Господин Ливкин, казалось, не воспринимал слова Северианова, целиком занятый содержимым стакана. Со вкусом сделал лошадиный глоток, даже не зажмурился. Потом вдруг произнёс совершенно трезвым голосом, словно в бутылке была прозрачная колодезная вода:
- Говорите Вы весьма складно, господин штабс-капитан, признаю, жути нагнать умеете. Живу я замкнуто, сомнительных знакомств не завожу, с посторонними не общаюсь. Хоть наизнанку вывернись, но не могу я вспомнить, чтобы кому-либо говорил о Дубровской.
- И даже имя её не упоминали? Случайно, вне контекста разговора, просто так, к слову?
- Нет.
- Уверены?
- Молодой человек! Господин штабс-капитан! Сколь угодно долго можно произносить "мёд" - во рту не сделается сладко! И от одного названия "водка" опьянеть невозможно - нужно обязательно выпить злодейку, по-другому никак!
- Семён Яковлевич! Давайте не будем ссориться, выказывать несогласие и артачиться. Осёл туп и упрям, но можно сказать и по-другому: "Неизменно надёжен, устойчив в своих убеждениях, взглядах на жизнь и принципах. А также весьма упорен в их достижении". Звучит, конечно, красиво и убедительно, но суть не меняется.
- Пустые разговоры, Николай Васильевич. И сравнение, говоря откровенно, не совсем уместное. К тому же в Вашем возрасте быть таким занудой просто неприлично...
Испарина на лбу ювелира блестела утренней росой, лицо изрядно побагровело, подбородок низко опустился, и больше всего господин Ливкин напоминал в данный момент рвущегося в бой молодого петуха, самозабвенно кукарекающего: "Ура!" и бесстрашно атакующего сытую лису. Разумом доводы не воспринимаются, сознание отдалось на волю чувств и эмоций, последствия не имеют значения. Северианов поднялся из-за стола, неспешно прошёлся по комнате, остановился у окна. Ювелир, всё так же набычившись, исподлобья наблюдал за ним.
- Хорошо! - сказал Северианов. - Оставим это. Скажите мне вот что: Вы так подробно описывали историю бриллианта... "Dreamboat", правильно? Вы о каждом камне можете рассказать так же увлекательно и в деталях?
- Разумеется! Это моя профессия, господин штабс-капитан. Даже если Вы разбудите меня посреди ночи - без запинки опишу и "Санси", и "Орлов", и "Хоуп", он же "Голубой француз", и "Кохинур", он же "Гора света", и "Дерианур", он же "Море света".
- Превосходно, Семён Яковлевич! Мне остаётся только позавидовать Вашей памяти, признаюсь честно, мне такое не под силу, несмотря на то, что я гораздо моложе Вас.
По-видимому, в голосе Северианова всё-таки прозвучала изрядная доля иронии, так что Семён Яковлевич позволил себе обидеться.
- Не стоит язвить, молодой человек. Я, конечно, всецело признателен Вам, но не надо причинять обиду старику.
- Ни в коей мере не собирался, Семён Яковлевич! Честное слово!
Ювелир смягчился.
- Конечно, не всё назубок помню, иногда приходится освежать память...
- И в случае с "Dreamboat" освежали? - довольно непочтительно перебил Северианов. Получилось резко, ювелир засопел и потянулся к бутылке. Налил полстакана, совсем немного пригубил и поморщился.
- Я Вам не враг! - напомнил Северианов. - Всё, что я делаю - в Ваших интересах. Не пытайтесь сопротивляться - Вы вредите этим только самому себе. Не абстрактным Иванову, Петрову или Николаеву, а, непосредственно, господину Ливкину Семёну Яковлевичу... В конце концов, после всего, что Вам пришлось пережить, Вы просто не имеете право сдаться.
- Хорошо. Основные моменты, разумеется, помню, но детали приходится восстанавливать в памяти.
- Каким образом?
- Обыкновенным, Николай Васильевич. Нанёс визит Николаю Леонтьевичу Белово, он известный книжный червь, и в отношении истории - настоящий Плюшкин. Хранит сотни книг, газет, журналов: и местных, и столичных. Ничего не выбрасывает, в лютый мороз скорее замёрзнет, чем позволит святотатство: растопить печатным словом печь. Его библиотеке кто угодно позавидует. Там можно найти всё, что душа пожелает. В частности, он один из немногих в России является владельцем уникальной книги "Самые знаменитые бриллианты в мире. Истинные истории и тайны. Реальность и легенды". Это бесценный труд писателя сэра Брэдли Дэниелса, который одновременно является специалистом в алмазной области, с иллюстрациями знаменитого путешественника-фотографа сэра Клайва Элорди. Подробнейшее описание, истории, легенды, а главное, уникальные фотографические снимки. Николай Леонтьевич утверждает, что сию книгу лично ему подарил сам сэр Дэниелс во время их встречи в Лондоне в 1903 году, и я могу только облизываться на сей раритет, как, впрочем, и остальные городские ювелиры.
- Вы, разумеется, оповестили Николая Леонтьевича о предмете своих поисков?
- Бросьте, Николай Васильевич, за кого Вы меня принимаете! Просто попросил у господина Белово разрешения покопаться в его богатстве. Он безмерно счастлив, когда кто-то пользуется его накоплениями. К нему многие ходят, это весьма удобно.
- И как, удачно?
- Конечно. В творении сэра Дэниелса весьма обширная статья посвящена бриллианту "Dreamboat". А пролистав столичные газеты, я нашёл в светской хронике довольно-таки частое упоминание юной графини Дубровской, а главное, до крайности подробное описание "тёмно-синего бриллианта грушевидной формы, обладающего сильным сиянием" на её шее.
- Николай Васильевич, сэр Брэдли Дэниэлс - поэт бриллиантов, "Голубой мечте" он посвятил несколько десятков страниц, всё упомнить решительно невозможно. Кое-что записал... Вы не подумайте, Николай Леонтьевич Белово совершенно не в курсе моих выписок.
- Когда это произошло?
Ювелир усмехнулся.
- Увы, господин штабс-капитан, давненько это приключилось. Весьма и весьма, при большевиках ещё. Так что след этот никуда не ведёт, не обольщайтесь. Да и что стоят мои выписки? Кое-что из истории бриллианта, только и всего.
- Где этот документ? У Вас?
- Конечно у меня. Где точно - не помню: возможно, на стол положил среди прочих бумаг, а может быть, в кармане оставил, но никому не показывал, можете быть уверены. На все сто процентов!
"Интересно, подумал Северианов, если бы я принялся обучать господина Ливкина технике изготавливания ювелирных украшений, что бы он выразил? Недоумение? Возмущение? Раздражённое негодование? Вот смеху-то было бы, животики надорвать можно..."
