Среди репортёров 'Новоелизаветинского вестника' и вообще среди всех городских газетчиков Афанасий Васильевич Постников выделялся двумя качествами: чрезмерно низким ростом и субтильным телосложением, а также необъяснимо-маниакальным вниманием со стороны прекрасного пола. Эти два атрибута казались несовместимыми, ибо при такой внешности господин Постников должен был удостаивался лишь презрительного женского взгляда, тем более, что богатством Афанасий Васильевич также не мог похвастаться и образ жизни вёл весьма прижимистый. Однако, факт есть факт, в его обществе дамы любого возраста, любой красоты и любого положения загадочно закатывали глазки, делали полупрозрачные намёки, буквально млели от вожделения, при его более чем отрешенно-безразличном равнодушии.
Афанасий Васильевич Постников быстро-быстро писал что-то в изрядно потрёпанном блокноте, изредка мелкими глотками смакуя кофе. Карандаш 'Пленэр ?2', Новоелизаветинской фабрики 'А.Ф. Кравец', 'доброкачественностью своей, достигнутою беспрерывным стремлением к улучшениям, ныне заменивший во многих городских и сельских училищах дорогие заграничные карандаши', легко скользил по бумаге, конопатое лицо залилось румянцем спелого помидора, губы неестественно широко растянулись в похотливо-счастливой улыбке, глаза сузились до состояния щёлок, а грифель угрожающе скрипел, готовый переломиться. Если посмотреть на репортёра со стороны, то можно было прийти к заключению, что сочиняет господин Постников нечто изрядно фривольное, на грани дозволенного, хотя речь в его записках шла о делах серьёзных и весьма важных для городской жизни. Ещё до всяческих заварух, смут, мятежей и революций Афанасий Васильевич славился острым пером, литературной зубастостью и совершенно увлекательной манерой изложения обычных, на первый взгляд, вещей, так что сам городской глава Михаил Васильевич Ободовский обожал после обильного застолья, под хорошую сигару пролистнуть 'Новоелизаветинский вестник', спеша насладиться новым творением Афанасия Васильевича. 'За что люблю Афоньку-мерзавца, - говорил он о Постникове. - Из любого навоза сладкую конфетку слепит, пастилу мятную. Прелюбопытнейше излагает, писака-щелкопёр, не отнять, не прибавить! Хорош, паршивец, весьма хорош!'. Обласканный высокой милостью, паршивец старался изо всех сил, иногда переходя грани дозволенного, впрочем, это легко сходило с рук.
Невероятно тучный человек с симметрично расчесанной надвое пышной гривой, с аристократическими манерами светского льва, втиснутый в строгий изящный костюм полуночно-синего цвета, с широким изумрудно-васильковым галстуком, пронзённым жемчужной булавкой в районе третьей пуговицы сорочки, протиснулся к столику репортёра и совершенно бесцеремонно, видимо, посчитав излишним спрашивать позволения, пристроился рядом.
- Человек, рифму!
Голос светского льва был раскатисто-сочным, бархатного тембра, однако с изрядной прокуренной сипотцой и грубинкой, сводившей на нет все баритональные прелести. Рифмой же называлось сочетание 'водка-селёдка'. Вполне достаточно выкрикнуть это слово, и половой сразу же принесет вам водку и черный хлеб с кусочком сливочного масла, а на масле - селёдка.
- Читал все твои репортажи.
- Да? Понравилось?
- Высокий класс мастерства. У тебя есть что-нибудь закурить?
Достав кисет, он щедро, от души насыпал на листок папиросной бумаги табаку и с тщательным старанием принялся сворачивать нечто, по толщине не уступающее сигаре. Постников равнодушно пожал плечами:
- Как хочешь.
Со стороны они смотрелись весьма комично: плюгавый господин Постников и огромный, вдвое шире собеседника, светский лев.
- Полушай, Афанасий, душа моя, не сочти за труды, посодействуй. Не сможешь ли ты пристроить меня на работу в отдел информации? Я в Москве дьявольски отменным репортёром слыл, моими статейками зачитывались весьма и весьма значительные особы.
Афанасий Васильевич вздохнул, с сомнением оглядел собеседника. В последнее время к нему всё чаще обращались с подобными просьбами: от большевиков сбежали и уверенно считают, что здесь, в провинциальной глуши их ждут с распростёртыми объятиями, будто манну небесную.
- Попробую замолвить словечко, Семён. Ты ведь догадываешься: не всё от меня зависит. Если б только мог... Сам понимаешь.
Однако, Семён, похоже, не понимал или старательно делал вид, будто не понимает. Выплеснув в рот содержимое рюмки и зашвырнув вслед за ней кусочек черного хлеба с селёдкой, фамильярно похлопал господина Постникова по рукаву правой руки.
- Я - Баулин! Семён Баулин! Спросите каждого в Большом Чернышёвском переулке, кто такой Баулин - и вам ответят: Баулин - это золотое перо, Баулин - это захватывающий стиль, Баулин - это тираж!
Господин Постников недовольно поморщился: после закрытия большевиками 'Русских ведомостей', а также изрядного количества иных Московских газет за контрреволюционную агитацию, множество репортёров и репортеришек ринулись покорять необъятные просторы России-матушки, словно саранча скапливаясь в крупных городах и отбивая хлеб у аборигенов. Как же-с, мы - столичные знаменитости, а вы, поросята неумытые, обязаны нам в ножки кланяться, благодарить только за возможность рядом постоять.
Стремясь избавиться от докучливого собеседника, Афанасий Васильевич Постников резво закрутил головой, затем бросил быстро, мимоходом:
- Прошу извинить покорно, здесь начальник контрразведки, хочу задать несколько вопросов, - и стремительно ретировался.
Пётр Петрович Никольский с кислой миной на холеной физиономии рассматривал настырного репортёра, желающего оторвать его от застолья с всякими глупостями, пустыми вопросами.
- Как продвигаются розыски революционной заразы? Троянова ещё не поймали, Пётр Петрович?
- Ловят мух, Афанасий Васильевич, большевиков разыскивают и арестовывают.
- Пусть так, не суть важно. Так что я могу сообщить нашим читателям?
- Сообщите, что дело движется к развязке, господин Постников. Скоро выявим всех - тогда Вы первый узнаете об этой сенсации, - холодно ответил подполковник Никольский, давая понять, что разговор окончен и возвращаясь к прерванной трапезе. Репортёр нисколько не обиделся, шаркнул ножкой, церемонно откланялся.
- Желаю успехов, Пётр Петрович.
Афанасий Васильевич практически не употреблял спиртного. Один-два бокала шампанского за вечер для настроения - тот максимум, что он позволял себе во время работы. Он не любил, когда в голове шумело, мысли, конечно, лились рекой, словно сами по себе, и написанное получалось хлестким и острым, но перечитав утром собственное творение, господину Постникову делалось мучительно стыдно за те перлы, что пришли в хмельную голову.
Угощая холодным пенящимся 'Моэтом' мадемуазель Николь, Постников весьма горячо расхваливал её чудесное сопрано, её манеру исполнения, её красоту, очаровательный бретонский акцент и всё остальное, превращающее госпожу Ларионову в обольстительную француженку.
- Желаю пригласить Вас, мадемуазель, в синематограф, в электротеатре господина Зиянского 'Аллюзия' замечательная картина демонстрируется: 'Великая страсть'. Не откажите уж в любезности...
Последняя фраза прозвучала довольно двусмысленно, однако мадемуазель Николь нисколько не смутилась. Наклонившись ближе и воровато оглянувшись вокруг, она прошептала Афанасию Васильевичу в самое ухо, едва слышно, одними губами:
- Нашла у него в потайном кармане записку, там сказано, что в городе должен появиться агент коллегии ВЧК 'Хмурый', цель задания и приметы пока не известны. Всё!
Игра в конспирацию чрезвычайно обостряет ощущения. Рассказывать о содержимом карманов начальника контрразведки, находясь от него на расстоянии нескольких шагов - это весьма возбуждает, щекочет нервные окончания, придаёт разговору неповторимый букет опасности. Маленькая месть обиженной женщины, разъяренной тигрицы. Игра увлекательная, хотя и чрезвычайно опасная. Разумеется, Ольга Константиновна Ларионова не могла знать, что в практике изъятия конфиденциальной информации её обиженно-мстительный шепот называется 'Игра на эмоциях': разжигание любви, ненависти, ревности, тщеславия и прочих ослепляющих чувств, под напором каковых щекотливая фактура сообщается сгоряча, сдуру или назло кому-либо.
Пётр Петрович Никольский весьма переоценил свою мужскую привлекательность и профессиональные достоинства. 'Медовая ловушка', 'Тайны под одеялом', секс-шпионаж - так это называется на языке профессионалов. Данный вид разведдеятельности стар, как мир, с армейской разведкой не имеет ничего общего, но, порой, в разы превосходит её по уровню и качеству добываемой информации. Мадемуазель Николь вовсе не подозревала, будто работает на кого-либо, в её хорошенькую голову подобная крамольная мысль и закрасться на смогла бы, просто Афанасий Васильевич Постников всё понимает, искренне сочувствует, в общем, изрядный душка - подушка, в которую свободно можно поплакаться, когда делается совсем горько.
