Комотряда Красной Армии Денис Степанович Зарецкий расхаживал по горнице избы-шестистенки, то заложив руки за спину, то поддевая ворот гимнастёрки и теребя портупею. Время от времени он вытирал испарину с лба расшитым кумачовым платком и неловко совал его в карман галифе. Был комотряда высок, худощав, жилист, усов и бороды не носил, стригся коротко и вид имел простоватый.
- А деревенские что говорят? - спросил он красноармейца Ивана Сулиму, стоявшего навытяжку около двери.
- Д-думают, Буравчика рук д-дело.
- Правильно, пусть так и думают. Убийство старосты спишем на банду Буравчика.
Зарецкий подошёл к окну и распахнул створки. Утренняя прохлада ворвалась в натопленную, душную комнату.
- Но всё же это дело надо расследовать, - продолжил комотряда, глядя вдаль, по линии пыльной дороги, за околицу, за пашню, в темнеющий лес на той стороне блестящей ленты реки. - На въездах - посты, их не тронули, это раз. И в половине домов - бойцы, все целы, это два. Идти против крестьян, с которых он кормится, Буравчику, он же бывший житель этой деревни Николай Ягупов, резона нет. Это три.
Зарецкий повернулся к Ивану.
- Из этих соображений выходит, что Буравчик к убийству не причастен. Мужики докумекают рано или поздно и станут задавать вопросы. Это плохо, - командир помолчал. - А с Буравчиком надо кончать. И как можно скорее. Но и убийство старосты стоит расследовать. Возможно, в наших рядах предатель, провокатор, цель которого - посеять разлад между советской властью и местным крестьянством.
- Т-так как же расслед-довать? Мало ли кто мог быть...
Зарецкий поёжился, закрыл окно и сел на кровать.
- Ты вот что, Ваня, - сказал он усталым голосом. - Возьми в подмогу Коренного, он смекалкой не обделён, людей всяких повидал, и попроси, слышишь, попроси, а не требуй, доктора Пал Константиныча тебе подсобить, скажешь, я буду лично ему очень признателен. Втроём разберётесь. Понял?
- Ты эти холопские замашки брось. Мы три года с тобой на стороне Красной Армии воюем, сиречь, на стороне трудового народа. А у народа господ и рабов нет, как известно, только товарищи, - он расстегнул ворот гимнастёрки, отстегнул кобуру. - Помоги-ка сапоги снять. Вроде и спал всю ночь, а не выспался. Да и знобит что-то. Полежу малость, может, пройдёт.
Иван, стаскивая сапог, заметил:
- Это всё от курева вашего, Денис Ст-тепанович. Ох, и напрасно вы так много курите, д-дышите, вон, с т-трудом.
- Доктор нашёлся... - Зарецкий лёг, вытянув длинные худые ноги в сетке синих набрякших вен, и прикрыл глаза. - А вот и не угадал, Ванюша, не угадал... Второй день не курю, вчера ещё папиросы кончились... Как назло...
Когда Иван выходил из горницы, командир конного отряда Красной Армии уже сладко посапывал во сне.
К дому доктора Павла Константиновича Копчика, двухэтажному строению с мансардой, стоявшему в низинке поодаль от деревни, Иван шёл с неохотой. Он приглаживал выбивавшиеся из-под шапки смоляно-чёрные волосы, что-то бормотал, кривя полные губы, почёсывал короткий тонкий нос, и на его по-детски пухлом лице отражалось сомнение.
От энергичного, несмотря на полноту, земского врача можно было ожидать всякого. И по медицинской части - не далее как неделю назад доктор настоял сделать личному составу отряда прививку от какой-то болезни, после чего все нещадно чесались целые сутки, - и по бытовому устройству, и по военному делу, и по культурно-просветительской части. Неугомонный врач терроризировал сельчан, по рассказам, всё время своего пребывания, ещё с царских времён. Лишь барин, приходской священник и староста сдерживали его реформаторский пыл. Но барин бежал "в заграницы", попа в восемнадцатом шлёпнули, и оставался лишь староста. Пока не помер. Вчера.
Следует признать однако, что в кровавой неразберихе послереволюционных годов к советам доктора мужики, смущённые обилием новых идей проносившихся через деревню разношёрстных военных отрядов, прислушивались охотно, благодаря чему деревня выжила и убыли населения не понесла, откупившись лишь мелким рогатым скотом, куриными яйцами и частью, немалой, но и не особо великой, урожаев пшеницы. Хотя, как болтают деревенские сплетники, тот же доктор так задурил голову Кольке Ягупову и трём другим молодым парням, что те подались в леса устанавливать "республику единения природы и человека", подпалив между тем построенную на общинные деньги церковь.
Иван поднялся на крыльцо и постучал легонько, один раз, еле слышно.
Но дверь распахнулась тотчас, явив самого Павла Константиновича, уже переступавшего порог, а также ещё одну, недавнюю достопримечательность здешних мест - отца Стефана, рослого и тучного поляка-католика, два дня назад поселившемся в гостеприимном доме доктора.
- А, Иван, наконец-то. А мы заждались, - зачастил хозяин дома. - Тело погибшего трогали? Свидетели есть? - и видя растерянность красноармейца, уточнил: - Вы ведь по поводу убийства старосты, Прокопия Силантьевича?
- Д-да, - ответил Иван, сжимая покрепче винтовку, - ничего не т-трогали. Д-денис Ст-тепа...
- Просил помочь расследовать это дело, - договорил за бойца врач. - Логично. Я - единственный специалист-физиолог в округе, и кто как не я должен проводить вскрытие.
- Вскрытие?
- Чтобы установить причину и время смерти.
- Ага, - Иван почувствовал, что руководство следствием, едва начавшись, уплывает из его рук.
- Что ж, ведите, молодой человек. Кстати, как здоровье Дениса Степановича?
- Неплохо, - слукавил Иван.
По дороге к дому старосты доктор беседовал с отцом Стефаном.
