Проблема языка не индивидуальна и является проблемой межличностных коммуникаций. Автор не может быть уверен, что темный (скрытый=закрытый) некто, т.е. читатель, вынет из потока звуко-мыслеобразов то, что изначально было заложено в текст. “Эсперанто” - не выход из объективной ситуации, напротив - общий анамнез болезни - по имени “язык”. Любое излечение связано с немотой, как конечной точкой (центром?) существования. Парадоксально, но только смерть - то лекарство, которое освобождает нас от необходимости разъяснения своего патологического сознания.
1-2.: Автор начинает синтезировать эго-текст в том случае, если не имеет возможности (или желания?) со-настроиться - в плане психологических и физиологических процессов особи - сообразно окружающей лингво-среде.
Также безусловен и тот факт, что современные тексты являют собой (имитируют) модифицированные варианты первобытных мифологем, принятых нами в запасники ментального эго-круга из более поздних интерпретаций. Что следует из написанного? -
- все разговоры о первичности, вторичности и т.д. лишены не только оснований для их осмысления, но и мало-мальской вменяемости;
- побудительным мотивом к написанию эго-текста является желание навести резкость (читай: найти логику) в субъективных алогичных воспоминаниях.
3-4.: Эсперанто - мертвый язык, лишенный озвучания - вследствие, отсутствия народной ментальности-принадлежности - лишается способности к существованию и развитию самого себя, как живой макроструктуры.
Эсперанто
1. то что есть не проймет
2. а взятый в запасник невнятен
3. эсперанто и только
4. кружат по каемке зерна
5. это быстро пройдет
6. пролетающих станций Юрятин
7. наблюдает нас зорко
8. и окна волнует зима
9. и вода обнажится
10 под пальца узлом терпеливо
11. если это не плач
12. то простите мне Господа что
13. в снеге тела искрится
неоном своим сиротливо
где расстриженный врач
16. на скаку тормозит все авто
17. теплый снег на расходе
исходят евреи и дети
и татары и щуплые греки
20. уральских пустынь
21. колизеи ветшают по моде
комодов заветы
и сансары огрехи
24. рифмуют корысть и полынь
25. зарастает не все остаются
словарь эсперанто
парных книг молоко
28. подшофе за шарфом моряки
29. изрекают и бьются
(о времена декаданса)
усекают трико
32. умножая собой языки
Употребление “только” без уточнения оставляет со-участнику пространство для маневров интерпретации. Варианты: только=ограничение количества задействованных предметов; только=ограничение количества действующих предметов; только=существующее неназванное, выходящее за рамки эсперанто, но при том — заключённое в окружность зерна=аналог пресловутого мирового яйца. Следует обратить внимание и на пространственное расположение “эсперанто и только” в пределах зерна. Само по себе существование — шелуха, явление периферии, неизбежное зло. Автору текста всегда было смешно наблюдать переоценку — его собеседниками — их места в невнятной жизни. Не центр, а периферия. Не заблуждайтесь, господа!
5—8.: здесь начинается игра смыслов, исходящая из опускания пунктуационных рамок-флажков — вследствие чего возможно как вернуться к предыдущей строке, так и обратиться к последующей — в зависимости от желания со-участника.
4—5—6. В прочтении (4—5) проявляется метафора быстротечности любого состояния вещей, ось “5—6 “скрывает в себе конфликт степеней движения: (5) статичность эго; (6) движение пейзажа=станций? провинций=Юрятин (город? человек? фонд?)
5—6—7. Юрятин вовсе необязательно соотносится с пятой строкой, но и действует на опережение и тогда здесь пейзаж (город—человек—фонд) наблюдает за эго-автора зорко. Закон известный и страшный для всех живущих в малых (а таких большинство) городах. Или характеристика поведения известно литературного фонда, отслеживающего —не вмешиваясь — наши передвижения в литературной вертикали и пожинающего пере/спелые плоды. Для Челябы было сказано: “мы говорим: “Юрятин” — подразумеваем: “Галерея”, мы говорим: “Галерея” — подразумеваем “Юрятин”.