Подпоручик Смысловский, тщательно зажмурив левый глаз, подобно меткому стрелку выцеливал бильярдный шар на зелёном сукне. Весь окружающий мир с его прелестями и недостатками в данный момент для подпоручика прекратил существование, только биток, прицельный шар и луза. Лёгкий ресторанный шум, доносившийся с первого этажа, скептическая гримаса партнёра, капитана Горохова из интендантской службы, любопытное дыхание зрителей за спиной - ничто не могло отвлечь подпоручика, сбить прицел. Сейчас Смысловский весьма напоминал затаившегося в засаде снайпера, от успешного выстрела которого зависит судьба фронтовой операции, благополучие и просто жизнь. Короткое резкое движение правой руки - удар, оглушительный стук дерева о кость, громкий вздох восхищения. Подпоручик сыграл абриколь: биток, врезавшись в борт, стремительно отскочил, лишь слегка коснувшись прицельного шара, тот откатился чуть-чуть в сторону, казалось, задумался и медленно провалился в лузу. Лицо Горохова мгновенно изменило скептическое выражение на обиженно-расстроенное, словно капитан укусил лимон. Постников лениво мазнул взглядом по невозмутимой физиономии Смысловского и прошел мимо: подпоручик был ему неинтересен, ибо слыл великим молчальником и выудить из него что-либо, представляющее интерес для 'Новоелизаветинского вестника', было практически невозможно. Куда больше любопытен был штабс-капитан Соловьев, изрядно любивший заложить за воротник, и в этом состоянии могущий выдать множество контрразведывательных секретов. Однако, махнув взглядом по хмурой физиономии штабс-капитана, Афанасий Васильевич мгновенно оценил: Соловьев сильно не в духе, общаться не расположен, по-видимому, в значительной степени страдает от последствия излишних возлияний. Впрочем, господин Постников отлично знал процедуру приведения Соловьева в благодушное состояние, потому, пошептавшись с половым, присел за стол, где Соловьев в одиночестве и с великим отвращением поглощал чай с пирожками.
- Вечер добрый, Василий Васильевич, вижу не в духе, решил компанию составить. Как насчёт соточки?
Штабс-капитан, едва не подавившись чайным глотком, окинул плюгавую фигуру репортёра взглядом, коим обычно во время допросов одаривал большевистских агитаторов, сморщил болезненную мину и, пытаясь держать себя в руках, ответил преувеличенно вежливо:
- А не пшёл бы ты...
Если он надеялся этой фразой смутить господина Постникова, то весьма заблуждался на счёт последнего: Афанасий Васильевич мигнул половому, и на столе мгновенно возникли фарфоровый заварочный чайник, до краев наполненный коньяком и два стакана в серебряных подстаканниках.
Пётр Петрович Никольский сидел от них довольно далеко, и если и заподозрил неладное, то виду не подал, будто вовсе не подозревал о махинациях пронырливого репортёра.
- Василий Васильевич, голубчик, не серчайте, художника обидеть просто, большой заслуги в этом нет, откушайте чайку, пообщайтесь со мной, - легко, словно несмышленому ребенку, выговаривал Постников, разливая коричневую жидкость по стаканам. Сам лишь помочил губы, Соловьев с хмурым раздражением разглядывал репортёрские манипуляции, и на лице его отражались страдания и изрядная внутренняя борьба. Вчера ещё Пётр Петрович Никольский в значительной степени пожурил его за невоздержанность в употреблении, правда, сделал это по-отечески, почти ласково, на что Соловьёв, в свою очередь, с сыновей торжественностью пообещал больше ни-ни, отныне штабс-капитан ведёт благопристойный и весьма воздержанный образ существования, но простаивающий без пользы на расстоянии нескольких вершков стакан манил, завораживал, соблазнял. Господин Постников с участливым любопытством рассматривал переносицу штабс-капитана, словно мысли последнего были написаны на лбу контрразведчика. Собственно, так оно и было. Борьба долга с желанием длилась весьма долго: почти целую минуту, однако желание взяло верх - и толстые пальцы Соловьёва крепко ухватили ручку подстаканника, штабс-капитан поднес чайную ёмкость к губам, понюхал, затем одним долгим глотком осушил стакан. На лбу сразу выступили бисеринки пота, лицо сделалось свекольно-бардовым, шумный выдох облегчения вырвался из глотки. Всё, понял плюгавец, объект готов к общению. Подлил коньяка.
- Наши читатели с нетерпением ждут новостей об успехах в борьбе с большевистским подпольем, Василий Васильевич, уж сделайте милость, порадуйте последними событиями...
Вопрос был риторическим и ответа не требовал, так что Постников молчал. Ждал. Вновь подлил коньяку, улыбнулся прельщающе.
- Не частите, - попробовал упираться Соловьев. - Который день подряд...
- Питие умножает радость, а воздержание - скорбь! - философски изрёк плюгавец. И ещё добавил нечто малопонятное, но по смыслу приятное. - Удовольствие от употребления есть функция времени, состояния, сорта, количества и собеседника. Совершение же насилия над собственным желанием в высшей степени вредно!
Штабс-капитан Соловьев изобразил глубокую задумчивость, затем всё-таки выпил и изрёк:
- Служба - не лошадь, потому не стоит на ней пахать.
На языке контрразведки это называлось - легкомысленный информатор, человек противника, любое информированное лицо, проговаривающее интересные факты в деловой, компанейской либо интимной беседе. Случайно промелькнувшее сообщение может быть необычайно ценным, хотя, в общем-то, не исключены как беспечная ложь, так и намеренная дезинформация. А ещё такой человек весьма удобен для вербовочный подходов, поскольку обладает некими моральными изъянами, в данном случае, страстью к алкоголю.
По мере опустошения чайника Афанасий Васильевич узнал множество весьма интересных новостей. Про то, что большевистское подполье находится на последнем издыхании: Пётр Петрович Никольский затеял какую-то сложную и весьма секретную операцию, в подробности никого не посвящает, но Троянова возьмут не сегодня-завтра, это уж совершенно точно. Про то, что контрразведка в результате кропотливой и весьма успешной работы обнаружила склад оружия, за фигурантами установлена слежка, никуда не денутся мерзавцы. Постников заказал второй чайник, и узнал, что контрразведкой перехвачен связной красных, в общем, кругом успехи, город от красной заразы очистят, опять же, на днях.
Когда второй чайник был опорожнён, штабс-капитан Соловьёв находился в том благодушном состоянии, когда уже не совсем понятно, где и с кем в данный исторический и временной промежуток находишься, все люди - братья, а собеседник воспринимается неким абстрактным существом. Со стороны это было незаметно: выглядел Соловьёв этаким огурчиком, и речь его сделавшись чрезмерно связной и изысканной, лилась как полноводная река, хотя сознание совершенно отключилось и в монологе участия не принимало.
- Тактика допроса? - вопрошал он, глядя сквозь Афанасия Васильевича. - Да какая может быть тактика? Своими вопросами ты желаешь оппоненту зло причинить, как не крути! Он жил-жил, не тужил, и дальше так же жить собирался, а тут ты: цап-царап его за шкирку: будь любезен, мерзавец, рассказывай, выкладывай подноготную! Можно, разумеется, ласково, тактично, но цель всё равно одна - причинить ему максимум неудобств. Потому добровольно он отвечать не будет ни в коем случае, ни за какие коврижки. Добровольно - это всё сказки, чушь! Страх - вот что управляет сознанием подследственного. Каким бы добрым и ласковым не прикидывался допросчик, какие бы побасенки не рассказывал, дескать, помочь желает, действует в интересах допрашиваемого - это ерунда. Добрых следователей не бывает, и интересы у него всегда одни и те же: вызнать, выспросить, разнюхать правду, для допрашиваемого, как правило, губительную.
Афанасий Васильевич ретировался незаметно, по-английски, так что свой монолог штабс-капитан заканчивал уже в пустоту.
В голове господина Постникова постепенно начинала складываться незатейливая мозаика. Сопоставив нашёптанные мадемуазель Николь сведения с пьяными откровениями Соловьёва, репортёр поспешно выбрался на улицу: следовало как можно скорее сообщить об услышанном Троянову.
Глава
Удовольствие надо уметь получать! Нет, конечно, невозможно всегда и везде, но стремиться к этому необходимо! Эстетическое наслаждение должна приносить сама работа, сам процесс. Можно в поте лица рыскать борзой собакой по городу, разыскивая подпольщиков, истязая себя и других, только зачем? Гораздо приятней сидеть в удобном кресле при задернутых гардинах, рассматривать висящие напротив картины известных мастеров, наслаждаясь тончайшим ароматом свежезаваренного кофе, рюмкой великолепного коньяка и сигарой. Три 'С' - три составляющие части неги, благоденствия: coffee, cognac, cigarro. Сигара - это символ престижа, реноме, аристократизма, репутации. Она обязательно должна быть из хороших табачных листьев, непременно изготовленная вручную, на такую приятно смотреть, и ее хочется держать в руках. Императрица Екатерина II была изрядной любительницей сигар, а чтобы от табака не потемнели пальцы, ее сигары у основания обвязывали тонким дорогим шелком, потому считается, что обвязками - бумажными ленточками потомки обязаны не кому иному, как великой государыне. Курение сигары не терпит спешки и являет собой некий колдовской ритуал, Петр Петрович Никольский поднес коричневый эллипсообразный цилиндр к уху и немного покрутил в пальцах, прислушиваясь, не шуршит ли, не пересушена ли? Перед обрезанием он прогрел сигару, держа ее под углом в 45 градусов к огню зажжённой лучины, затем аккуратно подрезал кончик миниатюрной гильотиной и, жмурясь от удовольствия, раскурил, равномерно вращая. Священнодействуя, слегка дунул на тлеющий кончик, чтобы жар от табака равномерно разошелся по сигарному телу.
Он любил обдумывать накопившиеся вопросы, просчитывать комбинации именно так: поздним вечером, мягко и незаметно переходящим в ночь, в одиночестве, с коньяком, крепким кофе и ароматной сигарой.
Кофе тоже должен быть не абы какой. Нельзя доверять процесс заваривания кому-либо ничего в этом не смыслящему. Петр Петрович чувствовал себя композитором, сочиняющим великолепную мелодию, не спеша, вращая ручку миниатюрной мельницы, ощущая, как безжалостные каменные жернова растирают отборные кофейные зерна в порошок, в пыль. Он был уверен на все сто, что настоящий аромат и вкус можно получить только так, запасясь терпением, находя удовольствие в самом процессе размалывания. Терпение вообще присуще истинному контрразведчику, если ждать не уметь и торопиться - можно смело отправляться дослуживать куда-нибудь в пехотное подразделение. Зато и результат не замедлит сказаться: вместо безвкусной бурды получится истинно благородный, замечательный напиток.
