Аннотация: Пишу о наших современниках - жителях огромного мегаполиса, погруженных в свои заботы и печали. В силу обстоятельств, они попадают в критические ситуации. Вот здесь и проявляется их истинный характер.
Ольга Петрова
Аптека не ее мечты
Осень вступила в свои права. Откуда-то с севера наползли свинцовые тучи, придавив к земле небо и настроение людей. Холодный порывистый ветер согнал опавшую листву в стайки и закрутил в бессмысленном хороводе. Город сиротливо остывал от летней жары, готовясь к зимним холодам.
Было уже поздно. Давно следовало ложиться спать, а не читать всякую ерунду на сон
грядущий. Но последнее время она боялась своих снов. Боялась той неустроенности, в которую попала по воле случая. Нет ничего отвратительнее осознания собственной неудачливости. А буквально на днях она по большому секрету призналась самой себе, что на редкость неудачлива в жизни. Взять ту же работу. Теряет она ее с завидным постоянством проработав месяц другой. А вот ищет всегда подолгу и безрезультатно. Не везет. Она работу, работа не везет ее. Так и стоят на одном месте невдалеке друг от друга.
От того и настроения нет. Откуда взять это самое настроение. Деньги кончаются, проблемы множатся. Грустно. Все очень даже грустно.
Она включила компьютер и принялась ваять стихотворение:
"Не гладь меня по волосам,
Не трогай дум моих и мнений.
Я остаюсь в плену сомнений,
Прислушиваясь к голосам."
Руки замерли над клавиатурой. Это, пожалуй, то, что нужно. Именно так. Очень депрессивно. Загвоздка в одном -- ее уже давно никто не гладил по волосам. Просто, некому. Она совсем одна. Вздохнула немного грустно и уничтожила четверостишье. Чистый "вордовский лист" просил новых впечатлений.
"Мне кажутся сомнения пороком,
Который не пристало нам прощать.
Я выхожу из темноту пророком,
Вещать в тиши, самой себе вещать."
Господи, ну какой из нее пророк. Что она городит. С другой стороны, а почему, собственно говоря, нет? Чем она хуже других творцов? Получается, тем можно писать, что вздумается, а ей нельзя? Пусть это будет художественный вымысел. Да, именно так. Вымысел, но художественный. Она оставит этот стих. Большую часть своих произведений удаляла из памяти компьютера сразу после написания. Из колыбели, да во тьму. С другой стороны, кому они нужны. Все равно истлеют в красной папке, стоящей в книжном шкафу. Сколько их там. Тех, которым повезло, и которых оставили. Просто так, на память.
Утром она поднялась с большим трудом. Легла слишком поздно. Но нужно вставать. Сегодня в одиннадцать собеседование. Она пыталась устроиться в аптечную сеть с известным всей Москве брендом. Одна из аптек этой сети располагалась в трех остановках от ее дома. Было бы удобно добираться. Но, право, что за скука работать в этих аптеках. Как же она их ненавидела. Все вместе и каждую в отдельности. И кто надоумил ее получить в свое время высшее фармацевтическое образование. Уж лучше бы стала бухгалтером. Сидела бы сейчас в уютном офисе и с выражением значительности на лице перекладывала бы бумажки слева направо, или наоборот. А ее профессия, самый настоящий содом с гомморой. То старики пилят за цены на лекарства, как будто она их назначает. То отчитывают за ужасное качество отечественной медицины, то срочно требуют подсказать лекарство от наисложнейшей болезни. Она все и всегда должно знать и боже упаси посоветовать обратиться к врачу. В ответ выскажутся, чуть ли не матом. Что-нибудь типа, сама иди к этим идиотам. Она к врачам не ходит. Совсем. От одного вида рецептов ее сразу начинает тошнить. А вид врача важно выписывающего сущую ерунду вызывает чувство, близкое к гомерическому смеху. Все свои недуги предпочитает лечить сама. Ее выбор лекарств лучше врачебной альтернативы. Убеждалась в том ни раз и ни два. Но как же не хочется в аптеку. Мамочка родная, роди меня заново! Дизайнером. Нет. Лучше знаменитой актрисой. Именно так. Сразу и знаменитой. Прямо из колыбели в мировые звезды.
Она рассматривала свое лицо в зеркале и паясничала, как могла. Темные густые локоны падали на ее плечи. Лицо не то, чтобы очень красивое, но о таких лицах обычно говорят "с изюминкой". Тонкий носик с небольшой горбинкой, мягко очерченный подбородок, высокие красивые скулы и внимательные серые глаза под пушистыми ресницами. О нет, мужчины никогда не оборачивались ей в след, но и не отказывались поболтать, а при случае и приударить. Она провела пуховкой по гладкой смуглой коже и осталась собой вполне довольна. Можно ехать на собеседование.
Сначала она долго ехала в центральный офис, потом целый час ждала своей очереди на собеседование. Отвечала на глупые вопросы умными предложениями и на умные вопросы вдруг начинала городить чушь. Почему? Кто бы знал, но многим знакомо некое чувство рассеянности, которое внезапно сковывает нас в самые ответственные минуты жизни. Вот вы спокойны и очень уверенны в себе, а вот, минуты через две, дрожите, словно осиновый лист от какого-нибудь случайного вопроса, теряясь в довольно простой ситуации. Вы считаете, что вам такое чувство не знакомо? Тогда вспомните, как вы сдавали экзамены, как впервые познакомились с любимым мужчиной и как, в конце концов, проходили собеседование, от которого зависит ваше дальнейшее благополучие. Вспомнили? Вспомнили, как запинались в двух словах и тут же начинали снова и снова запинались. Если с вами никогда такого не было, значит, вы очень счастливый человек. Нашей героине, во всяком случае, с этим не повезло. Она, как и большинство из нас, в подобных ситуациях терялась. Ее внимательно выслушивали и делали выводы. Бог их знает, какие. Ей было почти все равно. Только очень нужны деньги, а так и не работать бы никогда. В этой самой "аптеке не ее мечты". Но на этот раз ее приняли на работу и посоветовали как можно скорее влиться в коллектив. Она отправилась в обратный путь к коллективу, чтоб его ни в чем не повинного. В "аптеке не своей мечты" отыскала заведующую и поставила перед фактом своего будущего пребывания в вверенном той учреждении. Заведующая оказалась совсем не против. Разгар сезона простуд, а коллектив ужался с лета до минимума. Новенькая очень даже кстати. Ну, что же, вопрос с деньгами решен. Остается только дождаться их явления в зарплату и в этом сладостном ожидании маяться между полками и ящиками с лекарствами целый месяц. Потом следующий месяц, потом еще... Словом, сколько выдержит.
Никогда, никогда, никогда... Никогда он не простит ей этой выходки. Сколько можно прощать. Особенно если это совершенно не ценят. Прямо сейчас и уйдет. Плевать, что в никуда. Если и уходить, то именно в никуда. Так даже интересней. Он судорожно схватил небольшой чемоданчик и устремился к двери. Она молчала. Вот, черт! Так и вправду придется уходить. Некуда же. Не на улице ночевать. Но раз начал, придется продолжать. Уж больно он вжился в роль покидающего ненавистную супругу. Так с размаха и покинул. На улице шел дождь. Дождь всегда идет тогда, когда он просто совершенно никому не нужен. Зонт забыл. Оделся слишком легко. Значит, будет без жилья и с простудой. Нужно зайти в аптеку, прикупить что-нибудь заранее.