- Удивительный отряд. Кого ни возьми - уникальное заболевание, ещё не изученное медициной. Командир - заядлый курильщик, однако курит только папиросы "Герцоговина Флор", от других сортов табака его тошнит. Или вот наш сопровождающий, Иван Сулима, страдает профессиональным заиканием. Да-да, обратите внимание: он запинается только на звуках "т" и "д". Догадайтесь, почему.
Доктор дождался от католического священника недоумённого пожатия плечами и продолжил:
- Есть у меня теория, но не хватает фактического материала. А теория заключается в следующем: современное оружие издаёт настолько сильные пугающие звуки, что они оказывают влияние на нервный и речевой аппарат солдат. Так, артиллеристы заикаются на "б-п", понимаете? Бух! Бабах! Бум! Вот и источник дефекта. Часто повторяющийся резкий звук, - доктор остановился, и понизив голос, спросил пастора: - Ну, догадались, кто по профессии наш Иван?
Отец Стефан отрицательно помотал головой. Он воспринимал многословие Павла Константиновича с истинно христианским смирением.
- Пулемётчик! - радостно возвестил доктор. - Пу-ле-мёт-чик! Ах, какая прекрасная теория! Тра-та-та-та - и человек заикается на "т-д", бум-бабах - и вот, пожалуйста, б-блеют как овцы! А ведь появилась авиация! Мощнейшие звуки, свист ветра, турбулентность: обязательно будут заики на "с-з", обязательно. Вот помяните моё слово.
Отец Стефан склонил голову чуть набок, словно бы соглашаясь с мнением специалиста и в то же время выражая некое сомнение, чутко уловленное медиком.
- Не верите? Теории моей не верите?!
Отец Стефан неопределённо помычал.
- Эх, мне бы головы этих заик собрать да исследовать. Ведь гибнут почём зря, - Павел Константинович энергично махнул рукой, - и где? Такая страна, такая война масштабная, ищи... ветра в поле. А могли принести пользу науке, - доктор сделал паузу. - Я предлагал деньги и продукты любому, кто доставит мне голову...
Отец Стефан вздрогнул и впервые за всю беседу заговорил. Голос у него оказался густым баритоном с бархатистыми обертонами.
- Вы что?!
- Во имя науки, - немного смутился доктор. - Лечение новой болезни без предварительных исследований невозможно. Кгм... головы убитых, конечно, заик. Кгм... - он покрепче сжал свой медицинский саквояж. - Неудачная идея, признаю. Да и несли всякую дрянь...
Солнце поднялось высоко, ощутимо припекало, в траве стрекотали кузнечики. На обочине, над свежей коровьей лепёшкой, роились мухи.
Иван поплотнее надвинул шапку и зашагал быстрее. До дома убитого старосты оставалось совсем немного.
Длинное двухэтажное здание окружали хозяйственные постройки: свинарник, курятник, закут для овец, сарай для хранения сена и стойло. Во дворе слонялись трое работников и парочка любопытствующих. Из окон доносился многоголосый вой - оплакивать погибшего вдове помогали соседки.
У дверей дома стоял красноармеец с винтовкой. Иван поздоровался с ним, объяснил, зачем они пришли, и вместе с доктором и священником вошёл внутрь.
Тело старосты под холстинным покрывалом лежало на полу в хозяйской спальне на втором этаже. Рядом на стуле сидел ещё один красноармеец, жилистый крепыш лет сорока с резким, в рытвинах лицом и красной шеей.
- Коренной Матвей Васильевич, рабочий, назначен в группу расследования, - представился он хриплым голосом, вставая. - Вас, Павел Константинович, я знаю, - кивнул он Копчику. - А кто это с вами? Посторонним тут не место. Я и пост у дома выставил, чтобы не пропускать кого не следует. Иван, ты-то куда глядел?
Доктор полуобернулся к отцу Стефану, на ходу пытаясь выдумать повод для присутствия поляка-иностранца на месте преступления, но замер, так ничего и не произнеся. Замер и Иван, из мыслей которого улетучилась досада на свою оплошность.
Отца Стефана всего трясло, лицо посерело, на уголках губ выступила слюна. Утробный звук, похожий на рокот прибоя, вырывался из горла священника. Дрожащей правой рукой он указывал на тело покойного, а левой совершал быстрые хаотичные движения между головой и пузом, то ли крестясь, то ли отгоняя нечистого.
- Что это с ним? - не растерялся Коренной.
Вопрос красноармейца вывел из ступора врача, он проследил взглядом по направлению руки отца Стефана, хмыкнул, подошёл к телу и присел на корточки. Видимо, вставая, Коренной задел башмаком покрывало, отчего холстина сдвинулась и на полу у левой руки убитого стало видно красное пятно неопределённой формы, клякса сантиметров двадцати в поперечнике с пятью размытыми выступами.
- Метка сатаны, - выговорил наконец священник. - Пентаграмма крови.
Иван подошёл ближе.
- Похоже, - согласился он и невольно перекрестился.
- А мне это напоминает шкуру медведя, лежащую перед камином, - откликнулся доктор. - Знаете, такая ворсистая подстилка, мягкая. Только медведь, тот побольше будет... Кгм... маленького медведя, пожалуй, медвежонка, или даже... знаете, в Азии, говорят, есть такие медведи, панды называются, так они размером в самый раз будут.
- Чушь, - уверенно заявил Коренной. - Это звезда. И оставлена она убийцей для дискредитации Красной Армии. Чтобы думали, мол, убитый перед смертью подал знак, кто его прикончил. Но тут враг просчитался. Ничего бы покойный не нарисовал, - с этими словами красноармеец нагнулся и сдёрнул покрывало с трупа.
Голова старосты, повёрнутая на бок, лежала наособицу и с остальной частью тела её соединяла лишь лужа крови. Нательная рубаха и кальсоны убитого были чисты, только на груди и плечах остались мелкие красные пятна. Челюсть и глаза распахнуты, правая рука сжата в кулак. Казалось, Прокопий Силантьевич в гневе наткнулся на невидимую нить, натянутую на уровне шеи, да так в ярости и помер, потеряв голову.
- Сабельный удар, - констатировал доктор. - Быстрая смерть. Вы правы, с таким ранением он вряд ли что мог начертить.