Хорошо ли быть умным? Вопрос, казалось бы, глупый и сам по себе бессмысленный. Конечно, хорошо, дураком - значительно хуже. Это только в русских народных сказках Иванушке-дурачку везет: и богатство на голову само по себе падает, и полцарства впридачу к жене-красавице. В реальности все гораздо сложнее: и деньги за просто так в карман не сыпятся, и сказочная красотка не торопится из Василисы Прекрасной трансформироваться в Василису Дурачок. То есть, лучше, все же, быть умным. Однако, в последнее время в правильности подобной мысли Антон Силантьев начинал все больше и больше сомневаться. Интеллигентный вид, очки в тонкой дорогой оправе, чисто выбритое лицо, всегда опрятная, щегольская одежда и изысканная речь почему-то не прибавляли ему богатства и уважения окружающих, скорее наоборот, демонстрировали слабость, невозможность ответить грубостью на грубость, дать сдачи. Он считал себя, безусловно, умным, но выходило ему, как подметил классик, горе от ума. Любимая барышня предпочла беспутного красавца кавалерийского офицера, известного мота и гуляку, его университетскому диплому. Баснословные прожекты, сулящие быстрое и сказочное богатство, сожрали весь скудный капитал, а революционное хамье так и норовило беспричинно пнуть худосочного интеллигентишку, одним своим видом вызывающего желание съездить по мордасам. Пытаясь самоутвердиться, он поступил на службу в Новоелизаветинскую ЧК, прослужил недолго, ибо даже там получалось у него всё вкривь и вкось, а потом в город вошли белые, и пришлось интеллигентному Антону Силантьеву скрываться. В городе его хорошо знали, а в Дозоровке он выделялся среди аборигенов, словно черный ворон на молочно-белом снежном поле, как не маскируй, а умище под рваной рабочей одеждой не спрячешь, да и ручки отродясь к трудовым мозолям не привычные, в общем, вычислили бывшего чекиста весьма скоро. Но брать не стали, даже наблюдение не установили. Ибо умным Антон только самому себе казался, против такого контрразведывательного зубра, коим являлся Петр Петрович Никольский, был Силантьев глупым несмышленышем, словно дите малое супротив отца родного, многоопытного. И начал Петр Петрович вокруг него сети плести. Для начала через 'интеллигента', так окрестил его для секретного делопоизводства, подпольщикам дезинформацию подбрасывать, ненароком, случайно, по счастливому стечению обстоятельств. Так Силантьев думал. Иногда, конечно, для достоверности, и реальные факты подкидывал, несущественные, мелочишку, но железные, тем самым положение в большевистском подполье 'интеллигента' укреплял, делал его фигурой важной, заметной и почти незаменимой. Дальше - больше: случайно познакомился Антон с поручиком из контрразведки Коровиным, изрядным пьяницей и игроком, и постепенно втянулся в карточные баталии. Полюбил и винт, и макао, и коньячок. Коровин поначалу выиграть ему давал, чтобы 'интеллигент' вкус легких денег почувствовал, а затем и красавица Антонина Васильевна Баллард-Рицолло взаимностью ответила, тогда Антон совсем голову потерял.
Женщины бывают красивыми и очень красивыми. Словно сошедшими со страниц волшебной сказки. Утончёнными и изысканными, ухоженными и привлекательными, словно произведения искусства. Настоящими музами, дающими силы и вдохновение для шедевров. Свежими и прелестными, как бутон розы. С чертами, выточенными самыми искусными ювелирами на свете. И ещё все женщины знают: любого мужчину их красота не оставит равнодушным.
Антонина Васильевна имела талию осиную, двумя пальцами обхватить можно, бёдра идеально округлого диаметра, а грудь настолько высокую и пышную, что при существовании подобной интеллект и вовсе даже не требуется. Тонкие черты лица, яркие арбузные губы, смелые и игривые глаза с четко выделенной и очерченной линий век, а особенно длинные ресницы мгновенно сводили с ума любого представителя мужского племени, превращая его в совершеннейшего жеребца и недоумка. Обладая подобными достоинствами, Антонина Васильевна слыла дамой элегантных манер и аристократического воспитания, и никто уже не мог припомнить её совсем недавнее прошлое. Что начинала свою карьеру она в весёлом доме мадам Блаветт в Нижнем Новгороде (тогда её называли пренебрежительно Тонька- Шалавдия), при большевиках развлекалась вовсю с пьяной матроснёй, потом перебралась в Новоелизаветинск, где пользуясь благосклонностью Петра Петровича Никольского, обзавелась экстравагантной фамилией, сделалась светской дамой и украшением любого общества. Отпробовав прелестей госпожи Баллард-Рицолло и изрядно ими пресытившись, подполковник содержал Антонину Васильевну специально для вербовочных операций. Против её чар не мог устоять никто, а уж такое ничтожество, как Антон Силантьев, и подавно. Петру Петровичу даже жаль сделалось вдруг под такого мизерного червя, прыща дешёвого подкладывать бывшую любовницу, хотя новизна ощущений и пыл страсти давно миновали, да и надоела она господину подполковнику изрядно.
На содержание Антонины Васильевны деньги немалые требовались, Силантьев в долги влез, дальше все шло по накатанной, так, как описано в пособии по методикам вербовки. Перспективным агент оказался. Через него Никольский узнал, что его лучшего провокатора Троянов давно вычислил и теперь с ним, подполковником контрразведки, в кошки-мышки играть изволит. А еще планировал Петр Петрович с помощью 'интеллигента' на 'Хмурого' выйти. Это фигура поважней Троянова и иже с ним будет. Подпольщики - это так, мелкие пакостники, большого урона при всем желании нанести не смогут, а за 'Хмурым' Москва стоит, совсем иной расклад выходит.
Кто же такой этот 'Хмурый', зачем в Новоелизаветинск пожаловал из первопрестольной, по каким таким секретным делам? Даже не так, вопрос по-другому поставить требуется: кто таков невидимый подсказчик, что про 'Хмурого' в секретной записочке доложился, кто помощь незримую оказывает? Началось все недавно, с занятием города. Обнаружил Петр Петрович в кармане записку от пожелавшего остаться неизвестным союзника, предлагавшего посильную помощь и поддержку. Другой бы лишь посмеялся, но Петр Петрович не из таковых будет, серьёзно к данному факту отнесся. Невидимый помощник писал, что хочет остаться инкогнито и просил мер для его розыска не предпринимать, в противном случае всяческое сотрудничество немедленно прекратит. Петр Петрович счел это разумным, однако попыток выяснить подсказчика не оставлял, чем чёрт не шутит, может, удастся? Записочки появлялись неожиданно, всегда в разных местах и информацию содержали весьма ценную и важную, только неуютно было Никольскому, чувствовал он, что невидимка во многие двери вхож, многих за горло держит и какие-то свои планы вынашивает. А он, Петр Петрович Никольский ему до поры до времени нужен, полезен. Не любил такого к себе отношения подполковник, терпеть не мог.
Петр Петрович сделал лёгкий глоток коньяку, затянулся сигарой. Итак, что может интересовать 'Хмурого' в Новоелизаветинске? Что такого важного в городе есть, что Москву взволновало? Планы летнего наступления, состав и дислокация войск? Возможно, возможно, как гипотеза, допустимо. Потому что это не только, точнее, не столько Москву интересует, сколько штаб красных на данном участке фронта. И за информацией этой все местное подполье, можно быть уверенным, днём и ночью рыскает: разговоры подслушивает, офицеров спаивает, подкупает, вербует, наблюдает за концентрацией войск, за железнодорожными перевозками - в общем, ведёт обычную прифронтовую разведку. Возможно, 'Хмурый' должен возглавить и координировать разрозненные действия подпольщиков, систематизировать полученную информацию и давать конкретные задания рядовым разведчикам? Что ещё? Встреча командующего с союзниками, полковником Харви и генералом Форнье, подготовка операции по срыву встречи? Тоже допустимо, союзники помощь обещают, поддержку, поставки вооружения и амуниции, большевикам это весьма нежелательно. Так, гадать можно сколько угодно, отвлечемся на минуту, переключимся на другое. Кто такой неведомый помощник, про себя Петр Петрович окрестил его 'искуситель'. Почему? Сам не смог бы точно ответить, 'искуситель' - и все! Как-то само по себе в голове возникло, возможно, оттого, что неизвестный подсказчик искушает не искать решения самому, а получать в готовом виде. Итак, 'искусителем' может быть кто-либо из подпольщиков-большевиков, сочувствующий новому режиму, но замаравший себя преступлениями против белого движения и боящийся расплаты. Записочками, сообщением секретных сведений он рассчитывает помилование выслужить. Либо другое: пытается руками контрразведки убрать возможных конкурентов, нелюбимых начальников, чтобы занять их место, возвыситься, так сказать, в должности, возможно, руководителем всего подполья сделаться. Очень, очень возможно. Может быть, именно он должен обеспечивать действия 'Хмурого', обслуживать, так сказать.
Другой вариант, это может быть кто-либо из своих, внедрённых в подполье, помимо его, начальника контрразведки, ведома. Кем? Да кем угодно, врагов, недоброжелателей у Петра Петровича предостаточно. Тем же заместителем его, капитаном Мыслинским. Хочется капитану в сладкое кресло Никольского впрыгнуть, строит козни за спиной, бездарь. Дядя у него при штабе генерала Васильева состоит, пристроил племянника на теплую должность, всячески подсидеть стараются. А внедренный агент, 'искуситель' в смысле, в подковерных дрязгах участия принимать не желает, душой за дело радеет, вот и сигнализирует лично Петру Петровичу о добытой информации.
Но это так, размышления, типовые версии, ибо чувствовал Петр Петрович интуитивно, что 'искуситель' не из тех и не из этих, кто-то третий, какую-то свою хитромудрую игру ведет. И не по его ли душу 'Хмурый' из столицы пожаловал?