- Девушка!.. - это он уже в аптеке зовет, что есть мочи, фармацевта.
Та явно не спешит. Ей не надо. Нужно ему.
- Ну, где вы там. Мне срочно что-нибудь от простуды.
- Иммуностимуляторы?
- Ну, откуда я знаю. Стимуляторы, или нет. Вам виднее.
- Вы уже заболели, или для профилактики?
- Для профилактики.
- Тогда берите иммуностимулятор. Вот этот. Советую, очень неплохой.
Он хмуро взглянул на фармацевта. Средний рост, унылое выражение лица, но симпатичная. Может покадриться. Напроситься в гости и остаться пожить, если она одна, без приятеля. А что, это идея. Идти все равно некуда, а здесь уже завязался диалог. И он поднапрягся. Вымучил из ничего не значащих фраз целую беседу. Посетителей не было, вскоре они мило углубились в долгий гламурный разговор. Она от скуки, он по необходимости. Вечером подождал девушку после работы и в маленькой кухонке ее мечты поил сладким терпким чаем. Крепкий, поджарый и немного нагловатый. Таким кажется, что они до крайности уверенны в себе. Но чаще оказывается, что им это только кажется. До первого критического поворота в судьбе. Между его бровями то возникала, то пряталась в упругость молодой кожи морщинка, позволявшая заподозрить в своем хозяине некую нервозность. Про женщину бы в подобной ситуации сказали, некую стервозность. Мужчин стервами называть не принято, но это отнюдь не означает, что им возбраняется иметь аналогичную черту характера. Он родился в очень скандальной семье. Отец и мать не могли и дня прожить без бурного выяснения отношений. Со временем эта пагубная привычка стала их второй натурой, а единственный сын, верный зритель их семейных бенефисов, очень быстро превратился в невротика.
Она устала и, напившись чая, отправилась спать. Легли порознь, и девушка полночи не могла понять, как умудрилась притащить в дом совершенно чужого человека, практически ничего о нем не зная. Ведь так и убить могут. Но он ее не убил. К утру она заснула, а следующий день был в ее графике работы выходным. Вот так они и познакомились. Грустный фармацевт, точнее провизор, и покинувший супругу менеджер низшего звена. Весь день провели дома за ничего не значившими разговорами. Рассказали о себе, о других , словом, о многих и притомились. Вечером опять пили приторный чай и заснули в разных комнатах. У нее в запасе был еще один выходной, у него следующий день был рабочим. Встал рано, она спала. Он плескался в ванной, шумно избавляясь от последствий сонливости, она не реагировала. Он ушел, поцеловав ее в ушко, но она ничего не почувствовала.
Вечером поехал пожить у приятеля. Неудобно пользоваться добротой чужой женщины. С приятелем выпили. Выпив, почувствовал острую тоску по дому и позвонил жене. Она его простила. С пьяну он совершенно забыл, что сам решил не прощать и тоже простил. Как всегда, с разбегу. Так уж жил. Решили воссоединиться. Но том день и закончился.
Она его не то, чтобы ждала, но все-таки надеялась. Надеялась, что вернется, или просто заглянет. Нет, так на худой конец, позвонит. Опять долго вглядывалась в зеркало и строила сама себе рожицы. Она это любила. Но одиночество навевало тоску. Он не пришел, и не позвонил, и вообще, судя по всему, не вспомнил. Пальцы летали над клавишами компьютера и на мониторе ползли одна за другой очередные строчки :
"Мы многое могли, но многое не смели,
А, значит, до сих пор кружиться голова
От песен, что с тобой мы все-таки не спели
И не произнесли те, главные, слова."
Она перечитала опус пару раз и снова загрустила. Ну почему до сих пор одна? Ей почти тридцать и никого ни в доме, ни в душе. Одни только стихи похожие на записи в дневники. Стихи ее чувств и сожалений.
Когда выключила компьютер, за окном остывал осенний вечер. Снова ветер кружил листву в медленном вальсе и случайные прохожие так торопили шаг, словно за ними кто-то гнался. Пора ложиться спать. Завтра на работу в "аптеку не ее мечты"
Евсеевич нервничал. Опять труп. На этой неделе уже третий. Косяками пошли, хоть заройся на работе. Этого парня обнаружили мертвым на квартире приятеля к которому он заселился пережить небольшой скандальчик в своем семействе. Пережил! Получается, что скандал пережил его самого. Вот как бывает. Евсеевич вздохнул и блаженно отпил виртуозно заваренный чаек из большого красивого бокала. Чаевник он знатный, наш Евсеевич. А еще и сыщик прекрасный. Еще и бестолочь полная, по словам жены, потому что работает не на частное агентство Мишки Курыгина, как хочет жена, а на родное ни в грош никого не ставящее государство. Вот такой он мужик, сыщик Евсеевич.
Дверь вздрогнула и распахнула широкие объятия, засияв облезлой краской на все лады. И когда сделают ремонт в конторе. Ей богу, стыдно перед посетителями. Да и самому противно. Но это к делу не пришьешь. Так что пропускайте мимо ушей. Итак, дверь распахнулась... О чем это я? А, вспомнила... Дверь распахнулась, и в комнату свежим молодым ураганчиком ворвался Павлик Чусовой. Кто такой Павлик?. Вы его еще не знаете. Много, между прочим, потеряли. Павлик, это фрукт, я вам скажу. Он достоин нашего внимания. А внимания Евсеевича тем более.
- Ты чего, как сумасшедший? Дверь и так на ладан дышит. Или ты ее с петель сорвешь, или сам об нее зашибешься. Выбирай!
- Да ладно, Евсеевич. Все бы тебе ворчать. Я ловкий. Успею отскочить.
- Ловкий он. И чего узнал, раз ловкий?
- О ком?
- Обо всех сразу. Давай колись.
- Да ничего. Рано еще. Дай разобраться.
- Ну, разберись, разберись, только разобранным под диван не закатывайся.
- Ну и юмор у тебя, Евсеевич. Плакать хочется.
- А ты не обижайся и если хочется, поплачь.
Павлик обиделся, но плакать не стал.
- Так что там за парень богу душу отдал? И каким таким образом? Посвяти в таинство знания, Павлик.
- Да парень, как парень. Работал менеджером в небольшой конторке. На хорошем счету. Только с бабой своей недели без ссоры прожить не мог. И всегда ссорился, как в последний раз. К приятелю уезжал ночевать. Там напивался и по телефону мирился с женой. Это у него было вроде ритуала.
- Ритуал - это хорошо. Но вот когда в ходе ритуала умирают, это, Павлик, плохо. Во всяком случае, для нас с тобой.
Он осторожно открыл дверь, словно боялся упасть в огромную комнату, скрывавшуюся за ней. Постоял на пороге не меньше пяти минут и, наконец, зашел. Хозяин комнаты тучный и лысый сосредоточенно изучал лицо гостя.
- Ну что, - шумно выдохнул он - опять напартачил? В который уже раз?
- Да, я, Игорь Петрович, разве виноват.
- А кто виноват, уточни.
- Так мы зашли в квартиру припугнуть самую малость, а он уже мертвый. Лежит себе на диванчике отдыхает. Мирно так и не дышит совсем. Его кто-то до нас.
- Здорово у тебя получается. Банк должок из парня выколачивать нам с тобой поручает, а парнем еще кто-то занимается? И заметь, успевает намного раньше тебя.
