвад. - Все пути крусов в Ианту нам известны еще со времен прежних войн, и они никогда не использовали флот. Берег слишком неприступный.
  - Алекос не ходит старыми путями.
  Это сказал Нисий, и все ненадолго замолчали. Но Маталан был не из тех, кто отступает, и продолжил:
  - Напомню также и о Шедизе. Если оттуда решат поддержать Алекоса, нам придется сражаться на два фронта. Поэтому предлагаю разместить войска здесь, в Претсе, к югу - у Ферута и к северу - у моста. Побережье от Готанора до Киары контролировать с кораблей. Мы с Рашилом организовали цепь постов вдоль реки, так что, где бы ни высадился враг, в твоей ставке, государь, это станет известно очень скоро.
  Хален снова кивнул. Маталан посмотрел на него с удивлением, шумно втянул воздух большим носом. Обычно царь спорил с ним, указывал на недостатки его предложений, его приходилось подолгу и порой безуспешно убеждать.
  - Хорошо, Маталан. Теперь, Рашил, расскажи мне, что там на Фараде.
  - Дикарям не понравился отъезд Эрии, и они требуют его обратно, - улыбнулся министр. - Не думаю, что стоит из-за этого беспокоиться. Одно плохо - слишком много воинов занято их подавлением. Но с ними там царица, она разберется. Как Эрия?
  - Очень плох, - ответил Нисий. - Врачи говорят, ногу ему придется отнять. Если б царица была здесь, она помогла бы ему. Ты не велишь ей приехать, отец?
  Хален покачал головой.
  - Ей виднее, что делать.
  ***
  Этот дикарский бунт случился очень вовремя, считала Евгения. Она просто задохнулась бы от злости, если б сидела сиднем в Киаре, получая одно за другим страшные известия из Матакруса. А так у нее не было времени переживать. Целыми днями и ночами она скакала на маленьком буром меринке вдоль побережья в поисках дикарей. Ланселот стоял в конюшне гарнизона Эрии - он был слишком крупный, слишком приметный для этой местности. Меч, казалось, уже сросся с ее рукой, и щит навстречу стрелам она выставляла не глядя. Дикарей кругом было полно, они пробирались все дальше и дальше от Фарады. Если б не олуди, их было бы не поймать. Ее люди следовали за ней, не задавая вопросов и не оглядываясь по сторонам: она чуяла врага издали и безошибочно приводила к нему.
  Пеликен спешился у ручейка, умылся и напился. Евгения ждала его, шепотом жалея коней, одолеваемых слепнями. Она и сама страдала от москитов. Отпугивающие мази действовали всего два-три часа, а мошкары летом у Фарады было немыслимое количество, воздух просто гудел от нее.
  - Куда теперь?
  Она огляделась, отмахиваясь от особо надоедливых насекомых, что лезли прямо в глаза. Как и солдаты, она была закутана с ног до головы, и даже лицо прикрывал платок, так что открытыми оставались только глаза. Иначе ее съели бы заживо. Лишенные одежды дикари для защиты от насекомых натирали тело жиром какого-то животного. По его запаху их было легко найти, что и делали воины с хорошим обонянием. У Евгении обоняние было развито так же хорошо, как и другие органы чувств, но она редко им пользовалась, поскольку в ее распоряжении было более эффективное умение.
  - Вон там, в тех деревьях, - она указала на круглую кудрявую рощу. - Я опять попробую их напугать. Оставьте в живых двух-трех человек, пусть расскажут другим и задумаются, стоит ли с нами бороться.
  Солдаты инстинктивно отодвинулись, встали за ее спиной, будто боялись попасть под смертоносный взгляд. Пеликен был доволен. Ему нравилась эта новая, жесткая и жестокая олуди. То, что раньше было для нее игрой, теперь стало приносить удовольствие. Нахмурившись, она пристально смотрела на деревья. Добрых пять минут ничего не происходило. Но вот там началось движение. Темные фигуры скользили в ветвях, спускались на землю, медленно шагали в сторону отряда. Кто-то из иантийцев потянулся за стрелой. Вот уже можно разглядеть круглые раскрашенные лица дикарей. Они по-прежнему ничего не выражали. Их страх можно было обнаружить лишь по движениям: ступив один-два раза, они замирали, и дрожали их руки. Луки висели за спиной, и ни один не попытался потянуться за своим. Они не понимали, что происходит, заворожено шли на зов. Знали, что их сейчас расстреляют, но не могли остановиться, как не могли поднять отяжелевших рук. Так птица замирает перед змеей, так антилопа не может отвести взгляда от загнавшего ее охотника. Только антилопа не идет навстречу своему убийце, а олуди заставляла дикарей идти вперед, прямо на своих воинов.
  Вот уже несколько человек упали, пронзенные стрелами, а остальные все приближались. Засунув руки в карманы, Евгения смотрела на них. Мошкара образовала темный нимб вокруг ее головы, кружась по часовой стрелке. Остались стоять всего трое - только тогда она махнула рукой, указывая им на заросли высоких трав. Очнувшись, дикари с воплями кинулись прочь, и долго еще из травы неслись их крики. Круг насекомых распался, Евгения с проклятиями принялась отбиваться от них.
  - А от комарья твоя сила не помогает? - спросил Пеликен.
  - Пошути еще, - проворчала она, садясь в седло. - Нужно доехать до пятого поста и пугнуть их там.
  - Когда вернется Эрия, он этому просто не поверит, - сказал один из солдат.
  - Эрия не вернется. Он ранен в ногу, раздроблена кость. Он будет жить, но сражаться больше не сможет.
  Дальше ехали в молчании. Объехали шестой пост - несколько каменных домов, обнесенных стеной, и двигались дальше на север по старой дороге, отстоявшей от реки на полет стрелы. Пеликен заметил, как Евгения приподнимается в стременах, посматривает налево, в сторону воды. За частоколом высокой травы ничего не было видно, кроме краснеющего в закате чистого неба. Завидев впереди лысый холм, царица повернула коня. С холма была видна река и противоположный берег. Воины показывали друг другу на острый мыс, что выдавался далеко в воду. Дикари срубили на нем деревья и сложили громадный костер; столб темно-серого дыма шириной с дом поднимался высоко в небо. Ветер медленно сносил его в сторону иантийского берега. Этот же ветер время от времени доносил до холма обрывки барабанного боя.
  - Что там происходит? Что они делают? - спрашивали друг друга мужчины.
  - Они делают то же, что и я, - сказала Евгения. Ее глаза не отрывались от дымного столба. Спешившись, она подошла к краю холма -осыпавшемуся песчаному обрыву, - подалась вперед, словно пыталась дотянуться до костра. - Их колдуны зовут меня к себе, как я звала их воинов.
  Пеликену не понравилось выражение ее лица. Он крепко взял ее за плечо.
  - Ты же не пойдешь к ним?
  Олуди молчала. Мошкара начала кружить над ее головой - он видел такое всего час назад. Тряся ее за плечо, он повторял снова и снова:
  - Не делай этого, моя госпожа, это слишком опасно. Поедем дальше!
  Она отодвинула его, как ребенка. Много раз она слышала этот зов, не раз ступала на тайные тропы шаманов, и они опять влекли ее к себе.
  - Такой шанс нельзя упускать. Я схожу к ним. Ждите меня...
  Он растерянно повернулся к товарищам, развел руками. И не успел подхватить ее - она упала на землю как подкошенная, из-под полуприкрытых век белели закатившиеся глаза, и москиты садились на них. Люди испуганно перешептывались.
  - Помогите мне поднять ее на коня. Поехали на пост, - велел Пеликен.
  ***
  Исчезновение главного воина чужих не принесло облегчения народу великого леса. Вместо него пришла чужая колдунья, что видит в темноте. Братья-колдуны издавна ненавидели ее, они желали ей гибели еще до того, как она совершила святотатство - отняла у духов предков Клакына. Этот мальчик обещал стать большим вождем, но когда его поразила болезнь, старший брат посмотрел на него и понял, что предки уже сейчас готовы забрать его к себе. Неразумные женщины, не знающие законов края сновидений, осмелились пойти против решения братьев. Своим глупым ведьмовством они призвали чужую колдунью. И та вступила в священный лес, излечила мальчика, но взамен забрала себе часть его души. Когда Клакын вырос и стал вождем, он оказался не таким, как другие. Он не хотел исполнять веление предков, не хотел сражаться с чужими, как то делали десятки поколений его отцов. Он призывал свое племя идти в глубокие леса к тем, кто кует железо, и учиться их мудрости. Он не слушал колдунов, не желал вернуться на свой путь. Вот почему братья были вынуждены пойти в страну сновидений и просить предков забрать его. Те послали змею туда, где Клакын охотился, и он умер.
  Теперь колдунья пришла снова, она убивала людей леса мечом, а еще больше - своим не знающим пощады темным колдовством. Ее следы изредка встречались им в крае сновидений, и братья знали, что она слабее них. У нее не было предка-зверя, она была как опавший лист, не знающий своего дерева, и легко потерялась бы на тропах, по которым ходят души настоящих людей и зверей. Шаманы решили с ней покончить. Они спустятся в старую страну, призовут колдунью и растерзают ее душу! Их семеро - она не сможет противиться их приказу!
  Люди леса повалили деревья на мысу и сложили костер. Теперь они робко жались к лесу, многие не смели даже взглянуть туда, где колдуны семи племен готовились к обряду. Старший брат щедро посыпал костер порошком, что дарует истинные сны. Они надели свои одежды и украшения, взяли барабаны, и трещотки, и бубны, и начали свой танец. Вот Ылыек, брат медведя, закутанный в его шкуру, медвежий клык вставлен в его нижнюю губу, и на груди его ожерелье из медвежьих когтей. Вот брат змеи - в багровом дыме, уводящем в старую страну, его покрытое татуировками тело удлинилось и извивается, а изо рта высовывается раздвоенный язык. Старший брат в этой стране своим обличьем больше остальных похож на своего предка - леопарда: его лицо покрылось шерстью, пожелтели круглые глаза...
  На Ылыека истинный дым всегда действует медленней, чем на остальных колдунов, но вот наконец и он вступил в страну сновидений, где уже ждали шестеро. Реальность здесь выглядела по-другому, расплывчато и тревожно. В мире леса еще не погас свет дня, но здесь все освещалось одним лишь багровым столбом дыма. Река была черной пропастью, лишенной воды и дна, а с другой стороны мыса качались, расплывались в густом воздухе громадные деревья. Люди у их подножий казались серыми тенями. Братья пели и кружились вокруг костра, потрясая трещотками, стуча в барабаны. Они видели колдунью на другом краю пропасти. Ее тело держал в руках неприятно высокий, отвратительно бородатый мужчина, а душа парила над тьмой. Даже здесь она осталась такой же, как в мире леса: светлый силуэт с руками и ногами, ни звериной морды, ни зубов, ни когтей или хвоста. Ей не выжить в стране настоящих снов! Вот она блеснула и исчезла...
  - Где твоя душа? Где твоя душа? Иди к нам, танцуй с нами, ступи с нами на тропу духов! - звали братья.
  Их голоса отражались от стены леса и возвращались гулким эхом. Все ярче становился свет костра, все выше поднимался он, освещая багровыми сполохами звериные лица. Скоро предки придут, чтобы приветствовать своих детей. Они заберут с собой душу колдуньи, и ее тело на другом берегу охладеет и умрет, так что ей придется вечно скитаться по дорогам края сновидений, где каждый станет преследовать ее, рвать на части!
  Столпившиеся у леса люди в священном трепете наблюдали за танцем колдунов. Их пугали ощерившиеся лица и развевающиеся шкуры. Бились друг о друга когти на браслетах и бусах, зловеще рокотал барабан, и песня разносилась до самых дальних пределов леса... Иантийские воины на другом берегу передавали друг другу подзорную трубу, по очереди вглядываясь в сумбурную пляску закутанных в рваные шкуры дикарей, надышавшихся наркотического дыма. Им было невдомек, что случилось с царицей и почему она сказала, что пойдет к колдунам, - она же была совсем в другом месте, и не вдыхала этого дыма, и вообще потеряла сознание! Почему же Пеликен запретил приводить ее в чувство?
  - Злая женщина, дочь смерти, здесь твоя судьба! Встань в наш круг, пляши с нами!
  Брат паука вдруг вышел из круга, закричал, вытянув руку к лесу, где скользила от дерева к дереву чья-то тень.
  - Ты пришел, о, ты пришел, великий дух, отец! - воззвал старший брат.
  Из-за деревьев вышел леопард. Такого крупного они никогда еще не видали - он был в полтора раза крупнее любого своего сородича. Это был сам предок старшего брата, не иначе, и тот пал перед ним на колени, продолжая бить в бубен. Коричневая шерсть в черных пятнах лоснилась в свете костра, глаза зверя вспыхивали зеленым. Но отец пришел не один. Светлое пятно мелькнуло между стволов, солнечным зайчиком метнулось вперед, встало рядом с ним, лаская его загривок. Серебристый призрак, звездная тень, силуэт с белым лицом, он обнимал зверя и заигрывал с ним.
  - Возьми ее, великий отец! - попросил колдун. - Схвати эту женщину, не знающую предков, и уведи ее с собой!
  Тяжелый воздух колыхнулся - это леопард одним прыжком преодолел пространство от леса до костра и замер рядом с шаманами. Светлый призрак приблизился вместе с ним, скользя руками по шерсти, и изумленные колдуны услышали, как дух предка урчит от удовольствия.
  - Не поддавайся ее коварству, отец! Вернись к нам! Не слушай ее!
  Но зверь уже забыл о них: он прыгал по поляне, догоняя колдунью, словно котенок, бегущий за солнечным зайчиком. Та то удалялась, то позволяла приблизиться вплотную и обнимала его, легко проскальзывала между лап, заставляла огромную кошку подпрыгивать и кататься на спине. Колдуны уже не кружились в хороводе. Они танцевали там, где остановились, слабеющими голосами подпевали старшему брату, который уговаривал великого предка убить женщину. Все выходило не так, как они ждали: их песни не оказали никакого влияния на колдунью. Она их просто не замечала. Они думали, предки возмутятся появлением чужой женщины, - а вместо того священный леопард играл с ней, как домашний кот с ребенком!
  Старший брат бросился к зверю, умоляя одуматься. Серебристая тень подпрыгнула, зависла в воздухе, полыхнула красным. И леопард тут же ощетинился, повернулся к колдуну, подобрался...
  Простые жители леса, замерев в диком ужасе, наблюдали никогда не виданное зрелище. Они не знали, что происходит, и понимали его по-своему: огромный леопард вышел из леса на зов колдунов и плясал перед ними, будто играл с невидимым товарищем, пока старший мудрец, трясясь как в лихорадке, с визгами и стонами приближался к нему. Остановившись в трех шагах от зверя, он пал на колени и кричал что-то прямо тому в морду. Брызгала слюна с его черных губ, и бубен дребезжал в руках. Леопард замер, отодвинулся, изготовился к прыжку - ни одному лесному зверю не понравится такое обращение! Колдун вскричал не своим голосом, указывая обеими руками с зажатым в них бубном на лес, и в этот момент зверь с рычанием прыгнул на него. Люди ахнули и закрыли глаза руками.
  Ылыек так испугался, что выпал из сна и не увидел, как дух предка освободил душу старшего брата и та легким облачком устремилась на тропу леопарда. Остальные шаманы замерли, не в силах оторвать глаз от зверя, порвавшего горло их брату и теперь пожиравшего его лицо. Тень колдуньи сидела на его спине, пока все не закончилось, а потом поманила его к лесу. И он пошел за ней, облизываясь, и пропал в лесу. Она остановилась на границе света и тени, поляны и леса, обернулась и сверкнула так ярко, что затмила пламя костра. Колдуны закрыли лица и пали на землю. Когда они осмелились поднять глаза, ни зверя, ни колдуньи не было. К телу брата стягивались темные духи, алчущие свежей крови, а его душа была уже далеко...
  Один за другим колдуны возвращались из страны сновидений. Их люди, набравшись смелости, подходили к костру, в страхе и недоумении останавливались над растерзанным телом великого шамана и распростертыми телами его соратников, которые мало чем отличались от мертвых.
  ***
  Обморок перешел в глубокий сон. Она очнулась в чьих-то объятьях. Пахло лошадью, крепким мужским потом и травой. Ее лицо касалось обнаженной горячей руки. Не было сил шевелиться и позвать. Но он почувствовал движение ее ресниц на своей руке и приподнялся на локте. Это был Пеликен. На узкой кровати в домике на посту с трудом хватало места для одного, но он обнимал ее, охраняя и согревая, пока она ходила по призрачным тропам чуждого ей народа. Он поднялся, усадил ее, прислонив спиной к стене, поднес к губам чашку с водой. Освещенная крохотным огоньком свечи комната кружилась перед глазами, и Евгения долго не могла сфокусировать взгляд на темной фигуре Пеликена.
  - Ты решил заменить мне мужа?
  - Ты была холодная, будто мертвая, и я решил сохранить тебя для него.
  - Иди сюда, - позвала она.
  Он опустился рядом, усадил ее на колени и крепко обнял. Тепло его тела окутало ее, проникло внутрь, расслабляя закоченевшие мышцы.
  - Где ты была? Ребята говорят, дикари на мысу как с ума посходили: вопят так, будто всех их вожди умерли разом.
  - Так и есть. Их великий колдун мертв, и остальные шестеро нескоро теперь решатся вступить в старый край.
  - Куда?
  Она глубоко вздохнула, потерлась щекой о его бороду.
  - Они думают, что дикие лесные создания - их предки, и умеют проникать в глубины, которые видны лишь животным... Они научились управлять зверями, но никогда не пытались полюбить их... Мне пришлось смотреть и слушать и ориентироваться лишь на свою интуицию, потому что я плохо представляю себе законы этого края. Но зверь послушался меня.
  - И что теперь?
  - Я напугала их - надеюсь, достаточно для того, чтобы они хотя бы на время забыли сюда дорогу.
  Он сжал руками ее голову, прислонился лбом к виску.
  - Ты и меня напугала. Я думал, ты не вернешься.
  Она вдруг заметила, что его трясет. В тот же миг Пеликен быстро, почти грубо сбросил ее с себя, вскочил на ноги.
  - Я распоряжусь, чтобы тебе принесли поесть, - сказал он хрипло и побежал к двери.
  Замер, оглянулся - щеки алеют, глаза горят диким огнем. Все еще во власти бреда, она уже открыла рот, чтобы позвать его вернуться, - но он вышел, хлопнув дверью.
  В последующие дни она то и дело уносилась внутренним взором на тот берег. Тело колдуна было торжественно похоронено под углями костра на мысу. Племена свернули прибрежные стоянки и ушли в глубь леса. Оставшихся на иантийском берегу добивали солдаты. Теперь можно было увести часть людей на подмогу Халену. Он прислал царице приказ оставаться у Фарады до тех пор, пока не прибудет замена Эрии. Евгения прекрасно понимала, что это значит, но у нее был повод ослушаться этого приказа - теперь, когда дикари больше не нападали. Она очень устала, ей не хотелось никуда ехать. Казалось, сил не хватит даже чтобы вернуться домой, в замок. Но надо было поддержать Халена, ведь он устал еще больше. Царица снова тронулась в путь, и как всегда рядом были мрачный Пеликен и подруга Эвра. Ее муж теперь был в войске вместе с царем. Евгения просила ее вернуться в Киару, но та не захотела: 'Когда ты рядом, мне легче ждать и надеяться, моя госпожа. Одна я с ума сойду'.
  В Хадаре переночевали и услышали последние новости. После измотавшего ее путешествия в мир лесных духов Евгения на время будто ослепла - у нее не было сил видеть далеко. Оказалось, войска Алекоса уже перешли Гетту и были сейчас в провинции Ферут. Наученные на опыте Матакруса, иантийские полководцы сменили тактику. Матакрус пал, потому что его жители не хотели сами сражаться и спасались под защитой крепостей, несли туда свое имущество, - а враги спокойно захватывали земли окрест и потом с помощью пушек брали города, в которых их ждала богатая добыча. Ианта не стала прятаться. Пушки казались непобедимым оружием, однако их у Алекоса не могло быть слишком много, их бы не хватило на все бесчисленные селения и городки. Каждый населенный пункт становился для захватчиков преградой. Мужчины от мала до велика выходили им навстречу, они были превосходно вооружены и полны желания отстоять свою землю. Огромное число воинов Алекоса полегло у стен Рос-Теоры, и он не имел уже той свободы маневра, которой столь умело пользовался в Матакрусе. Иантийцы изматывали неприятеля, сопротивляясь при каждом его шаге, они погибали, но забирали с собой множество жизней; они поджигали свои селения, если видели, что враг берет верх, и уходили к следующим, чтобы сражаться там. В лесах чужих воинов подстерегали ловушки, даже в открытых лугах многие гибли от спрятанных в траве самострелов.
  Ходили слухи, будто царь Алекос уже несколько раз направлял к Халену своих офицеров с вызовом на поединок. Однако ни один из них до правителя не добрался. Иантийцы получили приказ не вступать с противником в переговоры и не признавать парламентеров. Мало-помалу они оттесняли степняков и шедизцев к югу, к горам. Тем теперь приходилось держаться кучнее. Способ ведения боевых действий отдельными отрядами, прекрасно работавший раньше, здесь приводил к большим потерям. Несколько отрядов пытались пробиться севернее и захватить дорогу на Киару. И пропали, будто в болоте увязли. В конце концов все силы Алекоса стянулись вместе, где-то на полпути между Ферутом и Дафаром, и направились по единственной дороге к древнему городу.
  Евгения ждала в Дафаре. Когда она подъехала к городу, ее вновь охватило знакомое чувство тревоги. Теперь ей стало ясно, почему оно возникало каждый раз, стоило только ступить на эту унылую каменистую равнину, посреди которой стояла крепость, такая же унылая, будто выросшая из земли сама собой. Здесь все решится; здесь будет последняя битва - так говорило олуди вещее сердце. Ее чувства вновь обострились, и она воспринимала жизнь во всех красках, доступных ее взору. Она пыталась отгородиться от этого знания, но оно настигало ее повсюду, шептало о наступивших и будущих смертях. Это был конец Ианты, последние дни ее друзей и родных. Смерть ходила кругами вокруг Дафара, смерть смеялась над олуди, наполняла ее сердце чужой болью, и оно кровоточило день и ночь...
  Первое сражение у Дафара состоялось, когда Хален прорывался мимо стягивающихся вместе вражеских полков к городу. Ландшафт здесь был сложный: холмы, утесы и каменистые террасы, глубокие стремительные ручьи, и все это наполовину заросло старым седым лесом. Шедизцы получили приказ не допустить иантийского царя к городу. Иантийцам чудом удалось вырваться на ферутскую дорогу, где несколько отрядов под командованием Нисия загородили путь врагам, пока царь и остальные уходили к крепости. Венгесе погиб, прикрыв Халена от вражеской стрелы. Хален кричал сыну, чтобы тот покинул оборону и присоединился к нему. Но тот не слышал: прямо на него шел ряд отборных шедизских воинов в золоченых кольчугах, с высоким усатым командиром в центре, и Нисий устремился ему навстречу. С другой стороны послышались радостные крики своих. Оглянувшись, Хален увидел, как из городских ворот выезжает колонна всадников. Их предводительница уже врубилась в гущу врагов, ее меч мелькал подобно молнии, и высокий голос пел его боевой клич. Он поспешил к ней, забыл о сыне.
  Они вместе прорубали себе путь к городу, который загораживали все новые сотни врагов, - он был пеший, она на Ланселоте, который тоже будто обезумел и крушил врагов копытами. В редкие секунды, подняв голову, Евгения пыталась разглядеть олуди Алекоса. Ей казалось, он должен сверкать в ином мире как звезда. Вокруг все было красно от ярости и совсем мало было синих пятен страха и малодушия. Но сколько она ни приглядывалась, ничего не увидела, кроме белого султана его шлема - в этом мире. Она позвала его по имени, но он не ответил.
  Еще почти десять минут они удерживали врага у самых ворот, ожидая Нисия. Но он так и не появился, и царица велела укрыться за стенами. Бой был окончен, шедизцы откатились прочь. Город был невелик; солдаты и офицеры рассыпались по его узким улочкам, заняли все дома. Хален и Евгения прошли в свой дом и долго стояли посреди зала, взявшись за руки. Их погибшие товарищи остывали на белых камнях дороги, и царевич лежал там же, и вражеские воины уже сняли с них доспехи и оружие...
  На следующий день к городским стенам подошли шедизцы с поднятыми щитами. В ответ взметнулись щиты на стене. Стороны выслали офицеров для переговоров, и решающее сражение было назначено на послезавтра. Алекос разрешил иантийцам забрать тела своих людей. К вечеру сотни факелов зажглись и на склонах холма, и в долине, где хоронили своих павших его воины, и горели до следующего вечера.
  Нисий и Венгесе лежали рядом. Их хоронили на местном кладбище, просто, как рядовых солдат. Оперевшись на меч, ссутулившись, царь смотрел, как гробы опускают в могилы, вырытые в твердой почти как камень земле. Евгения проводила обоих в последний путь, произнесла слова прощальной молитвы, отдавая их духам, и спела плач. Когда ее голос затих, ему ответили далекие призывы диких гусей. Первый их клин в неприступной высоте направлялся на север, и души умерших наверняка были с ними... Она смотрела на них, пока не заслезились глаза, а потом пошла в госпиталь лечить раненых.
  Вечером царь поднялся на крепостную стену, чтобы в подзорную трубу рассмотреть противника, чьи полки стояли вокруг белого шатра Алекоса.
  - Ты же мечтал сразиться с ним, почему же не принял его вызов? - спросила Евгения.
  - Потому что он на самом деле олуди, - ответил Хален, не отрываясь от трубы. - Мне многое нужно было успеть сделать перед тем, как встретиться с ним. А теперь послушай меня внимательно, Эви. Завтра здесь произойдет сражение. Если ты встретишься с ним, то погибнешь, мне не нужно видеть будущее, чтобы знать это. И я хочу, чтобы тебя здесь не было. В городе есть подземные ходы, ведущие далеко за стены...
  - Даже я не могу знать, что станет со мной завтра, - перебила она. - Ты должен с ним сразиться. Но и мне придется рано или поздно с ним встретиться, и я не хочу ждать!
  - Он сильнее тебя, Эви, - сказал Хален. Его постаревшее, черное от загара и горя лицо было неподвижно. - Пусть ты олуди, но ты женщина, и все твое боевое искусство перед ним как детский лепет. Он убил Бронка за две минуты. Там, где он проходит, вырастают горы изувеченных трупов. Я запрещаю тебе выходить на этот бой.
  - Мы решим это вместе, я и он. Я столько лет боялась за тебя. Будет справедливо, если и ты за меня попереживаешь чуть-чуть!
  Она улыбнулась, поцеловала его над бровью. Он без выражения посмотрел на нее и отвернулся. Ее лицо было светлым и спокойным, и вообще весь сегодняшний день она была с ним особенно нежна - не хотела лишний раз волновать. Хален еще раз окинул взглядом простирающуюся вокруг серую равнину и долину, зеленеющую внизу. По привычке посмотрел через плечо, где всегда стоял Венгесе. Евгению острым ножом резанула по сердцу его боль. Происходящее уже не казалось ему сном. Она могла хотя бы уходить в свой внутренний мир, где все вечно и всегда есть свет, а значит, и надежда; Хален же свою надежду давно оставил у Гетты. Жизнь заканчивалась здесь, на угрюмых стенах древней крепости, и ему осталось сделать лишь одно: подороже отдать ее.
  Они прошли в зал, где расположился штаб. Кто-то из военачальников суетился, ходил туда-сюда, раздавая приказы. Несколько гвардейцев точили мечи. Оставшиеся в городе женщины под присмотром Эвры чинили их мундиры. В стропилах под высоким потолком порхала заблудившаяся ласточка. Не время горевать по погибшим; плакать будут завтра те, кто останется жив...
  Они поели, не чувствуя вкуса пищи. Хален хотел поговорить с ней, но понял, что она сейчас не здесь, и был даже рад этому.
  - Схожу в город, - сказал он.
  Она не услышала, раздумывая над тем, куда уходят души погибших. Ей бы следовало это знать, но другой мир не желал пока открыть эту тайну. Что ж, завтра она сама окажется там, и секретов больше не останется.
  - Госпожа! - окликнула ее Эвра. - Ты не хочешь пойти к раненым?
  Подруга держала в руках аптечку. Евгения покорно пошла в дом губернатора, где организовали госпиталь. По пути она заглянула в конюшню, убедилась, что Ланселота и других коней почистили и накормили. Мечи и копья оставили на его белоснежной шкуре несколько ран, но олуди подержала над ними руки, и они стали затягиваться.
  Ночью она еще раз поднялась на стену, прищурилась, отыскивая белый шатер царя Алекоса. Когда она шагала наверх по лестнице, ей вдруг пришла в голову шальная мысль: что, если пойти к нему? Если прийти открыто, он вынужден будет оказать ей почести и выслушать. Она сможет попросить его... Предложить ему...
  Евгения покачала головой, швырнула вниз отколовшийся от стены камешек. Алекосу не нужна ни царица, ни олуди. Он хочет получить весь мир, и доброй олуди нечего предложить ему взамен! Ей следовало встретиться с ним в самом начале, когда он только стал царем Шедиза и еще не набрал силу. Быть может, тогда они смогли бы договориться. А если нет, она должна была убить его! Зарезать под покровом невидимости, приказать ему утопиться, обхватить руками и ногами, поднять в воздух и сбросить с высоты, чтоб его голова раскололась у порфировых колонн... Или Хален - почему Хален не подослал к нему тайного убийцу?! Они должны, обязаны были предпринять меры с самого начала! Разве иантийское благородство, которым они так гордятся, стоит всего этого?!
  Хален пришел поздно, убедившись, что все готово к завтрашнему сражению. Было не до любви - они лежали обнявшись в ожидании утра, и молчание говорило больше, чем любые слова... Он слишком утомился и скоро заснул. Евгения смотрела на его лицо, изрезанное морщинами, и во сне сохранившее суровость. Он состарился до срока, и каждый день добавлял седины... Когда-то она думала, что ее муж умрет в глубокой старости, в своей башне в Киаре, окруженный детьми и внуками, и губернаторы на своих плечах понесут его тело к реке. Теперь половина рассов была мертва, а вторая готовилась умереть. Но ей было все равно. Раз небо решило отказать им в своих милостях, пусть оно и решает, как быть дальше. На секунду ее сердце радостно подпрыгнуло - скоро она наконец узнает, что там, по ту сторону жизни! За себя она не боялась нисколько и даже вознесла небесам благодарную молитву за то, что они позволили ей пойти туда, не расставаясь с любимыми.
  Настало теплое осеннее утро. Солнце в дымке едва-едва показалось из-за гор. Они умылись и позавтракали как обычно, и помогли друг другу застегнуть доспехи. Потом Хален ушел в город проверить готовность людей. Евгения сходила в конюшню, велела оседлать Ланселота и поговорила с ним... Вернулась, вложила меч в ножны, проверила, на месте ли ножи, потянула за ремень щита - надежен ли. Ни Пеликена, ни Эвры не было видно. Ей все казалось, что она что-то забыла, нужно что-то сделать, что-то кому-то сказать, - а что, не могла вспомнить. В зале было пусто - все были во дворе, и только ласточка все носилась меж деревянных стропил. Евгения поймала ее взглядом, позвала, и крохотное тельце упало ей в руки. Она вынесла птицу во двор и отпустила, вернулась обратно... Изо всех сил она всматривалась в себя, пытаясь отыскать путь, по которому пойдет скоро, но он упрямо ускользал. Вот она, казалось, ухватила, увидела, начала понимать...
  Гулкие шаги раздались под высокими сводами. Вошел Хален. Она вздрогнула. Ей пришлось собрать всю свою волю, чтобы не выдать охвативших ее чувств. Она знала это еще вчера, но все же похолодела, впервые явственно увидев в эту минуту печать смерти на его челе.
  За ним семенил незнакомый слуга; Хален щелкнул пальцами - тот протянул поднос, на котором стояли бокалы с вином.
  - Выпьем. Быть может, сегодняшний день станет для нас с тобой последним.
  - Выпьем за нас, мой царь. И пусть, если нам суждено погибнуть, наш враг уйдет в океан вместе с нами.
  Вино было теплым и душистым. Глядя на мужа, Евгения прилагала все силы, чтобы скрыть свою печаль. Она не могла оторвать глаз от его лица, чувствуя, как внутри рождается холодная пустота отчаяния. Ее охватило глубокое сожаление - о себе, о Халене, об их любви. Не было страха смерти, не было ненависти к врагу. Лишь сожаление о былом счастье, которое в эту минуту уходило навсегда. В глазах Халена ей почудилось отражение собственных чувств. Она снова глотнула из кубка, и пустота отозвалась звоном в ушах. Пол вдруг ушел из-под ног, и она поняла, что падает, падает, а Хален продолжает сверху вниз смотреть на нее все с тем же сожалением и печалью. Она пыталась протянуть к нему руку, но глаза ей закрыло тьмой.
  
  21.
  ...Она очнулась от тряски. Кругом была темнота, в ушах звенело и гремело. Горло пересохло так сильно, что вместо слов вырвался лишь невнятный хрип. Рядом что-то шевельнулось. Ее голова лежала на коленях Эвры. Сильный шум издавали скрипучая карета и копыта везущих ее лошадей. Женский голос в темноте произнес:
  - Выпей, госпожа.
  Она почувствовала край чашки у губ и стала жадно пить. В затуманенном мозгу мелькнул обрывок мысли, что все это уже было с ней совсем недавно. Ее опять обманули - только когда чашка опустела, Евгения ощутила знакомый вкус, заставивший ее вновь потерять сознание.
  Когда она опять пришла в себя, был вечер. Она села, оглядываясь. Шатер; полотняный купол трепещет под порывами ветра. Все еще хотелось пить, и голова гудела. Она не могла вспомнить, как здесь оказалась. Что-то шевельнулось справа, это сидящая на земле Эвра повернулась на ее движение. Увидев расстроенное лицо подруги, Евгения вспомнила темноту и тряску кареты. Она вскочила на ноги. Последние остатки сна выветрились, когда Эвра дала ей чистой воды. Евгения шагнула к выходу.
  Золотые краски горного вечера ослепили ее. Со всех сторон были горы; узкая долина затерялась меж лесистыми склонами. До ночи еще несколько часов, но солнце должно было вот-вот скрыться за ближайшим пиком. Чувствовалось, что равнина с городами осталась очень далеко. Здесь были только крутые склоны, камни и лес, и едва приметная тропа вела с этой поляны, обрамленной деревьями, вверх, в горы. Евгения вышла из шатра и все вспомнила. И тут же поняла, что Халена больше нет. Об этом сказали ей запах ветра, цвет неба и птичье пение. Хален ушел из этого мира. Шатаясь, Евгения добралась до пенька в десяти шагах от шатра и без сил опустилась на него. Подбежал Пеликен. Его лицо было таким же виноватым, как у Эвры. Со всех сторон к ним подходили люди. Это были ее гвардейцы, и солдаты, и слуги из дафарской крепости, и какие-то горцы в своих высоких меховых шапках. Евгения подняла голову, взглянула на Пеликена. Он побелел от взгляда, прожегшего его насквозь. Оглянулся - все отошли прочь...
  - Он так велел, моя госпожа. Он так велел. Мы не могли ослушаться.
  - Как он мог это сделать? - спросила она. - За что?..
  - Он так приказал, - повторил Пеликен. - Позвал нас с Эврой после того, как дал тебе вина со снотворным, и велел увезти тебя через северные ворота сюда, в горы. Мы взяли Ланселота, и своих коней, и слуг и ехали больше суток, а потом местные жители привели нас в эту долину. Здесь нас никто не найдет. Так он хотел.
  Она надолго замолчала, закрыв лицо руками. Такое предательство казалось ей невозможным. Потом она спросила:
  - Сколько прошло времени со дня сражения?
  - Сражение было позавчера. Мы не знаем, чем оно закончилось, мы еще не получали известий. Может быть, - Пеликен смотрел на нее с мольбой, - может быть, царь жив!
  Евгения покачала головой.
  - Халена больше нет с нами. Он пал от руки Алекоса. Я вижу это сейчас так же ясно, как вижу тебя.
  Она с каким-то садистским удовольствием наблюдала, как исчезают с лица ее телохранителя последние краски и он становится похож на тяжелобольного. Он уже несколько недель не брился, одежда его была в беспорядке, и одни лишь глаза лихорадочно горели на бледном лице.
  - Как он мог? - повторила она. - Неужели он думал, что я смогу жить без него?..
  Пеликен молчал, глядя в сторону. Евгения опять со стоном уронила голову на колени. Больше горя ее мучила злость на Халена. Они были - как одно, они сражались вместе и вместе должны были умереть. О чем он думал, когда решил таким подлым способом спасти ее? В нем была ее жизнь, и смерть рядом с ним она приняла бы как высшее благо, как же он мог столь жестоко ее предать? Быть может, он слишком любил ее и, собираясь на последний свой бой, думал не о царице, а о женщине, которую нужно защитить? Но что она будет делать теперь? Одна, без своего царя и без царства! Что ей делать тут, в горах, с горсткой людей, у которых больше нет родины? И как дожить без него до завтра?
  Ее душили слезы. Какая-то самая древняя часть рассудка, та, в которой живут первобытные инстинкты, хотела завыть, закричать, как тысячи лет воют женщины над телами убитых мужей, оплакивая их прошлое и свое будущее. Но она не могла себе этого позволить и боролась, из последних сил боролась с рвущимся наружу криком. Пеликен то порывался подойти к ней, то останавливался. От его невнятных слов сочувствия ей стало совсем невмоготу. Она так сжала челюсти, что заломило уши, и мысли мешались: горе, отчаяние, ярость сплелись в клубок и душили ее. Она вспомнила, как призывала Алекоса и он не снизошел ответить ей - ей, царице иантийской, которой подчинялось на этой земле все, от крохотной птицы до благороднейших людей! Ничем она не оскорбила его, а он отнял дружбу, и любовь, и будущее, и заставил ее ненавидеть погибшего мужа. Нет, не Халена должна она ненавидеть - он до последней минуты исполнял свой долг царя, оберегая олуди для Ианты, - а незваного преступника, осмелившегося перейти ей дорогу!
  Евгения вскочила, воздела руки. Люди замерли, когда прямо над их головами в чистом небе возникло темно-сизое облако и гром разнесся над горами.
  - Проклинаю его, убийцу царей, незваного подлеца, пришедшего на землю нашу! - закричала она, и гром вторил ее словам. - Небо и землю призываю я отомстить за смерть нашего царя. Да обрушатся все духи земные и небесные на него, пусть гонят его в страхе, не дают ему спать и говорить, пусть заслонят от него свет дня и покой ночи! Черная тоска сгрызет его сердце и болезни источат тело, да лишится он своей силы, да погибнет в слабости и муках! Земля и небо, вы слышите меня - исполните мою волю!
  С грохотом сверкнула молния, ударила в пень, у которого стояла олуди. Воины, слуги, горцы - все закричали в ужасе. Евгения без памяти упала на землю, а туча растворилась, будто ее и не было.
  Пеликен подбежал к Евгении, уверенный, что она погибла, с опаской обошел тлеющий пень. Она была без сознания, но дышала, и на теле не было ожогов. Он отнес ее в шатер, Эвра омыла ее тело водой. Пеликен в это время успокаивал людей: они сочли, что небо покарало царицу за то, что осмелилась проклясть другого олуди.
  - Думаю, как раз наоборот, - возразил он мужчинам, подошедшим к нему с вопросами. - Если бы так, это облако не ушло бы так быстро, да и царица умерла бы. Мне кажется, духи показали, что услышали ее просьбу, и отправились ее выполнять. А царица потеряла сознание, потому что слишком устала. Совсем недавно на Фараде ей пришлось сразиться с могущественными колдунами, а после этого она собиралась выйти к Алекосу... Весть о гибели царя стала для нее последней каплей. Она олуди, но все-таки женщина. Помните, мы дали клятву защищать ее.
  - И мы будем ее защищать! - воскликнул Ильро из отряда копейщиков Дафарского гарнизона. - Мы сделаем все, что она прикажет. Если прикажет - будем сидеть здесь, в горах, до самого конца света. Но царица не такая. Она не станет прятаться, я знаю! Даже если ее проклятие не подействует, она не сдастся!
  - Хален действительно погиб? - спросил товарищ Пеликена, гвардеец Себария.
  - Так сказала Евгения. Она увидела это, как только пришла в себя.
  Пеликен вытер покрытый испариной лоб. Он и сам утомился не меньше Евгении, и ему тоже хотелось погоревать в одиночестве.
  - Давайте отдохнем. Мне все слишком устали. У меня что-то уже совсем голова не варит. Не знаю как теперь жить, без Халена, без Венгесе... Может, и правда нам лучше остаться здесь, ведь там, на равнине, ничего и никого больше нет!
  Эвра не пустила его в женский шатер. Он ночевал у костра, а утром все же зашел посмотреть на царицу. Сидя у ее изголовья, Эвра плакала, и платок, который она сняла с головы, насквозь промок от слез. Было непонятно, пришла Евгения в себя или нет. Ее обведенные синими тенями глаза были открыты, но она ничего не видела, ни на что не реагировала.
  - Она никогда так надолго не уходила, - всхлипнула Эвра. - Она ведь думала, что погибнет вместе с Халеном. Я боюсь, что она не вернется к нам больше, уйдет к нему! Сделай что-нибудь, Пеликен!
  - Я не знаю, что делать, - сказал он. - Будем ждать и надеяться, что она придет в себя. Ей слишком больно. И подумай, Эвра, она ведь никогда ничего не теряла и просто не умеет горевать. Нужно время, чтобы она смирилась.
  - Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь, через что ей пришлось пройти? Разве ты был с ней, когда она пыталась спасти людей от смертельной болезни и не могла? Ты видел, как она убивалась каждый раз? Разве ты был с ней, когда приходили видения и она не могла разобраться, что видит? Она знала, когда и как умрут близкие ей люди, - думаешь, это легкое знание? - Эвра закашлялась, понизила голос. - Ей не нужно учиться страдать. Я боюсь только, как бы она не потерялась в своих грезах...
  - Мы тут ничего сделать не можем. Так что ты следи за ней, а я займусь обустройством лагеря.
  Добраться до гор Пеликену и его спутникам было непросто. Им удалось незамеченными выйти из Дафара: люди Алекоса собрались в долине, готовились к открытому сражению и не собирались осаждать город. Хален рассудил, что нигде, кроме как в горах, нынче безопасности не найти. Долгим кружным путем дафарцы вели группу все выше. Расстроенная Эвра, оставившая в городе мужа, выполняла приказ царя, следя, чтобы Евгения не пришла в себя раньше времени: он хотел уберечь ее от нее самой. На второй день пути они свернули с горной дороги, ведущей к последним на юге иантийским селениям, на узкую тропу - только-только чтобы лошадям пройти. Царицу положили на носилки, а карету сбросили с обрыва, и ручей унес вниз ее обломки. Теперь их следы было не найти. Немного позже они встретили местных охотников. Поняв, кто лежит на носилках, те предложили свою помощь. Предводитель горцев Сэльх рассказал, что видел, как несколько лет назад Евгения и Пеликен заходили в их священную пещеру, неподалеку от Дафара. 'Она призвала добрых духов, которые с тех пор дарят нам богатую добычу, - сказал он. - За это мы будем ей служить'. Сэльх вел их тайными тропами, которые не знает никто, кроме охотников. Они измучились с носилками и лошадями, но все же добрались до этой узкой долины меж покрытых вечными снегами вершин. Алекос в жизни не найдет ее, если только местные жители не покажут, а в них Пеликен был уверен - слишком многим они обязаны были Халену и прежним царям.
  У него было всего около двух десятков человек. Все они ждали его приказа, что делать дальше, но он не знал, что им сказать. Если бы не распоряжение Халена, он наверняка тоже был бы сейчас мертв. 'Так было бы лучше', - думал он, кутаясь в плащ у огня, над которым запекалась оленья туша. Горцы взялись обеспечивать группу мясом; воины весь день просидели у костров, вспоминая погибших товарищей и гадая, что будет дальше. Это зависело от Евгении, а ей пока ни до кого не было дела.
  Прошла еще одна ночь, настал еще один день. Если смерть от тебя отказалась, приходится жить; Евгения поднялась и вышла из шатра. Она не замечала радостного солнца и птичьих трелей, в ее душе царили сумерки. Но она хотя бы могла теперь думать. Долгие часы она провела, спрашивая себя, стоит ли продолжать жить и что осталось на ее долю в мире, где больше нет царя. Страшное напряжение горя многократно увеличило ее силу, и она без труда видела то, что творится сейчас на востоке страны. Победа под Дафаром стала для Алекоса решающей. Основные силы иантийцев разбиты, царь пал, его полководцы удручены и растеряны. Они пока не сдались, и еще долго в Ианте будут идти бои и гореть города. И все же Алекос победил. Рано или поздно он покорит все провинции. Рано или поздно его знамя поднимется над Киарой. Евгения не хотела этого видеть. Она была частью старого мира и должна умереть вместе с ним.