- Это жертвоприношение дьяволу, - пробулькал священник. - Колдун собирает силу. Ждите новых смертей.
Коренной вопросительно посмотрел на доктора, а затем на Ивана.
Павел Константинович прервал осмотр тела.
- Дорогой мой отец Стефан, не прогуляться ли нам на свежем воздухе? - сказал он ласково и, подхватив священника под руку, увёл из комнаты.
На первом этаже часы пробили десять. Вдовий плач поутих. Двое красноармейцев остались наедине с трупом.
- Что ты об этом думаешь? - спросил Коренной Ивана.
- О колд-д-дуне?
- Тьфу, да нет. О смерти старосты. Кто это мог сделать?
- Буравчик? - предположил Иван.
Матвей Васильевич опустился на стул.
- Да... подкинул Денис Степаныч задачку. Что я знаю о раскрытии преступлений? Ровным счётом ничего. Ну, книжки читал, и всё. Да и от тебя, Ваня, вижу, толку мало будет. Ты ведь из холопских, Зарецкого крепостной?
Иван кивнул.
- Дворовой, значит. Вместе с барином на войну пошёл, с ним же и на сторону красных переметнулся?
- Не перемет-тнулся, а сознат-тельно перешёл, - обиделся Иван.
Он достал кисет, отсыпал табака в обрывок газеты, скрутил трубочку, чиркнул спичкой, затянулся.
- Ну раз ты знаток сельской жизни, то скажи мне вот что: может так быть, чтобы незнакомый человек пробрался ночью в дом, поднялся наверх, вытащил из постели хозяина, зарубил его и спокойно ушёл восвояси, а хозяйка, которая тут же, на этой самой кровати спала, не проснулась? Ни от лая собак, ни от скрипа половиц, ни от мужнина шума? И только утром, вставая, нашла супруга в таком вот состоянии?
- Неа. Собак завсегд-да услышишь. За т-тем и д-держат.
- Точно, Ваня. А ведь убийца ещё и знак рисовал. Не в темноте же? Значит, спичкой светил или хозяйским каганцом. А вы, деревенские, пожара боитесь почище мора. Чуть горелым потянет, сразу проснётесь.
- Ага, - подтвердил Иван. - Д-для пахотного пожар - что по миру пойти. Ни в жисть не от-тст-троит-тся.
- Вот-вот. Тут и грабят, и поджигают, а жёнка знай себе спит. Странно.
Матвей Васильевич докурил самокрутку почти до пальцев, сплюнул на миллиметровый окурочек и спрятал его в отдельный коробок.
Вернулся доктор.
- Я отправил отца Стефана слегка вздремнуть перед обедом. Убедил, что при его тучности это необходимо. Впрочем, это действительно так. Излишне полные люди, - он одёрнул жилет на животике, - должны перед едой отдыхать, набираться сил. Иначе может случиться завороток кишок, - и перешёл к делу. - Ну-с, на чём мы остановились? Ах да, китайские медведи! Так вот...
- Простите, Павел Константинович, - прервал доктора на полуслове Коренной. - А не могли старосту убить в постели? Лёжа или сидя?
- Ммм... - врач раскрыл саквояж, достал инструменты и начал что-то измерять. - Нет. Определённо нет. По всем признакам около часу ночи Прокопий Силантьевич проснулся, встал с кровати, сделал четыре шага к окну и... был убит. Тело не передвигали.
- Интересно, что же его разбудило... Да, Павел Константинович, мы тут обсуждали, почему жена не проснулась. Нет ли у вас версии?
- Хм, - задумался доктор. - Это могло быть снотворное, но я не припоминаю, чтобы прописывал его хоть кому-то. Удивительно, за десять лет практики - ни одного случая. Целебный деревенский воздух лечит бессонницу, а? Хороша теория?
- Или самогон на мяте и ромашке, - вставил Иван. - Лучше сред-дст-тва нет.
- Про снотворное я и не подумал, - посетовал Коренной. - Эх, следователь из меня...
- Не переживайте, товарищ красноармеец, - сказал доктор. - Если прав наш католический друг, то дело одним убийством не ограничится. А если он не прав, то всё равно будут новые жертвы. Ха-ха. Маньяки, рисующие кровью китайских панд у обезглавленных трупов, так просто не останавливаются. Это я вам как доктор заявляю. Так что практики у вас будет хоть отбавляй.
- Шутите?
- Мы, врачи, народ вообще смешливый. Уж больно профессия жутковатая, - объяснил доктор. - Такого насмотришься, в таких местах пощупаешь, что если не вставить иной раз шутку-другую, то можно в депрессию впасть. А это, скажу я вам, такая страшная штука, что хуже её нет. То бодрость необычайная, то полная апатия. Только решишь что сделать и сразу руки опускаются, всякое желание действовать пропадает. Сонливость весь день и ночная бессонница. Одним словом, полное расстройство организма - депрессия. Так что лучше уж пошутить лишний раз. Вот врачи и шутят, в целях профилактики.
Павел Константинович поднялся, вытер руки тряпицей, закрыл саквояж.
- Интересно, - сказал Коренной. - Однако с женой старосты, теперь вдовой, надо побеседовать. И чем раньше, тем лучше. Как её зовут?
- Наст-тасья Егоровна, - сказал Иван и заметил: - Красивая.
- Да уж, - поддержал Ивана доктор. - Первая красавица в округе. Сватались многие, молодые-удалые, а вышла за старого, но богатого. Почти на двадцать лет разница. Три года прожили душа в душу.
Коренной нахмурился.
- Душа в душу, говорите. Это плохо.
- Отчего?
- Читал я, что на любовной почве многие убийства совершают. Думал, может, дружок у жены был, вот и зарубил опостылевшего мужа.
- Да вы, Матвей Васильевич, смотрю, большой оригинал. Пробраться ночью в дом любовницы - это понятно. Убить случайно вернувшегося мужа - бывает. Но чтобы в порыве страсти рисовать кровавые звёзды - впервые слышу, - доктор хохотнул. - Эдакая штука, право.