- Так вы, Игорь Петрович, в этот самый банк позвонили бы. Может, он еще кому поручил. Вот те и выбили, что называется, в буквальном смысле.
- Ты что, мне советы давать вздумал! - шумно выказал эмоции начальник. - Я, поди, не дурней тебя. Давно уже позвонил. Только они клянутся, что ничего другим не поручали. И вообще, мол, их дело сторона. Выкручивайтесь, как можете.
- Так кто теперь признается. Конечно, их дело сторона. Только это еще не факт, что не поручали. Факт только то, что в стороне остаться хотят.
- Ладно, - сменил гнев на милость начальник - хватит философствовать. Философ он. В такую переделку меня втянул.
- Я! Да я то здесь при чем?
- При нем. - Опять зашелся криком Игорь Петрович. - При этом самом деле, от которого меня уже тошнит. Сейчас полиционеры начнут вокруг, да около сновать. А у них разговор короткий, найдут причину и пришпандорят к ней последствие. Ни до чего докапываться не станут. Просто назначат нас козлами отпущения, и прощай свобода. Не знаешь, что ли. Не ты ли опером пять лет пахал от зари до зари. Или уже забыл за сладкой жизнью, да за сытной зарплатой.
- Забудешь такое. И потом какая у меня сладкая жизнь. Я что, по гламурным тусовкам расхаживаю. Я же все время на нервах. То себе их дергаю, то другим.
- Ладно, есть у меня один толковый знакомый из ментов. Ему это дело или уже поручили расследовать, или скоро поручат. В любом случае, чем-нибудь да поможет. Мы с ним пару лет работали вместе. Еще в той, прошлой жизни. Мужик золотой, только никак с казенными погонами не расстанется. Ему чего только не предлагали. И в частное сыскное агентство, и к нам зазывали, да и многое другое. Так нет, вцепился в государеву службу, словно медом намазано. Бывают же еще такие. Не все, видно, выродились. Ну, это не на долго. От былой романтики и романтиков скоро ничего не останется.
- А жаль! - неожиданно даже для себя самого вклинился подчиненный.
- Чего тебе жаль? - Снова взорвался начальник.
- Да раньше как-то лучше было. Человечней, что ли.
- Человечней. Забыл, как жил от зарплаты до зарплаты.
- Не все же деньгами измеряется.
- Все - заорал с сомнением в голосе Игорь Петрович. И было в его вопле столько неизгладимой душевной тоски, что подчиненный потихоньку ретировался из огромной комнаты, оглушаемой тоскливым монологом огорченного начальника.
Четыре года Игорь Петрович возглавлял коллекторское агентство. И случалось за эти четыре года разное. Были дела удачные, были не очень. Порой попадали, как куры в ощип. Ко всему, казалось, привык. Но когда в очередной раз накатывали неудачи, от привычки не оставалось и следа. Нервничал Игорь Петрович и терялся. Но разве в таком кому-нибудь признаешься. В миг насиженного места лишишься. А конкурентов у него не меряно. Взять того же Володьку Прошина. Его зама. Тот еще прохиндей. Ему дай только повод. Сразу начнет бодаться за начальственное кресло. Значит, повода давать не нужно, а нужно встретиться с Евсеевичем и обо всем с ним поговорить. Евсеевич это голова, как любили рассуждать герои Ильфа и Петрова.
"Голова" Евсеевич теребил провод телефонной трубки и с кем-то все время соглашался. Так и мычал в трубку:
- Угу.. Угу .. Угу...
Покладистый Евсеевич со стороны мог понравиться кому угодно, но самому себе не нравился. Слушал он Мишку Курыгина, а соглашался, чтоб не ввязываться в мучительный диалог о смысле своего пребывания в рядах бойцов российской полиции. Эти самые ряды покидать он не собирался, а Мишка не собирался оставлять его в покое в тщетной попытке заполучить когда-нибудь к себе. Когда силы Мишки иссякли, Евсеевич, так и не проронивший ни одного путного слова, быстро положил трубку и неспешно принялся рассматривать страницу отрывного календаря. Ничего там не высмотрев, пригорюнился и вышел из кабинета в широкий пустой коридор. Рабочий день неуклонно катился к закату. Дела никак не шли, настроение тоже, поэтому делать ничего не хотелось. Пройдя пару метров, Евсеевич услышал телефонный звонок в своем кабинете и вернулся. Вдруг что-то толковое. Не все Мишкино нытье выслушивать. Не ошибся. Звонил Игорь Петрович Нестеренко. Нестеренко Евсеевич не любил, но тот последнее время подвизался на зыбкой почве выколачивания невозвращенных банковских кредитов и иногда становился бесценным обладателем информации. Информация - мать розыска. Евсеевич быстро задружился с нелюбимым Игорем Петровичем. Тот ответил полной и безоговорочной взаимностью на той же почве.
- Привет, Евсеевич.
- Привет, коли, не шутишь.
- Я вот по какому поводу, - мгновенно взял быка за рога Нестеренко - у нас тут изрядный обломчик получился. Не поможешь, хоть чем.
- Смотря, чего просишь.
- О сущей ерунде. Мы вели дела одного парня, который задолжал дружественному нам банку изрядную сумму. Ну, сам знаешь, как это получается. Набрал кредитов, а силенок не рассчитал. Вот и начал пропускать сроки оплаты, а потом и вообще платить отказался. Полгода с ним мучались... А вчера...
- Кажется, догадываюсь о ком это ты. Вчера мы пареньком одним занялись. Он, правда, у нас ничего не одалживал, и мы из него соответственно долгов не вытягивали, а он все равно взял и умер. И, знаешь, далеко не сам по себе. Его кто-то, видимо, во сне аккуратно так ножичком ткнул. Во всяком случае никаких следов борьбы. А паренек, меж тем, не слабый. Такого просто так не уложишь. Драка была бы не шуточная. Значит, кто-то вошел тихонько в квартиру, открыв, возможно, ключами, и...
- Я, надеюсь, ты не на нас намекаешь7
- Я вообще пока ни на кого не намекаю. Только констатирую. Ты же за этим звонишь. Если вы при деле, покрывать не стану. Ты меня знаешь.
- Что ты, что ты! Типун тебе на язык. Я вообще ни сном, ни духом.
- Ладно, ни сном. Он тоже ни сном же стал духом. Во сне так себя не приходуют.
- Да, ладно. Не нервируй. Сердце и так не на месте.
- Ну, где твое сердце меня мало волнует. А по пареньку хотелось бы побольше конкретики. Значит, говоришь, одолжил он у дружественного тебе банка крупную сумму. Интересно. Надо будет заняться этим.
- Займись, Евсеевич. Я попозже тебе еще звякну?
- Звякай, звякай. Но и сам не тушуйся. Просто так информацию не отдам. Води носом вокруг себя. Может, чего разузнаешь.
- Ладно, договорились.
Евсеевич положил телефонную трубку и подошел к окну. Лет Евсеевичу не мало, то есть, я хотела сказать, не так уж и много. Что-то около сорока. Моя оговорка не случайна, ибо сам Евсеевич в иной ситуации ощущал себе почти стариком: и болело то у него все, и говорил почти через силу, и не вылезал из хандры, но вдруг что-то в нем мгновенно менялось, и он начинал хорохориться, словно только вчера стукнуло двадцать. Ростом Евсеевич не вышел, но комплексов по этому поводу никогда не имел. Ну не осталось у природы на момент появления Евсеевича на белый свет никаких комплексов. Что выдали накануне - она уже растратила, а новых в тот день еще не завезли. Поэтому Евсеевич абсолютно искренне считал себя мужчиной среднего роста. Мало того, порой ему вообще казалось, что он выше среднего.