Петр Петрович залюбовался висящей напротив стола картиной неизвестного мастера. Абстракция, тонкая игра света и тени. Небо практически сливается с землей, где-то вдалеке одним мазком обозначена церквушка, а на переднем плане - кучка людей. Все в шляпах, длинных плащах, впереди, в кресле сидит дама в роскошном платье, ярко-синих туфлях и венком из пшеничных колосьев в волосах. Сзади - кавалер, возложивший ладони на спинку кресла, в бирюзовом котелке, зелено-охристом фраке и широких белых брюках. Лица неразличимы, один длинный мазок, лишь слегка обозначены губы, глаза и нос. Человек несведущий, тот же капитан Мыслинский, в изобразительном искусстве - пень-пнем, сказал бы: мазня! Но Петр Петрович зерна от плевел отличать умеет, картина поистине великолепна, какой-то магнетизм изнутри идет, очарование, утонченная прелесть. Петр Петрович покатал во рту коньячный глоток, отпил кофе, перевел взгляд на кончик сигары.
Подпольщиков большевистских в городе пруд пруди, их разыскивает весь личный состав контрразведки, армейцы, провокаторы, агенты. На розыск бывших чекистов Никольский нацелил штабс-капитана Северианова, у того с сподвижниками , соратниками 'Железного Феликса' свои счеты, личные, можно сказать. Совсем недавно Северианов вернулся с той стороны, как раз после взятия города. Вырвался, с его слов, из цепких лап чекистов. Предшественник Петра Петровича Никольского Василий Яковлевич Кунцендорф, дурья голова, штабс-капитана к большевикам отправил с секретной миссией, да только белое подполье оказалось разгромленным, и угодил Северианов прямиком в засаду. По его рассказу, опять же, выходило, что проявил штабс-капитан недюжинную ловкость и сноровку, вручную отбился от восьмерых засадных чекистов и ушел. Звучало сказочно, фантастически даже, тоже мне, Илья Муромец сыскался. Петр Петрович негласно навел, разумеется, справки, и все, вроде бы, подтвердилось. Про Северианова знающие того люди говорили: да, этот может, он же из диверсионной группы подполковника Вешнивецкого. Про группу сию диковинную подполковник Никольский ничего не знал, слышал только краем уха от кого-то, что да, была такая, действовала весьма эффективно, однако, чем конкретно занималась - тайна за семью замками. Едва ли не прямое подчинение Генштабу имела. Чудеса, подумал Петр Петрович и предложил Северианову недельку отдохнуть после неудачной экспедиции, однако, штабс-капитан, поблагодарив, от отдыха отказался, тогда и дал ему задание на розыск бывших чекистов Никольский. И все же сомнения, недоверие оставались - из грамотно организованной засады просто так, за здорово живешь, сбежать затруднительно. Специфические рукопашные термины, как-то: 'удушающий захват', 'загиб руки за спину', 'узел', 'рычаг наружу', 'ножницы' звучали весьма грозно и зловеще, однако Петру Петровичу ни о чем не говорили. А не может ли быть пресловутым 'Хмурым' Северианов? - пришла шальная мысль, и Никольский не смог сразу ее отбросить, как нелепую. Жизнь штука сложная, все меняется, сегодня ты, завтра - тебя!..
Ароматный дым приятно щекотал ноздри, подполковник отложил сигару, не спеша прошелся по кабинету. Пять шагов вперед, пять назад. Остановился, допил коньяк, налил по новой. Во всяком случае, время идет, а Северианов пока никого не выявил. Странно? Да нет, если к делу всерьез подходить, вдумчиво, то за неделю тщательно затаившегося врага не поймаешь, это процесс длительный, однако... Не слишком понятен был штабс-капитан Петру Петровичу, не такой Северианов, как другие подчиненные подполковника, это настораживало. Да что греха таить, именно это и беспокоило больше всего. Подпоручик Дроздовский, капитан Мыслинский, подпоручик Смысловский, прапорщик Белоносов - ребятишки простые, бесхитростные.
Петр Петрович грел в ладонях коньячный фужер, расслабленно всматриваясь в янтарный напиток. Негромко пробили резные напольные часы - гордость подполковника и чарующе-волшебное украшение кабинета. Час ночи, время сладких снов и не менее сладкой ночной жизни: пьянящего вина, любовных утех, карточных баталий. Время творческих мук литераторов и музыкантов. А также время совершения убийств, грабежей, разбоев. Время неслышно подкрадывающихся к дремлющему часовому диверсантов. Петр Петрович почувствовал легкий хмель, присел обратно в кресло, допил кофе.
Северианов всегда отличался немногословностью, буркнет нехотя что-либо и сидит сыч сычом. Из него слова клещами вытягивать впору. А у Марии Кирилловны таким соловьём разливался - в самое время книжки писать. И побоище с дурачком Мараевым спровоцировал, словно показать всем своё удальство пытался. Во всяком случае, Петру Петровичу Никольскому именно так показалось. А Пётр Петрович весьма редко ошибается.
Лёгкий глоток коньяка, только губы смочить. Напиваться до свинского состояния - удел плебеев, безграмотных пролетариев, армейских нижних чинов и не блещущих умом пехотных офицеров. Коньяк - это напиток, который надо не пить, им следует наслаждаться. Благородство и изысканность требуют не суеты и застолий, напротив, тихой и спокойной обстановки. Истинный эстет старается распробовать букет, аромат, прелесть напитка, наслаждается процессом, культурой пития. Не проглатывать коньяк сразу ни в коем случае. Подержать во рту, перекатывая ароматную влагу, позволить раскрыть весь 'шлейф', почувствовать все нюансы послевкусия. Только тогда дозволительно в полной мере говорить о мягкости, бархатистости, округлости, тонкости коньяка. Можно, разумеется, рюмку опрокинуть залпом, и тут же вдогонку - следующую, мол, первая - колом, вторая - ясным соколом. Плебс, кухаркины дети так и поступают. Оценить возраст, вернее, выдержку коньяка им не дано! От таких людей скверно пахнет. В прямом и переносном смысле. Они не способны на тонкие, изящные комбинации, действуют грубо, прямолинейно, топорно.
Пётр Петрович в задумчивости рассматривал картины, наслаждаясь сигарным дымом.
Глава
Солнце светило весело и не по-утреннему ярко, однако на улицах было ещё весьма прохладно. Влажный речной воздух, смешиваясь с дымом фабричных труб, с угарным газом топившихся домашних печей, с бензиновыми выхлопами редких автомобилей, превращался в чудовищно серую и зловонную смесь, которая опускалась гигантским покрывалом на улицы, висела над поверхностью полупрозрачной облачной пеленой. Туман, пронзённый световыми лучами, создавал изумительно-воздушную перспективу, и от этого улица выглядела сказочно красиво. Тёмные силуэты прохожих, теряющийся в белёсой дымке ровный строй уличных фонарей, чёрно-графичные деревья, блестящий ковёр булыжной мостовой, размытые громады домов у любого благовоспитанного человека должны были вызвать неуёмный зуд творчества, безудержное желания немедля схватить свежезагрунтованный холст, мольберт, кисти и краски - и взахлёб придаться творчеству: писать этот великолепный импрессионистический пейзаж, внутренне торжествуя и ощущая себя, как минимум, Клодом Моне. 'Солнечный свет в тумане', весьма символично... Однако Джереми Джон Айронс не замечал живописного великолепия. Даже можно сказать, наоборот, сегодня его особенно раздражал привычный желто-бурый смог, усугубляя и без того до крайности неприятные мысли. Изрядный проигрыш в карты весьма сильно подкосил бюджет Айронса, проделал в нём немалую дыру, словно пробоину в днище фрегата, и корабль этот уже неумолимо готов пойти ко дну, безжалостно увлекая за собой и Джереми. Азарт - страшная штука. Ослепляющая, лишающая способности верно воспринимать окружающую реальность. Голос разума во время карточной баталии тих и практически не слышим, тогда как азартный пыл, горячечный задор, запальчивый темперамент, сродни молодой любовнице, страстно покусывают за мочку уха, манят, завлекают, не дают покоя, в конце концов, выжимают словно губку, выкручивают, словно свежевыстиранное бельё. Умение вовремя остановиться отнюдь не относилось к положительным качествам Джереми, деньги были нужны срочно, и деньги немалые. Айронс непроизвольно поправил воротник макинтоша и вошёл в здание. Он всегда старался казаться дружелюбным и демократичным, поэтому сердечно поздоровался за руку с охранником Беном (или Джеком? Айронс никогда не запоминал имён всяческой шушеры, но широкая улыбка должна легко компенсировать это маленькое недоразумение) и лёгкой спортивной походкой взбежал по лестнице. В свои тридцать два года Джереми выглядел значительно моложе, хотя изрядно наметившийся животик портил весьма спортивную фигуру и элегантную внешность, потому он старался больше ходить пешком. Маргарит при виде шефа оторвалась от неизменно скучного печатания на 'ундервуде', призывно блеснула жемчугом зубов в яркой улыбке и томно кивнула головой. Джереми изящно взмахнул рукой, прошёл в кабинет, скинул макинтош и вальяжно развалился за столом. Работать должно в условиях комфорта. И тишины.