- А всё же жена к убийству как-то причастна, - гнул своё Коренной. - Не могла она самогоном упиться до бесчувствия.
- Возможно, - согласился доктор. - Но где она взяла саблю?
- Ладно, Иван, - решил Коренной. - Ты пошукай тут улики, а мы с Павлом Константиновичем проведаем вдову.
Недоенная с вечера корова жалобно мычала. В душном воздухе висело предчувствие скорой грозы.
Дом, в котором жил староста Прокопий Силантьевич с молодой женой, построил его отец, Силантий Панфутьевич Башаев, зажиточный крестьянин, выкупивший себя из крепостных. Дом строился в надежде на многочисленное семейство, однако Бог дал Силантию лишь одного сына и то непутёвого. Прокопий, с детства строптивый, к шестнадцати годам совсем отбился от рук и убежал на Волгу. Путешествовал он долго: от Аткарска до Саратова, оттуда в Камышин, Царицын и вниз до самой Астрахани. Перебивался случайными заработками. Нанимался к купцам в носильщики, научился уму-разуму. Вернулся совсем другим: хватким, рассудительным, молчаливым. Женился. Отец простил сына, пустил в дом. Тут бы и жить-поживать да добра наживать. Ан нет. То ли родовое проклятье лежало на Прокопии, то ли, как болтали кумушки, сглазила его астраханская ведьма, а детей в доме не прибавлялось. Отец слёг и помер, мать преставилась ещё раньше, а тут и жена Прокопия родами скончалась вместе с младенцем. Хозяйство меж тем росло, работников прибавлялось, и дом обживала прислуга. Хозяйские покои были лишь на втором этаже.
Настасья Егоровна горевала через комнату от спальни вместе с тремя женщинами среднего возраста. Одеты все были в чёрное, головы прикрыты платками. Стоило доктору и Коренному войти, как вдова накинулась на них с упрёками, мол, почему не дают провести обряды и похоронить усопшего.
- В принципе, я закончил, - сообщил доктор.
- Хорошо, - согласился Коренной. - Можете забирать тело. Но сначала ответьте на один вопрос: вы ночевали сегодня дома?
Вдова засмущалась.
- Нет, - ответила она. - Но ничего больше я не скажу. Это не ваше дело.
- Ага, - задумчиво произнёс Коренной и переглянулся с доктором.
Они вернулись в спальню, где их с нетерпением поджидал Иван.
- Нашёл улики! - сообщил он.
- Где? - удивился Коренной. - Я же всё осматривал утром.
- Вот, - показал Иван. - От-тпечаток сапога на под-доконнике и ладони на ст-текле.
Действительно, на окне были явные следы проникновения.
- Экий я раззява! - расстроился Коренной. - Не получится из меня следователь, никогда.
Доктор протиснулся поближе к обнаруженным уликам.
- Хм... сапог мужской, ладонь, пожалуй, тоже. Но как мы теперь знаем, Настасья Егоровна ночью покидала супружеское ложе. Возможно, она обула мужнины сапоги... Хм... или это следы любовника, который помогал ей выбраться из дома.
Иван расстроился.
- Почему сразу Настасья Егоровна? Зачем её мужнины сапоги? Нет-т-т, это след-ды убийцы!
- Жаль, среди нас нет специалиста-сыщика, - подытожил Коренной. - Ничего-то у нас с этим расследованием не выходит.
Раздумья следственной тройки прервали звук горна и крики "По коням!". Оба красноармейца тут же схватили оружие и выбежали из дома. Доктор поспешил вслед за ними.
Отрядных коней разместили в трёх точках. В конюшне у дома, где обосновался комотряда, отдыхали самые резвые лошади, которые вместе с наиболее опытной частью бойцов составляли в подразделении ударную группу, способную догнать и удержать на месте неприятельские силы. Вторая точка - полуразрушенная церковь - служила квартирой основной массе подседельных коней. Не такие быстрые, как рысаки из первой группы, они были так же выносливы и с остальными конными вступали в бой чуть позже, зажимая врага в клещи или окружая в кольцо. Но была у отряда и третья сила, самая страшная - тачанка. Укрывалась она среди обозного хозяйства на противоположном от церкви конце деревни: трёх телег и десятка лошадок-крепышей, ничем не выделяясь между ними. Такое расположение сил позволяло контролировать всю дорогу: простреливать с тачанки участок от деревни в поле и в то же время быстро реагировать на угрозу с другого берега неглубокой речки. Но в случае преследования противника силы оказывались раздробленными. Тачанка не была подрессорена и угнаться за основной частью отряда не могла.
Для координации боевых действия Зарецкий использовал двух вестовых. Одним из них был Коренной. Поэтому по сигналу "по коням" он кинулся в сторону командирской конюшни. А Иван, придерживая одной рукой шапку, а другой - винтовку, побежал в противоположную сторону, к тачанке.
Доктор остановился в замешательстве. Специальная тройка, созданная для расследования загадочного убийства, в мгновение разлетелась в клочья. В присутствии Коренного или Ивана доктор чувствовал себя облечённым властью, без них - докучливым зевакой. Рядом с красноармейцами сказанные им слова имели силу закона, иначе - очередной болтовнёй чудака-врача, лезущим куда не просят. Поэтому Павел Константинович принял единственно верное решение: он решил связать свою судьбу с Красной Армией, и бросился вдогонку за Иваном.
- Ты только предупреди, когда стрелять будешь. Я уши заткну. Не хочу становиться заикой. Извини, дружок, - сказал доктор, усаживаясь в повозку позади пулемёта. Правил четвёркой лошадей напарник Ивана, молчаливостью вызывавший профессиональный интерес у врача.
- Д-да я всё понимаю, - ответил Иван. - Но д-дело революции т-требует жертв. Д-добьём конт-тру, вылечусь.
Павел Константинович с сомнением покачал головой.
- Не слышал про случаи излечения. Но я попробую.
Напарник Ивана загоготал, лошади заржали, тачанка по ухабам понеслась в поле.