Она стояла за аптечным прилавком с чувством полнейшего отчуждения от действительности. Седенькая старушка уже добрых полчаса пыталась вернуть тонометр купленный двумя днями ранее. Тонометр был полностью исправен, возвращать исправные тонометры категорически запрещалось приказом родного правительства. Это было понятно фармацевтам, но приводило бабулю в полное недоумение. Бабуле не понравилась манжета тонометра. Фармацевтам не нравилась сама бабуля. И чем дальше, тем больше. Божий одуванчик выказал упорство истинного борца с капитализмом, и отступать не собиралась. Коллеги-аптекари тоже. В противном случае, стоимость возвращенного тонометра запросто могли вычесть из их собственной зарплаты. Как и принято, в нашем государстве, в заплату мало что зачитали, а вот вычитать из нее в аптечных сетях полюбили не на шутку. Отчего, стройные ряды отечественных фармацевтов мелели год за годом. Это и понятно. Кто захочет тянуть тяжелое ярмо аптечной службы за невеликие деньги, которым угрожает любая бабуля с тонометром, или кружкой Эсмарха. Аптека не ее мечты жила своей обыденной жизнью. Она - своей. Их пути пересеклись, и это огорчало. Наконец, на поле брани появилась заведующая и впряглась в компанию по увещеванию упорной старушки. Дело пошло проворней. Бабуля пообещала жаловаться везде и всюду и потихоньку начала отступления от вражеских редутов. Видимо, приближался ее обеденное время, и тратить его на фармацевтов она не собиралась.
- Завтра опять заявиться, - хмуро выдавила из себя Нинка Смирнова.
- Заявится, как пить дать. Ей скучно, вот и развлекается.- Откликнулась наша визави. Завтра не ее смена, а вот Нинка работает. Это хоть немного утешало. За два выходных дня, дай бог, инцидент будет исчерпан. И на том спасибо.
Вечером едва доволокла ноги до квартиры, так намаялась за день. Когда открывала ключами дверь, кто-то начал тихонько спускаться с соседнего этажа. Крадущаяся поступь насторожила. "Кого это несет. Как-никак одиннадцатый час?" - с этой мыслью быстро распахнула дверь и собралась уже прошмыгнуть мышью в прихожую, но чья-то сильная рука попридержала дверь. Она оглянулась и с удивлением увидела недавнего знакомого. Вот так встреча.
- Ты что здесь делаешь? - спросила, а сама не знала пугаться, или приглашать в дом.
- Может, предложишь войти? - сказал хрипло и настороженно оглянулся
- Что-то случилось? Ты какой-то странный?
- Да, нет. Ничего не случилось. - Прозвучало так, словно он не верил сам себе.
В квартиру она его все-таки пропустила и прижалась спиной к входной двери. Он поспешно скинул ботинки, надел смешные домашние тапочки и прошаркал на кухню.
Минут через десять там уже закипел чайник, и улеглись, тесно прижавшись боками, в тарелку густо намазанные маслом бутерброды. Он своевольничал на ее кухне, потому что каждый мужчина считает себя вправе ждать от женщины вкусного обеда, на худой конец, легкого завтрака, или калорийного полдника и только иногда мужчины осмеливаются вбрасывать в это изобилие скудный ресторанный ужин с акцентом на слове ресторанный. Если же им ничего не предлагают, то само собой разумеется, что мужчина всегда вправе пройти на кухню знакомой женщины и совершить подвиг, то есть соорудить собственными руками нечто, похожее на еду. Он пришел к ней домой, значит, они хорошие знакомые. Она его не покормила, значит, лентяйка, но он готов смириться с ее наглостью. Из чувства врожденной деликатности. Видимо, его действия нужно было понимать именно так.
- Ты есть хочешь? - наконец, закинул наудачу вопрос в глубокое нутро квартиры, хотя, если честно, то именно этот вопрос его сейчас совершенно не интересовал.
Она поспешно прихорашивалась и гнала прочь дурные мысли.
- Немного перекушу, - отозвалось эхом со стороны ее спальни.
Он поставил на стол вторую чашку, нисколько не стесняясь собственного самоуправства в чужой квартире. Голова ворочала тяжелые, как стопудовые гири мысли. "Как же так нелепо все случилось? Почему он попал в такую передрягу? Почему?"
К другу, как мы уже знаем, он завалился переждать очередной скандальчик, который по сути ничего не значил. Просто они с женой так привыкли. Все решать через скандал. Скандалы заканчивались, решение проблемы приходило, все забывалось. Потом полное повторение ситуации, через некоторое время снова. И так уже не один год. И никогда ничего не случалось. И вот, наконец, произошло. Что называется, добегался. Вечером они с приятелем изрядно выпили, потом он, кажется, спешно помирился с супругой по телефону. Все было в полном ажуре. Вечером следующего дня после работы мог спокойно возвращаться домой. Но утром.... На работу ему к десяти. Но можно было и к одиннадцати. У них на этот счет не строго. Просыпался долго и мучительно. Сказались изрядно принятые накануне градусы. Лучше бы не просыпался совсем. Когда разлепил глаза и двинул в сторону ванной, что-то показалось ему странным. Вот только что?..
Вскоре дошло. Приятель именно сейчас должен по привычке шумно собираться на работу, а в квартире мертвая тишина. Заглянул в комнату приятеля. Тот тихонько почивал на диване. Словно только прилег, в свитере и старых домашних джинсах.
- Ты чего? - дернул приятеля за плечо.
И тут, наконец, разглядел. Сливаясь по цвету с поверхностью темного свитера, из груди "спящего" торчала рукоятка ножа. В судороге мысли он схватился за нее, пытаясь удалить странный предмет из тела друга, и тут до него дошло окончательно. Его друга убили, пока он отсыпался в соседней комнате. Значит, в убийцы назначат его. Наивное утверждение, что он спал и ничего не слышал ни в счет. Вот тут он и испугался по настоящему. Испугался настолько, что, спешно вытерев рукоятку ножа, собрался и пулей вылетел во двор. На работу не пошел. Домой к жене тоже. Ему казалось, что его уже там ищут. Переждал день в небольшом скверике, предварительно убедившись, что недавняя знакомая на работе в аптеке и нагрянул к ней в гости, дождавшись после работы. Собственно идти больше некуда. А здесь никто искать не станет. Он рассказал ей все. Все как было. Она слушала молча и все время думала о том, что непременно вызовет полицию. При первой же возможности. Возможностей было достаточно, но полицию она не вызвала. Во-первых, все-таки поверила. Во-вторых, стало его ужасно жалко. Баба она и есть баба. Они еще долго говорили, о чем-то спорили, но уже поняли, что останутся вместе. Пусть на какое-то время. На какое? На то, что отпущено для разрешения проблемы. Вот только каким оно будет, это разрешение.