Но работать мучительно не хотелось, хотя бумаги на столе приглашающе ожидали, казалось, источали нетерпеливое томление. Джереми недобро посмотрел на папки с документами, потом перевёл рассеянный взгляд в окно. В конце концов, жизнь без азарта весьма пресна и безвкусна. Как мясо без соли. Как праздничная вечеринка без спиртного. Как работа рядом с ослепительной и благожелательной красоткой Маргарит, без регулярного уединения в его кабинете в обеденный перерыв. То есть лишь сухое деловое общение, не больше, да ритуальная чашка чая в пять часов пополудни. Можно, конечно, но уж больно скучно! Карточный долг висел над ним дамокловым мечом, тяжёлой гирей, отравляя радужное существование. Однако 'The devil is not so black as he is painted' (не так черен дьявол, как его рисуют), ситуация не столь драматична, как кажется. Джереми с весьма прилежной тщательностью скопировал нужные секретные бумаги, оставалось лишь спрятать их внутри трости и вынести. Вечером предстоит встреча с человеком, который передаст ему изрядную сумму, вполне достаточную для заделывания финансовой бреши, погашения долга. Джона Смита интересовало многое, и платил он по-царски щедро. Когда Джереми впервые услышал имя и фамилию собеседника - понял сразу, что они не настоящие, фальшивые, ибо Джон Смит и, соответственно, Джейн Смит, говоря научным языком, являются в Британии экземплификантами, то есть именами собственными, используемыми для обозначения неизвестной личности в качестве примера. Как Иван Иванович Иванов у русских, Жан Дюпон у французов или Ганс Мюллер у германцев. Однако общение с мистером Джоном Смитом весьма мало настраивало на шутливый тон, скорее, наоборот, внутренне Джереми изрядно побаивался Смита, противная холодная дрожь начиналась где-то внизу позвоночника и медленно переползала выше, стремясь захватить горло. Джон Смит умел внушать страх, порабощать волю жертвы, заставлять её почувствовать свою полную беззащитность. Однако в той же мере он умел быть доброжелательным, поощрять Айронса, говорить комплименты и всячески возвышать в собственных глазах. Переход от угрожающего поведения к хвалебным дифирамбам делал их приятнее вдвойне, втройне, вдесятеро, и Джереми Айронс буквально пребывал на седьмом небе, выслушав очередную порцию комплиментов от мистера Джона Смита. Ну и, естественно, получив в придачу к словесной благодарности изрядную сумму денег.
При мысли о деньгах настроение изрядно улучшилось, Джереми даже позволил себе немного помечтать. Подмигнуть бы Маргарит, запереться с ней в кабинете и... Мысленно Джереми сладко облизнулся. Для увеличения положительных эмоций и окончательного приведения душевного состояния в надлежащее требовался стакан виски, но Айронс предпочёл ограничиться чашечкой чая, и не искушать судьбу. Потому что его начальник Линдсей Бёрджес терпеть не мог исходившего от подчинённых винного перегара, хотя себе позволял изрядно заложить за воротник.
Сделав вкусный глоток чая, Джереми Айронс неспешно прошёлся по кабинету, взял трость. Перстень на руке, сжимающей набалдашник, смотрелся весьма эффектно, Джереми не без удовольствия рассматривал свою тонкую, по-женски изящную кисть, гибкие и пластичные пальцы картёжника, с аккуратной тщательностью отполированные ногти. Можно идеально выглядеть, быть одетым с иголочки, но неухоженные руки всегда с головой выдают своего владельца. Соответствующее отношение к себе: аккуратность, тщательная опрятность, - действует на окружающих весьма положительно и предоставляет изрядный кредит доверия.
Особый шик, последний завершающий штрих облику настоящего джентльмена придаёт правильно подобранная трость. Её высота должна идеально подходить владельцу, тоже самое касается и толщины. Чрезмерно изящная трость превратится в прутик в руках массивного человека, и наоборот, солидная сделает худощавого владельца хлипким и тщедушным. К набалдашнику, в свою очередь, тоже применяется множество требований. Помимо красоты и изящества, декоративного убранства, изысканности и тщательности отделки он должен обладать сугубо практическими качествами: не быть чрезмерно хрупким, скользким или большим, - в общем, должен максимально удобно ложиться в руку. А без металлического наконечника трость выдержит лишь несколько пеших прогулок.
Трость - это не только атрибут стиля, не только аксессуар для знати и помощник во время ходьбы. Трость может служить джентльмену отменным тайником. Доктор может превратить свою трость в аптечку, пряча внутри стетоскоп, пинцеты, бинты и некоторые лекарства. Художник извлечёт оттуда карандаши, краски и кисти. Фотограф превратит трость в штатив для фотоаппарата. В полое пространство рукоятки можно вмонтировать много чего: начиная с банальной фляги со спиртным, дабы незаметно от окружающих вкусить изрядный глоток горячительного, и заканчивая свистком для освистывания актёров в театрах, расчёской, часами, лорнетом, табакеркой. Также трость может служить ножнами для шпаги, кинжала, стилета, превращая своего владельца из избалованного комфортом денди в удалого рыцаря, беспощадно-сурового мушкетёра или лихого рукопашника. Во всяком случае, на страницах спортивных журналов нередко можно встретить весьма экзотические приёмы владения тростью: 'тупым оружием, предназначенным для выведения противника из строя'. А кое-кто даже сумеет разместить в трости однозарядный пистолет.
Набалдашник представлял собой изящно выгнутую лошадиную голову, Джереми Айронс нажал одновременно на оба перламутровых конских глаза, раздался едва различимый щелчок - и трость распалась на две части. Скрутив бумаги трубочкой и воровато озираясь по сторонам, словно кто-либо пытался уличить его, Джереми втиснул их в пустую полость шафта и вернул рукоятку на место. При внешнем осмотре трость казалась неразборной, совершенно монолитной. У мистера Смита такая же, совершенно аналогичная, как две перчатки, только внутри, в тайнике, спрятаны деньги. При встрече они незаметно обменяются тростями, комар носа не подточит, всё шито-крыто.
Где-то в глубине сознания Джереми Айронс понимал, что совершает нечто недопустимое, недозволенное, даже преступное. Могущее иметь самые плачевные последствия. Имеющее определение 'шпионаж', передача секретных сведений противнику. Но Джон Смит весьма мягко успокоил его, сказав, что если в действиях Айронса и присутствует крохотная доля шпионажа, то промышленного, ни в коей мере не могущая повредить Британской империи. Джереми просто помогает конкуренту сэкономить определённую сумму на технологических разработках. В конце концов, Королевский военно-морской флот вовсе не пострадает, и даже выиграет, получая новые образцы вооружений у другого производителя на более выгодных условиях. Конкурентная борьба - явление обыденное, придумана давно, и здесь хороши любые средства. Передачей секретных сведений внутри корпораций грешат многие, если не все, и сэр Айронс вполне может остаться на бобах, если промедлит, или его обойдет более беспринципный соперник. И Джереми поверил Смиту. Вероятно потому, что очень хотел поверить. Ну и деньги, разумеется, пришлись весьма кстати.
Если бы Джереми Айронс знал, что на выходе из здания его поджидает группа наружного наблюдения контрразведки, возможно, он попытался бы найти иной способ раздобывания средств для расчёта с карточным долгом...
Глава
Возможно ли представить Москву златоглавую, первопрестольную без величественной красоты Спасской башни, вельможной мощи Царь-пушки и Царь-колокола, памятника Минину и Пожарскому на Красной площади, конно-железной городской дороги ("Конка-конка, догони цыпленка!") на Тверской, знаменитых московских баранок, малинового перезвона колоколов, Хитровки, Сухаревки, либо славных московских пожарных? А Петроград без императорского Зимнего дворца, 'Медного всадника' - памятника Петру Первому, воспетого еще Александром Сергеевичем Пушкиным, разводных мостов, числом более восьмисот, давших городу еще одно название: 'Музей мостов под открытым небом', 'Большой першпективной дороги' - Невского проспекта, Исаакиевского и Казанского соборов, Дворцовой площади, Марсова поля, Петропавловской крепости, полуденного пушечного выстрела с Нарышкина бастиона и, конечно, Невы? Новоелизаветинск, само собой, скромнее, но и его нельзя представить без своеобразных символов эпохи: скупщиков антиквариата, торговцев цветами, стекольщиков в белых фартуках с ящиками стекол на плече, чистильщиков обуви, точильщиков с возгласом 'Точить ножи, ножницы!', мальчиков - разносчиков газет и даже шарманщиков, чем-то средним между бродягами, ремесленниками и нищими. Настоящая шарманка - почти орган, и ее устройство намного сложнее, чем можно показаться на первый взгляд. Крутя ручку, шарманщик воспроизводит несколько записанных на валике мелодий, от всем знакомой французской 'Шарман Катрин', из-за чего инструмент прозван 'катеринкой', до патриотической 'На сопках Маньчжурии'. Валик нетрудно заменить, вместе с этим сменится и репертуар, и шарманка будет радовать публику уже 'Вдоль по Питерской', 'Тройкой удалой', 'Ты не поверишь', 'Разлукой', либо 'Маруся отравилась'. Крутить ручку шарманки совсем не то, что производить аналогичное действие с рукояткой мясорубки, тут потребны особый такт и обходительность, а также способность к импровизации. Со временем колки шарманки стираются, отчего звук становится невнятным и навязчивым, тогда не исключено, что горемыка вместо медяка запросто схлопочет "по шеям" от дворника.
На углу Александровского проспекта и Журинской улицы всегда можно увидеть изумительный персонаж: согнутую в три погибели фигуру, без возраста, заросшую по самые глаза бронзово-ржавой бородой, в драном картузе, такой же драной засаленной куртке без пуговиц, перепоясанной грязной веревкой, в штанах из холстины, зато в новеньких яловых пехотных сапогах образца 1914 года. Оперев на ногу-подставку ободранную шарманку, разрисованную 'видами' Везувия, он с виртуозной лихостью крутит рукоять своего писклявого расстроенного органа, оглашающего окрестности мазурками, вальсами и романсами, а рядом с ним выполняет различные 'амплуа' шестилетний мальчик, сын соседской прачки.
На Елизаветинской площади дает представление мужчина поприличней: при курчавых бакенбардах, в фетровом котелке, двубортной коричневой тужурке гладкого сукна, обделанной по воротнику галунами, с большими 'лакейскими' пуговицами, в широких полотняных штанах и шоколадно-кофейных штиблетах. Инструментом ему служит колесная лира 'hurdy gurdy', 'Хали-Гали' по-русски. Сей агрегат, формой напоминающий небольшое фортепиано и украшенный изображениями Венеции, исторгает из себя вальсы Штрауса, а рядом, на цепочке, обезьянка, одетая в 'турецкий' костюм, с фесочкой на голове показывает элементы примитивной дрессировки: 'как солдат ходит с ружьем', 'как пьяный мужик валяется'.