  Так говорило разбитое сердце, однако стоящее перед глазами лицо мужа возражало. Если бы он думал так, то не обманул бы ее, не отправил прочь, позволил бы сражаться и умереть рядом... С трудом она сумела побороть обиду и попыталась понять его. О чем он думал, добавляя крепкий сонный отвар в вино? Он не хотел, чтобы жена погибла? Не мог смириться с мыслью, что она может стать пленницей Алекоса? А может быть, даже в последний свой день он продолжал верить в Ианту и надеялся, что Евгении удастся ее спасти? В таком случае, если она теперь по собственной воле уйдет из жизни, ее встретят там укоряющие глаза Халена, который до конца времен не простит ей малодушия...
  Она слишком устала и испереживалась и не знала уже, где реальность, а где фантазия. Истерзанной душе требовалось во что-то верить и на что-то надеяться, но как надеяться тому, кто потерял всех близких людей, все имущество и власть? Незаметно для себя Евгения погружалась в мрачный туман своего воображения. Ясная картина того, что ее окружало, - осень, горы, преданные люди, - заменилась в ее сознании мистическими представлениями о потустороннем мире, в котором ждали погибшие, и поиском своей роли там, где их больше не было. Она не могла поверить в неотвратимость смерти; нет, Хален, и Нисий, и Венгесе, и Бронк, и десятки других мужчин, которых она знала и любила, - они есть где-то и ждут от нее каких-то поступков. Иначе для чего они оставили ей жизнь?!
  Она вспомнила минуту проклятия, озарившую душу жестокой радостью. Там, где нет света, поселяется тьма, и вот постепенно она завладевала душой олуди, обращая ко злу все, что та умела и желала. Окно, которое она отказалась открывать в своем счастье, в горе распахнулось само. Стоя посреди лагеря, Евгения огляделась. Она уже давно была переполнена мыслями и эмоциями, так что те выплескивались из нее, но сегодня миллионы внешних деталей особенно назойливо били ей в глаза. Они были ей послушны. Она могла управлять ими всеми. Вот Ильро разрубает топором длинную жердь для навеса над коновязью. Евгения читала его мысли, будто они были написаны над ним: 'Для чего тащили в эту даль лошадей? Они едва ноги не переломали, поднимаясь и спускаясь по перевалу, и обратно их будет просто не вывести! И как там сейчас дома, под Дафаром, осталась ли деревня или враги все уничтожили? Хорошо, что семья успела уехать к родичам в Хадару, да ведь только и туда скоро придут эти светловолосые бестии...' Евгения послала ему мысленный приказ, и Ильро замер, склонившись над жердью, с поднятым для замаха топором. 'Опусти топор. Приведи мне Ланселота', - велела она. Отбросив топор, он размотал повод. Но конь не стал дожидаться. Дернув головой, вырвался из рук и легко, будто паря над землей, прилетел к хозяйке. Ланселоту никогда не нужны были приказы, он понимал Евгению раньше, чем она успевала подумать. Он дышал ей в лицо, просил погладить.
  Ильро развел руками, вернулся к своей работе. Евгения пригляделась: на ближайшем склоне в траве и деревьях горели тысячи крохотных огоньков. Она пугнула их, и насекомые - жуки, бабочки, кузнечики, мухи - послушным роем поднялись в воздух. Далеко в лесу шли охотники. Вот пробирается между серыми стволами Сэльх, его медвежья шапка сдвинута на ухо, пальцы правой руки крепко держат копье, а глаза не отрываются от кабана, что роет землю в нескольких десятках шагов. Она сказала про себя два слова, и зверь пустился наутек. Не веря себе, Евгения протянула руку к ближайшему дереву на склоне: рожденный ею порыв ветра качнул густую крону, все ветви заскрипели. Внутри просыпалась свирепая, буйная радость, что питается гневом.
  Также молча Евгения вызвала Пеликена, который поднимался к перевалу, высматривая места для засады. Он бегом вернулся обратно и сел с ней у одного из костров.
  - Что ты решила? - сразу спросил он.
  Она вздохнула.
  - У меня будто в голове помутилось, ничего не могу сообразить. Смерть Халена должна быть отомщена. Но как? Зачем мы залезли в эту дыру? Здесь мы ничего не можем, да и слишком нас мало!
  - Юридически, - заметил Пеликен, - Алекос не может объявить себя правителем Ианты, пока ты жива. После смерти Нисия ты осталась законной наследницей трона. Если ты вернешься и вызовешь его на поединок, он должен будет согласиться, чтобы убить тебя и стать единовластным монархом.
  - Хален дважды вызывал его, и ты знаешь, чем это закончилось. Вспомни мальчика, наследника Амарха, - думаешь, он сам отравился? Новый царь - новые законы, а в случае с Алекосом это значит, что никаких законов больше нет. Он крутит ими как хочет.
  - Пока ты жива, иантийцы ему не покорятся, это точно. Он тоже должен это понимать. Он будет искать тебя.
  - Пусть ищет. Я теперь вижу зорко и далеко. Пускай его собаки лезут в горы. Мы их передушим.
  - Нам еще хотя бы полсотни человек! - вздохнул Пеликен. - А сейчас кто будет душить?
  - Скоро люди будут, - пообещала Евгения. - Те, кто не захочет жить под пятой завоевателей, придут сюда. Это будет очень скоро. Выставь людей у перевала и скажи Сэльху, чтоб его товарищи проводили сюда тех иантийцев, что захотят к нам присоединиться.
  - Ты все же не зови слишком много людей. Им здесь негде разместиться, да и все звери окрест разбегутся, пищи не хватит для большого отряда.
  Он заставил Евгению улыбнуться.
  - Ты думаешь, я способна кого-то позвать?
  - Ты же позвала меня сейчас! Будто кто-то изнутри постучал по черепу, и твой голос сказал: 'Иди ко мне'. Это можно использовать. Если другие тоже слышат тебя, то ты сможешь координировать наши действия. Ты сама сказала, что видишь далеко. Будешь смотреть, где враги, и указывать нам что делать.
  Она рассмеялась было, но смех перешел в протяжный стон.
  - Ох, Пеликен... Почему я не умерла? Как могу я жить, когда он мертв? Каждый мой вздох, каждое слово - словно еще одна доска в его гроб. И впереди - пустота.
  - У меня тоже, - сказал он. - Но у меня все же есть ты. Если б не это, я бы пошел сейчас и кинулся в пропасть.
  Они обнялись, как два старых друга после разлуки, растерявшие остальных.
  - Позови людей, - шепнула она.
  - Позови ты. Пусть они поймут сразу, что ты можешь.
  И она позвала. Они подходили: суровые воины, восхищенные и испуганные слуги, каждый из которых услышал, как ясный голос олуди сказал совсем близко: 'Подойди ко мне!' Эвра, набиравшая воду в ручье, прибежала прямо с деревянным ведерком, в котором перекатывалась на дне кружка.
  - Наш царь умер, - сказала Евгения. Она говорила тихо, так что все замерли, чтобы слышать. - Алекос убил его своей рукой. Вы все стали свидетелями того, как я прокляла его. Не только за убийство - цари имеют право решать свою судьбу в поединке, - но за то, что он погубил тысячи жизней и разрушил все, что мы вместе создавали много лет. Теперь на нашей земле нет закона. Чужие солдаты разрушат наши города, разграбят дома, ваши женщины родят детей от врагов, а ваши дети станут рабами. Если бы я могла отдать свою жизнь, чтобы оградить от этого, то отдала бы. Но царь велел мне остаться в живых, и я исполню его последний приказ. Сейчас нас мало, но те, кто не смирился, придут сюда. Моя сила велика как никогда. Я доказала это своим проклятьем. Оно достигнет Алекоса. Не знаю, насколько оно сможет ему повредить, он ведь тоже олуди. Но одно я знаю точно: он пошлет своих людей, чтобы схватить меня, и мы сможем убить их. Он будет посылать снова и снова, и никто из этих чужаков не выйдет из наших гор. В конце концов он сам придет за мной, и вот тогда...
  Она осеклась. Она не знала этих слов, пока не произнесла их. Люди внимали ей, затаив дыхание. Двадцать пар глаз впились в ее глаза, в ее губы, и она решительно закончила:
  - И тогда я убью его, чего бы мне это ни стоило. А до тех пор никому не будет пощады!
  Они закричали, побросали вверх шапки. Боевой клич Халена разнесся над горами. Эвра гремела своим ведром с кружкой, и из леса с возмущенными криками поднимались птицы.
  - Мы сделаем все, что прикажешь! - сказал Ильро, и остальные громко поддержали его. - С тобой мы не умрем и уложим много врагов. Зови еще людей. Покажем этим шедизцам, этим дикарям с юга, как стойко умеют держаться настоящие иантийцы!
  Туман, державший ее душу, рассеялся. Она увидела, что светит солнце и все еще согревает землю бледным осенним светом. Спросив у Эвры, где можно умыться, она пошла к оврагу, в котором бежал ледяной ручей. Едва притоптанная тропка достигала воды. Мужчины положили здесь несколько бревен, чтобы Эвре было удобней ее зачерпывать. Густые кусты и низко склонившие ветви молодые хвойные деревья отражались в темном водном зеркале, а на дне с шумом перекатывались увлекаемые течением камни. Евгения сбежала вниз, опустилась на колени, умыла лицо и напилась. От холода заломило зубы. Над водой мелькнула тень. Она оглянулась: крупная хищная птица села на ветку, качнувшуюся под ее тяжестью, и наклонила голову, разглядывая женщину у ручья. Замерев в неудобной позе на коленях, с руками, опущенными в воду, Евгения снизу вверх смотрела на нее. Вот ветка опять качнулась: распластав крылья, птица пронеслась по коридору глядящих в воду деревьев и скрылась в лесу. Евгения поднялась, не чувствуя затекших ног. Руки ныли от холода. Вода стекала по лицу и капала с подбородка. Она смахнула капли и в ужасе уставилась на руку: на пальце не было обручального кольца с именем Халена.
  - Как ты мог? - еще раз повторила она вслед улетевшему ястребу. - Хочешь освободить меня от наших клятв? Но я себя не освобождаю. Пусть ты больше не муж мне, но я твоя жена и буду верна тебе, хочешь ты того или нет.
  
  22.
  Охотники, спускавшиеся к предгорным селениям, были единственным источником новостей. Они уходили далеко от родных мест, чтобы продать свои шкуры и лечебные травы, проводили по нескольку дней в селениях и городах, собирали слухи. Когда они спустя несколько недель возвращались, то нередко приводили с собой крестьян, лишившихся своих наделов, или раненных воинов, что не могли уже сражаться, но и ждать, пока на их земле установится новая власть, не хотели. Пока олуди лечила их раны, те рассказывали, как тысячи мирных шедизцев идут в Ианту, чтобы помочь своему царю покорить страну. Они захватывали дороги, бились у городов и неуклонно стремились на север, к Киаре. Силами иантийцев после гибели Халена командовал, по слухам, Маталан. Начальником шедизцев был Кафур Рам. Самого Алекоса в Ианте уже не было. Взяв Дафар, он вернулся в Рос-Теору. И пока остатки двух армий продолжали мериться силами на пути к столице, на территории, по которой уже прокатилась война, все еще разносился лязг мечей. Хален был прав. Шедиз сдался царю Алекосу без боя, и Матакрус лежал покоренный и в развалинах, но иантийцы все еще держались. Алекосу уже не хватало людей. Кочевники покинули Ианту, уводя табуны лучших коней, нагруженных золотом и серебром, оружием и тканями, вином и медом. Эти земли не были им нужны. Они хотели жить в своей степи, где нет ни деревьев, ни гор. С Алекосом они получили больше, чем мечтали, но видели теперь, что его путь лежит дальше пределов их воображения, и попросили вернуть им право скакать по родным просторам. Так что у царя остались лишь шедизцы, на все готовые ради него. Но их осталось немного, ведь тысячи и тысячи полегли в Матакрусе, да и Ианта продолжала каждый день забирать их.
  Евгения слушала все эти рассказы и не спешила. Многие из находящихся рядом с ней мужчин хотели покинуть горы, чтобы присоединиться к одному из многочисленных отрядов, обороняющихся от захватчиков. Но она находила это бессмысленным. Их было слишком мало, и ей вовсе не хотелось сложить голову у какой-нибудь деревни, которая все равно будет захвачена врагами. Нет, она должна встретиться с Алекосом и убить его, и встреча эта пройдет по ее правилам. Горе и любовь к родине не мешали ей видеть правду: ее земля была растоптана, обречена. Большая часть профессиональных воинов уже погибла, остатки армии находились далеко, и ей не пробиться к Киаре через вражеские заслоны. У нее больше не было здесь власти. Вместо многочисленных подданных осталось лишь несколько десятков человек, а каждый новый день усиливает ее врага.
  Пусть так. Но время работает на нее так же, как на него. Быть может, ей не сравниться с ним в бою на мечах, но у нее есть и другое оружие!
  Горы наполняли ее энергией, бередили воображение. Все то, что она раньше лишь слабо ощущала в себе, теперь сбывалось наяву. Казалось, возможностям нет предела, и она уже не старалась их ограничивать, напротив, стремилась покорить.
  Время шло неторопливо, будто забыло, что умеет нестись вприпрыжку. Каждый день был бесконечен, проваливался из ослепительного света в сумерки, словно ее душа. Горы заслоняли солнце, и большую часть дня долина, ставшая им прибежищем, находилась в тени. Климат здесь был не тот, что на побережье: когда там только начинались зимние дожди, здесь уже прошло несколько сильных снегопадов. Склоны ближайших гор побелели, леса стояли мрачные, темные. По снегу было легче выслеживать зверя. Мужчины во главе с Пеликеном нередко уходили из долины в поисках добычи. Но десяток человек всегда оставался, охраняя тропу и дежуря на перевале. Люди продолжали приходить в поисках олуди Евгении. Некоторых горцы доводили до последнего перевала, а тех, кому не доверяли, оставляли до тех пор, пока Евгения не спускалась к ним сама. Она останавливалась в отдалении, разглядывая их: рабочих с медных рудников, загорелых садоводов, виноградарей, у которых больше не было дома. Они шли с женами, с маленькими детьми наугад по горным дорогам, зная, что где-то здесь скрывается их царица. Многие терялись, ломали кости на крутых тропах, срывались в пропасти, многие, отчаявшись, поворачивали назад. Но были и те, что находили ту единственную дорогу, на которой ждали охотники - друзья царицы.
  Те всегда отличались подозрительностью и сейчас тоже не доверяли даже коренным иантийцам, которых было легко отличить по говору и характерным чертам лица. Времена настали беспокойные, за обличьем друга может скрываться враг, - так полагали горцы и, если сомневались в новичках, звали олуди. Она ценила их осторожность, которая пару раз действительно оказалась не напрасной. Даже среди преданных Фарадам иантийцев находились такие, что рассчитывали разузнать как можно больше о тайном убежище иантийской царицы и продать эти сведения людям Алекоса. Евгения читала их мысли, и приговор ее был краток. Горцы стаскивали тела к ближайшей расселине. Но такое случилось всего два раза. Между тем в узкой долине становилось тесно: уже к середине зимы здесь собралось больше сотни человек.
  Несмотря на вливающуюся в нее силу, Евгения не могла летать. Толки об этом среди ее людей все равно ходили. Видя ее возможности, они додумывали и то, на что она не была способна. Подобные сплетни не могли ей повредить, скорее наоборот - пусть подозревают и изумляются. Тело ее не слушалось, однако дух был свободен, и она обследовала горы другим способом. Делать тут все равно было нечего, так что она часами лежала в своем шатре, пока дух ее невидимо парил над ущельями и пиками. Внимательно рассматривая окружающую долину местность, она запоминала пути отхода, искала укрытия и тропы, ведущие все дальше и выше, к заснеженным вершинам, что одна за другой вздымались на сотни и сотни тсанов к югу, востоку и западу. Она видела озера, лежащие в затаенных впадинах, с гладкой и тусклой, как старое зеркало, водой, к которой никто никогда не спускался, кроме редкого смелого охотника. Темные пещеры, заваленные камнями ущелья, выводящие к новым пещерам или новым обрывам, спустившись по которым, попадаешь в тупик... Она взлетала меж старых сосен по крутым склонам и находила выходы к другим долинам. Несколько раз она отправлялась в путь по-настоящему, взяв собой двадцать-тридцать человек, чтобы показать им найденные тропы и укрытия. Сопровождавшие их охотники перешептывались между собой, то и дело кланялись Евгении, как своим духам, ведь многие из этих мест были неизвестны и им самим. Люди обследовали местность, стреляя по пути оленей и волков, чтобы сшить из шкур теплую одежду.
  Зима была долгой, суровой, но они пережили ее. Помогли местные жители, помогла и горечь, которую испытывали все эти люди, оставшиеся без крова и не знавшие, что несет им будущее. А весной, когда начал таять снег и лиственные деревья готовились распустить почки, в горы пришли первые шедизцы.
  Когда охотники принесли Евгении весть о них, ее глаза вспыхнули, и рука сама упала на пояс в поисках меча.
  - Мы должны заманить их к скале над круглым озером. Оттуда им некуда будет идти, - сказала она.
  Прицепила к ремню ножи, закинула за плечо арбалет. Пеликен кинулся в свою палатку за плащом. Работа предстояла долгая, а разводить костер будет нельзя. У тропы к ним присоединились Ильро, Себария и еще около двадцати человек, вооруженных луками, арбалетами и дротиками, с колчанами, полными стрел. Внешне в них ничего не осталось от блестящих воинов: все в самодельных плащах поверх старых мундиров, в грубой бесшумной обуви. Их не отличить было от сыновей местных полудиких племен. И Евгения выглядела не лучше, хотя под меховой курткой на ней тоже был мундир, в котором она собиралась выйти с Халеном на битву.
  Несколько часов спустя, притаясь среди сосен, она увидела внизу отряд шедизцев. Они были родом из горного края, умело преодолевали препятствия и передвигались очень быстро. Они были пешие - полсотни солдат под командованием маленького лысого пожилого офицера, чьи глаза с подозрением обшаривали каждое дерево, каждый камень. Евгения слушала, о чем он думает. Они прослышали о приказе Кафура Рама, управителя Ианты, назначенного на днях царем Алекосом. Он решил сделать повелителю этот подарок, доставить в Рос-Теору царицу, что пряталась в горах. Пока иантийцы верят, что она жива, война не окончится! Маленький офицер знал это лучше, чем кто-либо другой. Он много месяцев провел в провинции Дафар, каждый день имел дело с непокоренными местными жителями и очень хотел покончить с их сопротивлением. Ради этой операции он взял отпуск, набрал добровольцев и отправился в горы. Впрочем, он до конца не верил, что царица еще жива и находится здесь: слишком много было всяких разговоров о том, что она спряталась у дикарей за Фарадой или погибла в горах за время зимы. Как бы то ни было, они рассчитывали найти кого-нибудь из местных племен и вызнать все, что возможно.
  Дороги и селения остались позади. Теперь перед шедизцами лежали лишь едва заметные лесные тропы. Арбалетчики наводили оружие на каждое дерево, казавшееся им подозрительным. Время от времени командир останавливался у очередной тропы, уводившей в сторону, и советовался с несколькими солдатами. Шансов, что они найдут тропу, ведущую в нужную долину, почти не было, и еще меньше было шансов, что они пойдут по ней и доберутся до жилища Евгении. Можно было бы просто проследить за ними и выпустить обратно; но никто из людей Евгении не позволил бы себе подобное милосердие. Можно было перестрелять их всех, но и это не входило в ее планы. Несколько человек бесшумно побежали по лесу в десятке метров над шедизцами, скользя на сухих листьях и время от времени опираясь о деревья, чтобы не скатиться вниз. Опередив врагов, они рассыпались по поляне, с которой тропа хорошо просматривалась, скрылись за разбросанными по ней валунами. Один толкнул несколько камней, и те полетели вниз, с грохотом отскакивая от стволов, выкатились на тропу. Шедизцы настороженно смотрели вверх. Командир послал пять человек на проверку. Они махом взлетели по склону, выбежали на поляну, уверенные, что имеют дело с простым обвалом. Свистнула первая стрела. Один солдат упал. Прозвучала отрывистая команда, и остальные поспешили вниз, передвигаясь короткими перебежками от дерева к дереву. Стрелы и арбалетные болты полетели в них отовсюду - слева, справа, сверху. Командир, видя, как падают его люди, бросился вперед, через поляну под полог леса. Неизвестные стрелки как сквозь землю провалились. Подождав, шедизцы вернулись, обшарили поляну, заглянули за каждый камень, поднимали головы и настороженно вглядывались в качающиеся далеку вверху ветви. Никого не было. Поразившие солдат стрелы были иантийские боевые, пять знаков имени царицы стояли на них.
  Издалека вдруг донесся звук, схожий с ударом топора. Еще раз внимательно окинув взглядом поляну и лес, офицер сделал знак идти вперед. Три с половиной десятка человек пригнувшись устремились меж деревьев на далекий звук. Кругом было тихо, не шевелилась ни одна ветка, не треснул ни один сучок, будто и не было этого внезапного нападения. Вскоре под ногами появилась утоптанная тропа, возникла на пустом месте и петляя повела все выше, обходя замшелые стволы с вывороченными корнями. Командир почти сразу остановился, осознав, что в этом узком тоннеле с крутыми стенами отряд все равно что в ловушке. Он оглянулся, поколебался несколько секунд и приказал возвращаться. В тот же миг где-то вверху раздался щелчок спущенного рычага, и один из солдат упал с пробитым горлом. Шедизцы выпустили в ответ тучу стрел, но так и не поняли, попали в кого-нибудь или нет.
  - Послушайте! - крикнул офицер. - Кто вы? Выйдите сюда! Обещаю не стрелять. Я хочу говорить!
  По-иантийски он говорил с трудом. Ответом ему был шум - несколько крупных камней скатились на тропу там, где они только что прошли. Двое воинов попытались залезть по крутому склону, но только ободрали руки. Тогда шедизцы рассредоточились, ощетинились натянутыми луками. Однако ничего не происходило.
  - Я ищу царицу. Вы ее люди, на ваших стрелах ее имя. Я хочу говорить с вами! - снова воззвал командир.
  В глубокой тишине прошло несколько минут. Он размышлял, разглядывая далекие верхушки деревьев. Наконец приказал идти дальше. Ему все это не нравилось, но и отступать было стыдно. Тропа казалась бесконечной, словно тоннель без конца. Но вот впереди забрезжил выход, стены расступились. Воины разошлись, начали прятаться за деревьями, отходить от тропы. Появился бы хоть кто-нибудь - уж они бы его не упустили! Но никого не было. Они шли все дальше, а горные вершины по-прежнему были не видны за деревьями, и тропа вновь исчезла посреди редкого леса.
  Вдруг их обуяла паника. Без всякой причины старые корявые деревья показались полны угрозы. Воздух сгустился, потемнел, шептал что-то прямо в уши, прикрытые кожаными шлемами. В далеких кустах чудились звериные морды. Казалось, что в кронах над их головами затаились чудовища и сейчас кинутся, вонзят когти. Один с криком бросился бежать. Внезапно замер, нелепо взмахнув руками, упал ничком, прямо на торчащую в груди стрелу. Откуда-то позади раздалось леденящее кровь рычание, и вот уже все шедизцы бегут, не разбирая дороги, и падают, и, раненные, пытаются ползти прочь от преследующего неведомого ужаса.
  Евгения гнала их до края леса, от которого короткая открытая площадка выводила к обрыву. Земля здесь заканчивалась. Последние деревья росли на скале, которая тридцатиметровым отвесным обрывом нависла над озером. Оно лежало внизу, идеально круглое, с черной непрозрачной водой. А со всех сторон над ним вздымались острые скалы, и вершины гор казались на этой площадке такими близкими - протяни руку и коснешься! Над ними и ниже них струились облака. Шедизцев осталось меньше десятка, несколько хромали, один, со сломанной ногой, упал задыхаясь у последнего дерева. Но офицер остался невредим и уже справился с паникой. В бессильной ярости он смотрел, как преследователи выходят следом за ним из леса: темноволосые крепкие мужчины в дикарской одежде, но с такими знакомыми ему лицами. И олуди была среди них, с волосами цвета прошлогодних листьев, с мрачным лицом. Он запнулся, упал на пыльную землю.
  - Зачем ты пришел сюда? - спросил его голос, пронзительный, как свистящий у обрыва ветер.
  - Меня послал за тобой начальник, Кафур Рам, товарищ нашего олуди и царя, - отвечал офицер, чувствуя, как под взглядом женщины его начинает колотить от волнения. - Он хочет поймать тебя.
  - Ты меня не поймаешь. Я останусь здесь, в моих горах, а те, кто посмеет явиться сюда, будут убиты. - Взмахом руки она подняла его с земли и велела подойти к обрыву. - Теперь эти горы - мой край, и никому не позволено приходить сюда. Я дам тебе уйти, чтобы ты передал это своим господам. Вам не взять верх над Иантой, пока я отсюда охраняю ее. А теперь убирайся прочь, пес Алекоса, и скажи ему, что в моей стране двух олуди никогда не будет.
  Офицер сам не заметил, как оказался вновь посреди леса. Люди царицы дротиками подталкивали шедизцев идти. Они проводили их до дороги, и долго еще солдатам чудился их говор среди деревьев и камней. Офицер был так взволнован, что не колеблясь решил сразу отправиться в Киару к Кафуру. Обычные иантийские воины не испугали бы его. Он предпочел бы сложить голову в горах, чем вернуться с пустыми руками, но встреча с олуди лишила его самообладания. Этот дикий страшный лес, и ее голос, которого он не смел ослушаться, - все это наполняло его священным ужасом, таким же, какой он испытывал под взглядом великого царя Алекоса, когда тот проводил смотр войск и его глубокие черные глаза, казалось, заглядывали каждому воину в самую душу. Сейчас ему было еще страшнее: он представил, что убил олуди, и его сердце едва не остановилось.
  На этом визиты чужаков не закончились. Получив щелчок по носу, слуга Алекоса твердо решил выкурить царицу из ее убежища. Снова и снова появлялись в горах шедизские отряды. Кафур привел бы сюда целое войско, если б мог. Великий царь отдал эту страну ему в управление, чтобы навести здесь порядок и растоптать последние очаги непокорства. Время шло, но похвастаться он мог немногим. Заводы и фабрики стояли, поскольку рабочие погибли во время войны, а те, что остались живы, бежали на Фараду или в горы. Некому было ухаживать за садами, тутовыми и оливковыми плантациями, валить лес, рубить камень, а между тем великий царь требовал соблюдать договоры с Островами и вести торговлю в половинном от прежних лет объеме. Города обезлюдели, многие дома, магазины, учреждения стояли пустые, так что за торговлю и бумажную работу вынуждены были взяться женщины. Им вспоминался тяжкий мор тридцатилетней давности, когда погибли тысячи молодых мужчин и юношей. Сейчас ситуация была еще хуже. Каждый пятый мужчина пал, защищая свою землю, каждый второй из оставшихся был ранен. И эти оставшиеся не желали работать на чужих господ. То тут, то там вспыхивали бунты, люди покидали дома и уходили в леса или на юг, искать царицу.
  Ничего для этого не делая, она стала проклятием Кафура. Сначала, получив назначение, он вспомнил о супруге царя Халена и решил найти ее, чтобы отправить в Рос-Теору в подарок своему господину, в благодарность за высокое доверие. Вот тут-то и обнаружилось, что неприступные горы скрывают уже не одну сотню мятежных иантийцев. Первые добровольцы вернулись ни с чем, да еще твердили о силе олуди Евгении, едва не сведшей их с ума. Он послал больший отряд с приказом выкурить мятежников. На этот раз не вернулся никто. Кафур вынужден был доложить о создавшемся положении в столицу империи. Алекос велел доставить царицу в Шурнапал. Управитель Рам призадумался. Вести боевые действия в горах было крайне сложно, найти там убежище царицы - немыслимо, выманить ее на равнину - нереально. А пока он думал, в народе росло волнение, пошли фантастические слухи о том, что олуди оживляет мертвых иантийцев, а шедизцев, наоборот, убивает одним взглядом. Появились пророчества, будто она вскоре спустится с гор во главе огромной армии живых и мертвых и двинется на Рос-Теору, поднимая по пути павших в боях воинов, и это войско жаждущих отмщения мертвецов победит царя Алекоса. Говорили, что она прокляла его, и проклятие уже начало действовать. Кафур понимал, что все это глупые домыслы, однако ему вовсе не хотелось, чтобы они дошли до Шурнапала. Он ломал голову, привлекал людей из Шедиза, что выросли в горах, пытался разузнать о слабостях царицы Евгении. Была идея шантажировать ее, используя дорогих ее сердцу людей, но таких осталось всего двое - сестра и дочь ее мужа, и обе они жили на Островах и занимали высокое положение там. Кафур слышал также, будто царица Евгения была близка с матакрусскими дальними родичами Хиссанов. Однако Камаким Мериан недавно получил пост министра финансов, а его жена, как сплетничали женщины в доме самого Кафура, стала фавориткой великого царя. Так что вариант шантажа отпадал. Он пытался хитростью заманить ее в ловушки, но все его планы оказывались перед ней как на ладони. Подсылал убийц - она разгадывала их намерения еще до того, как они достигали тайных горных троп.
  В конце концов, забросив все дела, он сам подался на юг, взяв тысячу солдат из гарнизонов, расквартированных в Хадаре и Дафаре. Прошло уже больше года со дня последней битвы, в которой участвовал олуди Алекос; теперь он царствовал в Золотом городе, уверенный, что его верные товарищи сохранят и преумножат богатства завоеванных стран. Кафур был предан своему господину, почитал его как величайшего воина из когда-либо живших в Матагальпе и потому обязан был выполнить приказ - схватить мятежную царицу.
  Деревья опять уронили все листья к тому пасмурному холодному дню, когда войско остановилось в предгорьях и его предводитель ступил на горную дорогу, за которой, где-то очень далеко, скрывалась иантийская царица. Он знал, что никакие ловушки, никакие затеи не сработают. Нужно просто идти вперед, убивая всех встречных, до тех пор, пока горы не окажутся позади, пока перед лицами его воинов не появятся равнины Шедиза. Никакой уверенности в успехе у него не было. В этом бесконечном лабиринте его армия могла легко потеряться, а противник и подавно найдет возможность скрыться. И все же следовало действовать; офицеры выслушали его приказания, изучили карту и разошлись к своим людям.
  Евгения наблюдала за ними с высоты сотни метров. Тело ее ожидало на площадке над круглым озером, а дух парил над вражеским войском. Она была озадачена: враги тащили с собой какие-то большие плетеные рамы и огромные тюки выше человеческого роста. Она спустилась, чтобы прислушаться к мыслям тех, кто нес эту тяжесть, но они ничего не знали. Тогда она нашла главного. Он бесстрашно шел впереди войска - лет сорока, невысокий и полноватый, но крепкий. Рыжие волосы по шедизскому обычаю заплетены в косу, лицо выбрито. Она с завистью разглядывала отличный мундир, блестящие сапоги, огромный боевой топор. Послушав, о чем он думает, она мысленно разослала приказы своим людям. Но про тюки и рамы тут тоже ничего не было - Кафур был слишком озабочен задачей охватить людьми как можно большую территорию.
  Долину, целый год служившую им домом, пришлось оставить и уйти дальше в горы. Но там по-прежнему стояли лошади, охраняемые несколькими крестьянами. Евгения и подумать не могла о расставании со своим Ланселотом, хотя теперь он стал для них обузой.
  Из леса вышел Пеликен. Как и большинство мужчин, он еще несколько дней назад покинул основной лагерь, готовясь принять бой. Было бы безопаснее уйти как можно выше в тайные пещеры и переждать нашествие, но никто из них уже давно не думал о безопасности. Люди ждали в давно обжитых укрытиях, приготовив пути отхода, - собирались изматывать противника внезапными нападениями, морочить голову, заводить в глухие углы. Пеликен сделал немалый крюк, чтобы увидеть Евгению. Он подошел к обрыву, наклонился над пропастью. Ветер трепал полы плаща, заставлял его щуриться.
  - Все-таки зря ты остаешься здесь. Тот офицерик наверняка участвует в походе и постарается найти это место.
  - Я его прогоню, - ответила она рассеянно.
  Смерть протянула лапу к ее верному другу. Евгения видела его уже мертвым, с остановившимся взглядом и струйкой темной крови, стекающей изо рта; но он был еще жив, и она вздрогнула от прикосновения горячих рук. Пеликен взял ее лицо в ладони, нежно поцеловал лоб, щеки, губы. Он любил ее и хотел, так было всегда, так было и сейчас. Если бы она могла, то ответила бы ему. Но ее сердце давно обратилось в камень, если только камень может исходить кровью, которая все текла и текла из него, стоило ей вспомнить Халена. Пеликен прижал ее к себе. Он весь дрожал, словно в бреду.
  - Мне нужно было остаться с тобой тогда, на Фараде, - хрипло произнес он. - Я сохранил вам верность тогда, но к чему это все сегодня?..
  Евгения высвободилась. Ее руки спокойно опустились, а он отдал бы что угодно за то, чтобы они обняли его.
  - Ты заговариваешься. Для меня ничего не изменилось с тех пор. Хален для меня жив.
  - У тебя даже кольца его не осталось! Он умер, Эви, а ты жива и будешь жить! Я люблю тебя, ты же знаешь, как сильно я тебя люблю!
  - Пожалуйста, не надо...
  Он схватил ее и тряс, как куклу.
  - Ты же пропадешь здесь, сгниешь заживо! Послушай меня, Эви, я же не могу больше. Не могу больше так... Что мы будем делать, когда все это закончится? Если твоя мечта сбудется и ты убьешь его - что потом? Думаешь, я навсегда останусь твоим слугой? У меня нет больше сил!
  Забывшись, он еще раз встряхнул ее, так что лязгнули зубы, замахнулся, будто хотел ударить. Она вскрикнула, защищаясь вскинула к лицу открытую ладонь. Пеликен никогда еще не видел ее слабой, и это напугало его больше, чем ее гнев. Эта вспышка лишила его силы. Он сел на землю. Евгения, тяжело дыша, смотрела на него.
  - Все еще может измениться. Все изменится когда-нибудь, Пеликен. Не мучай меня и прости.
  - Ты сама себе противоречишь. Говоришь, что всегда будешь любить Халена, и хочешь убедить меня, что я смогу тебя разлюбить...
  Он встал, расправил плечи, с удивлением увидел слезы на ее щеках.
  - Хорошо, пусть будет так, - сказал он тихо. - Надеюсь только, что меня убьют скоро, потому что такая жизнь хуже смерти.
  Она прошептала:
  - Что же тогда будет со мной?
  - Может быть, тогда ты будешь любить меня больше.
  Ее брови сдвинулись, но она слишком жалела его, чтобы расстаться в ссоре.
  - Береги себя, Пеликен.
  - И ты себя тоже. Может быть, все же уйдешь отсюда? Я провожу тебя до берега озера. Там тебя никто никогда не найдет.
  - Нет. Отсюда мне удобнее видеть. Ничего со мной не случится.
  Он еще раз обшарил глазами ее лицо, не нашел того, что искал, и пошел к лесу. Прижав руки к груди, закусив губы, Евгения смотрела, как он, не зная о том, уходит навсегда. Она уже набрала воздуха, чтобы крикнуть и вернуть его, как тогда, на Фараде, но крик замер в горле. Даже сейчас она не могла этого сделать. Ее тело было мертво так же, как будет мертв Пеликен спустя день или два. Она подняла глаза к низкому пасмурному небу.
  - За что ты наказываешь меня? Для чего мне твой дар, если он приносит такую боль? Лучше бы я не знала, не видела!
  Словно в ответ на эти слова угомонился ветер. Стало так тихо, что зазвенело в ушах. Иной мир будто бы сказал: 'Уходи, если хочешь...' Евгения испугалась. Слишком много судеб все еще зависело от нее, они не давали уйти. Она вернулась к своей постели - застланной шкурами ложбинке посреди поляны. Подтянула к животу зябнущие колени, накрылась плащом, закрыла глаза и устремилась к вражескому войску, что все глубже заходило на ее территорию.
  'Пеликен, сто человек идут к тройной сосне. Ильро, уведите их от коней - они подошли слишком близко. Себария, береги людей, вы слишком неосторожны'. Око олуди следило за ними, подсказывало, куда идти и что делать. Некоторые из них по примеру горцев молились ей, как когда-то небесам в храме. Она это запрещала, говоря, что их призывы мешают ей видеть. Но они уже не воспринимали ее как человека. Она была существом из высшего мира, сильнее духов небесных и земных. Евгения и сама верила в свою силу. Лишь одно смущало: видя печать смерти на других, она оставалась в неведении относительно своего будущего. Все было покрыто мраком. Быть может, этот день последний и для нее, а она не получила никакого знака...
  Два дня все шло хорошо. Они несли небольшие потери, врагов было убито много. Те продвинулись далеко и уходили к югу от круглого озера. Евгении все сложнее становилось их контролировать - чем больше было расстояние между нею и объектом наблюдения, тем хуже она видела, а сделать и вовсе ничего не могла, разве что говорить со своими людьми. Оба этих дня она пребывала в состоянии лихорадочного возбуждения, которое изматывало ее, зато согревало, ведь от крохотного костра было мало пользы. Она с трудом вспоминала, что надо есть и пить, старое мясо было отвратительно, от холодной воды тошнило. Но энергия, что питала изнутри, все же зависела от физического здоровья, и ей приходилось есть, пересиливая себя.
  На третий день несколько ее человек попали в плен. К вечеру двое, что еще могли говорить, рассказали все, что знали. А затем Евгения увидела, что несли солдаты в больших тюках. Она не сразу поняла, что они делают: соединяют плетеные рамы в большую квадратную корзину, расстилают на просторной ровной поляне огромное темное полотнище, устанавливают какой-то предмет, заливают в него жидкость, подносят горящую головню - и рождается столб синего пламени. Евгения была ошарашена, когда посреди ее гор поднялся к небу настоящий воздушный шар! 'Погасить огни! Всем спрятаться!' - крикнула она. Солдаты привязали к сетке шара корзину, и один из них бесстрашно взвился ввысь. Запустить воздушный шар посреди гор, на сильном ветру, в близости от деревьев было настоящим безумием. И кто мог додуматься до самой идеи? Что это за ткань, не пропускающая воздух? А жидкость в горелке? Это Алекос принес с собой богатый багаж технических идей, не иначе! Она невольно подумала о нем с уважением. Продержись она здесь еще год, и придется сражаться против ружей и гранат!
  Поднявшись очень высоко, дальше досягаемости стрел, воин из корзины, как со смотровой вышки, выглядывал в подзорную трубу врагов. От сетки тянулось несколько тонких канатов к ближайшим деревьям. Наступала ночь. По приказу Евгении все огни были затушены - дозорный ничего не мог найти. Через несколько минут горелка погасла, и шар притянули к земле. Но утром он опять висел в воздухе, будто третья луна. Олуди успокаивала друзей, которые видели это чудо. На равнине от него была бы реальная польза, но под пологом деревьев в горных отрогах можно было прятаться бесконечно.
  Нужно было уходить, пока за ней не явились слуги Алекоса. Она вскочила на ноги. Закружилась голова, да так сильно, что Евгения чуть не упала. 'Все назад. Все в укрытие! Отходим, больше никаких боев!' - велела она. Сделала несколько шагов, остановилась, чтобы найти Пеликена. Он оказался совсем близко, с лошадьми. Зачем он там? 'Прячься, - сказала она. - Это место скоро обнаружат'. 'Я отведу лошадей под деревья, чтобы их не заметили', - ответил он.
  Шар, доставленный с таким трудом, себя не оправдал. Долину коней шедизцы нашли по приметам, выпытанным у пленных. Евгения забыла о себе, не могла отвести взгляд от этой крохотной точки на ее карте. Короткий бой на перевале, и пятеро защитников ничего не могут противопоставить множеству врагов. Она пыталась вмешаться, наслать на шедизцев панику, но была слишком истощена. Пеликен сражался как зверь, каждая его рана была и ее раной. 'Ты здесь?' - спросил он падая, и душа вылетела из него, когда тело грянулось о землю. 'Я здесь, с тобой', - отвечала она, провожая его в дальний путь, гладя застывшее лицо со стекающей изо рта струйкой крови.
  Потом она в бессильной ярости наблюдала, как шедизцы уводят коней. Ланселот бесновался и до смерти затоптал двоих солдат, что пытались вести его за собой. Евгении пришлось послать ему сигнал успокоиться, только тогда он смирился, пошел следом за пленившими его солдатами. Она пробовала приказывать и им, но они постоянно молились Алекосу, и это имя защищало их, словно броня.
  Нужно было проверить, где находятся остальные ее люди, но сработал инстинкт самосохранения - она вернулась на свою площадку над озером.
  Вернулась слишком поздно. Кафур вышел из леса, с ним было несколько человек. Остальные ждали в отдалении, не смея приблизиться к олуди. Прежде чем Евгения окончательно пришла в себя, он отрезал ее от лежащего на шкурах меча. Она стояла безоружная и невольно попятилась к обрыву.
  - Приветствую тебя, царица, - Кафур отсалютовал топором, вытянул его, угрожая. Он говорил на крусском диалекте, но обратился к ней как шедизец, на ты. - Тебе придется пойти со мной.
  - Как смеешь ты приказывать мне?
  - Теперь это земли великого царя. Я должен отвести тебя к нему.
  Тучи разверзлись. Шквал ледяного ветра швырнул снег и дождь ему в лицо. Олуди подняла руку, и его спутники дрогнули, готовые отступить.
  - Именем великого царя Алекоса я повелеваю тебе сдаться, - твердо сказал Кафур и шагнул вперед, хотя душа у него уходила в пятки. Только в эту минуту он осознал, что у него двое олуди и он не в силах предать ни одного из них.
  Царица Евгения была похожа на ожившую раскрашенную статую. На белых, как снег, щеках алели яркие пятна, зрачки расширились, выбившиеся из косы волосы развевались на ветру, будто живые.
  - А я повелеваю тебе идти прочь!
  От ее голоса бросало в дрожь. Он сглотнул, с трудом перевел дыхание... и сделал еще шаг. Тяжесть топора и мысль об Алекосе придали ему сил. Его изменившееся лицо сказало ей, что сейчас он ее убьет.
  - Ты правда думаешь, что сможешь взять меня?
  Она зловеще расхохоталась. От усталости и скорби сила ее оставила, но в миг отчаяния другой мир пришел к ней сам. Ветер завился вокруг нее, крутя в бешеном танце снежинки и сухие листья. Кто-то из воинов пал на колени, с одинаковым ужасом смотрел на олуди и на отважного командира, что стоял, сопротивляясь страху.
  - Именем великого царя Алекоса, умри, колдунья! - закричал он и замахнулся на нее, мысленно смиряясь с вечным проклятием своей души.
  Продолжая смеяться, она еще отступила назад и шагнула в пропасть. Он бросился следом, лег на камень, чтобы не унесло ветром. Медленно, будто воздух ее поддерживал, женщина падала вдоль скалы, и черные воды озера сомкнулись над ней, подняв фонтан брызг. Он не отрывал глаз от того места, где расходились круги, хотя снег и дождь старались его ослепить. За какую-то минуту снегопад усилился. Кафур вглядывался вниз, пока не заболели глаза, и ему казалось, что он видит какое-то движение на берегу, но, возможно, это были снежные вихри. Он очень хотел увидеть ее, узнать, что она жива. Наконец он отполз от обрыва, встал на ноги, все еще сжимая топор в окоченевшей руке. Его люди шарахнулись кто куда, когда он шагнул к ним.
  - Надо найти путь к озеру и обойти все прибрежные скалы. Пошли.
  Лишь на следующий день они добрались до озера и, конечно же, ничего не нашли. Становилось тоскливо от воя волков, привлеченных многочисленными трупами. Стоя на большом камне, под которым плескалась вода, Кафур еще раз смерил взглядом скалу, вспоминая, как царица летела вниз. Она была в плотной одежде, тяжелых сапогах, в меховом плаще и наверняка утонула, если только послушные духи не помогли ей выплыть. Искать дальше было бессмысленно. Люди начали роптать. Мертвая олуди страшила их еще больше, чем живая. Вчера она шептала им в уши, а сегодня придет в своем мертвом священном обличье и отнимет жизнь. Он и сам опасался чего-то в этом роде - от олуди можно было ожидать всего - и дал приказ уходить.