У нее тряслись руки, но голова оставалась совершенно спокойной. Сегодня она ждала его обратно. Сегодня вечером, а дождалась усталого парня из милиции, или полиции, бог их там всех разберет. Он позвонил в дверь во второй половине дня, показал удостоверение и сообщил, что ждать ей больше некого. Значит, и ссориться больше не с кем, следовательно, и мириться. Все очень просто. Предельно просто. Никаких проблем. Победа осталась за ней. В этот раз уже навсегда. Она отвечала, двигалась, сердилась. Она все делала правильно, вот только, как будто, не в серьез. Он сейчас уйдет, этот молодой человек и окажется, что все им сказанное неправда. Она это знает. Поэтому и не волнуется. Он не может умереть. Не должен. Не имеет права. Она ему покажет, когда все образуется. Но зачем ее приглашают в морг. Что за опознание. Кого ей нужно опознавать. Уж не его ли! Какая глупость... И тут до нее дошло. Все, что ей говорят абсолютная и безоговорочная, правда. Этот парень слишком устал, чтобы так зло и изощренно шутить, и она заплакала. Она уткнулась лицом в плечо чужого мужчины и горько плакала о своем, которого теперь у нее нет. Как много на свете мужчин, но все они чужие, а тот, единственный, что принадлежал ей, исчез. Испарился с лица этой планеты, словно фантом. Разве можно с этим смириться? Никогда и ни за что.
Они стояли в белом, до рези в глазах белом, зале анатомического театра и добрый доктор попросил ее взять себя в руки и посмотреть на лицо опознаваемого. В ответ, она еще крепче сомкнула веки и замерла, как изваяние. Наступила полная тишина. Никто из присутствующих не решался ее нарушить. Наконец, она слегка ослабила капкан ресниц и сквозь из ветхую вуаль стало просвечивать нечто мертвенно бледное, что лежало на том страшном столе. Она разомкнула веки еще чуть- чуть и, вдруг, мгновенно их распахнула. Она боялась поверить себе самой, но лицо умершего совершенно не походило на лицо ее супруга. Она всматривалась все внимательней и внимательней, но никакого сомнения не оставалось. Это не ее супруг!
- Как не ваш муж? - Изумился ошарашенный таким поворотом событий Павлик. - А где тогда ваш? Вы же сами сказали, что домой он не вернулся, на работе не появлялся. Одним словом, исчез.
- Исчез, не значит - умер. - Спокойно констатировал патологоанатом.
- Да, - не сдавался Чусовой, - но у этого человека паспорт на имя вашего мужа. Может, подскажите, откуда? - В голосе порядком уставшего Павлика стал проскальзывать сарказм.
Она посмотрела на мужчину с чувством глубокого безразличия ко всему происходящему и промолчала.
- Ну да, резонно согласился Павлик, вы, конечно же, не в курсе. Хотя, это как сказать. Может, как раз обо всем и знали. - Сразу после произнесенной фразы Павлику стало мучительно стыдно за минутную слабость. Да, возможно, они в сговоре, но, возможно, и нет. Тогда несчастная пережила такое, что не дай бог пережить самому Павлику. И сейчас он ее добивает.
- Извините. - Горестно обронил Павлик. Она же была так заторможена, что еще не успела обидеться.
Евсеевич отнесся ко всему спокойно, и заботливо усадив женщину в мягкое кресло, неспешно налил ей чашечку чая. Она взглянула на него благодарно и как-то жалко, словно обиженный щенок. Если раньше ей было страшно, то теперь - тоскливо и одиноко. Да, там, на столе, лежал не ее муж. Но где же он сейчас? И, жив ли?
- Ваш муж не говорил вам о потере паспорта? - как бы, между прочим, поинтересовался Евсеевич.
- Нет.- Пожала плечами в ответ.
- Посмотрите, это его паспорт? - Евсеевич протянул документ, снова воцарилась тишина.
Это был паспорт ее супруга. Его имя, дата рождения, регистрация их брака и прописка. Все было его, но фотография принадлежала тому бледному и теперь уже ко всему безразличному мужчине, оставленном ими в ослепительно белом зале на попечении врача.
Она ссутулилась над кроваткой ребенка и пристально всмотрелась в его лицо. Он только-только уснул, но малейшее движение может опять вызвать в нем бурную реакцию с воплями взахлеб. Ее нервы на пределе. Как же он ей надоел. Казалось, у этого кошмара есть только начало, но никогда не будет конца. Во всяком случае, не в этой жизни. Он никогда не вырастет, не сможет самостоятельно есть, пить, справлять нужду и повиснет на ее шее непосильной ношей. Она никогда не сможет жить как раньше, свободно и легко, насыщенно и интересно. Что же она наделала с собой? А главное, зачем, ради чего, или ради кого? Ради того ничтожества, который бросил ее на последнем месяце беременности и напрочь забыл дорогу в ее дом. Остались кое-какие сбережения. Но хватит их от силы на пару месяцев. А что потом? Искать работу, но на кого оставить дитя? Убедившись, что ребенок спит достаточно крепко, спустилась в холл подъезда, постучалась к консьержке. Посидели, посудачили за жизнь, и она перешла к главному.
- Анна Петровна, не могли бы вы время от времени присматривать за маленьким. Хотя бы в те дни, когда нет ваших дежурств. Я бы платила. Не очень много, но платила. Мне нужно срочно найти хоть какую-нибудь работу. Иначе нам не выжить.
- Как же ты решилась на такое, Клара? Это же безумная глупость. - Укорила в ответ Анна Петровна.
- Да знаю, - мгновенно сорвалась в крик несчастная мать. - Я все знаю, но так получилось. Понимаете, получилось помимо моей воли. Спросите почему, и я не смогу вам ответить. Влюбилась до отупения. Ничего не соображала. Пыталась удержать любой ценой. Любой. А теперь чувствую, что цена получилась неподъемной. Но уже поздно что-либо менять. Ребенка поднимать нужно. Боже, - вырвалось у нее непроизвольно - как же я его ненавижу!
- Своего любовника? - поинтересовалась Анна Петровна.
- Да нет же. Сына. - Ответила мать.
Анна Петровна настороженно замолчала и начала перебирать в пальцах край скатерти.
- Ладно, - наконец, нарушила старушка тягостное молчание. - Так и быть, помогу на первых порах. Но особенно на меня не надейся. Едва начнешь зарабатывать, ищи няню. Я готова помочь только на первых порах, да и то из жалости. Мне денег хватает, потребности, знаешь ли, уже не те. А возможностей еще меньше. Иди, Клара, иди, а то ребенок проснется, а тебя нет. Как бы чего не вышло. И смотри у меня, не натвори с ним чего. Не то я всю душу из тебя вытрясу. С таким не шутят, ненавидит она ребенка, видите ли. Он сам к тебе не напрашивался. А за свои грехи имей силы расплачиваться достойно. А чем смогу, помогу, девонька. Ну, и дура же ты! - Напутствовала ее Анна Петровна.