Полученные пулемётным расчётом указания были просты. Занять высоту, холм с густым кустарником, с которой видна излучина реки и в случае приближения погони двигаться параллельным курсом, отсекая бандитов от населённой местности. В устрашительных целях, дабы противник не спутал тачанку с обычной крестьянской подводой, а также сообщая о своём расположении командиру отряда, расчёту полагалась время от времени постреливать в сторону реки и махать шапкой, поднятой на винтовке. Тактика непривычная, но Зарецкий зарекомендовал себя как удачливый военачальник, и среди бойцов пользовался непререкаемым авторитетом. Поэтому Ивану, а значит, и доктору, скучать не приходилось.
Из леса вылетел чёрный конь и бросился в воду. К гриве коня прижималось голое человеческое тело. Погони за ними не было.
- Никак сам Буравчик! - удивлённо вскричал напарник Ивана.
- Т-точно, - согласился Иван. - Просвет-тлённый. Он у них од-дин т-такой, - и распорядился: - Ай-д-да словим, гони наперерез.
Второго красноармейца долго уговаривать не пришлось. И не успел доктор покрепче ухватиться за борт повозки, как тачанка уже неслась с горки к реке. Пулемёт был забыт, Иван с напарником погоняли лошадей и азартно постреливали в воздух.
- Сдавайся, Буравчик, - кричали они поочерёдно.
А доктор плакал.
Неоднократно пытался он убедить Зарецкого, что "республика природы" никакого вреда советской власти не представляет, но встречал единственный непробиваемый аргумент, против которого ничего не мог возразить. "Невозможно представить себе, Павел Константинович, чтобы на территории одного современного государства, обладающего всеми признаками самостоятельности и имеющего в достатке сил правопорядка, существовало некое другое государственное образование, не признающее власть первого, - отвечал доктору Зарецкий. - А потому те, кто не признаёт советскую власть, суть мятежники, контрреволюционеры, какую бы философию при этом они не исповедовали". И клял доктор себя последними словами за то, что не удержался в своё время и чохом выплеснул на неокрепшие головы деревенских парней эволюционную теорию Дарвина вместе с пересказом новомодного романа Берроуза "Тарзан - приёмыш обезьян", сдобренные собственными рассуждениями Павла Константиновича Копчика о роли буддизма в становлении государственности в странах Южной Азии.
Под проливным дождём на деревенской улице встретились две процессии. Одна вереница людей торжественно, сняв шапки, шла за гробом старосты в сторону церкви, где отпевать усопшего согласился отец Стефан по своему, католическому обряду, ускоренно тренируя завербованных детишек петь "Аве Мария". Другая, колонна военных, конвоировала пойманного Буравчика к месту недолгого заключения, аккурат в расположение обоза и тачанки. Шапки красноармейцы подкидывали в воздух, радуясь очередной победе над врагами молодой советской республики.
Впереди военных на коне гарцевал Зарецкий.
За гробом шла молодая вдова.
Их взгляды встретились.
Два потока людей, коней, телег схлестнулись и перемешались, силясь продраться друг через друга. По взмаху руки Зарецкого повозку с гробом стеснили к обочине, давая проезд тачанке. В ней связанный и накрытый попоной сидел Буравчик.
Крышка гроба съехала в сторону, открывая пришитую к телу нитками голову старосты. Глаза мертвеца от толчка распахнулись и уставились аккурат на Николая Ягупова. Буравчик, в свою очередь, оглядывался по сторонам, и наткнулся взглядом на покойника.
Что каждый прочитал во взоре другого, неизвестно.
Обоих предали земле одновременно около пяти часов вечера. Старосту - после отпевания на кладбище за церковью, Буравчика, расстреляв на заднем дворе из пулемёта, - в саду докторского дома.
Дождь стих. В воздухе разлилась свежесть.
- Да, я расскажу всё, - согласилась вдова после нажима со стороны Зарецкого.
Собравшаяся снова вместе тройка расследователей доложила комотряду о запирательстве Настасьи Егоровны, и вот, не успели закончиться поминки, как все вчетвером они посетили женщину в собственном доме.
- Как вы знаете, у нас не было детей. Прокопий Силантьевич сильно переживал по этому поводу. И как-то раз предложил мне, - вдова запнулась и покраснела, - как это по-учёному называется, возлечь с другим.
Она утёрла слёзы с глаз, сложила руки на коленях, потупилась и продолжила:
- Чтобы не было кривотолков в деревне, Прокопий Силантьевич договорился об этом деле с Колей Ягуповым, тот обещал молчать.
- Буравчик заходил в деревню? - резко уточнил Зарецкий.
Он не находил себе места, шагая из угла в угол и клацкая сабельными ножнами о кобуру нагана. Отчего-то оба оружия он прицепил на одну сторону.
- Нет, что вы, - заполошилась вдова. - Прокопий Силантьевич строго-настрого запретил Коле появляться в деревне. Мы встречались за речкой, на том берегу. По ночам, два раза в месяц.
Она обвела взглядом присутствующих.
- Понимаете, Прокопий Силантьевич очень хотел детей. Законных. Чтобы было кому оставить хозяйство.
И замолчала.
Затянувшуюся паузу нарушил доктор.
- В этот раз вы тоже ходили к Буравчику? - спросил он.
- Да, но не за этим. Я думаю, что я понесла, - она посмотрела прямо в глаза Зарецкому. - От мужа понесла. От Прокопия Силантьевича.
- Мне казалось, что женщины знают точно, беременны они или нет, - резко бросил комотряда. - Тем более, если якшаются с врагами революции.
- Спокойнее, Денис Степанович, - урезонил его доктор. - Оставьте этот тон. Вы же видите, женщина убита горем. Своей цели вы достигли, Ягупов мёртв. Неужели вы собираетесь преследовать и тех, кто был с ним знаком? А что касается вашего замечания, то задержка менструального цикла, а именно по ней судят о наступлении беременности, могла произойти из-за стресса, или неправильного питания, или по сотне других причин, перечислять которые вам, как не специалисту, я не буду.