  Весть о смерти царицы опередила войско. Все жители Киары оделись в траур. Со стен города свисали темные полотнища. Возвратившегося Кафура встретил у Дома провинций старый Ханияр. Он был болен, когда управитель Ианты покидал Киару, и сейчас его седая голова дрожала. Он швырнул под ноги Кафуру большую связку ключей.
  - Служители храмов оставляют город. Мы уезжаем в Готанор. После смерти олуди нам здесь нечего делать. Примите ключи от храма.
  - Вы с ума сошли, - растерянно сказал Кафур. - Как это - вы уезжаете? Все?
  - Все, до последнего служки.
  Кафур развел руками.
  - Отец, подумайте, что вы говорите? Как вы оставите свой храм? Времена сейчас неспокойные, что, если его разграбят? Разве смерть царицы - причина отказаться от своего народа?
  Голос старика дребезжал от слабости, и все же каждое его слово било, как молот:
  - Олуди Евгения жила в наших сердцах. И в твоем тоже, Кафур. Убив ее, ты умертвил свое сердце. Зачем же тревожишься о храме, несчастный?
  Подобрав ключи, управитель медленным шагом пошел к Дому провинций. Он не посмел больше возражать старому священнику. Тот был прав. Благоговение перед олуди живет внутри каждого иантийца и шедизца. Сердце грубого вояки выло от боли. Он никогда не простит себе гибели своей госпожи.
  
  Часть третья
  Рос-Теора
  
  23.
  Разрушения войны не коснулись великого города, и весну нового, 2764 года он встречал, как всегда, блеском своих куполов. Прошедшие испытания его жители вспоминали как страшный сон. Им уже не верилось, что огромная армия стояла у Рос-Теоры, а царь Алекос был их врагом.
  Джаваль и Амарх Хиссаны, Райхана и ее внук мирно почили на семейном кладбище. Все они получали приличествующие их достоинству почести. Их не забыли - но и не вспоминали. У крусов был теперь новый правитель, называвший себя великим царем. Такого титула в Матагальпе давно не было, но Алекос делал все возможное, чтобы его оправдать. Завоевав страну, он в первую очередь дал ей справедливые законы и следил, чтобы они строго соблюдались. Множество богатых и знатных крусов погибли на войне, другие разорились, и на их месте оказались выходцы из Шедиза. С этим нелегко было смириться, однако царь не делал различия между теми и другими и судил всех одинаково. Два года назад он обещал отцам города восстановить разрушенное, сохранить не потерянные еще богатства и сдержал свое слово. Тонны золота и серебра уплыли вместе с кочевниками на юг, столько же оказалось у шедизских солдат, однако они, эти солдаты, в большинстве своем осели в Матакрусе и Ианте. Царь обязал их работать, как работали прежние хозяева данных им земель.
  Торговля с Островами не прерывалась за эти смутные годы ни разу. Алекос прекрасно понимал то, чему старые правители не придавали должного значения: Мата-Хорус полностью зависел от континента. При всех своих богатствах Острова не могли сами прокормить себя. Они закупали в Матакрусе и Ианте все: овощи и фрукты, скот, сахарный тростник и мед, масло и виноград, древесину, сырье для текстиля и металлы. Часть этих товаров потом возвращалась на континент совсем по другой цене в виде изысканных яств, тканей и мебели. Необычайно холодная зима шестьдесят первого года и заморозки следующих зим подкосили экономику северных стран. Плантации и сады вымерзли, для их восстановления требовалось несколько лет. Не хватало рабочих рук, так что царю пришлось законодательно разрешить женщинам трудиться там, где раньше трудились лишь мужчины. Не пострадавший в войне Мата-Хорус со своим миллионным населением требовал товаров и готов был торговаться. 'Жители Матагальпы религиозны, благородны и чересчур горды - себе во вред. Ими легко манипулировать. Островитяне не такие. Они поклоняются одним лишь деньгам. А золото - товарищ, который учит хитрости. Нам предстоит очень интересное время!' - говорил себе Алекос, довольно потирая руки.
  Остатки армии островитян покинули континент сразу же, как только крусы открыли перед Алекосом ворота Рос-Теоры. Уже через две недели оттуда прибыло посольство. Слава Островов старалась сохранить хорошую мину при плохой игре. Ее велеречивые посланники обвиняли нового правителя в разных грехах и набивали себе цену, однако и они, и он понимали, что Мата-Хорус будет вынужден принять любые условия дальнейшей игры. Они находились не в том положении, чтобы соглашаться или не соглашаться со сменой власти на материке, и были достаточно объективны, чтобы это осознать. Многие облеченные властью люди на Островах были связаны с Матакрусом и Иантой узами родства; однако эти связи моментально потеряли цену, стоило родичам с материка утратить свое влияние. Островитяне верили в богатство и в свой ум, который помогал им делать деньги, а более тонкие материи их мало волновали. Поэтому в конце концов с присущим себе цинизмом они приветствовали нового монарха и предложили подтвердить священные договоры.
  Но Алекос при всем желании не мог дать им то, что они просили. Еды в его империи едва хватало для собственных граждан. Объем экспорта для Ианты и Матакруса пришлось снизить в два раза. Остаток должен был восполнить Шедиз, которому капризы климата не нанесли существенного ущерба. Также великий царь значительно поднял цены на продукты. Власти Мата-Хоруса то лебезили перед ним, то угрожали, но платили по счетам. Членам Славы Островов наверняка становилось дурно, стоило им представить, что может случиться, если Алекос вздумает объявить блокаду. Он действительно одно время подумывал об этом: уж очень соблазнительно было получить в свое распоряжение богатейшее государство с развитой промышленностью. Но, взвесив все за и против, он отказался от этой мысли. Теперь, после объединения стран, империи понадобится новый общий враг. Рано или поздно эта роль достанется Островам, и пусть это произойдет как можно позднее. Золота и серебра у него и без этого было довольно, а в бытность свою в Шедизе он посвятил немало времени поиску и разработке новых мест добычи драгоценных металлов. Со временем вернется на север и то золото, что было увезено кочевниками, - дикари не сумеют его сохранить. 'Время на нашей стороне, - говорил он товарищам на заседаниях Совета. - Можно построить дом за неделю, но он не простоит долго. Мы с вами сейчас возводим здание, которое когда-нибудь подомнет под себя и степи, и леса, и заносчивые Острова. В таком деле необходимо терпение. Тяжелые времена закончатся, их надо пережить'.
  Управитель Камалонда пригласил царя посмотреть на результаты проведенного в городе ремонта. Алекос поехал в своем экипаже, в сопровождении сотни гвардейцев. Теперь, став хозяином материка, он мог позволить себе роскошь, которой раньше избегал. Самые быстрые и красивые кони стояли в его конюшне, но он предпочел карету. Степняки, его первые товарищи, не узнали бы своего сурового вождя в этом важном вельможе в богатых одеждах. И охраняли его теперь не их светловолосые братья, а родовитые шедизцы и крусы. И все же видно было, что в случае чего не они царя, а царь их защитит.
  В поле у городка Лима стоял обелиск; Алекос поднял руку в приветственном салюте, вспомнив Бронка Калитерада. Этот человек стал для Алекоса олицетворением всего лучшего, с чем он столкнулся в этом новом для себя мире. Хотя он нередко смеялся над ними, все же ему нравились эти люди - сильные, гордые, умеющие любить и ненавидеть и - удивительное дело! - умеющие держать слово. Сражаться с ними было скучновато, слишком они предсказуемы, зато выгодно дружить. Он получал удовольствие, завоевывая их доверие. Правда, Ианта стала крепким орешком. Он понял, что так будет, когда познакомился с Бронком. Алекос многое бы отдал, чтобы привлечь его себе на службу, но главное достоинство Бронка стало и его недостатком: он до мозга костей был предан своей стране. И все же Бронк раньше своих земляков понял, кто пришел под видом варварского вождя, и своей смертью признал его право...
  По пути великий царь не погнушался несколько раз выйти из экипажа, чтобы посетить сады и своей силой вдохнуть в них жизнь. С последствиями морозов следовало бороться всеми возможными способами, в том числе и непосредственно руками олуди. Алекос поморщился, вспомнив одну из встреч со святыми отцами. Старшины священников Матакруса и Ианты пригласили его и прямо осведомились, является ли резкое изменение климата делом его рук и как он собирается восстанавливать уничтоженное зимними холодами и летней засухой. Не желая ссориться с этими людьми, имевшими огромное влияние на народ, царь по их зову прибыл в резиденцию первосвященника Энхи и вежливо ответил на его вопросы. Ханияр говорил мало. Его откровенно ненавидящий взгляд старался прожечь Алекоса насквозь. 'Я не имею прямого отношения к происшедшим катаклизмам, - сказал им великий царь. - Они мне помогли, это правда, но в то время я еще не был способен на деяния подобного масштаба. Однако полагаю, что некое косвенное отношение к моему появлению в Матагальпе эти капризы погоды все же имеют. Я видел немало крупных войн и других катастроф, и мне хорошо известно, что беда не ходит одна. Очень часто природа на человеческую жестокость отвечает еще большей жестокостью. Не знаю, чем это объяснить. Эти явления слишком тонки, а я сейчас, как вы видите, занят более прозаическими делами. Когда-нибудь я смогу узнать, какие тайны скрывает от нас небо. Но это время еще не пришло'.
  'Народу требуется утешение и поддержка, - сказал Энха. - И кому, как не вам, олуди, великому царю, виновнику всех бед, поддержать его сегодня? Мы просим вас принять обязанности священнослужителя и участвовать в наших обрядах'. Алекос отказался, сославшись на занятость. За долгую жизнь ему много раз приходилось надевать на себя личину глубоко верующего человека и кадить богам, однако не для того он стал первым в этом мире, чтобы снова лицемерить. 'Моя сила со мной, - объяснил он и в доказательство поднял взглядом тяжелый подсвечник с дальнего стола и взглядом же перенес его к ногам Ханияра. - Я могу обойтись без белых одежд, без молитв и жертвоприношений. Сделаю все возможное, чтобы страны оправились от последствий катаклизмов'. 'Сила нашей олуди Евгении проявилась не сразу, ей потребовалось несколько лет, - заговорил Ханияр. - Но вы в первые же годы оказались сильнее ее. Значит ли это, что сейчас ваши возможности не имеют предела?' Алекос горячо запротестовал: 'Нет, нет, об этом не может быть и речи! Сегодня мои силы были бы примерно равны с нею. А еще два года назад мне нечего было ей противопоставить кроме своего жизненного опыта. И кстати, - заметил он, придав лицу как можно больше почтительности, - именно ваша олуди помогла моей силе вернуться. После битвы при Дафаре она прокляла меня. Мощь посланной ею ненависти оказалась столь велика, что умершие рефлексы были вынуждены проснуться, чтобы спасти меня. С тех пор каждый день возвращает то, что я умел когда-то. Не беспокойтесь. Через несколько лет страны получат все, что потеряли. Я обещаю это вам...'
  Разрушенные стены Камалонда были отстроены заново, как и муниципальные и государственные здания, пострадавшие во время взятия города. Из своей доли военной добычи Алекос выделил деньги на помощь горожанам, потерявшим дома. Жители высыпали на улицы, провожали царя криками, закидывали цветами дорогу перед его кортежем. Их поведение не поддавалось логике: всего два года назад они проклинали жестокого завоевателя, а сегодня улыбались ему и желали успехов. Вечером на приеме в дома Матесса Тентиана местная знать интересовалась его дальнейшими планами. Женщины посмелее строили глазки. Робкие заливались краской и лепетали что-то бессвязное. Алекос высмотрел изящную зеленоглазую, пахнувшую лилиями брюнетку, утвердительно ответившую на его взгляд. Радуясь возвращению своей силы, он надеялся лишь, что она не скоро заставит его отказаться от простых человеческих удовольствий. Когда-то он мог обходиться без секса десятилетиями, а теперь считал любой день без него потерянным. Это не могло продлиться долго: поиски знания не уживаются с примитивными инстинктами. Но пока последние еще держались в нем, и это его устраивало.
  За столом рядом с городским управителем сидела его дочь. Добровольно покинувший должность после взятия Камалонда, Матесс по просьбе Алекоса недавно вернулся к своим обязанностям. Напротив и слева от царя, согласно протоколу, сидел его секретарь и оруженосец Легори. Как и все в зале, весь вечер он не сводил глаз со своего господина. Однако Алекос заметил взгляды, которые юноша время от времени бросал на дочку Матесса. Та и правда была хороша и воспитана и настолько боялась царя, что не смела поднять головы. Руки ее дрожали, поднимая бокал.
  Уже заполночь он вошел в отведенную ему спальню, оставил дверь приоткрытой, ожидая женщину. Через минуту зашел Легори, как делал это много раз, в нерешительности остановился посреди комнаты. Алекос взял со стола бумагу, протянул ему.
  - Что это?
  - Приказ о назначении вторым помощником губернатора Алемара.
  Юноша резко опустил бумагу, его лицо вспыхнуло.
  - Вы выгоняете меня? Чем я провинился перед вами?
  - Это повышение, а не наказание. Хватит тебе терять время среди дворцовых бездельников. Пора заняться настоящей работой.
  - Я не хочу этого. Позвольте мне остаться с вами!
  - Ты умный парень, Легори. Можешь сделать хорошую карьеру.
  - Вы не хотите меня больше видеть, - молодой человек нахмурился и, пересилив гордость и страх, спросил о том, что мучило его уже давно: - Вы не любите меня больше?
  Алекос рассмеялся, обнял его за плечи, подвел к зеркалу:
  - Посмотри на себя, Легори.
  Но тот смотрел только на господина.
  - У тебя борода, как у матерого воина, - сказал царь. - Ты уже давно не мальчик, Легори, нечего тебе около меня делать. Скоро сможешь окружить себя собственными пажами. А еще лучше - женись. Я найду тебе самую красивую девушку в стране, если захочешь. Вот хоть дочка Матесса. Понравилась она тебе?
  Легори вырвался из его рук, смял бумагу в кулаке. Алекос с усмешкой смотрел на него, и под этим взглядом любовное волнение на лице молодого человека сменилось смирением.
  - Вы правы, мой господин, - сказал он. - Вы говорите верно. Благодарю за высокую честь. Постараюсь, чтобы эта должность, несмотря на мою молодость, оказалась мне по силам. Я ухожу.
  Алекос кивнул, и юноша, низко поклонившись на прощанье, вышел из комнаты.
  Следующим утром великий царь выехал в обратный путь - в столице было назначено заседание Совета. Он едва успел к началу, вошел в зал, когда часы били пятнадцать.
  Реконструкция в Шурнапале шла полным ходом, но Дом приемов почти не изменился. Все осталось таким же, как при Хиссанах: тонкие колонны, поддерживающие сводчатый потолок, синие портьеры и обитые светлым шелком стены с великолепными картинами и картами, овальный дубовый стол в глубине приемной, царское кресло с высокой спинкой, массивные стулья. Только свешивающиеся со стен штандарты поменяли цвет с голубого с серебром - цветов Хиссанов - на серое стилизованное изображение волка на красном фоне. Но и это был уже устаревший герб: война осталась позади, и царю требовалось создать себе мирный образ. Полы в зале уже обновили, как и плиты на площади, которую с трех сторон окружали Дом приемов и дома царя и царицы. Теперь вместо солнца со змеей с синих плит сияли белые многолучевые звезды.
  Чиновничий аппарат в Матакрусе был чрезвычайно громоздок, и упростить его не представлялось возможным. Наоборот, объединение стран еще более усложнило государственную машину. Большинство постов сохранилось за крусами, что стояли у власти много лет. У них был опыт и связи, и Алекос предпочел оставить все на своих местах, проведя лишь незначительную ротацию, чтобы обеспечить себе поддержку давних товарищей. Самые верные его соратники заняли в новом государстве ключевые посты. Худой усатый Нурмали, прошедший рядом с царем всю войну от Галафрии до Дафара, теперь - управитель южных стран. Могучий Гарли, первый силач Шедиза - военный министр. Всегда серьезный Кафур, бывший управитель Ианты, переведенный на должность губернатора Алемара, центральной провинции Матакруса. Когда после окончания заседания Совета крусы разошлись, они остались в зале, чтобы выпить за новое назначение Кафура.
  - Неплохие результаты для такого срока - всего полтора года, - сказал Алекос. - Я думал, мы провоюем в Ианте года четыре, не меньше. Наша война закончилась слишком быстро. Даже я не ожидал такого. И это заставляет предположить, что настоящая война сейчас лишь начинается.
  Он развалился в кресле, взболтал коньяк в хрустальном бокале.
  - Они там в Ианте дикие, совсем как степняки, если не хуже, - заметил Нурмали. - С теми мы все-таки договорились, а иантийцев не переделаешь.
  - Их не надо переделывать. Если не сработала атака в лоб, придется заходить с тыла. Не кнутом, так пряником, но я заставлю их себя полюбить так же, как они любили Фарада.
  Гарли прищурился, ударяясь в воспоминания.
  - Хален был единственным стоящим царем из всех. Как он бился под Рос-Теорой! Я его проклинал по пять раз на дню. Это был настоящий воин. И все его люди такие же и всегда такими будут - вы, как всегда, правы, государь.
  - Я благодарю вас за новое назначение, мой господин, - тяжело сказал Кафур. - Но в Ианте у меня осталось одно незаконченное дело.
  - Какое же?
  - Царица, Евгения Фарада.
  Алекос поднял брови.
  - Она же погибла во время вашего последнего карательного похода. Я помню, вы писали об этом.
  - Не совсем так. Я писал тогда, что она скорее всего погибла. Установить это точно было невозможно. Но перед самым отбытием из Киары я получил сведения, что она жива. Ее видели в горах.
  Царь выпрямился. Его ноздри гневно раздулись. Товарищи опустили глаза.
  - И ты только сейчас говоришь мне об этом? Ведь это означает, что в Ианте опять начнутся волнения! Почему ты не послал ее убить?
  - Я хотел сначала посоветоваться с вами, государь. Я уже пытался ее поймать. Положил много людей. Перебил немало ее слуг. Поскольку шансов выжить у нее тогда почти не было, то я не стал подробно описывать вам нашу встречу. Она очень сильна. Это олуди! Она умеет отводить глаза и напускать черный страх, что гонит врагов прочь, она говорит так, что ты слышишь ее в своей голове, а от ее взгляда можно ослепнуть. Если б не ваше имя и не мой топор, я тогда не выстоял бы против нее.
  Он осекся: царь его не слушал. Он утонул в своем кресле с отсутствующим видом, крутя в пальцах бокал. Кафур вопросительно посмотрел на остальных. Гарли приложил палец к губам. Он уже привык к внезапным уходам царя, которые начались не так давно, как раз после взятия Дафара.
  Очнувшись от задумчивости, Алекос вскочил, обвел вельмож знакомым энергичным взглядом.
  - Да, она жива и находится в горах. Так ты говоришь, Кафур, что не можешь ее поймать?
  Тот побагровел, сердито крякнул. Признался:
  - Увольте меня, государь. Я уже пытался и едва не поплатился рассудком за это.
  - Может быть, кто-то из вас, господа, возьмется за это? - спросил царь, поворачиваясь к Гарли и Нурмали.
  Гарли с готовностью вскочил.
  - Прикажете выезжать сегодня?
  Он снова ненадолго задумался, меряя их взглядом, будто сомневался в чем-то.
  - Вы поедете все трое. Если уж Кафур не смог ее победить, может, справитесь вместе. Отправляйтесь в иантийские горы и привезите мне олуди Евгению. Моя сила будет с вами и поможет одолеть ее.
  Нурмали, задумчиво жевавший ус, медленно поднялся.
  - Позвольте мне сказать, государь. Кафур не видел олуди Евгению до того дня, когда поднял против нее оружие. Посмотрите на него - в тот день он постарел на десять лет. А я - я провел рядом с госпожой Евгенией несколько недель. Это было черное время для меня. Каждый день я ждал смерти от руки Процеро. Олуди дала мне надежду. Она предрекла, что я умру, служа другому царю, - Нурмали встретился взглядом с Алекосом. - Я не смогу поднять на нее руку.
  Алекос с трудом подавил гнев. Благородство его подданных все чаще выводило его из себя. Они смогли почти без подсказок избавиться от матакрусского царевича, но открыто пасовали перед женщиной!
  - Ваша олуди глупа и труслива. Будь иначе, она давно пришла бы ко мне, как равная. Она все еще царица своей страны и все еще обладает волшебной силой. Так ответьте, почему она сидит в горах вместо того, чтобы сражаться со мной?
  Они промолчали. Лица Нурмали и Кафура были просто несчастными, и только Гарли молодецки ухмылялся, всем видом давая понять, что уж он-то выполнит любой приказ с удовольствием. Алекос повторил:
  - Отправляйтесь в Ианту и привезите мне царицу - живую и по возможности здоровую. Я хочу сам посмотреть на нее. Может быть, я не стану ее казнить. Если она не так глупа, как кажется, то поймет, что лучше служить мне. Будет кому исполнять храмовые обряды.
  Нурмали явно не был с этим согласен, но смолчал, поклонился. Только отойдя за несколько кварталов от Дома приемов, он решился открыть рот:
  - Какой дух дернул тебя вспоминать о царице, Кафур? У меня в Этаке дел невпроворот, я собирался завтра в обратный путь, а теперь придется спешить в Ианту!
  - А что я должен был сделать? - огрызнулся Кафур. - Вы не были со мной в тех горах и не видели ее. Разъяренная олуди хуже злой колдуньи. Ее нельзя там оставлять, так мы никогда не успокоим иантийцев.
  - Подумаешь, женщина! - хохотнул Гарли. - Она хоть красивая?
  - Не знаю, не обратил внимания. Но злая и очень опасная. Это не женщина! Увидишь ее, поймешь...
  Со времен осады Камалонда им не приходилось выступать в одном походе втроем. Алекос дал им сотню отборных шедизцев из тех, что не бывали в Ианте и не боялись иантийской олуди. Нурмали по совету Кафура выбрал десяток самых отчаянных в особую группу.
  - Мои люди задрожали и отступили перед нею, - сказал Кафур. - Так что лучше заранее отобрать тех, которые не боятся ни смерти, ни греха.
  И вот снова дорога стелется под копытами их коней. Перейден мост, и отряд повернул на юг. Кафур за время правления в Ианте успел отяжелеть и с завистью посматривал на встречные экипажи. Но он сам настоял, чтобы экспедиция была организована в старых традициях - никаких послаблений ни солдатам, ни офицерам. Нурмали и Гарли первое время посмеивались над ним, однако чем ближе подходили к Дафару, тем становились серьезнее.
  Многие населенные пункты вдоль дороги так и не были восстановлены: провожали их черными провалами окон, покосившимися заборами. И все же весна пришла и сюда, увила зеленью старые каменные стены, оживила фруктовые деревья. Местные жители не обращали на посланников царя Алекоса внимания. Они привыкли, что по дорогам ежедневно перемещаются то военные патрули, то целые полки, переводимые из одного гарнизона в другой. Площадки для отдыха войск содержались в полном порядке, как и при Фарадах, и по-прежнему многочисленны были трактиры и постоялые дворы у дорог, так что начальникам похода не пришлось ночевать в открытом поле.
  Пришел день, когда дорога привела их к Дафару. Знатных иантийцев здесь не осталось - полегли в памятной битве или ушли на запад. Но город был все таким же шумным и пыльным, все так же спешили на рынок крестьяне, работали мастерские, а сбежавшие с уроков школьники играли на узких улицах. Губернатор Корсали, тот самый, что был когда-то послом Шедиза в Киаре, встретил командиров у городских ворот и проводил к своему дому. Жена его была иантийка, из тех женщин, кому интересы мужа дороже чаяний своего народа. Она радушно приняла гостей, накрыла стол и распорядилась насчет бани.
  - Какие вести с гор? - спросил Нурмали, когда хлопоты были окончены и все расположились за ранним ужином на крыше.
  Корсали поставил на стол еще один кувшин с пивом.
  - Ничего нового. Фермеры с предгорий рассказывают сказки, будто бы царица по ночам спускается с гор и скитается, зовя мужа. Но это уже народный фольклор, который к реальности не имеет никакого отношения. После того случая с охотниками-шедизцами, две недели назад, ничего больше не происходило.
  - Скажи про коня, - вполголоса напомнила супруга.
  - Ах, да! Ланселот! Его украли!
  - Кого? - не понял Нурмали.
  - Конь царицы, Ланселот, - пояснил губернатор. - Господин Кафур любезно подарил мне его...
  - Это ты оказал мне любезность, забрав дикую зверюгу, - проворчал тот. - Сколько людей он покалечил за эти полгода?
  - Покалечил, - согласился Корсали. - Так вот еще вчера вечером он стоял в конюшне, а утром его денник оказался пуст.
  Гарли оживился, переглянулся с остальными.
  - И часто случается конокрадство в твоем доме, господин губернатор?
  - Ни мой распорядитель, ни конюший не понимают, как это вышло. Конюхи дежурили там всю ночь, как обычно, и никого не видели. Говорят, никто крупней мухи мимо них не проскальзывал... А коня нет!
  - Ну и кому же мог понадобиться этот дикий зверь? - усмехнулся Кафур. - Кроме хозяйки с ним никто не справится! А ты говоришь, ничего не происходит! Жаль, не успел я снять тебя с должности. Ну, да посоветую моему преемнику поспешить с этим. А пока позови-ка людей, что были в конюшне.
  Побледневший Корсали сделал знак распорядителю, стоявшему у дверей. Тот бегом кинулся во двор и приволок, держа за шиворот, двух иантийских парней. Они плюхнулись на колени перед важными господами, вытирая носы и оправляя рубахи. Положив на колени свой знаменитый топор, Кафур спросил:
  - Кто был в конюшне ночью?
  - Никого не было, господин. Никого!
  - Куда же делся конь?
  Мальчишки переглянулись, пожали плечами.
  - Мы к нему и не заглядывали. Он не такой, как другие лошади, никогда морду не протянет, сахара из рук не возьмет. Дикий совсем, только кусается да все старается разнести денник. Только поздно утром и заметили, что его нету.
  - А вчера днем, вечером не терся ли кто чужой около коней?
  - Да как же, господин, кто ж чужого пустит? У нас тут строго!
  Кафур махнул рукой, отпуская их. Повернулся к товарищам.
  - Едем?
  - Придется, - ответил Гарли, неохотно отрываясь от жареной утки.
  - Как же она его увела? - спросил Нурмали, когда все трое плюс десяток солдат уже сидели в седлах, ожидая, пока запрягут лошадей в повозку.
  - Эта колдунья знает разные трюки. Может быть, она просто приказала конюхам отвернуться и все забыть! Про нее чего только не рассказывают, говорят даже, что она умеет летать. В это я не верю. Умела бы, не упала при мне со скалы. Но даже если она летает, конь-то все равно обычный! Так что если поспешим, догоним ее на дороге. Вряд ли она решилась гнать во весь опор - от всех встречных такого коня на скаку не спрячешь.
  Они не покидали седел всю ночь, лишь пересаживались на свежих лошадей, которые, благодаря прошлым стараниям Кафура, имелись на всех постоялых дворах. Все трое с возрастающим беспокойством ощущали в себе присутствие посторонней силы, той самой, что столь явственно исходила от олуди, когда он бывал рядом. Алекос не обманул их: он был сейчас с ними. Именно эта сила не давала усталости одолеть их. Она подсказала свернуть с тракта на проселочную дорогу, уводящую на юго-запад. Она - а еще встреча с патрулем, дежурившим на перекрестке: солдаты вспомнили, что не так давно мимо них прошла старуха со старым серым мерином в поводу. 'Это она им глаза отвела', - решил Кафур. Когда утреннее солнце вышло из-за облаков, растянувшихся вдоль горизонта, а дорога поднялась на холм, они сверху увидели далеко впереди всадницу на белом коне. Евгения могла обмануть других, но Нурмали, Гарли и Кафур смотрели сейчас глазами Алекоса и видели правду. Нурмали обернулся к своим людям, велел: 'Не бояться. Не смотреть ей в глаза. Не лезть вперед, пока я не велю', - и первым устремился с холма вниз.
  
  24.
  Она заснула на согретом последними вечерними солнечными лучами пригорке, и ей приснилось, что олуди Алекос пришел и смотрит на нее. Евгения открыла глаза, потянулась, разминая затекшие мышцы. Прислушалась: в лесу было еще по-зимнему тихо, лишь вдалеке кричала птица заунывно и монотонно, как скрипучие качели. Где-то кипела жизнь, начинался новый год с новыми радостями и печалями. Но здесь, в ее горах, прошлое и будущее перестали существовать, и каждый день вот уже полтора года повторял предыдущий. Все застыло, как и она сама, и сейчас она отчетливо осознала, что так больше не может продолжаться.
  После памятного визита Кафура, когда погибли многие ее соратники и сама Евгения едва не присоединилась к ним, ей никто не докучал более. Вместе с Ильро и Эврой они похоронили Пеликена, Себарию и всех, кого смогли, уложили их в серую лесную землю и установили камень-памятник над общей могилой. Неподалеку от него и лежала сейчас Евгения, глядя в темнеющее небо и раздумывая о будущем.
  Недавно офицеры-шедизцы из дафарского гарнизона зашли на ее территорию охотиться. Что им не охотилось рядом с городом, для чего было ехать в такую даль? Не иначе - хотели посмотреть, не осталось ли мятежников там, где осенью прошли люди Кафура. А их действительно почти не осталось, и офицеры в погоне за оленем застали Евгению одну здесь, на укромном пригорке. Их привлек запах печеного мяса. Она тогда пришла, чтобы принести дары покойным. Почуяв их издалека, позволила подойти вплотную, вступила в бой и убила двоих, а двум другим дала уйти. Как и следовало ожидать, они рассказали об этом всем, кто только хотел слушать. А слушали наверняка иантийцы и шедизцы, простолюдины и военачальники. Теперь следовало ждать новых визитов. Евгения поняла это только после того, как подтащила и бросила тела убитых у камня могилы, чтобы души ее друзей порадовались отмщению. В те минуты она не помнила себя и стремилась лишь к одному - наказать, запугать своих врагов. Позже, когда к ней вернулась способность думать, она пожалела о своей несдержанности.
  Большинство ее людей вернулись в Ианту. Это были крестьяне и рабочие, для которых существование без труда, без дома оказалось невыносимо. Они рассчитывали найти работу вдалеке от мест, где жили раньше, и вернуться к своей привычной жизни. Евгения не стала их удерживать. С ней остались несколько воинов и, конечно, верная Эвра.
  Евгения вздохнула. Что бы она делала без подруги, которая единственная понимала ее и терпела все: ее молчание, отчаяние, взрывы гнева! Однако сейчас царица жалела Эвру больше, чем та жалела ее. Ее муж погиб под Дафаром. В Киаре остались родители, сестры и братья, шестилетний сын, свой дом. Месяц за месяцем Эвра безропотно тянула свою лямку: готовила, стирала в ледяной воде, чинила одежду, вела с госпожой длинные беседы, - и ни разу не пожаловалась, не спросила, сколько еще это будет продолжаться... Это она нашла Евгению на камнях у круглого озера, лишившуюся сознания и заметенную снегом, волоком оттащила как можно дальше и укрылась в нагромождении скал, пережидая, пока люди Кафура придут и уйдут, не найдя на берегу никаких следов после снегопада. Застрелила козла и поила госпожу его теплой кровью - у озера не было деревьев, не на чем было приготовить пищу. И помогла дойти до лагеря, а потом помогала искать и хоронить убитых...
  До сих пор Евгения не могла без дрожи возвращаться мыслями к тому дню. Она плохо помнила, что было после того, как шагнула с обрыва. В ту минуту она была уверена, что падение с высоты ее убьет, и не сомневалась, что перекошенное лицо шедизского военачальника - последнее, что она видит в жизни. Но в моменты между жизнью и смертью разум отступает перед инстинктом, который делает все, чтобы выжить. Тело думало само: приготовилось войти в воду и не сопротивлялось, когда та сомкнулась над ним. Евгения погрузилась так глубоко, что не знала, где верх, а где низ. Рассудок почти отключился, сохранив за собой лишь одну функцию - не допускать паники; руки сами собой затормозили погружение и взметнулись, поднимая ее к поверхности. Как она всплыла, как выбралась на берег, Евгения не знала и по сей день. Воспоминания об этом полностью исчезли. Ледяная вода и метель должны были ее убить. Наверное, духи озера помогли ей, а может, это заслуга скрытых резервов организма. Как бы то ни было, через несколько часов она очнулась от холода в крохотной пещерке и увидела Эвру.
  В последний раз прикоснувшись к могильному камню, она сбежала с пригорка, побежала меж деревьев к дому. Домом ей служил все тот же шатер, уже не раз чиненный, не раз переставляемый на новое место. Ильро и остальных мужчин не было - ушли на охоту. Уже совсем стемнело. Эвра у костра варила суп; увидев Евгению, она поднялась, не выпуская из рук ложки с длинной ручкой. По лицу своей госпожи она поняла, что та скажет что-то важное.
  - Я решила вернуть Ланселота, - объявила Евгения.
  Чего угодно ожидала Эвра, только не такого заявления.
  - Вернуть Ланселота? Как? Ты знаешь, где он?
  - Он в конюшне дома Гамалирана. Там теперь живет Корсали, помнишь, тот, что был послом Красного дома. Он теперь губернатор Дафара.
  - Это правда? - недоверчиво спросила Эвра. - Ты видела это?
  - Я видела это во сне, это правда, - отвечала Евгения. На секунду она озадаченно замолчала: только что ей приснилось, что Алекос находится с ней рядом, - может быть, это было на самом деле? - Я пойду в Дафар и приведу Ланселота, - решительно закончила она.
  Эвра снова принялась помешивать суп.
  - Ты так долго скрывалась, а теперь хочешь сама идти прямо к ним в руки? Каким образом ты сможешь это сделать? Тебя узнают, как только ты доберешься до ближайшей деревни.
  - А вот так? - спросила Евгения.
  Эвра взглянула и отпрянула: вместо худого, черного от загара, но молодого и красивого лица на нее смотрела старуха. Забыв ложку в котелке, Эвра подошла, вплотную приблизила свое лицо к лицу Евгении, стараясь разглядеть его в пляшущем свете костра. Морок рассеялся, морщины исчезли - перед ней опять была царица. Евгения рассмеялась, запрокинув голову.
  - Все равно это крайне опасная затея, - сказала подруга. - Ты очень рискуешь.
  - Без сомнения. Но я больше не могу здесь сидеть. Они все у меня отобрали, ничего не оставили, только Ильро и тебя. А Ланселот мой, он зовет меня. Я украду его и приведу сюда.
  Эвра покачала головой.
  - Надолго ли? Где его здесь прятать? Еединственное пригодное место известно нашим врагам.
  Евгения отмахнулась от этих слов. Ее глаза блестели, как в старые времена, и она больше не хотела слушать предостережений.
  Горцы по ее просьбе не раз покупали внизу разную одежду и обувь. Утром Евгения вышла из шатра, закутанная в бурый плащ, скрывавший ее полностью, от сандалий до волос, с дорожным мешочком за плечами. Эвра опять не сразу узнала ее - по своему желанию олуди придала себе облик старой худой женщины. Чтобы успокоить подругу, Евгения распахнула плащ. Под платье она надела штаны, на пояс повесила ножи.
  - Ох, не знаю, - сказала Эвра. - До Дафара пешком несколько дней пути, за это время тебя могут разоблачить.
  - Я не буду снимать плащ. Меч не беру, его под плащом не спрячешь. Дай мне поесть, и я пойду.
  - Как, прямо сейчас? Да ты с ума сошла! - в сердцах воскликнула Эвра. - Возьми с собой Сэльха, он доведет тебя до Дафара, так будет безопаснее. Одинокая женщина на дороге! Ты же не пройдешь и половины пути!
  - Кому нужна старуха? Налей же мне супа и перестань волноваться.
  За едой она отдала последние распоряжения.
  - Ждите меня две недели. Если за это время я не вернусь, уходите.
  - Куда мне идти?
  - Переоденешься так же, как я сейчас, и пойдешь в Киару. Твои родители примут тебя. Пусть отправят тебя к родственникам в Готанор или Ферут, там тебе проще остаться неузнанной. И вообще, если я погибну, вряд ли тебя станут преследовать. Но я надеюсь все-таки, что вернусь и приведу Ланселота.
  - Ты сумасшедшая, - сказала Эвра грустно. - Он не стоит такого риска.
  Евгения отставила миску, поднялась.
  - Дело не в нем, - сказала она тихо, - а во мне. Прощай.
  От ближайшего селения она не прошла пешком и десяти тсанов. Крестьянин на телеге согласился подвезти старую женщину до следующей деревни. Так, где пешком, где на попутных подводах, Евгения добралась до Дафара. Она распрощалась со своими последними попутчиками неподалеку от рынка, куда те везли первые горные травы на продажу, и присела прямо на тротуар в тени ближайшего здания. Глаза бы ее этого города не видели - она никогда не простит ему смерти Халена, Нисия и Венгесе! Но ее любимый конь был здесь, совсем рядом, и, опустив накрытую плащом голову, Евгения унеслась духом к дому Гамалирана, в котором девять лет назад она пила сладкое вино в уютном ночном дворике, слала страстные взгляды своему мужу. Ланселот стоял в конюшне, в давно не чищенном деннике, и сам был неухоженный и грязный - он почти никому из окружавших его людей не позволял приблизиться. 'Потерпи еще чуть-чуть, мой хороший, - подумала она, - совсем скоро я тебя освобожу!' Он будто услышал - поднял голову от кормушки и насторожил уши.
  В ближайшей лавке она купила мяса и сыра, поела там же и вернулась на свое место у стены. Нужно было дождаться ночи; она сидела и смотрела на прохожих, удивляясь, как мало изменился город. Все те же люди ходили мимо нее, разве что вместо военных-иантийцев были теперь военные-шедизцы, светлее лицом и волосами. Пахло сластями и навозом, из магазина напротив доносился порой густой запах духов. Визжали носившиеся по улице мальчишки, проходили, покачивая широким подолом, женщины с волосами, заплетенными в десяток кос, со стуком и скрипом проезжали кареты и коляски. Темнело рано; в шесть вечера Евгения встала и медленно пошла вверх по улице, чтобы притаиться за дровяными сараями, - не хотела дожидаться, пока стража ее прогонит. Она ждала еще очень долго и только в полночь вновь вышла на улицу. Сандалии на кожаной подошве ступали бесшумно; редкие прохожие ее не замечали - она сказала им, что ее здесь нет.
  Вот и ограда, за которой сияет огнями дом Корсали. У не запертых еще ворот стоят два стражника. Евгения сказала им, что в углу двора опрокинулась большая бочка с дождевой водой. Они повернулись посмотреть. Она толкнула ворота и спокойно прошла через двор к конюшне. Несколько челядинов, спешивших по своим делам, смотрели мимо нее. В доме были гости, было шумно, потому и ворота все еще открыты - это ей на руку... Но внутри все захолодело, и что-то мерзко дрожало под ложечкой. Она с трудом представляла, как проведет через двор коня.
  Молодые конюхи только что закончили убираться, ставили в чулан вилы и тачки. Она велела им оставаться там. Парни заговорили о чем-то, заспорили. Оглядевшись, Евгения сняла со стены уздечку, нашла на двери одного из денников старое седло. Прихватила и щетку: если что и привлечет к коню внимание, так в первую очередь многослойная грязь. Ланселот дохнул ей в лицо, не веря своему счастью. Шепотом его успокоив, Евгения как можно быстрее набросила узду, затянула подпругу и повела коня к выходу. Остановилась, глубоко вдохнула. Во дворе было два человека, не считая стражников. Зажмурившись, она велела им отвернуться и громко заговорить и шагнула вперед.
  Уже шагов за двести от ворот она еще раз остановилась, прислушалась. Все тихо, никто ее не заметил. Евгения улыбнулась, потрепала Ланселота по грязной шее. Остаток ночи они провели на пустыре позади бедного квартала, а сразу после рассвета двинулись прочь из города. К воротам уже тянулись отторговавшиеся фермеры, проведшие ночь в трактирах. Евгения в своем темном плаще смешалась с ними, прилагая все силы, чтобы обратить Ланселота в старого и тощего конягу, и вышла из Дафара на волю.
  Еще сутки она вела коня в поводу. Старуха верхом обязательно привлечет к себе внимание, а убеждать всех подряд путников на дороге, что ее здесь нет, она уже не могла - это было выше ее возможностей. С Ланселотом полгода не работали, почти не выводили из конюшни, он одичал, и приходилось прилагать немалые усилия, чтобы с ним справиться. Отдыхали в пустом саду, а ранним-ранним утром, еще до рассвета, она ссутулившись миновала шедизский патруль и свернула на проселочную дорогу.
  Из-за облаков на востоке показалось солнце, бросило вперед и вправо длинную тень. Дорога была пуста. Евгения поднялась в седло. Ланселот мотнул головой, узнавая руку хозяйки, и пошел рысью. Она засмеялась от счастья. И вдруг будто еще одна тень появилась перед ней. Тень от резкого света сзади. Оглянувшись, Евгения увидела на холме, с которого спустилась десять минут назад, нескольких всадников. Яркий столб света уходил от них в небо. В полноте своего счастья она не сразу поняла, повернула коня и смотрела, как они скачут вниз, все набирая скорость. И вдруг, осознав, кто это, ошалело ударила Ланселота коленями, разворачивая и посылая вперед.
  Это ее ошеломило - именно сейчас, в минуту торжества! Нужно спасаться, бежать! Ланселоту передалось ее волнение, и он понесся, почти не касаясь копытами земли. Быстрее, еще быстрее, убежать от него, не дать ему одержать верх! Никогда еще она не испытывала такого ужаса, как сейчас, когда ее нагоняли всадники в развевающихся плащах. Сердце, и руки, и голова кричали одно: бежать, спасаться, прочь! Не осталось ни одной мысли, их вытеснил панический страх. Но потом одна мысль вернулась. 'Я бегу?' Она задавила в себе панику, и место той сразу же занял гнев. Полтора года она пряталась, ожидая олуди Алекоса, и вот он пришел к ней, а она убегает! Евгения натянула поводья. Ланселот нехотя перешел на шаг и наконец остановился, повернувшись к преследователям.
  Олуди среди них не было. Приглядевшись, Евгения поняла это. Но все же он был с ними, освещал их своей силой, дышал их грудью. Один из трех вскинул руку, останавливая остальных. Кони замерли в десятке шагов от нее. За ними выстроились остальные воины, а в отдалении громыхала закрытая повозка, окованная железом.
  Старший из трех, Нурмали, выехал на пару шагов вперед, наклонил голову.
  - Приветствую вас, госпожа, Евгения Фарада, царица иантийская.
  Он помолчал, ожидая ответа. Подняв подбородок, она свысока взглянула на него.
  - Мы пришли за вами. Великий царь послал нас. Он желает видеть вас в Рос-Теоре.
  - Если он хочет меня видеть, пусть придет сам, - надменно ответила она.
  - У него много дел, - почтительно, будто извиняясь, сказал Нурмали. - Он послал нас, первых из его слуг, чтобы вы оказали нам честь сопровождать вас.
  - Ваш царь хочет слишком многого. Он мало гостил в Ианте; мне придется самой пригласить его. Я вызываю его на поединок, передайте ему это.
  Нурмали покачал головой, его длинные усы обвисли, будто в печали, но смотрел и говорил он твердо.
  - Это невозможно, моя госпожа. Вам придется поехать с нами. Если вы не сделаете это добровольно, нам придется вас увезти силой.
  Она откинула полу плаща, вынула ножи.
  - Подойдите. Но предупреждаю: тот, кто ко мне прикоснется, проживет недолго.
  Нурмали в затруднении оглянулся на остальных. Гарли громко откашлялся, но не спешил ввязаться в бой. Он ожидал встретить женщину, а увидел воина с бешеными глазами и резким голосом, и видно было, что этот воин справится с врагами даже без меча. Один из солдат со свернутой веревкой в руке подъехал к Нурмали, проговорил вполголоса:
  - Мы можем поймать ее в аркан, мой господин.
  Тот посмотрел на него диким взором.
  - Это царица, болван!
  - Пожалуйста, моя госпожа, - сказал Кафур, стараясь придать мягкость своему грубому голосу, - не заставляйте нас доставать оружие. Это никому не принесет добра.
  - Вы слышали, что я сказала. Ваш царь мне должен, пускай придет ко мне сам.
  - Вы сможете обсудить с ним все в Шурнапале.
  Она только еще выше подняла подбородок, не удостаивая их ответом. Гарли и Кафур молчали, уступая право лидерства Нурмали. Тот повернулся к солдатам.