Также попадались шарманщики с дрессированными собачками, разодетыми кто во что горазд: в сарафанчики, на голове - платочки, в шаровары и поддевку, 'под даму' - в шляпе с перьями и в 'роскошном' платье. Собачки танцевали под музыку, выделывали различные фортели, забавляя публику, иногда довольно сносно гавкали в такт мелодии, изображая пение.
Торговля с рук на центральных улицах не производилась. Уличные торговцы - разносчики в белых фартуках с нагрудниками и кошелем для денег через плечо ходили по окраинам, стояли на Базарной площади, у Царицынского железнодорожного вокзала, пассажирской пристани реки Вори. В центре же они могли лишь толкаться по дворам, выкликая свой товар, который носили в корзинах на голове, подкладывая сделанный из материи и набитый ватой 'бублик'; на лотках, висящих на веревочных или кожаных ремнях на шее. В руках же непременно была толстая палка с перекладиной в виде буквы 'Т', подставка под лоток во время торговли. Продавали все: рыбу свежую и копченую, пирожки, печенку, сбитень и хлебный квас, деревянные ложки, деревянные резные игрушки, модели церквей, гипсовые копилки в виде кошек и мопсов, статуэтки мальчиков в громадных сапогах и такой же большой шапке, с трубкой в зубах, иголки, нитки, ленты, ножницы, никелированные сахарные щипцы, кухонные и перочинные ножи.
Разносчики-татары торговали вязаными и набивными платками, шалями, казанскими сапожками и домашними туфлями, сделанными из кусочков цветной кожи, подобранных в виде растительного орнамента.
Чтобы не мешать свободному проходу публики по тротуарам, места для производства чистки обуви располагались исключительно на углах улиц. Летом, в жару на городских мостовых много пыли, а осенью в распутицу - слякоти и грязи, обувь быстро теряет блеск и загрязняется. Тогда на помощь приходит чистильщик: первым делом он щеткой наподобие одежной смахивает пыль. Потом в ботинок вокруг ноги вставляет картонки, чтобы ненароком не испачкать носки. На обувь наносится крем: смесь печной сажи с яйцом и пивом. Можно также добавить воска для натирания полов. Чем мельче сажа - тем меньше шансов нанести царапину на обслуживаемую обувь. При необходимости, чтобы подобрать нужный оттенок, чистильщик смешивает несколько разных кремов. Этот состав втирается в обувь другой щеткой. А спустя несколько минут уже третьей полируется. Окончательный блеск наводится бархоткой. И можете быть уверенным: к таким ботинкам пыль не пристанет несколько дней! Господа военные, так кичащиеся зеркальным сиянием сапог, возможности навести глянец и лучезарное поблёскивание никогда не упустят. Даже крестьяне, привозившие в город картошку, капусту, репу и морковь, после продажи тоже не прочь начистить до блеска свои загрязнившиеся в дороге сапоги, дабы пофорсить по трактирам, харчевням и пивным.
Уличный чистильщик обуви всегда точно знает количество гуталина, потребное для придания обуви блеска и сияния и отмерит его сколько надо, ни капелюшечкой больше. Паренек, надраивающий сейчас сапоги Северианову, меры не знал и зачерпнул чёрной вязкой субстанции без всякой меры, от души. Что говорило либо о чрезвычайной щедрости уличного чистильщика, либо о неопытности. Вчера ещё здесь, на углу Губернаторской и Троицкой улиц, откуда прекрасно просматривался вход в здание контрразведки, подвизался в сей должности совсем иной мальчишка, махавший обувными щетками много профессиональней нынешнего, и сапоги блестели. Сегодня же на подставочке для ноги обувь становилась грязно-антрацитовой. Северианов небрежно, хотя и внимательно, мазнул взглядом по лицу паренька, мгновенно составляя словесный портрет для памяти, и не спеша двинулся по улице, удаляясь от Елизаветинской площади. Шёл неторопливо, словно бы даже прогуливаясь, раскланивался со встречными, глазел на афиши, остановился послушать шарманщика и, вообще, вид имел самый праздношатающийся, так что казался ковыляющему за ним шагах в ста юноше в потрепанной форме гимназиста совершеннейшим ротозеем. Тот приклеился к нему сразу же после чистки обуви и не отставал. Действовал он слишком прямолинейно, неуклюже, по-дилетантски, при желании Северианов мог легко стряхнуть 'хвост', однако решил выяснить намерения семенившего за ним субъекта. Все так же медленно Северианов прошёл по Губернаторской улице, свернул на Театральную, миновал Старогусарский переулок, вошёл во двор с грозной эмалированной надписью на воротах 'Вход старьевщикам, шарманщикам и тряпичникам воспрещается', бегом пересек двор, выскочил на параллельную улицу генерала Скобелева, затем вернулся на Старогусарский через улицу Клавукова. Увидев впереди фигуру гимназиста, перешёл на шаг. Роли поменялись, теперь юный соглядатай лихорадочно озирался, ища исчезнувшего штабс-капитана, а Северианов, укрывшись за афишной тумбой и делая вид, что читает о 'Новейшей драме в двух актах: Евгений Онегин', а также 'Изумительнейших гастролях мага и чародея Лео Армонтеля из Парижа', наблюдал за гимназистом. Тот вел себя крайне неразумно: суетливо зыркал по сторонам, метался взад-вперед, крутил головой направо-налево, заглядывал во дворы - в общем, так ведёт себя неумелый филер, потерявший объект наблюдения. Северианов совсем не удивился, когда рядом с гимназистом появилась фигура уличного чистильщика обуви, правда, на сей раз без ящика с гуталином и щетками. Коротко о чем-то посовещавшись, они разошлись в разные стороны, чистильщик двинулся в сторону Елизаветинской площади, видимо, надеясь перехватить Северианова там, а гимназист - в противоположном направлении. Интересно, куда он пойдёт, подумал Северианов, неспешно двигаясь вслед за маячившей впереди светло-синей фуражкой с черным козырьком и белой выпушкой. Помотав Северианова по окрестностям около двадцати минут, гимназист, наконец-то понял, что миссия его потерпела фиаско и, понуро опустив голову, какой-то сгорбленной походкой побрел в сторону рабочих окраин, вероятно за новыми инструкциями. Шёл, не оборачиваясь, не проверяясь, уверенный, что за ним самим слежки быть не может. Северианов понял, что его объект направляется в Дозоровку, где наблюдать за ним станет весьма затруднительно.
Приват-доцент Николай Леонтьевич Белово, директор публичной библиотеки, член Русского географического общества, приятный мужчина с суворовской бородкой и чувственными брусничными губами любил за чашкой крепкого ароматного чая, сдобренного мягким бубликом и приятным сообществом, предаться размышлениям о философии и филологии, археологии и архивоведении, а также микроклиматологии и биоклиматологии. 'Со времен давних, когда Астраханский почтовый тракт назывался Ногайским шляхом, а степь была Диким Полем - миром кочевников: скифов, сарматов, половцев, печенегов, татар, ногайцев, - рассказывал Николай Леонтьевич, загибая пальцы и делая шикарный глоток ароматного чая. - Жить в этих краях русским людям, не смотря на плодородные почвы, необозримые луга и благодатный климат было не то что смертельно опасно, но и просто невозможно, - продолжал он, откусывая преизряднейший кусок бублика. - Через Дикое Поле с юга на север вели степные шляхи - дороги, от них веером расходились конные сакмы - тропы, ведшие басурман по селам. И начинался грабеж, разорение, захват людей. Стариков безжалостно убивали, всех прочих уводили для продажи в рабство, и это ограбление земли русской являлось основной благосостояния, ибо в набег уходило большинство мужского населения Казанского, Крымского, Астраханского ханств. - Здесь Николай Леонтьевич ненадолго замолкал, помешивая ложечкой в стакане, словно собирался с мыслями. - Наступление на Дикое Поле решительно начал Иван Грозный, безжалостно вторгаясь на вражескую территорию и отгораживаясь цепью крепостей, застав, засек. Засечные леса были на заповедном режиме: запрещалось пахать, косить сено, рубить деревья, охотиться, собирать грибы, ягоды и даже просто заходить в лес, 'дабы не накладывать стежек'. Так и появились у нас улицы Засечная, Заставская, Порубежная, Сторожевая, Пушкарская. А дозорный квартал Новоелизаветинска, всем нам известный, как Дозоровка, стал дальней окраиной города в начале XIX в., тогда-то и появились сразу две улицы - Старая и Новая Дозорные. Своим названием, опять же, согласно легенде, квартал обязан временам давним. Издревле для пресечения возможности совершать разбойничьи вылазки и притеснения сюда посылались пешие и конные дозоры, и при первой тревоге гонцы поднимали ратных людей на защиту укреплений и речных бродов. С апреля по декабрь ходили мобильные подвижные дозоры, патрулируя отведенный им сектор 'чтобы без сторожей не было ни одного часа, доколе большие снега не упадут'.
Улица Новая Дозорная прославилась лечебницей для рабочих и служащих, где помощь оказывалась безвозмездно в любое время суток. А в 1900 году в здании Новодозорной пожарной части была открыта публичная библиотека, деньги на которую собирали местные купцы-меценаты, а Андрей Дмитриевич Фокин, купец 3 гильдии, также построил и содержал приют для бездомных и странноприимный дом. А на Старой Дозорной улице в 1907 году открылось Реальное училище, программа которого предусматривала 6-ти летний курс обучения, плюс седьмой дополнительный класс. Главный упор делался на основные, то есть, реальные предметы: математику, физику, естествознание, иностранные языки, рисование и черчение. По окончанию училища выпускники, как правило, поступали в технические, торговые, промышленные учебные заведения, за исключением университетов.