Клара нехотя поднялась в надоевшую до чертиков квартиру и на цыпочках прошла на кухню. Ей бы часик тишины и покоя, а лучше два. Взяла с полки потрепанный детектив и углубилась в чтение, как когда-то, когда была свободна и беспечна, словно ветер. Ребенок, как будто почувствовал незримое присутствие матери и зашелся звонким криком. Она вскочила с маленького кухонного диванчика, и, скрежеща зубами от остервенения, кинулась в комнату. Схватила малыша, тряханула не сильно, но ощутимо, чтоб досадить подлому существу и небрежно бросила на свою кровать. Малыш ответил громогласным воем, краснея как вареный рак. Она сплюнула в его сторону и удалилась на кухню. Взяла со стола желтые беруши заткнула уши. В наступившей тишине благоговейно потянулась к книге, продолжила чтение. Она читала, с откровенной злобой осознавая, что в это самое время, где-то там, в неслышимом ею мире, надрывается из последних сил в крике ее ребенок и ему очень плохо. От осознания этого факта вдруг стало покойно и хорошо. Захлебнулся бы собственными соплями, с усмешкой подумалось ей. Она выдержала минут двадцать. Из принципа. Осознание собственной подлости подтачивало решимость жить, как хочется, а не как должна. Она никому и ничего не должна. Но рука уже вытянула беруши и пронзительная тишина мгновенно ее испугала. Опрометью кинулась в комнату. Мокрое от слез лицо мальчика сердито выглядывало из-за сбившейся распашонки. Она схватила маленького и принялась целовать в пухлые мокрые щеки. Потом привела ребенка в порядок, легла в кровать и положила его рядом с собой, нежно прижав к груди. Он больше не плакал.
Евсеевич звонил Нестеренко. Нужно срочно прояснить детали. Ладно, что у них теперь появились хотя бы детали. Раньше и этого не было. Итак, убитый вовсе не тот, за кого его приняли. Нужно выяснить у Нестеренко, кого он имел в виду, как должника банка. Убитого, или изначального владельца злополучного паспорта. Нестеренко назвал фамилию, которую Евсеевич никогда не слышал. Павлику пришлось все начинать сызнова. С опознания. На этот раз в стенах ослепительно белой комнаты маялся Нестеренко. Глаза, конечно, он закрывать не стал, да, собственно и особых чувств не выказывал, но время проводил не совсем приятно. Впрочем, как и Павлик.
- Он это. - Безапелляционно буркнул Нестеренко, едва патологоанатом отдернул с лица убитого простыню.
- Кто, он? - На всякий случай уточнил Павлик.
- Владимир Антонович Авдеев, взявший в кредит в известном мне банке изрядную сумму и так и не выплативший не одной проплаты для ее погашения. - Нарочито отчеканил Нестеренко.
- А., - понимающе протянул Павлик.
Евсеевич внимательно вглядывался в пухлое лицо Нестеренко и задавал вопрос за вопросом.
- Как ты думаешь, Игорек, почему твоему Авдееву понадобился паспорт приятеля? Допустим, он крупно задолжал вашему банку... Кстати, крупно, это сколько? Про банковскую тайну не втирай, отлучу от информации.
- Ладно, ладно, - покладисто сдал позиции Игорь Петрович. - Тебе можно. Задолжал он восемьсот тысяч российских рублей. Это, разумеется, с процентами.
- Много, - констатировал Евсеевич. - Но мы порылись в документах, найденных в его квартире, так вот, квартира его собственная и стоит она, по меньшей мере, миллионов шесть. Так что долг у Авдеева, хоть и велик, но не настолько критичен, чтобы ударяться в бега, бросая гораздо более дорогую квартиру на произвол судьбы. Согласен?
- Да сам уже ничего не понимаю, - горестно согласился Нестеренко.
- Тогда зачем ему чужой паспорт? Я так думаю, что паспорт он тихонько стырил у приятеля в один из дней его бесконечных ссор. Напоить скандалиста и выкрасть паспорт, согласись, сущая ерунда. Приятель, пропажу, конечно, обнаружил, но с Авдеевым мог ее и не связать. Мало ли где обронил. Сделал новый, даже жене не сказал. Подумаешь, пустяк. Так зачем Авдееву паспорт нашего скандалиста? Думай Нестеренко. Придумаешь, звони. - На том и расстались.
Павлик опять сидел в квартире несчастной жены, потерявшей непутевого мужа. Та уже отплакалась. Сил и слез больше не осталось. Можно было поговорить.
Павлик, Павлик, Павлик. И всем то он хорош. Жаль только, что сыщик, а не киноактер. Высокий, никак не меньше метра восьмидесяти пяти, стройный, длинноногий. Копна светлых волос ослепляет придирчивых дам, пронзительный голубой взгляд нравиться даже самому Павлику, когда он смотрит по утрам на себя в зеркало. Только не подумайте чего! Он не нарцисс. Просто и не нарциссам по утрам нужно бриться, а значит, смотреть на себя в зеркало.
Толком жена убитого ничего не смогла рассказать, но деловито продемонстрировала массу фотографий непутевого. Вот они на отдыхе в Турции. Это он на рыбалке. Это они на пикнике. Несколько фотографий Павлик позаимствовал и посоветовал, если что, сразу же звонить. Посмотрел строго сквозь густые ресницы, предупредил, что за сокрытие ей не поздоровиться. Так что, пусть благоверного, коль явиться, от них с Евсеевичем не прячет. Женщина покорно трясла головой. Павлик счел этот тремор согласием и удалился. На улице стояла прекрасная погода, и Павлик решил к Евсеевичу не торопиться, предпочтя его обществу, небольшое уютное кафе. За столиком напротив сидела молоденькая девчушка с такими голубыми глазами, что Павлик вообще напрочь забыл о Евсеевиче. Ну, какой, право, Евсеевич, когда вам только-только минуло двадцать семь, а вы не женаты и готовы влюбиться раз и на всю жизнь. Вы готовы влюбиться постоянно и постоянно вас что-то отвлекает. Поэтому Павлик чисто инстинктивно, не подумайте чего иного, чисто инстинктивно подсел к девчушке за столик и так же нечаянно принялся ее кадрить. Разговор клеился, уходить не было особого смысла. О работе Павлик вспомнил лишь в тот момент, когда его сотовый излил душу в громком и протяжном стоне джазовой мелодии. Павлик джаз не любил, равно, как и сотовый. Поэтому и соединил две нелюбимые вещи воедино. Пусть уж действуют на нервы по полной. Павлик полутонов не воспринимал. Отрешившись от сладостного созерцания девы, взял осточертевшую трубку под ненавистный мотивчик и ответил.
- Ты где? - Прозвучал извечным укором голос Евсеевича.
- Как где, - нагло начал врать Павлик. - У жены сбежавшего мужа. Где же еще. - И Павлик нежно подмигнул красавице.
- Я только что ей звонил. У нее сейчас подруга. Я надеюсь, ты не изменил сексуальную ориентацию за последние три часа?
- Не успел, - с сожалением откликнулся Павлик. - Я хотел сказать, что только от нее вышел, скоро буду.
- Надо же, - продолжал изучать ситуацию Евсеевич, - а она говорит, что ты два часа, как вышел.
- Врет, - возмутился Павлик.
- Правда? - не поверил Евсеевич.
- Конечно, - не сдавался Павлик. - Врет, как дышит. Еще неизвестно где ее муженек. Может, она все про него знает и втирает нам очки, - мстил вредной женщине Чусовой.
- Может, - охотно согласился Евсеевич. - Но если ты, старательный мой, через десять минут не появишься на своем рабочем месте, очки вотру тебе уже я, ты меня знаешь.
Павлика, как ветром сдуло и долго еще, внезапно покинутая красавица, силилась понять, что именно она сделал не так. Ведь Павлик ей очень понравился!