- Как знать, Семён Яковлевич. Расскажите-ка о Николае Леонтьевиче Белово поподробнее.
Глава
Солнце заливало поляну перед небольшим прудом, в котором раньше, до установления в Новоелизаветинске Советской власти, водилась настоящая форель. Слева по периметру воду окружал частокол из толстых неотёсанных заострённых жердей, а справа одиноко стоял небольшой деревянный столик и длинная лавка. Пантелеймон рассказал, что на столике раньше лежал большой каравай хлеба, и каждый гость по своему желанию отламывал кусочек и бросал в воду. Сначала стаями налетала мелкая рыбешка и рвала мякиш. Затем с голодной жадностью появлялись особи посолиднее, покрупнее, размером с ладонь и количеством в десяток. Они только собирались наброситься на добычу, когда с грациозной вальяжностью со дна, из самой глубины, всплывала громадная рыбина, этакий монстр, лениво разевала пасть - и вся мелочь мгновенно брызгала в стороны, расплывалась стремительными молниями, спасаясь бегством. Гигант неспешно заглатывал хлебный кусочек целиком и с большим рыбьим достоинством уходил обратно вглубь. Собравшиеся гости могли часами прикармливать обитателей пруда, пребывая в состоянии редкостного душевного умиротворения и даже некой нирваны. Редко кто из гостей удосуживался посидеть здесь с удочкой, и то не столько ради рыбной ловли, сколько для получения насладительного удовольствия от самого процесса. Созерцая поплавок, можно мыслить лишь о философском. О смысле жизни, например. А то и вовсе ни о чём: голова совершенно пустая, ветер, что называется, все мысли выдувает. После революции рыбу выловили вчистую, если что и осталось - то совсем мальки, размером со спичку, никоим образом не могущие прельстить победившего, а потому весьма голодного гегемона - пролетариата. Немного подсохший кусок булки, однако, по-прежнему лежал на столике, и при желании можно было отщипнуть и швырнуть в воду ломтик краюшки.
Июнь. Все облака к земле
Слетают тополиным пухом в полусне.
И день прозрачно-белый, как в предзимье
Парит и жадно жаждет ливня.
И день, как в вечность погруженный,
Вбирает, как сосуд бездонный,
Все запахи: жасмина, лип и тополей,
И отдаленных трав с полей.
Юрий Антонович Перевезенцев закончил проникновенную декламацию собственных стихов и с ленивой вальяжностью зачерпнул ложечкой дольку яблока из розетки с вареньем. Положил в рот, запил вкусным глотком чая и изобразил на лице блаженную негу. Юрий Антонович слыл человеком весьма образованным, хотя и несколько чудаковатым. Как и Мария Кирилловна, был он весь круглый, словно колобок, невысокий, с виду весьма неуклюжий. Темные, зачесанные назад волосы. Гладко выбритое лицо. Уголки губ подняты вверх. Простодушно доверчивый, наивный взгляд и располагающий вид слегка портила весёлая хищная улыбка мошенника-виртуоза, но в целом Юрий Антонович смотрелся этаким толстяком-добряком, королём изящных искусств и изрядным знатоком литературных коллизий. Стихи он читал с проникновенностью, идущей от самого сердца, выдерживая, где надо, долгую театральную паузу, а где-то, наоборот, сталкивая слова между собой. Виртуозно-интимная интонация и мягкий тембр голоса придавали его стихам особую задушевную прелесть.
Они вольготно расположились за массивным деревянным столом, сработанным из половины ствола исполинского дуба на толстых богатырских ножках, словно демонстрировавшего своим видом вечность и несокрушимость мироздания. За недолгое время Советской власти местные обитатели - представители победившего пролетариата словно бы мстили мебели поверженного старого режима, предпочитая с особым варварским наслаждением гасить о полированную поверхность экзотической столешницы окурки цигарок, а также вырезать всяческие бранные слова либо лозунги. Пантелеймон решил это непотребство кардинальным образом несколькими энергичными движениями рубанка, так что поверхность вновь приобрела первозданную чистоту и пахнущую свежей стружкой непорочную стыдливость.
- Замечательно, Юрий Антонович, просто восторг! - Ольга Петровна Лауди громко захлопала в ладоши, словно дитя малое, однако умудряясь сохранять при этом изрядную чопорность. - Честное слово, я никогда не могла понять, как из отдельных слов, фраз, междометий рождается такое чудо, каким, безусловно, являются Ваши стихи. Поделитесь секретом творчества, я тоже весьма желаю сотворить подобное, но не сумела продвинуться дальше:
Осенний липкий мерзкий дождь,
зачем с небес сердито льёшь?
Ты с ранним увяданьем схож,
меня ввергаешь в злую дрожь!
- Что за вульгарное настроение, Оленька! - возмутилась Мария Кирилловна. - Погода замечательная: солнце, радость, почему такие невесёлые думы?
- Напротив, великолепно получилось, Ольга Петровна! - возразил, рассыпался в комплиментах Перевезенцев. - В этом четверостишье весьма изысканно показано подавленное, меланхоличное настроение во время долгого, изматывающего дождя, в тот момент, когда душе хочется солнечного света и тепла. Душевного, я бы сказал, тепла. Ни в коем случае не бросайте, продолжайте упражняться в рифме, чуть-чуть усердия - и у Вас замечательно всё сладится! Вы сможете остро и прочувственно передавать настроение, душевные переживания, у Вас станут выходить хорошие, искренние стихи. В которых Вы покажете поразительную глубину мыслей и уникальную способность развивать самые тонкие и серьёзные темы. Это, разумеется, если Вы желаете написать что-либо стоящее, а не пошлость какую, вроде "Вставай проклятьем заклеймённый весь мир голодных и рабов...". Настоящее искусство вечно, а вовсе не призвано служить сиюминутным политическим ситуациям. Запахи жасмина, лип и тополей будут и через сто лет всё так же волновать людское сознание, а где окажется к тому времени присный "мир голодных и рабов"? Кто его вспомнит? Александр Сергеевич Пушкин жил многое время назад - и до сих пор является величайшим русским поэтом!
Настя с изрядным удобством откинулась на широкую, обитую кожей спинку скамьи. Уютная обстановка, атмосфера посиделок за вечерним самоваром, закатная игра солнца на воде пруда, душистый запах чайного листа, и сладкий аромат яблочного варенья весьма мало способствовали продуктивной мыслительной деятельности, напротив, думать не хотелось совершенно ни о чём, а хотелось, наоборот, отдаться этой неге и ленивой истоме, расслабиться, отдохнуть. Настя уже начинала жалеть о своём согласии переселиться в усадьбу: всё здесь настраивало на покой и ничегонеделание, затягивало поиски Виктора. Веломанской даже начинало казаться, что время отодвинулось назад, в далёкие довоенные и беззаботные годы ранней юности, и находится она вовсе не в Новоелизаветинске, а в родном Санкт-Петербурге, еще даже не Петрограде.