  - Обезоружьте ее и свяжите. Только не пораньте, она нужна мне живой.
  Евгения смотрела, как они приближаются, скинула плащ. Повинуясь едва заметному движению, Ланселот отступил назад, давая ей больше пространства. Время начало замедлять ход, как случалось с ней всегда во время боя: движения противников становились все медленнее, их намерения можно было предугадать заранее. Дождавшись, пока воины отъедут подальше от командиров, она бросилась на них первая. Она двигалась намного быстрее них, и эта скорость передалась Ланселоту. Через несколько минут трое военачальников в замешательстве смотрели на то, что осталось от их лучших людей. Трое были убиты, пятеро корчились на земле, еще двое легко отделались и поспешили отъехать на безопасное расстояние. Ланселот был ранен, царица спешилась и дала ему команду отбежать в сторону. В ее руках теперь был меч.
  - Скоро здесь будет сотня солдат. Вам не уйти, - сказал Гарли.
  - Кто-то из вас тоже может остаться здесь навсегда.
  Она поманила их к себе, перекинула меч в левую руку и правой намотала на нее поднятый с земли плащ. Ее движения были почти незаметны в своей стремительности. Нурмали, наблюдавший за ней с удивленно-неверящим видом, вдруг очнулся, встрепенулся.
  - Господин наш Алекос, призываю тебя. Не оставь нас в эту минуту, помоги победить! Вперед! - закричал он и бросился к женщине.
  Его товарищам ничего не оставалось, как присоединиться. Олуди Алекос им помог. После долгой борьбы, измучившись и измазавшись с головы до пят в дорожной пыли, они обезоружили царицу и связали ей руки и ноги. Ей мешало платье; им удалось обмотать подол вокруг ее ног. Нурмали не мог действовать правой рукой, Гарли отплевывался от пыли, зажимая рану в левом боку, а Кафур долго не мог вдохнуть воздуха после того, как Евгения едва его не задушила.
  - Ну и силища, - прохрипел Гарли, пытаясь подняться на ноги и спотыкаясь.
  Кучера подогнали повозку. Втроем, собрав последние силы, они подняли женщину, внесли ее внутрь и закрыли дверь на замок. Нурмали порадовался вслух, что послушал Кафура и взял самый крепкий фургон, окованный металлом, с металлической же дверью; его тащила шестерка тяжеловозов.
  Двинулись в обратный путь к Дафару, оставив солдат хоронить убитых и приводить в чувство раненых, пообещав прислать за ними людей, как только встретят свой отряд. Белый конь царицы побежал за фургоном, путаясь в поводе. Гарли привязал его к скобе, торчащей из двери повозки.
  - Жаль красивого коня, - сказал он. - Видишь, какой преданный, не хочет оставлять свою бешеную хозяйку. Пусть идет с нами.
  В первом же селении пришлось взять повозку. Нурмали крепился, не поддаваясь боли в раненой руке, и отказался слезать с коня, но Гарли скоро стало нехорошо. Через несколько тсанов они встретили своих людей и решили сразу же, не останавливаясь в Дафаре, идти в Рос-Теору. Солдат предупредили, чтобы молчали о том, кто находится в фургоне. Узнай об этом иантийцы, не испугались бы перегородить дорогу и отбить свою царицу. И Ланселота поэтому перевели к запасным коням - неровен час кто из селян обратит на него внимание, признает.
  После долгого спора начальники решили снять с Евгении веревки и надеть кандалы, которые предусмотрительный Кафур захватил с собой. Удалось это со второго раза - из фургона пришлось вынести солдата со сломанной рукой.
  - Ты бы подумала, царица, - укоряюще сказал Кафур. - У этих ребят есть родичи и друзья, они будут ненавидеть тебя.
  Она ничего не ответила. В фургоне было темно и душно, он подскакивал на ухабах, так что Евгения то и дело стукалась головой о доски.
  На второй день в фургон, покачиваясь от слабости, поднялся Гарли, постоял над ней, попросил:
  - Говорят, вы умеете исцелять раны. Может быть, залечите ту, что нанесли? Мы быстрее доберемся до Рос-Теоры, едем медленно только из-за меня.
  Она изумленно на него посмотрела и хотела спросить, не сошел ли он с ума. Но она ведь решила молчать и поэтому отвернулась к борту. Он еще пару минут посмотрел на нее сверху вниз, морщась от боли, и ушел. Фургон снова дернулся, тронулся. Во время остановок она старалась призвать к себе кого-то из солдат, чтобы заставить снять кандалы, но все они, все девяносто с лишним, были окружены броней, созданной олуди Алекосом, и она не сумела сквозь нее пробиться.
  Она не могла ни есть, ни спать, только лежать в полузабытьи. Дороге, казалось, не будет конца. Но вот снаружи донеслись едва слышные крики чаек, и ветер застучался в дверь фургона. Ступили на мост через Гетту. О том, что въехали в столицу, Евгения поняла по частым остановкам и поворотам. Еще одна остановка. Загремел снимаемый замок, и дверь распахнулась. Она подняла руки, заслоняясь от нестерпимо яркого после долгой темноты света. Кафур вошел, помог ей встать и спрыгнуть на землю. Евгения едва успела оглядеться и понять, что перед ней белая стена Шурнапала, восточная, судя по положению солнца. Кафур и Нурмали подхватили ее под руки, повели через низенькую дверь, по узкой лестнице куда-то вниз. Круглый двор, наполовину освещенный солнцем, наполовину в тени высокого строения без окон, с одной-единственной металлической дверью. Рядом с ней сквозь камень уложенных на земле плит пробился нежный росток вишневого дерева; Евгения удивилась и обрадовалась ему и все пыталась на него оглянуться, когда мужчины втащили ее в эту дверь. Это была тюрьма, она слышала о ней, дворцовая тюрьма для знатных преступников. Бесконечный темный коридор, освещенный редкими факелами, закрытые двери... У одной из них шевельнулось темное пятно. Завидев их, охранник загремел ключами. Евгению толкнули через порог. Кафур на секунду задержался, бросил ей под ноги ключи от оков. Дверь захлопнулась.
  Евгения опустилась на пол. Он все еще качался под ней, как в фургоне. Нескольких минут хватило, чтобы прийти в себя. Первым делом она подобрала ключи, освободилась от кандалов, вскочила и ногой отшвырнула их в угол. Огляделась. Небольшая комната выглядела уютно, и мебель была дорогая. Здесь была мягкая кровать, застеленная пестрым покрывалом, тяжелый деревянный стол, на котором горело несколько свечей, и стул. Стены обиты толстой простеганной тканью. Окон нет, лишь под потолком отверстие вентиляции в две ладони шириной. В стене напротив кровати была еще дверь, за которой Евгения к своей радости обнаружила ванную и туалет. Она повернула вентиль, и из крана пошла горячая вода. Забыв обо всем не свете, она принялась стаскивать с себя одежду.
  Через пятнадцать минут она с отвращением заставила себя ее надеть. Прикосновение грязной, пропыленной и пропахшей потом ткани к чистой коже было неприятно, но ничего другого ей не предложили, да она и не надела бы чужое. Только сейчас она заметила, что на столе стоит еда: еще теплый суп, тушеное мясо и вино в кувшине. На секунду она засомневалась, но не почуяла в пище яда. Насытившись, она уселась на стуле поудобнее и стала ждать.
  Прошло несколько часов. Евгения все также неподвижно сидела у стола, ожидая лязга ключа в двери. И все же она вздрогнула, когда заскрежетал замок. Из темноты коридора глянули мрачные глаза.
  - Великий царь желает вас видеть. Идемте.
  Она вышла за Кафуром, едва не налетела на дротики, что выставили перед собой два охранника. Они расступились, острия уперлись в спину. Сами охранники старались держаться на безопасном расстоянии. Видимо, наслушались рассказов товарищей. Еще несколько вооруженных до зубов мужчин не сводили с нее глаз все время, что ее вели по коридору.
  Пригнувшись, она переступила порог и опять оказалась в круглом дворе. Вдоль кирпичных стен стояли замерев стражи. Они на нее даже не взглянули. Кафур остановился позади, рядом с Нурмали. Гарли не было. Уже настала ночь, факелы кидали красные блики на белые плиты и стены. В небе сближались друг с другом продолговатый Раат и наполовину освещенная полукруглая Нееомана, и их белый свет перебивал всполохи факелов. Евгения была рада их видеть. Еще она увидела, что помимо узкой лестницы, по которой ее привели сюда днем, напротив есть другая, широкая, ведущая из дворца. Люди, что охраняли пленницу в коридоре, сгрудились на узких ступенях. Все чего-то ждали.
  На широкой лестнице появился человек и стал спускаться вниз, поправляя браслеты на обнаженных могучих руках. Стало так тихо, что треск факелов показался оглушительным. Евгения не могла отвести взгляда от его лица, которое она столько раз представляла себе, но которое оказалось не таким, как она ждала, - моложе и равнодушнее. Это было лицо зверя, как леопарда или орла, красивое, безжалостное. Да, это был олуди. Она возликовала и едва не улыбнулась ему. Теперь ничто ее не страшило. Он здесь, и она убьет его. Она еще выше подняла голову и встретила его взгляд.
  Алекос остановился в нескольних шагах и некоторое время молча смотрел на нее.
  - Вот мы и встретились наконец, Евгения, олуди иантийская.
  В низком голосе звучала насмешка. Она не обратила на это внимания.
  - Столько смертей, столько крови... А ведь ты ненавидишь не моих воинов, а меня. Нам нужно было решить это вдвоем еще в Дафаре. Почему ты не вышла ко мне тогда?
  - Я была там в тот день, когда мой муж прорывался к городу, видела тебя и звала. Почему ты не ответил?
  Он поднял брови, вспоминая.
  - А! Тогда я еще не видел и не слышал. Это умение вернулось ко мне чуть позже. Но ты могла принять участие в следующей битве, вместе с Халеном.
  Она нахмурилась.
  - Я не смогла этого сделать, о чем до сих пор жалею. Но мы встретились сейчас.
  - Я никогда не сражался с женщиной, - сказал он. - Ты не царица больше, царь и его наследник мертвы, и в Ианте теперь другой закон. А ты - преступница, виновная в неповиновении этому закону.
  - А твою вину перед моим народом кто оплатит? - воскликнула она. - Ты убил его царя!
  - И дал царя лучше!
  Она задохнулась от возмущения, шагнула вперед... Двое стражей тут же отделились от стен, ткнули копья ей под ребра. Алекос глянул на них, и они отступили. Несколько минут он молча смотрел на нее. Наконец его лицо разгладилось.
  - Что ж, моя госпожа, давайте решим это сейчас. Нурмали сказал, вы вызвали меня на бой. Я принимаю ваш вызов. Вы уже моя пленница, и это вы меня вызвали, поэтому условия поединка назначаю я. Бьемся до первой крови. Если я раню вас, вы останетесь в Шурнапале как моя наложница, - Евгения хотела возразить, но он поднял руку, останавливая ее протест. - Если вы окажетесь быстрей, я отпущу вас с миром, верну Ианту и никогда не переступлю ее границ без вашего позволения.
  Она долго не могла найти слов и обнаружила, что ее возмущение само собой угасло.
  - Что за чушь, - сказала она наконец. - Я должна вас убить.
  - У вас будет такая возможность, - согласился он.
  - Ваши условия неприемлемы.
  - Других не будет. Если вы не согласны, вас сегодня же казнят. Тяжкий груз упадет с моих плеч. Решайте быстро.
  Евгения смотрела на него в сомнениях. Он сделал движение, будто собирался уйти.
  - Хорошо! - сказала она, поняв, что другого шанса у нее не будет.
  Внутри вновь рождалась поющая легкость обреченности. Она хотела сказать что-то еще, но Алекос перебил:
  - Нам необязательно сражаться сейчас. Вы утомлены долгой дорогой. Мы встретимся, когда вы пожелаете.
  - Никогда еще я не чувствовала себя лучше, - возразила она. Кровь запела в ушах, и ей приходилось пересиливать себя, чтобы слышать, что он говорит. - Тянуть долее некуда! Пусть мне дадут меч.
  - Дайте ей меч, - велел он, и Кафур тут же вытянул свой.
  Знакомая тяжесть стали наполнила ее силой. Царь взял себе оружие Нурмали. От щитов они отказались. Настала минута клятв. Протянув руку ладонью к небу, Алекос произнес:
  - Я, Алекос, великий царь Матагальпы, перед небом, землей и своими людьми клянусь тебе, олуди Евгения, биться с тобой честно. Если ты ранишь меня, ты будешь свободна, я верну тебе трон Ианты и независимость и обещаю никогда ничем не вредить тебе. Если я раню тебя, ты останешься со мной как моя гостья и будешь верна мне.
  Евгения тоже подняла левую руку, устремила взор к ослепительной Нееомане.
  - Я, Евгения Фарада, олуди и царица Ианты, перед небом, землей и твоими людьми обещаю тебе, великий царь Алекос, биться честно. Если ты окажешься сильнее, я останусь с тобой и буду тебе верна. Если ты проиграешь, обещаю уйти и никогда не делать тебе зла.
  Конец своей речи она уже не слышала. Воздух разредился, пламя факелов застыло, и негромкий говор зрителей зазвучал ниже и глуше. Но лицо Алекоса оставалось подвижно: он был так же быстр и шагнул сюда следом за ней. Они улыбнулись друг другу и подняли мечи.
  Что случилось дальше, никто из зрителей не сумел рассмотреть толком. Противники двигались так стремительно, что глаза людей видели лишь смазанные силуэты. Можно было понять только, что царь защищается, не сходя с места, в то время как меч олуди Евгении отбрасывает блики, поднимаясь и падая со скоростью и силой, невозможной для женской руки. Кафур до крови прокусил себе палец. Нурмали полез в карман за часами, чтобы засечь время, но его рука так и замерла на полпути. Кто-то из стражей выронил копье.
  Прошло не более минуты. Внезапно сражавшиеся замерли - картина, достойная быть запечатленной лучшим скульптором. Движением, которого никто не заметил, Алекос перехватил руку с мечом, так прижав Евгении горло, что она не могла дышать. Она захрипела, железные пальцы тисками сдавили плечо, и он легко вынул меч из раскрывшейся ладони.
  - Кровь! - сказал он, сделал шаг назад, оттолкнув ее.
  Евгения упала на колени. Алекос нагнулся, откинул кусок ткани на плече, показывая вертикальную рану, разрубившую мышцы едва не до кости. Кровь лилась на белые плиты. Алекос протянул оба меча Кафуру, распорядился:
  - Отведите ее к врачу, - и побежал вверх по ступеням. Миг - и его уже не было.
  Евгения подняла глаза к небу, где в торжественном танце вращались луны, такие же далекие и равнодушные, как великий царь. Она не чувствовала боли, лишь пустоту, словно бы вместе с кровью из нее вытекла последняя гордость. Она закричала, взывая к небу, но тому было все равно - у него теперь был другой любимец.
  Кафур подошел, низко поклонился.
  - Пойдемте, госпожа.
  Она с трудом встала с колен, покачнулась. Он подхватил ее на руки, не обращая внимания на заливающую мундир кровь, и понес по лестнице к ожидавшему паланкину.
  
  25.
  Она очнулась от галдежа. Не меньше шести женщин окружили тахту, на которой она лежала без одежды. Раненное плечо болело, но не настолько сильно, чтобы мешать ей слушать. Не открывая глаз, Евгения постаралась оценить обстановку.
  - Ты правильно поняла, сам царский врач придет?
  - Я правильно поняла, придет царский врач.
  - Что-то долго.
  - Его же с постели подняли. Сейчас придет.
  - Шарра, а ты зачем здесь?
  - Меня Лела позвала.
  - От нее пользы может быть больше, чем от врача!
  - Да что она может, она из гарема не выходит, а здесь такая рана!
  Евгения открыла глаза. Женщины сразу замолчали, глядя на нее с ожиданием и безо всякого страха. Над нею склонилось милое девичье лицо, темнобровое и темноглазое, но в ярких веснушках.
  - Как вы себя чувствуете? Вам очень больно?
  Политика молчания может принести плоды с мужчинами, но с женщинами она бесполезна. Евгения приподняла голову, и услужливые руки тут же подложили под нее еще одну подушку. Она попросила воды.
  - Ты посмотри, какая худая, - вполголоса сказала пожилая женщина. У нее был голос, привыкший командовать, и суровый вид.
  - Ничего, откормим, - отозвалась другая, с молодым лицом и седыми волосами.
  - Идет, идет! - шепотом закричала девушка от двери.
  Веснушчатая накинула на тело Евгении покрывало, оставив открытой раненую руку. Вошел врач, молодой, лет тридцати крус с открытым добрым лицом, неглядя нашарил позади себя стул.
  - Где рана?
  - Да вот же, - показала пожилая, - у вас перед глазами.
  Он посмотрел на рану, поднял взгляд на пожилую женщину.
  - Что вы мне показываете? Этому ранению дня два, не меньше, уже затягивается.
  Веснушчатая сказала:
  - Когда ее принесли полчаса назад, отсюда море крови вылилось.
  - А других ран нет?
  - Нет, - твердо сказала седая. - Только эта, и она свежая.
  Врач еще раз наклонился над плечом, потрогал его пальцем.
  - Хм. Очень странно.
  - Олуди! - благоговейно сказала веснушчатая.
  Врач посмотрел Евгении в глаза.
  - Что ж, это объясняет, почему мой господин поручал мне лечить его товарищей, но никогда не подпускал к себе. При такой скорости регенерации медицинская помощь не требуется. Надо же! - он еще раз осмотрел плечо, которое заживало на глазах. - Если б кто рассказал такое, не поверил бы!
  Евгения не выдержала и улыбнулась. Спохватившись, врач вскочил со стула и поклонился ей.
  - Простите мою рассеянность, госпожа! Я счастлив приветствовать вас в Шурнапале! И, пользуясь случаем, хочу выразить вам свое восхищение. Пять лет назад я ездил в Ианту к коллегам и был поражен системой медицинских учреждений, которую вы создали. Это великолепно! Невероятно! Сколько пользы она принесла людям! А ваши ученые? Их открытия стали для всех нас светочем, указали путь, к которому нужно стремиться! Это настоящее...
  Он осекся. Евгения закрыла лицо здоровой рукой, на которой отчетливо синели следы пальцев Алекоса, и заплакала, прошептав:
  - Уйдите!
  Женщины с возмущенным ворчанием повели врача к двери. Он извинялся, сильно смущенный.
  - Промойте обеззараживающим раствором и наложите нетугую повязку, - успел посоветовать он, прежде чем его вытолкали из комнаты.
  Успокоившись, Евгения повернула голову. Пожилая и седая женщины сидели на диване напротив, терпеливо ожидая, когда она перестанет плакать. Она подняла на них беспомощный взгляд.
  - Дайте мне снотворного. Надо поспать, а я не смогу.
  - Уже готово, - сказала седая и протянула ей чашку.
  Осушив ее до дна, Евгения завернулась в покрывало и уснула прямо на узкой жесткой тахте посреди комнаты.
  Утром веснушчатая Лела, старшая над служанками новой наложницы в царском гареме, подала Евгении халат и туфли и уговорила поесть.
  Отведенные ей покои были роскошны. Широкие окна выходили в сад. Евгения прислонилась к стеклянной двери, погладила лепестки цветов, выросших под окном гостиной. 'Я не смогла отомстить за тебя, любимый. Я сражалась, как никогда, но он оказался сильней. Он сильнее меня. Он олуди'. Еще пару недель назад поражение убило бы ее. Но, видно, столь сильным страданиям положен свой предел. Ей было жаль любимых людей, но ничуть не жаль себя. Она даже не могла почувствовать себя униженной, ведь Алекос победил честно. Ей осталось лишь сдержать свою клятву. Вот что заставляло ее принимать ухаживания служанок и отвечать на их вопросы - гордость. 'Царица умерла в поединке, но гордость моя живет. Я принесла клятву и буду верна ей, сколько бы унижений это мне в дальнейшем ни принесло!'
  Она предпочла бы никого не видеть, никому не быть обязанной жить, разговаривать, двигаться. Но суета огромного дворца не давала забыться ни на минуту. Лела и ее девушки болтали без умолку, и Евгения сама не заметила, как многое рассказала им о своей жизни в Киаре, привычках и вкусах. Они готовы были выполнить малейший ее каприз и в то же время ласково уговаривали ее делать то, что здесь, в гареме, было принято. Ни одна из них не относилась к высшему сословию; это были дочери людей, что на протяжении нескольких поколений прислуживали в Шурнапале. Авторитет иантийской олуди, как и царицы, значил для них не слишком много, к Евгении они относились с живым интересом, но без благоговения.
  Евгения окончательно пришла в себя, когда Лела попросила ее присесть у зеркала.
  - Господин в любой момент захочет вас увидеть, а вы непричесаны, и одежду мы вам еще не подобрали...
  Сердце от неожиданности остановилось, а в следующую секунду забилось как сумасшедшее. Целые сутки она гнала от себя эту мысль, которая теперь произнесена вслух. Она - наложница, и этот ужасный человек, разрази его гром, может в любую минуту призвать ее к себе! 'И вот тогда я точно умру!' - подумала она. Одна мысль о том, что Алекос к ней прикоснется, заставляла ее замирать от ярости и страха. И она не сможет ему отказать, не сможет сопротивляться - она же дала клятву! Ее ум лихорадочно рыскал в поисках выхода, но выход был только один: молчать. Покориться. Она отдала себя во власть врага и пообещала сносить его прихоти. Он победил в честном поединке, и теперь остается лишь терпеть...
  Она закрыла лицо руками. Лела расчесывала ей волосы, пальцы перебирали длинные пряди, тянули, ласкали - Евгения уже забыла, как это приятно.
  - Вы очень красивая. Но вам еще рано. Я попрошу госпожу Кардину передать господину, что вы не готовы. Нужно никак не меньше месяца, чтобы вы стали самой красивой из женщин гарема. Простите за грубость, но руки у вас как у крестьянки, лицо обгорело на солнце, да и худоба страшная. Масло для кожи, маски для лица, пинцет, ножницы, наряды - и вы будете лучше всех, обещаю!
  Преодолев соблазн промолчать, Евгения решила хоть что-то разузнать... нет, не об Алекосе, - о гареме.
  - Сколько наложниц здесь живет?
  - Сейчас десять, - перехватив в зеркале удивленный взгляд, Лела энергично закивала. - Да, десять. При прежнем царе было около пятидесяти. Но господин Алекос, поселившись здесь, велел оставить только самых красивых, а остальных отдал в жены своим офицерам. И сейчас женщины тут часто меняются. Когда ему надоедает очередная, он выдает ее замуж за достойного человека и дает богатое приданое.
  - Неожиданное поведение для такого мужчины, - пробормотала Евгения.
  - Господин говорит, что предназначение красивой женщины - радовать мужа и растить детей, а не скучать в гареме человека, у которого все равно нет на нее времени.
  - А у него есть дети?
  Лела покачала головой.
  - Вы совсем ничего не знаете! У великого царя нет детей. И никогда не было. Он же олуди.
  - Но женщин он любит?
  - Ой, слишком любит! - девушка рассмеялась, разрумянилась. - В гареме он редко бывает, потому ему и неважно, сколько здесь женщин, зато за его пределами развернулся вовсю! Думаю, в Шурнапале не осталось ни одной симпатичной дамы моложе пятидесяти, которая не побывала бы в его постели. И когда он только успевает, у него ведь так много дел!
  Сдвинув брови, Евгения рассматривала свое отражение в зеркале. Она так давно не видела зеркал, что не могла бы сейчас сказать, красива она или нет. Похудела сильно, кожа огрубела, пальцы в заусенцах, ногти криво пострижены... Ну и что, говорила она себе, чем страшнее я буду, тем лучше!
  Но даже перед врагом женщина не может предстать некрасивой!
  - Наполни-ка ванну, Лела, - приказала она. - Начнем превращать эту страшную простолюдинку в достойную даму.
  После обеда пришла госпожа Кардина - начальница гарема, та, что вчера командовала остальными. Это была крупная, худая, немолодая уже женщина, привыкшая повелевать, не слыша в ответ возражений. Но с Евгенией она заговорила вежливо, и Лела с удивлением услышала в ее голосе вопросительные интонации.
  - Я видела сегодня Найшу, слугу господина, и говорила с ним о вас. Он передал, что о вас спрашивали. Покажитесь-ка мне.
  Она бесцеремонно распахнула на Евгении халат.
  - Ну, придется царю потерпеть. Скажу Найше, что вы не готовы. Вас хорошо устроили? Есть вопросы или претензии?
  - Благодарю вас, нет.
  - Я вам дала самых воспитанных служанок. Но если вдруг что - сразу обращайтесь ко мне. Как ваша рана?
  - Зажила.
  Кардина посмотрела на плечо, на котором не осталось никаких следов.
  - Наконец-то счастье пришло и в гарем, - вздохнула она. - Говорят, господин лечит одним своим присутствием, но здесь он редко бывает. Вы благословенны, как и он, это сразу видно. То-то Шарра все рвется к вам.
  - Кто это?
  - Она вчера давала вам успокоительное - наша знахарка. Если велите, я прикажу ее к вам не пускать.
  - Почему же? Я буду рада, если смогу принести здесь хоть какую-то пользу.
  Кардина обошла комнаты, проверила все углы, в поисках пыли даже провела пальцем по поверхности статуэток. За что-то отчитала служанок. Свернувшись калачиком в мягком кресле у окна, Евгения внимательно следила за ней. Осторожные движения, как будто она опасается расплескать в себе воду, землистый цвет лица, мешки под глазами, глубокая морщина на переносице, словно женщина постоянно сдерживает боль...
  - Подойдите-ка сюда, - велела Евгения.
  Начальница гарема обернулась, насупилась было - не привыкла слышать приказания от наложниц, - но смолчала и подошла ближе.
  - Лела, выйдите все! Вы мужественно переносите боль, - она смотрела куда-то сквозь Кардину, той казалось - изучала что-то на стене позади нее. - Опухоль уже слишком большая, не уверена, что смогу помочь...
  Кардина как завороженная приблизилась вплотную. Евгения положила руку на ее живот, закрыла глаза.
  - Слишком большая, - с сожалением повторила она. - Но попробуем...
  Кардина всхлипнула, судорожно сжала протянутую руку.
  - О госпожа моя! Вы действительно сможете мне помочь?!
  - Я постараюсь.
  Женщина упала на колени рядом с креслом и стала целовать руки Евгении. Та с трудом смогла успокоить ее рыдания. Кардина направилась к выходу, у дверей обернулась, вытирая лицо.
  - Если что-то будет нужно, госпожа Евгения, зовите меня. Я для вас все сделаю.
  ***
  Как и предсказывали женщины, царь не отличался терпением. На пятый день после того, как Евгения оказалась в Шурнапале, к ней зашел Найша - один из самых приближенных к царю слуг.
  Евгения в своей уютной гостиной беседовала с Шаррой. На столе между ними лежал атлас лекарственных трав Матакруса. Начинало темнеть, и девушки зажгли лампы, скромно присели в сторонке. Раздался тихий стук в дверь, и на пороге возник невысокий миловидный юноша. Его костюму позавидовал бы любой дворцовый щеголь. Найша чуть наклонил спину в поклоне. Узкие томные глаза мельком оглянули Евгению. Он пробормотал:
  - Прелестно, превосходно. Вы красавица. Завтра встаньте в шесть утра и приведите себя в порядок. Сильно не старайтесь, вы приглашены на завтрак. Я вас заберу. Лела, подготовь ее.
  Лела кивнула. Найша ушел. Прошло несколько минут, прежде чем Евгения смогла пошевелиться. Шарра скромно опустила глаза. Девушки посмеивались.
  - Не бойтесь так, он не кусается! - сказала одна.
  - А я слышала, что кусается, - возразила Лела.
  Евгении не хотелось показывать им свое замешательство, но справиться с ним оказалось сложнее, чем с десятком головорезов. В эту минуту она искренне жалела, что согласилась на поединок. Уж лучше бы Алекос ее казнил!
  Пришлось опять принять снотворного, иначе она не сомкнула бы глаз. Лела подняла ее скоро после рассвета. Евгения ожидала долгих приготовлений, но сборы оказались короткими. Волосы ей заплели в свободную косу и надели кружевную сорочку и шелковый желтый халат. Бормоча что-то под нос, Лела натерла кремом ногти, все еще не вернувшие красивую форму, и отступила, любуясь результатом своих трудов.
  - Это все? - спросила Евгения.
  - Утренний наряд, как обычно. Господин и сам еще не одет. Рановато, конечно, вам бы еще недельку-другую покушать как следует, а то одна кожа да кости! Ну, да ему ведь не прикажешь... Ступайте же!
  Найша уже ждал у дверей, попросил ее сесть в паланкин. От дома, в котором жил царь, гарем отделялся садом. Извилистая аллея была обсажена невысокими деревьями, настолько густыми, что даже зимой переплетенные ветви скрывали тех, кто двигался по ней. Евгения вспомнила, что видела эту аллею из окон дома Джаваля, когда гостила здесь шесть лет назад, но тогда она и подумать не могла, что находится за ней.
  Аллея привела в крохотный дворик, где за несколькими дверями скрывались ведущие в царский дом служебные коридоры. Быстрым шагом Найша вел ее по узким коридорам и лестницам. Наконец они вышли в один из залов на третьем этаже, где в этот ранний час никого не было. Найша тихо постучал в резную дверь. Алекос открыл, и провожатый с поклоном дематериализовался. Евгения вступила в кабинет.
  - Проходи к столу.
  Он тут же ушел на террасу и, перегнувшись через балюстраду, продолжал разговор с кем-то, стоявшим внизу на крыльце. Евгения замерла посреди зала.
  Это был рабочий кабинет царя Джаваля. Она с трудом его узнала - вся мебель была другая. Обширный письменный стол завален бумагами и книгами. Вдоль стен выстроились высокие шкафы красного дерева. Пол покрывали мягкие, с густым ворсом ковры. С потолка спускались пышные золоченые люстры. Терраса отделялась от кабинета раздвижными стеклянными дверями, и на ней был накрыт на две персоны круглый столик. Евгения упала на стул.
  Она помнила другой образ Алекоса - суровый воин, одетый по-солдатски просто. Орлиный профиль, мощные руки, которые едва не задушили ее. Сейчас это был хищник на покое, вальяжный, добродушный, но даже шелковый халат не уменьшал впечатления силы и агрессии, окружавших его видимым ей ореолом. Злобы в нем не было, как не было злорадства и ненависти, - только редкостная самоуверенность. Закончив разговор, он сел рядом, налил ей чаю. Казалось, его забавляет ее напряженный вид. Отламывая ложечкой кусочек пирожного, он со знакомой усмешкой спросил:
  - Почему ты не сражалась тогда?
  Не поднимая глаз, не давая понять, сколь оскорбительна для нее эта тема сейчас, Евгения ответила:
  - Мой муж велел офицерам отвезти меня в горы. Это сделали насильно, я не хотела оставлять его.
  - Шедизцы сказали бы, что он взял на себя роль судьбы...
  - Что вы хотите сказать?
  - Если бы ты оказалась тогда на поле боя, не пила бы здесь чай сейчас.
  - Разве это не было бы лучше?
  Он не ответил, рассматривая ее отстраненно и равнодушно, как картину, в то время, как все ее силы уходили на то, чтобы сдерживать дрожь. Она не смела поднять глаз и пристально рассматривала рисунок на своей чашке, крутя ее в руках, чтобы незаметно было, как эти руки трясутся. И все же она подскочила от неожиданности, когда Алекос резко отставил свою тарелку. Пристально посмотрев на нее, он сказал:
  - Пойдем.
  Как завороженная, она шла за ним в соседнюю комнату - спальню, где у дальней стены стояла широкая кровать. Она знала здесь каждый уголок, много дней провела она в этой комнате, выхаживая Джаваля. Но от того времени не осталось ничего. Когда-то полутемная, теперь комната была ярко освещена. Вместо старости и лекарств пахло мужчиной в расцвете лет - такой знакомый с юности запах! И еще пахло чем-то особенным - свежим дыханием иного света, мира олуди.
  Глядя ей в глаза, Алекос снял с нее халат. Евгения зажмурилась. Зайдя ей за спину, он осторожно провел рукой по онемевшему плечу. Кожа покрылась мурашками, когда она почувствовала его губы на своей шее. Он спустил с плеч рукава сорочки, и та упала на ковер. Алекос рывком поднял Евгению на руки и опустил на кровать. Она позволяла ласкать себя и лишь все сильней сжимала, комкала рукой покрывало. Но когда он склонился над ней, ее охватила паника. Она пыталась подчиниться ему, но тело сопротивлялось. Она уперлась руками ему в грудь, лицо исказилось. Он перехватил руки и шепнул прямо в приоткрытые губы:
  - Расслабься. Я не хочу причинять тебе боль. Дыши глубже... Закрой глаза!
  Она подчинилась, но тело еще долго содрогалось в ужасе. И все же он был настроен и в этом бою с первого раза одержать победу. Когда, очень нескоро, они наконец откатились друг от друга, она уже почти смеялась. Она с трудом сдержала улыбку, когда он сказал:
  - Ну что ж, для первого раза неплохо.
  Когда он начал одеваться, Евгения приподнялась было за своим халатом. Алекос остановил ее:
  - Нет-нет, не двигайся! Я хочу показать тебе дворец, - вдруг объявил он. - Через час жду тебя на главном крыльце.
  Алекос ушел. Через несколько минут появился Найша. Евгения медленно одевалась, не отвечая на его вопросы, да она и не слышала их.
  - Господин сказал, чтобы через час вы были на крыльце, - напомнил он. - У нас мало времени, вам ведь еще надо переодеться и покушать! Я видел, вы совсем ничего не съели за завтраком!
  Сас спустя она шагала рядом с Алекосом по улицам дворца. Следом шли ее девушки и его секретари и адъютанты - все как в старые добрые времена. Но она вспоминала прежний Шурнапал и не могла не признать, что теперь дворец стал еще прекраснее. Ослепительно белые стены домов оттенялись зеленеющими кустарниками, уже распускавшими розовые, голубые и сиреневые цветы. В прозрачной воде синих и желтых бассейнов плескались крохотные рыбки, а разлитый в воздухе щебет птиц напоминал девичье пение. Золотые купола сверкали так, что больно было смотреть. Вдоль тротуаров появились изящные кованые фонари, скамьи и беседки, шпили башен украсились замысловатыми флюгерами. А над дворцом, на небольшой высоте, парил огромный темно-серый воздушный шар, с которого дозорный оглядывал город.
  - Ты бывала здесь прежде?
  - Бывала. Помню, дворец показался мне сказочно красивым. Но теперь он... еще прекраснее!
  В прежнее посещение Шурнапала Евгения видела лишь покои царя и царицы и всего несколько раз выходила на улицы. Тогда у нее не было ни времени, ни желания осматривать дворец. 'Зато теперь времени с избытком', - подумала она.
  Став хозяином Рос-Теоры, Алекос расселил два прилегающих к Шурнапалу квартала и расположил на их месте военный городок. Здесь же появились конюшни, кузни и разнообразные мастерские, потребовавшиеся обновленному дворцу. Сейчас он вел Евгению к конюшням, где в отдельном помещении стояли его собственные лошади и те, которых запрягали в кареты самых знатных особ.
  Войдя в прохладный полумрак, она с наслаждением вдохнула запах, забытый за проведенные в горах годы, и повернулась к первому же коню, тянувшему к ней морду. Но Алекос поманил ее дальше. Ступая по усыпанному соломой земляному полу, Евгения издалека увидела в одном из денников светлый силуэт. У нее застучало сердце. Она сама не заметила, как подбежала и распахнула дверь, за которой ее ждал Ланселот.
  Алекос молча смотрел, как она шепчет ласковые слова, прижавшись лицом к шее коня. Тот довольно фыркал, обнюхивал волосы хозяйки, вздергивал голову, так что она повисала на нем, не в силах разнять рук. Она повернула к Алекосу мокрое от слез, счастливое лицо.
  - Он почти никому не дается. Конюхам пришлось звать меня, чтобы его почистить. Придется тебе самой выезжать его, я при всем желании не смогу этого делать, - сказал он.
  Ланселот переступил крепкими ногами, ухватил губами ее руку, будто боялся, что она уйдет.
  - У меня больше никого нет, - сказала Евгения, с нежностью глядя в глаза друга.
  Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем она решилась наконец отступить от любимого коня. Алекос ушел, и Евгения была благодарна ему за это. Ей не хотелось выходить из полумрака конюшни на свет дня. И еще долго она простояла рядом с Ланселотом, разговаривая с ним, обещая, что теперь его опять, как в прежние времена, ждут внимание и почет.
  По пути в гарем Евгения с удовлетворением ответила на несколько поклонов и пожеланий доброго дня. Крусы и шедизцы, занимающие разные должности при дворе, и их супруги провожали ее внимательными взглядами. Коль великий царь столь ясно выразил отношение к своему бывшему врагу, его приближенным оставалось лишь подчиниться. Евгения поняла, что Алекос не собирается мстить и унижать ее, и последняя тяжесть упала с плеч. Быть может, это лишь уловка с его стороны? Протянув ей сегодня руку, завтра, чтобы было больнее, он ее оттолкнет. Но, поразмыслив, она решила, что такого не случится. Что бы ни говорили об Алекосе, какими бы эпитетами ни награждали - варвар, беспощадный и коварный убийца, - его никогда не обвиняли в мелочности. Оказав ей уважение, он поднял ее над остальными наложницами. И все же, напомнила она себе, не стоит забывать, что здесь она - не царица и даже не гостья, а фактически рабыня, пусть и с привилегиями.
  Она была еще не готова анализировать последние события и строить планы на будущее. Слишком привыкла жить одним днем, когда важно лишь то, что рядом: верные друзья, привычное оружие, знакомый как пять пальцев лес. Необходимость обживаться на новом месте, общаться с незнакомыми людьми, которые скорее всего ее не любят, обдумывать каждый шаг вызывала в душе Евгении уныние. Она умела, когда требовалось, действовать быстро, не раздумывая, на инстинктах, но сейчас чувствовала, что спешить не нужно. Тень гарема даст ей время оглядеться, понять, кто ей друг, а кто враг, и выстроить правильную линию поведения.
  Но - Алекос? Как и раньше, каждая мысль о нем вызывала бурю эмоций. Ей пришлось честно признаться самой себе, что после сегодняшнего утра она уже не может питать к нему ненависти. Евгения попыталась сказать себе то, что твердила каждый день в течение этих полутора лет: 'Этот человек убил Халена. Своей рукой он убил моего мужа и царя. Он лишил народ Ианты властелина, а меня обрек на вечную печаль и унижение. Пока он жив, я не найду покоя...' Но слова, столь долго поддерживавшие в ней гнев, на этот раз упали в пустоту. Словно бы опять перед нею выросла стена, сгустился туман и, сделав очередной шаг, она еще раз вступила в новую жизнь, в которой прежние правила ничего не значили. Четырнадцать лет назад из ничего она стала олуди, а теперь другой бог, выбив из ее руки меч, низвергнул ее обратно в ничто. Евгения давно не сомневалась, что Алекос - олуди. Никогда прежде в этом мире не встречались сразу двое небесных избранников. Значит ли это, что она отныне - не олуди? Но сила ее не покинула, она по-прежнему видит и слышит!
  Что ж, даже сомнение в собственной божественности ее уже не волнует. Пускай Алекос отнял то, что та ей дала: царскую власть и любимого мужа, - но он не покушался на ее гордость. А ведь именно гордость, чувство собственного достоинства и составляли весь ее багаж в тот день, когда она появилась в Ианте, у Вечного камня. Он и не сможет лишить ее самоуважения. А если попытается - жизнь в ее руках, и она без сожаления покинет этот мир, в котором для нее ничего не осталось. И все же ей хотелось думать о нем справедливо. Она еще раз представила его лицо: твердое, словно вырезанное из камня, с глубоко посаженными глазами, прямыми линиями бровей и отстраненной улыбкой, как у статуй древнеегипетских фараонов. Лицо истинного царя, доказавшего свою силу всему миру и потому имевшего право на легкую усмешку. Он вел ее по дворцу, задавал вопросы, он вернул ей единственного друга - Ланселота, - но одновременно не переставал думать о чем-то еще. Евгения вдруг осознала, что все это время считала, будто для Алекоса нет мысли важнее, чем о том, как схватить ее. Ведь сама она ни о чем кроме него не могла думать. А он, за шесть лет ставший из никому не известного варварского вождя властелином всей Матагальпы, теперь был вынужден охватывать своим взором сотни вещей и явлений. Иантийская царица с ее горсткой мятежников была для него не больше, чем крохотная заноза в пальце. Просто удивительно, что он не отмахнулся от меня, как от вытащенной занозы, подумала она.
  Зачем он оставил ее при себе? Хотел унизить, не иначе, шепнуло уязвленное самолюбие. Правительница некогда славной державы, сломленная, насильно приведенная на ложе нового царя, - это должно произвести впечатление на завоеванные страны и особенно на иантийцев. Это кара изощреннее, чем казнь. Но, может быть, все проще? Он любит красивых женщин, и Евгения для него - лишь трофей. Ему нет дела до ее переживаний, он вообще не задумывается, что это для нее значит - быть наложницей.
  Евгения почувствовала, что краснеет. Это ужасно, это предает все, что составляло смысл ее жизни, но это следует признать: она хочет, чтобы Алекос прикоснулся к ней еще раз. 'Он убил Халена!' - снова попыталась она напомнить себе, но вместо привычной злобы по телу в который уже раз за сегодня пробежала волна возбуждения. Она вспомнила его голос, запах, прикосновения - эти воспоминания пьянили, кружили голову. Она помнила каждое свое и его движение, и то, что несколько часов назад едва не лишило ее сознания, сейчас рождало томление, лихорадочное стремление пережить эти минуты еще раз. Только вчера она думала, что ее тело больше не способно к любви. После смерти Халена ни разу ни во сне, ни наяву она не испытала желания, и сама мысль о прикосновении к мужчине казалась ей отвратительной. Близость с Алекосом потрясла ее. Она вспомнила, как одеревенели мышцы, как ее колотило от страха. Он говорил, что не хочет делать ей больно, но застывшее тело приняло его с болью и запаниковало еще сильней. И вдруг она осознала, что все самое страшное уже случилось, и почувствовала жар его кожи, его дыхание на своей щеке, увидела, как красивы ласкающие ее руки. Тело вспомнило движения и рождаемое ими возбуждение, которое оно когда-то так любило, и Евгения ощутила знакомое наслаждение. Прежде ей не приходилось сопротивляться ему, ведь у нее был только один мужчина, любимый и любящий. Теперь она и хотела бы воспротивиться, но не смогла. Она стыдилась своего удовольствия и упивалась им.
  А потом все кончилось, и она обнаружила, что Алекос уже поднялся с кровати и одевается. Ей пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить, где она находится и что нужно делать дальше. И вот она опять в комнатах гарема, а в зеркале напротив - женщина с горящим лицом, пунцовыми губами и вздымающейся в тревоге грудью. Тело уже разбужено, и она знает, что укротить его теперь невозможно. Она все это уже переживала раньше. Когда-то Хален подарил ей мир любовных наслаждений. Вместе они сделали его богаче, открыли бесчисленное множество игр, которые дарят радость, заставляют поверить, что только ради них и стоит жить. Сегодня другой мужчина не пытался играть с ней - он просто осмотрел ее тело и удовлетворил свои потребности. Но в нем была та же способность, что в ее муже, - способность отдаваться любви с такой же страстью, как битве или спору, от которого зависит вся жизнь. Увидев себя в зеркале, она поняла, что прежней Евгении, вдовы Халена, больше нет. Прежняя Евгения должна умереть прямо сейчас, иначе она потеряет себя.
  Она оглянулась в поисках ножа, ножниц, чего угодно, что могло бы лишить ее жизни и предотвратить бесславное будущее. Но растерянно опустила руки: ей не хотелось умирать. Непонятно в какой именно момент, но она уже совершила повторно тот шаг в неизвестность, что когда-то привел ее из российского лета 2016 года к Вечному камню. Ей придется еще раз начать все заново.
  Евгения вернулась к зеркалу, внимательно всмотрелась в свое отражение. Что ж, даже у столь сомнительной ситуации она сумеет найти положительные стороны. Например, теперь наконец можно одеваться так, как ей нравится, и пусть только кто-нибудь посмеет ей помешать! По комнатам разнесся звонкий и мягкий голос царицы, которым она когда-то, в другой жизни, призывала своих подруг:
  - Лела! Позови ко мне лучших дворцовых портных!
  
  26.
  Алекос пришел еще до заката, а Евгения и не рассчитывала на его появление. Разобравшись в себе, она успокоилась, решила постараться не из-за чего больше не переживать и встретила его с холодной учтивостью.