- Многоуважаемый Павел Константинович, - ответил Зарецкий, положив руку на саблю. - Мёртв не только Буравчик, погиб и ни в чём не виновный житель деревни, муж этой женщины. И именно это преступление мы стараемся раскрыть. Выяснилось, что жена имела любовника.
- С согласия мужа, - вставил доктор.
- Об этом известно только со слов Настасьи Егоровны, - парировал комотряда.
- Как и о самой любовной, точнее, сексуальной, связи.
Зарецкий сжал кулаки, вытянулся и спросил вдову:
- В каком часу вы покинули дом?
- Около полуночи.
- И отсутствовали до утра?
- Не светало ещё.
- А труп нашли утром?
Вдова закрыла лицо руками и всхлипнула.
- Да разве я впотьмах что углядела. Тайно ведь всё было. Любых пересуд боялись. Уходила без свечи, вернулась, пробралась в спальню и под одеяло. А как рассвело, смотрю, Прокопий Силантьевич на полу, весь в крови, - она зарыдала в голос.
- На меня смотрите, - приказал Зарецкий. - Возвращались через окно?
Вдова удивлённо вскинула голову.
- Зачем же? Обычно, через сени.
- Окно было закрыто, когда вы вернулись?
Но та не успела ответить.
- Ну хватит! - вскричал доктор. - Я не узнаю вас, Денис Степанович. Вы так набросились на бедную женщину, что право, не знаю, что и думать. Вы хорошо себя чувствуете? Ведь Настасья Егоровна уже ответила, что возвращалась в темноте, огня не зажигала, так какого чёрта вы продолжаете её мучить?!
Ярость мелькнула в глазах Зарецкого, но тут же погасла.
- Пожалуй, остальное вы разберёте без меня. А вас, - он посмотрел на вдову, - я настоятельно прошу не распространяться о ваших ночных прогулках. Тем более, если вы носите под сердцем законного, - он подчеркнул голосом это слово, - наследника рода Башаевых.
Вдова промолчала.
- Иван, проводи меня, - распорядился Зарецкий, и оба вышли из комнаты.
Поздним вечером, почти ночью, Иван уложил командира отряда спать и шёл заступать на дежурство у тачанки. Время до смены напарника ещё было и, заметив огонёк у дома доктора, Иван свернул туда.
Павел Константинович Копчик в садовом плетёном кресле сидел у свежей могилы. На земле стояла керосинка.
- А, Иван. Пришёл узнать новости?
Иван кивнул.
- Ничего существенного вдова не добавила. Всё то же: ушла - темно, пришла - темно, легла, проснулась, а тут труп мужа. Да мы и не особо настаивали, - доктор помолчал. - Несчастная женщина. По нынешним временам тяжко ей придётся. Хозяйство распродадут, это в лучшем случае, а скорее всего разворуют. Кто будет слушаться бабы на сносях? Никто.
Иван опёрся о плетень. Тихая южная ночь умиротворяла.
- А ведь я просил Николая сдаться, - внезапно прервал молчание Копчик.
- Вы виделись с ним? - удивился Иван.
Доктор хмыкнул.
- Конечно. Кто-то же должен был эту шайку подкармливать. Нет-нет, - предвосхитил он вопрос Ивана, - не здесь. Я ведь врач, много езжу, больные благодарят продуктами. Иной раз сделаешь крюк, заедешь к природолюбцам в гости, угостишь их... Да-да, знал я, где их обитель была, знал. Но теперь уж там нет никого. Все разбежались. Ну и правильно, - он встал, поднял лампу. - В чём-то твой командир прав: не может быть другой власти в стране, кроме красной. И всякий отрицающий это... Пошли в дом? - предложил он Ивану.
- Нет, не могу, дежурить пора, - ответит красноармеец.
- Ну, как знаешь. Расследование закрыто, да и не нужно оно было никому, так, чистая видимость. Но ты заходи при случае. А ну и вправду вылечим твоё заикание, а? - доктор подмигнул Ивану.
Тот вздрогнул. Ещё слишком свежи в памяти были слова врача об экспериментах с отрезанными головами. Из вежливости поинтересовался:
- Как отец Стефан?
- Чудесно, - ответил доктор. - Дрыхнет как невинный младенец. Все мысли о потустороннем оставили его, а служба в церкви, пусть и рядом с конями, возвысила дух. Хотел бы я так просто забывать плохое.
- А ваши шут-тки? Прот-тив депрессии?
- Дошутились, - Павел Константинович посмотрел на могилу, затем перевёл разговор на другую тему: - А как самочувствие Дениса Степановича? Ничего не беспокоит?
- Д-два дня без курева, - словно это всё объясняло, сказал Иван.
- Ах да, "Герцоговина Флор", - доктор встрепенулся. - А Коренной, я смотрю, курит всё без разбору и ничего. Вот удивительно как.
- Т-то Коренной, а т-то барин, - улыбнулся Иван. - Не всё барам гоже, чт-то мужик сгложет.
Улыбнулся и врач.
- Ну, бывай, Иван. Ещё свидимся.
На том и распрощались.
Свидеться им пришлось значительно раньше, чем оба предполагали.
Уже в шесть утра Иван, запыхавшись от бега, громко и нервно колотил в дверь докторского дома.
Не открывали долго. Наконец, погромыхав засовом, дверь распахнулась. Павел Константинович в халате и домашних тапочках недоверчиво щурился на Ивана.
- Просил помочь с расследованием, - грустно закончил за Ивана доктор. Вздохнул. - Логично. Я единственный врач-физиолог в округе.
- Скорее! Уж очень Денис Ст-тепанович серчает.
- Иду-иду, переоденусь только.
Но как Иван не торопил Павла Константиновича, а к дому старосты им пришлось пробираться сквозь толпу крестьян. Что было совсем не просто, учитывая настроение деревенских. Списать новое убийство на Буравчика Зарецкому ни за что не удастся, это все понимали. Как понимали и то, что у них под боком ходит не человек, а зверь, по одному сокращающий их число. Никогда за всё время гражданской войны (не считая попа) не несла деревня таких людских потерь. Трое за два дня. И хоть смерть Буравчика нельзя было приписать страшному злыдню, но в воздухе витал вопрос: "Сегодня - она, а завтра кто? Может, я? Или кто из моих близких?" Русский мужик медленно запрягает, но область ещё помнила крестьянские бунты девятьсот пятого, когда ни один уезд не обошёлся без восстания.