Она осторожно огляделась в холе сверкающего после отличного евроремонта подъезда. Да, это не ее обшарпанный. В этом доме живут люди со средствами. Поднялась на восьмой этаж, позвонила в отделанную малиновым ламинатом дверь. Дверь немедленно отворилась, и худощавая темноволосая женщина средних лет окинула ее внимательным взглядом, прежде чем пропустить в квартиру. Клара пришла наниматься на работу, которую ей сосватала старая знакомая. Собою Клара не блистала. И было в ней все, вроде как, и не плохо. Да что я, все во внешности Клары было очень даже неплохо. Это если разбирать по отдельность, но почему-то, складываясь в целостную картину, ее внешность как-то угасала. Она была из породы тех людей, мимо которых пройдешь и не запомнишь. Безликость, вот, по-моему, верное слово, позволяющее охарактеризовать внешность Клары. Словом, она была никакая. Характер полностью соответствовал внешности. Нет, он, характер, конечно, был, но то же никакой.
Хозяйка квартиры, в которую пришла Клара, занималась хиромантией, и дела у нее шли. Не так, чтобы отлично, но и не бедствовала. Немного обжившись от доходов со своего предприятия, решила завести помощницу. Оно и верно. Одной становилось тяжеловато. Клиентов принимай, потенциальных - обзванивай и все договоренности в голове держи. Слишком много для одной. Хозяйка провела Клару на просторную дорого обставленную кухню и усадила пить чай. Чай Клара не любила, но с потенциальным работодателем не спорят. Да еще и в Клариных обстоятельствах. Деньги почти закончились, аппетиты маленького только росли.
- Значит, вам нужна работа? - начала беседу хозяйка с очевидного. Она поправила темную курчавую прядь заученным движением опытной кокетки. Сказалась долгая практика работы над своей репутацией. Если хочешь расположить к себе клиента в таком сложном бизнесе, как хиромантия, заруби на носу, что мелочей в природе не существует. Точнее, вся жизнь состоит из мелочей. Вот от них и танцуй. Каждый жест опытного хироманта должен быть отточен до совершенства. Каждая фраза, произносимая хиромантом, должна вызывать доверие и никак не иначе.
Клара горестно вздохнула и отважно ринулась на встречу обстоятельствам:
- Мне очень нужна работа. - Коротко и искренне ответила Клара. Пока разговор шел предсказуемо и понятно.
- Ну, мне, допустим, необходима помощница, но что вы умеете?
Клара толком ничего не умела, да, собственно говоря, и учиться чему-нибудь особого желания у нее не было. В одном только техникуме, точнее в двух техникумах, она принималась учиться, как вы уже поняли, два раза. Сначала сразу после школы, потом, во втором, сразу после того, как ее выгнали из первого. Дело в том, что Клара регулярно забывала техникум посещать. То ли плохо спала, то ли долго просыпалась, но к тому времени, когда она уже была в состоянии пойти на занятия, все ее сокурсники, почему-то возвращались домой. И так почти каждый день. В силу хронологической несовместимости с дневной формой обучения, Клара подыскала техникум с вечерней формой обучения, разумно рассудив, что уж к вечеру она с постели как-нибудь поднимется. Но оказалось, что в вечернем техникуме нужна справка с места работы, а на работу нужно вставать рано утром. Синхронизировать рабочее время со своими внутренними часами Клара так и не смогла, из-за чего ее выгнали сначала с работы, а потом от крайнего расстройства она сама покинула техникум. Но о таком не рассказывают. Клара многозначительно посмотрела на собеседницу и опять горько вздохнула.
- Понятно, - тут же подытожила та. - Ладно. Нанимать опытного человека для меня слишком затратно, так что попробуем с вами. Науки особой тут и не нужно. Будете обзванивать моих постоянных и потенциальных клиентов, разговаривать с ними на указанную мною тему, вести запись на сеансы и контролировать посещения. Словом, никаких сложностей. Думаю, справитесь. Звонить можете из дома. Приходить ко мне нужно будет один, или два раза в неделю. Думаю, это вас устроит. Каждый день клиентов я не принимаю. У меня их пока маловато. Платить буду... Платить буду только по конечному результату. Процент от моих доходов. Так что вы будете кровно заинтересованы в расширении моей клиентской базы. Порекомендуйте меня знакомым. Учитесь уговаривать и убеждать людей. Навязывать им свои услуги и вытрясать из них денежки. Без этого сейчас никуда, моя дорогая.
Клара отчаянно тосковала от перечисления ее грядущих обязанностей. Человек она была не слишком общительный, а уж кому-то что-то навязывать было для нее почти непосильной ношей. Но голодная смерть страшней любого насилия над своей волей. И Клара сдалась. Да, она будет обзванивать, навязывать, тянуть деньги и смиренно ждать результата в святой надежде, что он все-таки будет и его хватит на самое скромное житье-бытье. В ее семье деньги не водились, как таковые. Нет, родители, конечно, работали и регулярно получали зарплату, вот только никто в их семье никак не мог понять, куда эта зарплата потом девалась. Вчера, вроде, ее принесли домой, а через неделю уже сидели снова в долгах. Есть особая порода людей, которые ничего не могут планировать. Они не умеют планировать распорядок дня, поездки в отпуск, досуг свой и своих детей, посещения друзей и ответные приемы этих самых друзей у себя дома. Что уж говорить о планировании собственных трат. Поэтому Клара серьезно считала, что отсутствие денег неизбежная реальность нашего мира. Но это все-таки, их отсутствие после некоторого присутствия, а у нее наступала полоса полного безденежья. И тут уже не до шуток.
Вернувшись домой с парой листков, плотно заполненных телефонами и именами, Клара положила свое богатство на кухонный стол, сбегала к консьержке за малышом и занялась домашним хозяйством. Уже через полчаса на плите бурлила картошка, а в ковшике неспешно подгорала каша. Об обещанных звонках она тут же забыла, вспомнила лишь, когда позвонила ее хиромантка и потребовала отчета.
- Ой, - испугалась Клара, держа мгновенно вспотевшей рукой трубку около своего уха и пытаясь другой нашарить на засаленном столе злополучный список, - я только что начала обзванивать. Только-только. Еще ни с кем не успела договориться.
- Как это не успела? Вы что, милая, с ума сошли. Я с таким работников без штанов останусь. Видимо, нам придется расстаться.
Сердце Клары зашлось в испуге.
- Как, расстаться. Не надо. Прошу вас. Меня отвлек малыш. Я сейчас же всех обзвоню.
- Я все понимаю, моя милая, но ваш малыш меня не интересует. Вам поручено - исполняйте. Не можете - откажитесь. Даю два часа. Если все повториться, можете больше себя не обременять.
Клара положила трубку на место и обессилено присела у стола. Боже, ну что это за жизнь. Каторга. Одна сплошная каторга. Она уже набрала первые четыре цифры номера, когда малыш зашелся в новом плаче. Клара бросила трубку, сжала виски ладонями и заревела белугой во весь голос.
Он не спеша, подошел к телефону и вальяжно протянул:
- Алле...
- Извините, - тихонько прошептала в мембрану трубки Клара, - я от Натальи Давыдовны.
- От кого, от кого? - безразлично поинтересовались с того конца провода.
- От Натальи Давыдовны, - еще тише произнесла Клара.
- Да, - плескался в телефонной трубке самодовольный голос - и что с ней случилось?
- С ней все нормально. Она просила узнать как дела у вас. Я ее новый помощник.
- А куда делся старый? - пропел голос.