  Быстро накрыв стол в гостиной, девушки удалились. Алекос сел напротив, налил вина в высокие хрустальные бокалы. Он любил изредка, в свободный вечер поужинать в компании одной из своих наложниц, погулять с ней по саду, слушая глупое женское щебетанье. Евгения щебетать не умела. Но она выглядела спокойной и довольной, совсем не такой, как утром. Неизвестно в какой момент они перешли на ты, не сговариваясь отказавшись от обязательного крусского этикета. Этим они словно дали друг другу понять, что увидели и приняли могущество, возвышавшее их обоих над простыми людьми.
  Впервые увидев Евгению, он был искренне удивлен. Несмотря на то, что она ничем ему не мешала, Алекос сразу после воцарения в Шедизе озаботился узнать о ней побольше. Все - и его друзья, и Бронк Калитерад, и шпионы - говорили по большому счету одно и то же: царица красива и добра. Алекос так и не смог понять, кто может скрываться за такой маской: то ли обычная женщина, то ли колдунья, такая же эгоистичная, как он сам, умеющая к тому же выжидать время для ответного удара. А во дворе тюрьмы его ждал ребенок. Она была прекрасна и невинна - истинное дитя иантийцев, впитавшее лучшее, что в них было: отчаянную честность, запредельную гордость и преданность прошлому, которого уже не вернуть. Сами они считали эти качества своими достоинствами, в то время как для Алекоса это были слабости, на которых он не раз успешно играл. Однако одно дело сразить в честном до приторности бою царя, и совсем другое - убить девочку, которая была никудышным врагом, в то время как могла бы стать сильной союзницей. Глядя в свете факелов на ее усталое упрямое лицо, он готов был отечески пожурить ее. Надо же было додуматься полтора года просидеть в диких горах, стараясь отомстить ему уничтожением крохотных военных отрядов! Кому она этим сделала хуже, кроме себя самой? Если б она пожелала встретиться с ним, он бы принял ее как царицу и просил ее поддержки. Он бы даже отдал ей Ианту! Но Евгения слишком юна, жизнь еще не научила ее гибкости. Она не знает, что иногда, чтобы получить больше, нужно вовремя отступить. Она искренне его ненавидит, не догадываясь, насколько легко обратить эту ненависть в любовь. Нет, Алекос не станет ее убивать. Сейчас это просто красивая женщина. Небольшое унижение пойдет ей на пользу, и рядом с ним она станет настоящей олуди.
  - Тебе удобно здесь живется? - спросил он.
  Она с великолепным безразличием окинула взглядом комнату, пожала плечами. Он знал, что в ее замке в Киаре никогда не было такой роскоши, но понимал также, что ей важно совсем другое. Он был восхищен: это была достойная противница, которая не потеряла бы самообладания, даже оказавшись на самом дне жизни. Но Алекос вовсе не собирался подвергать ее таким испытаниям. Только глупец швыряет драгоценный камень в грязь! Мудрый находит ему достойную оправу. И еще он был очень доволен: ожидал встретить львицу, которую придется держать в клетке, а вместо этого получил прекрасного лебедя, что украсит и дом его, и постель. Данная клятва заставит Евгению держать себя в рамках приличия. Ему больше нечего опасаться.
  - А каким ты представляла себе мой Шурнапал? - поинтересовался он, когда они перешли к десерту.
  Она пожала плечами.
  - Я не думала об этом. Но уж точно не таким, каким он оказался! Пожалуй, я ожидала увидеть огромную казарму. Как это ни странно, дворец стал красивее, чем был при Хиссанах. Как тебе это удалось?
  - Пригласил Сактара Орана.
  - Великого Сактара? - изумилась Евгения. - Но ведь он очень стар, и характер у него не сахар!
  - Он был счастлив опять получить в свое распоряжение целый дворец! - рассмеялся Алекос. - С тех пор, как его работа в Шурнапале была окончена, он создал немало новых архитектурных проектов, но никак не мог решиться обнародовать их. Мое предложение его обрадовало. Согласись, что он оправдал звание лучшего художника Матагальпы?
  - Без сомнения. Но меня многое удивляет здесь. Объясни, откуда у тебя взялись воздушные шары?
  - Очень удобный инструмент для наблюдения, не правда ли? Ты должна была оценить его у себя в горах. Эта идея родилась у меня в степи, а уже в Галафрии я получил возможность сделать опытные образцы. Нужно было только объяснить капитанам кораблей с Островов, какая ткань мне нужна. Они у себя шьют непромокаемую одежду и обувь из этой ткани, пропитанной соком деревьев из западных лесов. Сейчас шары используются вместо пожарных вышек. Это, конечно, дорогое удовольствие, но людей впечатляет.
  Приоткрыв рот от удивления, Евгения смотрела на него.
  - Ты сам их придумал?
  Алекос усмехнулся.
  - По-твоему, я умею только махать мечом? Я потратил на это глупое занятие чересчур много времени. Теперь у меня наконец есть возможность вернуться к науке...
  - Что еще ты изобрел? Над чем сейчас работаешь? Постой, постой! - она наклонилась вперед, впилась в него глазами. - Пушки у стен Этаки! Это тоже твоих рук дело?
  - Много времени ушло на то, чтобы найти в Шедизе ингредиенты для взрывной смеси, и еще больше на разработку технологии, чтобы ядра взрывались не при выстреле, а при попадании в стены.
  - Тебе знаком порох, - пробормотала Евгения. - Но откуда? Как ты узнал о нем?
  - Я сам изобрел его, еще в прошлой жизни, - хмуро ответил Алекос. - И уже экспериментировал над составом сверхпрочного металлического сплава, когда меня вышвырнуло в этот мир.
  Евгения напряженно соображала.
  - Может быть... - неуверенно произнесла она, - может быть, мы с тобой с одной планеты? Расскажи мне о своем мире! Назови его страны!
  Он произнес несколько названий, которые ничего ей не говорили, но вот между ними промелькнуло знакомое слово 'Рома'.
  - Рома... Рим! Ты бывал в этом городе? В каком году?
  - Смотря по чьему счету. Последние десятилетия я мало интересовался делами империи, я жил тогда в горах далеко к северо-востоку от Рима. Там почти не было людей, и никто не мешал мне думать.
  - Кто правил тогда в Риме?
  Он пожал плечами.
  - Правители там сменялись слишком часто, а я никогда не следил за этим. Помню имя Тибериуса из рода Клаудиос, но это было задолго до того, как я перебрался на восток.
  - Император Тиберий... - Евгения напрягла память. - Но ведь это, кажется, первый век от Рождества Христова. Ты разыгрываешь меня?
  - Ты мне не веришь?
  - Расскажи еще. Кто правил в странах, через которые ты шел на восток? Какой там был государственный строй, какие деньги?
  - Я не шел пешком, - снисходительно объяснил Алекос. - Тогда я умел летать. Моя сила была велика как никогда. Я знавал многие цивилизации, многие народы, имена которых давно забыты. Мне приходилось уже завоевывать страны и давать им свои законы...
  Она перебила:
  - Александр Македонский - неужели это ты?..
  Он не сразу понял, о ком она спрашивает, а поняв, польщено приложил руку к груди.
  - Увы, это не так. Его я не застал.
  - Но Алекс - твое настоящее имя?
  - Почти, - поколебавшись, ответил он. - Когда я родился, ни этого имени, ни известных тебе языков еще не существовало... Я живу на свете четвертую сотню лет. Но чем дольше я жил, тем меньше меня интересовала власть. Я хотел постигнуть тайны мироздания. Столь многого удалось добиться! Думалось, что я был тогда истинным олуди, видел суть вещей, и моя сила казалась бесконечной. Возможно, ошибка как раз в том, что вещи слишком меня увлекли. Вместо того, чтобы продолжить познавать собственные возможности, я начал создавать то, чего еще не существовало. Мне хотелось изобрести гибкий и прочный металл, усовершенствовать оружие, создать эликсир, способный убивать и оживлять. Я мог бы это сделать... но вместо этого оказался здесь.
  - И предпочел опять стать завоевателем.
  - По-твоему, у меня был выбор? Первые люди, которых я встретил, хотели меня убить. А убив их, я уже не мог вернуться к прежней отшельнической жизни. В степи не спрячешься. Чтобы выжить, мне пришлось покорить несколько племен. Они кричали: 'Веди нас дальше!' И чем больше я узнавал о мире, в который попал, тем больше хотел завоевать его и создать собственную империю, с новыми законами.
  Евгения со стуком отставила стул и забегала по комнате, возбужденно размахивая руками.
  - Ты смеешься надо мной. Так не бывает! Хочешь убедить меня, что мы из одного мира, но между нами две тысячи лет и я пришла из времени более позднего чем ты. Говоришь, что уже тогда изобрел порох, и сверхпрочные металлы, и какие-то эликсиры... Я многое видела, но это уже слишком! Кстати, - вспомнила она, - еще ты сказал, что научился видеть и слышать лишь после Дафарской битвы. Мне и в это нужно поверить?
  - Эта способность долгое время оставалсь мне недоступна. Но потом, - он усмехнулся, - ты прокляла меня, и это разбудило силу.
  - Это невыносимо, - сказала она тихо. - Ты уничтожил все, все, что я делала. Я обещала Халену победу под Рос-Теорой, но ты прогнал его. Я хотела вместе с ним разбить тебя под Дафаром, а вместо этого оказалась одна в горах. Прокляла тебя - и сделала сильнее. Жаль, что я не погибла тогда, у круглого озера. Это лучше, чем видеть, как все мои старания пошли прахом.
  - Ребенок, - сказал Алекос и поманил ее к себе. - Я думал, в Ианте правит колдунья с опытом столетий, как я сам. А ты всего лишь дитя, не знающее своей судьбы. - Он притянул ее ближе, обнял тонкую талию. - Тебе повезло, что мы встретились. Я не встречал раньше таких, как мы с тобой. Видно, чтобы получить эту силу, надо пройти через туман. И многие ли имеют после этого шанс выжить? Тебе уже повезло один раз, когда ты вышла из тумана здесь, на твердой земле. А теперь повезло повторно. Я смогу уберечь тебя от опасностей... хотя бы на несколько лет.
  Она оттолкнула его.
  - Ты убережешь меня от опасностей? Из-за тебя я уже десятки раз могла погибнуть!
  - Тут ничего не поделаешь. Путь олуди в Матагальпе - это путь войны. Когда-то я тоже пытался бороться с этим, но есть вещи сильнее меня. Мы могучи, но даже собственной жизнью мы не управляем. Запомни это, это лучший совет, который я могу тебе дать.
  Он подошел к двери в сад, откинул колыхавшуюся на ветру прозрачную занавесь.
  - Прогуляемся? Накинь шарф - солнце садится, и уже посвежело.
  Комнаты наложниц были расположены таким образом, что у каждой имелся свой выход в сад. Увитые плющом шпалеры отделяли участки сада друг от друга, так что, прогуливаясь, Алекос и Евгения были надежно укрыты от взглядов других обитательниц гарема. Солнце слало последние чуть теплые лучи, окрашивая розовым белые волосы царя.
  Евгения долго молчала, и по ее лицу было видно, как она раскаивается, что сказала слишком много.
  - Ты говоришь, что завоевал весь мир. Но ведь это не так. Матагальпа - лишь один континент, и кто знает, сколько их всего. Быть может, в нескольких тысячах тсанов от нас есть другие земли, где тоже живут люди. Быть может, они намного опередили нас и уже создали то, что ты только пытаешься создать.
  - Я думал об этом, но решил не отвлекаться на то, что мне пока недоступно. Возможно, ты права. Итак, мы с тобой действительно из одного мира?
  - Похоже, что так. Но нас с тобой разделяют две тысячи лет. Ты упоминал римского императора - он жил в первые годы той эпохи, от которой мы ведем отсчет времени, а я пришла из две тысячи двенадцатого года ее.
  - И у вас есть воздушные шары и пушки? - заинтересованно спросил он.
  - О да! - рассмеялась она. - У нас есть оружие, способное поражать цель за десятки тысяч тсанов, корабли, перевозящие по воздуху тяжелые грузы, и свет, зажженный не от огня. Мы овладели силами природы, о которых в твое время и не догадывались. Но все это произошло не так давно. Если бы ты не ушел из нашего мира, его история, вероятно, пошла бы по другому пути.
  - Это поразительно. Вот так и поверишь в судьбу, подобно шедизцам! Видишь, как права была она, не дав мне убить тебя под Дафаром. Ты можешь помочь мне.
  - Я помогу тебе, насколько это в моих силах. Но я покинула тот мир четырнадцать лет назад и помню очень мало. И уж конечно, я никогда не знала, из чего делают порох и как отливают высококачественную сталь!
  Евгения опустилась на сиденье качелей. Прислонившись к их опоре, Алекос задумчиво смотрел на нее. Солнце село за золотые крыши. На Шурнапал опустилась вечерняя прохлада. В стремительно темневшем небе одна за другой зажигались крохотные точки звезд. Они одновременно вздохнули, вернувшись из воспоминаний в настоящее. Этот мир опять довлел над ними. Какие бы узы ни связывали их в прошлом, сейчас они были по разные стороны баррикад. На ее лице угасло оживление, она опять замкнулась в себе. Ее молчание взволновало его больше, чем красота. Он сел рядом. Кресло тихо раскачивалось под скрип держащих его цепей. Она подалась навстречу и ответила на поцелуй. Ее смелость еще больше его возбудила. Алекос потянул ее в спальню.
  ***
  Он поднялся как всегда очень рано. Евгения спала глубоким сном, рассыпав по подушке ярко-каштановые кудри. Она не проснулась бы, даже если б Алекос попытался ее разбудить. Он вышел через сад, знаком вернув на место служанок, дремавших в гостиной и вскочивших при его появлении.
  Главный распорядитель Бахтир и первый секретарь Мальрим по заведенному порядку ждали его в приемной. С этого начиналось каждое утро: они докладывали царю о выполненных поручениях, напоминали распорядок дня и записывали новые распоряжения.
  - Экипажи уже готовы, и люди вас ждут.
  Алекос поинтересовался:
  - В каком состоянии дом царицы?
  Бахтира невозможно было ничем удивить.
  - За то время, что вы правите, господин, в нем никто не жил. Там убираются и стирают пыль, и...
  - Госпожа Евгения будет жить там. Пусть она сама решит насчет ремонта и вообще делает все, что решит нужным, и не считает денег. Передай ей, что она может свободно перемещаться по дворцу. Все ее приказы - выполнять, - продолжал Алекос, собираясь в дорогу. - Пусть делает, что хочет... в рамках приличия, разумеется. Хотя что касается приличий, нашим придворным дамам впору у нее поучиться. И вообще, Бахтир, помоги ей освоиться.
  - Понял, мой господин, - распорядитель на мгновение прикрыл глаза, - все сделаю.
  Евгения собиралась выйти в сад, когда Лела доложила о приходе главного распорядителя. Они поздоровались как старые знакомые, но ни слова не было сказано о прежних временах. Учтиво ее поприветствовав, он торжественно возвестил:
  - Наш господин приказал предоставить вам для жительства дом царицы. Не соблаговолите ли посетить его прямо сейчас? Мы его осмотрим и подумаем о ремонте.
  Услышав новость, Евгения не выразила удивления. Она уже поняла, что от Алекоса можно ждать чего угодно.
  Бахтир был не против прогуляться пешком. Разговорчивый и доброжелательный, он за несколько минут рассказал Евгении больше, чем она узнала бы за неделю.
  - Большой штат сейчас у вашей службы, уважаемый Бахтир? - поинтересовалась она.
  - Двадцать два человека, и то мало. Притом, что я занимаюсь исключительно вопросами хозяйства, а дела господина отданы другой службе. После объединения стран появилось множество новых учреждений, и в Шурнапале круглые сутки ждут царя сотни людей. Вот позавчера прибыло посольство Мата-Хоруса. Они там здорово перепугались, когда великий царь ограничил выезд с материка. Помните, в прежние времена нам нужно было месяцами добиваться в их службе иностранных дел разрешения посетить Острова. А полгода назад наш господин взял и без объяснений запретил своим подданым поездки на Мата-Хорус. Там и возмутились, и перепугались. Шлют одну за другой делегации, а царь все не может найти времени их принять. Вы в Ианте вряд ли могли бы себе представить, сколько обязанностей у великого царя! - Евгения поняла, что, как и многие в Матакрусе, вельможа предпочитает не вспоминать династию Хиссанов. - Господин Алекос к тому же взвалил на свои плечи множество обязанностей, которые могли бы исполнять другие люди. Казалось бы, покорил весь мир - почивай на лаврах! Но его работа, похоже, только начинается, и конца-краю ей не видно. Ему мало профессиональных юристов - он желает сам разрабатывать законы. Ему мало генералов, он чуть не каждый месяц сам руководит военными учениями. А его лаборатория? Страшно подумать, чем он там занимается и сколько времени ей посвящает! Да еще разъезжает по всей стране, дай только повод! Сегодня умчался в Летт, где случился шторм и затопило полгорода, и он, конечно же, уверен, что без его личного присутствия там ничего не починят.
  - Так он уехал... - уточнила Евгения.
  - Не меньше чем на пару недель. Будем надеяться, что за это время вы успеете перебраться в новый дом.
  Но эта надежда растаяла, стоило им вступить в здание. Евгения обошла все три этажа царицыного дома и внимательно все осмотрела, сокрушаясь при этом, что ее заветной мечте - жить в доме, построенном специально для нее, - похоже, никогда не удастся осуществиться.
  Если снаружи здание выглядело прекрасно, недавно оштукатуренное, с изящными окнами, просторными балконами, то внутри оно все же требовало серьезного обновления. Первый этаж был отведен под кухню, кладовые и помещения для слуг. На втором располагался большой зал приемов, гостиная, столовая, комнаты для игр и для гостей. На третьем были личные покои хозяйки. Евгения помнила, что спальня соединялась коротким коридором со спальней царя, и ванные комнаты находились рядом. Везде было чисто, но даже Евгения, отставшая за последние годы от жизни, видела, что все убранство устарело. Закончив осмотр, она вернулась в парадную гостиную. За ней следовали Бахтир, несколько его секретарей и Лела с девушками.
  - Ну что ж, будем работать, - решила Евгения. - Сегодня я, пожалуй, останусь здесь до вечера и намечу план мероприятий. Мне нужен толковый помощник.
  - А он уже есть, - Бахтир подозвал одного из юношей. - Это Глар, он будет вашим секретарем. Я также велел вечером пригласить к вам царского ювелира и лучших портных и обувщиков. Они сделают все, что вы прикажете.
  - Благодарю вас. Вы очень добры, - Евгения одарила распорядителя улыбкой, от которой он окончательно растаял и принялся бормотать что-то о высокой чести и своем уважении к царю.
  Когда главный распорядитель откланялся, чтобы вернуться к другим своим обязанностям, Евгения повернулась к новому помощнику. Глару было лет восемнадцать, это был ловкий и сообразительный юноша, выросший при дворе. Несомненно, он знает свое дело, что он сразу же и доказал, догадавшись вызвать бригадира рабочих, которые должны были заняться ремонтом. Это позволило в течение нескольких часов составить план необходимых работ. Пока Евгения определялась с будущими стенами и полами, Глар сбегал в мебельные мастерские и приволок кипу рисунков - она и не подозревала, что умельцы Рос-Теоры додумались выпускать каталоги своей продукции!
  Разве могла она подумать много лет назад, переселяясь из дома старой царицы в башню своего мужа, что когда-нибудь у нее появится возможность самой решать, каким быть, пусть хотя бы только изнутри, ее дому! В Киаре она была скована по рукам и ногам цепями традиций, которые не могла нарушить даже царская чета. И сейчас Евгения была искренне благодарна Алекосу, хотя и подозревала, что для него это просто забава. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. Она сумела ублажить его в постели, и в ответ он одарил ее новыми покоями, одеждами и драгоценностями - игрушками, важными для женщины, но для него самого не имеющими ценности. Как бы то ни было, он дал ей шанс устроить жизнь так, как она сама хотела. Евгения тут же ухватилась за эту возможность, пренебрежительно отмахиваясь от возражений бригадира, то и дело заявлявшего, что 'так не делают' и 'это вряд ли можно считать красивым'.
  Первый этаж она полностью поручила Глару, который должен был подобрать и штат для нового дома - эконома, дворецкого, поваров, горничных, прочих слуг... Евгения даже не стала вслушиваться в подробности. После Киары расточительность Шурнапала показалась ей чрезмерной. Неужели нужно заводить целый дом прислуги? Ведь она сама тут как бы в услужении... Надо - авторитетно ответили ей. Непременно, раз уж она поселилась в Шурнапале, то обязана соответствовать ему.
  Евгения так увлеклась, что не заметила, как наступил вечер. Вернувшись в гарем, она застала там портних и ювелира, уже разложившего золотые и серебряные украшения. Драгоценности Матакруса преследовала та же грубость, аляповатость, что и в Киаре. Быть может, поинтересовалась она, у мастера есть старинные вещицы, те, что носили еще прабабки современных модниц? Он с готовностью раскрыл очередной сундучок, в котором нашлось то, что она искала: тонкие цепочки, змеящиеся браслеты, скромные кольца с дорогими камнями и серьги, не грозящие оторвать уши.
  Больше всего Евгения опасалась непонимания со стороны женщин, которые должны быть одевать ее. Но швея Вайла, обшивавшая первых дам страны, неожиданно быстро поняла, чего хочет госпожа. Оказалось, ей и самой давно надоели платья-клумбы. До поздней ночи женщины, склонившись над широким столом, рисовали эскизы и рассматривали образцы тканей. Евгения чувствовала себя счастливой и немного стыдилась этого. В юности она любила шить, изучала журналы мод, придумывала себе экзотические костюмы, часами ходила по магазинам в поисках какой-нибудь мелочи, необходимой для законченного образа. В Ианте за многочисленными обязанностями ей пришлось забыть об этом, также как пришлось надолго смириться с неудобными нарядами. А в горах у нее и вовсе ничего не осталось, кроме пары юбок и кожаных штанов. И сейчас, обсуждая с Вайлой свои идеи, рисуя на бумаге изящные силуэты, она чувствовала, как в ней просыпается кокетка, которой никогда не давали показать себя.
  ***
  Дух Райханы давно покинул этот дом, и все же олуди попросила у старой царицы прощения. Она не могла выйти из Шурнапала, чтобы принести дары на ее могилу, и послала туда Лелу. Стоя посреди парадного зала, Евгения еще раз подняла глаза к висевшему над аркой дверей портрету супруги царя Джаваля. Из резной рамы выступал горделивый силуэт женщины в черных шелках, с белым, серьезным и значительным лицом, презрительно смотревшим на новую владелицу дома. 'Нелегкой была твоя жизнь; пусть же в царстве теней тебя встретит покой', - сказала ей Евгения и отвернулась, оглядывая залу. Велела снять тяжелые портьеры с двух рядов окон. На паркетный пол хлынули потоки света, солнечные лучи насквозь прошили залу. Тускло переливалась старая парча диванов цвета лесного мха, массивные цветочные вазы отражались в полировке столиков, и мириады пылинок плясали в зажегшемся воздухе. Евгения отошла к дальней от входа стене, соизмеряя размеры зала с имевшейся мебелью. Слуги раскрыли оконные рамы, и с улицы донеслись мужские голоса. Она выглянула в окно. У ее крыльца стоял паланкин нежно-желтого шелка, носильщики рассаживались по скамьям. Ни на царицыном, ни на царском крыльце никого не было, зато в глубине дома послышался шум, женский голос где-то вдали произнес ее имя. Раздался стремительный перестук каблуков, и в арке возникла запыхавшаяся Айнис, словно вызов висевшему над ней портрету Райханы, - полная жизни пышная красавица в развевающихся светлых одеждах.
  - Эви! О, Эви! - вскричала она и полетела через залу, раскинув руки.
  От радости Евгения не смогла сделать ни шагу и только припала головой к душистой груди Айнис. Они обнялись, расцеловались, поглядели друг на друга, засмеялись и заплакали, и еще раз поцеловались, и опять засмеялись и заплакали.
  - Родная моя! Эви, любимая, как же я счастлива! - щебетала красавица и все не могла наглядеться на подругу, забывая вытирать слезы, что лились и лились из ее прекрасных голубых глаз. - Все это время мне не было покоя, не проходило и дня, чтобы я не горевала о тебе! Какое счастье, что ты здесь!
  С трудом они успокоились. Не выпуская руки Евгении, Айнис упала на ближайший диван, приняв одну из своих безвольно-соблазнительных поз. Евгения присела рядом, еще раз поцеловала пахнущие духами волосы. Ее подруга ничуть не изменилась и в свои тридцать восемь была по-прежнему восхитительно хороша. Айнис вытерла щеки, высморкалась в крохотный платочек и радостно вздохнула.
  - За это нужно выпить. Эй, кто там, девушки!
  Деликатные слуги успели покинуть зал. На зов из задней двери выглянула Лела.
  - Подойди. Как зовут?
  - Лела, моя госпожа.
  - Это твоя служанка? Хорошая. Принеси-ка нам, Лела, белого вина с кухни царя. Скажи повару, что это я велела, - он знает, какого прислать. Бегом, пока у нас не случился сердечный приступ!
  - От радости не умирают, Айнис, - улыбаясь сказала Евгения.
  - Ох, не знаю! Я точно чуть не умерла, когда услышала, что ты здесь. Я только вчера вернулась, и Камаким сразу сказал, что ты в Шурнапале, и с трудом уговорил меня дождаться утра. Моя дорогая, это лучшая новость за последние годы. Теперь все у нас пойдет по-другому. Мне было так страшно за тебя!
  - Где ты была? Откуда вернулась?
  - Откуда же, как не с Островов!
  - Но я слышала, туда никого не пускают!
  - Так и есть, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы получить разрешение на выезд.
  - Ты видела Сериаду? - спросила Евгения с замиранием сердца.
  Айнис кивнула, обмахнулась платочком.
  - Видела Сериаду, и Алию, и Джед-Ара. Он, возможно, скоро приедет сюда. Они все здоровы. Я бы сказала, что они шлют тебе привет, но - увы! - они могли лишь горевать о тебе! Сколько мы переговорили с Сериадой, вспоминая тебя и строя догадки, где ты и что с тобой! Но мы не верили, никогда не верили, что ты умерла!
  Она снова обняла подругу. Казавшиеся слабыми руки сжали Евгению так, что та вскрикнула. Обе не смогли удержаться от слез, хотя имена тех, кого они вспомнили в эту минуту, так и не были произнесены вслух.
  Вернувшаяся Лела подкатила к дивану столик, поставила две бутылки вина, приняла в дверях у слуги блюдо с фруктами. Айнис только взглянула на нее, и девушка неслышно убежала прочь.
  - Хорошая служанка, сообразительная, - заметила Айнис. - А я уж задумалась, кого из своих тебе подарить. Что-то нет у меня доверия к обслуге гарема. Все кажется, что там одни наушницы и сплетницы. Какая ты молодец, что выбралась оттуда!
  Они чокнулись, выпили сразу по целому бокалу и еще раз поцеловались в губы. Откинувшись на подушки, дама внимательно осмотрела залу. Она успокоилась, и в ее голосе появились низкие грудные нотки.
  - Итак, Эви, ты здесь, с царем... - голубые глаза с сочувствием обратились на Евгению. - Что же теперь?
  Та пожала плечами, разливая по второму кругу вино.
  - Ничего не знаю, Айнис. И не желаю знать. У меня такое чувство... Как в ту минуту, когда я покинула мир своего детства и оказалась в тумане. Мне страшно и странно, и я не хочу ни о чем думать!
  - Я тоже страшно испугалась в ту минуту, когда Камаким сказал, что тебя поймали и ты в гареме... Я подумала тогда, как мог наш господин сделать такую необдуманную глупость, - ты же не станешь там жить, не станешь это терпеть, покончишь с собой, и все... Но он не бывает неправ. Вот ты и в доме царицы и скоро вернешь все, чего достойна.
  Евгения с любовью смотрела на нежно-румяное лицо подруги. Айнис, встрепенувшись, обратила к ней виноватый и в то же время лукавый взгляд.
  - Я должна в кое-чем тебе признаться, Эви. Ты об этом все равно узнаешь, если уже не знаешь, и лучше я скажу сама, чем эти сплетни достигнут тебя через гаремных банщиц. Действительно, никто не может теперь уехать на Острова без разрешения, подписанного министром стран или лично государем. Я получила такое разрешение... Мне это было не очень сложно, потому что господин Алекос благоволит ко мне. Я... Он... Он ко мне очень добр.
  - Это нисколько меня не удивляет, - засмеялась Евгения, сжала ее пальцы. - Скорее удивило бы, если б он не поддался твоему очарованию.
  Они расхохотались и снова зазвенели бокалами.
  - Но я обещаю тебе, что больше не пойду ему навстречу. Когда здесь олуди, все остальные должны уступить.
  - То есть, - не удержалась Евгения, - ты обещаешь мне, что больше не будешь спать с Алекосом?
  - О! - воскликнула Айнис, краснея и смущаясь. - Если он захочет, как я могу сказать нет? Но по своей воле - обещаю, что никогда!
  Евгения покачала головой.
  - Мне это не нужно, дорогая. Я здесь никто и не имею права требовать таких обещаний.
  - Не прибедняйся, Эви, тебе это не идет. Ты не можешь быть никем. Ты царица, и многие это уже поняли. Правда, тебе придется постараться, чтобы доказать это особо непонятливым, а здесь и таких немало. Ну ничего, я помогу тебе.
  - Я не собираюсь никому ничего доказывать. Для чего? Меня привезли сюда против воли и держат как игрушку. Пусть так и будет.
  - Это Шурнапал, Эви, - мягко сказала Айнис. - Здесь всегда нужно быть первой, если ты опоздаешь, тебя съедят. И ты прекрасно это поняла, раз уже после второй встречи сумела убедить Алекоса подарить тебе этот дом.
  - Откуда ты знаешь, что две?! И потом, я ничего не сделала для того, чтобы его убедить! Он сам этого захотел.
  - Ой, Эви, с тех пор как ты приехала, здесь ни о чем кроме тебя не говорят. И в министерских приемных, как у моего мужа, и в спальнях, и в каретных только и разговоров, что о тебе! Во дворце все всегда все знают. И не нужно притворяться, что тебе все равно. Каким бы способом ты не добилась своего, но ты сейчас в доме царицы, и тебе придется соответствовать этому статусу. Жаль, конечно, что господин никак этот статус официально не определил. Многие мои знакомые не преминут этим воспользоваться.
  Она сладко потянулась, с наслаждением понюхала вино - ее беззаботный вид никак не вязался с серьезностью голоса.
  - Знаешь, я догадываюсь, для чего он так поступил. Он хочет вернуть двору блеск, который исчез вместе с Хиссанами. С тех пор здесь появилось слишком много новых людей, в основном шедизцев. Они и сами не подарок - совсем не такие блестящие кавалеры, как старая придворная гвардия. Красный дом в этом не мог сравниться с Шурнапалом, да и Киара, и Мата-Хорус в подметки не годятся той жизни, что была здесь до Алекоса. Все эти шедизцы не то чтобы грубые и неотесанные, но у них нет той галантности, которой так славились благородные крусы. А их жены! - Айнис закатила глаза. - Эви, небом клянусь, я то и дело боюсь, что кто-нибудь из них меня отравит. Чванливые толстые курицы, напрочь лишенные такта и остроумия! Им и во сне не снились те изысканные поединки, которые вели здесь дамы в прежние годы. О, как я скучаю по своим бывшим соперницам, которые теперь разъехались по провинциям или просто удалились от двора! Поверишь ли, расцеловала бы каждую и до конца своих дней не сказала бы ни одного плохого слова - лишь бы они были здесь! Но их нет, а есть эти туповатые, жестокие выскочки. Они не привыкли решать свои обиды в умных спорах и тонких интригах. Они мстят жестоко, как простолюдинки, - мне даже не хочется рассказывать тебе, на что они способны!
  - Мне сложно все это понять, - сказала Евгения. - Ваш дворец - этот какой-то особенный мир, со своими законами и обычаями. Я поняла это еще в свой прошлый приезд, и мне совсем не хотелось тогда с ним сближаться. И сейчас не хочется. Думаю, мне очень повезло, что я нахожусь здесь на неофициальном положении и никому ничего не должна.
  - Какая наивность! Ты должна, моя госпожа, уже тем, что была царицей Ианты! А теперь ты фаворитка, и тебе этого не простят. Так всегда бывает, если правитель не женат, - все женщины считают, что имеют на него равные права. И если мне простили близость с ним, то лишь потому, что почти каждая из придворных дам тоже может этим похвастаться. Но тебя он так возвеличил - не жди, что это сойдет тебе с рук!
  - Зачем ты мне угрожаешь?
  - Я тебя предупреждаю! Впрочем, наверное, я зря это делаю, - смягчилась Айнис. - Ты же читаешь в человеческих сердцах и увидишь зло своими глазами. Просто поверь мне заранее, что зла этого будет много. Но я еще раз повторю: вдвоем мы сможем с этим справиться. Признаюсь, мне всегда казалось, что строгая обстановка Киары многого тебя лишает. Ты красавица, Эви, и должна блистать! В Киаре тебе было тесно, а здесь ты предстанешь во всем блеске! Пусть многое изменилось, но я сохранила старые связи, и мы заставим Шурнапал вспомнить былое величие! О, какая жизнь у нас теперь начнется! Трепещите, дамы!
  Она вскинула руку с бокалом, так что вино плеснуло через край. Евгения с улыбкой смотрела на нее, ничего не говорила - все это казалось ей ненастоящим. Снова с удобством устроившись на диване, Айнис попросила:
  - А теперь расскажи, как же ты жила в горах? Хотя нет! Нет, не говори! Я слишком счастлива сейчас и не хочу опять расстраиваться. В другой раз расскажешь. Есть более интересные темы для беседы. Какие у тебя планы на ближайшее будущее?
  - По-твоему, такие планы уже есть?
  - Я же знаю тебя, Евгения. У тебя всегда было несколько козырей в рукаве. Стоит только вспомнить твои больницы, школы, поддержку многодетных семей, ипподром, галерею... Ни за что не поверю, что ты изменилась! Наверняка опять задумала какую-нибудь сногсшибательную хитрость, от которой великого царя бросит в пот. Ну, признавайся!
  - Нет, нет! - запротестовала Евгения. - Единственный мой план - нашить красивых платьев.
  Айнис вскричала:
  - Прекрасно! Ты уже познакомилась с Вайлой? Да? Только не вздумай одеваться так, как в Ианте! Я не могу без дрожи вспоминать эти ваши жуткие балахоны. У Вайлы прекрасный вкус, хотя мало кто этим пользуется. С нею ты станешь самой красивой. А теперь покажешь мне дом? Я тут всего несколько раз бывала. Старая царица меня не любила, знаешь ли.
  Они поднялись, в который уже раз расхохотались, обнаружив, что опьянели от вина и радости, и, взявшись за руки, отправились по комнатам. Айнис весело давала советы, обещалась помочь Глару набрать хороших слуг. Они и не заметили, как день перевалил за половину. Дама стала прощаться. Евгения проводила ее на первый этаж, задержала в ладони теплую руку. Ее глаза откровенно взглянули в глаза Айнис.
  - Знаешь, - сказала она шепотом, - мне иногда кажется, что все это - просто сон. И что я вот-вот проснусь и все окажется как раньше - Киара, моя спальня в башне, и Хален где-то рядом, и Сериада... Не может быть того, что сейчас. Это невозможно, невыносимо, нелепо... Не по-настоящему, потому что настоящее осталось в прошлом.
  Айнис ласково погладила ее по щеке, поцеловала в лоб.
  - Мне бы тоже хотелось, чтобы было как раньше. Мы не властны над настоящим, надо смириться. Однако в наших силах сделать так, чтобы будущее стало таким, как мы хотим. Пожалуйста, не горюй больше. Я верю, что впереди у тебя еще много хорошего!
  
  27.
  Алекос пробыл в Летте дольше, чем планировалось. Привлеченные новостью о прорыве дамбы, в город съехались лучшие инженеры, и он воспользовался этим, чтобы провести давно задуманное совещание, а заодно показать специалистам свои проекты и пригласить их участвовать в создании новых училищ, которые готовили бы инженеров и архитекторов. В Матагальпе было немало подобных школ, однако в послевоенном мире все острее ощущалась нехватка профессиональных строителей. Он помнил разбитые дороги южных стран и планировал построить новые, которые связали бы земли до самых дальних пределов. Ему хотелось видеть в своих городах развитую водопроводную систему и уличное освещение. Алекос считал, что жизнь меняется слишком медленно. В его голове роились сотни идей; если бы сбылась хотя бы десятая их часть, мир стал бы совсем другим! Но он понимал, что спешить нельзя. Изменения должны происходить исподволь, поселяться в умах и сердцах, а это требует времени.
  Если бы изменения с другими происходили так же быстро, как с ним! Всего менее двух лет назад он был обычным человеком. Ловкий выстрел из лука мог его убить. Он не ведал, что творится на расстоянии каких-нибудь нескольких тсанов, не знал, что случится завтра. Не умел без слов управлять своими людьми. Не смог бы уклониться от опасности и потому вынужден был любую опасность встречать лицом к лицу. Но вдруг - неожиданный удар, который едва не сбил его с ног. Олуди Евгения послала сильнейшее проклятие. Будь на месте Алекоса другой человек, оно уничтожило бы его в считанные дни. Однако инстинкт самосохранения оказался сильнее тех, кто прислал его сюда. Прежняя сила проснулась, чтобы противостоять проклятию, и отразила его. А затем Алекос понял, что может вернуть все утерянное. Он покинул завоеванный Дафар и заперся в царском доме Шурнапала, откуда через несколько дней вышел настоящим богом.
  Сегодня он мог, как в давние времена, подняться выше облаков и лететь быстрее ветра. Мог услышать то, что говорят на другом конце города. Мог прозреть предстоящие события и в подробностях наблюдать то, что случилось много лет назад. Мог - но не делал этого.
  Сердясь на настоящих бездушных богов, он вспоминал, как был счастлив еще десять лет назад, в своем замке на неприступной скале. Тогда он неделями не ел, не пил и не спал. Мозг работал на полную мощность, и взор погружался в самую суть вещей, на глубину, где пред ним начинали мельтешить мельчайшие атомы. Его давно не устраивало, что он не понимает истинных причин своих удивительных возможностей. Почему он летает, а другие нет? Почему видит то, что не доступно остальным? Истинные родители Алекоса, те, кого люди называют богами, никогда не снисходили до того, чтобы давать ответы. Значит, они его боятся. В ответах не волшебство, не магия, - это физика, и он способен ее понять! Он намерен был любым способом найти ключ к тайне мироздания, пусть бы это потребовало еще трех сотен лет. Ничего не существовало, кроме этой цели, и какое же ликование охватывало его при каждом удачном шаге на этом пути! О, как он был тогда счастлив! До конца времен он будет тосковать по этому не замутненному ничем счастью!
  'Но я не был человеком тогда', - говорил себе Алекос, испытывая по этому поводу некое сожаление. Вернувшиеся способности позволяли прямо сегодня, сейчас вновь обратиться к исследованиям, и было непросто отказаться от соблазна. Все же пришлось: не время было уходить в науку. Он с самого начала понимал, какой груз взваливает себе на плечи; понимал еще тогда, когда его верные степняки разоряли Галафрию. И как тогда у него не было другого пути, так нет и теперь: он должен поднять все человечество к тем сверкающим вершинам, что прежде манили его одного. Эта задача посложнее разгадки тайн мироздания! Но по-иному нельзя - не мог же он зайти так далеко только ради того, чтобы его флаг поднялся над дворцом чужих царей! А значит, следует создать новое государство, новых людей. Это работа на много лет, это изматывающий монотонный труд, не имеющий ничего общего со счастливым постижением законов природы. Но и он ведет к прогрессу; и кто знает, быть может, этот путь окажется короче!
  Вот почему Алекос отказался от того, что в глазах подданных подняло бы его на недосягаемую, но слишком хорошо всем здесь известную высоту. Олуди не ходят старыми путями. Пускай все другие олуди остаются в прошлом вместе со своим волшебством, предвидением и целительским даром. Он же - один! - управляет будущим. Посему ему необходимо пока оставаться человеком, с человеческими недостатками, слабостями и привязанностями. Он будет вкусно есть, много пить, заниматься любовью, скакать верхом, махать мечом - словом, потакать увлечениям простых людей, и чем успешнее он в этом окажется, тем больше они ему будут доверять.
  Не сказать, чтобы это так уж его утомляло. Примитивные развлечения даже нравились ему, но душа все же тосковала по иному.
  Алекос с удовольствием задержался бы в Летте, где к его проекту моста через Гетту отнеслись с большим интересом. Мост должен был связать матакрусскую провинцию Дароа с иантийским Ферутом и облегчить сообщение между странами. Но из столицы летели письма с призывами, и он в конце концов покинул самый восточный город империи, где теплое море лизало низкий берег, покрытый ковром водорослей, и с трудом верилось, что это оно разбило мощные каменные укрепления, призванные защищать город от ярости штормов.
  Он въехал в Рос-Теору в обеденное время, но даже поесть ему не дали. Как был в пропыленном и мятом дорожном костюме, царь отправился инспектировать управление вновь созданной почтовой службы. Система должна была обслуживать население; в каждом мало-мальски крупном населенном пункте от северного побережья до Галафрии появились учреждения для приема и отправки писем и посылок, были устроены дворы для содержания лошадей и фургонов.
  Когда великий царь покидал здание, во дворе к нему подошел первосвященник Энха. Мальрим и телохранители не посмели остановить уважаемого святого отца, и он беспрепятственно прошел к повелителю. Его прислужники в коричневых одеждах оттеснили гвардейцев. Алекосу ничего не оставалось, кроме как учтиво поприветствовать старика.
  - И я рад приветствовать великого владыку, - отвечал Энха. Его глаза светились лукавством, он был в прекрасном настроении, хоть и старался хмурить брови. - Не стану скрывать: сегодня я вдвойне счастлив видеть вас, мой господин. Вы доставили такую радость всем моим братьям, больше того - всем вашим подданным!
  - Неужели вас так обрадовало мое трехнедельное отсутствие? - осведомился Алекос. - В таком случае я буду чаще покидать столицу!
  - Вы знаете, о чем я говорю. Я хотел поблагодарить вас еще до вашего отъезда, но даже мне не удается встретиться с великим царем, когда это необходимо. Пришлось, как видите, перехватывать вас здесь.
  Алекос поклонился, смиренно сказал:
  - Прошу прощения, что так случилось. Отныне такое не повторится. Мальрим, если отец пожелает меня видеть, проводите его ко мне в ту же минуту.
  Громко, чтобы слышали все, от царского распорядителя до выглядывавших из окон клерков почтовой службы, Энха сказал:
  - От имени священного братства Матакруса и Ианты я благодарю вас, государь, за то, что вы вернули нам нашу олуди. Час, когда мы услышали о ее приезде в Шурнапал, стал для всех нас часом радости. Благослови вас небо за это! С тех пор дни стали ярче, а ночи светлее. Я горю желанием увидеться с олуди Евгенией. Надеюсь, она прогостит у вас достаточно долго, и все мы сможем насладиться лицезрением ее святой красоты.
  Алекос рассмеялся. Матакрусские священники владеют искусством галантной беседы не хуже придворных, но с ними трудно спорить! Энха добавил:
  - Я ждал приезда моего брата Ханияра, который также желает выразить вам свою благодарность. Увы, он не смог встать с постели. Ему семьдесят семь лет, и с тех пор, как олуди Евгения покинула Киару, ему не хватает здоровья для долгих путешествий... Он прислал мне письмо. Если позволите, я...
  - Не стоит, - перебил Алекос, протягивая руку за бумагой. - Я прочту его вечером. Передайте почтенному отцу, что его радость - лучшая награда для меня.
  - Сможет ли он повидать ее, как того желает его сердце?
  Царь на секунду задумался.
  - Насколько я в курсе, госпожа Евгения до сего дня лишь однажды гостила в Рос-Теоре, и тогда она была занята и не выходила к народу. Нужно просить ее исправить эту оплошность. Уверен, она с радостью примет участие в обрядах вашего храма. А иантийцы, если пожелают, могут приехать к ней сюда, как когда-то крусы ездили в Киару за ее помощью.
  Олес, командир гвардии Алекоса, усмехнулся в бороду: приедут, как же! Кто их пустит? А Энха поклонился, не очень-то и пряча улыбку:
  - Это прекрасная новость. Мне казалось, что наш народ вряд ли может любить вас больше, чем любил до этого дня, однако сегодня ваша доброта наполнит его сердце горячей благодарностью.