Ненависть к убийце, как это часто бывает, обратилась и на новую власть. Тем более, что руки у той, бесспорно, были в крови. Кольку Ягупова считали юродивым, и его расстрел не улучшил отношения с нарождающимся советским строем.
Поговаривали и о бесах. Видать, разболтался пастор, то ли во время службы, то ли после, но слухи о пентаграмме бродили в народе нешуточные. Вспоминали убитого в восемнадцатом попа, поругание церкви, превращённой в конюшню, притянули за уши даже астраханскую ведьму, мол, прилетела она на помеле весь род Башаевых губить, да заодно и всю деревню вырежет. Доставали из сундуков кресты и иконы.
На крыльце стоят три красноармейца. У каждого винтовка, на боку по сабле. Вокруг - напряжённые лица крестьян. Чуть слышен гул переминающейся толпы. Собаки молчат. Тихо.
- Это чёрт знает что! - бушевал Зарецкий в комнате, где вчера вёлся допрос вдовы, а теперь лежало её бездыханное тело. Обращался он к Коренному, сидящему на стуле и дымившему в открытое окно. - Сегодня прибудет Дробышев. Я собирался выступить с победной реляцией. Дело сделано, лёжка бандитов найдена, главарь уничтожен, остальные разбежались. Отряду пора сниматься, засиделись мы тут дольше некуда. Дисциплина падает, пошли шашни с молодухами, чтоб им всем. Так недалеко и до дезертирства.
- Ну, это вы хватили, Денис Степанович, - не согласился Коренной. - В нашем отряде дезертиров отродясь не было.
Зарецкий замер, словно что-то вспомнив.
- Много ль ты знаешь, Матвей Васильевич? В солдатах не был, пороху на фронте не нюхал. Прибился по комсомольской путёвке, мотаешься с нами второй год, а саблей рубать так и не научился.
- Зато я стреляю отлично, - спокойно ответил Коренной и затушил самокрутку.
В комнату вошли доктор с Иваном.
- Наконец-то, - сварливо поприветствовал их Зарецкий. - Тебя, Ваня, только за смертью посылать.
- Ну-ну, Денис Степанович, всю вину за задержку беру на себя, - откликнулся доктор. - Так-с, что тут у нас...
Он снял простыню с тела убитой.
Настасья Егоровна лежала, раскинув руки и потеряв, в прямом смысле, голову. На белой ночной рубашке намалёван был кровью знак - пятиконечная звезда. Чётко, жирно, точно.
- Павел Константинович, - сказал Зарецкий, - я вас очень прошу, как можно точнее установите время смерти. Многие не спали в эту ночь, отмечали победу, и незамеченным проникнуть в дом никто не мог. По совпадению, к вдове выразить сочувствие заходили люди. До поздней ночи. Все уверяют, что она была жива. Но, чёрт возьми, утром находят её труп! Это немыслимо!
- Не волнуйтесь, Денис Степанович, я сделаю что смогу, - попытался успокоить комотряда доктор.
Зарецкий шумно вздохнул, бросил: "Коренной, вы старший", и выскочил из комнаты.
- И вновь наша тройка расследует убийство, - покачал головой доктор. - Первый опыт оказался неудачным. Возможно, повезёт теперь?
- Снова шутите, - пробурчал Коренной и закашлялся. - Окно я проверил. Следов нет.
- Нет и головы, - заметил доктор задумчиво.
Солнечный лучик упёрся в центр зловещей отметины. Начался новый день.
Ивана отправили отсыпаться, договорившись встретиться у дома доктора в час пополудни. Коренной занялся опросом красноармейцев и деревенских. Уверенный тон Матвея Васильевича и его рабоче-крестьянское лицо немного успокоили мужиков - убийство не собираются спустить с рук, расследование идёт полным ходом, новая власть охраняет покой крестьян.
Доктор, закончив осмотр тела, заскочил домой и приволок отца Стефана, который узрел паству и скоренько, с разрешения Зарецкого, организовал в церкви-конюшне раздачу освящённой воды. Что тоже снизило накал страстей.
Да и обычные крестьянские дела не могли ждать. Нужно готовиться к жатве, точить серпы, проверить крыши амбаров, не прохудились ли, не будет ли дождь заливать урожай.
В час на веранде докторского дома тройка сыщиков собралась вновь.
- Убийство произошло примерно в два часа ночи, - доложил доктор.
- Последним, кого заметили люди, в дом заходил отец Стефан сразу после полуночи. Вышел минут двадцать спустя. Больше никого не видели, - отчитался Коренной. - Проверил все окна, никаких следов.
- Я заходил, - неожиданно сказал Иван. - Депеша пришла, срочная, искал команд-дира.
- Почему там? - удивился Коренной.
- Сказали, гуляет. Думал, может, к вд-дове пошёл.
- Хм... В котором часу это было?
- Полпервого, может, без пят-тнад-дцати час.
- И что Настасья Егоровна?
- Не вид-дал. Кухарка сказала, нет никого.
- Вот вам и свидетели ваши, - сказал доктор. - Перепились все, потому не могут ничего вспомнить. Ивана не заметили. Значит, и убийцу могли проглядеть.
- Эх... - вздохнул Коренной. - Мы снова в тупике.
Жаркое лето не располагает к долгим прощаниям. Отец Стефан привычно отпел усопшую, и к вечеру она легла рядом с мужем. Поминки были скоротечны. Священника уговорили окропить святой водой весь дом, и в семь часов вечера изгнание бесов завершилось. А в восемь прибыл член реввоенсовета армии товарищ Дробышев.
Все красноармейцы собрались в церкви. Этот символизм не был обойдён вниманием товарищем Дробышевым, энергичным моложавым человеком в чёрной кожанке, таких же штанах и фуражке, больше напоминающей кепку, с ярко-алой пятиконечной звездой по центру. Член реввоенсовета поздравил отряд с успешным выполнением задания, поговорил о международном положении, похвалил Зарецкого. Тот стоял бледный, прятал руки за спину.