- Дорогая Ольга Петровна, стихи слагают вовсе не ради славы! Творчество - это не результат, а процесс! И каждое его мгновение должно доставлять удовольствие, радость, насыщение прекрасным. Невозможно сочинять без души, без нежнейшего трепета, без увлечённой переживательности, без упоительной страсти. Ведь если написанное не вызывает глубоких чувств у автора - у читателя тем более не возникнет никаких эмоций! - Юрий Антонович допил чай, с прилежной тщательностью и весьма трогательно облизал ложечку, которой только что зачерпывал яблочное варенье из розетки, и по-мальчишески нежно и добродушно посмотрел на госпожу Лауди. - Вы, Ольга Петровна, всё-таки старались сдерживать себя, кстати, совершенно напрасно, потому в Ваших стихах присутствует лишь унылый трагизм и тоска по светлым дням. Вы смирились с дождём, Вы боитесь выпускать наружу эмоции, а также страшитесь, что Ваши поэтические строки могут прийтись не по вкусу слушателям. Забудьте про публику! Наслаждайтесь сочинительством, раскройте себя полностью, постарайтесь излить на бумагу все тонкости душевных переживаний, не ограничивайтесь только "злой дрожью". Пусть будет присутствовать и яростное негодование, и раздраженное бешенство, и попытка переломить ситуацию. И наконец, конфликт! С одной стороны, дождь "...ввергает в злую дрожь", но с другой, Вам нравится, например, сидеть у горящего камина с бокалом горячего грога и наблюдать за причудливыми узорами, которые рисуют на оконном стекле капризные струи ливня. А?
- Вы так красиво говорите, Юрий Антонович! - восхитилась Мария Кирилловна. - В самом деле, Оленька, не пора ли тебе всерьёз взяться за стихи. Я довольно явственно представляю тот день, когда ты сможешь порадовать всех нас новой и великолепной поэмой, своим "Евгением Онегиным", своим "Бородином"! Ты же так талантлива, Оленька!
Ольга Петровна не просто покраснела от смущения и удовольствия, её лицо пошло различными оттенками: заалело, забардовело, зарозовело, забагрянело. Внутренний гранит госпожи Лауди дал изрядную трещину и, в конце концов, вовсе рассыпался в прах. Насте даже пришлось смущенно отвернуться, словно она подсматривала за чем-то чересчур интимным и сокровенным.
- Творить стихи - это так невыносимо сложно, господа, - сказала Ольга Петровна, титаническим волевым усилием справляясь с минутной слабостью. Однако, Юрий Антонович мгновенно перебил её, причём это вовсе не выглядело как бестактность.
- Ольга Петровна, не думайте о сложностях, умоляю Вас! Пишите, творите, наслаждайтесь! Вы даже представить себе не можете, какое это удовольствие слагать слова в рифмы, выражать тончайшие душевные порывы и мгновенные нюансы настроения, выплескивать на бумагу эмоции! Вы словно полностью раскрываетесь, обнажаете всё то прекрасное, что заключено в Вас, делаетесь несравненно возвышеннее, изящнее и очаровательнее!
Если Юрий Антонович ставил себе цель окончательно смутить госпожу Лауди, то можно сказать, что своего он полностью добился: Ольга Петровна сейчас была вовсе не такая, как обычно: строгая и чопорная, - а больше походила на нежный и трепетный цветочек, полностью раскрывшийся, доверчиво распустив свои лепестки. Горячий напор Перевезенцева тараном, тяжелым ломом, куском металлического прута пробил всегда крепкий защитный панцирь старейшей приятельницы Марии Кирилловны. Насте отчего-то сделалось немного страшно.
- Когда я пишу стихи, - Юрий Антонович безжалостно продолжил уничтожение жалких остатков менторских доспехов Ольги Петровны. - Я иногда ощущаю себя малым ребёнком, неоперившимся птенцом, песчинкой в океане страстей. Каждая строчка не даёт покоя, заставляет вновь и вновь возвращаться к белому листу бумаги, высасывает темперамент, вытягивает подсознательные эмоции, выжимает, словно бельё. Я как будто опьянён вином. Как будто вновь в первый раз влюблён в женщину. Как будто мою душу сжигает огонь нерастраченной страсти! Как будто я иду босиком по тонкому лучу млечного пути! Так попробуйте этот несравненный напиток, дорогая Ольга Петровна, испытайте те же чувства, те же эмоции, ту же радость, самозабвение и упоённость!
Солнце зашло, сделалось сумеречно, и в то же время, весьма уютно. Бархатный голос Юрия Антоновича согревал, дарил покой, тепло, негу, умиротворённость. Совершенно растаявшие Мария Кирилловна и Ольга Петровна полностью находились во власти этого голоса, словно на глазах творилось некое колдовство. Истинный волшебник сумел вылепить из строгой, гранитного характера грымзы трепетную возвышенную натуру, юную особу, подверженную страстным порывам и пылким мечтам. Если бы сейчас у госпожи Лауди из глаз заструились слезы - Настя совершенно не удивилась бы. Как говорит, восхитилась она, словно паук паутину плетет, опутывает жертву, заставляет увязнуть, лишает воли. Она почувствовала, как глубоко в душе возникает безудержное желание самой слагать стихи, а рука непроизвольно начинает искать перо, а перо тянуться к свежему листу бумаги...
- Как продвигаются Ваши розыски? - с любопытственным интересом осведомилась Мария Кирилловна, ласково глядя на Настю. - Что намерены предпринять дальше?
- Собираюсь в театр, - сказала княжна Веломанская. - Виктора видели в обществе одной из артисток, хочу встретиться, может быть, удастся узнать что-либо.
- И кто же это, если не секрет? - поинтересовался Юрий Антонович, подливая в чашку золотисто-коричневой заварки. - Я имею удовольствие со многими быть знаком. Возможно, смогу поспособствовать, оказать некоторую помощь.
- Ольга Ремберг? Вы знаете её, Юрий Антонович?