Воздух здесь и зимой, и летом был одинаково специфически зловонен: пахло болотом, квашеной капустой, перебродившим квасом, старой гнилью и аммиачными парами. В Дозоровке селился рабочий люд, бесперебойно обеспечивавший Невежинский железоделательный завод пролетариатом, и хотя мужское население изрядно проредили мобилизация и мировая война, Дозоровка щедро снабжала бойцами отряды Красной гвардии и рабочие дружины, более того, мобильная боевая группа новоелизаветинской ЧК почти полностью состояла из жителей Дозоровки. Здесь преобладали рабочие бараки, в которых в баснословной скученности обитали мастеровые, чернорабочие, прочий неквалифицированный люд, а в последнее время к ним добавились беженцы, дезертиры и иное отребье. И хотя наводнена была Дозоровка переодетыми шпиками и агентами контрразведки, как речка Воря окунями во время нереста, любой красный эмиссар, несомненно, мог с большой надеждой рассчитывать здесь на всяческую поддержку и помощь. Потому возможность потерять гимназиста в Дозоровке возрастала многократно, и нужно было решать: либо прекращать слежку и отпускать объект, либо форсировать события и экстренно допрашивать. Северианов решился на второе: быстро и незаметно обогнал гимназиста, потом, словно из-под земли возник перед ним и по-прежнему ленивой расслабленной походкой двинулся в сторону от Дозоровки к Базарной площади. Было забавно наблюдать за промелькнувшими на лице паренька эмоциями: вмиг безутешная скука и скорбь сменились радостным восторгом, и недавний объект наблюдения ретивым зайцем припустил за Севериановым. Наивность шпика даже вызывала некоторое сочувствие, Северианов не спешил, давая рыбке поглубже заглотить крючок, увлекая гимназиста в лабиринт проходных дворов Базарной слободы. Поплутав в хаотичности подворотен и переулков, Северианов вывел соглядатая на Лентуловскую улицу, замедлил шаги, рассчитывая расстояние до дома Семена Яковлевича Ливкина, готовясь к мгновенному силовому задержанию. Несостоявшийся агент наружного наблюдения вел себя полным телком и несмышленышем, плелся за Севериановым с неведомым энтузиазмом и когда снова потерял его, пришёл в несказанное удивление. Он застыл соляным столбом, изумленно вертя головой, Северианов безликой тенью скользнул к нему сзади, перехватывая правой рукой безвольно висящую кисть гимназиста, а левой несильно ударяя чуть выше локтевого сгиба, выворачивая и одновременно закидывая левую руку гимназиста на свою правую. Движения отработаны до автоматизма: загиб руки за спину при подходе сзади, стандартный полицейский приём. Все действие не заняло и секунды, Северианов резко рванул захваченную руку вниз и вперёд, студент, пригнутый к земле мгновенной острой болью в вывернутом плече, в полуобморочном состоянии, потеряв всякую ориентацию в пространстве, послушно засеменил рядом на полусогнутых. Штабс-капитан хорошо представлял себе его состояние: еще секунду назад вы стоите совершенно спокойно, не ожидая подвоха, и вдруг в одно мгновение все меняется: резкая боль в суставах правой руки, лицом вы едва не касаетесь носков своих ботинок, вас, словно барана, тащат куда-то, сообразить вы не успеваете ничего, полная дезориентация в окружающем мире. Правой рукой Северианов уже выдернул из кармана ключи, одним быстрым движением отпер дверь и, втолкнув гимназиста внутрь, сноровисто ощупал одежду. Из заднего кармана брюк извлек браунинг M1900, сунул за ремень, больше оружия не было, Северианов швырнул пленника на диван и запер входную дверь. Мгновенная смена обстановки, превращение из охотника в дичь должны были дезориентировать гимназиста. Он ещё ничего не понял, потерянно хлопал глазами и затравленно озирался.
- Зовут как? - спросил Северианов, рассматривая трофейный браунинг. Пистолет был старый, давно не чищенный, со стертым воронением и следами ржавчины. Гимназист от шока ещё не оправился, потому выпалил на едином дыхании.
- Федор. Богатырев.
Неожиданно фамилия показалась Северианову знакомой, он определённо слышал её, причём совсем недавно.
Пузатый самовар посверкивал округлыми боками, гимназист осоловело крутил головой, еще не осознав до конца произошедшего. Северианов пошевелил стволом браунинга.
- Давай, занимайся, не отлынивай, может быть в последний раз в жизни чаю выпьешь...
- Почему? - гимназист наконец-то пришёл в себя, отчаянно заозирался, оценивая шансы, выискивая ничтожную возможность побега, либо противоборства. Шансов не было, возможностей тоже.
- Потому! - Северианов подтолкнул его стволом пистолета. - Давай, давай, работай, заодно и поговорим.
- А если я не желаю? - попытался вызвериться Богатырев. Котёнок пробывал возражать волкодаву, Северианов искренне удивился:
- А куда ты денешься? Спички на столе, чашки я сейчас достану, бублики также имеются. Чувствуй себя, как дома, Федор Богатырев, в контрразведке чаем угощать не станут...
Кто он и откуда, размышлял, задавал сам себе вопрос Северианов, глядя, как гимназист неумело разжигает самовар. Из контрразведки, Петр Петрович приставил слежку? Навряд ли, очень уж гимназист неумелый. Бандиты? Банник? Может быть, красные подпольщики? На этих похоже, только зачем? Ничего, узнаем. Можно, конечно, было применить силовой вариант допроса, это, в конце концов, никогда не поздно, увидим по ходу разговора, решил Северианов.
- Пока самовар не готов, рассказывай, - предложил Северианов. - Кто ты такой, Федор Богатырев, зачем следил за мной, что за дружок у тебя, который обувь пачкает, под чистильщика рядится? Только умоляю, не надо сказки сказывать, что направлялся ты в гости к обожаемой барышне, она поблизости живёт, старо и глупо, не поверю.
Гимназист, словно сомнабула, уйдя в процесс приготовления кипятка, при этих словах вздрогнул, едва не обжегшись, затем понес обязательный набор глупостей, но как-то вяло, неактивно:
- К знакомым я шел, они здесь живут, ни за кем не следил, не знаю ничего!
- Разумееся, никто не спорит. - Северианову сделалось скучно.- Быстро говори адрес знакомых, а также имя и фамилию, немедленно вместе сходим, проверим. - Северианов скучающе вздохнул, кивнул гимназисту.- Сейчас ты, без всякого сомнения, скажешь, что точного адреса не знаешь, а с приятелями своими вчера на Базарной площади познакомился, зовут Вася и Никодим, договорились сегодня встретиться, ну и прочая чушь. Поверь, надоело! - Северианов смотрел вроде бы приветливо, но гимназиста от такого ласкового взгляда пробила нервическая дрожь, и он едва смог совладать с собой.
- Сударь мой, - продолжал Северианов. - Ты совершаешь огромнейшую ошибку! Считаешь все происшедшее досаднейшей случайностью. Просто мне, по-твоему, непредвиденно повезло. А ведь это неверно: я тебя заметил давно и водил по городу, до самой Дозоровки с тобой прогулялся, а теперь сюда заманил. Ты не охотник, ты - дичь, возомнившая себя охотником. Дальше. Ты считаешь себя способным ситуацию выправить, ждешь оплошности с моей стороны, чтобы попытаться убежать, так это напрасно, не выйдет у тебя ничего!
Гимназист молчал, только желваки зло ходили под кожей.
- Если хочешь попробовать - валяй, вольному воля. Чтобы лишить тебя иллюзий - можно прострелить тебе ляжку - и до конца своей короткой жизни будешь скакать на одной ноге, - продолжал Северианов. - Либо просто доставить тебя в контрразведку, там чайком угощать не станут и разговаривать по-другому будут. Ты мнишь себя героем и уверен, что ничего не скажешь. Очень даже вероятно, спорить не стану. Может быть так и умрешь, не выдав товарищей, а возможно, говорить начнешь, да так резво, что твои показания не будут успевать записывать...
Северианова перебил раскатистый бас самовара, штабс-капитан кивнул пленнику. - Садись к столу, Федор Богатырев, будем чаевничать. Проголодался я, честно говоря, с тобой в прятки-догонялки играть, ты-то молодой, тебе все нипочем... - Северианов достал хлеб, сало, копченую рыбу. Разлил кипяток по чашкам, придвинул блюдце с колотым сахаром. - Когда тебя начнут бить...
- Да пошел ты, контра!- вдруг отчаянно вызверился гимназист, и Северианову сразу же стало ясно, откуда ноги растут. Самойлов, значит. Сообщил-таки Фролову, а тот приделал 'хвоста'. - Стреляй, сволочь!
- Ох, Федор Богатырев, что ж ты сразу в амбиции кидаешься? - удивился Северианов. - Нервишки пошаливают? Чай пей, остынет! - он сделал большой глоток ароматной жидкости, надкусил кусочек рафинада.
Молодой и неопытный Федор Богатырев, умереть за идеалы революции был готов, выдерживать психологическую обработку - нет. В контрразведке его могли забить до смерти - и он, вероятно, ничего не сказал бы, принося себя в жертву. Подпоручик Дроздовский помутузил бы его несколько дней, а потом паренька бы банально расстреляли. Немного бы добился и Петр Петрович Никольский хитростями и уловками. Вот подполковник Вешнивецкий гимназиста перевербовал бы на раз-два, подумал Северианов. Есть кнут и пряник, так вот пряник Вешнивецкий умел использовать на все сто! Куда уж Северианову. Правда, пряник тот на поверку оказывался пострашнее иного кнута, но действовал безотказно.
- Товарищей твоих выдавать требовать не стану. Потому что, не знаешь ты ничего. Лопушок ты, теленок. Хотя и стоило бы, начальники твои большую глупость совершили, послав тебя, сопливого за мной наблюдать. Где Троянов, либо Фролов изволят скрываться, ты понятия иметь не можешь, не по чину тебе. Знаешь лишь какого-нибудь товарища Ивана, либо Тимофея, таких же, кстати, пешек, что и ты. Плохо это. Для тебя плохо. Выходит так, что заинтересовать меня не можешь ничем, ну и зачем ты мне нужен тогда? Ответь... Сдать тебя в контрразведку и забыть: агент красного подполья, взят с оружием, готовил нападение на офицера контрразведки... Плохо, Федя, очень плохо! - Северианов замолчал, продолжая пить чай, на Богатырева не смотрел совсем. - Завтра на рассвете шлепнут тебя, если доживешь - и вся любовь.