Присутствовал и доктор. За последние два дня он сроднился с Красной Армией и счёл необходимым прийти.
После собрания к нему подошёл Коренной и отвёл в сторонку.
- Знаете, что я думаю, Павел Константинович? - начал он. - Мы неверно подошли к делу.
- Которому?
- Обоим. Нам нужно было искать не улики, а подозреваемых. Так написано в книжках.
- И кто же они?
Коренной понизил голос:
- По первому убийству мало что можно сказать, а вот по второму... Подозреваемых двое: Иван и отец Стефан.
- Вы с ума сошли! - вскинулся доктор, но осел под тяжёлой рукой рабочего. - Какие у них мотивы? В ваших книжках ничего не говорится про то, что у преступника должна быть причина, выгода для совершения преступления?
- Мотивы... - Коренной задумался. - Да любые. Взять хотя бы святошу. После первого убийства он стал пользоваться уважением сельчан. Фактически занял место приходского священника. Прекрасное место. Для перекати-поле лучшего и искать нельзя. Смотрите, как он взбодрился: уже и воду святую раздаёт, и службы отправляет. А завтра крестить детишек начнёт да благословлять урожай.
- И для этого нужно убивать вдову?
- А кто пустил слух про колдуна и нечистую силу?
- Тогда и первое убийство должен был совершить тоже он, - резонно заметил доктор.
- Вот именно! - Коренной не почувствовал иронии в ответе доктора и с воодушевлением принялся обвинять пастора: - Никому не известный человек, выдающий себя за католического священника, пользуясь неразберихой, прибывает в деревню, где, как он выяснил заранее, нет собственного священника. И тут же начинаются убийства. И сразу, на месте первого он делает ошеломляющее заявление: в деревне нечистая сила. Спасайтесь, мол, други-лапотники в божьей милости, коя проистекает через посредство кого? Отца Стефана!
- Ловко, - похвалил Коренного доктор. - Ну, а у Ивана какие мотивы?
- Ивана? - Коренной поутих. - Да мало ли... Вдова красивая, это он сразу сказал. Запал на неё, хотел полюбиться, а муж мешает.
- А потом и сама помешала? Потому убил и её?
- Допустим, - Коренной совсем сник.
- А вы обратили внимание, дорогой Матвей Васильевич, что у обоих ваших подозреваемых нет и не было сабель? А ведь головы убитым срубили именно шашкой, не топором или косой, а саблей. Что вы на это скажите?
- Эх... - горестно вздохнул красноармеец. - Никудышный из меня сыщик.
Труп Ивана Сулимы нашёл ночью дозорный, обходя вокруг церкви. Тело лежало в кустах, прикрытое ветками. Горло было перерезано, а в правой руке Иван сжимал кумачовый платок. Тут же валялась голова убитой вдовы.
Послали за доктором. На шум прибежал и священник, который укоренился в церкви, но прятался от взора члена реввоенсовета армии. Зарецкого не нашли, Дробышева беспокоить побоялись, потому от Красной Армии на место происшествия расследовать убийство сослуживца явился Коренной.
Двое сыщиков со скорбью смотрели на бесхитростное лицо третьего, успокоившегося навеки.
- Осмотрите всё вокруг, - приказал Коренной, а доктор нагнулся, чтобы закрыть глаза Ивану.
- Знакомый платок, - сказал врач. - Разве не точно такой у Дениса...
- Комотряда убили! - донёсся крик.
Доктор и Коренной побежали на зов.
В двадцати шагах от тела Ивана и головы вдовы, в овражке, покоился мёртвый Зарецкий. Это было понятно с первого взгляда - в центре лба зияло пулевое отверстие. Тут же валялся наган. В руке Зарецкий сжимал исписанный лист бумаги.
- Ну-ка, посвети, - приказал Коренной одному из бойцов.
Это оказалась предсмертная записка, в которой Зарецкий признавался в трёх убийствах: старосты, жены старосты и красноармейца Ивана Сулимы.
Свет дрожал, почерк у комотряда был неразборчив, и двое сыщиков, сблизив головы, торопились выхватить самую суть признания, а рядом топтался священник, заглядывая через плечо Коренному.
По словам Зарецкого выходило, что он только два дня назад очнулся от дурмана, который выхватил из его памяти последние годы жизни. Очнулся у тела убитого старосты, держа окровавленную саблю в руке. В панике бежал через окно, добрался до своей комнаты и... снова провал. Второе прозрение наступило следующей ночью. Теперь комотряда не удивился, обнаружив себя с головой вдовы в руке. Заподозрив психическое расстройство, он спрятал голову и верхами, по крышам амбаров, вернулся домой. При этом потерял платок, который нашли работники, проверяя крыши в предверии жатвы и молотьбы. Платок отдали Ивану. Тот бросился к Зарецкому, ища объяснений, а получил удар саблей по горлу. И снова туман забвения окутал Дениса Степановича. В третий, и последний раз, у тела убитого им товарища он принял решение покончить с собой.
- Ничего не пойму, - сказал Коренной, прочитав записку.
- Бойцы Красной Армии, - раздался вдруг звучный голос. - Арестовать эту троицу.
Доктор обернулся.
За их спинами стоял товарищ Дробышев.
- Вы обвиняетесь в убийстве старосты деревни, его жены и двух красноармейцев, Сулимы и Зарецкого. Приговор - расстрел, - и к схватившим пастора, доктора и Коренного бойцам: - Исполнять.
Часом позже член реввоенсовета в комнате Зарецкого писал докладную записку:
"Владимир Ильич!
Препарат, который мы использовали для привлечения на свою сторону военспецов, начал давать побочные эффекты. Особенно пагубен временный отказ от препарата. У подопечных начинаются прояснения памяти, сопровождающиеся приступами немотивированной агрессии. Рекомендую"
Тут Дробышев задумался. А в открытое окно донёсся столь знакомый звук: