Самая приятная часть пути на службу начинается от трамвайной остановки. Десяток-другой человек выходят из трамвая вместе со мной и рассеиваются - кто по дворам и улочкам, кто по булочным и молочным лавочкам, в поисках завтрака. Сворачивая за угол, я попадаю на улицу Космонавтов - аллею с пышными старыми тополями, дикими вишнями и круглыми клумбами. Можно идти по центру аллеи, огибая клумбы, или слева от неё, по тротуару, вдоль высоких сталинских пятиэтажек, или справа, вдоль проезжей части, навстречу троллейбусам и разноцветным автомобилям.
Жители пятиэтажек лениво выгуливают собак, в основном такс и мелких терьеров, но иногда можно встретить и зловещих тварей вроде ротвейлеров, за которыми, проходя мимо, следишь с невольной опаской. Как бы я защищался в случае чего? Душил? Бил его головой о бордюр? Всё это кажется ненадёжным и бесполезным. Впрочем, ротвейлеры не обращают на меня ровно никакого внимания, и я тоже забываю о них. У магазина брюк часто курит, обняв себя под грудью, хмурая пожилая продавщица; магазин обуви ещё закрыт; в стоматологической клинике белоснежный доктор тянется к форточке.
Иногда меня обгоняют торопливые клерки, иногда я сам обгоняю тяжёлых и медленных бухгалтерш, порой случается несколько минут подряд идти за кем-нибудь следом. Например, за девушкой в больших наушниках или за парнем с полиэтиленовым пакетом. В иные дни это забавляет, в иные - раздражает, и тогда я замедляю шаг, позволяя дистанции плавно увеличиваться. По средам и четвергам навстречу мне проходит ярко накрашенная женщина, приземистая и некрасивая, на высоких каблуках, с ней мы традиционно обмениваемся коротким холодным взглядом.
Улица Космонавтов особенно хороша сухой солнечной осенью, с ковром выцветших листьев и светлыми небесами сквозь оголившиеся ветви. Зимой аллею заметает толстым слоем снега, и тропинка спрямляется, пересекая невидимые заснувшие клумбы. Весной зацветают белыми облаками вишни, и тогда хочется фотографировать или писать этюды. Летом на клумбах цветут жёлтые и оранжевые бархатцы, серебрится седая цинерария. В дождь приятно укрыться под тополем и наблюдать за кипящей под каплями водой и струйками ручейков.
Парень с полиэтиленовым пакетом круглый год в чёрном. У него размашистая походка и лоснящиеся чёрные волосы, явно плохо вымытые. Чёрные остроносые туфли, чёрные брюки со стрелочкой, мешковатая чёрная куртка. Лицо, напротив, очень белое, круглое, рыхлое. Летом он снимает куртку и надевает чёрную футболку, заправляя её в брюки, отчего ремень пережимает его упитанный животик на две складки. Зимой он носит чёрную вязаную шапку с широким отворотом и толстые перчатки, с трудом пролезающие в рукоятку пакета.
Когда я запомнил его, то заметил, что мы выходим из трамвая в одно время. Или наоборот, когда мы стали одновременно выходить из трамвая, я его запомнил. Он завёл обычай обгонять меня, забавно выпячивая грудь, и деловито идти в двадцати метрах впереди. Оказалось, что мы служим в одном здании, и даже на одном этаже: мы поднимались вместе в лифте и, бывало, встречались у туалета. Каждый раз я скептично разглядывал его несуразную фигурку. Почему он всегда в чёрном? Из-за дурного вкуса, из нелюбви к стирке? Или в этом есть какой-то загадочный символизм?
На вид ему было около двадцати, и он жил с бабушкой, я уверен. В нём чувствовалась сильная застенчивость, зажатость, но в тоже время и заносчивость. Что он носит в своём пакете? Скорее всего, бабушка каждое утро собирает ему обед. Впрочем, пакет неизменно имел плоскую форму - какой обед может быть плоским? Пицца? А после новогодних каникул он появился с чёрной кожаной сумкой на тонком ремешке, перекинутой через грудь на почтальонский манер. Теперь он держал голову ещё выше, гордясь бабушкиным рождественским подарком.
Я стал вертеть головой в трамвае, пытаясь высмотреть его заранее, но из-за большого скопления людей мне это так ни разу и не удалось. Он всегда выпрыгивал из другой двери, самым последним, и, расправляя плечи, нагонял и обходил меня то слева, то справа. Шаги-шлепки. Он щурит глаза, жирные волосы поблёскивают на солнце. Если я иду вдоль домов, он сворачивает на аллею, если аллею выбираю я, он шагает у проезжей части, доказывая, что он хитрее и проворнее. Смешное соревнование, в котором ему изо дня в день не надоедает побеждать.
Может, подружиться с ним? Мне стали приходить в голову картины, как мы дружим. Вот мы киваем друг другу в трамвае, вот спускаемся вместе по крутым ступенькам, минуя молочные лавочки и булочные, сворачиваем на аллею. Мы обсуждаем собак, всматриваемся в небо, пытаясь отгадать завтрашнюю погоду, рассказываем, как провели выходные, вспоминаем смешные школьные случаи. И вот, наконец, он делится самым сокровенным: медленно-медленно раскрывает плоскую чёрную сумку, и я заглядываю внутрь...
Благоприятный случай для начала знакомства выдался через день: мы вместе вошли в лифт, только вдвоём. Кто нажмёт кнопку? Нажимает он: длинные пальцы, сужающиеся к ногтям, пористая кожа. Тонкий лисичий носик, слегка удлинённый, редкие чёрные усики, слишком молодые для бритья. Надо мимолётно улыбнуться ему и сказать какой-нибудь пустяк. Но лобик у него так сосредоточенно нахмурен, чёрные глазки так внимательно устремлены куда-то вверх, щёки так важно надуты. Нет, мне не хочется с ним говорить! Он вдруг становится мне отвратителен, прочь.
С того дня я стал методично избегать его. Садился в трамвай чуть позже или чуть раньше, а потом оттягивал время, покупая булочку, йогурт или апельсиновый сок. На аллею не выходил, плутая путаными дворами и пробираясь между припаркованными автомобилями в поисках арки. Не дожидаясь лифта, взбегал по лестнице пешком, в туалет спускался этажом ниже. Так я провёл месяц или два, пока не осознал, что жизнь моя слишком усложнилась и что я теряю улицу Космонавтов. И как глупо! Из-за какого-то парня в чёрном! Разве не хватит места на аллее даже для сотни прохожих?
И на следующее утро я с облегчением вернулся к прежнему распорядку. Сворачивая за угол и предвкушая встречу с аллеей, по которой давно соскучился, я услышал за спиной знакомые шаги-шлепки. Обгоняя меня, он задел мою руку своей и, не извиняясь, зашагал впереди. Я вспыхнул. Это уже слишком, это он нарочно, это ни в какие рамки, ведь здесь можно разминуться четверым! Эй, ты! Слишком тихо. Эй, ты!! Не сбавляя ходу, он полуобернулся, но, как бы не найдя причины оглядываться полностью, снова повернул голову перед собой.
Я нагнал его у обувного магазина и рванул за плечо. Что такое, что тебе надо?.. Пусти!.. Я толкнул его во входную нишу, прижал к запертой двери и вцепился ему в горло. Россыпь коричневых родинок на белой коже, мелкие острые зубы, заплесневелое дыхание. Он что-то шипел, вырывался и елозил толстым телом, но был слишком слабым. Чернота и ненависть пульсировала у меня в глазах, я рычал и душил его, сжимая руки всё крепче. Он брыкался, наступал мне на ноги, пачкал брюки, и я согнул, повалил его, стал с размахом бить головой о бордюр.
Через минуту, встав и отряхнувшись, я, не оглядываясь, пошёл прочь. Сердце колотилось, и я несколько минут дышал глубоко, пытаясь успокоиться. Вошёл в арку, посидел на скамейке во дворе, унимая трясущиеся от напряжения руки. Всё, всё. Купил йогурт и булочку, медленно съел, стоя у магазина. Мимо проплыла вразвалочку старушка с двумя вальяжными мопсами, блеснуло солнце в форточке стоматологической клиники, прогудел автомобиль. Воробей порхнул мне под ноги, охотясь за крупной крошкой, и я отщипнул ему кусочек мякиша.
Теперь, проходя мимо обувного магазина и вспоминая тот нелепый эпизод, я больше не чувствую гнева, только грусть и вину. Возможно, я сделал что-то не так, возможно, я слишком эмоционален и слишком подвержен влиянию чувств? Наверняка его бабушка огорчена, а я не могу перед ней извиниться, я даже не знаю имени и адреса. И я так и не заглянул в ту таинственную чёрную сумку... Зато улица Космонавтов стала мне ещё дороже. Зимой я купил ботинки в том самом обувном магазине, а весной сфотографировал цветущую вишню. От неё столько лепестков! Высылаю вам фотоснимок.
![[]](/img/p/pilip_l/100-ubijstvo-na-ulitse-kosmonavtov/0002d2ek.jpg)