- О-о-о! - мечтательно закатил глаза господин Перевезенцев. - Примадонна! Талантливейшая актриса, звезда сцены, некоронованная королева театра! Как она умеет создавать сложные, многогранные психологические образы! Как она играла Агафью Тихоновну в гоголевской "Женитьбе"! Машу в чеховских "Трёх сёстрах"! Пожалуй, нечасто встретишь подобную поэтичность, глубину чувств, способность к тонкой иронии, и вместе с тем, элегантность и благородство! Даже мелкие, второстепенные сценические образы Ольга способна возвысить, ярко расцветить, выделить, иногда затмив главных. В её исполнении Нерисса в шекспировском "Венецианском купце" куда милее и Порции, и Джессики, и, чего уж греха таить, самого Антонио! Лиза в грибоедовском "Горе от ума" - можно с полной уверенностью заявить, единственный положительный персонаж среди прочих: надутых и мерзко-хамоватых. Варвару в "Грозе" Островского Ольга сделала по-житейски мудрой и рассудительной, на её фоне Катерина смотрится, как бы поделикатнее сказать... - Юрий Антонович, казалось, смутился и даже едва заметно покраснел. - Не очень умной женщиной, позволю себе такое сравнение, и уж совершенно не "Лучом света в тёмном царстве". В общем, талант - он всегда талант! Любовь к своему делу, к театральному процессу, вера в свои силы сделали из Ольги великолепнейшую актрису. И в то же время, театр лишил ее семейного благополучия и личного счастья. Менее талантливые имеют семью, детей, сцена для них - зарабатывание хлеба насущного, не более. Им не рукоплещет зал, не кричат "Браво!". В их в гримуборные не ломятся поклонники с цветочными букетами и шампанским. Но дома их ждут любящие жены, либо мужья, ненаглядные детишки, уют, спокойствие, теплая постель. Они счастливы по-своему, тогда как Ольга продолжает пребывать в душевной близости лишь со своими сценическими образами, она лишена душевного тепла, любви, взаимопонимания. Потому бывает желчна и весьма раздражительна, не пытайтесь действовать в лоб, Настя, используйте обходной маневр. Будьте предельно осторожны и деликатны.
- Я, в свою очередь, Анастасия, хочу предложить Вам помощь, - добавила вдруг Ольга Петровна Лауди, до сего момента молчавшая и задумчиво-страстно рассматривающая Юрия Антоновича. - Моя очень хорошая знакомая, Мария Евгеньевна как раз служит в Новоелизаветинском драматическом театре. Должность невелика, но весьма ответственна, она из тех незаметных, но незаменимых людей, без которых театр в скором времени прекратил бы всяческое существование. Я попрошу её оказать Вам посильную помощь - и завтра во время "Евгения Онегина" Вас проведут к Ольге Ремберг. Полагаю, Марии Евгеньевне даже примадонна не сможет отказать в пустяковом одолжении. Ну а дальнейшее зависит лишь от Вас - дерзайте, и да помогут Вам высшие силы в поисках жениха.
Глава
От Федотовского переулка начиналась улица Плакучая, обязанная своим весьма оригинальным названием ранее проживавшему здесь контингенту: профессиональным плакальщицам и вопленицам. Вопить - не мешки ворочать, заколачивать деньгу можно не только топором, лопатой, дратвой, ткацким станком или сталеплавильной печью, но также и более экзотическими приспособлениями: рыданиями, слезами, воплями. Плач по усопшему родственнику горек и скорбен, а вот молодая невеста, положа руку на сердце, не всегда искренне горюет по утраченному девичеству, а бывает, настолько рада предстоящему замужеству, что слезинку выдавить не в состоянии, сколь ни пытается. Однако не беда: на все существуют специально обученные люди, способные за плату часами напролет источать из глаз влагу и громко и мелодично стенать - плакальщицы. Более того, их отсутствие во время проводов рекрута или похорон является событием постыдным, весьма некрасивым и даже позорным. А старинная поговорка "От слез ничего не прибудет" в среде плакальщиц сродни анекдоту и совершенно не соответствует профессии. Прибудет, еще как прибудет! За несколько часов плача можно заработать поболее, чем за сутки, проведенные у станка. Потому здесь любили говорить не "Плакали мои денежки", а "Наплакали мне мои денежки", что совершенно меняло смысл на противоположный. Более того, поговорки: "Слеза печали сменяется слезой радости", "Через золото слезы льются", "Слезы - вода, да иная вода дороже крови", "Глаза на мокром месте" здесь звучали совершенно не так, как на других улицах Новоелизаветинска, в них горе и радость обогащения полностью и всецело менялись местами.
Груженый дровами возок - колымага лениво грохотал деревянными колесами, опасно раскачиваясь, кренясь и вообще грозя развалиться на ходу и прямо сейчас. На узких мордах лошадиной пары читалось одинаковое презрительное высокомерие ко всему человеческому роду. Возница в солидном меланжевом картузе с лаковым отполированным тряпочкой козырьком, сверкавшим на солнце и слепившим прохожих черным самоварным блеском, и ветхом одеянии горохового цвета, в котором, только обладая изрядной долей воображения, можно было угадать офицерский френч, нервно подергивал вожжами, индифферентно чмокал старушечьими губами и даже иногда трусливо, словно собираясь украсть, щелкал кнутом. Взгляд его при этом был совершенно отрешен от реальности, апатичен и безучастен. Волосы цвета перезрелого овса торчали из-под картуза редкими пучками, испещренное маленькими кратерами оспин лицо силилось казаться каменно спокойным, лишь огромный, в пол-лица, изогнутый нос-клюв с приподнятыми ноздрями, предававший, в общем-то, типично крестьянскому обличью некую долю экстравагантности и презрительно именуемый в народе "шнобель", реже - "шнопак", "рубильник", словно существуя отдельно от остальной физиономии, казалось, вынюхивает возможных противников.