- Не знаю. - Растерянно произнесла Клара.
- Ну, и черт с ним. Тем более, что я его не знаю. - Пошутил голос.
- Наталья Давыдовна просила напомнить, что вы собирались ее посетить в этот четверг.
- Разве? - удивился голос. - Ладно, подумаю над этим. - снизошли до робкой Клариной мольбы. - Возможно, приду, а, возможно, и нет. - Засмеялся не зависящей от малыша голос, плескавшийся сытостью и самодовольством.
- Очень - вдруг нагло соврала Клара и тут же опешила от этой своей наглости.
- Ну, тогда звоните. - Впервые за весь недолгий разговор заинтересовался голос.
Он положил трубку телефона, и прошел в просторную, залитую через широкие окна эркера солнцем, гостиную. Сел в глубокое кожаное кресло и щедро плеснул в низкий коньячный бокал виски. Что там говорила девушка о своей внешности? Утверждает, что хорошенькая. А, что? Не сходить ли ему и в самом деле к этой настырной Наталье Давыдовне. Не познакомиться ли с девушкой. Все, какое то разнообразие. А то, дела его идут хорошо. Он почти уже в них не вмешивается. Нанятый им человек справляется "на отлично". Заскучал без дел, заскучал. Вот заодно и развеется. Валентин Покровский хлебнул из бокала и покачал ногой, обутой в красивый домашний тапочек. Не дешевая, между прочим, вещица. Дешево Покровский не жил. Прозябание, не его удел. Родился на редкость удачно. Отец - крупный партийный функционер. Мать - дочь другого крупного партийного функционера. Так что дом был полной неупиваемой чашей. Мать подкармливали родители, не скупились. Отца - просители и подчиненные. Тоже щедро и безотказно. Валенька купался в заграничных шмотках, продуктовых деликатесах, дармовых путевках на самые престижные курорты Союза, как сыр в масле. В сентябре, когда его одноклассники начинали извечные басни о том, как они провели лето, ему стыдно было говорить правду. Они такого и представить себе не могли, а он так жил. Всегда.
Потом Валеньку ждали в престижном университете и, наконец, дождались. Он свалился декану на голову, как самый большой подарок. Теперь его отец декану обязан. И Валеньку понесло дальше по реке со скромным названием "жизнь". После института было престижное распределение. И он свалился долгожданным счастьем на голову начальнику одного из ведущих научно-исследовательских институтов страны в качестве младшего научного сотрудника для того, чтобы стать как можно скорее старшим. Долго ждать не пришлось. Ведь отец теперь был очень обязан директору этого института. Валеньке помогли написать диссертацию, сами ее удачно защитили, и Валенька по инерции перекочевал на следующую ступень своего успеха. Тут со страной случился страшный облом и она развалилась. Многое рухнуло в несчастной державе, только не карьерная лестница Валеньки. Она у него оказалась крепче гранита. Отец перешел в коммерческие структуры и несказанно обогатился. За счет чего - никто так и не понял, впрочем, никого это и не интересовало. Теперь Валенька был сыном богатого и влиятельного человека, поэтому быстренько обзавелся собственным бизнесом и тоже разбогател. Что у него был за бизнес и откуда такие деньги не понимал даже он сам, не то, что другие. Но это тоже мало кого интересовало. Шли годы, не шли, а текли медовой рекой меж благоуханных берегов. Валенька остепенился и решил жениться. Разумеется, по протекции отца, чтобы нарастить капитал. Капитал нарастили удачно, но находиться со стервой женой под одной крышей было невозможно. И они пошли на то, чтобы проживать отдельно, не разъединяя капиталы. Получилось прекрасно. С тех пор он с женой не виделся. Никогда. Но по-прежнему оставался на ней женатым. Это устроило всех. Особенно Валеньку.
Валенька снова поднес к губам пузатый бокал с янтарным, тягучим, дорогим виски. Наш Валенька эстет, а выглядит, как сибарит. Высок, но в меру, вальяжен почти на грани, ленив до безумия, иногда лень до безумия его и доводит, но чаще из-за его лени безумствуют другие. Некоторые до сих пор не могут поверить, что такая форма лени вполне совместима с такими деньгами, точнее, деньжищами. От нечего делать, Валенька давно уже заводил одну любовную интрижку за другой. Но женщины быстро надоедали, и он переключался на карточные игры и какую-нибудь чепуху, типа той же хиромантии. За все это время ему ни разу не пришло в голову от скуки переключиться, допустим, не на женщин, а на ту же работу. Пусть хотя бы для разнообразия. Ни разу!
В четверг, ближе к вечеру он заглянул на огонек к гостеприимной и страшно навязчивой Наталье Давыдовне. Дверь ему открыла ничем не примечательная девушка. Сначала он даже усомнился, она ли ему звонила. Оказалось - она. Валенька почувствовал себя обманутым, и хотел, уже было, развернуться и уйти, но что-то страшно жалобное, промелькнувшее и погасшее в глазах девушки, удержало его на пороге. Он вошел в квартиру и мгновенно оказался в елейном плену хиромантки. Та, заполучив его в свои руки, выпускать уже не собиралась, и он отдался течению жизни, как это делал всегда.
Он метался по квартире аптекарши, как в угарном чаду. Две недели прожить, не выходя из дома, было выше его сил. Он рвался вон. На улицу, на работу, к себе домой, наконец. Она не удерживала, понимая, что никуда он не уйдет. Идти было некуда. Разве, в полицию. Но туда ему, как раз, не хотелось. И все-таки что-то нужно было делать. Не вечно же сидеть в маленькой типовой квартирке на окраине города. Он уже чувствовал себя пленником и от безысходности начал срываться на своей спасительнице. Та сначала возмущалась, потом переходила на громкий, режущий по ушам крик и распахивала перед ним входную дверь. Он пятился от двери в глубь квартиры, как от чумы и затихал. Она, вся в слезах и обидах, уходила в спальню и там запиралась. Теперь ей было уже одинаково противно и в аптеке не ее мечты, и собственном доме. Что-то нужно было предпринимать. И она предприняла. Однажды, выйдя из дома "в магазин", она явилась к участковому и все ему выложила.
- Так, - горестно поинтересовался участковый. - А я-то здесь при чем?
- Как это причем? Он у меня скрывается от расследования. Честно, честно, он никого не убивал. Это я точно вам говорю. Ему нужно помочь.
- Как?! - С сарказмом поинтересовался участковый.
- Ну, вы же знаете как.
- Это кто тебе сказал. Тоже мне, Пуаро нашла.
- А кто знает?
- Дед Пихто, - огрызнулся участковый, но все-таки кому-то позвонил. - Иди домой, - обратил на нее усталые глаза. - Только не вздумай куда-нибудь слинять. Сама эту кашу заварила, сама и расхлебывай. Ничему этому своему хахалю не говори. К вам скоро приедут. - И участковый сделал страшные глаза.
У нее затряслись поджилки и сильные сомнения, насчет правильности содеянного, начали разъедать душу. Но назад ничего вернуть было невозможно. И она покорилась неизбежному.
К ним, действительно, приехали очень скоро. Павлик деловито вошел в небольшую квартирку и поинтересовался затворником . Затворник выволок себя из дальней комнаты, шаркая стертыми тапочками по полу. Разместились на кухне, разговор не шел. Павлик пристально изучал измученного неудачника, тот, в свою очередь, Павлика.