- Вам тоже куражиться не долго осталось! - со злостью попавшей в когти Кота Котофеевича мыши пропищал Богатырев.
- Да, да, - Северианов лениво кивнул. - Отольются кошке мышкины слезки, никто не уйдёт безнаказанным, старо все это, неинтересно! Все так говорят поначалу, пока не осознают, что за спиной - стенка. Не в этом суть. Думаю я вот о чем: почему тебя именно за мной следить приставили? Думаю-думаю, и решение только одно в голову приходит. Кузьма Петрович Самойлов! Все-таки он с Фроловым связь имеет, доложился, вот Фролов и решил разузнать, как там, да что?
Северианов говорил, глядя вроде бы в чашку с чаем, за гимназистом присматривала исподлобья, вскользь, и увидел, как при упоминании фамилий Самойлова и Фролова гимназист вздрогнул. Федор Богатырев опыта имел мало, точнее, не имел совсем, взгляд его метнулся с чашки чая на севериановское лицо, выдавая намерения, он резко выдохнул, подобрался... Северианов ушёл вбок почти на целую секунду раньше, чем огненное содержимое богатыревской чашки выплеснулось в то место, где только что находилась голова штабс-капитана, а гимназист сорвался со стула и метнулся к двери. Северианов легко, мягко подцепил носком сапога богатыревскую ногу, и несостоявшийся мастер рукопашной, пропахав лицом доски пола, влетел макушкой в стену и затих.
- Злой ты, Федор Богатырев! - миролюбиво попенял Северианов. - Я тебя чайком балую, съестным делюсь, а ты вон как... А если бы мне в лицо кипятком попал? Нехорошо. Стыдно и недостойно. Не умеешь - так и нечего браться! Говорил же, не выйдет у тебя с побегом ничего, забудь. Поднимайся, налью тебе ещё чашку, так и быть!
Больше всего Богатырева злило обращение Северианова с ним, словно с несмышленышем, шаловливым карапузом, неслухом. Словно не на жизнь и смерть они сошлись, а многомудрый папаша пытается угомонить расшалившегося отпрыска. Он поднялся, не замечая протянутую Севериановым руку, сжал кулачки, изготовившись к схватке.
- Вот же упертый ты, Федор, извини, не знаю как по батюшке... Не получится у тебя ничего, хочешь поиграться - так зря это, только шишек себе набьешь.
Богатырев, разумеется, не поверил, взвыл разъяренным мерином и бросился в атаку. Наверняка, во время уличных драк с реалистами или кадетами он мог безнаказанно размахивать руками и даже попадать в цель и наносить травмы и увечья противникам. Северианов даже не стал уходить с линии атаки, вновь подсек Богатырева под пятку разгруженной передней ноги - и тот вторично обрушился на пол.
- Устанешь - скажи, - Северианов не двигался с места, продолжая возвышаться посреди комнаты монументом. - Продолжим чаепитие.
Богатырев ударил левой-правой, целях в подбородок, не достал совсем чуть-чуть, ничтожное расстояние, почти коснулся...
- Все, хватит! - резюмировал Северианов, перехватывая очередной удар и выкручивая кисть противнику, так, что тот заскулил и опустился на колени. - Марш за стол, чай стынет.
Богатырев готов был разрыдаться. Вспомнил не к месту инструктаж: объект опытный, вы супротив него - кутята слепые, при малейшем подозрении с его стороны - немедленно бросать слежку и уходить! Доигрался в героя! Северианов, словно бездушный куль с тряпьем, швырнул героического подпольщика за стол, присел напротив, отхлебнул из чашки.
- Наливай себе свежего, - Северианов задумчиво барабанил пальцами по скатерти. Поигрались - и хватит, паренька пора ставить на место. Только очень уж не хочется ломать его...
- Откуда мне твоя фамилия знакома? - продолжал, как бы нехотя размышлять вслух Северианов. - Слышал совсем недавно... Поручение тебе, понятно, Панкрат Ильич Фролов передал, пусть не сам, лично, но инициатива от него исходила. А это означает, сударь мой, что Кузьма Петрович Самойлов с ним виделся, но утверждает, что не знает ничего, совсем как ты... Нехорошо получается, Федя! Самойлов-то, по всему выходит, связан с вами, а прикидывается невинной овечкой. Выдал ты его, мил-друг, может и не хотел, случайно получилось, неосознанно, но выдал. И виноват даже не ты, а начальник твой, старший. Ты, правда, тоже поучаствовал, инициативу проявил, только за неё Кузьме Петровичу расплачиваться придётся. Устроим вам очную ставку, он ведь утверждал, что слыхом не слыхивал, где Фролов, ему поверили, выпустили, а дело-то вон как оборачивается.
- Кузьму Петровича не трогайте, не виноват он! - Богатырев всхлипнул, как не крепился, а слёза предательски капнула в чашку. И удержать её он не мог, вроде и погибнуть геройски готов, а организм не слушается, и слёзы не унять никак, сами бегут. - Не знает он ничего!
- Ну вот, а говоришь, к приятелям в гости шёл, - попенял неразумному Северианов. - Ты уж лучше молчи, так вернее, не выдашь никого. И как тебя, телка такого на серьёзное дело отправили? Ты при красных где служил, в ЧК? Говори, не бойся, себе уже не навредишь больше, чем есть. Будь мужиком!
- В милиции, - промямлил Богатырев. - В уголовном розыске.
- Точно! - хлопнул ладонью по столу Северианов. - Вот откуда фамилия мне знакома. Ты свидетелей по делу Свиридского опрашивал. Ну-ка, ну-ка, давай поподробнее, что там выяснил? Не скромничай, к сегодняшним делам это отношения не имеет!
- Зачем это вам?
- Много будешь знать - умрёшь молодым! - нетерпеливо бросил Северианов. - Рассказывай, что свидетели говорили, может заметили чего?
Богатырев замялся, не могущий взять в толк, что может интересовать контрразведку белых в старой, в общем-то, истории. Но кочевряжиться не стал.
- Ничего они не заметили, не видели никого! Трупы под утро лишь обнаружили, соседи ни сном, ни духом, спали все.
- Не врут? Уверен?
- А чего им врать-то? - не понял Богатырев. - Я с каждым переговорил...
- Чего врать?.. Да много причин может быть... Вокруг дома территорию осматривали? Там пустырь присутствует, следы искали? Хотя, чего спрашиваю, натоптали, словно стадо коров прошлось, аккуратнее надо быть, товарищ инспектор.
- Я агент третьего разряда...
- Ладно, товарищ агент третьего разряда, нашли чего?
- Почти ничего.
- Почти! - вскинулся Северианов. - Что за почти? Ну, говори, говори, не тяни резину!
Странно, но Богатырев почувствовал себя вдруг, словно на докладе у начальника уголовно-розыскной милиции, едва не вскочил, вытянув руки по швам.
- ? Кое-что из конской упряжи? Австрийскую ветрозащитную зажигалку.
- Австрийскую?
- Ну да. На донышке Austria написано да цифры какие-то.
- Может, испорченная?
- Да нет, работающая, я проверял. Потерял, видимо, кто-то, не специально же выбросил.
- А почему решил, что к делу об убийстве относится?
- Ничего я не решал, просто на этом месте на дереве веточка обломана, оттуда дом ювелира - как на ладони.
- Молодец, - похвалил Северианов, и агент третьего разряда Новоелизаветинской уголовно-розыскной милиции впервые за время разговора расплылся в улыбке. - Как нашёл? Наблюдение за мной вел отвратительно, зато розыскник из тебя - хоть куда!
Доброе слово и кошке приятно, гимназист с вожделением прошептал:
- С детства клад отыскать мечтаю. Смотрю под ноги, вдруг рубль золотой найду, или ещё какую ценность.
Прозвучало совсем по-мальчишески, и Северианову вдруг стало нестерпимо жалко пацана, вздумавшего играть во взрослые игры.
- Да-а-а, - задумчиво протянул Северианов. - Интересно. А ну-ка, Федор, бери листок, рисуй схему, где, что и как? Отдельно зажигалку изобрази. Кузьме Петровичу про находку говорил?
Богатырев даже обиделся.
- Конечно!
- И что?
- Интересно, говорит. Неизвестно, каким боком к делу относится, возможно, никаким, но интересно.
- В протокол зажигалку и веточку обломленную внесли? - Северианов помнил совершенно точно, что в прочитанных им документах по делу не было ни слова о зажигалке. Ни в милицейских, ни в чекистских.
- Вот этого не знаю, - красный сыщик усердно выводил на бумаге каракули в лучших традициях абстракционизма. Поставил крестик, отбросил карандаш.
- Молодец! - похвалил Северианов. Вынул из богатырёвского браунинга обойму, выщелкнул патроны прямо на стол, загнал обойму обратно, в рукоятку.
- Зажигалку Кузьме Петровичу отдал?
- Да.
- Ладно, Федор Богатырев, можешь быть свободен в этот раз. Иллюзий не строй, ты всего лишь мелкая рыбешка, а я охочусь на хищников. И отпускаю тебя не за красивые глаза, а с поручением: будешь письмом. Передашь для Фролова: штабс-капитан Северианов по-прежнему ищет личной встречи. Настойчиво ищет. Пусть приходит сам, не посылает таких, как ты, несмышленышей. Согласен на встречу на его условиях, приду один и безоружным, пусть не беспокоится. Попыток захватить его предпринимать не буду, на этот счет, даю честное слово! Разговор, повторяю, будет про убийство Свиридских, так и передай, запомнил? - Северианов протянул гимназисту браунинг. - Если воевать собираешься - пистолет почисти, что ж ты его до такого свинского состояния довел, ржавчина сплошная. Патроны не отдам, еще палить надумаешь сдуру. И больше не попадайся, во второй раз не отпущу.