Если бы свершилось невозможное, и бредущий позади телеги нищий попрошайка смог читать мысли, он бы наверняка ужаснулся исходящим от возницы биоволнам смятения, паники и ужаса. Внешне невозмутимый, внутренне он дрожал и буквально молился, чтобы его одиссея закончилась благополучно. На дне телеги, под беспорядочно наваленными деревянными чурбаками, чурками и поленьями удобно и весьма аккуратно расположилось несколько десятков трехлинейных винтовок Мосина, кавалерийских карабинов, револьверов наган, бельгийских браунингов, ручной пулемет Льюиса и три полных патронных ящика. Целый арсенал, коим возможно вооружить до взвода пехоты. Однако нищий оборванец, он же филёр контрразведки Иван Савватеевич Вохминцев телепатическими способностями не обладал и мысли читать не умел. Зато он умел многое другое: сливаться с толпой, выглядеть в любом месте совершенно естественно и незаметно, по повадкам и поведению объекта вычислять его намерения и направление движения, что способен предпринять буквально через несколько секунд и как поведет себя в случае обнаружения слежки. А может быть, Иван Савватеевич, всё-таки, умел читать мысли? Потому что свернул в переулок точно за секунду до того, как возница, придержав лошадей, достал кисет и принялся скручивать козью ножку, намереваясь закурить. Высекая кресалом искры, он, как бы случайно, исподволь огляделся, мазнул пространство позади колымаги липким запоминающим взглядом, ничего подозрительного, естественно, не обнаружил, глубоко и жадно затянулся несколько раз, словно опасаясь, причем не без основания, что подобного может и не повториться, так хоть напоследок "дёрнуть", попробовать накуриться на сутки вперед. Наблюдавший эти неумелые попытки проверочных действий и дилетантские потуги объекта в ремесле контрнаблюдения, Иван Савватеевич устало вздохнул: ему было невыносимо скучно. Неумеха ещё потрепыхается, помандражирует, в конце концов, вымотанный и впавший в апатию приведет наблюдателя в нужный адрес. Никуда не денется - соскочить точно не сумеет! Дождавшись, когда возница закончит нервно крутить головой, он вернулся на улицу Плакучую, догнал повозку, некоторое время двигался рядом, потом обогнал, перешел на противоположную сторону улицы и пошел параллельно и немного впереди справа. Боковым зрением отметил, как нелепо наклоняет голову кучер, выглядывая назад из-под согнутой левой руки. Неумелого наблюдателя, дилетанта, приклеившегося к возку, и топающего в десяти шагах позади, возница уверенно "срисовал" бы, но обнаружить Ивана Савватеевича шансов у него не было совершенно. Подъехав к невысоким, слегка покосившимся воротам, обладатель меланжевого картуза с явным облегчением спрыгнул на землю и трижды постучал рукоятью кнута - створки тут же приоткрылись, по-видимому, визита с нетерпением ожидали - и повозка заехала во двор. Иван Савватеевич, не задерживаясь ни на долю секунды, прошествовал мимо, боковым зрением отметив встречающих возок бородатых мужиков сугубо крестьянского обличья, запомнил внешность до мельчайших подробностей, словно сфотографировал, и, отойдя шагов на полста, присел на скамеечку у забора. Он не таился, напротив, вел себя вызывающе демонстративно. Жаркое полуденное солнце припекало весьма немилосердно, Иван Савватеевич сладко потянулся, словно старый кот, поскреб пальцами в районе живота, грозно высморкался, затем неспешно и со вкусом извлек из недр одежной рванины бутылочку-"мерзавца" с мутной жидкостью, зубами выдернул огрызок капустной кочерыжки, заменявшего пробку, и с упоительным кряканьем приложился-присосался к горлышку. Кадык споро заходил вверх-вниз, забулькала, потекла по подбородку белесая влага, Иван Савватеевич блаженно улыбнулся, поставив полупустую тару рядом на скамеечку, демонстративно-вызывающе занюхал рукавом, прикрыл глаза и захрапел довольной пьянью. Что называется, картина маслом: послеобеденный отдых отброса общества, отрыгнутого жизнью. Только сам отброс себя таковым не считает и испытывает сейчас истинное, ни с чем несравнимое блаженство, негу, эйфорию, на мнение же окружающих ему, по совести говоря, наплевать. Заподозрить в сей живописной картине фальшь, камуфляж, агента контрразведки, находящегося при исполнении, виртуозно маскирующегося, мог лишь человек с излишне больной фантазией, манией преследования и подозрительности. Иван Савватеевич улыбался широко, даже пустил весьма правдоподобную слюну из угла рта. В бутылке алкоголем не пахло в самом прямом смысле. Колодезная вода хрустальной прозрачности превосходно имитирует спирт, водку, либо чистый, "как слеза", самогон-первач. Однако претендовать на подобные напитки оборванец не мог ни в коей мере, это явилось бы изрядным демаскирующим фактором, только на мутную брагу, в самом лучшем случае - на отвратительную сивуху, жуткое пойло с противнейшим ароматом. Потому в воду Иван Савватеевич добавил немного молока, после чего жидкость совершенно утратила хрустальную прозрачность, природную чистоту и приобрела необходимую отталкивающе-мерзкую туманность. Помощник, Филька Зиновьев неспешной походкой продефилировал мимо, Иван Савватеевич лишь сонно бровями двинул вправо-влево, что означало: проходи дальше, скройся из прямой видимости и ожидай дальнейших указаний. Сегодня они работали втроём: Иван Савватеевич, мэтр наружного наблюдения, и двое подмастерьев, классом неизменно ниже, которые шествовали за Вохминцевым далеко позади, вне дистанции прямой видимости, работали на подхвате и больше требовались для страховки и связи, ибо филёрскому искусству обучены были весьма слабо. Филька глазами моргнул, едва заметно наклонил голову: понял указания, слушаюсь - и просеменил дальше. Еще через три-четыре минуты мимо прошаркал и Кондрат Василенко, другой подручный, тогда Иван Савватеевич удовлетворённо хрюкнул и захрапел сильнее прежнего. Предстояло долгое ожидание, но он был к нему привычен, нетерпение в их работе немыслимо и изрядно вредно. Пребывать в положении спящей пьяни Вохминцев мог неизмеримо долго, много часов подряд, при этом ни капельки не уставая. У людей за забором не было ни единой возможности ускользнуть.
Между тем жизнь на улице шла своим чередом. Напротив ворот десяток полуголых и босых мальчишек, голытьбы, азартно играли в "банки". Наблюдая за перипетиями их развлечений, Иван Савватеевич, незаметно для себя самого, все больше увлекался, постепенно вдаваясь во все тонкости и подробности. Таковых, в принципе, было всего две: сбить банку и осалить - коснуться палкой противника, но зато, сколько возможных вариантов. Настоящая жестокая баталия с тактическим планированием, военной выучкой, расчётливым спокойствием и смекалкой, силой и ловкостью, а также цинизмом и отсутствием даже капли жалости. Квинтэссенция бега, метания снаряда, фехтования.
Посреди мостовой на камне-постаменте высилась изрядно помятая, тронутая ржавчиной пустая консервная банка, рядом томился ожиданием "водящий"-защитник, рыцарь этой самой банки, для которого она вовсе и не банка, порыжевший кусок железа, а последний рубеж, зеница ока, дама сердца, которую необходимо со всей доблестью и старательностью оберегать, пока остальные швыряют в нее длинные гладкие дрыны, пытаясь сбить с пьедестала. Тот, кому посчастливится совершить меткий бросок, получает офицерское звание, и пока он свою палку с земли не поднял - осалить его правилами запрещено. С каждой сбитой банкой счастливчик производится в следующий чин, становится капитаном, полковником, генералом, фельдмаршалом, королем. Соответственно уменьшается дистанция броска, что фиксируется проведенной на земле чертой. По окончании серии бросков начинается штурм: гурьба ребятишек кидается за своими палками - деревяхами, задача же охранителя мишени одновременно и проста, и весьма сложна. Он должен мгновенно водрузить ее на прежнее место, на пьедестал, и попытаться кого-либо осалить - коснуться палкой, тут же сбить банку, после чего неблагодарная роль "водящего" переходит к неудачнику. Разумеется, никто не желал быть в этой роли, мальчишки разбегались, стоял жуткий гвалт, шум, суета, как следствие - отбитые пальцы и синяки на лодыжках. Задача штурма - вернуть свою палку, сокрушить банку, после чего отскочить на исходную позицию.
Всякая профессия накладывает свои привычки, свои взгляды на окружающий мир, свою профессиональную деформацию. Преподаватель гимнастики центральной Новоелизаветинской гимназии Виктор Александрович Самаркин принялся бы выискивать среди играющих самого ловкого и умелого на предмет усиленных с ним занятий и подготовки новой спортивной знаменитости. Его коллега, Ольга Елисеевна Василькова, преподаватель арифметики и геометрии, наоборот, возмутилась бы тем, что дети вместо занятия чем-либо полезным, бесцельно тратят драгоценное время, бьют баклуши, что может привести к весьма негативным для них последствиям. Иван Савватеевич, наблюдая сквозь ресницы за игрой, думал о контрнаблюдении: существует изрядная вероятность того, что кто-то из детей тех, что за забором, послан родителями помимо "баночных" баталий "отслеживать обстановку" и сообщать обо всем подозрительном. Ну-ну, давайте, посмотрим, как у вас получится, усмехнулся про себя Вохминцев. Сладко посапывая и похрапывая, он извернулся на скамейке, лег на другой бок, вновь заскреб пальцами низ живота, почесываясь. Чем отвратительнее он выглядит, тем меньше подозрений у оппонентов. Он для них даже не товарищ по классу, а неизмеримо ниже, контрразведка от такого нос воротить должна. Стереотип восприятия, косность мышления, дилетантизм. И, как следствие, провал, раскрытие цепочки, аресты.
Глава
Пётр Петрович Никольский рассматривал драгоценности как-то вяло, без интереса, словно видел подобное каждый день по нескольку раз. Взял осторожно двумя пальцами переливающуюся разноцветными камнями брошь, равнодушно повертел перед глазами, швырнул обратно. Горка драгоценностей на его столе не выглядела сокровищем, наоборот, словно поблекла, скукожилась и напоминала груду битого стекла, либо металлический лом.
- Много здесь? - спросил подполковник.
- Ювелир оценил тысяч в пятьдесят-шестьдесят. Золотом. Три вещи дорогие, остальное - побрякушки, не дороже количества презренного металла, из которого изготовлены.
- Где нашли?
- Житин оборудовал в своей комнате несколько тайников, предполагаю, по мере наполнения, устраивал новые. Не Бог весть, какие премудрые, однако, с наскоку не найдешь, искать следовало грамотно.
- Здесь всё?
- Всё, что нашел.
- Понятно, Николай Васильевич.
Каждый крутится, как может. Экономия на жаловании вызывает ответную реакцию, которая грозит обернуться невиданным разгулом коррупции. Способы зарабатывания на хлеб насущный у всех разные. А слова о Долге, Чести и Присяге хороши до тех пор, покуда в животе от голода не урчит. В противном случае, они лишь мешают совершать выгодную сделку, проводить прибыльную торговую операцию, делать свой гешефт с целью получения профита, барыша, прибытка, прока, разживы. Буквально на днях за спекуляцию были преданы суду многие тыловые командиры; некоторые должностные лица, замешанные во взяточничестве, привлечены к ответственности. Например, способом заработка для офицеров самопровозглашенной "дикой" контрразведки "отряда особого назначения" ротмистра Баранцева была ловля большевиков: кого-то хватали, "изобличали" доступными методами и требовали денег за освобождение. Не брезговали "особназновцы" и чем попроще: шантажом, вымогательством, а то и просто налетами и грабежами, от которых, кстати, не были застрахованы даже армейские чины.
Петр Петрович Никольский и сам не без греха, чего уж таить. И вполне мог бы допустить, что драгоценностей в житинских тайниках было больше, чем лежит сейчас на его столе. Некоторые безделушки вполне невинно и как бы сами по себе способны перекочевать в карман офицера, проводившего обыск. Случайно. Так вышло. Попробуй, докажи обратное!
Но не в этот раз!
Интуиция, проницательность, шестое чувство, нюх, в конце концов, в общем, как не назови - это то качество, что отличает контрразведчика от простого смертного, искренне полагал Пётр Петрович. Потому посчитал ниже своего достоинства подвергать сомнениям севериановские слова. Интуиция подсказывала: не тот человек штабс-капитан, чтобы перстенек-другой утаить, у него подобного и в мыслях возникнуть не может. Пётр Петрович просто понял это, словно всегда знал.
- Что ж, весьма впечатляюще. Однако к деятельности подпольщиков это Вас не приблизило. Я Вас правильно понимаю? Или нет?
Северианов ответил философски:
- Как знать, Пётр Петрович. Ведать бы, где упасть - соломки б подстелил.
- Возможно, конечно.
- Мыслю так: если подпольщики узнают, что председатель ЧК крал ценности у своих же - это не сильно укрепит их дух.
- Либо наоборот. Это покажет: даже в руководстве может находиться мерзавец, что является хорошим поводом для усиления дисциплины. Что ещё?
- Есть некие домыслы, пока говорить не хочу, все это так, на уровне догадок. Полагаю сначала проверить, потом доложу.
- Ну что ж, разумно.
- Разрешите вопрос, господин подполковник.
- Слушаю.
- Что с ценностями будет дальше?
- Понятия не имею. Доложу по инстанции, вероятно, пойдут на общее дело. Контрразведка свою работу сделала и сделала хорошо. А что?
- Этот перстень господин Микулин изволил подарить супруге. Камень приобрел отдельно, сам перстень специально изготавливал ювелир. Изделие дорогое, и вероятно, весьма ценно и желанно для господина Микулина. Отсюда вопрос: может быть, стоит вернуть перстень бывшему владельцу? Вернуть нам, контрразведке, Вам лично! Большевики забирают - мы возвращаем. Это не только справедливо и правильно, это весьма поднимет престиж контрразведки.
Северианов замолчал, не проявляя более никаких эмоций. Он свое предложение выказал, решение остается за господином подполковником, штабс-капитану остается лишь верноподданнически ожидать.