  - Не думали же вы, что я настолько жаден, чтобы наслаждаться присутствием олуди Евгении в одиночестве, - сказал Алекос, который сам до этой минуты так и думал. - Позвольте же мне передать госпоже Евгении, что она вольна посещать храмы Рос-Теоры в любой день, когда этого потребуют ритуалы.
  - Еще раз благодарю вас, государь, за мудрость и доброту.
  Не скрывая удовлетворения, Энха откланялся. Алекос перевел дух. Да, в Матагальпе даже священники считают себя воинами. А вызвать их на поединок нельзя!
  ***
  Потянулись дни и месяцы, наполненные разнообразными событиями. Ремонт был полностью закончен, и в доме царицы стало многолюдно. Евгении опять почти никогда не удавалось остаться одной. Всюду ее сопровождали несколько девушек. Сначала это были дочери дворцовых слуг - уважаемого в городе сословия. Все они были красивы и хорошо воспитаны, умели составить компанию, поддержать разговор и вовремя удалиться. Евгения забрала из гарема Лелу, сделав ее своей компаньонкой. Леле было уже двадцать пять, с замужеством не складывалось, и она с радостью ушла с незаметного места служанки гарема, рассчитывая, что уж теперь будет на виду. Под ее началом оказалось больше десятка компаньонок и горничных. Кроме них, в доме служили четверо поваров и дворецкий. Глар хотел найти еще и эконома, но Евгения убедила его самого взяться за ведение хозяйства. В конце концов, говорила она, у нее не так много дел, и юноше не придется постоянно сопровождать ее, а работа по содержанию большого дома послужит на пользу его карьере.
  Перебравшись на новое место, она продолжала бывать в гареме. Сначала она приходила к Кардине. Казалось, ей удалось победить опухоль, во всяком случае, начальница чувствовала себя намного бодрее. Заходила она и к Шарре, отвечавшей за здоровье царских наложниц.
  Шарре было около сорока, она была незаконной дочерью известного в столице хирурга, у которого многому научилась. В серьезных случаях к наложницам, конечно, приглашали царского врача, но чаще всего обходились помощью ведуньи, которая сочетала медицинские знания с традиционными приемами - готовила травяные отвары, умела заговаривать боль. За помощью и советом к ней приходили многие дворцовые служащие. Вот и сейчас в ее комнатке под лестницей Евгения нашла двух молодых беременных женщин - горничную госпожи Никресаи Рам, супруги Кафура, и жену офицера, жившую вместе с мужем при местном гарнизоне. Все трое встретили госпожу приветливо.
  Евгению интересовало, где можно достать лекарственные травы, которые она когда-то применяла в своих отварах и мазях. Она показала ведунье заранее подготовленный список. Просмотрев его, Шарра направилась к полкам, заставленным керамическими и деревянными банками.
  - Кое-что я могу дать вам прямо сейчас. А скоро отправлюсь собирать травы по берегам Гетты и в лесах Алемара. Придется взять в два раза больше мешков, чтобы набрать и на вашу долю. Пустырник и шалфей у нас не растут, приходится заказывать в Ианте. А вот этих трав, - она указала несколько названий, - я не знаю.
  - Они тоже растут в Ианте. Закажите и их. Я научу вас делать обезболивающий отвар.
  Шарра окинула Евгению внимательным взглядом.
  - Давно хотела спросить, сколько же вам лет? Наверное, чуть больше тридцати, но выглядите вы моложе. Несомненно, при такой цветущей красоте у вас должно быть прекрасное здоровье.
  - Не жалуюсь, - рассмеялась Евгения.
  - Это правда, что у олуди не может быть детей? - спросила горничная и тут же покраснела, поняв свою бестактность.
  - В моем случае, похоже, так и есть, - ответила Евгения. - И, думается мне, никакая красота не стоит этого счастья. Мне остается лишь завидовать вам.
  Шарра вмешалась, задав вопрос, который давно ее беспокоил:
  - Кардина говорит, вы ее вылечили. А сама вы как думаете?
  - Не уверена. Пока болезнь всего лишь ненадолго отступила, с ней быстро не справиться. Я буду по-прежнему следить за ее здоровьем. Но, пожалуйста, не нужно думать, что я могу исцелять одним прикосновением! Это требует больших затрат времени и сил.
  - Но это правда, что вы видите людей насквозь? - воскликнула жена офицера. Она была молода и, пожалуй, хороша собой, но ее лицо казалось утомленным и чересчур бледным.
  - Вижу, - призналась Евгения.
  - И нас видите? - развеселилась горничная. - Я не больна, надеюсь? С ребенком все в порядке?
  - Все в полном порядке. Мальчик здоровый и сильный.
  Теперь настала ее очередь смущаться. Она забыла, что есть матери, которые не хотят знать пол своего младенца. Женщина заметно расстроилась.
  - Мальчик! А я так наделась, что будет девочка!
  Она еще несколько минут беседовала с Шаррой. Горничная ушла. Вторая женщина переминалась у порога, видимо, не решаясь обратиться к олуди. Но все же попросила:
  - Посмотрите и на меня, госпожа Евгения. У меня тоже здоровый ребенок?
  - Вам вовсе не стоит беспокоиться. А вот если будете зря волноваться, он может родиться раньше срока.
  Эти слова не успокоили женщину. Она покачала головой и заплакала.
  - Я боюсь, так боюсь! Мне все кажется, что что-то не так.
  Когда женщина вышла, Евгения повернулась к Шарре.
  - Она доведет себя до выкидыша. Слишком нервничает. И ребенок слабенький, хилый.
  Ведунья махнула рукой.
  - У нее уже был выкидыш, и все потому же: постоянно чего-то боялась и твердила, что не выносит. Не удивлюсь, если и в этот раз будет так же. Послушайте-ка, госпожа Евгения. Такими способностями, как у вас, пренебрегать нельзя. Вы можете оказать большую помощь многим женщинам. С тех пор, как здесь расположился гарнизон и царь переженил своих солдат на наших женщинах, мне чуть не каждый день приходится принимать роды. Я была бы очень благодарна вам, если б вы помогли мне осматривать женщин и давали им советы.
  - Не боитесь, что я украду ваш хлеб? - улыбаясь спросила Евгения.
  - Наоборот, клиенток станет намного больше. Но вам вряд ли интересно пропадать в гареме с простыми людьми...
  - Отчего же? Должна же и от меня быть какая-то польза. Я с удовольствием стану помогать вам.
  - Вот это дело! - обрадовалась Шарра. - Я принимаю здесь каждый день, с полудня до семи вечера. Присоединяйтесь ко мне хотя бы раз в неделю на пару часов.
  На том и договорились. С тех пор Евгения дважды в неделю заглядывала в гарем, и месяц от месяца все больше становилось женщин, беременных, больных и здоровых, которые терпеливо дожидались ее прихода, как это было когда-то в Киаре.
  Больше никаких обязанностей у нее не было. Не считая посещений храма, за пределами дворца она бывала всего несколько раз, когда Алекос брал ее с собой на охоту и прогулки. Нередко ей передавали его просьбу присутствовать на званом обеде или ужине. Она сидела рядом с ним на приемах, и он всегда обращался с ней с подчеркнутым уважением. Это вызывало раздражение у многих придворных дам. Как и предсказывала Айнис, эти женщины не любили ее и боялись. Их раздражала неприличная, по их мнению, симпатия, которую выказывал повелитель своей наложнице, и излишняя вежливость к ней со стороны их собственных мужей. Они единодушно осудили ее наряды несмотря на то, что сами тут же начали ей подражать.
  Немногие из этих женщин могли похвастаться хорошей фигурой. Малоподвижный образ жизни и обильная еда к тридцати годам превращали их в толстушек. И еще меньше было тех, кто мог позволить себе драгоценности, как у Евгении. Алекос беспрекословно оплачивал колоссальные счета за украшения и наряды, созданные специально для нее, и нередко сам делал ей великолепные подарки. С того вечера, когда она впервые появилась рядом с ним на людях, она без сомнения стала самой красивой из дам Шурнапала. Но свободные жены не приняли ее. Они изо всех сил притворялись, будто ее не существует.
  Это были уроженки Шедиза и Матакруса, чьи мужья присоединились к Алекосу после того, как были завоеваны эти страны. Многие из этих мужчин были отнюдь не благородного происхождения и выдвинулись исключительно за счет собственной смелости и ума. Но сегодня их жены уже не помнили этого, искренне считая себя ровней старейшей местной аристократии, остатки которой сумели удержаться в Шурнапале после всех перипетий войны. Все эти люди получили должности при дворе или посты в министерствах, а за их заслуги великий царь наградил их земельными наделами, отобранными у прежних владельцев. Но жены, конечно же, предпочли провинциальной скуке светскую жизнь столицы, тем более, что их правитель был одинок. Те, что помоложе, мечтали с ним спать, и кому-то это удалось. Другие лелеяли надежду увидеть своих дочерей в царской короне. Но никому из последних не пришло бы в голову отдать дочь в наложницы царю.
  Прежде Евгении редко приходилось задумываться об этом странном обычае, явном пережитке древности. У ее мужа тоже были наложницы, и она догадывалась, что иногда он посещал их. Это мало ее волновало. Идея супружеской верности вообще была чужда сильным этого мира. Красивые женщины - символ успешности мужчины, как туго набитый кошелек или трофейное оружие. Она постаралась воспринять это как должное и не интересовалась судьбами девушек, попавших в гарем. Теперь же, оказавшись на их месте, она была возмущена положением этих несчастных пленниц.
  Наложницы были самыми бесправными людьми в государстве, где уже два столетия не существовало рабства, в государстве, правитель которого поставил целью разработать справедливое законодательство и равные для всех права. В гаремы попадали женщины, захваченные в военных стычках, а также местные жительницы из беднейших слоев населения, которых продавали их родные. Понятно, что к первой категории до последнего времени относились лишь дикарки дальнего юга, поскольку на территории цивилизованных стран никаких войн уже давным-давно не бывало, а обитательницы северо-западных лесов просто не выживали вдали от родины. После великого завоевания гаремы военачальников Алекоса обогатились скромными горянками и изящными иантийками. Но в них было немало и коренных крусок. Бедные простолюдины не брезговали возможностью пристроить дочерей и сестер в богатый дом, хозяин которого письменным договором брал на себя обязательство содержать наложницу и ее детей, обещал оказывать ей уважение и заботиться до самой смерти. Вместе с тем мало кто знал, что происходит в гаремах. Наложницу могли продать или подарить. Закон в общих чертах оговаривал этот момент: мужчина, взявший наложницу, несет ответственность за ее жизнь и здоровье и не имеет права выгнать ее или убить. Этот закон крайне редко нарушался, поскольку было вообще немного людей достаточно обеспеченных для того, чтобы содержать женщин помимо собственной семьи. Тем не менее многие красавицы оказывались на всю жизнь прикованы к чужому дому.
  В неблагородных сословиях им было проще. Наложница могла исполнять обязанности служанки, воспитывать хозяйских детей, как-то устроить свою судьбу. Но бедняжки, попавшие в аристократические кварталы, оказывались обречены на одиночество и презрение. Мужчины относились к ним как к игрушкам. Их жены, сестры и дочери смотрели на них свысока. Они не имели никаких прав за пределами своих комнат и проводили долгие годы в надежде или в страхе, что их посетит хозяин.
  Впрочем, в Матакрусе насчитывалось не больше нескольких десятков человек, имеющих наложниц, да и у тех жили одна, две, максимум три женщины. Традиция касалась в первую очередь царского двора. У Джаваля Хиссана, по слухам, было то ли пятьдесят, то ли все сто законных любовниц, поэтому Евгения удивилась, услышав, что новый царь оставил себе лишь десятерых. Среди них были и местные жительницы, и женщины из Галафрии и Шедиза. Служители гарема относились к ним уважительно, поскольку каждая могла лично пожаловаться царю на плохое обращение. А он изредка проводил с ними время, но забывал о них, выйдя за порог. Он даже не помнил, как их зовут, и уж подавно ему не приходило в голову вывести кого-то из этих красавиц в общество. Свет никогда не видел наложниц своего царя. Вот почему появление Евгении возмутило законных хозяек Шурнапала. Они не хотели вспоминать о том, что еще недавно она была неизмеримо выше их, и видели в ней выскочку, которой мало спальни Алекоса.
  Она тоже не забывала свое место. И если мнение других людей ее мало беспокоило, то в глазах Алекоса Евгения предпочитала оставаться всего лишь спутницей его ночей. Она никогда ни о чем его не просила, не капризничала, не обижалась. Выполняла его распоряжения, являясь туда, где он хотел ее видеть, и будто не замечала, что каждый раз невольно оказывается в центре внимания. Она вела себя скромно, не беседовала с его людьми, если они сами к ней не обращались, и не утомляла приказами его слуг. Царь не знал об этом, но Бахтир мог бы рассказать ему, что за место при госпоже слуги дрались чуть ли не с кулаками. Алекос щедро платил ее людям, и потом, госпожа Евгения все же олуди, а ее доброта и внимательность и не снились другим дамам. Все сразу узнали, что она вылечила начальницу гарема и назвала двум женщинам пол их еще не рожденных детей. Сила и красота олуди перешли, казалось, и на ее служанок. Не прошло и трех месяцев, как все они нашли достойных женихов, и скоро их место при Евгении заняли аристократки. Знай об этом Алекос, он бы от души посмеялся. Но великий царь не интересовался такими мелочами. Собственно, и для Евгении у него было не так уж много времени. Даже если он никуда не уезжал из Шурналапала, его дни и ночи были заняты встречами и работой в лаборатории. Тем не менее он заметил, что разговор с Евгенией бывает подчас полезней, чем со сподвижниками, прошедшими с ним полмира. В чем-то она понимала его лучше. Нередко после длительных любовных баталий они до самого утра беседовали: он расспрашивал о мире, из которого она пришла, а она, как могла, описывала технику, оружие, транспорт двадцать первого века. Только сейчас она поняла, как мало из этого сохранилось в ее памяти. Евгении казалось, она все помнит, но ей постоянно не хватало слов, чтобы восстановить свои воспоминания, а те, что к ней вернулись, оказывались сглаженными, отлакированными временем и имели мало общего с действительностью.
  
  28.
  Однажды Секретарь доложил, что начальник службы протокола настойчиво добивается встречи с царем. Занятость Алекоса была так велика, что мало кто из придворных имел возможность сразу получить аудиенцию или подойти к царю где-нибудь на территории дворца. Даже главный протоколист был вынужден три дня ожидать своей очереди, хотя именно он являлся ответственным за лиц, приближенных к государю.
  Это был Пасесерт, тот, что раньше руководил дворцовой канцелярией. В толстой тетради, с которой он не расставался, были записаны сотни имен и должностей. Секретарь Энци подозвал его после заседания юристов, на котором обсуждались поправки к нескольким законам. В наполовину опустевшем кабинете было все еще шумно. Не разошедшиеся участники собрания и после его окончания продолжали разговор. Алекос все еще сидел в председательском кресле, подписывая бумаги, подаваемые младшим секретарем Бенио. Не взглянув на Пасесерта, он проворчал:
  - Говорите быстрей, что опять не так?
  - Я по поводу госпожи Евгении, государь, - послушавшись едва заметного знака, протоколист присел на соседний стул, раскрыл свой гроссбух.
  - А что такое?
  - Видите ли, она часто появляется рядом с вами, а ведь все места в вашем ближайшем окружении расписаны, и каждый раз, когда вы берете ее с собой на прогулку или приглашаете к столу, возникает путаница.
  - Кто-то этим недоволен?
  - Нет-нет, ваша воля! Однако я позволил себе предложить вариант решения всех недоразумений, вписав госпожу Евгению в ежедневный протокол. Извольте ознакомиться. В случае присутствия на мероприятиях она будет сидеть по левую руку от вас, и также слева будет ее место, если вы отправитесь из дворца. В случае, если она не принимает участия в мероприятиях, место по левую руку занимает по-прежнему второй распорядитель Мальрим, и все остальные соответственно сдвигаются.
  Алекос бегло просмотрел таблицу и поставил под ней подпись.
  - Вот кто мутит воду - Мальрим. Все ему мало. На голову бы мне залез, если б мог.
  - Было бы крайне сложно его кем-то заменить, - осторожно сказал Пасесерт - тот, о ком они говорили, в нескольких шагах от них беседовал с верховным судьей Рос-Теоры.
  - Ни в коем случае. Он расторопен и в этикете разбирается лучше всех. Жаль, что без этой сложной системы нам не справиться. С другой стороны, ваша работа ограждает меня от надоедливых просителей, - Алекос потрепал протоколиста по плечу, так что тот расцвел от удовольствия. - Сообщите об этом госпоже Евгении, да скажите заодно, чтобы была на приеме вечером. Сейчас островитяне? - обратился он к Энци. Тот кивнул. - Ну, пойдем.
  Пасесерт вышел из Дома приемов и пересек двор, поднявшись на крыльцо дома царицы.
  - Госпожа у Мерианов, - предупредил швейцар.
  Пришлось садиться в паланкин и ехать по узким улочкам к дому, подаренному еще прежним царем Камакиму и Айнис Мериан. К счастью, носильщики заметили обеих женщин в беседке у фонтана. Пасесерт получил под таблицей подпись Евгении, пригласил ее на прием и оправился дальше по своим делам. Айнис тоже распрощалась, и Евгения пешком вернулась домой.
  Через несколько часов она вступила в огромный зал Дома приемов, ярко освещенный и наполненный гудением сотен голосов. Волны теплого воздуха над головами гостей колыхали огни люстр, переносили по залу густые запахи цветов и духов. От накрытых столов к дверям сновали молчаливые слуги, сопровождаемые ароматом жареного мяса.
  Она все еще не могла привыкнуть к тому, что ее появление неизменно привлекает всеобщее внимание. Не успела Евгения сделать нескольких шагов, как к ней устремились мужчины и женщины из тех, что сразу приняли ее, - все в богатых, переливающихся золотом одеждах. На фоне этого великолепия особенно выделялось ее темно-синее платье с глубоким декольте и открытыми плечами, плавно и гибко качающееся на бедрах, и украшения с рубинами в высоко уложенных волосах. Она взмахнула веером, тут же приковавшим взгляды всех дам. Ей даже стало немножко стыдно: пожалуй, это удар ниже пояса - использовать уловки соблазнительниц прошлых земных веков. Она знала, что уже на следующем приеме половина дам по ее примеру вооружится веерами самых разных форм и расцветок.
  Подошел Кафур, предложил руку. При встречах с Евгенией он каждый раз умудрялся балансировать на тонкой грани между протокольной вежливостью и панибратством. Ей следовало бы ненавидеть его, свидетеля не одного ее позора. Но вместо того она с досадой признавалась себе, что именно благодаря этому излишнему знанию Кафур стал одним из немногих в Шурнапале, кому она может по-настоящему доверять.
  - Проводите меня к Мерианам, - попросила она.
  Его полные губы тронула усмешка.
  - Жаль, что мы не встретились так мирно в день нашего знакомства, госпожа!
  Камаким и Айнис беседовали с гостями-островитянами в глубине зала. Подруга приветствовала Евгению громким радостным возгласом, как будто они и не виделись всего несколько часов назад. Евгения поздоровалась с гостями, узнавая лица, встречавшиеся ей во время давних визитов в Иль-Бэр. Сегодняшний вечер был посвящен успешному окончанию переговоров между Алекосом и Джед-Аром, который по-прежнему входил в состав Славы Островов и приехал в Рос-Теору, чтобы покончить с дипломатическими разногласиями. Их двоих и ждали собравшиеся. Разговаривая, Евгения то и дело ощущала на себе тяжелые взгляды. Особенно усердствовала жена Кафура Никресая, которая исходила ядом, видя, как внимателен ее супруг к едва не убившей его женщине. Были здесь и другие дамы, испытывавшие к гостье Алекоса неприязнь. Все они считали царя в некотором роде своей собственностью и были возмущены тем, что он достался другой. Их злила ее красота, ее неяркое платье, за которое явно были плачены огромные деньги, ее веер, прическа и та простота, с которою она обращалась с их мужчинами и самим правителем. Алекос однажды сказал ей: 'Если вдруг что-то тебе покажется, если кто-то будет тебя обижать, сразу же скажи мне'. Конечно же, она ничего ему не говорила. Не дело мужчине вмешиваться в женские склоки, да она и не считала эту неприязнь опасной для себя, полагая, что время все расставит по местам.
  Звонко пропели трубы: появился царь. Прием был неофициальным, и все остались на своих местах. Попросив Мальрима проводить своего гостя Джед-Ара к столу, Алекос прошел по залу, приветствуя знакомых и останавливаясь у некоторых кружков, чтобы сказать несколько слов. Подошел он и к Мерианам, кивнул мужчинам, поцеловал пальчики Айнис и предложил Евгении руку, приглашая к своему столу. Проходя меж расступившимися гостями, она слышала шепот за своей спиной. Никогда еще ей не приходилось испытывать подобного. Евгения начинала понимать, в чем для Айнис и подобных ей заключался смысл существования при дворе. И все же эта погоня за завистью казалась ей мелкой.
  Будто угадав ее мысли, Алекос взглянул на нее и снова перевел взгляд туда, где ждал Джед-Ар. Островитянин сидел прямо напротив царя, так что Евгения оказалась отделена от него всего лишь метром богато накрытого стола. Осознавая двусмысленность своего присутствия здесь, она могла лишь, сухо улыбнувшись своему зятю, протянуть ему руку для поцелуя. Но ей было радостно видеть его. Он постарел, ухоженные волосы и борода поредели и потускнели. Когда-то она считала его очень умным и боялась его коварства, но теперь, рядом с Алекосом, Джед-Ар, как и все местные политики, казался ей несмышленышем. Алекос видел их насквозь, со всеми интригами и расчетами. Для этого ему необязательно было заглядывать к ним в души. Сколько таких людей он встречал за свою бесконечно долгую жизнь, сколько из них пытались его напугать или обмануть! Он знал все оттенки лжи и без зазрения совести использовал ее в своих интересах.
  Но сегодня об этом уже не следовало беспокоиться. Оба они всем своим видом давали понять, что переговоры окончены ко всеобщему удовлетворению. Джед-Ар встал, прося внимания, и гости за столами притихли, с интересом глядя на смуглого островитянина с его завитой бородой и синими ногтями.
  - Господин мой великий царь! Друзья мои! Я счастлив сказать, что последняя беседа завершилась удачно и мы пришли к соглашению, которое, уверен, принесет пользу нашим странам. Отныне все запреты сняты, и порты Матагальпы и Мата-Хоруса открыты как для торговли, так и для дружеских визитов, как в прежние времена. Благодарю за это вашего господина, великого царя Алекоса, которого я отныне считаю своим другом. Поднимем же первый кубок за его мудрость!
  Гости вскочили, грянули 'ура'. Дамы зааплодировали. Не успели все осушить первый кубок, как царь поднялся, чтобы сказать ответный тост. Вслушиваясь в низкий голос, вглядываясь в его лицо, Евгения удивлялась силе его обаяния. Теперь ей было понятно, почему все, и шедизцы, и крусы, пошли за ним и признали его величие. Влияние его на людей было гипнотическим, она ощущала это на себе и еще раз поразилась Халену, который сумел устоять перед олуди Алекосом, не поддался его чарам. Благодаря этому устояла и Ианта. Увы, благодаря этому их страна была теперь поставлена на колени, в то время как остальные процветали! Уже не в первый раз за эти три месяца Евгения задумалась над тем, что же принес Алекос в ее мир.
  Ее вывел из задумчивости взгляд Джед-Ара. Алекос вскоре пересел за соседний стол, чтобы побеседовать с министрами, и они могли говорить спокойно.
  - Нужно ли мне выразить тебе мое сожаление, или лучше поздравить тебя? - спросил он, оглядывая ее лицо.
  - И то, и другое.
  - Я не рискнул привезти жену, хотя она очень просилась. Она переживала за тебя, да и я тоже. Но теперь, - Джед-Ар наклонился вперед, и она тоже невольно приблизилась к нему, отодвинув мешающиеся тарелки и вилки, - теперь за твою жизнь можно быть спокойным. Я вижу, он хорошо к тебе относится... пока.
  Он многозначительно замолчал, как всегда не говоря вслух, а лишь намекая на ее сомнительное положение. Евгения пожала плечами.
  - Ты должен понимать, что я делаю лишь то, что он хочет. Он умеет поставить в безвыходное положение.
  - Я это запомню. Но ты сражалась храбро, а о твоем муже у нас теперь складывают песни!
  - Ваши воины тоже были молодцами под Рос-Теорой.
  Обменявшись комплиментами, они ненадолго замолчали, не находя сразу тем для разговора. Евгения попросила рассказать о Сериаде и детях.
  - Она очень волновалась за вас с Халеном, даже слегла после того, как стало известно о его гибели. Мы думали, что тебя взяли в плен. Я собрался уже ехать в Рос-Теору просить за тебя по-родственному.
  - Ты в самом деле мог так поступить? - удивилась она, и впервые в ее душе шевельнулось что-то похожее на признательность к Джед-Ару.
  - Сам не знаю. Возможно, я действительно пошел был на такую глупость ради жены, если бы не пришли известия, что ты скрылась в горах. Сериада места себе не находила, даже про детей забыла на какое-то время...
  Евгении стало тепло на душе при мысли о том, что кто-то беспокоился о ней все то время, что она считала себя одинокой в горах. Здесь, при сотне свидетелей, она не могла ни обнять, ни даже взять за руку своего зятя и просто одарила его ласковой улыбкой.
  - Нет, за тебя теперь переживать нечего, - сказал он. - Ты так красива, что даже этот жуткий человек ничего плохого тебе не сделает.
  Через час, когда веселье было в разгаре и тосты за столами следовали один за другим, Евгения незаметно покинула зал. Было еще не очень поздно, и она не стала переодеваться, а села в смежной со спальней маленькой гостиной с томиком стихов матакрусского поэта прошлого века. Две девушки с лютней и флейтой устроились в уголке, третья запела. Не прошло еще часа, как появился Алекос, неслышно войдя через спальню. Девушки замолкли было, но он велел им продолжать.
  - Твой зять не такой дурак, как могло бы показаться, - сказал он, вытягивая ноги в кресле рядом и заглядывая в ее книгу. - Мягко стелет, да жестко спать. Я хотел вырвать у него разрешение на строительство колоний на северо-западном берегу, где никто не бывает кроме их собственных мореплавателей. Он мило улыбался, но продолжал твердить, что такое важное решение может принять только Слава Островов в полном составе.
  - А обаять их всех на расстоянии ты не сможешь, и они вряд ли захотят сюда наведаться, - согласилась Евгения. - Зачем тебе колонии в тех диких местах?
  - Там растения, каких у нас нет, а главное - залежи железа и других металлов. Чем продираться туда через Фараду и Элиус, намного дешевле будет укрепиться на побережье. Но по священному договору островитяне считают его своим!
  - Что же ты намерен делать?
  - Боюсь, что у меня еще очень много времени впереди, - произнес он медленно. - Возможно, умрут поколения, а я все еще буду править здесь. За такой срок я успею сделать все, что только пожелается, даже изменить священные договоры. Пока же выбор у меня небольшой. Продолжать давить на власти Островов, чтобы получить послабления для моего флота, либо искать подход к дикарям.
  - Так ты не собираешься нападать на Острова?
  Алекос засмеялся, погладил ее по бедру.
  - А ты ждешь, что я буду бросаться на все, что сопротивляется?
  - Ты мог бы блокировать их со всех сторон, лишить продовольствия и через год-два собрать урожай.
  - Какая кровожадность, госпожа Евгения! А ведь там живут ваши родственники!
  - Я просто рассуждаю. Конечно же, я не хочу, чтобы такое случилось.
  - Нет, - сказал он твердо. - Мои военачальники тоже хотели бы пойти на Мата-Хорус за сказочными богатствами. Но у нас пока нет флота для такой операции, да и вообще выгоднее торговать с ними, чем воевать. А вот бояться - пусть боятся.
  - У них прекрасные ученые и инженеры. Уверена, очень скоро у них тоже появятся пушки, шары и другие твои изобретения.
  - Да! - воскликнул Алекос. - Ты совершенно права. На это я и рассчитываю. Война вынуждает прогресс ускоряться. Через пятьдесят лет мы с тобой не узнаем этот мир. Все будет по-другому!
  Она покачала головой.
  - Не понимаю тебя. Зачем прогресс, когда мир и так у твоих ног? Ты обладаешь волшебной силой. Почему же не хочешь ею пользоваться?
  - Да ведь и ты используешь ее едва ли на десятую часть. Умеешь ли ты останавливать сердце? Часами плавать под водой? Поднимать предметы взглядом? Мыслью приказывать людям и животным?
  Она перебила:
  - А ты - можешь?
  - Когда-то я умел все это. Первые сто пятьдесят лет жизни я потратил на то, чтобы познать свое тело и научиться им управлять. Подумай, наш разум заперт во плоти, но даже над нею человек не властен. Его одолевают болезни и старость, он не способен ни отрастить утраченную конечность, ни даже укротить голодный желудок. А мог бы, если б захотел! Я захотел и научился тому, о чем другие не смеют и мечтать.
  - Как собака на сене: и сам не пользуешься, и не даешь другим. Ведь ты можешь поделиться этим знанием с людьми, дать им здоровье... дать совсем другую жизнь!
  Алекос покачал головой.
  - Это путь одиночек. Подумай, что будет с обществом, когда каждый начнет летать куда вздумается и менять обличья! Если не будет смерти и боли, то не станет и страха. Как тогда управлять людьми?
  - Люди обретут свободу! - воскликнула Евгения.
  Он посмотрел на нее со снисходительной усмешкой.
  - Удивительно, как в тебе уживаются деспотичный консерватизм и неестественная для правительницы демократичность. Очень по-женски. Не пора ли определиться?
  - Я на стороне людей!
  - Теперь ты можешь себе это позволить, - согласился он. - Хорошо, будешь моим голосом совести. У меня его никогда не было, вдруг окажется полезен.
  Евгения насупилась, но Алекос, не обращая на это внимания, продолжил:
  - Ты с удовольствием рассказываешь о своем времени. О машинах, вытеснивших ручной труд. Об огромных судах, перевозящих тысячи пассажиров. О самолетах и космических кораблях, об энергии атомов... Но есть ли в этом удивительном мире люди, подобные нам с тобой? Многие ли исцеляют одним взглядом? Многие ли видят прошлое и будущее? Сколько человек заглядывало за занавес, что скрывает тайны неба?
  - Единицы, в лучшем случае, если такие вообще там есть, - признала она.
  - Значит, я прав. Я иду верным путем. Люди - это только люди. Нельзя им всем стать олуди. Но можно взять у природы все, что получится, и подняться над нею. Нам нужны ровные дороги, удобные дома, в которых есть свет и горячая вода, безопасные улицы. Нам нужны машины, технологии, новые знания. Они поднимут людей быстрее и выше, чем небесные духи, которые снисходят к одному из миллиарда.
  - Но...
  В дверь постучали. Одна из девушек пошла открывать, пошепталась там с кем-то и подошла к Евгении с каким-то известием. Та провела рукой по лицу, будто просыпаясь от сна, и попросила:
  - Прости меня, мой господин, и позволь мне уйти.
  Алекос поднял брови.
  - Куда на ночь глядя?
  - В гарнизон, к одному из твоих офицеров. У его жены начались роды, они будут сложными, а я обещала ей помощь. Она может умереть, если меня не будет рядом.
  Он кивнул, и Евгения, взяв с комода свою сумку с лекарствами, вышла вместе с Лелой и еще двумя девушками. Алекос подозвал третью.
  - И часто госпожа Евгения посещает больных?
  - Она принимает их в гареме, мой господин.
  - Беременных?
  - И беременных, и больных. После того, как она вылечила от рака госпожу Кардину, к ней очереди выстраиваются. Ее все очень любят, мой господин.
  Он покачал головой, пошел к себе, в рассеянности захватив книжку, которую читала Евгения. Надо же, он много раз говорил с Кардиной, но не додумался увидеть, что она больна, хотя мог бы увидеть и помочь. А Евгения поняла сразу, чуткая, как большинство женщин. Он вспомнил систему здравоохранения, созданную ею в Ианте. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы по такому же образцу строить работу в других странах. Знает ли она об этом? Вряд ли. Она слишком горда, чтобы интересоваться делами теперь, когда от ее власти ничего не осталось. Но она продолжает помогать людям - делать то единственное, что еще может. Да, она не сдается. Несколько часов назад Алекос наблюдал обращенные к олуди Евгении взгляды: половина собравшихся в зале людей смотрела на нее с восторженной любовью, а вторая половина - с плохо скрытой враждебностью. Этим вполне хватало царя, всех затмевавшего собой, и им не нравилось, что появился еще один человек, столь же харизматичный. 'Она сумеет за себя постоять', - сказал себе Алекос. Сменил праздничный костюм на домашний и прошел в кабинет.
  Последние ночи он писал работу об электричестве, имея целью изложить свои знания об этой практически не используемой в Матагальпе силе и привлечь к ее покорению новых последователей. В своей лаборатории на берегу Гетты он получил постоянный ток и раздумывал над его практическим применением. Из рассказов Евгении он знал, что электричество может использоваться в быту и для связи; но от его экспериментов до электролампы было пока как от примитивного плота - парома через ручей до огромного, сложнейшего моста, что по его велению должен был в скором времени перекинуться через широкую реку. Создать проект грандиозного сооружения было несложно по сравнению с трудностями, возникающими на каждом шагу в работе с новой энергией. Не хватало материалов, не хватало знаний, а главное - помощников. Благодаря интуиции и опыту Алекоса эта работа продвигалась достаточно быстро, и все же он испытывал настоятельную потребность в команде специалистов. Рядом с ним трудились трое ученых-крусов. Это были одаренные и смелые люди, на лету подхватывавшие его идеи, но их было всего трое, в то время как масштаб работы требовал больше.
  Однажды поздно ночью, одеваясь, чтобы идти в лабораторию, он продолжал весело смеяться с Евгенией, фантазировавшей, как через два-три года в Шурнапале вспыхнут желтые электрические фонари, а из Рос-Теоры в Этаку отправится первый поезд. Эти фантазии будоражили Алекоса, они были как вызов, от которого он не хотел уклоняться. Но, заметил он, для воплощения этих идей нужен коллектив профессионалов, нужны сподвижники. 'Собери ученых, брось клич по всем странам, чтобы съехались пообщаться друг с другом, обменяться опытом, - предложила Евгения и произнесла незнакомое слово 'конгресс'. - Кто знает, может быть, где-то одиночки делают то же, что и ты, или кто-то уже пытался проводить подобные опыты, но отчаявшись бросил'. Через минуту она забыла свои слова и опустила голову на подушку, но Алекос продолжал раздумывать об этом. Идея с конгрессом была хороша. Он поручил Мальриму найти толкового человека, который смог бы успешно организовать подобное мероприятие. Мальрим такого нашел - молодого сотрудника дворцовой канцелярии по имени Тирнен, известного и уже надоевшего товарищам своей неуемной активностью. Он с энтузиазмом взялся за дело и обещал, что начальная подготовка к мероприятию будет завершена не позднее последнего месяца осени. Именно для конгресса Алекос и писал труд о своих экспериментах, упоминая параллельно сделанные им в ходе этих опытов открытия в химии.
  На рассвете он заглянул в спальню Евгении. Она еще не вернулась. В двухместном паланкине Алекос отправился в гарнизон. Солдаты жили в казармах, вытянувшихся длинными рядами параллельно стене дворца, а для офицеров были построены небольшие двухэтажные домики. Начальник царской гвардии Олес уже выяснил, о каком офицере шла речь, и провел носильщиков прямо к нужному дому. Не успел царь ступить на землю, как в дверях второго этажа появилась Евгения. Постояла вверху лестницы, приложив ладонь к виску, и стала медленно спускаться. На ней было все то же, уже помятое синее платье, обнаженная рука не отрывалась от перил, будто она боялась упасть. Темные распущенные волосы вспыхнули красным в первых лучах летнего солнца. Утомленным жестом она отвела их со лба, подняла голову, увидела Алекоса. Следом за Евгенией спускались ее девушки, такие же усталые и бледные. Он помог ей сесть в паланкин. Она упала на сиденье, голова бессильно запрокинулась.
  - Так плохо? - спросил он.
  - Плохо. Но я это сделала. Могу собой гордиться, - сказала она сухим серым голосом, глядя на улицу.
  - В чем дело? О чем ты думаешь?
  Она долго молчала, будто ей стоило большого труда разлепить губы.
  - Я думаю о том, правильно ли поступила.
  - Разве помощь человеку - это не то, что ты считаешь своим призванием? - спросил Алекос серьезно.
  Она стала говорить, все так же глядя в сторону.
  - Ночью я раздумывала о том, что ты сказал вчера, и вдруг поняла, что этот ребенок не должен был выжить. Если б не я, он не дожил бы до этого дня, а если б и дожил, то умер вскоре после рождения. Его мать тоже должна была умереть. Теперь они будут жить и родят еще детей, таких же хилых и больных, а те родят еще... Природа беспощадна к слабым, она их быстро убивает, но я - я их спасаю. В Ианте сотни и сотни людей благодаря мне живут и передают свои болезни следующим поколениям. Это ли - та помощь, которая действительно нужна? - она повернула голову, взглянула ему в лицо усталыми глазами. - Ты говоришь, через пятьдесят лет мир будет не узнать. Я была в том мире, к которому ты стремишься. В нем миллиарды людей, миллионы преступлений, тысячи болезней, о которых здесь и не слышали, и тысячи способов уйти от жизни в туман собственного бреда. Отсутствие трудностей делает людей слабыми. Лишения, опасности, тяжелые условия жизни закаляют и придают стойкости. Поэтому, помогая одному, я лишаю достойного будущего многих других. Да и ты стремишься к тому же - хочешь отнять у людей собственные ноги и дать взамен костыли. Сколько их было в том моем мире, этих костылей, самых разных, самых сложных, но они только лишают умения стоять самостоятельно...
  Носильщики остановились у северных ворот.
  - Мы поговорим вечером. Отдыхай, - сказал Алекос, выходя.
  В воротах его ждала коляска. Евгения махнула рукой - носильщики зашагали к ее дому.
  Она поела и поспала, сходила в баню и потом просто лежала на диванчике в гостиной, с конфетницей в одной руке и книгой в другой. Алекос пришел еще до ужина, удивив ее: ей не часто приходилось видеть его у себя два дня подряд. В одиночестве она обошлась бы без ужина, но теперь пошла вместе с ним в столовую, заново отделанную в золотистых и светло-зеленых тонах, с веселыми занавесками там, где при Райхане мрачно свисали в постоянном желто-красном свете ламп тяжелые шторы.
  - Вот что я хочу тебе сказать, Эви, - заговорил Алекос после ужина, когда они еще сидели за столом, допивая остатки мятного ликера. - Ты слишком серьезно ко всему относишься. Стоило ли всю ночь возиться с этой женщиной? Тем более, что ты не была уверена, достойна ли она этого. Могу предположить, что если б она действительно была достойна, ты вытащила бы ее с того света, даже если б пришлось самой измучиться до полусмерти. Догадываюсь, что ты во все вкладываешь столько сил. Я помню, какой увидел тебя впервые, - мне давно не приходилось встречать человека на таком пределе душевного истощения.
  Евгения растерянно смотрела на него, не зная, что сказать.
  - Для чего же дан мне этот дар, если я не стану использовать его по назначению? - спросила она наконец.
  - Что ты можешь знать о его назначении? Тебе всего тридцать лет. Ты учишься очень быстро, не могу это не признать, - сам я в тридцать лет и не догадывался, на что способен. Но ведь это только начало, - он откинулся на высокую спинку стула, пристально взглянул на нее. - Еще столько всего тебе предстоит постичь - возможность мыслью управлять тысячами людей, летать подобно птицам, видеть сокрытое! И вместо того, чтобы развивать свои способности, ты наизнос работаешь ради людей, которые этого не стоят. Когда Кафур сказал мне, что ты жива, - вспомнил он, - я попытался найти тебя и нашел спящей в лесу. Я заглянул в тебя и увидел одну лишь боль. Нужно больше ценить себя, Эви. Не ты для мира - мир для тебя!
  Она взглянула на него все с той же болью - неужели он думает, она так мало любила своих близких, что могла не горевать по ним? И сказала другое:
  - Но я умела летать. Это случилось давно, еще лет семь назад. У меня неплохо получалось - я летала над Киарой и над полями... Но решила, что это плохо сочетается с... с тем, в чем ты меня сейчас упрекаешь, и отказалась от полетов.
  Алекос едва не поперхнулся ликером.
  - О небо! - воскликнул он, поднимая к потолку глаза и руки. - Зачем ты столь щедро одарило эту женщину, которая вытирает о твой дар ноги? Ты дало драгоценность ребенку, а он закинул ее подальше и забыл о ней! Эви, когда я понял, что могу полететь, я десять лет ничем больше не занимался, ни о чем не мог думать, пока не облетел все континенты, не поднялся так высоко, что солнце и холод прожгли мне мясо до костей! Вот женщины, - продолжал он, силясь улыбнуться, видимо, пораженный до глубины души. - Может отправиться куда пожелает, открыть себе мир до самых дальних пределов - а вместо этого сидит в горах, оплакивая несколько лет своей бескрайней жизни...
  - Это моя жизнь, не твоя, - сказала она звенящим голосом, уже со слезами на глазах. - У меня был муж и царь - это было все для меня. Вся моя жизнь была в служении Ианте, и с твоим приходом она окончилась. Куда я могла уйти от Ианты?
  - Ну конечно, тебе же с первого дня твердили, что олуди приходят ради того, чтобы вытирать носы иантийцам. Эта страна - лишь часть мира, крохотная часть, и весь он лежит перед тобой, только протяни руку! Ты же много раз говорила мне о том, как хочешь увидеть неведомые земли. Значит, ты и сама понимаешь, что твоя судьба не прикована к Ианте.
  Он повел ее к креслу, стоявшему между окон. Евгения устроилась на его коленях, прижалась к груди, и густой голос загудел ей в ухо:
  - Давай представим, что я остался на Земле, чему я сам был бы очень рад. И ты жила бы в мире и покое в своей Ианте, лечила людей, привечала художников, радовала всех своею красотой и мудростью. Твой муж мирно почил бы в своем замке в седой старости, успев задолго до того передать бразды правления сыну. Тот еще прислушивался бы к твоим советам, но его жена и дочери посматривали бы на тебя косо, как многие наши дамы сейчас. Ведь несмотря на годы ты осталась бы такой же молодой и красивой, и с опытом твоя сила - а красота это тоже сила, я вижу это глядя на таких как ты и Айнис - только росла бы. Лет через пятьдесят-семьдесят тебя из зависти и страха прогнали бы из любимой страны. Или, может быть, тебе самой все настолько к тому времени прискучило, что ты с радостью ушла бы сама. Или, предположим и такое, ты взяла бы власть в свои руки и стала еще одним Процеро. Какой из этих вариантов ты сама себе готовила, будучи царицей?
  - Я не задумывала так далеко, - сказала она. - Не была уверена, что проживу очень долго. И потом, я рассчитывала развивать свои способности, только позже. А тогда у меня было слишком много обязанностей, и развлечений, и Хален... Мне не хотелось все это оставлять, а пришлось бы оставить.
  - Пожалуй, я слишком требователен. Пройдя через все это, мне теперь кажется, что это было легко и быстро, но на самом деле не так, - задумчиво произнес он. - Ты действовала по-женски неспеша и осмотрительно, тогда как я рвался в бой, то и дело расшибая лоб. Что ж, все правильно. Я никому не был ничем обязан, а на тебе с самого начала лежала большая ответственность. Тут еще и любовь, и простое человеческое счастье... Да, не стоит тебя судить. Ты все делала правильно. Могу лишь пожалеть, что не появился тут позже, не дал тебе времени...
  Она снизу вверх посмотрела на его тяжелый подбородок, на глаза, устремленные в неведомые дали.
  - А как ты попал сюда? Так же как я, через туман? Где и как это случилось?
  Он ответил не сразу, и голос его изменился, став глуше и тише.
  - Я был тогда в замке на горе, который сам построил, один. Вокруг на сотни стадий простирались горы, и никто не мешал мне работать. Себе в помощники я похитил нескольких человек из дальнего селения, приручил их и заставил исполнять черную работу. Они считали меня богом, вроде Зевса-громовержца, - в моих опытах постоянно что-то блистало и взрывалось... Бывало, я месяцами не раскрывал рта, а рабы исполняли мои мысленные приказы. Я был счастлив тогда.
  Алекос замолчал, притянул Евгению еще ближе. Она положила руку на его мерно вздымающуюся, твердую как камень грудь.