6—7—8. (8) нас заставляет задуматься: кто же (или — что же) нас видит и содержит (в себе)? — рукотворный=неестественный пейзаж или природа, которой — по большому счету — плевать на человека (поскольку оно присутствует на другом уровне осознания мира). Ответ на выбор: (6) “пролетающих станций Юрятин” — (8) “и окна волнует зима”. Еще один аспект (7—8) — то, что природа осознает человека как существо чуждое ей, и это несмотря на то, что своей задачей мы видим победу над пейзажем (над собой?).
9—16: Вода завязанная узлом (10), вода обнаженная (9), и обладающая долготерпием (10) и плач (11) — характеристики женского начала — возникают в тексте неслучайно, но для оправдания одного из вариантов интонации вопроса — женской (если 12 — читается обособленно). И за счет уточнений в дальнейшем (13—16) — вопрос переформатируется в мужской — поскольку: женская интонация — эмоции без точности, мужская — точность уничтожающая вопрос. Отсюда же конфликт между 15 и 16 строкой, где “расстриженный врач” — явно мужчина, а тормозит транспортные средства у нас - известно кто. На самом деле 3-й и 4-й стих оправданы лишь появлением строки — (12), и 12-я же строка обосновывает пробуксовку-паузу в напряжении метафизического поля (своего рода площадка для гольфа — в час пик — на центральной трассе). Бог осознается автором - поверхностно, как миф — глубже: вымысел — еще глубже (ниже) ложь, а любая ложь ставит собой вопрос о прощении, и прощение завершает всякий цикл: женский — женщина плачет вагиной; сезонно-природный — вода-снег (холод тела)-неон (свет). Бог, делающий нас своим существованием такими же сиротами (14), как и он сам.
17—19: Эго-текст, исчерпав смысл своего существования в пределах двух начальных катренов, пытается самореанимироваться.
Теплый снег — еще одна попытка определиться в отношениях человека и пейзажа, и природы. И опять человек противоположен природе даже в температурной характеристике: человек — умирая, охлаждается, снег - погибая - плавится.
(18-19) — перечисление и характеристика некоторых персонажей литературной тусовки Урала — по материалам личного общения, либо их произведений. Ряды таковы: евреи=дети=Дм.Бавильский=Дм.Кондрашов=Челяба; дети=татары=Роман Тягунов=Е-burg. Если первый ряд имеет - субъективно - наклон в сторону негатива (зарисовки быта), то второй ряд — характер творчества. И этот позитив — реверанс не E-burg’у, а чистоте северного сознания.
Щуплые греки — множественнность числа рождена ложью рифмы. Безусловно, за двусловием обитает В.К. (всплытие наутилуса “Юрятин-Галерея”!). Щуплость - не столько анатомическая характеристика, сколько в соотношении (19—20) — намек на скудость жизнеспособных особей в литературной местности Урала и его хронофага.
(20-24) — Попытка синтезирования в смежных стихах (20/21) природного и культурного ландшафта — едва не приводит текст к катастрофе, аналогичной той, что происходит вне пространства слова (особо в момент занижения колизеев и пустынь до комодов) — отговорка таится в формулировке о неравенстве материального объема вещи и ее завершения.
Разрушение — вне зависимости от продолжительности — однообразно.
Все религии — в конкретном случае: Запада и Востока — считают корыстолюбие — одним из тех грехов, в которых скрываются корни — других, и нет худшего наказания, нежели забвение. Страх перед полынью — двигатель современной литературы и слишком часто приводит творца к корысти.
Так замыкают круг.
25—27: речь о пепле, который надеется автор навязать природе, приспосабливаясь к миру антиестества. Мир не обязан принимать нас — больше того, он прилагает все усилия для исторжения тебя из своего лона.
28—32.: отражается твердая уверенность автора, что истинная культура — не в нем и не в тех, кто сидит (в смысле — трясется) над рукописями — а у других: “моряков”- люмпенов, обитающих в кабаках и борделях, коим и принадлежат все права на создание (умножение) живых языков.
1—32: Текст является сферой со своими полюсами, со своими магнитными полями, ландшафтами, климатическими поясами, флорой и фауной, бесконечно-разнообразная сама в себе и не требующая доказательств, а лишь позволяющая нам иногда заглядывать в себя. И того, кто пытается изучить ее, поставить не службу себе или тем более изменить-исправить-улучшить — она посылает ко всем чертям.