Пётр Петрович Никольский также остался внешне невозмутимым, глядя в глаза штабс-капитану, просчитывал возможные последствия сей акции. Что в убытке, а что в прикупе? Если рассуждать глобально, перстенёк дорогой, им можно расплатиться с союзниками за поставки вооружения-амуниции, либо как-то ещё использовать на дело борьбы с большевиками. Но это в теории, в идеальных условиях, мечтах. В реальности, скорее всего, перстень прилипнет к чьим-либо жадным пальцам и имеет весьма мало шансов пойти в дело. Опять же, ему лично, подполковнику Никольскому, с этой операции не будет ровно никакого профита, разве что устная благодарность от генерала Васильева. Немало, бесспорно, но и не много. В комбинации же, предложенной Севериановым, реноме контрразведки и его личное реноме взлетают, разумеется, не до небес, но весьма ощутимо и высоко. Змей-искуситель штабс-капитан, знает, на каких струнах играть надо, за какие верёвочки дергать. Согласится ли на подобную эскападу командующий - вот вопрос?
- Хорошо, господин штабс-капитан, я подумаю над Вашим предложением, приму к сведению. Что-либо ещё?
- Просьба Пётр Петрович. Если Вы примете мое предложение - я бы желал побеседовать с господином Микулиным. Относительно обысков и реквизиций. Может быть, след к подпольщикам появится...
- Думаете?
- Всё возможно, Пётр Петрович. Во всяком случае, попробовать не грех. Господин Микулин, если мы вернём его сокровище, будет весьма откровенен и всецело станет стараться помочь нам. Ведь, в сущности, мы ничего не знаем об оставшихся в городе чекистах. Многого от разговора ожидать не приходится, но, возможно, что-либо промелькнёт.
- Ну что ж, в принципе я не возражаю, хотя, честно говоря, не совсем понимаю, какая польза может быть от этого разговора. Реквизиции, обыски - дела давно минувших дней, к настоящему дела иметь не могут. Но попытайтесь, Николай Васильевич, попробуйте.
Длинный коридор казался ещё длиннее, зрительно увеличивалась за счёт многочисленных зеркал, висящих друг против друга, создавая тем самым бесконечные зеркальные туннели. По слухам, более похожим на страшную сказку, либо легенду, дом облюбовал призрак рано ушедшей супруги бывшего председателя страхового от огня общества "Благостыня" Ефима Кондратьевича Ликушева. Некоторые особо впечатлительные господа утверждали, будто, проходя мимо одного из этих зеркал, можно увидеть бледный силуэт женской фигуры, возникавший в зеркальном коридоре. При этом откуда-то тянуло сквозняком, от которого начинали звенеть люстры, звук был странным, мелодичны. Отблески света тускло освещали зеркала, вызывая смутное ощущение постороннего присутствия и слежки оттуда, изнутри отражений. А, может, оптический обман происходил из-за тусклого освещения? Правда, циники утверждали, что причиной появления всяческих призраков служит не столько зеркальный туннель, сколько невоздержанность в употреблении спиртных напитков. Изрядно выкушав, можно не только подглядывающих призраков в зеркале обнаружить, но и лицезреть скачущих в коридоре зелёных чертей в обнимку с лешими и кикиморами, и парящую под потолком ступу с бабой-ягой. Ибо состояние опьянения сопровождает настолько сильное временное изменение сознания, что легко не только увидеть потусторонний дух, но и услышать, узнать, почему он остался в нашем мире, отчего не уходит, и, собственно, что надлежит проделать, чтобы помочь ему отбыть на покой... Знатоки же советовали циников не слушать, а попытаться извлечь выгоду из общения с потусторонним миром. Например, чтобы начать жизнь с чистого листа (если нынешняя не устраивает), нужно в ночь с воскресенья на понедельник при растущей луне с пристальным вниманием посмотреть в зеркальный туннель и как можно страстнее попросить призрака о том, чего желается более всего. Перемены гарантированы.
Духота становилась совершенно невыносимой, воздух замер, потяжелел, казалось, сгустился до такой степени, что сделался жидким. После доклада Петру Петровичу надлежало заглянуть в закуток Белоносова, претенциозно именуемом кабинетом, или, куда амбициозней, архивом.
Северианов шёл длинным, бесконечным коридором, пол которого был выложен паркетом из ценных пород дерева в виде клеток шахматной доски. Может быть, архитектор был страстным поклонником древней индийской игры, может быть желал символизировать, что по мере приближения к кабинету начальства пешка превращается в ферзя? А возможно, ему просто нравился подобный узор, и никаких аллюзий он в виду не имел. Паркетины должны были пронзительно скрипеть, однако лишь уважительно пружинили под сапогами.
Часовой с трепетным опасением и какой-то щенячей радостью наблюдал, как двое солдат, ретиво подталкивая стволами винтовок в спину, ведут по коридору человека совершенно лакейского обличья. Ликующий военно-морской офицер резвым кузнечиком скакал вокруг, самозабвенно пытаясь придать арестованному ускорение ударом кулака. Северианов посторонился, пропуская процессию, слегка поморщился. Непонятно было, чего больше в стараниях конвойных: усердия или глупости. Потому что они, уже почувствовав себя полновластными хозяевами положения, властителями судеб, сейчас совершали страшную ошибку. Подконвойному вполне достаточно было резко отклонить корпус вбок - конвоиры по инерции сделают шаг вперёд - крутанувшись против часовой стрелки, левой рукой перехватить трёхлинейку за ствол, не прерывая движения, садануть локтем правой в ухо крайнему конвоиру, который при этом перекроет возможность контратаки сотоварищам, и, рванув ствол на себя, подхватить винтовку правой рукой, тут же обратным движением вбить затылок приклада "мосинки" в переносицу второму конвойному. При этом резвый флотский лейтенант, Северианов был уверен на все сто процентов, распахнёт удивлённый рот и секунд на тридцать - сорок впадёт в состояние кратковременного ступора. Как, кстати, и часовой, который просто ничего не успеет понять. А дальше - как в бильярде, только вместо кия - приклад винтовки, а вместо шаров-битков - головы флотского и часового. Два удара - два бесчувственных тела. А вместе с конвоирами - четыре. Освобождение не займёт и нескольких секунд. А дальше - как повезёт... Сам бы Северианов поступил именно так.
- Пошёл! - конвойный смачно всадил арестованному между лопаток затыльник приклада, едва не сбив с ног, и все четверо двинулись вниз по парадной мраморной лестнице, украшенной балясинами-завитками, с узорами в виде виноградных листьев. Северианов заметил в конце коридора вальяжно шествующего за процессией "Седого" - подпоручика Дроздовского, в сладостном предвкушении по-мальчишески задорно облизывающего губы. Дроздовский слыл мастером допросов и вполне мог превратить любого неразговорчивого клиента в совершеннейшую котлету.