  - Однажды ночью в моем окне возник свет. Свет, от которого я давно отвык, будто звезда приблизилась к замку. Я увидел в комнате их и ощутил забытый восторг, как в детстве, когда они еще были ко мне добры.
  - Кто - они?
  - Те, кому многие тысячелетия молятся люди, забывая и искажая их подлинный облик. Ты не видала их? Очень высокие, много выше нас, дивные... Они смотрят мудрыми глазами и молчат, а ты слышишь их голоса внутри. Они разговаривали со мной, как я со своими рабами. Они сказали, что я в своей гордыне перешел все пределы, отведенные человеку на этой земле, и покусился на тайны, которые еще надолго должны остаться недоступны его пониманию. Поэтому, сказали они, было решено, что я продолжу свое дело в другом месте. Именно так сказали, не больше, не меньше. И вызвали туман. Я провалился в тот мир, который ты называешь иным, а очнулся от холода и воя волков, посреди заснеженной степи... Я пытался согреться, но внутри не было энергии. Хотел подняться в воздух, но не смог... Не почуял даже людей, что шли ко мне целый час по открытой равнине.
  В комнате долго висела тишина, тяжелая как тучи. Наконец Евгения пошевелилась, подняла голову с его груди.
  - Ты оказался человеком, одиноким в незнакомом мире. Но очень скоро ты стал первым здесь. Думаешь, они этого от тебя хотели?
  Алекос раздраженно передернул плечами.
  - Правила их игры мне известны, но я давным-давно отказался в ней участвовать. Все равно, чего они от меня ждут. Хотя, конечно, они не оставили выбора: только став главным здесь, я смог вернуться к своим прошлым занятиям. Власть, войны, богатство - это лишь способ достижения цели, а цель - знание.
  - Возможно, именно этого они и не хотят!
  - Если они читали в моей душе, то поняли, что остановить меня даже им не удастся. Я хочу воплотить все то, о чем ты рассказываешь, что в нашем с тобой мире появилось лишь через две тысячи лет. Я знаю, что могу это сделать.
  - Мой мир для тебя - лишь площадка для опытов.
  - Таких миров много, - засмеялся он. - Испортим один - найдем другой. И в конце концов сделаем какой-то из них красивым и счастливым!
  Она тоже засмеялась - невесело, тревожно.
  - Но тебе нужен наследник. Рано или поздно ты отсюда уйдешь, и кто после тебя останется?
  - Ни в коем случае! Я рад, что не могу иметь детей. Сама подумай, появление наследника будет означать, что всего лет через сорок мне придется передать ему власть. К этому времени я не осуществлю и половины своих планов, а новый правитель, не имеющий моего опыта, развалит все в несколько лет. А несколько детей - еще хуже, это обязательные склоки и новые войны. Нет, об этом и речи быть не может!
  
  29.
  Обычно Алекос просыпался и уходил задолго до рассвета, но сегодня слугам пришлось их будить. Они заснули всего пару часов назад. Их поединки в постели бывали подчас не менее неистовы и беспощадны, чем первая встреча, но здесь он нередко позволял ей одержать над собой верх и сейчас спал, совершенно измотанный.
  Лела поскреблась в дверь, шепотом позвала:
  - Госпожа! Госпожа Евгения!
  Евгения с трудом приподняла голову с подушки.
  - Уже восемь часов! Господин Бахтир говорит, в половине девятого у государя прощальный завтрак с островитянами!
  Дверь закрылась. Евгения повернулась к Алекосу, погладила по заросшему светлой щетиной подбородку. Он открыл глаза.
  - Через полчаса у тебя завтрак с островитянами.
  Одеваясь, он сказал:
  - Вот что я еще подумал. Помнишь нашу идею с ученым конгрессом? Затея эффективная, если правильно взяться за дело. Нашелся человек, готовый приняться за организацию этого собрания. Однако надежды на него у меня нет. Займись-ка конгрессом сама.
  - Я? - изумилась она. - Как я могу?..
  - Будет тебе серьезное занятие вместо того, чтобы лечить глупых женщин и сплетничать обо мне с Айнис. Ну, счастливо.
  Он ушел. Евгения недоуменно посмотрела на закрывшуюся дверь, откинула с лица спутавшиеся локоны, пожала плечами.
  Она подумала, что Алекос неудачно пошутил, однако уже через несколько часов прибежал помощник Бахтира с просьбой прийти в дворцовую канцелярию. Там Евгению встретил молодой Тирнен, тот, что занимался подготовкой к конгрессу. Она впервые услышала об этом.
  - Царь хочет дать вас мне в помощницы, - без обиняков сказал Тирнен. - У меня, честно говоря, и на основной работе хлопот невпроворот, а такое крупное дело в одиночку просто не осилить. Поэтому я считаю, надо нам с вами действовать вместе. Составим план, подготовим смету и начнем работать. Моя помощь вам необходима, поскольку формально все будет организовываться по моему распоряжению. Но и вы мне очень нужны, госпожа. С этим собранием ученых людей столько трудностей и непонятностей на каждом шагу, что у меня голова кругом! А вы ведь уже делали что-то подобное в Ианте, да и вообще у вас управленческий опыт побольше моего. Поможем же друг другу, - говорил он с кокетливой улыбкой молодости, сознающей свое обаяние.
  - Все это хорошо, и я готова вам помочь, - ответила Евгения. - Но есть одна трудность: я сама. У меня нет никакой должности. В каком качестве я буду организовывать конгресс? Меня же никто не станет слушаться!
  Тирнен лишь отмахнулся.
  - Великий царь изволил повелеть, чтобы этим занялись вы. А больше ничего не требуется! Распоряжайтесь.
  Евгении это не очень понравилось, но выбора у нее не было, и в любом случае она была довольна, что наконец появилось настоящее дело.
  Идею с конгрессом в ту ночь она предложила Алекосу спонтанно, просто потому, что вдруг вспомнила это слово. Сейчас же проведение такого мероприятия казалось ей само собой разумеющимся. Без угрызений совести удалось отмахнуться от мысли, что когда-то она сознательно запретила себе влиять на матагальпийскую науку. Признав победу своего соперника, Евгения тем самым признала его право изменять жизнь и мировоззрение людей, как он посчитает нужным. Если Алекос полагает, что Матагальпе пора шагнуть в двадцатый век, она поможет ему. Да, их взгляды во многом не совпадают, и ей бы не хотелось, чтобы Матакрус стал подобием промышленной Европы... Но как она может тому помешать?! У нее нет такой власти. Зато есть, оказывается, очень важное - влияние на Алекоса. Он прислушался к ее мнению, готов осуществить ее предложение и - о чудо! - доверил ей эту работу! Если она справится, его доверие возрастет. И тогда можно будет надеяться, что будущее они создадут вместе!
  В любом случае перемены уже не остановить. Не остановить, пока Алекос здесь, в Матагальпе.
  Теперь Евгения видела все свои ошибки. Прожив несколько месяцев в Шурнапале, рядом со своим бывшим врагом, она осознала, насколько оказалась беспечна. Ей следовало всерьез обеспокоиться сразу же, как только Бронк назвал нового шедизского царя - олуди! Нужно было вернуться в тот, второй мир, чтобы он дал ей силы летать и быть невидимой в этом мире. Тогда она тайком отправилась бы в Этаку. Увидела Алекоса, прочла его мысли и убедилась, что он опасен. Убила бы его. Да, его нужно было убить в первые же месяцы после взятия Этаки! Забыть о честности, в которой воспитали ее иантийцы, о доброте... о чем там положено помнить благородным людям? Он был как плесень, грозящая задушить выращенный ею цветущий сад. Как пущенная в карповый пруд щука. Нет, больше - он был словно метеорит, способный разрушить все по обе стороны гор! Его следовало любой ценой остановить на подлете! И сколько было способов это сделать! Убить его своими руками. Если б не хватило на это воли - усыпить и выкинуть в океан в сотне тсанов от берега. Ради такой угрозы стоило даже отправиться в океан самой, найти другую землю, пусть даже в десятке тысяч тсанов от Матагальпы, и перенести Алекоса туда. Пусть бы завоевывал другие континенты!
  Вот что следовало сделать. Евгения знала, что каждый из предшествующих ей олуди поступил бы именно так. Ликвидировал угрозу своему благополучию любой ценой. А теперь в том, что ее мир разрушен, виновата только она сама. В конце концов, можно было хотя бы официально встретиться с Алекосом, как она и предлагала однажды Халену. По крайней мере, такая встреча убедила бы ее, что они столкнулись с серьезным препятствием.
  Алекос правильно назвал ее ребенком. Она недостойна быть царицей, когда есть он.
  Но... Алекос ни разу не упрекнул ее за эти ошибки. Более того, он дал понять, что рассчитывает на ее поддержку. И Евгения понимала, что это значит: когда-нибудь она сможет встать рядом с ним. Вот чем отозвалось ее глупое благородство. Поэтому больше она не совершит промаха!
  Конгресс - это значит, что в столицу приедут ведущие ученые стран. Алекоса в первую очередь интересуют физики и химики. Однако почему бы не пригласить представителей других естественнонаучных дисциплин - астрономов, биологов? Это событие станет отправной точкой новой науки, так пусть оно будет по-настоящему масштабным!
  Несколько молодых чиновников столичной администрации, похожих на Тирнена своей инициативностью, вызвались взяться за дело, привлеченные скорее красотой и славой олуди, нежели профессиональным интересом. Оставив канцеляристу заботы об оформлении документов и финансовых хлопотах, Евгения с помощниками в три дня составила план первейших мероприятий. Затем встретилась с учеными коллегами Алекоса, побывала в нескольких научных институтах Рос-Теоры. Были составлены и посланы приглашения ведущим ученым Матакруса, Мата-Хоруса, Ианты и Шедиза. Определен список секций...
  Она была счастлива не столько занятию, которое будто вернуло ее в прежние времена царствования в Ианте, сколько тому, что вырвалась наконец из золотой клетки Шурнапала. Теперь почти каждое утро она отправлялась в поездки, порой за сотни тсанов: в новый камалондский технический институт, в старейшие крусские университеты, в больницы, даже на заводы. То и дело Евгения заставляла Тирнена готовить новые приказы. 'Государь это не подпишет, - возражал тот. - Он еще десять раз все перепроверит и изменит, я же знаю!' После этих споров Евгении приходилось по нескольку дней гоняться по дворцу и городу за Алекосом, который то выслушивал отчеты строителей моста в провинции Дароа, то инспектировал свои новые заведения, а по ночам пропадал в лаборатории. Порой ей казалось, что он и сам не рад, что дал ей поручение. Презрев его советы, она отнеслась к организации конгресса более чем серьезно, и то, что Алекос вначале представлял себе как однодневную встречу нескольких специалистов, воплощалось в жизнь как масштабное мероприятие, требовавшее все больше средств и внимания.
  Дел хватало. Она все реже виделась с Айнис, с которой прежде они были неразлучны. Та притворно сердилась и ревновала, но иногда выезжала в город вместе с Евгенией. Она была со всеми знакома, со всеми в хороших отношениях и этим помогала подруге разрешать многие проблемы. Две красивые дамы легко получали свое там, где даже самые высокопоставленные мужчины столкнулись бы с трудностями. Будь среди людей, с которыми Евгения была вынуждена сейчас общаться, бывшие военные, она не добилась бы быстрого успеха. Она знала, что те еще не забыли и не простили ей смерти своих соратников в иантийских горах. Но Алекос, сам хороший администратор, постарался ограничить своим солдатам путь к гражданским должностям. Для них остались армия и полиция - пожалуй, самые мощные структуры на сегодняшний день, которым хватало работы и в Матакрусе, и в остальных странах, в первую очередь в Ианте.
  Евгения с головой ушла в новую работу. Правда, дело тормозила занятость Алекоса, с которым ей приходилось советоваться и получать разрешение на очередные свои предложения. Попасть к нему на прием было непросто. Конечно, она один-два раза в неделю видела его ночью, но считала недопустимым решать рабочие вопросы в спальне. Поэтому, рисуя вместе с ним по ночам яркие картины будущей жизни, днем она ощущала себя всего лишь крохотным винтиком в сложнейшей государственной машине. В Ианте такого не случалось, там все было намного проще. И все же иногда Евгения ловила себя на мысли, что ей нравится - да, очень нравится ее сегодняшнее существование, и старалась убедить себя, что ей даже чем-то нравится неопределенность ее положения.
  - Я собираюсь к Зеркальному озеру на пару дней, - сказала однажды Айнис. - Моя служанка-старушка обещает, что хорошая погода простоит еще около недели. Надо этим пользоваться. Поехали со мной!
  - Мне нужно показать царю очередной отчет. Боюсь, только завтра смогу это сделать.
  - Ой, опять ты о работе. Оставь это на своего красавчика-канцеляриста, пусть он дышит пылью в приемных. И все равно господин Алекос раньше завтрашнего вечера не вернется из своей инспекции. Поехали, Эви.
  Евгения замялась. Тогда Айнис беззастенчиво прибегла к запрещенному приему:
  - Ты посмотри на себя, у тебя же жир на боках висит. И у твоего любимого Ланслота тоже!
  - Я сейчас обижусь! - предупредила Евгения.
  - Ну и глупо. Поедем верхом? Ах да, ты же у нас теперь важная дама и передвигаешься исключительно в карете с царским гербом!..
  - Ладно! - рассмеялась та. - Уговорила. Ланселот и впрямь застоялся, надо дать ему волю.
  Озера Зеркальное, Темное и Серебряное располагались неподалеку от города и принадлежали царю; отдыхать здесь имели право лишь несколько привилегированных семей. Дамы выехали верхом, но в сопровождении огромной свиты друзей и слуг - по-иному в Рос-Теоре было невозможно. Евгения боялась, что Ланселот на радостях будет хулиганить, но он вел себя хорошо. С тех пор, как он воссоединился со своей хозяйкой, с ним больше не было проблем, и он позволял чужим людям ухаживать за собой.
  Айнис, выглядевшая неженкой в своих пышных светлых одеждах, держалась в седле уверенно. Она взяла с собой восемнадцатилетнюю дочь, такую же русоволосую, голубоглазую и обаятельную, как она сама. Средний сын Мерианов служил в военном министерстве, старший работал у отца. Глядя на лицо Айнис с его неизменной кокетливой улыбкой, никто не подумал бы, что у нее уже подрастает внук. В эти дни она была озабочена подготовкой к свадьбе дочери, но даже хлопоты не могли помешать ей развлекаться.
  Бледно-голубое осеннее небо и лес отражались в воде. Изящные домики - еще одно творение Сактара - почти все время пустовали: все гуляли по берегам озера, наслаждаясь последними теплыми днями, которые осень отвоевала у наступающей зимы. Подруги проводили в седле долгие часы, объезжая озера и беседуя со своими кавалерами. Айнис пригласила с собой нескольких жен важных сановников 'из новых', как она выражалась, - хотела показать им, что такое утонченное общество, и научить хорошим манерам.
  Евгения сама не очень хорошо себе представляла, что есть изысканное общество. В Ианте основной задачей рассов была работа - военная и гражданская служба, управление предприятиями, выполнение поставленных Домом провинций планов. Отдыхали и развлекались они в домашнем кругу, а общие встречи случались лишь по большим праздникам. Да и отношения правителя с подданными были просты. В то время как правителей Матакруса отделяла от обычных людей бездонная пропасть, Хален знал по имени многих горожан и жителей придорожных населенных пунктов, по собственному желанию вступал с ними в разговоры, расспрашивал о делах и проблемах. Какой непринужденной была жизнь Евгении в Ианте! Когда ей требовалось повидать кого-то, она шла или ехала к этому человеку сама. Когда хотелось прогуляться, достаточно было сказать об этом, и через полчаса она могла отправиться куда угодно в компании всего лишь двух гвардейцев и одной-двух подруг. В Рос-Теоре о подобном невозможно было и подумать! Когда требовалось с кем-то встретиться, нельзя было пойти к этому человеку самой - дворцовый этикет требовал, чтобы сначала визит согласовали помощники. С тех пор, как она начала выезжать из Шурнапала, ее свита увеличилась еще втрое, а каждая прогулка с Айнис превращалась в настоящее шествие, занимающее целую улицу. Драгоценное время тратилось на сборы компаньонов и на разнообразные церемонии, без которых, по мнению Евгении, можно было обойтись. Однако Айнис считала, что все эти условности - непременный атрибут той изысканности, которой она требовала от окружения своей подруги.
  Дело кончилось тем, что Евгения вновь вынуждена была отдавать людям мысленные приказания для того, чтобы хотя бы ненадолго оставаться одной. Она не могла допустить, чтобы слуги стали ее хозяевами, как то нередко случалось со знатными крусскими дамами. Она желала держать все и всех под контролем, но на это уходило очень много сил, и ей просто необходимо было время от времени оставаться в одиночестве.
  ...Неожиданно начался сильный дождь. Люди с визгом и смехом бросились кто куда. Стоя на деревянной веранде, Евгения без слов отправила всех своих в ближайшую комнату, где они могли видеть ее, но не мешали. Шум ливня заглушил все звуки. Озеро потемнело. Ветер гнал по воде полосы ряби. Лес раскачивал верхушками деревьев, оставаясь у земли каменно неподвижным. Попрятались даже птицы, и всего через несколько минут все вокруг будто вымерло.
  Краем глаза она заметила движение на деревянной лестнице. Из-под пола один за другим выбирались тирьи, прижимаясь к ступеням и недовольно ероша шерсть в лужах, поднимались на веранду. Бурые грызуны, похожие на крыс, только крупнее и симпатичней, жили под домами, питаясь кухонными отходами, насекомыми и корнеплодами. Они с трудом поддавались приручению, однако людям особо не мешали, так что легко уживались с селянами. Дождь залил их обиталище под домом, спрятаться от воды было больше негде, и зверьки решились прийти к людям. Они расселись вдоль задней стены веранды, вылизываясь и недовольно поглядывая во двор, превратившийся в одну большую лужу. На Евгению тирьи обратили ровно столько внимания, сколько вообще удостаивались от них люди: 'Мы здесь ненадолго, тебе не мешаем, так и ты не мешай'.
  Во дворе показалась неясная в пелене дождя фигура. Подняв над головой сюртук, по которому отвесно били и отскакивали водяные струи, к дому бежал Капоэли - адъютант Алекоса. Он был сейчас в отпуске, и Айнис уговорила его поехать на озера вместе с женой. С топотом взлетев по ступеням, он приосанился, горделивым шагом прогарцевал к Евгении. Зверьки неодобрительно провожали его черными бусинками глаз. Заметив их, он цыкнул и топнул ногой. 'Нет!' - беззвучно приказала олуди. Капоэли так и окаменел, вытаращив глаза.
  - Ох, - сказал он, поняв, что ему не послышалось. - Прошу прощения, - и прошел в дом.
  'Вот и учи этих шедизцев хорошим манерам', - подумала Евгения. Впрочем, Каоса, супруга Капоэли, была к ней и к Айнис очень внимательна и впитывала тонкости придворного искусства как губка. Айнис ей симпатизировала. Евгения могла бы рассказать своей подруге, что в душе Каоса презирает их обеих и использует лишь до тех пор, пока они ей нужны. Но не говорила: это расстроило бы Айнис. Самой Евгении было все равно. Она теперь очень редко давала себе труд заглядывать в души окружающих ее людей. В этом было что-то недостойное, вроде нарушения прав человека, о которых здесь мало кто догадывался. И потом, вокруг нее было такое количество людей - каждый со своими мыслями, эмоциями, желаниями! - что она сошла бы с ума, пытаясь разобраться в этом шуме.
  - Мне кажется, есть прогресс, - говорила Айнис во время сборов домой. - У милых дам даже манера изъясняться поменялась, не знаю только надолго ли... Опять ты со своими вениками, Эви. Ты неисправима!
  Жадность к лекарственным травам у Евгении так и не прошла. Даже осенью она могла найти в лесах что-то полезное, и пока чужие слуги укладывали вещи и седлали коней, она следила за тем, чтобы ее люди поплотнее набили сумки ветками, которые она своими руками собрала на берегах озер. Наконец все было готово, сумки и корзины уложены, слуги забрались в повозки, Глар помог ей подняться в седло, и кавалькада двинулась к городу.
  - А способны ли вы, госпожа Евгения, решиться со мной наперегонки? - спросила Айнис.
  - Дорогая, тебе скоро сорок лет. Тебя дома внук ждет. Какие гонки?
  - Жестокая! Как ты смеешь мне такое говорить, да еще когда рядом наши подопечные? - вскричала Айнис, с хохотом бросила лошадь вперед.
  Евгения с веселым криком устремилась следом. Они далеко обогнали спутников. Гнедая кобылка оказалась неожиданно резва, и Евгения не спешила ее догонять. Внезапно Ланселот перешел с галопа на шаг и остановился. Седло поехало вбок. Едва успев спохватиться, Евгения оказалась на земле. Айнис спешила обратно.
  - Что случилось? - крикнула она, глядя на Евгению сверху вниз.
  Та присела рядом с седлом, взялась за одну подпругу, потом осмотрела вторую, показала Айнис.
  - Смотри.
  Оба ремня оказались аккуратно перерезаны почти на всю ширину, и только кончики растянулись - порвались во время скачки. Подъехали Глар и слуга Айнис, которому та велела никого не подпускать.
  - Небольшая авария! Сейчас мы вас догоним! - весело крикнула она спутникам. - А я еще заставила тебя скакать! Если бы мы ехали как обычно, ничего бы не случилось!
  - И так ничего не случилось. Погоди, не мешай мне.
  Прислонившись к боку Ланселота и закрыв глаза, Евгения мысленно обшаривала удаляющуюся толпу. Нет, человека, сделавшего это, здесь не было. Она подозвала Глара.
  - Кого из слуг недостает?
  - Не знаю. Их слишком много, я со всеми не знаком.
  - Немедля скачи за ними и постарайся выяснить, кого не хватает! Только не болтай лишнего, - распорядилась Айнис. - Эви, ты понимаешь, что это значит? Кто-то хотел тебя покалечить. Мало того, подозрение падает на меня. Если б я не заставила тебя пустить коня в галоп, тебе бы ничего не грозило!
  - Не паникуй. Я прекрасно знаю, что ты не имеешь к этому отношения.
  - Алекос же меня убьет!
  - Ему об этом знать необязательно.
  Айнис растерянно смотрела на подругу. Она была в отчаянии.
  - Ты не скажешь ему?
  - У него есть дела поважнее. Я сама разберусь. Не говори никому, ладно?
  - Я-то не скажу... Но мне это очень не нравится. Я ведь предупреждала тебя, что от 'новых' можно ждать чего угодно, даже такого старого трюка! Какой ужас, какой ужас! - все сокрушалась Айнис. - А если это кто-то из тех дам, что я пригласила? О небо! Как я буду смотреть в глаза царю?
  Слуга наконец принес другое седло.
  - Поехали, - сказала Евгения. - Успокойся пожалуйста, моя дорогая. Те, кто это сделал, не знал меня и Ланселота. Со мной ничего бы не случилось. Ты забыла, что меня не так-то легко выбить из седла?
  Она хотела заняться этим делом после возвращения в Шурнапал, но ее уже ждал в нетерпении Тирнен, сразу повез осматривать корпус медицинского института, который ему удалось получить под проведение конгресса. Потом Евгении пришлось отправиться в редакцию правительственной газеты, где отпечатали сигнальный экземпляр специального номера, целиком посвященного предстоящему событию. Вечером Алекос позвал ее на ужин и упрекнул за долгое отсутствие, а на следующий день она в течение нескольких часов знакомила его с ходом работ.
  Настал день, когда в Рос-Теору приехали первые гости.
  - Знаете, я, наверное, никогда не был так счастлив, - сказал Тирнен. - Но очень страшно. Осталась всего неделя, а столько еще не готово! Вы могли бы помочь? Мне нужно будет по нескольку раз в день разъезжать между Шурнапалом, лабораторией, гостиницей и институтом. Да еще проконтролировать своевременную доставку питания и для людей, и для лошадей. Да еще переводчики. И литература, которую никак не закончат печатать. И... И... И я уже не помню что еще, у меня вот здесь все записано, - он показал блокнот, распухший от вложенных в него бумажек. - Умоляю, госпожа моя, займитесь институтом!
  - А в твоем блокноте написано, что именно там еще нужно сделать?
  - Да, да!
  Он принялся торопливо перебирать листки. Евгения отобрала блокнот:
  - Хорошо, я все сделаю.
  О происшествии с Ланселотом она к тому времени забыла. Глар напомнил было, рассказав, что не смог узнать, кого из людей не оказалось на пути от озер в город, но она успокоила его и услала куда-то. Она и так знала женщин, которые ее ненавидели. Будь время и желание, постаралась бы выяснить, не они ли велели перерезать подпругу. Но ни того, ни другого сейчас не имелось. Нельзя заниматься глупостями, когда на носу важнейшее событие!
  Среди приехавших гостей были старые знакомые - иантийские врачи и биологи. Устроившись в гостинице и узнав, что их обожаемая олуди заведует подготовкой мероприятия, они сразу же пришли в институт, где она бегала между залом и кабинетами, следя, чтобы везде хватало мебели и письменных принадлежностей. Тирнен постарался: все было подготовлено на самом высоком уровне - и жилье, и питание, и темы секций, методические материалы, доклады...
  Следующие дни Евгения не видела Алекоса: он заперся в лаборатории и сутками работал там вместе с несколькими прибывшими учеными. Его трактат об электричестве был напечатан. Участники конгресса, даже те, кто никак не был связан с физикой, с интересом его читали. Правительственная типография напечатала еще десяток научных работ, авторы которых должны были выступить на конгрессе. Евгения очень хотела с ними ознакомиться, но свободное время появилось у нее только в последние дни конгресса, да и то она проводила его со своими старыми друзьями. Хорошо еще, что удалось поприсутствовать на нескольких диспутах и экспериментах, которые каждый день проходили в здании института.
  Она пришла и на заключительное заседание, после начала его, когда никого не осталось в коридорах, быстро прошла на верхний балкон, с которого было видно весь зал. Обычно в нем выступали с лекциями матакрусские профессора медицины. Но никогда еще ни один лектор не собирал здесь столько слушателей. Все пятьсот кресел были заняты, в проходах стояли стулья. С высоты Евгения видела множество голов: черных и русых, завитых и лысых, надушенных и растрепанных. Здесь были математики, физики, химики, астрономы, биологи из Матакруса, Мата-Хоруса, Ианты и Шедиза. Они общались на крусском языке, ко многим были приставлены переводчики. Все помещения института оказались завалены бумагами, стендами, макетами; Тирнен сбился с ног, в течение этих двух недель несколько раз доставая новые партии перьев, карандашей, готовален и прочих настольных принадлежностей. Целые поезда карет и колясок возили гостей в царскую лабораторию, на заводы и в учебные заведения Рос-Теоры. Гостиница простояла наполовину пустая, потому что многие участники конгресса сутками оставались в здании института, проводя опыты и дискутируя. Среди них постоянно находились преподаватели и студенты - хозяева здания, которые решительно отказались подчиниться приказу Тирнена покинуть его на эти две недели и даже послали прошение царю, умоляя разрешить им присутствовать на заседаниях. Это был успех - глядя со своего балкона на гудящий зал, Евгения вполне это осознала. Когда на трибуну взошел Алекос, его встретил гром аплодисментов.
  - Друзья мои, - сказал он. - Наша встреча здесь лучше всех слов доказала: время войн закончилось. Объединение стран дало нам возможность трудиться вместе и вместе вести науку к новым вершинам. Я шел к этой цели много лет, и многие из вас могли своими глазами убедиться, что моей главной задачей было и остается постижение тайн природы, овладение ее силами, о которых мы пока так мало знаем. Мы стоим лишь в начале этого пути, и от нас зависит, насколько труден и долог он будет. Я готов всемерно содействовать вашим научным изысканиям, чего бы они ни касались. Пообщавшись с вами, я убедился, что многие ведут важные исследования. Кто-то из вас получил предложение остаться в Рос-Теоре и присоединиться к моей работе. Кто-то получит от меня финансовую поддержку своих трудов. И думаю, что сами вы выиграли от этого общения даже больше, чем я. Вы увидели, что не одиноки и что вас есть кому поддержать. Вы нашли новых коллег. Я благодарен каждому из вас за этот важный для меня визит. Ну что ж, а теперь, - он обвел взглядом притихший зал, - давайте перейдем к итогам нашей двухнедельной работы. Приглашаю первого оратора, господина Лепсита Себариада, директора медицинского института - Дома Абима из Киары.
  Евгения с любовью смотрела на маленького, старенького Лепсита, самозабвенно размахивающего руками с трибуны, из-за которой едва виднелась его лысая голова. Он был счастлив. Только позавчера он в ее гостиной точно так же махал высохшими руками, рассказывая о непотребствах нового управителя Ианты, по сравнению с которым Кафур Рам казался образцом чести и достоинства. В это время к Евгении зашел царь. Лепсит никогда не был силен в дипломатии и в ответ на расспросы Алекоса рассказал всю правду, как он ее понимал: о ныне закрытых больницах, которые ему и его коллегам удавалось содержать даже во время войны, о тысячах людей, лишившихся крова и изгнанных со своих земель, умирающих в лесах и на городских улицах, о погибающих от голода ученых, медиках, архитекторах, художниках, которые оказались не нужны новой власти. Алекос его выслушал и распрощался, ничего не сказав; а сегодня утром прислал ему чек на большую сумму для хозяйственных нужд института и медицинских учреждений Киары.
  В эту минуту Лепсит не помнил ни о несчастьях иантийских врачей, ни о щедрости царя. Он говорил о результатах общения с матакрускими и шедизскими коллегами, сделанных ими открытиях и перспективах будущей совместной работы. Следом за ним на трибуну поднялся Али-Хазар, в последние два года полностью ушедший в тайны химии. Уроженец Островов, он присоединился к Алекосу, когда тот еще был правителем в Шедизе, и жил сейчас в Этаке.
  Евгения вышла с балкона, вернулась в Шурнапал, чтобы подготовиться к приему, на который царь пригласил всех участников конгресса. Она сшила для этого вечера новое платье, на которое ученые гости вряд ли обратят внимание, не такие они люди, - но которое Алекос непременно заметит. Он любит яркие, красивые вещи. Он редко делал ей комплименты, но взгляд, каким он окидывал ее новый наряд или прическу, значил больше любых слов. И уж конечно, больше самых громких слов говорили дорогие подарки, которые он преподносил ей с серьезным и торжественным видом. Вот и сегодняшний наряд - роскошное платье из золотистой парчи - она сшила специально под недавно подаренный им изумрудный гарнитур. Не в силах сдержать улыбку, она смотрела, как Лела застегивает пряжки туфель на высоком и тонком каблуке. Таких каблуков здешние модницы тоже отродясь не видали. Когда она впервые появилась в этих туфлях на публике, многие дамы позеленели от злости и едва не шипели ей вслед. А уже через несколько недель вся женская половина Шурнапала вдруг заметно подросла и обувщик Евгении купил загородное поместье.
  Вернувшись в институт - прием решили устроить тут же, - Евгения столкнулась в дверях с блондинкой, устремившей на нее вызывающий взгляд. Никресая Рам по-прежнему оставалась самой ярой ее недоброжелательницей. От природы она была русоволоса, как большинство шедизок. Но знакомство цивилизованных земель с кочевниками отразилось и на женской внешности: в моду вошли светлые волосы. Выразив свое мнение о наряде Евгении поднятием бровей и громким фырканьем, дама важно проплыла в двери. Не ее ли люди перерезали подпругу, подумалось Евгении. Никресая или кто-то из ее подруг - к примеру, супруга главного казначея, или начальника караульной службы, или та же Каоса, жена любимого адъютанта Алекоса. Вся эта дружная компания Евгению терпеть не могла, давала ей это понять и из кожи вон лезла, чтобы затащить царя к себе в постель. Он не особо и сопротивлялся. Ему нравились смелые, инициативные женщины, для которых любовь была не только супружеской, но и светской обязанностью. Евгения не позволяла себе обращать на это внимание. Она понимала этих женщин, использовавших единственное доступное им оружие. Они чувствовали, что со стороны Алекоса ввести ее в их круг было так же нечестно, как выпустить на утиный пруд лебедя. Пусть дуются, и сплетничают, и говорят за ее спиной гадости, пытаются переманить ее портных и парикмахеров, обращаются к колдуньям и колдуют сами в тщетной надежде лишить ее симпатии царя. Все равно один-единственный его взгляд, такой как в эту минуту, дает им понять, как мало у них шансов.
  Алекос смотрел на нее издалека, понимая, что подходить бессмысленно. Иантийцы окружили свою олуди плотным кольцом и говорили все разом. Евгения поклонилась ему, отвернулась, отвечая на чей-то вопрос. Возможность поговорить со своей царицей была для ее земляков дороже научных успехов.
  Прием закончился далеко заполночь. Алекос поцеловал ей запястье на прощанье.
  - Мы с коллегами только что придумали один крайне занимательный эксперимент. Боюсь, что вернусь из лаборатории не раньше, чем через три дня, - сказал он, направился к выходу, на ходу подзывая шедизских и матакрусских ученых.
  Присутствовавшие на приеме чиновники были огорчены. Многие дела застопорились из-за того, что государь вот уже три недели занимался одними только вопросами науки. Они надеялись завтра наконец получить его в свое распоряжение. Но отъезд Алекоса в лабораторию, да еще в компании десятка коллег, означал, что он не скоро вернется к государственным делам.
  - На три дня? - повторил Легори, стоявший неподалеку от Евгении вместе с четой Рамов. - Ну, значит, не меньше чем на пять, и то если взять лабораторию приступом! Господин даже мне никогда дверь не открывал. Шурнапал может сгореть, а он и не узнает!
  Попрощавшись с друзьями, Евгения вернулась домой. Несмотря на поздний час, спать не хотелось. Она велела расправить постель и, не раздеваясь, прошла в комнаты Алекоса. Возбуждение все еще не отпустило ее. Сладко ныла рука, на которой горел след его поцелуя. Успех конгресса, одухотворенные, светящиеся умом и радостью лица, разговоры, которые она слышала в эти две недели, - все говорило ей о том, что начинается новая, ни на что не похожая, интересная и потому несомненно счастливая жизнь. Она раздвинула стеклянные двери, вышла на террасу. Сеял мелкий холодный зимний дождь. Опустив обнаженные локти на мокрый мрамор балюстрады, она задумчиво глядела перед собой. Внизу во дворе сияли оранжевым светом фонари, не рассеивая, а лишь сгущая вокруг себя мрак. Дальше вставали призрачные громады зданий с желтыми и красными пятнами окон, которые казались такими уютными этой промозглой ночью, и неясно вырисовывались на фоне туч тонкие шпили. Вздохнул и опять замолчал ветер. По освещенной из кабинета балюстраде метнулась черная тень. Евгения обернулась. Алекос прислонился к двери и смотрел на нее.
  - Алекос? Что случилось? Почему ты вернулся?
  - Ты не рада? Ждала любовника?
  - В твоем кабинете? - засмеялась она. - Но что все-таки произошло?
  - В первую же минуту оборудование вышло из строя. До утра его точно не починят. Решил вернуться.
  Они долго целовались на террасе. Дождь все не переставал. Наконец он выпустил ее.
  - Иди к себе, только не раздевайся. Я сейчас приду.
  - Почему бы тебе не устроить выходной?
  - Как это - выходной? - не понял он.
  - Чтобы никто не будил тебя рано утром, никто не ждал днем. Чтобы мы куда-нибудь съездили вдвоем. А не хочешь со мной - отдыхай один.
  - А что, можно устроить, - сказал Алекос.
  - Завтра?
  - Нет, завтра мне все-таки надо в лабораторию. Через неделю, может быть.
  Она вернулась к себе, оставив открытыми обе двери. Устало повела плечами, подняла руки, вынимая заколки из волос. Прошла мимо зеркала, откуда глянула загадочная фея с мерцающим в полутьме лицом, с припухшими губами. Девушки уже разложили постель и, позевывая, обсуждали что-то в соседней гостиной. Евгения положила заколки на прикроватный столик и откинула одеяло. И взвизгнула от неожиданности: темно-блестящая извивистая тень скользнула по белой простыне в складки одеяла.
  Алекос и девушки вбежали в комнату одновременно, как раз в тот момент, когда Евгения скинула одеяло на пол и обнаруженная змея скрылась под кроватью. Девушки завизжали было, но царь глянул так, что все тут же примолкли. Он вернулся к себе, крикнул Олеса, начальника своей гвардии. Тот подошел с двумя офицерами. Они полезли под кровать и через несколько минут убили змею и поднесли царю. Это была болотная гадюка из западных лесов. Евгения знала последствия ее укуса. Ей стало нехорошо. Задрожав, она опустилась в кресло, испуганно следя за Алекосом.
  - Олес, найди их. Ты понял? - сказал он.
  - Найду, государь.
  Алекос бросил на нее сердитый взгляд и ушел, хлопнув обеими дверями. Олес повернулся к Евгении.
  - Мне нужно побеседовать со всеми вашими слугами, госпожа. По одному.
  - Устраивайтесь на втором этаже. Глар вам поможет.
  Гвардеец послал людей к воротам с приказом никого не выпускать, и после всю ночь допрашивал девушек, младших служанок, лакеев, носильщиков и швейцаров. Евгения в комнате допроса не присутствовала. Она всю ночь пила чай в гостиной, успокаивая перепуганную Лелу, которая вышла от Олеса сама не своя. Уже на рассвете тот принялся вызывать всех по второму разу. Она уже знала, что преступницу задержали у южных ворот, - сделав свое дело, та поспешила сбежать. Эту девушку Лела наняла месяц назад. Велев помощнице замолчать, Евгения долго сидела молча. Лела поняла, что она слышит все, о чем Олес и его офицеры говорят этажом ниже. Ничего не сказав, госпожа всех отпустила. Измученные слуги на дрожащих ногах разошлись кто куда. Наступало утро, ложиться спать было уже поздно.
  
  30.
  Алекос вернулся из лаборатории через пять дней, но дверь в его спальню оставалась закрыта. Евгения в тревоге ожидала, когда он ее позовет. Ее испугал не столько сам факт второго покушения, сколько реакция Алекоса. Причем злился он именно на нее. Об этом ей было известно от Олеса. Нет, телохранитель ни слова не сказал. Его поведение отражало настроение господина лучше зеркала. Олес стал небрежен в обращении с ней, при встречах поджимал губы, словно нехотя дарил редкие взгляды свысока.
  На третий день один из адъютантов сухим официальным тоном попросил ее зайти в кабинет Алекоса. Она пошла туда через двор и приемную.
  - Я выяснил все, что смог, - сказал Олес. - Девушке хорошо заплатили, чтобы она подложила змею в кровать и сразу же покинула столицу навсегда. Олуди не обнаружили бы ее далеко. Мы задержали ее у южных ворот. Заплатил ей один из младших чиновников канцелярии, а того подкупил дворецкий этого дома.
  Олес положил перед царем отчет. Алекос пробежал его глазами, увидел знакомые имена.
  - Я думаю, государь, он ни при чем, да и остальные мужчины тоже. Это женские склоки, и способ женский. Они на приеме узнали, что вас не будет несколько дней, и решили воспользоваться этим.
  - Да, - сказал Алекос. - Позови Евгению.
  Указал ей на кресло. Она села, хмуро глядя на него. Перед нею был незнакомый человек, с сухим неприятным лицом, с колючими глазами. Резко протянул бумаги, которые держал в руках. Евгения быстро просмотрела их. Невольно поежилась, зацепившись глазами за имена: ей не хотелось, чтобы Кафур, Капоэли и остальные понесли наказание за глупую ревность своих жен. Но попросить не успела. Неожиданно спокойным, пусть и холодным тоном Алекос сказал:
  - В первую очередь я должен пояснить: ты здесь не наложница, а моя гостья. Потому этих женщин будут судить по всей строгости закона, без скидок на традиционное право, и штрафом они не отделаются... - Евгения открыла было рот, но он нахмурил брови, и она промолчала. - Во-вторых, ты на суде присутствовать не будешь. Я освободил от должности управителя Ианты Масура Галиана, который не справился со своими обязанностями. У Ианты есть царица, пускай она управляет своими землями. Приказы об этом уже подписаны. Можешь и ты ознакомиться и подписать.
  Она так растерялась, что даже не прикоснулась к очередному протянутому листу.
  - Я не понимаю.
  - В нашу первую встречу я сказал, что у тебя больше нет власти в Ианте. А ты тогда так устала, что не разгадала мой блеф. Подумай, мне было бы невыгодно менять древние законы стран ради одной тебя. После смерти Халена и его сына ты одна оставалась их наследницей, и изменить это могла бы только твоя смерть или письменное отречение от трона. Так что ты все еще царица, Евгения. И тебе пора взяться за дело.
  Растерянность обернулась возмущением. Вот так? Теперь он прогоняет ее?!
  - Я не прогоняю тебя, - он угадал ее мысли, - но эти дикие выходки мне надоели.
  'Это выходки диких шедизок. В чем же я могу быть виновата?' - чуть было не воскликнула Евгения. Гордость не позволила - она промолчала, с вызовом глядя Алекосу в глаза.
  - Ты олуди, Евгения. Ты уже очень сильна, а в будущем можешь стать непобедима. Когда-нибудь наступит время, и все до единого склонятся перед тобою, и никто не решится даже подумать о том, чтобы причинить тебе вред. Но до этого еще очень далеко, а у меня нет ни возможности, ни желания оберегать тебя от дураков. Эта ситуация, - он кивнул на бумаги Олеса, - поставила меня в неудобное положение. Не хочу, чтобы она повторилась, а если ты останешься здесь, повторения вряд ли удастся избежать. Даже если б я приказал казнить их вместе с мужьями...
  Она так разволновалась, что вскочила с места, но не смогла ни уйти, ни подписать приказ.
  - Поэтому возвращайся в Ианту, где все до единого обожают тебя. Прежде ты была там олуди. Но быть царицей - совсем другое дело. Эти обязанности пойдут тебе на пользу. Полагаю, уже лет через пять мы сможем быть вместе.
  - Ты осознаешь, насколько оскорбительно звучат твои слова?
  - Не хочу тебя оскорбить. Хочу, чтобы все было предельно ясно. Ты нужна мне. Вместе мы добьемся всего, чего пожелаем. К тому же ты единственный человек, способный навести порядок в Ианте. У нас есть обязательства перед Островами, не забывай, да и твои ученые земляки теперь очень рассчитывают на нашу поддержку. Мне нужна богатая Ианта, госпожа Евгения, вы поняли?
  И она подписала бумаги.
  Еще до отъезда она вызвала к себе губернаторов провинций Киара и Ферут и ознакомилась с положением дел в Ианте. Радоваться было нечему. Рашил лежал на кладбище по соседству с Бронком, Маталан и Гамалиран выращивали овощи на своих виллах, остальные знакомые Евгении управители также отошли от трудов, и их места заняли шедизцы и крусы. Она пока не очень ясно представляла, с чего начинать и что делать с огромной страной, разоренной, потерявшей из-за войны и голода едва ли не четверть населения.
  И все же настал день, когда она попрощалась с Алекосом, расцеловалась с Айнис и села в карету.
  Когда копыта коней застучали по мосту, она раздвинула шторки на окне и не отрываясь смотрела, как мимо проплывает величавая река, как все ближе становится иантийский берег. Тучи над ним были свои, родные, и даже воздух показался Евгении не таким, как в Матакрусе. Это был воздух ее родины! Она вспомнила слова Алекоса, сказанные накануне: 'Не жди, что все будет просто. Твоя война еще не окончена, и вы с иантийцами теперь в разных лагерях'. Он был прав, как всегда, но она не боялась. Ей казалось, после всего, что было, она уже никогда не сможет испугаться... Алекос посмеялся бы над этим.
  Дорога была недавно отремонтирована, сады и виноградники готовились распустить листья. Проехали мимо пруда, покрытого тонкой расколотой пленкой льда, мимо знакомых таверен. Стройные кипарисы сопровождали дорогу, обозначали ее на много тсанов вперед. В селении, где Евгения иногда останавливалась прежде, на обочине ждали женщины с детьми. Она велела остановиться, вышла из экипажа и поговорила с ними, чувствуя щемящую сердце радость оттого, что беседует с простыми иантийскими крестьянками. Благословив их, поехала дальше...
  В Киаре, не обращая внимания на начавшийся снегопад, люди стояли вдоль улиц, как пятнадцать лет назад, когда она впервые вступила в столицу. Но теперь среди приветственных кликов слышались и другие. Мнения народа разделились: кто-то радовался возвращению олуди, кто-то кричал, чтобы приспешница врага убиралась прочь. Кое-где уже завязались потасовки, и в толпе замелькали синие мундиры полицейских. Евгения все равно с улыбкой махала рукой из окна кареты.