Жорж выглядел сдувшимся шаром и сейчас весьма мало походил на грозного прапорщика. Лицо осунулось, румянец на щеках сделался желто-яичного цвета, даже огромная кобура смит-вессона, казалось, изрядно поуменьшилась, сдулась, как воздушный шар, из которого выпустили воздух. Северианов ласково улыбнулся прапорщику, ему было весьма жаль Жоржа. Причину печали Белоносова он хорошо знал: после всего происшедшего Пётр Петрович Никольский строго-настрого запретил Жоржу участвовать во всяких сомнительных акциях. В конце концов, розыски госпожой Веломанской жениха - её личное дело, а вот жизнью и здоровьем своих офицеров подполковник рисковать понапрасну вовсе не собирался. Жорж томился по Насте, потому и выглядел чем-то средним между насупившимся сычом и расстроенной лягушкой.
- Страсть к приключениям не уменьшилась? - спросил Северианов с дружеским расположением старшего мудрого брата. - Вернулись в свои владения, Жорж, здесь стены помогают, и всё кажется близким и родным, нет?
Щеки Жоржа весьма предсказуемо порозовели, взгляд метнулся вниз - Северианов со свойской задушевностью хлопнул Белоносова по левому погону и подмигнул.
- Не расстраивайтесь, Жорж. На Ваш век приключений хватит с избытком, можете поверить. Вы совершенно напрасно не думаете о себе, как о превосходном специалисте. Я в очередной раз пришел к Вам с просьбой, потому что Вы выполните её правильнее и точнее остальных. Я не приукрашиваю, я говорю чистую правду, редкий господин справится лучше вашего. Будьте любезны, разыщите в Вашем архиве какой-либо документ, исполненный рукой Житина. Лично. Его почерком.
Похвальба и лесть приятны всякому: Жорж кивнул так резко, что едва не стукнул подбородком себя в грудь, попытался сидя щелкнуть каблуками, потом вскочил и и меньше чем через минуту положил перед Севериановым несколько изрядно потрепанных, местами обожжённых папок.
- Должно быть здесь, Николай Васильевич!
- Замечательно! - Северианов с видимым удовольствием рассматривал расторопного прапорщика. - Видите, мою просьбу Вы исполнили почти мгновенно, тогда как кто-либо другой мог совершенно определенно рыться в бумажках не менее недели. Этим гордиться по праву надлежит, Жорж. Давайте чайку попьём, он у Вас тоже замечательный.
Пока Жорж с ретивым неистовством галопировал за кипятком и заваривал чай, Северианов тут же, на столе изучал содержимое папок. Расплывшиеся чернила, так что местами слов не разобрать, обуглившиеся края документов.
"По постановлению Новоелизаветинской Чрезвычайной Комиссии за февраль и март месяцы текущего года
РАССТРЕЛЯНЫ:
Александров Алексей Николаевич - за активное участие в контрреволюционном белогвардейском заговоре правых эс-эров и черносотенных офицеров, целью которых было: путем вооруженного выступления 23 марта текущего года разгромить местные Советские учреждения и захватить власть в ϲʙᴏи руки.
Примечание: А. Н. Александров - бывший офицер, чин не установлен.
Болехаров Виктор Савельевич - за активное участие в контрреволюционном белогвардейском заговоре правых эс-эров и черносотенных офицеров, целью которых было путем вооруженного выступления 23 марта текущего года, разгромить местные Советские учреждения и захватить власть в ϲʙᴏи руки.
Примечание: В.С. Болехаров - бывший казачий офицер в чине есаула.
Галин Артемий Петрович - за активное участие по охране царского
режима, т. е. как бывшего служащего старой полиции, царской гвардии гнета и насилия.
Примечание: А.П. Галин - бывший городовой 4-го участка г. Новоелизаветинска.
Бездетный Андрей Иванович - за активное участие в контрреволюционных вооруженных выступлениях и военный шпионаж.
Бельцов (имя, отчество не установлены) - за подделку печати, подлог документов и получение по ним, в целях хищения, 383000 рублей народных денег из Отдела Снабжения Новоелизаветинского Военного Комиссариата.
Биликов Антон Михайлович - за активное участие в шайке бандитов под начальством Ивана Тихоновича Василевского, совершивших в феврале и марте текущего года ряд вооруженных ограблений в районе, прилегающем к Головатинскому заводу, и на хуторах за Ворей.
Васильченко Андрей Андреевич - за активное участие в контрреволюционном вооруженном выступлении белогвардейской банды под начальством есаула Хропова в январе текущего года.
Примечание: А. А Васильченко - бывший казачий офицер в чине хорунжего.
Дроздов Иван Фаддеевич - за активное участие в контрреволюционном заговоре, целью которого было перевести на сторону Васильевских банд Особый Новоелизаветинский красных коммунаров стрелковый советский пехотный полк в феврале текущего года и контрреволюционную агитацию в красноармейских частях.
Кавецкий Михаил Константинович - за активное участие в контрреволюционных вооруженных выступлениях Калединских офицерских и юнкерских банд в городе Новоелизаветинске в январе текущего года.
Примечание: М. К. Кавецкий - бывший офицер в чине подпоручика.
Купецкий Павел Семенович - за хищение из оружейного склада двух прицельных панорам с 3-дюймовых орудий и злостное сокрытие их на ϲʙᴏей квартире.
Каракаручкин Александр Венедиктович - за активное участие в контрреволюционном белогвардейском заговоре в феврале текущего года.
Примечание: А. В. Каракаручкин - бывший офицер в чине поручика.
Шивлавников Григорий Фёдорович - за активное участие (сотрудничество) в царской охранке-застенке.
Примечание: Г. Ф. Шивланников - бывший сотрудник Новоелизаветинского Охранного Отделения, осведомитель о местной подпольной эсдековской организации, провокатор, кличка "Васнецов"".
Список был длинным, фамилий великое множество, хотя фабула, то есть, краткое описание преступления, периодически повторялась и разнообразием не баловала. Заговорщики, провокаторы, бывшие жандармы, подлоги. Северианов посмотрел в конец документа, где стояла подпись.
"Председатель Новоелизаветинской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и преступлением по должности
А. С. Житин."
Штабс-капитан достал письма Владимира к Жене и сравнил почерк. Сомнений быть не могло совершенно: все бумаги исполнены одной рукой, одним и тем же человеком. Интересно получается, подумал Северианов, председатель Новоелизаветинской ЧК Антон Семёнович Житин на деле оказывается вовсе не Антоном, не Семёновичем и совершенно не Житиным. А неким Владимиром, возможно Владимиром Федоровичем Белогорцевым-Архангельским. Приличным господином, явно не из крестьян.