  Киара не побывала в осаде. Замок Фарадов сохранил славу твердыни, не взятой ни одним врагом. Правда, жители попытались сжечь город, чтобы он не достался шедизцам, но у них ничего не вышло. Евгения была рада этому. Ей было бы тяжело видеть разрушения на любимых улицах. Замок пустовал; прежние управители предпочли занять один из царских домов в городе. Но по приказу Евгении здесь готовились к ее приезду. Бесшумно раздвинулись окованные бронзой ворота. Не дожидаясь, пока они распахнутся во всю ширь, Евгения выскочила из экипажа, быстрым шагом пошла вперед, стягивая перчатки. Потянула тяжелую створку. Уверенно пересекла двор, оставляя цепочку темных следов на тонком слое снега. Со всех сторон ее окружили знакомые лица, и слух не сразу настроился на прежний лад - голоса казались непривычно высокими, щебечущими. Повара, слуги, конюхи, швеи, караульные - здесь были почти все, кого она знала: касались ее руками, что-то восклицали, спрашивали и перебивали друг друга. 'Я ждал тебя, госпожа, я верил, что ты вернешься!' - без остановки твердил дрожащий от рыданий голос Махмели.
  Вместе с ними она оказалась в Большом зале, на несколько минут замерла, разглядывая каменные стены со старыми красно-синими царскими вымпелами, узкие окна, столы и стулья - все то, что, ей думалось, она забыла за два с половиной года. Неужели всего два с половиной года? Ей казалось, прошла целая жизнь!
  Веселые и плачущие голоса смолкли. Бегающие по залу люди превратились в неясные тени, и другие тени, яркие, будто живые, выступили из-за них. Вот в кресле Сериада, в любимом, фисташкового цвета платье, с неизменной улыбкой в уголках губ. Напротив замер Венгесе, не сводя с царевны преданных серых глаз. Застучали по лестнице каблуки - со второго этажа сбежал молодой, стройный, белозубый Пеликен с лютней в руках... От камина обернулся сребробородый Бронк в безупречно сидящем мундире. Весело улыбнулся Нисий, и Эвра с Алией бросились ей навстречу, раскинув руки... И только ее мужа не было среди призраков, слишком глубокой была до сих пор эта рана.
  Горло перехватило. Евгения оперлась обеими руками о стол. Для слез было уже слишком поздно. Оставив на столе перчатки, она стала подниматься по лестнице в спальню. Никто не пошел за ней следом.
  В комнате было убрано и пусто. Запах Халена давно исчез отсюда. С тяжелым сердцем она остановилась у кровати. Ей хотелось открыть шкафы и достать его одежду, обнять свою любимую подушку, устроиться у туалетного столика, за которым она когда-то сидела, в то время как Хален брился у окна. Но она боялась шевельнуться. Каждое движение усиливало тоску, что обрушилась на нее, стоило переступить порог замка. Так она стояла, оглядываясь и мысленно разговаривая с родными людьми.
  На лестнице послышались нетвердые шаги, остановились у приоткрытой двери.
  - Зайди, Ханияр! - позвала она.
  Тяжело ступая, он вошел, сел на стул. Евгения опустилась на колени рядом, прижала ко лбу его холодные слабые руки. Ханияр стал ниже ростом, еще больше похудел, а его борода еще больше побелела. Ему было под восемьдесят, он все еще оставался первосвященником, сохранил горделивую осанку и тяжелый взгляд. Но она видела, что он устал, очень устал и живет лишь в ожидании дня, когда духи смилостивятся и заберут его к себе.
  - Ты пришла все-таки, Евгения.
  Она заплакала.
  - Разве могла я не прийти?
  - И что же теперь? - спросил он, глядя на нее со своей всегдашней суровостью. - Ты уходила отсюда как жена царя, а вернулась наместницей завоевателя. Чьим именем ты будешь править здесь?
  - Его именем, - ответила она твердо. - Я его посланница.
  Ханияр осторожно вынул из ее ладоней свои, встал и подошел к окну, за которым еще кружились редкие снежинки.
  - Народу будет нелегко это принять, да и мне тоже. Как же так, Евгения? Разве ты не прокляла его? Разве он не разрушил все, что ты создавала? Разве...
  Посмотрев на нее, он замолчал. Она все еще плакала, но на лице не было ни извинений, ни сомнений.
  - Помнишь, ты говорил мне когда-то, что все проходит и нужно быть готовым к потерям? А еще ты говорил, что, как ни жаль нам старое, новое все равно с боем возьмет свое. Так и случилось. Я думала, ты поймешь это. Вспомни, ведь это именно ты первый из нас признал, что он олуди!
  - Я уже не в том возрасте, чтобы приветствовать новое, - промолвил он. - Я хочу умереть в старом, привычном мире.
  - Алекос создает империю. С общими законами, одним народом, одинаковыми целями. Он прав. Мы не смогли бы остановить его, даже если б он не был прав, но он поступает верно. Все наши с тобой потери и беды - как разорванная оболочка нового, которому стало в ней тесно. Будущее вырвалось из нее, и его уже не остановить. Я думаю, рано или поздно оно пришло бы таким или почти таким, даже если бы Алекос не появился в нашем мире. Мне было нелегко это принять, Ханияр, но я отныне верю ему и буду поддерживать его во всем.
  Он долго смотрел на нее.
  - Да! - сказал он наконец. - Если ты - ты! - так говоришь, значит, он действительно прав. Я не понимаю вас и, наверное, до конца своих дней не пойму, но мне придется поверить тебе на слово.
  Евгения снова взяла его за руку.
  - Мне будет сложно доказать это остальным. И я бы хотела, чтобы ты в этом был на моей стороне.
  - Сделаю, что смогу. Меня не зовут уже в Совет, сегодняшним правителям нет дела до духовного здоровья народа. Наши храмы не так полны, как прежде, но я постараюсь тебе помочь.
  ***
  Через две недели Евгения собрала Совет.
  Во дворе Дома провинций было не протолкнуться между экипажами. Она позвала не только губернаторов, министров, старых и новых крупнейших землевладельцев, но и управителей всех городов с населением более десяти тысяч человек, владельцев больших предприятий, влиятельных священнослужителей и военных начальников. Такое количество важных персон прежде можно было увидеть в Киаре разве что на царских свадьбах или похоронах. В приемном зале составили кругом столы, собрали со всего здания стулья и кресла.
  Она своим привычным решительным шагом прошла к председательскому месту, оглядела кольцо знакомых и новых лиц. И повторила то, что сказала Ханияру:
  - Я правлю здесь не только по праву наследницы Фарадов, но и как посланница великого царя Алекоса. Он велел мне вернуть Ианте былую славу и богатство, и вместе с вами я это сделаю. Не ждите, что можно будет работать и жить так, как вы работали и жили при Масуре и Кафуре. Я знаю эту землю и этих людей, знаю, на что они способны. Я помню, какой была Ианта шесть лет назад. Она станет такой же и еще лучше. Тем из вас, кто этого не хочет, придется покинуть страну, обещаю это.
  Многие потом говорили, что ощутили во время речи царицы Евгении тот же трепет, какой охватывал людей в присутствии великого царя. Она действительно приложила немало сил, чтобы ее слова навечно отпечатались в мозгу слушателей. Она многое переняла у Алекоса и дала понять всем, что не намерена отступать.
  Восстановить разрушенное было сложнее, чем строить; вернуть утраченное доверие народа - труднее, чем впервые его завоевать. Она часто повторяла себе любимые слова Алекоса: 'Время на нашей стороне'. Время уже не спешило, как раньше. Оно тянулось медленно, каждая минута была дорогой, как тяжелый золотой слиток. Однако они все же проходили, эти минуты, складываясь позади в недели и месяцы и оставляя след в виде вновь отстроенных городских жилых кварталов и селений, больниц и школ, магазинов и фабрик. Многое нельзя было вернуть просто потому, что не хватало мужских рук, но Евгения старалась изо всех сил.
  Ее вновь коснулось благословение неба. Это стало понятно уже весной, когда люди впервые с довоенных времен запели гимны, приветствуя несущих тепло птиц. На пережитые испытания природа отреагировала так, как она всегда реагирует. Согнувшись под ударами стихий, она очень скоро взяла свое. Возрождение природы счастливо совпало с возвращением олуди. Весна в этот год пришла ранняя и дружная. Все быстро пошло в рост. Проснулись сады, прижились и устремились кверху саженцы, и вскоре вся Ианта утопала в кипени цветущих деревьев. Траву не успевали косить, и крестьяне по многу раз в день возносили благодарственные молитвы - теперь скот не останется голодным! Уже в начале лета повсюду зеленели завязи на яблонях, вызревал под горячим солнцем виноград, садовую ягоду не успевали собирать, воздух гудел от насекомых, и везде - над полями, озерами, дорогами, городами - с оглушительным писком носились тысячи ласточек. Одно это удачное лето почти полностью вернуло Евгении утраченный авторитет.
  Скоро она нашла Эвру, а Лива и Ашутия вернулись сами и привели детей. В замке снова зазвучали веселые юные голоса. Приехала Сериада, привезла Алию и ее мужа - дальнего родича Джед-Ара. Все вместе они съездили в Дафар и перевезли в Киару прах Халена, Нисия и Венгесе. Евгения не пожалела времени, побывала и в горах, чтобы почтить память Пеликена и остальных своих друзей. И она по-прежнему принимала участие в молениях вместе с Ханияром, ездила по всей стране и даже посетила гарнизон на Фараде, где теперь уже шедизские солдаты продолжали отражать набеги дикарей.
  Оказалось, после смерти Халена и все то время, что Евгения считала себя подневольной гостьей Шурнапала, царские земли и предприятия продолжали принадлежать ей. Этого обмана она долго не могла простить Алекосу, но пришлось смириться, как она смирялась со многим до того. Теперь ей нужно было мало. Она брала из доходов лишь столько, сколько требовалось для ее богатых нарядов и содержания замка, а все остальное уходило на поддержку обедневших иантийцев. Война и ее последствия все спутали, все перемешали. Бедные разбогатели, а достойнейшие люди оказались беззащитны перед бедами. Половина поликлиник, когда-то с таким трудом организованных, стояли пустые, потому что врачи подались в торговлю или в сельское хозяйство. Прежние управители передали детские дома под казармы. Число сирот многократно выросло. Стоимость денег упала, да у тысяч людей их просто не было. Евгения писала длинные письма в Рос-Теору и внимательно прочитывала советы Алекоса. Пользуясь его доверием, она убрала всех, кто ей не нравился, и вернула к власти своих людей. Маталан, постаревший и растерявший надоедливую самоуверенность, стал ее ближайшим помощником.
  Она возродила состязания Большого круга и ранней весной присутствовала на первых скачках вместе с Сериадой и Алией, тоже одетыми в черное с серебром - цвета клуба 'Черный всадник', как и положено членам семьи Фарадов. Его старейшина Нетагор не только ничего не потерял в смутные годы, но и стал еще богаче и снова прочил победу в круге своему скакуну. Сами собой стягивались в Киару певцы и музыканты, а Галькари, поразив Евгению до глубины души, прислал ей в дар величественное полотно, которое он с присущей ему торжественностью поименовал 'Весна 2765 года. Возрождение земли'.
  Дважды в год Евгения проводила несколько недель в Рос-Теоре. Царь каждый раз предлагал ей остаться еще, откладывал дела и развлекал ее. Она была привязана к Алекосу, но все же без сожаления возвращалась домой.
  Чем глубже вникала Евгения в проблемы, чем чаще обращалась к документам прошлых благополучных лет, тем яснее ей становилось, что Алекос лишь ускорил наступление следующего этапа развития Матагальпы. Задуманное им объединение стран началось как минимум за сто лет до того. Все они, даже далекая бедная Галафрия, были накрепко связаны друг с другом цепями взаимных интересов и обязательств. При сохраненной политической независимости их экономика уже срослась в одно целое. Это не могло не отразиться рано или поздно на власти. Даже без олуди Алекоса несомненно последовали бы потрясения и конфликты, как внутренние, так и между государствами. Быть может, процесс объединения занял бы не одну сотню лет и в конечном итоге привел бы к большим потерям, чем те, что случились благодаря великому царю.
  Даже сейчас Евгения не была уверена, что попытка Алекоса окажется первой и единственной. Он и сам не был настроен оптимистично. Столь масштабные перемены невозможно удержать раз и навсегда. Еще будут откаты в прошлое, возвращение к феодальной раздробленности и междоусобным войнам. И все же его заслуга была огромна: он открыл миру глаза, заставил его взглянуть на себя по-новому. Мир уже никогда не будет прежним! Евгении и жаль было прошлого, и хотелось верить в прекрасное будущее. Но как верить, когда знаешь, каким стало это будущее для другой цивилизации? Вспоминая земной двадцать первый век, она испытывала страх. Она не хотела повторения старого сценария. Алекос успокаивал ее, говоря, что этот сценарий может и не повториться, что жители Матагальпы не имеют ничего общего с европейской цивилизацией и потому здесь осуществится некий иной путь развития. К тому же, говорил он, и в ее мире все еще могло измениться к лучшему. Она и соглашалась, и не соглашалась с ним - ведь он-то, первый в этом мире, был европейцем до мозга костей! - и при всей своей преданности старалась предостеречь его от ошибок.
  
  31.
  Зимой 2766 года управители стран съехались в Шурнапал на итоговое заседание Совета.
  Последние две зимы были теплыми и более сырыми, чем раньше. Дворец мок под дождем. Бассейны и каналы разлились, носильщики паланкинов шлепали по глубоким лужам. Бахтир прятался от царя, каждую минуту боясь упреков, и подгонял рабочих, ремонтирующих ливневую канализацию.
  Гарли уговорил старого друга Нурмали поселиться в своем доме, и в Дом приемов оба ввалились подвыпившие и благодушные. До начала заседания оставалось полчаса. Ждали Евгению, которая еще была в пути.
  Стемнело. Бесчисленные факелы и лампы отражались в полированной поверхности овального стола. Министры, чиновники и военные расхаживали по залу, собирались в кружки, переговаривались и смеялись. У всех было хорошее настроение. Алекос тоже улыбался, но время от времени барабанил пальцами по бумагам, недовольно посматривая на часы.
  К стоящему у дверей Мальриму подбежал Глар, сказал что-то и сразу же ушел обратно в дом царицы. Мальрим направился к столу.
  - Госпожа Евгения приехала, государь. Сейчас придет.
  Царь кивнул. Мальрим поднял руку.
  - Господа! Господа! Прошу садиться! Через десять минут начнем Совет.
  Мужчины рассаживались, со стуком передвигая стулья и откашливаясь. У стены, поближе к своим начальникам, устроились секретари, адъютанты и пажи. Был здесь и Капоэли, прощенный царем. Несмотря на два прошения об отставке, остался на посту губернатор Кафур и сейчас со своим обычным серьезным видом перекладывал бумаги, возмущенно косясь на шумного Гарли.
  Алекос еще раз поднял глаза к висящим между окон часам. Было три минуты пятого. Швейцар распахнул двери. Как была в дорожном платье и тюрбане, Евгения быстро прошла к столу, заняла последнее свободное место. Хмуро посмотрев на нее, царь открыл Совет.
  Проговорили три часа. Слуги неслышно приносили и уносили чай и закуски, меняли лампы. Адъютанты и секретари начали зевать и потихоньку, один за другим, выходили из зала. Гарли и Евгения долго спорили: она настаивала на сокращении числа полицейских в Ианте, он не уступал. Напротив Нурмали убеждал Камакима Мериана в необходимости налоговых послаблений для Галафрии. Алекос, одним ухом прислушиваясь к ним, обсуждал со своими генералами возможные меры к прекращению войны с дикарями. Евгения умолкла, исчерпав все аргументы. Только тогда он внимательней присмотрелся к ней. Она была бледна и осушила уже четвертую чашку чая.
  - Госпожа моя, ступайте-ка домой, передохните, - сказал он. - Мы здесь проговорим еще долго. Ужин назначен на девять, надеюсь вас увидеть и продолжить беседу.
  Она тотчас же с явным облегчением покинула зал. Последний раз они виделись всего три месяца назад, он знал все иантийские новости и потому позволил ей - единственной женщине в Совете - ненадолго отлучиться.
  Не прошло и десяти минут, как Глар опять вызвал Мальрима к дверям. Выслушав молодого человека, тот подошел к Алекосу и что-то быстро зашептал. Прервав очередной доклад, царь поднялся.
  - Продолжайте без меня, господа. Я вас покину ненадолго. Господин Рам, замените меня.
  Оставшись одни, члены Совета недоуменно переглянулись между собой.
  - Что ж, продолжим, - важно сказал Кафур.
  ***
  Евгения понимала, что не успевает, видела, что ее люди волнуются больше нее самой, - великий царь не любит опозданий! - и все же запретила спешить. Экипаж медленно катился по дороге, разбрызгивая мутную воду луж. Вода стучала по крыше, вода плескалась под колесами, блестела озерцами в полях, капала с деревьев. Ее уже тошнило от воды, и она с тоской вспоминала снег позапрошлой зимы. В Рос-Теоре тоже все отсырело насквозь, поблекли золотые статуи, посерели белые стены. На карнизах уныло ерошили перья голуби. Было без семи минут четыре часа, когда она пересела из кареты в паланкин в воротах Шурнапала, и две минуты пятого, когда спрыгнула в лужу в царском дворике, понимая, что придется идти не налево, в сухое тепло своего дома, а направо, сразу на Совет. Алекос встретил ее недовольным взглядом, отвернулся, наказывая этим за опоздание. Ей казалось, она больше никогда не сможет смотреть на воду, но почти сразу же захотелось пить.
  Чем дольше Евгения оставалась за столом, тем сильнее ей хотелось в свою спальню, но она продолжала слушать и говорить. Алекос все-таки заметил, что ей нехорошо, и позволил уйти. Мечтая о теплой мягкой постели, она дошла до дома и ступила уже на лестницу, когда ее вдруг совсем замутило. Вышедший поздороваться кондитер подхватил ее на руки. Лела кинулась за царским врачом Хойресом, а Глар поспешил предупредить царя.
  Алекос поднялся на третий этаж, без спешки вошел в гостиную, где собрались все девушки Евгении, кроме Лелы, которая была в спальне с госпожой. 'Нельзя, нельзя, у нее врач!' - наперебой заговорили они. Он нехотя отошел от двери, встал у окна, заложив руки за спину. Одна из служанок заглянула в спальню сказать о нем Хойресу. Молодой врач вышел через несколько минут, велел всем удалиться. Служанки посмотрели на него с большим неодобрением. Алекосу пришлось повторить приказ, только тогда они по одной неохотно ушли.
  Доктор выглядел смущенным, а в его голосе зазвучали даже какие-то, как показалось Алекосу, наставнические нотки.
  - Госпожа ненадолго потеряла сознание от слабости. В последнее время она не очень хорошо себя чувствует.
  - Она не писала мне об этом...
  - И это понятно. В ее положении опасно волноваться и волновать других.
  Алекос не сразу понял, а поняв, изумился и вопросительно посмотрел на Хойреса. Тот кивнул.
  - Срок чуть больше трех месяцев, - сказал он. - Состояние ее неважное, как мне кажется, в первую очередь потому, что она очень переживает... из-за вас.
  Алекос долго смотрел в окно на стекающие по стеклу капли дождя.
  - Но как же так, Хойрес? Это ведь невозможно ни для меня, ни для нее.
  - Но оказалось возможно для вас двоих.
  Ему вспомнилось все, что он говорил когда-то Евгении по этому поводу. К его удивлению, досада была не так велика, как он ожидал. Снял драгоценный перстень с руки, вложил в руку Хойреса.
  - Не говори пока никому. Хотя ее женщины наверняка все поняли. Но все равно не говори.
  Его встретили лихорадочно блестящие глаза. Бледность Евгении прошла, сменившись ярким румянцем. Поправив одеяло, Лела вышла. Он присел на край кровати, погладил маленькую горячую руку. Она не сводила с него тревожного взгляда.
  - Ты мне веришь?
  - О чем ты говоришь? - сказал он, наклоняясь к ней с поцелуем. - Почему ты не сказала мне сразу?
  - Я никому не сказала. Даже Лела узнала только сейчас. Я так долго не верила, не могла поверить... И так боялась потом... Всего боялась, даже того, что мне это только показалось... Ты мне веришь? - спросила она еще раз.
  - Ну что ты? О чем ты спрашиваешь? О чем ты думаешь? Ведь это - еще одно доказательство твоей верности, разве не так?
  Она с облегчением откинулась на подушки. Тут же приподнялась снова:
  - И что теперь?
  Алекос засмеялся.
  - А как ты думаешь?
  - Не смейся! Я помню, как ты говорил, что наследник тебе не нужен.
  - Да, похоже, боги опять подставили мне подножку.
  Они смотрели друг на друга, и глаза их говорили больше, чем любые слова. Но Евгения все же продолжила:
  - Все в твоих руках, как всегда.
  - Ты с ума сошла, - сказал он, коснулся поцелуем сухих горячих губ. Поднялся. - Подожди минуту.
  Ушел к себе, вернулся с хрустальной чашей, в которой лежали серебряные кольца.
  - Не так я планировал это сделать. Но, может быть, так как сейчас даже лучше.
  Снова сел у кровати, протянул ей чашу.
  - Ты выйдешь за меня замуж, Евгения?
  Она засмеялась и заплакала, кивнула.
  - Я выйду за тебя замуж, Алекос!
  Через несколько минут она сказала:
  - Все-таки бестолково получается. Спешить со свадьбой нам нехорошо. Но даже если поспешить, все равно будет невеста с животом. Не по-царски.
  - Олуди не ходят старыми путями, - ответил он. - Как мы сделаем, так и будет правильно. Не беспокойся ни о чем. Сшей себе самое красивое платье без пояса и закажи самые роскошные драгоценности.
  - Вот эти - самые роскошные, - улыбаясь сказала Евгения, примеривая кольцо с именем Алекоса.
  - Значит, так, - сказал он вместо прощания. - В Ианту больше не поедешь. Хочешь командуй отсюда, хочешь поставь вместо себя кого угодно, хоть своего любимца Маталана.
  Евгения засмеялась.
  - Как прикажешь, повелитель!
  Члены Совета успели соскучиться и вместо того, чтобы работать, доедали остатки пирожных.
  - Так, - снова сказал Алекос как можно строже, оглядывая стол, по которому словно прошлась неприятельская армия. - До ужина осталось недолго, давайте тогда уж и продолжим заседание. А пока предлагаю выпить за здоровье госпожи Евгении, которая неважно себя чувствует и не сможет к нам присоединиться. Мальрим, здесь найдется коньяк?
  - У меня все найдется, государь, - отозвался второй распорядитель, щелкая пальцами.
  Не прошло и пяти минут, как на столе появилось несколько запыленных бутылок.
  Пока разливали коньяк, Нурмали все приглядывался к царю, угадывая что-то значительное за его взволнованным лицом. Наверное, сила олуди каким-то образом в эту минуту передалась ему, иначе почему он, когда все взяли бокалы, поднял свой как можно выше и воскликнул:
  - Выпьем за здоровье госпожи Евгении и за род великих царей Матагальпы!
  Остальные придержали бокалы, в который уже раз за день удивленно переглянулись. Алекос улыбнулся, протянул руку, чокаясь с Нурмали. Никогда еще стены Большого зала не слышали такого дружного и оглушительно громкого крика 'Ура'!
  
  Эпилог
  Железнодорожную ветку, соединившую Рос-Теору и Камалонд, достроили летом 2791 года. Посмотреть на отправление первого поезда собралось несколько тысяч человек. Списки путешественников согласовывались за полтора года. Вагона было два: с богато обставленными салонами, коврами, шторами, электрическими люстрами и красавцами-официантами. Это был царский поезд, а другой пассажирский состав, который с завтрашнего дня должен был начать курсировать между городами, дожидался своей очереди на запасном пути.
  Пропустив вперед великого царя и царицу, правитель иантийский и шедизский Астис устроился во втором вагоне. Его сразу же окружили шумные друзья. Раздался требовательный голосок его дочки, желающей к Эви, и няня повела девочку в первый вагон. Евгения посадила внучку на колени, прислушалась к шипению, а затем и тревожному крику гудка. Вагон вздрогнул, тронулся, остановился и тронулся снова.
  - Как на корабле! - закричала девочка, глядя на проплывающие за окном лица.
  Алекос сам вытащил пробку из бутылки, разлил пузырящееся вино.
  - За нашу очередную победу!
  - За тебя, мой царь!
  Его смеющиеся глаза оглянули жену. Он давно уже к ней не приглядывался. Она мало изменилась за двадцать с лишним лет, даже, пожалуй, стала еще красивее, если только это возможно. Он с интересом спросил себя: каково женщине чувствовать себя молодой и сильной в шестьдесят без малого лет? На нем продление обычного срока человеческой жизни никак не отразилось. Он всегда был слишком занят, чтобы беспокоиться об этом. Но у женщин иная психология, и, пожалуй, Евгении непросто сочетать естественную в этом возрасте заботу о детях и внуках с требованиями нестареющего тела. Она выглядит ровесницей своей невестки, и никто не смеет подсказать внучке, что великую царицу следует называть бабушкой. Для той она просто любимая Эви. Алекос перегнулся через стол, поцеловал свою Эви в щеку, несказанно удивив ее.
  - Да, ты очень рад, - сказала она.
  Распахнулась дверь. Появился Астис, решительным жестом отмел попытки товарищей проникнуть в салон следом. Он был высок и светловолос, но глаза на лице с узнаваемым гордым профилем были светло-карие, материнские.
  - Железнодорожный мост через Гетту будет достроен к зиме, государь. И я очень рассчитываю, что на последний в году Совет я приеду на таком же поезде.
  - В автомобиле это будет быстрее.
  - В этом году. А лет через пять? Сможет поезд обогнать авто?
  - Сможет, - сказали одновременно Алекос и Евгения.
  Переглянулись, засмеялись.
  - Как дела на западе? - спросил царь.
  Сын махнул рукой.
  - Как я и предсказывал, ценность месторождений железных руд оказалась преувеличена. Дикари до нас их почти исчерпали. Я послал людей глубже в леса на поиски. Племена там живут миролюбивые, думаю, трудностей не возникнет. Лишь бы экспедиция оказалась не напрасной.
  Посидев еще немного и заметив легкое недовольство на лице матери, Астис вернулся в свой вагон. Он помнил еще по своему детству страшные ссоры между родителями. Предметом их были те, кто, по его мнению, вовсе этого не стоил, - коренные жители западных лесов. Алекос тогда решил убить одним выстрелом двух зайцев: избавиться от надоедливых соседей и получить доступ к природным богатствам заповедной земли. Евгения сама рассказала ему о старом крае - стране предков, с которой общаются дикарские колдуны. Во главе большой армии великий царь пересек Фараду и вторгся в лес. И ему удалось то, что всякий раз оборачивалось неудачей для его предшественников. Он спустился в старую страну и разорвал нить, связывавшую шаманов с их отцами. Лишенные поддержки предков, заблудившиеся без старых троп, колдуны растерялись и сделали то, на что и рассчитывал Алекос: повели свои племена дальше от реки, туда, где духи отцов были еще живы. С тех пор очищенная от дикарей территория увеличивалась с каждым годом, в то время как целые племена гибли под натиском иантийцев и крусов.
  Евгения тогда решительно воспротивилась замыслу Алекоса и открыто заявила, что он ошибается, используя для достижения своей цели самые неблагородные средства. Она рассказывала, к чему это привело на Земле. Но ее обрывочные, бессвязные воспоминания о завоевании Америки и фашистских концлагерях лишь убедили его в правильности выбранного пути. Он желал расширить границы империи и уничтожить мешающих этому жалких людишек, и туманные рассуждения жены о гуманизме, о праве всех людей на жизнь и свободу ничуть его не впечатлили. Сначала он не обращал на ее протесты внимания. Потом отмахивался. Юный Астис был вместе с отцом в глубине лесов и хорошо помнил, как туда приехала мать и каким было ее лицо, когда царь спустя всего час велел ей возвращаться в Рос-Теору. 'Будь твоя воля, иантийцы и сегодня сражались бы каменными топорами и жили в шалашах, как дикари, которых ты так защищаешь, - сказал ей Алекос на прощанье. - И те, и другие начали одинаково, но одни повзрослели, а другие так и остались детьми. Я сохраню им местечко для игр где-нибудь в непролазных дебрях. А на этих землях будут жить достойные люди. Кроме тебя, об исчезновении дикарей некому жалеть'. Потом он сказал еще кое-что. Эти слова остались не понятыми Астисом, но заставили мать покорно склонить голову. 'Как знать, - сказал царь, - если бы я не пришел в этот мир, не сделала бы ты однажды то, что делаю сейчас я?'
  Эти разговоры и позже повторялись неоднократно, выливаясь в ссоры и обиды. Обижалась Евгения. Алекосу выяснять отношения было неинтересно и некогда. Но именно эта история с западными землями заставила ее вспомнить о том, что в жизни есть что-то кроме семьи. Ведь после рождения Астиса она с головой ушла в материнство. Детские болезни и травмы, няньки и учителя, маленькие друзья и игрушки, восхищающиеся принцем подруги царицы - все это надолго стало для нее единственным смыслом жизни. Она больше не вспоминала прошлое. Что толку в прошлом, когда настоящее смеется рядом - белокурый мальчик, одновременно трогательно беззащитный в свои годы и так похожий на человека, которого Евгения почитала превыше всех. Она любила его и за то, что он ее сын, и еще больше за то, что он сын Алекоса, и в этой беззаветной любви забывала о самом Алекосе. Почти с такой же теплотой Евгения относилась и к детям Сериады и Алии, про которых она не помнила, что они ей не родные по крови. Для нее все они были одна семья. В те первые годы совместной жизни ее как никогда крепко удерживала на месте любовь к родным, в то время как Алекос уходил все дальше, прощая ее со своей обычной снисходительностью.
  Сидя сейчас рядом с Евгенией у окна, за которым проносились поля, рощи, фонарные столбы, Алекос вспомнил, как давным-давно по привычке думал при ней вслух: 'Нет, ты неправа, предрекая судьбу твоего мира этому. Неправы и шедизцы, которые верят, что будущее предопределено заранее и все мы делаем лишь то, что велит нам рок. Я не желаю мириться с ролью марионетки. Это не может быть так. Да, я могу предвидеть заранее некоторые события - шторм или засуху, к примеру, или какое-то важное происшествие, или чью-то смерть. Но это не означает, что все без исключения события уже записаны где-то и потому обязаны произойти. Нет, то, что я вижу, - это как нити в основе полотна, но рисунок его неизвестен заранее, он проявляется лишь в момент создания, в момент настоящего. Будь это не так, информация обо всех, даже самых мелких событиях была бы известна мне на тысячу лет вперед, а не появлялась незадолго до того, как им случиться. Будущее создают люди. Его создаю я. Я поверну этот мир туда, куда захочу. Для чего иначе существует мой разум?'
  Он замолчал, увидев, что Евгения его не слушает. Она склонилась над кроваткой, с тревогой вглядываясь в раскрасневшееся личико малыша. Ей в эту минуту не было дела до настоящего и будущего. Как можно всерьез рассуждать об этом, когда у ребенка режутся зубки?! Алекос понял и оставил ее в покое. И лишь десять лет спустя, обнаружив, как разошлись их пути, Евгения бросилась за ним вдогонку. Понадобились терпение и настойчивость, чтобы вернуть доверие Алекоса. Непросто было уступить, смириться с тем, что он на ее глазах сознательно уничтожает целый народ. Эту волну было уже не остановить: появившееся огнестрельное оружие должно было одержать победу над луками дикарей. Такое не происходит быстро. Внуки Астиса все еще будут сражаться с остатками детей леса, стреляя по ним из ружей и отравляя источники воды. Пусть не спеша, но жизнь примитивных племен подходила к концу и должна была исчезнуть под натиском образованных и жестоких соседей.
  Когда Евгения возвращалась из лагеря к Фараде, проезжая по впервые проложенным в лесах дорогам, ей вдруг вспомнилась роща на пляже, у домика Сериады, где она отдыхала в молодости. Она ясно вспомнила, как стояла среди охранителей, смотрела на лазурный океан с белой полосой песка и испытывала нестерпимое желание навечно сохранить в себе эту красоту. Экипаж подскочил на очередной рытвине. Вот что нужно было спасать, подумалось ей. Не вечный океан с солнцем и ветром, а эти мрачные леса и их несчастных жителей. Когда они исчезнут, вместе с ними навсегда уйдет что-то очень важное, что-то, что все эти века и тысячелетия было необходимо миру.
  Потом они много раз спорили об этом с Алекосом и в конце концов сошлись на том, что проблема не в дикарях, а в их собственном отношении к жизни. Оба они чувствовали ответственность за происходящее, от них обоих зависела судьба Матагальпы. Но если Алекос торопил будущее, ничем не брезгуя ради прогресса, то Евгения желала сохранить в неприкосновенности прошлое и потому постоянно терзалась чувством вины. В конце концов ей пришлось отступить. Новое прочно захватило власть на континенте, принеся с собой грохот бензиновых машин, ружей, заводской смог и разросшиеся города. Она и сегодня не любила вспоминать о своем поражении, пусть оно и заставило ее оторваться от мелких женских хлопот.
  Алекос сказал:
  - Значит, железа там нет. Это плохо. Скоро заводы начнут простаивать.
  - Не преувеличивай! - возразила Евгения. - Металла хватит еще лет на пятьдесят, даже если потребление возрастет в несколько раз.
  - Я бы не был столь уверен. К тому же мне не дает покоя мысль, что многих элементов у нас просто нет. Если не решить эту проблему, нас ждет кризис.
  Евгения давно ждала этих слов. Она спокойно, не поворачивая головы, спросила:
  - Ты решил уйти?
  - Пора, - кивнул он.
  Он уже уходил не раз. Объявляя, что едет на галафрийские заводы, запирался в Галафрии на своей вилле, и даже никто из тамошних слуг не знал, что царя нет не только в доме, но и вообще в Матагальпе. Алекос облетел всю планету, побывал на всех материках. И Евгения путешествовала вместе с ним. Они составили карту всех земель, нанесли на нее морские и воздушные течения, выбрали наиболее быстрый и безопасный путь к ближайшему континенту.
  'Как все идеально продумано!' - восхищался Алекос. Они сидели на скальном уступе, на высоте двух с лишним тсанов над уровнем океана. Был полдень. Тени исчезли - северная оконечность материка находилась прямо на экваторе. Ближайший к Матагальпе, он отстоял от нее почти на три тысячи тсанов. Пролетая над горами, над саваннами и лесами - материк был в два раза больше Матагальпы, - Алекос и Евгения видели незнакомых животных и птиц. Видели и города с непривычной архитектурой. Они ненадолго задержались в горах, записывая все замеченное.
  'Как продумано! - повторил он. - Эта сказка о подводном загробном царстве - единственный след, оставленный ими в Матагальпе. Просто и гениально. Всего лишь один запрет, но какие последствия! Если бы не он, наши люди давно бы достигли этой земли. Вероятно, что-то подобное до сих пор действует и здесь, иначе почему мы о ней ничего не знаем? Готов поспорить на свой царский титул, - добавил он, пристально вглядываясь вдаль, - что на эту землю никогда не ступала нога олуди. Она чиста, как младенец в первый день рождения. Это заповедный край, хранимый богами. Но однажды я приду сюда!..'
  Их любовь тогда ненадолго вспыхнула с новой силой. Оба они чувствовали в себе непобедимую мощь. Взявшись за руки, они взлетали выше самых высоких облаков и падали вниз, так что останавливалось сердце и уши закладывало от свиста ледяного ветра. Они купались в чистейших лагунах тропических островов, догоняли альбатросов посреди океана, согревали друг друга над заснеженным северным полюсом. Это было лучшее время их общей жизни, но все же пришлось вернуться домой.
  Теперь, спустя несколько лет после последней тайной экспедиции, будни царя и царицы проходили вдали друг от друга. Они оказывали друг другу знаки почтения на официальных мероприятиях, всегда были безупречно вежливы, но говорить им было уже не о чем. Триста лет не сбросишь со счетов. Алекоса больше не интересовали ни женская красота, ни секс. Если считать чувственные удовольствия истинно человеческим качеством, то он не был больше человеком. Иногда он неделями не вспоминал, что нужно есть и пить, получая энергию будто бы прямо из воздуха и всю ее направляя на поддержание мысли. Государственные дела он передал жене и сыну и с головой ушел в науку. Наследниками скромной лаборатории стали два десятка мощных институтов. С электричества Алекос переключился на оружие, потом на нефть и автотранспорт. А после путешествий он осознал, что ограниченные ресурсы Матагальпы в скором времени заведут его в тупик. Уже сейчас вставал вопрос нехватки угля и металла, которые требовались везде в огромных количествах.
  У Матагальпы был могучий флот. Огромные корабли, оснащенные и паровыми двигателями, и дизелями, вооруженные мощными пушками, были способны преодолевать огромные пространства. Но он еще не говорил никому о том, что задумал. Астис догадывался, а Евгения понимала все без слов. И в этом она тоже не согласна была с великим царем. Ей казалось, еще слишком рано встречаться с другими цивилизациями. Матагальпа еще не полностью восстановилась после войны. Было слишком много молодежи и слишком мало зрелых, умудренных опытом мужчин. Если Алекос отправится в плавание, он заберет с собой лучших. Сколько из них вернутся? В ближайшие десятилетия им не грозит катастрофическое истощение ресурсов, зато за эти годы население может увеличиться вдвое. Это, по ее мнению, веские основания остаться. Алекос задумал свой уход исключительно как уступку сыну, считала она. Да, Астис взял от обоих родителей самое лучшее. Он достойный человек и талантливый правитель, способный царствовать над целым континентом. Признавая это, Алекос готов был уйти до того, как честолюбие сына вобьет клин в их отношения.
  Евгении было трудно смириться с решением мужа еще и потому, что этим он отказывался и от нее. Алекос любил ее когда-то и до сих пор был к ней привязан, но она знала, что он без малейшего огорчения оставит ее, чтобы никогда - а для них это слово означает долгий срок! - никогда ее больше не видеть. В отличие от Алекоса Евгения была человеком в полном смысле этого слова. Жизнь пока предъявляла ей совсем иные требования. Она любила власть и поклонение толпы, с наслаждением царила на больших приемах и занималась любовью, не смущаясь тем, что сегодняшние любовники были младше ее сына. При этом Алекос оставался самым важным, что у нее было. Вся ее жизнь уже почти тридцать лет вращалась вокруг него, и ей казалось невыносимым еще раз пережить боль потери.
  Но вот эти слова произнесены, и она принимает их, не опуская глаз. Алекос обошел стол, положил руки ей на плечи.
  - Ты можешь пойти со мной, если хочешь. Плыви со мной!
  Евгения покачала головой.
  - Это лишь отсрочит неизбежное. Ожидание разлуки хуже, чем сама разлука.
  - Вместе мы в два раза сильнее. Я не знаю, что ждет нас на другом берегу океана. Мне будет спокойнее, если ты будешь рядом.
  - Я останусь здесь и прослежу, чтобы все твои дела продолжали жить. Знаю, что когда-то мне тоже придется уйти. Планета не так уж велика, мы, возможно, еще встретимся... если только ты не уйдешь уже туда, - она указала вверх.
  - Мы можем встретиться и там когда-то, - сказал он, наклоняясь к ней и целуя гладкие волосы надо лбом.
  - Как ты думаешь, - спросила она позже, когда поезд остановился на промежуточной станции и со всех сторон к нему бежали люди, размахивая руками и крича в восторге, - как думаешь, эти триста лет всегда будут преградой между нами? Или когда-нибудь мы сравняемся с тобой?
  Опустив оконную раму, Алекос привычно принимал приветствия толпы. Ей показалось, он не услышал вопроса, но когда состав снова тронулся, он ответил:
  - Я тоже хотел бы знать ответ на этот вопрос. Ты другая. Ты женщина. В чем-то ты развиваешься намного быстрее меня, но твои интересы не совпадают и вряд ли совпадут когда-нибудь с моими. Я знал свой путь лет с шестидесяти. А ты знаешь свой?
  - В твоей тени мне было сложно его найти!
  - Да, это верно. Наверное, к лучшему, что ты остаешься. Я буду надеяться, что нам больше не придется встретиться с тобой так, как в первый раз.
  ...Подготовка флотилии и набор команды заняли еще некоторое время. В первый день 2793 года Алекос официально передал титул великого царя Матагальпы Астису Алексиану. Еще через месяц, когда все бесчисленные суда, строившиеся и оснащавшиеся на верфях Матагальпы, собрались в гаванях Киары и Готанора, Алекос простился с сыном и женой и последний раз вышел к народу. Никто не считал, сколько человек прибыло в Киару, чтобы проводить тех, кто уплывал на запад. Сотня тысяч приезжих со всех концов Матагальпы наводнила иантийскую столицу, запрудила все спускающиеся к порту улицы. У высокого берега стояли корабли. Над верхними палубами, так высоко, что и не разгядеть, развевались синие с белой звездой флаги. Поблескивали дула орудий. Пять тысяч человек уходили с царем - лучшие сыны стран: отважные иантийцы, хитрые островитяне, благородные крусы, непреклонные шедизцы. Очередная его армия могла бы быть и в десять раз больше, столько было желающих отправиться на поиски новых земель. За тридцать лет ему удалось уничтожить внутренний барьер, запрещающий жителям континента плыть в открытый океан. Подводное царство никуда не делось, но словно бы опустилось еще ниже в глубины, и живые могли пройти над ним, не испытывая священного ужаса перед гневом предков. Вера в олуди и стремление к неизвестному защищали их от него.
  Тысячи людей подняли в приветствии руки, когда царь показался в конце улицы. Он прошел пешком до самого трапа, перекинутого к шлюпке, которая должна была отвезти его на флагманский корабль. Царь ступил на трап. Обернулся. Он был один. Астис и Евгения остались наверху. Четверо гвардейцев-телохранителей стояли в шлюпке с ружьями наперевес.
  - Никто не может сказать, когда мы вернемся и вернемся ли. Даже я не знаю этого. Быть может, лишь наши сыновья приплывут к этим берегам, приведут людей, и не подозревавших прежде об их существовании. Прошу вас, встретьте их так, как подобает жителям великой страны. А пока верьте: уже скоро мы достигнем земли, что лежит в трех тысячах тсанов к западу отсюда. Там живут люди, строят города и возделывают земли. Я был там и видел это. День, когда мы ступим на эту землю, станет самым важным днем в истории планеты. В этот день мир изменится навсегда. Это - миссия, достойная олуди. А теперь, перед тем, как оставить вас, я прошу вас еще раз приветствовать великого царя Астиса и поклясться сохранять верность ему и его потомкам!
  Когда корабли уходили за горизонт, высоко в небе раздались крики - с севера возвращался запоздавший клин диких гусей. Люди щурились, указывали друг другу на птиц, считая их появление в эту минуту хорошим знаком.
  - Надеюсь, вы не покинете нас, мама, - сказал Астис, теперь великий царь Матагальпы.
  Он был очень похож на отца, только памятная всем высокомерная усмешка олуди Алекоса никогда не появлялась на его молодом лице. Евгения представила себе, как время изменяет, старит любимые черты. Это было еще хуже, чем видеть постаревшее от горя лицо Халена, или застывшее в миг гибели лицо Пеликена, или некогда восхитительное, а потом сморщенное и жалкое лицо Айнис. Нет, она не желала переживать это снова и снова! Ее сердце еще не оделось и нескоро оденется броней безразличия. Лучше опять остаться одной, чем без конца провожать в царство теней своих любимых!
  Она прожила в Матагальпе еще десять лет. Спустя три года часть флотилии Алекоса вернулась в сопровождении чужих кораблей. Но олуди с ними не было. Говорили, что он отправился вглубь другого континента. Может быть, это было правдой. Как бы то ни было, начиналась новая эпоха. Евгения знала, что ее детей ждет непростая судьба. Войны, меняющиеся законы, удивительные открытия и сокрушительные потери... Им предстояло пережить это самостоятельно, без успокаивающей поддержки олуди за спиной. У Астиса было трое детей, а у них - свои дети, и можно было надеяться, что род Алекоса и Евгении с планеты Земля никогда не прервется.
  Она не стала прощаться, говорить какие-то слова, что-то обещать и требовать обещаний. Накануне годовщины ухода Алекоса она, как обычно, поцеловала сына и невестку, пожелала им доброй ночи и ушла в свои комнаты, где ее не нашли утром. Ее прекрасный черно-белый фотопортрет еще долгие-долгие годы висел в Большом зале Дома приемов Шурнапала, и его копия - в храме Киары. А имя олуди Евгении навечно осталось вписано в священные храмовые книги, и наследники Ханияра упоминали ее в своих молитвах.
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"